Преодолевая в резиновых сапогах грязь и неровности лесной дороги, команда двигалась по заданному курсу, сохраняя привычную и удобную для каждого атмосферу молчания. Большинство из участников этой экспедиции имели неплохой жизненный опыт, и в различных ситуациях успели повидать много интересного, но с такими вещами, с настолько необъяснимым, граничащим с чем-то мистическим, сталкивались далеко не все. О пара-нормальных явлениях слышали, во что-то даже верили, однако особого внимания этому никогда не уделяли, и в этот самый момент в этом самом месте наблюдать нечто подобное было довольно странно и неожиданно. Не успев полностью осознать происходящего в состоянии стресса, сейчас у каждого было достаточно времени, чтобы подумать над всем увиденным и услышанным. Прежде всего, нужно было расставить все точки над “и”: команда специального назначения была мертва уже несколько месяцев, несмотря на это, случившаяся на фоне психоза, перестрелка продолжала, как бы, существовать в пространстве и времени и проявлялась, становясь, практически, реальной, в тот момент, когда ей начинали уделять больше внимания. Другими словами – человек видел то, что хотел видеть. Но, в то же время, это не было галлюцинацией, все видели, а точнее слышали, или даже, наверное, лучше – ощущали – одну картину. Причем эту картину явно кто-то навязывал. Первое разумное объяснение высказал военный офицер – психотропное оружие. Но насколько точным оно должно быть, насколько ювелирно математически просчитанным, чтобы у каждого создавалась одна и та же иллюзия… Хм… Иллюзия… Может это и не оружие, а просто-напросто умело сделанная иллюзия? Тогда почему ее можно было контролировать? Священник оказался прав – этой иллюзией можно было управлять. В наиболее выгодном положении, с точки зрения ответственности за свои слова, здесь оказался Лаен Акрониус. Являясь ученым и обладая по-настоящему критическим мышлением, он мог предположить любые, даже самые абсурдные вещи, и при этом, ничего не утверждая, ссылался лишь на необходимость исследования данного явления, что, в свою очередь, означало – разумные объяснения всего этого появятся еще не скоро, если, вообще, когда-нибудь появятся. Примерно так размышлял каждый из членов команды, не сильно отличаясь индивидуальностью мышления. Крос Валиндук, по неосторожности ляпнув что-то про действие психотропного оружия, сам с очень большим сомнением и настороженностью относился к своим словам. Просто людям нужно было дать какое-нибудь конкретное объяснения, так они лучше смогут собраться, и, успокаивая себя хоть каким-то пониманием ситуации, будут способны продолжать идти дальше и делать то, чего от них требуется. По крайней мере, это звучит проще, чем гипотеза о дефекте времени и синтезе полей… или как там ее. На самом деле, только два человека из всей команды более-менее спокойно воспринимали происходящее: это, естественно, ученый, желающий всему дать разумное научное объяснении, и священник. Второй больше всего не нравился капитану, точнее – не нравилось то, что он все может объяснить, но не спешит этого делать по каким-то причинам. И это еще больше пугало военного офицера, так как в этом случае приходилось иметь дело с неизвестным ему противником. Солнце уже давно зашло за горизонт и последние, растворившиеся в воздухе, лучики света пытались проникнуть сквозь могучую густую листву деревьев, как бы давая знать – наслаждайтесь нами, пока это еще возможно, скоро наступит ночь. От этого темный, и явно не приветствующий своих гостей, лес становился еще более мрачным, и, казалось даже, враждебным. Кроме того, на местности начинал оседать туман, что придавало ощущение некой мистической неизведанности. Команда не успела далеко уйти от того места, где были обнаружены полуразложившиеся тела спецназовцев. Вскоре впереди оказался водоем, небольшое озеро, оно-то и заставило участников экспедиции остановиться. – Ну что? – спросил капитана подошедший автомеханик. Тот обернулся в его сторону, наградив своим многозначительным, но ни чего не говорящим, взглядом, и затем повернул голову обратно, продолжая смотреть на берег. – Что, переправа? – Похоже на то. – Смотрите, тут даже плот есть. – Точно. Прямо, как специально для нас. Совсем рядом к берегу действительно был пришвартован большой деревянный плот. Одна из его веревок несколько раз обвивалась вокруг толстого дерева, не давая этому средству передвижения уйти в свободное плавание по озеру. Недалеко от дерева совсем неаккуратно валялись самодельные весла. – Как странно – плот, – заметил кто-то. – Да, – ответил Лаен, – Это может значить только одно. Либо кто-то здесь уже побывал и вернулся обратно. Либо досюда еще никто не доходил. Крос с улыбкой посмотрел на ученого. – Как интересно видеть здесь следы человеческого пребывания, – произнес Лиус, – Кто-то же ведь сделал этот плот. – Капитан? – молодой спецназовец вопросительно посмотрел на военного офицера. – А чо мы встали-то? Грузимся, да переплываем на ту сторону, – Кварион подошел к плоту, чтобы лучше его рассмотреть. – Темнеет, – произнес Валиндук. – Думаете, сейчас переплывать опасно? – спросил Бариус. – Хотелось бы дождаться утра, – кивнул головой офицер. – Я думаю, я с вами согласен. – Никто не знает, что нас ждет на том берегу. Ночь, да еще и этот туман. Мы на плоту будем как на сцене с выключенным в зале светом. Мы никого не видим, а нас видят приофигенно. – Я думаю, надо переночевать здесь. Капитан задумался. – Еще не до конца стемнело. А нам нужно спешить. – Я вижу на том берегу дорогу, – произнес геолог, – Никакой жизни не наблюдается. По приборам – все “чисто”, – сквозь слабый туман действительно проглядывался берег с продолжающейся дорогой. Озеро было не большое и, скорее всего, не очень глубокое. Возможно, от этого, а так же из-за отсутствия ветра вода была гладкой, ровной, совсем без волн, даже без ряби. – Разбивать лагерь? – спросил Бариус. – Может, попробовать обойти? – не обращая внимания на вопрос, размышлял Валиндук. – Неизвестно, какой длины это озеро. Да и вообще, я бы не стал отклоняться от дороги, – посоветовал Франкл, отрываясь от своего прибора. Капитан молча огляделся по сторонам. Он думал. Наверное, в другой раз он принял бы иное решение, не стал бы рисковать безопасностью членов экспедиции, но что-то говорило ему – плыви сейчас. Внутренний голос, чутье подсказывало ему, что лучше будет переночевать уже на том берегу. Да и, кроме того, ощущение, что сзади находится несколько разлагающихся трупов солдат из отряда специального назначения, погибших при неясных обстоятельствах, вызывало чувство легкого дискомфорта. – Переплываем сейчас. Переночуем на том берегу, – наконец, решил офицер. – Что? – спецназовец вопросительно посмотрел на старшего по званию. – Готовьтесь к переправе. Осмотри плот, Бариус. Бариус Клавор только пожал плечами. Он немного удивился, но не стал обсуждать приказ, и спокойно пошел к воде. Ему, в принципе, было все равно. Плот хорошенько проверили – он казался достаточно крепким и вполне мог вынести вес всей команды с вещами и оборудованием. Его нагрузили и стали переплавляться на другой берег. – Странная вода какая-то, – заметил геолог, – Черная. – Может просто грязная, – предположил Лиус. – Давайте быстрее, – скомандовал Валиндук, – Надо успеть, пока полностью не стемнело, – На этом рассуждения о воде закончились. Но, когда все было готово, и плот поплыл к берегу, Лаен, свободный от управления, не оставил эту очередную необычную деталь без внимания. Он тоже заметил, что вода казалась слишком темной даже при лунном свете, и собирался исследовать этот факт. Ученый осторожно опустил кончики пальцев в озеро. Вода была холодной. Он поднес свои мокрые пальцы к носу и понюхал. Никакого запаха. Затем он вытащил из рюкзака фонарик и посветил им на свою кисть. Вода на пальцах в виде капелек действительно была черной. Тогда Лаен подвинулся ближе к краю деревянного плота, и набрал в ладошку этой непонятной жидкости. Переливая ее обратно в озеро при слабом искусственном освещении, он все больше убеждался в том, что вода была черной. Не грязной, а черной. Он играл так некоторое время, писал на воде пальцами, плескался ей, рассматривал, трогал. – Хэй, – прервал его Лиус, – На твоем месте, я бы не стал увлекаться. Она может быть отравленной. Слова автомеханика как будто бы отрезвили ученого. Он недовольно посмотрел сквозь толстые линзы очков, но перестал забавляться и перешел к более серьезному исследованию. Акрониус вытащил из рюкзака непонятный прибор. Набрав немного воды в пробирку, он вставил ее в этот прибор и посмотрел показания. – Не может быть, – в ошеломлении произнес он. – В чем дело? – спросил капитан. Лаен потряс прибор в воздухе, легонько постучал по нему и снова посмотрел показания. Затем он с самого начала повторил всю операцию анализа, вылив старую воду и набрав новую, но выражение лица в итоге у него от этого не изменилось. – Что? – поинтересовался спецназовец. Лаен удивленно посмотрел на него, как будто желая поделиться своим удивлением. – Этого не может быть. – Чего не может быть? – Никогда раньше такого не видел. – Слушай, гений, может, хватит напрягать меня ожиданием. Почему ты сразу не скажешь, в чем дело? Ученый выдержал небольшую паузу. – Вода абсолютно чистая. Бариус задумался. – Тебя удивляет, что она такого странного цвета? – И это тоже. Но дело еще и в том, что нигде в природе ты не найдешь абсолютно чистую воду. Дистиллированная вода в природе не встречается. Она всегда с содержанием каких-либо элементов, пусть может быть их очень мало, но они всегда есть. Тем более, ты не найдешь чистой воды в водоеме, где существует растительная жизнь. Этот прибор – один из самых точных, он вычисляет чуть ли не по молекулам. И он показывает абсолютно чистую воду, без каких-либо других, растворенных в ней, элементов. – Нда, интересно, – Лиус утвердительно покачал головой. – Если эта вода такая чистая, может, мы тогда наполним ею наши фляги? – с улыбкой на лице предложил священник. – Да, я тоже об этом подумал, – поддержал Кварион. Ученый с серьезным видом посмотрел на обоих. – Я бы не стал этого делать. Тут явно что-то не так. Я дождусь утра, и при дневном свете получше изучу эту жидкость. Возможно, у меня просто прибор сломался. Лиус с Викториусом переглянулись и заулыбались еще сильнее. – А все-таки меня пугает это озеро, – заметил автомеханик. – И никакой рыбы, – отозвался геолог, отрываясь от своего теплового радара. Его слова заставили всю команду на время задуматься. Лаен Акрониус еще раз посмотрел на пробирку с жидкостью. Одна мысль не давала ему покоя. Он опустил правую руку в озеро, немного поплескался и поднес мокрые пальцы к лицу. – Что ты делаешь? – настороженно поинтересовался Лиус. – Остался еще один способ, – ученый медленно поднес пальцы ко рту. – Не делай этого. Он потянул пальцы к губам, на время остановился, задумался, и все же решился попробовать странную воду на вкус. Черные свисающие капельки слились с языком, растворились в слюне, и исчезли в слизистой микрофлоре ротовой полости. – Она безвкусная, – констатировал Лаен, – Абсолютно. – Ты всегда проверяешь неизвестные жидкости на вкус? – спросил Кварион. – Я ученый. – Я бы не стал повторять твой эксперимент. Каждый из участников экспедиции по-разному относился к той местности, в которой сейчас находился, но все довольно быстро усвоили одну вещь – этот лес странен, неизведан и опасен, и чем меньше он будет на тебя влиять, тем лучше. Деревянный плот тихо подплыл к берегу и уперся в землю своими бревнами. Переправа прошла спокойно. Вопреки опасениям капитана Валиндука, ничего не произошло. Команда осмотрела территорию и стала готовиться к ночлегу. К этому времени уже окончательно стемнело. Отойдя от воды на некоторое расстояние, разожгли костер. Перекусили спрессованными, обогащенными минералами и витаминами, кубиками, представляющими собой сухой паек, и якобы являющимися съедобными. Разложили спальные мешки и, на всякий случай, установили дежурство. Для надежности, первую часть караула должен был нести Бариус Клавор, вторую – Крос Валиндук. Военные сверили часы и разошлись в разные стороны. Темный лес, и без того не особо активный, погрузился в еще более глубокий сон. Молодой сотрудник спецназа, теперь уже, правда, бывший, но в данной ситуации, до сих пор являющийся военным человеком, нашел себе место возле обочины дороги. Он сел на поваленное дерево и на него же рядом с собой положил автомат. Ему предстояла долгая ночная караульная служба. Хотя, по сравнению с теми дежурствами, которые ему уже приходилось нести, это было еще самое легкое. Он знал, что его должны будут сменить и ему не придется бороться со сном в течение всей ночи. Кроме того, можно было расслабиться, не обязательно нужно было ходить с автоматом взад и вперед или стоять в одном положении. Так же, в принципе, не обязательно оказывалось в данной ситуации все время оставаться в состоянии повышенного внимания. Здесь и сейчас, вообще, все было уже не обязательно. Его отношение к жизни стало настолько безразличным, что он мог даже позволить себе заснуть, и он понимал, что никто не сможет ему за это ничего предъявить. В отличие от капитана Валиндука, Бариус не настолько сильно беспокоился за успех операции, за гражданских людей и, тем более, за себя. Хотя война и научила его ценить жизнь, и разумно относиться к преодолению страха перед смертью, но в данный период своего существования ему, как никогда раньше, было абсолютно все равно. Он знал, зачем он отправился в эту экспедицию – он просто хотел умереть особым образом, ни от самоубийства, ни от несчастного случая, ни в глупой пьяной драке от рук каких-нибудь отморозков, а только в бою, на войне. И упускать такую возможность, было бы не прилично по отношению к собственной совести. Он взял в руки небольшую веточку, лежащую рядом с его ногой, и начал тихонько ковырять землю. Лес был совершенно тих и спокоен. Ни малейшего дуновения ветра, ни одного звука – никакого движения. Даже члены его команды, которых он охранял, уже спали, как убитые. Никто не храпел, никто не ворочался. Только костер равномерно потрескивал, поднимая высоко вверх маленькие, еще горящие, кусочки пепла, и, казалось, уносил их далеко в небо. Тишина. И эта тишина немного пугала. Честно говоря, с того самого момента, когда Бариус вошел в лес, точнее, въехал в него на машине, ему стало немного не по себе. Это был не совсем страх, скорее, дискомфорт. Он чувствовал себя не совсем в своей тарелке. Но, как будто бы, кто-то уже поджидал его, и был рад, что он здесь оказался. Этот лес был каким-то странным, жутковатым местом и скрывал в себе что-то такое, чего не нужно было из него выносить. Он кому-то принадлежал. Он действительно являлся чьей-то собственностью, и его хозяин, казалось, вел некую игру, правила которой были известны только одному этому хозяину. Становилось страшно. Здесь кто-то был. В детстве Бариус, как и все малыши, боялся темноты. Он часто просил, чтобы мама позволяла ему спать со включенным светом. И понимающая мама иногда удовлетворяла его просьбу. Потом он вырос, ему объяснили, что человек просто страшится всего неизведанного и неизученного, поэтому отсутствие хорошей освещенности и неясность очертания предметов пугает. Затем он пошел на войну и там был страх совершенно иного рода. И этот страх он научился преодолевать, хотя и никогда не избавился от него полностью. Но теперь он вспомнил детство. Ощущение, что где-то рядом чьи-то глаза ни на мгновение не оставляют в покое. И они наблюдают, они смотрят, они следят за каждым твоим движением. Они сбоку, сзади, они повсюду. Бариус давно не испытывал такого, но сейчас ему казалось, что он вернулся в то время, когда не мог спать с выключенным светом в комнате. Здесь кто-то был. Страх пришел так незаметно и постепенно, но так конкретно и прочно, и сейчас уже был частью реальности. Глаза. Они были где-то рядом. Сбоку. Бариус повернулся. Там ничего не было. Он посмотрел вглубь дороги. Глубокая темная ночь, и одного костра не хватало, чтобы далеко осветить местность. Дорога осталась неразгляданной. Но здесь явно кто-то присутствовал. Спецназовец осмотрелся по сторонам и прислушался. Никого не было. Это лишь его больное воображение. Нет, кто-то находится сзади! Бариус оглянулся, но не увидел ничего, кроме деревьев. Он взял в руки автомат и встал. Вдруг, что-то показалось в лесу. Чья-то фигура. Там было какое-то странное животное, и оно не двигалось, оно просто стояло и пристально смотрело в глаза. По телу пробежали мурашки. Изнутри пошла волна жара, которая затем быстро перешла в ледяной холод, на лице выступил пот, голова немного закружилась – так выделялся адреналин. Бариус пригляделся. Он прищурился и вытянул вперед голову. Нет, это просто очертание листьев давало в темноте такое причудливое изображение. Как глупо. Но что-то было там дальше, в глубине дороги, темнота, за которой что-то скрывалось. Спецназовец вцепился в автомат и медленно пошел вперед, напрягая все свои чувства. Насколько бесполезным сейчас казался в руках этот продолговатый кусок металла с деревянной ручкой. Он заглянул за дерево, которое ему все это время не давало покоя. Никого. Он обернулся назад. Лагерь оказался так далеко! А он ведь сделал всего несколько шагов, и уже отошел настолько сильно. Лежали вещи, на земле спали члены его команды, горел костер, но все это было где-то там. А он находился здесь, как будто в параллельном мире. Он почувствовал себя отдельно от всех, он почувствовал себя одиноким, и никто не мог ему помочь. В голове мелькнула мысль – а что, если он больше никогда не сможет вернуться к ним? Что, если он так и останется здесь, а они там. Бариус поспешил назад. Всего несколько шагов и он снова возле своего родного поваленного дерева. Он сел, расставил ноги и принял расслабленное положение. Нет! Ему не нравилась эта поза. Она была слишком открытой. Он подобрал ноги и сгорбился, не выпуская из рук автомат. Чего он боялся? Хороший вопрос. Он совершенно не боялся того, что кто-то причинит ему зло, он не боялся боли, не боялся, что его возьмут в плен, и не боялся, что его убьют. Он не боялся, что кто-то сейчас выпрыгнет из-за кустов и воткнет ему нож в спину. Он совсем не думал об этом. Так, чего же он тогда боялся? Чего, вообще, тогда можно бояться? Но страх не собирался отвечать на вопросы. Он просто пришел и начал властвовать. Стало страшно. Бариус медленно повернул голову в сторону озера. Там ничего не было. Он так же медленно повернул голову обратно. Почему-то никто не двигался. Уже очень давно никто не шевелился. Никто не храпел. Может, все уже умерли? Нет, это абсурд. Хотя, может, нужно проверить? Нет, не стоит. Это бред. Было невероятно тихо. Треск костра, казалось, растворился в тишине и был уже не звуком, являющимся признаком движения, а чем-то самим собой разумеющимся. Страх. Он как будто сковал. Бариус сидел сгорбленный с раздвинутыми, но поджатыми под себя ногами, и нервно сжимал в руках автомат. Очень сильно не хотелось двигаться. Вдруг, что-то показалось справа. Там что-то было. Кто-то неожиданно появился в темноте и теперь глядел на него. Казалось, он сверкал глазами и тихонько подбирался к своей добыче. Нужно посмотреть. Нужно, в любом случае, обернуться и посмотреть, что там. Но не хотелось поворачивать голову. Но там что-то было, и Бариус не мог так просто сидеть и ждать. Преодолевая себя, спецназовец с ужасом очень медленно повернул голову вправо. Ничего. Он вгляделся в глубь леса. Ничего не было. Он резко повернулся влево. Там тоже ничего. Бариус принял прежнее положение. Он сгорбился еще сильнее. Он не хотел двигаться, совсем не хотел двигаться. Страх парализовал его. Ужас, объял своей плотной материей и заставлял сидеть в одной позе. Он, как цемент, со временем схватывался и становился все прочнее и прочнее. Казалось, что любое движение откроет что-то необъяснимое, не замеченное ранее. Любое движение производило звук, который отвлекал невероятно напряженное внимание, и в этом случае, когда внимание рассеивалось, могло произойти нечто неожиданное, на мгновение вышедшее из под контроля. Значит – нужно сидеть в одном положении и не двигаться, нужно внимательно слушать и наблюдать. Сильнее всего хотелось упасть на землю и закрыться руками. Хотелось разбудить капитана Валиндука, проверить, жив он еще или нет. Но он не мог себе этого позволить. Как он объяснит свои действия? Утро. Когда же, наконец, наступит утро. Бариус посмотрел на часы. О, нет. Они встали. Его наручные часы не работали. Было столько же времени, когда он заступил на дежурство. Стрелки не сдвинулись ни на одно деление. Бариус в недоумении поднял голову. Что ж, по крайней мере, теперь был повод разбудить капитана.
16.
Сильные грубые руки нервно растолкали худое, но прочное, как сталь, тело Кроса Валиндука, находящегося в состоянии сна. Капитан открыл глаза и, увидев перед собой Бариуса, быстро поднялся на ноги. Без лишних слов он поправил свою измятую форму, вытащил из кобуры пистолет, проверил наличие патронов в магазине, взял в руки автомат и приготовился к караулу. За свою долгую военную жизнь он научился моментально просыпаться и приходить в чувства, и лишь красная рельефная полоска на лице, отпечатавшаяся от рукава военной куртки, и слегка прищуренные туманные глаза свидетельствовали о том, что офицера только что оторвали от приятного пребывания в параллельном мире снов. – Что молчишь, солдат? Как караул? – хрипло спросил капитан, поправляя ремень. – Все в порядке, – твердо, даже слишком, ответил спецназовец, – Никаких происшествий. Только… – Что “только”? – У меня часы встали. Валиндук на мгновение замер. Несколько мыслей пронеслось у него в голове, но самые отчетливые и яркие были две из них: первая – его рано разбудили, и это вызывало недовольство, вторая – а что, если… – Ладно, сейчас посмотрим, – Крос снова вернулся к своему ремню, – Сколько на твоих? – Столько же, сколько было, когда я начинал дежурство. Капитан поднял левую руку и отодвинул рукав. На худом волевом лице отобразилось легкое удивление и разочарование. – Странно, мои тоже не работают. – Что? – переспросил Бариус. Казалось, он был немного встревожен этим фактом. Валиндук поднял голову и уставился на своего солдата. – Все в порядке? – Да, капитан, – отрезал молодой сотрудник спецназа. Он отвечал очень твердо и четко, стараясь не выдавать никаких эмоций. Но он был напряжен, он не был расслаблен. Его голос дрожал. Он, как будто, с чем-то боролся, что-то перебарывал, подавлял, и пытался это скрыть. Офицер пристально посмотрел ему в глаза. Они говорили лучше любых слов – в них можно было прочесть страх и агрессию. – Нет, не все в порядке. Ты ненормально возбужден. Наступила пауза. – Здесь кто-то есть? – Я думаю, нет. – Тогда, в чем дело? – Не знаю. – Ты что-то чувствуешь? – Нет, капитан. – Тогда, что с тобой? Бариус сильно вдохнул воздух носом и с выражением лица человека, готового к драке, ответил: – Мне страшно. Валиндук понимающе кивнул головой. Именно этого он и ожидал. – Значит, здесь кто-то есть, – предположил он. – Я так не думаю. – Тогда, чего ты боишься? – Я не знаю. Мне просто страшно. Спецназовец опустил голову, и снова поднял ее, он смотрел куда-то вдаль, он произнес: – Мне кажется, капитан, здесь никого нет… по крайней мере, из людей. Крос внимательно огляделся по сторонам. Тихий дремучий лес не подавал никаких признаков жизни. – Хорошо. Что ты чувствуешь? – спросил он. – Только страх. Военный офицер задумался. – Ладно, давай разбудим еще кого-нибудь. Нужно узнать время. Они разбудили всех членов команды, но время так и не узнали. Оказалось, что у каждого были сломаны часы, и никакими встрясками и ударами по корпусу привести их в рабочее состояние не удавалось. Механические повреждения отсутствовали. Анализ электроники, произведенный Лаеном, в очередной раз дал невообразимые результаты. Когда решили проверить компасы, очень сильно удивились – стрелки крутились по кругу с большой скоростью, и явно не собирались останавливаться на одном месте. – Наверное, где-то поблизости большие залежи магнитного железняка, – с умным видом заключил ученый. – Будем надеяться, что это именно так, – ответил капитан. – Если я прав, то всю аппаратуру можно смело выкинуть. Геолог на это только пожал плечами. Он еще раз просканировал территорию. Оказалось, что тепловой радар по-прежнему работает, но местность все так же была “чистой”. Исправно работал и тот непонятный прибор, который определял направление пути и указывал местонахождение цели. Все были раздраженны, злы и напуганы. Их разбудили посреди ночи только, чтобы сообщить, что теперь больше невозможно будет точно узнать время и координаты. Равномерность сна была нарушена. Нервозность атмосферы усиливалась. Начинала копиться раздражительность. Появлялись первые признаки психоза. Бариус Клавор сидел на все том же поваленном дереве и медленно высасывал из очередной зажженной сигареты табачные дымы, постепенно уменьшая длину тлеющего травяного столбика, закрученного в бумагу. Он держал на коленях свой автомат и вспоминал те страсти, которые происходили с ним буквально несколько мгновений назад. Все постепенно снова ложились спать, пытаясь продолжить прерванный сон, но кто-то еще курил, кто-то подкидывал в костер веток, кто-то просто ходил в растерянности, не зная чем дальше заняться. В любом случае, ощущалось движение, пусть и затихающее, но хотя бы на данный момент не позволяющее полностью погрузиться в мир собственных чувств и размышлений, мир, в котором не было места внешним раздражителям, так вовремя всегда отвлекающим от неприятных мыслей и необоснованных страхов. В любом случае, ощущалось, что ты не один. Викториус Малочевский медленно подошел к спецназовцу и, не дожидаясь приглашения, сел рядом, сохраняя определенную дистанцию. – В чем дело священник? – оглянулся Бариус, – Ищешь компанию? – Что-то вроде того, – последовал непринужденный ответ. – Надеюсь только, не собираешься грузить меня своими духовными материями? – Нет, совсем нет. Просто хочу перекинуться парочкой слов. Последовала долгая затяжка никотиновым дымом. Нежная тонкая бумага, сокращаясь под воздействием движущегося огненного кольца, медленно растворилась в воздухе, сверкая напоследок жизни своими красными угольками, и обнажила черно-белый, свисающий к земле безжизненный пепел. Еще мгновение и он, обвалившись под собственной тяжестью, полетел вниз, ударился о кожаный сапог и рассыпался на множество мелких кусочков, покрыв собой несколько листочков стоптанной травы. Из него были высосаны последние соки, и теперь он, не представляя больше никакой ценности, вернулся обратно в землю, от которой был когда-то взят. Тленное умерло, чтобы потом вновь зародить очередную тленную жизнь, и вновь умереть. Так продолжался многовековой круговорот. Бариус достал пачку сигарет и предложил священнику. Тот отрицательно покачал головой. – Я не курю. Спецназовец пожал плечами и убрал пачку обратно. – Что тебе еще нельзя делать? – Много чего, – с улыбкой ответил Викториус. Наступила пауза. – А как-нибудь ты, вообще, расслабляешься? Малочевский задумался. – Знаешь, иногда мне кажется, что я постоянно нахожусь в напряжении в этом мире. Каждую секунду. – Наверное, трудно так жить, – заметил Бариус, в очередной раз затягиваясь. – Наверное, – ответил священник, немного поразмыслив. – А, вообще, тебе как-нибудь можно развлекаться? – Да, можно. Только, смотря, как. Еще одна затяжка. – Как тебе этот лес? – спросил священник. – Странное место, – ответил Клавор, как ни в чем не бывало, и тут же перевел разговор на другую тему, – А почему ты пошел в религию? Викториус задумался, пытаясь вспомнить причины своего посвящения. – Однажды я соприкоснулся с вещами, которых не смог объяснить. Мне объяснил их один верующий друг. Он говорил настолько уверенно и настолько искренне, как будто бы знал, о чем говорит. Тогда я решил попробовать лучше разобраться в таком явлении, как вера. – И сейчас ты можешь объяснить эти вещи? Наступила пауза. – Странно, но именно сейчас я не могу с уверенностью говорить о том, что мне тогда было настолько понятно и казалось таким ясным. Последовала очередная затяжка. – Ты разочаровался? Священник улыбнулся. Начиналась странная полуоткровенная беседа. – Я просто узнал, что все немного сложнее, чем я думал. Разочаровался ли я? Наверное, в чем-то да. А в чем-то переосмыслил некоторые вещи. В чем-то же мои убеждения остались неизменными. Бариус высосал из сигареты последние капли табака и кинул окурок в небольшую лужу на другой стороне обочины. – Понятно, – подвел он итог, но продолжал сидеть, как будто разговор еще не был окончен. Наступила небольшая пауза. – Сильно напугался? – спросил Малочевский с ухмылкой. Молодой спецназовец повернул голову. – Чего? – Я не спал, когда ты нес дежурство. Клавор грозно уставился на священника. – Что ты видел? – Человека, который был сильно напуган, и который пытался справиться со своим страхом. Бариус улыбнулся. – Ладно. Раз уж ты у нас такой спец по духовным вопросам, ты можешь объяснить это? – С религиозной точки зрения – могу. Она тебя и вправду интересует? Молодой сотрудник спецназа рассмеялся. – Да нет, конечно же. – Я так и думал, – пожал плечами Малочевский. – А со своей точки зрения? Я бы хотел узнать лично твое мнение, – Клавор впервые прямо посмотрел в глаза. Викториус задумался. – Не знаю, – ответил он, – У твоего необъяснимого страха может быть масса причин. Бариус с улыбкой покачал головой. – А ты боишься? Малочевский медленно потер ладони. – Я всегда боюсь. Последнее время, когда я верил, я боялся каждую секунду, – он отвлеченно посмотрел по сторонам, – Это не мой мир. – Да уж. И, наверное, не мой тоже. А тебя не напрягает такая жизнь на земле? Нельзя ведь так постоянно. – Я здесь проездом. – Ну да, ну да, – Клавор снова покачал головой. – Знаешь, – начал он, – Была у меня одна интересная история, священник. Послушай. Я тогда служил на юге. Мы шли рано утром. Лезли в гору, но для того, чтобы до горы дойти, нужно было километра два топать по деревням. Я ориентировался только по вершинам. Когда рассвело, прикинул, куда надо идти. На подъеме впереди шли двое дозорных – наиболее подготовленные парни – вместо отделения, там отделение не нужно, чтобы не толпились. За ними шел я, а дальше уже взвод. Слышу разговор. Поднимаюсь на выступ и вижу: стоит горец с ружьем и целится в меня. Беру автомат, стреляю, раздается щелчок, а выстрела нет! Выяснилось потом, подача патрона не состоялась при передергивании, ослабла пружина, патроны залежались – такое бывает. Это потом теорию можно подо все подвести. А что думать под дулом ружья? Я передергиваю затвор, не целясь – некогда – бум, опять очереди нет, бросаю свой автомат. Рядом со мной связисты находились и пулеметчик, его пулемет хватаю. В это время оттуда звучит выстрел. Заряд пролетел рядом, я выстрелил из пулемета… Жутковатый момент… Как он не попал – не знаю. Стоял, буквально в нескольких шагах от меня. С такого расстояния даже слепой не промахнется. А те горцы – люди серьезные. Они всю жизнь учились воевать. Что скажешь, священник? Малочевский пожал плечами. – Не знаю. Тебе сильно повезло, должно быть. – Повезло. Не знаешь. А я вот что скажу – это был Бог. Другого объяснения у меня нет. Викториус понимающе покачал головой. В этот момент подошел капитан Валиндук. – Иди спать, солдат. До рассвета, я буду дежурить, – обратился он к Бариусу. Спецназовец встал и пошел раскладывать свою полевую постель. Крос сел на его место. – Как тебе этот лес? Малочевский с улыбкой оглянулся. – Здесь, наверное, было бы интересно снять какой-нибудь фильм ужасов. – Не страшно? – Нет. – А ты ведь так и не ответил на мой вопрос, священник, – заметил капитан. – На какой? – Ты чувствуешь что-нибудь? Викториус опустил голову и с улыбкой на лице уставился в землю. Наступила долгая пауза. – Я скажу, когда буду уверен. Валиндук раздраженно вздохнул. Ему совсем не нравился такой ответ. – Когда все уже будут мертвы? – уточнил он. – Возможно. Капитан пристально посмотрел в глаза Малочевскому. – Что же ты, вообще, тогда здесь делаешь? – Сам не знаю, – все так же улыбаясь, надменно ответил священник. Он встал, давая понять, что разговор закончен, и спокойно пошел спать. Возможно, он что-то и чувствовал, но печальный опыт не давал ему уверенности в своем профессиональном чутье. Именно поэтому он старался больше никогда ему не доверять.
Маленькая белая фарфоровая кружка медленно опустилась на такое же белое фарфоровое блюдце. Звонкий, но одновременно с этим гулкий тупой звук нарушил тишину, ненадолго установившуюся в комнате. Небольшой блокнот с какими-то записями шлепнулся на деревянный лакированный стол, и тут же испытал на себе несколько слабых ударов шариковой ручки, приводимой в быстрое колебательное движение чьими-то ловкими пальцами. – Ну, так что же все-таки произошло, пресвитер Малочевский? – прозвучал вопрос. Викториус сидел в кабинете старшего епископа церкви в удобном мягком кожаном, но, тем не менее, чужом кресле за небольшим красивым дубовым столом, напротив человека, который называл себя братом Корлинусом, и был прислан верховным главой областного отделения религии для выяснения обстоятельств одного неприятного инцидента. Человек производил впечатление достаточно мудрого и опытного священника, чье предназначение заключалось в разгребании всяких идиотских и нелепых ситуаций, связанных с работой служителей. Иногда попадались действительно очень серьезные и запутанные случаи, но чаще всего это были глупые оплошности или опрометчивые поступки молодых пресвитеров. Человек специально попросил провести разговор на нейтральной территории – в кабинете старшего епископа церкви. Малочевский далеко не чувствовал себя в этой комнате, как дома, и, естественно вел себя не так уверенно и непринужденно, как ему самому бы хотелось. “Как же я оказался здесь в таком качестве и в такой ситуации?” – задавал он в уме все тот же вопрос. После нескольких лет врачебной практики Викториус, по настоятельным советам своего верующего друга Мило, решил с головой окунуться в религию, и всерьез намеревался заняться священнослужительской деятельностью. Он стал посещать церковь, являющуюся на тот момент официальным представителем христианства на данной государственной территории. Для него все было ново и непривычно, но в то же время так знакомо и узнаваемо по рассказам Мило. Он начал новую жизнь, и именно эта жизнь казалась ему настоящей, правильной, той, которую он всегда искал. Викториус проявлял очень большую активность в работе церкви: он посещал все службы и молебны, участвовал в помощи малоимущим и больным, занимался постоянной проповеднической деятельностью. Вскоре его заметили и стали, если можно так выразиться, продвигать, доверяя все более ответственные и серьезные дела. Через некоторое время он стал пресвитером, отпустил бороду, и получил в свое ведение небольшой район города. В его обязанности входило воспитание уже верующих людей, приобщение к религии еще не верующих и решение проблем тех и других, если они были к этому расположены. Впервые он ощущал, что делает что-то по-настоящему важное и значимое. Впервые он был доволен своей жизнью и видел в ней определенный смысл. Это была работа, очень тяжелая и требующая больших эмоциональных затрат, социальная работа, но он готов был справляться с ней, и она ему нравилась. А друг Мило, к сожалению, вскоре уехал куда-то далеко “поднимать целину”, оставив после себя лишь преподанные некогда уроки и дружеские советы. За время своего служения Викториус много повидал, он сталкивался с самыми разными ситуациями, вызывающие самые неоднозначные ощущения, и принимал самые странные и не всегда объяснимые решения. Но все шло как-то более-менее благополучно, и большинство проблем вполне удачно разрешались. Можно сказать, что были трудности, но все эти трудности преодолевались с помощью веры и Божественной силы, и непоколебимой надежды, и всепоглощающей любви и т. д. и т. д., в общем, в результате все заканчивалось радостными криками “Халлилуйя!”. Были сверхъестественные исцеления людей. Пару раз даже приходилось изгонять бесов, и бесы действительно уходили. Были чудеса. Да, они действительно были. По крайней мере, до определенного момента. Наверное, все началось еще до того случая, который сейчас рассматривал брат Корлинус. Как-то однажды к пресвитеру подошел парень двадцати с лишним лет и предложил начать новое служение – для молодежи, или хотя бы для тех, кто себя таковыми считал. Это должно было стать отдельным проектом, исключительно для определенной категории людей. Служение учитывало возрастные особенности, интересы, мышление, поведение и мировоззрение молодых. Собрания проходили только для тех, кому было меньше тридцати лет, но при определенном желании, права на посещение можно было добиться всем. И это казалось великолепной идеей. Всегда существовала проблема отцов и детей. Всегда зрелые и юные поколения по-разному смотрели на мир, и часто совершенно не понимали друг друга. Просто замечательно, что теперь с определенной категорией общества церковь могла разговаривать на одном языке. Кроме того, человек, который собирался это делать, был достаточно зрелым, и ответственным, и в духовном и в моральном плане. Его все знали, как порядочного верующего и могли дать самые хорошие рекомендации, вдобавок ко всему – он был женат, а значит, он мог вести за собой не только безрассудных подростков, но и более старших молодых людей, понимая их заботы и проблемы. Это значительно улучшало и облегчало процесс воспитания. А также увеличивало качество проповедования. Викториус долго молился, так сказать, спрашивая Божьего благословения и, в конце концов, пришел к однозначному решению – он давал добро на создание этого служения. Бог совершенно точно и конкретно говорил: “Делай”. По крайней мере, так казалось. Началась очень сложная и упорная работа. Видно было, что этот предприимчивый молодой человек посвящает всего себя, всю свою жизнь ради реализации данного проекта. Он тратил много времени и сил, он горел этой идеей и делал все для ее воплощения в жизнь. Он не жалел своих нервов и готов был жертвовать чем угодно. Это новое служение стало смыслом его жизни. И через некоторое время начали появляться первые результаты. Форма богослужения действительно облегчила общение с неверующей молодежью и упростила процесс воспитания. В результате работы нового отдела неожиданно для всех удалось обратить в веру одного из самых известных и примечательных людей в городе – это был панк по кличке Передоз, его настоящего имени никто не знал, но все знали его, как очень незаурядную и интересную личность. Он не уважал ничего, кроме молодежной культуры, и всегда насмехался над религией, казалось, что таким людям, как он, просто по жизни не дано верить в Бога самой природой. Но даже его поразило то, на что решились пойти христиане, ради спасения его души. Это был настоящий триумф. Что-то действительно начинало получаться, появлялись первые плоды. Но, к сожалению, очень быстро проект стал угасать. Разворачиваясь невероятно долго и с огромным трудом, служение так же невероятно скоро и без лишних усилий – сдулось. У организатора всего этого начались проблемы в семье, в связи с этим по церкви поползли всякие слухи о нем, и, будучи сильно измотанным, и в состоянии огромной усталости, он оказался не в силах больше продолжать нести этот тяжелый груз. Проект умер, так никогда и не родившись по-настоящему, а вместе с ним умер и смысл жизни молодого человека, который его начинал. Возможно, этот парень слишком далеко зашел в своем стремлении реализации цели. Возможно, ему не стоило придавать этому так много значения. А возможно, в один прекрасный момент он понял, что все закончено, но тогда он не смог остановиться – он слишком много потратил сил, чтобы просто все взять и оставить. Человек всегда ищет смысл в жизни. Найдя его, он успокаивается, но, потеряв вновь – может полностью поломаться. Разочаровавшись, мужчина бросил свою жену, проклял церковь и уехал куда-то в далекую горную страну. Его последними словами было: “Спасение одного какого-то задрипанного панка не идет ни в какие сравнения с тем трудом, с той работой, нервами, слезами, потом и кровью, которые я потратил”. Больше его никто никогда не видел. А в целесообразности и значимости служения для молодежи начал сомневаться и сам Викториус. Очень опасно делать что-то смыслом своей жизни, потому что, если это “что-то” вдруг рассыплется, как карточный домик – рассыплется и вся жизнь. Но все это, вроде бы, казалось ерундой. Гораздо более серьезным было то, что сейчас приходилось расхлебывать Малочевскому. Несколько дней назад произошел другой очень неприятный случай. Женщина среднего возраста, относящаяся к приходу молодого пресвитера, была поражена ужасной болезнью – гангреной. С точки зрения официальной религии, в таком случае за человека обычно молятся и, если он выздоравливает, то воздают хвалу Всевышнему, а если нет – то упрекают больного в недостатке веры. В общем-то, довольно удобная позиция. Но в этот раз все оказалось немного сложнее. Гангрена быстро распространялась по ногам, и оставался только один выход – скорая ампутация нижних конечностей. Врачи поставили пациентку перед фактом. Будучи медиком, Викториус и сам понимал, что в данной ситуации медлить нельзя, и что счет уже шел на дни, если не на часы. Но с позиции священника он видел другой выход – нужно было молиться за исцеление. Естественно, что женщина не хотела остаться инвалидом на всю свою жизнь, но и умирать она тоже не собиралась, хотя в данной ситуации все-таки больше предпочитала именно этот вариант. В своем кабинете, обращаясь в очередной раз к Богу, Малочевский получил ответ – “Нельзя допустить операции”. Это значило только одно – его прихожанка исцелится сверхъестественным образом. “Нельзя допустить операции” – потому что, совершенно очевидно, она будет лишней. Это говорил Бог… Или, по крайней мере, так казалось. Позже Викториус еще много раз вспоминал, как в один из вечеров он в белом халате сидит на жестком металлическом стуле перед больничной койкой, на которой лежит бедная измученная женщина, и он говорит ей следующие слова: – Я знаю, вы стоите сейчас перед ужасным выбором, позволить врачам сделать то, что они вам предлагают или нет. Но так же я знаю: вы исцелитесь. Так сказал мне сам Бог. Вам лишь необходимо верить. Но я не хотел бы оказывать на вас давление. Пожалуйста, примите решение самостоятельно. Это только ваш выбор. Женщина получила надежду. Она с радостью восприняла слова своего священника и отказалась от операции. Она начала верить. Вместе с ней, этим же вечером, произнося молитву в своем кабинете, перемещаясь из угла в угол, как маятник, верил и сам Викториус. Он действительно верил, что его прихожанка исцелится. И самое главное – он это чувствовал: Бог где-то рядом и Он сказал, что не должно быть вмешательства хирургов, потому что скоро произойдет чудо. Женщина обязана знать это, решение остается за ней, но она обязана знать. Следующим утром она умерла. Малочевский был в шоке. Но его шоковое состояние не шло ни в какие сравнения с ненавистью неверующих родственников погибшей. В порыве гнева они обвинили пресвитера в том, что он оказывал психологическое воздействие на свою прихожанку и заставил ее подписать отказ от операции. Они потребовали возбуждения уголовного дела, но в виду отсутствия доказательств, их требование не было удовлетворено. Однако, этот случай получил широкую огласку, а средства массовой информации быстренько подготовили несколько шокирующих репортажей. Это был огромный скандал, сильно дискредитирующий церковь. Активизировались противники религии. Начались митинги и протесты против христианства. Люди, которые всю свою жизнь посвящали распространению этой идеологии, и которые с невероятным трудом десятилетиями добивались доверия общественности, теперь стали предметом ненависти и агрессии со стороны этой общественности. Удивительно, как из одной маленькой неприятности смогла вырасти такая большая проблема. Викториус раз за разом прокручивал в своей голове все воспоминания. Молитвы, разговор с женщиной, его слова. Он не заставлял ее отказываться от операции, он даже не настаивал на своей вере, он не пытался в чем-то ее убедить, он просто сказал то, что, как ему казалось, он услышал от Бога. Он просто дал надежду. Но ведь он на самом деле был уверен, что все закончится по-другому. Он ведь на самом деле чувствовал это. Он руководствовался теми принципами, в которые верил, и которые были основой всей его жизни. И эти принципы работали, они действовали. Это была отлаженная система – осуществление четко детерминированных процессов – с образованием конкретного результата. Но что-то в этой системе заклинило, что-то дало сбой. Или просто Викториус не до конца разобрался в ее работе? Последние дни священник только и занимался тем, что снова и снова вспоминал все от начала до конца. Он не понимал, что пошло не так, он не понимал, что он сделал не правильно. А потом приехал брат Корлинус. – Ну, так что же все-таки произошло, пресвитер Малочевский? – прозвучал вопрос. Викториус вздрогнул, очнувшись от своих размышлений, как будто бы пробудившись ото сна. – Я… – начал он хрипло и тут же запнулся, – Я уже все сказал. Я просто сказал,… что мне Бог сказал, что Он… сказал, что она будет исцелена. Брат Корлинус приподнял одну бровь. – Он действительно так сказал? – Он сказал, что операция не нужна, что ее надо отменить. – А, так Он все-таки сказал, что нельзя допустить операции? Викториус скривился, как будто бы от сильной боли. – Да, но я чувствовал, что Он ее исцелит. Мудрый священнослужитель понимающе покачал головой. – Вы говорили женщине про операцию? – Нет. – Вы говорили женщине, что Бог сказал вам, что операции не должно быть? – Нет. – Ну, хоть это – слава Богу, – выдохнул Корлинус, – А что вы ей говорили? Малочевский опять скривился. – То, что Бог сказал мне, что он ее исцелит. – Вы оказывали на женщину какое-либо психологическое воздействие? – Нет. – Вы давили на нее? – Нет. – Вы старались ее в чем-либо убедить? – Не-е-е-е-ет! – раздраженно закричал Викториус. – Вы уговаривали ее? – Я же сказал, нет! – Вы пытали ее? – Что? – Простите – увлекся. Брат Корлинус слегка улыбнулся. – Вы просто дали ей надежду. Викториус тяжело вздохнул. – Да. – Вы советовали ей что-либо? Подумайте, может, вы сами этого не осознаете. Пресвитер задумался. – Не знаю. Возможно. Не навязчиво. Корлинус вздохнул и постучал ручкой по столу. – Что ж, я думаю на этом можно закончить. Малочевский наконец-то почувствовал хотя бы небольшое облегчение. – Вы знаете, пресвитер, я вам верю. Я вижу, вы действительно боитесь Бога. Вам просто немного… не повезло. Этот случай слишком сильно раздут общественностью и средствами массовой информации. Перед вашей церковью стоят люди с плакатами. Вы стали жертвой просто глупого недоразумения. Постарайтесь в следующий раз лучше следить за своими словами. – Что будет дальше? – тихо спросил Викториус, тупо уставившись на дубовый стол. – Я представлю верховенству свои замечания. Я постараюсь дать наиболее положительные впечатления о вас. Скорее всего, вы будете переведены в какой-нибудь тихий городок подальше от сюда, где о вас еще не слышали, возможно – не много понижены в своей должности. Церкви нужно как-то… успокоить общественность. Мне вас искренне жаль. Постарайтесь больше никогда никого не убеждать в чудесах. Брат Корлинус поднялся на ноги, закрыл свой блокнот, и воткнул ручку в нагрудный карман пиджака. – Но меня учили, что Бог всех любит, что Он хочет исцелить всех людей, что Он не хочет, чтобы люди страдали, и хочет всех избавить от боли – нужно только верить. Священнослужитель с жалостью посмотрел на Викториуса. – Если честно: дерьму тебя учили, пресвитер. – Это сильно утешает, – заметил Малочевский провожая своего коллегу. Он до сих пор не мог понять, что же он сделал не так. Ведь он всегда верил в чудеса, и всегда очень тонко чувствовал ситуацию. Человек, утверждающий, что может творить чудеса, всегда сильно рискует ошибиться и потерпеть крах, став в будущем предметом насмешек и издевательств. Тем более в религии – где все зависит, в общем-то, не от самого человека. Малочевский готов был платить определенную цену за то, чем он занимается – ради людей, ради добра, ради света, ради своего служения, но он не готов был платить именно такую цену. Он чувствовал себя полным идиотом. Он был посрамлен, унижен и, возможно, являлся еще и в определенной степени виновным. Он не ожидал такого поворота событий. Он верил в те принципы, которым его научили, и истинность которых он проверил собственным опытом. Ему казалось это реальностью. Но сейчас это было больше похоже на иллюзию. Он отдал этим принципам половину своей жизни и всего себя. Если это – ложь, то все остальное – просто ничто. Все остальное, что есть в этом мире, просто превращается в дым, и не имеет никакого значения. Тогда вся эта жизнь – не имеет никакого значения. Этот случай ставил под удар все предыдущие исцеления, все предыдущие откровения, все предыдущие чудеса и все предыдущие, как ему когда-то казалось, победы. Он разрушал абсолютно все. И этот случай, и случай с молодежным отделом – оказалось, что на одном “Халлилуйя!” здесь далеко не уедешь.
Викториус очнулся от воспоминаний. Он лежал в спальном мешке на холодной мокрой земле в каком-то темном лесу возле догорающего костра. Начинало потихоньку светлеть. Он радовался, что сейчас он был свободен от всей этой ерунды. Он знал, что Бог совершает чудеса, но не верил, что Он когда-нибудь разбежится сделать это в его жизни. Само понятие вера сейчас казалось чем-то невероятно глупым и совершенно абсурдным. Чувствования сейчас были настолько же далеки и непонятны, как чашка горячего “капучино”. Как он мог быть таким ненормальным? Как можно верить во всю эту чушь? Весь этот бред, типа: “я что-то чувствую”, или “я знаю, Бог хочет исцелить тебя”, или “здесь слишком тяжелая духовная атмосфера” – сейчас все это воспринималось, как полный идиотизм, уже оставшийся в прошлом. Как хорошо, что сейчас ему больше не нужно было напрягаться и верить во всякие там чудеса, а потом заниматься самокопанием, выясняя, почему же никаких чудес так и не произошло. Он по-прежнему верил в Бога, и по-прежнему верил в духовный мир и загробную жизнь. Но на этом его вера заканчивалась. Поэтому, когда капитан Валиндук задавал вопрос: “Ты чувствуешь что-нибудь в этом лесу?” – Викториус мог ответить только одно: “Да пошел ты со всеми своими чувствами куда подальше! C меня этого хватит!”
18.
– Здесь, вообще, когда-нибудь бывает рассвет? – А это что, по-твоему? С таких слов началось утро в лесу. Капитан Валиндук сидел перед давно потухшим костром и ковырялся сломанной веткой в догорающих угольках, которые все больше превращались в безжизненный пепел. Его лицо было сонным и уставшим, но очень хорошо выдавало напряженный мыслительный процесс. Он думал. Но, судя по всему, его мысли так и не смогли придти к единому, четкому и разумному заключению. – Когда же, наконец, наступит утро? – безнадежно произнес кто-то. – Это и есть утро, – ответил капитан, – Я сижу здесь очень много времени. Могу сказать совершенно точно – Солнце уже давно встало. Как-то не особо верилось словам военного офицера, да и не особо как-то хотелось верить. Высокие деревья с густой листвой практически полностью закрывали лучи далекой и яркой звезды на небе. Все прекрасно помнили специфику освещенности в дремучем лесу. Даже днем здесь были бы не лишними парочка фонариков. Но, судя по всему, мать природа, поставив себе цель удивить и, буквально, поразить своими необычайными выходками, не желала останавливаться на достигнутом. Создавалось впечатление, что ночь только-только начинает сдавать свои позиции, и первые лучи Солнца, еще не вышедшего из-за горизонта, лишь слегка касаются земли. Это даже еще не утро. Это только намек на то, что оно скоро наступит. В это время суток довольно темно. Света, как такового, нет. Просто, в отличие от глубокой ночи, без помощи яркого костра можно разглядеть очертания предметов на расстоянии нескольких шагов. Это сумерки, в которые с большим трудом можно рассмотреть металлические стрелки на наручных механических часах. Это вечер, когда уже, совершенно очевидно, в квартире нужно включать дополнительные источники света, чтобы прочесть какую-нибудь книгу, если не хочешь испортить зрение. В прочем, глаза постепенно привыкают ко всему. Сложнее психологически привыкнуть к тому, что уже давным-давно утро, а не ночь, а надеяться на лучшее уже не имеет смысла – это самое лучшее, что только может быть. Капитан взял в руки свой автомат и начал прикреплять к нему специальный фонарик. – Давайте быстрее собираетесь, умывайтесь, писайте, жрите свои сухие пайки, и начнем уже продвигаться дальше, – громко проговорил он. – Ты не в армии. Так что не командуй, – ответил Лиус, проходя мимо. Бариус, стоящий перед потухшим костром, напротив Валиндука, зло проводил автомеханика взглядом, и уже собрался что-то сказать, но вдруг почувствовал толчок в спину. Он оступился и, полетев вперед, встал одной ногой в ямку с тлеющими угольками, в которой когда-то, совсем недавно, горел огонь. В лицо капитану полетели земля и пепел. – Извини, пожалуйста, я не хотел, – геолог Франкл собирал спальный мешок и по неосторожности задом налетел на молодого спецназовца. – Ты что, ослеп?! – заорал тот, как бы вымещая злобу на случайно подвернувшегося под руку виноватого. Крос поднялся на ноги. – Я не собираюсь ни кем командовать. Просто, как военный человек, я стараюсь максимально организовать работу нашей группы. Это лучше для всех нас и поможет выполнить поставленную задачу. Автомеханик сел на брезент, расстеленный на земле, и принялся поправлять штанину, заправленную в сапог. – Я глубоко срал на твою задачу, – с усмешкой пробормотал он. Не имея ни моральных сил, ни желания, спорить, и осознавая то, что Лиусу действительно срать на поставленную кем-то там задачу – сам находился в похожем состоянии и хорошо его понимал – капитан без злобы спокойно переключился на Клавора, который явно был сегодня не в духе. – Успокойся, – мягко сказал он. В это время рядом с Кварионом прошел Лаен Акрониус. Он ненароком зацепил сапогом рюкзак автомеханика. – Эй, поосторожней! – Извини, – пробормотал отрешенно ученый, как бы мимо лётом, не придавая этому никакого значения. Он просто шел к поставленной для себя цели. Кажется, утро немного не задалось. Все были злыми и не выспавшимися. Викториус с улыбкой наблюдал за происходящим, и ему это виделось очень забавным. Между тем, Лаен все сильнее отдалялся от лагеря. Он шел к берегу озера, которое команда переплывала ночью. Там нет высоких деревьев, закрывающих собой Солнце, следовательно, там должно быть не так темно, как в глубине леса. И действительно, чем ближе он подходил к водоему, тем лучше мог разглядеть содержимое пробирки, в которой была жидкость, взятая на химический анализ. – Куда он пошел? – произнес кто-то из команды. – Черт, – выругался Валиндук, – Я же сказал не отходить далеко, – Бариус, проследи за ним. Подобравшись к самому берегу, Акрониус испытал разочарование. Он все-таки ожидал большего количества света. Оказалось, что небо полностью застилалось густыми черными и невероятно страшными облаками, нависающими предельно низко, угрожая своей бесконечной массой, и, как будто, готовясь в любой момент пролить огромное количество влаги. Именно они практически полностью закрывали Солнце и не давали его лучам попасть на землю. – Наверное, скоро будет гроза, – произнес ученый. Кроме того, над озером нависал туман, так и не растворившийся за ночь. Но, не смотря на это, здесь все равно было светлее, что давало возможность лучше разглядеть такую неестественно черную воду. Лаен принялся рассматривать жидкость в пробирке. Мелькнула мысль, что было бы не плохо достать фонарик. И тут же мелькнула другая мысль – “А где плот?”. Акрониус удивленно посмотрел на берег озера. Он точно помнил одну вещь: плот вытащили на землю и, на всякий случай, еще привязали к дереву веревкой. Все-таки оставляли вероятность того, что придется возвращаться. Но сейчас плота не было. Странно. Он не мог уплыть. Ведь он был привязан. Тогда где же он? Ученый посмотрел на пробирку в своей руке. С ней что-то начинало происходить. В ней как будто бы кто-то зашевелился. Но это невозможно – в ней никого не было. Лаен поднес к своему носу тонкий продолговатый прозрачный с плотной пластиковой пробкой сосуд и внимательно вгляделся сквозь стекло. Неожиданно мелькнуло ужасное с красными разъяренными глазами и острыми зубами мерзкое женское лицо. Пробирка лопнула, стекло разлетелось вдребезги, и нечто червеобразное с нечеловеческим криком вырвалось на свободу. Акрониус взвизгнул. Он испугался. Непонятное существо быстро прыгнуло в озеро. В этот момент сзади появилось что-то большое и темное. Оно тяжело дышало и пахло потом. Ученый вздрогнул и снова закричал. – В чем дело? – прозвучал вопрос. Это был Бариус Клавор. Он держал автомат на прицеле и резко оглядывался из стороны в сторону. Чья-то мощная рука взяла Лаена за одежду, и потянула в сторону. – Пошли! Акрониус не успел опомниться, как уже стоял в окружении членов своей команды, спецназовец продолжал резко оглядываться по сторонам, пытаясь обнаружить предполагаемого врага, а Крос Валиндук спокойно задавал вопрос: – Что случилось? Ученый, по-прежнему находясь в шоковом состоянии, посмотрел на свою ладонь. – Что ты видел? Он отрицательно покачал головой, и, заикаясь, произнес: – Наш п-п-плот и-и-счез, – это первое, что пришло ему в голову.
Сообщение отредактировал perfiliev - Вторник, 01.11.2011, 18:02
– Тупой ублюдок! Тебе же сказали, идиот, не отделяться от команды! – орал Бариус Клавор. – Тихо, успокойся, солдат, – прервал его капитан Валиндук, – Ты говоришь, видел какого-то червячка, который вырвался из пробирки, и ускакал в озеро? – даже без тени улыбки совершенно серьезно спросил офицер. – Да, – ответил ученый, – Но это был не просто червячок. У него было женское лицо. – Женское лицо? – переспросил спецназовец с насмешкой, – У тебя крыша едет, заучка. Ты просто по бабам соскучился. Акрониус в недоумении глядел на свою ладонь. Она была порезана в нескольких местах. Он вытащил из нагрудного кармана антисептическое средство и принялся обрабатывать ранки. – Тебе повезло, что ты был в очках, – заметил Викториус. На линзах остались следы от осколков стекла, а лицо Лаена было в маленьких кровоточащих ссадинах. Бариус подошел к ученому и взял его за грудки. – Слушай, а может, это ты отвязал плот и пустил его в свободное плавание, а, придурок? – оказалось, что деревянного плота действительно не было ни на берегу, ни на воде. К этому времени туман стал меньше, и можно было разглядеть половину озера. – Оставь меня. Тут вмешался Капитан Валиндук. Он разжал руки спецназовца и оттолкнул его в сторону. – Да что с тобой?! Чо ты пристаешь к нему весь день?! Акрониус продолжил обрабатывать свои ранки. Крос оглянулся по сторонам и принялся обдумывать свои дальнейшие действия, находясь в явно не спокойном психологическом состоянии. – Что будем делать? – спросил геолог, – Как потом будем возвращаться назад? – А ты уверен, что нам придется возвращаться? – усмехнулся Лиус. Капитан посмотрел на обоих. – Плавать все умеют? – спросил он громко. Последовало несколько утвердительных ответов. Валиндук оглянулся. – Я не услышал ученого и священника. Ученый кивнул головой, священник усмехнулся: – Да, умею. – Лаен, я не слышу – настаивал Крос. – Да. – Хорошо. Тогда идем дальше. – И все? Просто идем дальше? – возразил Франкл. – Ты предлагаешь что-то другое? – Можно построить новый плот. – На это уйдет много времени. Неизвестно, сколько нам еще придется идти. Построим плот на обратном пути, при возвращении. Или ты хочешь, чтобы мы сейчас сутки делали этот хренов плот, а потом снова искали его? Ты даже не знаешь, что здесь происходит, – на этот раз спокойный капитан повысил голос. И, наверное, он мог себе это позволить – он был прав. – Почему сутки? – только произнес геолог. – Может оказаться так, что у нас не будет времени на обратном пути. Неизвестно, как нам придется возвращаться, – заметил Лиус. Валиндук многозначительно посмотрел на него. Холодный взгляд военного офицера говорил лучше всяких слов и довольно доходчиво. Вопрос был исчерпан. Решение принято. Все молча начали собирать свои вещи. – Дурдом, – проворчал Франкл, взваливая на плечи свой рюкзак. – Н-да уж, – согласился Викториус, – Все какие-то злые стали, нервные. – Ага. Видел, как этот тупой спецназовец на Лаена набросился? – Ну, он сейчас переживает не самое лучшее время в своей жизни. – Мы все сейчас переживаем не самое лучшее время в своей жизни. Это не значит, что нужно кидаться на других людей. Группа начала движение. – В любой ситуации человек всегда должен оставаться человеком, – Карос был явно возмущен. Викториус утвердительно покачал головой. – Сколько нам еще идти? – спросил он, начиная новую тему для разговора. Геолог снял на ходу рюкзак и достал из него небольшой плоский прибор. – Щас посмотрим… Так… От одного до двух дней. – В общем-то, не так уж это и много – три дня из всей жизни. – Если эта штука не врет, – поправил Франкл взваливая рюкзак обратно на плечо. – А что это? – Это? – Карос покрутил в руке прибор, – Честно говоря, сам не знаю. Тот человек дал мне его. – Который называл себя Основателем? – Да. Он показывает наше относительное с целью расположение. Понятия не имею, по какому принципу он работает. – И что, там указано расстояние? – Нет. Но там отмечена точка отсчета, и можно самому ставить заметки. Я же ведь и сказал приблизительно – один, два дня. Это я уже просто вычислил. – Понятно. А еды у нас хватит? Бородатое лицо повернулось и с улыбкой переспросило: – Это ты о тех кирпичах, похожих на сушеный кисель? – Да, – Малочевский весело замотал головой. – Если это можно назвать едой. Не знаю – возможно, на обратном пути придется немного поголодать. Я бы, честно говоря, больше беспокоился о воде. Вот ее, действительно, к концу экспедиции, скорее всего, не останется. Если не найдем нормальный источник – кранты. Так что, береги жидкость. Викториус поправил лямки рюкзака на плечах. – Никогда столько не ходил, – заметил он. Геолог усмехнулся. – А у меня вся жизнь прошла в походах. Или даже, если точнее выразиться, в бегах. – В бегах? – переспросил Малочевский. Франкл утвердительно кивнул головой. – Ну, и от чего же ты бегал? Наступила пауза. Карос уже пожалел о том, что невзначай ляпнул. – Ну же, – улыбнулся священник, – Я ведь пресвитер церкви, хоть и бывший. Можешь мне исповедаться. Толстенький бородатый мужичок собирался с мыслями. Он явно хотел рассказать свою историю. Поделиться с кем-то своей болью. Раскрыть хоть перед кем-нибудь свою душу. Но боялся. Для него это было определенным решением, которое предстояло принять в ближайшие несколько мгновений. И либо он сейчас махнет рукой и небрежно кинет заветное слово “забудь”, либо начнет свою исповедь – ту, которой он ждал уже много времени, и которая сейчас была так необходима ему. – Знаешь, – начал геолог, – У меня было, в общем-то, неплохое детство. Не то, чтобы у меня не было проблем, но я, наверное, просто не обращал на них внимания, – он встряхнул рюкзак на плечах, – У меня было несколько друзей – таких же неудачников по жизни, как и я сам. Хотя не думаю, что наша дружба была настоящей, – он сплюнул на землю, – Скорее всего, мы общались друг с другом только потому, что не могли найти более подходящих для себя друзей – тех, с которыми мы сами хотели бы общаться, а не с которыми приходилось, – он просто замолчал, сделал паузу, ему нужно было как-то разговориться, а начинать всегда тяжело. Он продолжил: – Но тогда я об этом сильно не думал. В то время для меня жизнь была, как нечто естественное, совершенно обычное и… незаметное. Я просто жил, не загружаясь лишними размышлениями или проблемами. Потом я поступил в колледж. Там у меня появились новые знакомые. Я никогда не был душой компании, и никогда не являлся каким-то лидером в каком-нибудь социальном круге. Но с теми людьми я чувствовал себя более-менее комфортно. Меня, вроде бы как, принимали, и даже относились с уважением. Я, в общем-то, был социально реализован, – геолог задумался, – Реализован… Хм. Наверное, – продолжил он, – Если иметь в виду то, что мое место всегда было где-то среди серой, безликой толпы. Среди стада баранов, которых кто-то куда-то ведет, а они не знают ни пути, ни цели. Если говорить о том, что я всегда был частью той массы ни чего не значащих, ни чего никогда не решающих, на которых никто никогда не обращал внимания – если говорить об этом – то я действительно был социально реализован. Я просто был никем. И, видимо, это было моим призванием, – Франкл достал из кармана пачку сигарет с зажигалкой и закурил, – Именно тогда я впервые задумался о смысле своей жизни, – он произнес эти слова с особой иронией и насмешкой, – Как это высокопарно звучит – “смысл жизни”. Так вот, именно тогда я впервые начал думать о таких вещах. Я понимал, что я никто. Я понимал, что я ни для кого ничего не значу. У меня были… не друзья, а как бы люди, с которыми я общался. Люди, с которыми я вынужден был находиться в одной социальной группе. Я ненавидел этих людей. Меня никто никогда не оскорблял, нет. На меня просто не обращали внимания. Как и на большинство остальных. Они все были тупые, бесчувственные, грубые – дебилы, короче. Они меня принимали, они нормально ко мне относились, но я их ненавидел. Мне нужны были настоящие друзья – те, которые бы понимали меня, с которыми я бы хотел общаться. От осознания никчемности своей жизни и собственной никчемности тоже я начал много бухать. Я начал “нюхать”. Я начал просто отрываться, просто прожигать свою жизнь. Я тратил ее на вечеринки, на дискотеки, на бессмысленный секс, на пьянки и оргии. Потом меня все это достало. Это не решало той проблемы, которую я осознавал уже довольно долго. Это просто убивало время. Очередные бессмысленные дни, недели, месяцы. У меня не было каких-то трагедий, потрясений, не было каких-то серьезных проблем, но всегда почему-то это существование было для меня невыносимым, – геолог вздохнул, сильно затянулся и, выдвинув немного нижнюю челюсть, выпустил вверх клубы дыма. Затем он сказал, – Я как будто потерян в этом мире. Такое впечатление, что я просто пришел туда, где меня никто не ждал, и где я для всех и для всего так и остался навсегда чужим. Я здесь не свой. Я здесь забытый. Я не там, где должен быть. Мне здесь не нравится. И у меня здесь совершенно ничего нет. Ни одной вещи, ради которой стоило бы жить. Я, наверно, просто заблудился в этой бесконечной вселенной, – Франкл на несколько мгновений замолчал. Он поправил лямки рюкзака, и, сплюнув на землю, продолжил, – В тот момент я понял – эта жизнь для меня ни чего не значит, она ничтожна и бессмысленна, она – глупость, ошибка природы, которая сделала из тупых, ни о чем не задумывающихся обезьян, несчастных людей, способных к рефлексии и самоанализу. Тогда я нашел для себя другой способ, как еще лучше и эффективнее убивать время. Экспедиции, походы – я начал бежать. Бежать от людей, бежать от серости, бежать от жизни, бежать от своих мыслей, бежать от самого себя, – Франкл замолчал. Он докурил сигарету, бросил ее впереди себя и наступил ногой, проходя мимо, – Так я пробегал почти всю свою сознательное существование на этой земле, – заключил он в конце своего длинного монолога. – А что потом? – спросил Викториус после небольшой паузы. – А потом мне надоело бежать, и я решил все это прекратить. И вот я здесь. Здесь немного забавно. Священник посмотрел на своего собеседника. Человек без семьи, без друзей, без дома. Пришел ниоткуда и никуда уходит. И даже мост между мирами, по которому ему пришлось переправляться, не стал для него своим. Викториусу стало невыразимо жаль этого геолога. В его глазах он видел разочарование, бессмысленность и безразличие ко всему. Они были потухшими. Возможно, они когда-то горели, но сейчас – были совершенно безжизненными. В них была боль неоправданных надежд и усталость. Они как будто молили, они как будто просили о чем-то – просили дать им надежду, любую ниточку, любую возможность, шанс, веру в то, что жизнь не напрасна, в то, что она имеет значение, в то, что она кому-то еще нужна. И он готов был начать все заново. Малочевский внимательно слушал его рассказ. Он понимал его. Он понимал каждое его слово. И, наверное, как пресвитер церкви, он должен был что-то сказать ему – то, что говорил уже много раз многим людям. Но сейчас он не мог снова повторить эти слова – он сам не был уверен в них. – Знаешь, – начал он, – Это может показаться… – Ладно, – отрезал Франкл, – Я слишком много тебе рассказал. Давай больше не будем об этом. Давай забудем этот разговор. Я здесь, чтобы умереть. Викториус молча кивнул головой. Он что-то чувствовал. Как будто этот разговор был последним в жизни Кароса. Как будто ему оставалось совсем недолго – скоро за ним придут и отнимут с этой земли, и Малочевский больше никогда не увидит этих пустых безжизненных глаз, молящих о неопределенной надежде, которую они ищут и, в то же время, отвергают. Он помнил слова того странного мужчины – он должен был беречь этих людей. Но что мог сделать уставший, ни во что больше не верящий, пресвитер церкви? И, кроме того, он ведь был теперь уже бывший пресвитер. Бывший священник. И сам во всем этом запутался и не мог найти ответов на вопросы. Он промолчал. Собеседники продолжали идти дальше. Вскоре они переключились на другую тему разговора, и Франкл сделал вид, будто бы он уже забыл о своей исповеди. Исповеди, возможно, единственной в его жизни.
19.
На высокой отвесной скале, возвышавшейся над землей, словно каменная башня, стоял огромный тяжелый трон из прочного грубого материала, физическая природа которого была неизвестна людскому роду. На троне величественно восседал ужасный могущественный демон. На его мускулистых плечах свободно лежал длинный красный плащ, концы которого, обрамленные золотом, свисали к земле, накрывая собой подножие седалища, символизирующего власть и силу своего хозяина. Мощные руки с шершавой кожей лениво опускались на причудливого вида подлокотники, а ладони с длинными пальцами, на которых росли такие же длинные ногти, нежно обнимали литые гладкие округлые подставки в виде черепов, внутри которых горел огонь. Жесткая спинка трона заканчивалась вверху расходящимся треугольником с острыми концами, она хорошо поддерживала прямую осанку могущественного демона, и делала его еще более величественным. Вокруг сидело несколько слуг, обеспечивающих охрану своему господину. Это были сильные опытные бойцы, представляющие собой некое приближение. Их острые мечи всегда были наготове, их глаза всегда горели огнем ярости и жаждой новой власти – именно они входили в верховный военный совет, и имели в нем право на слово. Они всегда были рядом. Также над скалой кружило еще пол дюжины огромных крылатых существ. Они следили за безопасностью главного. Их задачей было: обнаруживать угрозу еще на расстоянии, а также – наблюдать за изменением обстановки, и докладывать о любых движениях света относительно всепоглощающего облака тьмы. Демон сделал глубокий вдох и выдох. Клубы пара и дыма вырвались из широких ноздрей и мгновенно кристаллизовались от холода, превратившись в маленькие кусочки льда, смешанного с серой. Став, таким образом, тяжелее, они медленно опустились на землю. Демон обвел своими красными прищуренными глазами горизонт. Дух не увидел ничего, что могло бы привлечь его внимание. Вокруг простирались леса, покрытые черной безжизненной дымкой. Где-то они соприкасались с более светлой границей, за которой заканчивалось царство. Демон продолжал молча сидеть. Это был властелин тьмы на данной, вверенной ему территории. Территории, которую практически полностью удалось захватить в результате тяжелой многовековой войны. Территории, которая уже долгое время контролировалась злом, являясь, своего рода, небольшим его штабом. Территории, которая была полностью объята облаком черни, и лишь слабая искорка света тускло мигала где-то вдали, незаметно перемещаясь по ее поверхности. Сейчас демон находился на самой высокой ее точке и сверху наблюдал за всем, что на ней происходит. И еще он ждал посыльного, который должен был принести последние вести от одного из князей одной из областей его владения. Того самого владения, где горела эта маленькая искорка света, и так сильно напоминала звездочку на ночном небе. Именно это-то и волновало больше всего властелина тьмы. Этот огонек появился совсем недавно. Он незаметно и очень медленно пробирался вглубь леса. Он мало что мог изменить в общей картине. Он был один и совсем слабенький. И при всем своем желании, он не смог бы причинить никакого вреда. Но он двигался напрямую к двум пленным душам, которые находились в этом лесу и которые единственные остались еще на этой территории, полностью покрытой мраком. Эти души обидно было отдавать просто так, без боя. Нужно было разведать, в чем дело, и принять соответствующие меры. Демон начинал немного беспокоиться. Хотя, впрочем, сейчас время играло в его пользу. Где-то внизу послышался взмах крыльев, немного выделяющийся среди остальных. Все замерли. Кружащие над скалой слуги зависли в воздухе и, на всякий случай, схватились за ручки своих мечей, немного приподняв их из своих ножен, но тут же убрали их обратно и расступились, образовав коридор. Все в порядке. Это был посыльный. Он вскоре поднялся на скалу, задержался ненадолго в воздухе и опустился на землю, сложив крылья к лопаткам, он предстал перед своим владыкой. – Докладывай, – сразу потребовал демон. Посыльный выдержал небольшую паузу. – На твою территорию вступили шестеро людей, Диктэриан. Демон утвердительно кивнул головой, приняв информацию. – Кто они? – Это не совсем обычные души. Они не туристы, не солдаты и не ученые. Но они не просто так здесь. И они не заблудились. Они намеренно вошли в этот лес. Им нужны пленные. – Пленные? – огрызнулся Диктэриан, – Это святые? – Нет, – мягко ответил посыльный, – Они не представляют опасности. Они никто. Они также мертвы своим духом, как и большинство в этом мире. Но они… как это говорят… на последнем этапе своего пути. Их время истекло. Они находятся на границе между мирами. Скоро за их спасение никто не даст и ломаного гроша. Им осталось очень немного. Им дарован последний шанс. Демон выпустил через нос горячие клубы дыма. Эта информация была очень интересной. – Но это значит, что сейчас за них будут сражаться так яростно, как никогда в жизни, – раздраженно произнес он. – Да, – согласился посыльный, – Но это больше будет похоже на суетливые и тщетные попытки утопающего спастись из глубокого болота. Однако кое-кто беспокоится за них. Оказывается, они еще кому-то нужны. Сюда посланы воины света. Скоро они будут на месте… – Но мало, кто из них пройдет сквозь нашу оборону, – заметил один из слуг. Он сидел на земле, касаясь ее лишь своими ступнями и длинными раскинутыми и свободно опушенными вниз крыльями. Он опирался на меч, воткнутый в землю. Его красные глаза горели. – Возможно, – снова согласился посыльный, – Но, тем не менее, они придут. – Кто инспиратор? – спросил демон. – Святые. Парочка родственников и несколько дальних, очень не близких знакомых. Они немного запоздали в своих ходатайствах. – Нам это на руку. – Вам здесь все на руку. Есть только одна проблема. – Какая? – огрызнулся Диктэриан. – Но, я думаю, она не очень серьезная. С ними один священник. – Священник?! – почувствовалось раздражение и сильное недовольство. – Да. – Расскажи о нем. – Естественно. Викториус Малочевский. Был старшим пресвитером в одной из церквей на территории Кваралиуса. – Кваралиуса? – Да. – Слишком мелко для меня, – усмехнулся демон. – Надо сказать, – продолжил посыльный, – Он доставил ему немало хлопот. На его счету несколько спасенных душ. Он достаточно неплохой воин. Он бесстрашен и ни к чему не привязан. Он свободен. Так же, как и свободно его мышление. Он опытен. Он циничен. Он достаточно много видел. Но он пал. Сейчас он находится в глубочайшей депрессии. Он сильно подавлен, и постоянно сомневается в истине. На данный момент он подвергает сомнению практически все в своей жизни. Я думаю, он не опасен. – Хм. Что он делает? – Сейчас? Ничего. Он в этой экспедиции, как на курорте. Демон задумался. – Что посоветуешь? Посыльный улыбнулся. – Не трогайте его. Будьте с ним ласковы и нежны. Попытайтесь проявить уважение. Либо просто игнорируйте его. Депрессия сама сделает свое дело. Будьте для него незаметны. Вам очень выгодно такое его состояние. Но ни в коем случае не проявляйте агрессию. На вашу агрессию он ответить своей агрессией. Тогда вы разбудите спящий вулкан. Он способен очень на многое, если осознает свою силу. Он очень зол. Его злость убивает всякое проявление страха. Он готов разорвать всех вас на куски. Но он очень устал. И он склонен к самоубийству. Ему даны санкции. Ваша задача сделать так, чтобы он догадался об этом как можно позже. – Мы имеем к нему доступ? – Да. Почти во все сферы его жизни. Но вы не можете тронуть его душу. – Это и так понятно. Как насчет разума? – Ответ положительный. Правда есть некоторые ограничения. Ваши силы примерно равны. Если вы открыто вступите в конфронтацию, это будет очень увлекательная битва. Но я повторяю: не причиняйте ему зла. Вы разбудите зверя. Вам это ни к чему. Постарайтесь лучше обмануть его. – Я приму к сведению твои советы. Что с остальными? Кто они? – Остальные. Хм… Их пятеро. Как я уже сказал, их время истекло. Они все уже много раз делали свой выбор. Вам дано разрешение. Можете забирать их души по очереди. Только не все сразу. Они так же все в глубокой депрессии и желают своей скорейшей смерти. У них за плечами много боли. Воспользуйтесь этим. Они те, кому дается последний шанс. У каждого из них несколько попыток самоубийства. Эти люди – живы только благодаря деятельности Особого Отдела. – Да, я слышал о таком, – подтвердил демон, – Мне никогда это не нравилось. Дальше. – Как я уже сказал, их пятеро: двое неверующих – ученый и геолог, двое военных – оба верят, один из них, который старший, очень умен и, кстати, находится на грани обращения – советую принять это к сведению, последний – автомеханик-предприниматель, сильно озлоблен, и он вполне отдает отчет всем своим действиям и решениям, я бы не стал уделять ему много внимания, он почти наш. – Не будь так самодоволен. Кто из них наш – еще покажет время. – В этом я с тобой спорить не буду, Диктэриан, – мягко произнес скромный переносчик информации. – Хм, – задумался демон, – Их послали в одну из самых темных зон, чтобы доказать истину фактами. И к ним присоединили священника, чтобы он мог разъяснить им неточности. Кроме того, они хотят спасти пленных. – Они на грани, и практически ничего не боятся, – добавил посыльный. – Мы найдем способ, как их напугать. Это не сложно. Это проще всего, – произнес один из приближенных. – Очень интересное положение вещей, – продолжал рассуждать вслух Диктэриан, медленно поскребывая ногтем свой широкий лоб, – Ну ладно. Скажи-ка мне лучше: чем сейчас занимается мой верный слуга в лесу, который ему доверили охранять. – Сейчас он просто играет с этими людьми. Он развлекается с ними. – Хорошо. Тогда лети и передай ему, что игры закончились. Пускай займется делом. Посыльный кивнул в знак того, что он понял распоряжение, расправил крылья, развернулся, сделал несколько шагов, и без лишних слов сиганул вниз со скалы. Через несколько мгновений демоны увидели в воздухе его удаляющуюся фигуру. Он, вне всяких сомнений, без проблем вовремя доставит сообщение.
Уходя все дальше в глубь леса, дорога, состоящая из ухабов, канав и грязных луж, все больше теряла свой статус и постепенно превращалась просто в некую кривую, заросшую травой, чистую тропинку, свободную от высоких деревьев. Создавалось впечатление, что по ней уже очень долгое время никто не ходил, и она, практически, полностью успела утратить все признаки человеческого пребывания, однако все никак не покидало чувство искусственности создания этого довольно просторного участка, на котором отсутствовала густая растительность. Лишь невысокие кусты иногда вставали на пути преградой, которую, впрочем, легко можно было бы преодолеть на внедорожном автомобиле, если бы, конечно, он был рядом и при этом работал. Крос Валиндук шел первым в строю и изредка светил прикрепленным к своему автомату, фонариком, чтобы лучше разглядеть то, что находилось впереди него, то, что потом, через несколько шагов, уже оставалось позади. Он запретил всем остальным пользоваться фонарями, аргументируя это тем, что энергию батареек нужно беречь для более темного времени суток, и, кроме того, глаза должны привыкать к малому количеству света. И, вроде бы, он был прав, и все это, вроде бы, было вполне разумно, но вот механику Лиусу Квариону сильно не нравилось то, что капитан ведет себя, как генерал в армии – командует. Он с детства не любил военных, а после прохождения службы в мотострелковых войсках его нелюбовь к этим с особым складом мышления людям стала еще больше. И здесь и сейчас, обладая невероятным предсмертным пофигизмом, он не упускал возможности лишний раз выразить свои эмоции. Валиндук видел всю предвзятость отношения к своей персоне, и его это, надо сказать, немного огорчало, но он старался не обращать внимания на подобные вещи. В конце концов, этот парень, этот странный автомеханик-бизнесмен, был вроде бы не опасен, и вполне разумен, чтобы не вытворять каких-нибудь глупостей, да и, вообще, капитану не особо хотелось с ним связываться, тем более, что он действительно мало, что мог поделать в этой ситуации. Психологическое давление здесь не поможет – нашла коса на камень, слишком уж крут оказался этот автомеханик, а сила – просто не уместна. Гораздо больше Крос Валиндук волновался за успех операции и безопасность остальных членов команды. Когда он только попал в эту странную организацию, и ему объяснили, чем он должен будет заниматься, им руководило лишь одно незамысловатое чувство – интерес. Ему показалось очень забавным умереть в подобной ситуации, встретившись с чем-нибудь необычным. И, кроме того, где-то глубоко внутри сидело и выло, давая о себе знать, желание помочь другим людям, сделать что-нибудь хорошее. Почему бы ни отдать ради этого свою “никчемную” жизнь? Однако потом это где-то глубоко внутри сидящее и воющее желание стало постепенно преобладать над банальным интересом, и начинало давать знать о себе все сильнее. Крос не помнил, когда именно, с какого момента он перешел от чувства “забавно” к чувству “надо”, но сейчас он четко ставил перед собой цель – спасти женщин и постараться сохранить жизни всех членов группы. В его сердце проснулось сочувствие. Потратив свою жизнь неизвестно на что, он хотел закончить ее по-настоящему важным и значимым хорошим поступком, по-настоящему подвигом. Именно поэтому он старался максимально организовать работу экспедиции. Тем более, что у него уже был определенный опыт в этой области. Оставалось только выяснить, где действительно добро, а где зло, и что на самом деле будет являться хорошим поступком. Но одно капитану было известно точно: что-то непонятное творится в этом непонятном лесу. Возможно это чудеса военной науки, а может быть и просто – чудеса, только не в самом лучшем смысле этого слова. И самое главное – священник что-то знал, или хотя бы догадывался, но не хотел, а, может, просто боялся говорить. Валиндук чувствовал, что территория, на которую он вступил, явно кому-то принадлежит, но кто это, или что это – оставалось страшной загадкой. Он чувствовал и понимал, что за всей командой уже долгое время следят, и записывают каждый шаг, каждое движение, но чем все это закончится – было трудно предугадать. Он чувствовал, что все постепенно начинают сходить с ума и становятся невероятно агрессивными, и, если он еще мог держать себя в руках, то некоторые уже начинали переходить те границы, которым лучше было бы оставаться нетронутыми – к чему это все приведет, не хотелось прогнозировать. Он чувствовал смерть и чувствовал опасность. Он чувствовал чье-то присутствие и наличие каких-то необъяснимых вещей. Но, самое страшное – он чувствовал невероятную злобу, ненависть, жестокость, ярость, жажду крови, желание причинить боль – это не было его, это летало где-то в воздухе, это присутствовало в атмосфере – он чувствовал зло. Оно было где-то здесь, совсем рядом и готовилось разорвать всех на куски. Это было что-то очень плохое, и оно было невероятно агрессивно. Агрессия – это его сущность, его природа, оно живет этим, оно этим дышит, оно этим питается и производит это на свет. Агрессия. Сильнейшая агрессия. Такая, которой он никогда еще прежде не видел. И это не следствие больного разума, это не следствие психологической травмы, это не следствие плохого воспитания, это не следствие чьей-то обиды или страдания, это не следствие маниакальной жестокости – это причина. Агрессия. Она как будто ощущается телом, каждым его нервом, и словно проникает внутрь. Что-то темное обволакивает собой, как облако мрака и темноты, погружая в свою природу, и заставляя играть по своим правилам. И странный, непонятный страх сковывает цепями руки и ноги, желая подавить и навсегда сделать своим рабом. Валиндук чувствовал все это, но не мог объяснить. Но он знал, что это может объяснить священник. Он повернулся назад. Малочевский шел рядом с геологом, они о чем-то беседовали. – Черт! – выругался капитан. Он только сейчас обратил на это внимание: – Карос! Ты должен идти рядом со мной. Карос широко выпучил глаза. Он казался немного озадаченным. Он тоже забыл про это. Он немного ускорил шаг, направляясь к военному офицеру. В этот момент над головой послышались странные многочисленные животные кличи. Все подняли головы. Между деревьями пролетела стая птиц. – Ну, вот, математик, вот тебе и птицы в лесу. А ты беспокоился, что животных нету, – произнес Кварион. Лаен начал внимательно осматриваться по сторонам. – Да, – отозвался геолог, – И мой тепловой сканер их отследил. Значит, он все-таки работает. – Я, конечно, не орнитолог, – с умным видом произнес Акрониус, – Но мне не нравятся эти птицы. – А что такое? – спросил автомеханик. – Ты слышал, как они кричат? – Нет. А что? – Ну, ты слышал? – Я не разбираюсь в этом! Лаен выдержал небольшую паузу. – Я никогда не слышал такого странного крика. Может, я просто никогда не встречал этого вида. Может, мне кажется, – произнес ученый, поправляя очки. Автомеханик с геологом переглянулись. Все молча пошли дальше. Викториус, оставшись один, плелся позади группы. Ему тоже как-то не очень понравились эти птицы. Они его напугали. Вообще, надо сказать, сейчас он испытывал странный необъяснимый страх. Даже не за свою жизнь, и не за свое здоровье. Просто страх, ни чем не обоснованный. Как будто кто-то пришел и принес его с собой. И этот кто-то был рядом. Он двигался вместе с командой, но был невидим. Его можно было лишь ощущать какими-то рецепторами. И чем чаще этим рецепторам приходилось выполнять свою работу, тем более чувствительными и точными они становились со временем. Викториус имел высокоразвитые рецепторы. Он оглянулся по сторонам и маниакально улыбнулся. Какое знакомое чувство. Он очень хорошо помнил его. Он испытывал его уже много раз. Что-то проползло по рюкзаку. Оно осталось сзади. Оно плыло за ним, словно мягкий дымок от сигареты. Оно чуть-чуть приподнялось и коснулось шеи. Затем как будто бы лизнуло языком ухо. Оно не было холодным. Оно не было горячим. Оно не было теплым. Оно, вообще, не обладало температурной характеристикой. Но оно было здесь, и, совершенно точно, прикасалось к телу. Страх. Еще одно очень знакомое чувство. Викториус ощутил, как его тело постепенно немеет. Его движения становятся скованными. Что-то окутывает его плотной массой. Он улыбнулся еще сильнее. Возможно, сейчас он был похож на психа. Он медленно повернул голову назад, готовясь увидеть там что-то не столько ужасное, сколько необъяснимое – то, чего там быть не должно. Не кровь, не клыки, не когти, не куски мяса или уродства пугали больше всего, а просто нечто, что не на своем месте – например, собственное отражение, или родная, давно умершая, бабушка, маниакально улыбающаяся и вертящая головой. Священник обернулся. Ничего. Как он и ожидал. Он усмехнулся и утвердительно покачал головой. Нечто проплыло между членами его группы. Интересно, что оно будет делать. Интересно, как отреагируют на него неверующие – те, которые никогда еще не сталкивались с этим вплотную. Интересно, как отреагирует он сам, бывший пресвитер церкви. Интересно, закричит он от страха или нет. Интересно, впадет ли он в панику. Интересно, кто сейчас находится в безопасности. “Наверное, пора лечиться, – подумал Малочевский, – Я об этом говорил уже много раз. А что если… Хм… Хочешь поиграть, детка? Давай поиграем”. Викториус заулыбался еще сильнее. Его глаза загорелись яростью и безумием. Никогда в жизни он не стал бы делать этого, но сейчас, пребывая в, мягко говоря, очень специфическом психологическом состоянии, он пошел на риск. Его следующее действие с религиозной точки зрения в данной ситуации, наверное, было не оправданным. Он очень тихо, шепотом произнес: – Дух, проявись. Интересно, сработает или нет. Размышляя негромко вслух обо всех произошедших событиях, в очередной раз производя расчеты, Лаен Акрониус не учел того факта, что рядом с ним идет Бариус Клавор. А, может, и учел, но просто, как говорится, “забил” на это и “закосил”. – Слышь, заучка хренов, ты меня достал. Может, хватит бубнить? – раздраженно произнес спецназовец. – Тебе мешает что ли, – не поднимая головы, ответил ученый. – Да, мешает. Заткнись уже, наконец, придурок четырехглазый! – Бариус! – только успел окликнуть капитан Валиндук, но было уже поздно. Лаен достал пистолет, снял с предохранителя, заслал патрон в ствол и наставил оружие на спецназовца. Тот резкими движениями сделал то же самое с той лишь разницей, что в руках у него был автомат. – Я тебя убью, – произнес Акрониус. – Ты чо, охренел, что ли, на меня целиться! – Я тебя убью, – спокойно повторил ученый. Все замерли на своих местах. Никто не знал, что делать в подобной ситуации. Они стояли, целясь друг в друга и сверкая глазами. Лаен Акрониус в один миг готов был рассчитаться со своим обидчиком за все оскорбления. – Бариус, твою мать, идиот, опусти автомат, быстро! – приказал военный офицер. – Я подвергаюсь нападению, капитан. – Он же гражданский! – Я подвергаюсь нападению. – Опусти автомат! Ты сам его спровоцировал! – Заорал Валиндук. Викториус медленно подошел к ученому со спецназовцем, и встал между ними так, чтобы его тело закрывало линию огня обоих. – Отойди святоша, я его пристрелю, – прошипел Бариус. – Заткнись, – спокойно произнес священник и, медленно подняв руки, накрыл сверху своими ладонями пока что еще холодные стволы, – Сегодня никто не умрет. Либо вам придется убить и меня тоже, – Он стал медленно опускать стволы вниз. Но никто не собирался сдаваться так просто. Каждый крепко держал свое оружие и был намерен его применить. Малочевский почувствовал сопротивление. – Убери свою руку от дула моего автомата, – нервно прошипел спецназовец. Викториус втянул воздух носом и принялся медленно говорить твердым размеренным тоном: – Вы что, совсем идиоты? Вас разводят тут, как баранов, используют, как оружие, а вы даже не в состоянии сдерживать свои эмоции. Один военный, другой ученый – а ведете себя, как дебилы. Вы совсем не понимаете, что здесь происходит? Включите хоть на минутку свои мозги. Вас пытаются контролировать. Нас всех друг в друге что-нибудь раздражает. Бариуса – повадки Лаена, Лиуса – армейский тон капитана, меня – вы все, но это не значит, что нам нужно демонстрировать это при любой возможности. Если мы не одумаемся и не начнем уважать того, кто находится рядом с нами, мы все перемочим друг друга, как те крутые парни из отряда специального назначения, от которых кроме стильных нашивок уже больше ничего не осталось. Наступила пауза. – Мы все пришли сюда за смертью, – произнес Клавор. Малочевский медленно повернулся в его сторону. – Ты хочешь взять на себя еще и смерть священника? Их мало было в твоей жизни? – Не надо меня пугать. – Я тебя не пугаю. Наступила еще одна долгая пауза. Наконец, спецназовец отошел назад, поднял вверх руки вместе с автоматом и произнес: – Хорошо. Пусть стреляет. Мне все равно. Священник медленно опустил дуло пистолета Лаена вниз, накрывая его ладонью. Кажется, кризис миновал. В этот момент недалеко в кустах что-то зашевелилось. Валиндук вздернул автомат на плечо и уставился в сторону, в которой послышался шорох. Его примеру последовал и Бариус Клавор. Все остальные переглянулись и также достали свои пистолеты. Крос с опаской посмотрел на членов группы и недовольно чмокнул губами. – Ни шагу без меня, – произнес он. Затем он перевел взгляд на геолога и кивком попросил у него информации. Тот уставился в свой прибор, что-то понажимал, и отрицательно покачал головой. Послышалось снова движение. Затем еще раз в другой стороне. Ветки кустов шевелились. В лесу кто-то был. И он начинал себя проявлять. Все замерли. Очень быстро, почти незаметно, ситуация из одной точки напряжения перешла в другую. Каждый держал в руках свое оружие и внимательно смотрел по сторонам, стараясь выследить цель, и, если будет нужно, уничтожить ее. Только священник спокойно продолжал стоять в одной позе, слегка улыбаясь и пренебрегая оружием. Но он также следил за обстановкой. Ему было интересно знать, что же все-таки сейчас произойдет. – Эй, – осторожно позвал капитан, – Здесь есть кто-нибудь? Мы вас видим. Ответа не последовало. Вместо него в кустах снова показалось движение. Все обернулись в ту сторону. Теперь уже в одном месте постоянно был слышан шорох, ветки периодически шевелились. – Эй, – во второй раз позвал капитан, – Кто вы такие? Мы вас видим. Движение продолжалось. Ответа не было. – Я проверю, – с улыбкой на лице произнес Лиус и уверенно подался вперед. Казалось, он только и ждал этого момента. – Стой! – Валиндук грубо положил свою ладонь на грудь автомеханика, – Там может быть опасно. – Мне все равно нечего терять, – последовал циничный ответ. Военный офицер с силой сжал пальцы и за одежду притянул Квариона к себе. – Запомни: всегда есть, что терять, – сквозь зубы произнес он. Автомеханику пришлось остаться на месте. Шорох в том же месте продолжался. Капитан кивнул Бариусу, и тот начал заходить со стороны. Он должен был проверить, что там такое. Когда Клавор вплотную подошел к веткам, из кустов вырвалось нечто и снесло спецназовца с ног. Он отлетел на несколько шагов и ударился о дерево. Крос Валиндук открыл огонь. Нечто скрылось в верхушках деревьев. Бариус поднялся и стал резко оглядываться по сторонам. Когда он снова заметил движение, он без лишних слов принялся палить в ту сторону. Началась стрельба. Стреляли оба военных, и иногда автомеханик. Остальные достали фонарики, и светили ими в разные стороны, держа перед собой пистолет в вытянутой руке, не решаясь, или не успевая нажать на курок. Нечто летало между деревьями, пряталось в кустах, прыгало в одном месте, и выскакивало в другом. Оно постоянно появлялось и исчезало. Оно с огромной скоростью проносилось над головами, пикировало вниз и взмывало вверх. Оно перемахивало с одного конца дороги на другой. Каждый раз, когда его замечали, слышалась короткая автоматная очередь. По всюду летели листья и ветки деревьев. Гильзы сыпались на землю. В воздухе резко запахло порохом. Существо продолжало бегать от пуль, скрываясь в густых зарослях. Оно как будто играло с людьми. Вскоре у Валиндука и Бариуса закончилась обойма. Они быстро разрядили автоматы и переставили склеенные друг с другом липкой лентой магазины. – Я вижу его! – крикнул спецназовец. Очередь. – Поменьше эмоций, солдат, – посоветовал капитан. – Есть. Слева! Очередь. – Береги патроны. – Наверху! – крикнул автомеханик. Несколько выстрелов, затем очередь. – Там! Несколько длинных очередей. Множество перебитых веток и листьев летает в воздухе. – Где? Наступила тишина. – Я, кажется, задел его, – произнес Клавор. – Я, кажется, задел его уже раз пятнадцать, – ответил капитан. Все замерли. – Я ничего не слышу. – Я тоже. – Может, оно ушло? – Или просто затаилось. Будь осторожен. Советую всем пригнуться. – Что же это такое? – задумался спецназовец, и как-то вопросительно посмотрел на старшего по званию. – Если бы знал – сказал, – ответил Валиндук. Некоторое время все молча внимательно осматривались по сторонам. Никакого движения. Никакого звука. Ничего. Абсолютная тишина. Оно как будто бы действительно ушло. По крайней мере, оно не давало о себе знать. Произведя первое впечатление, оно выжидало и хотело знать реакцию на себя. – Франкл, неужели у тебя ничего нет на радаре? – спросил капитан. – Кроме нас шестерых – ничего, – последовал ответ. В этот момент что-то стремительно пронеслось сквозь группу, и как будто бы зацепило собой Кароса. Тепловой радар выпал из рук на землю. Лицо геолога покраснело и сильно исказилось, он как-то странно, с хрустом, поднял вверх голову, выпучил от боли глаза и очень широко открыл рот. Его как будто перемкнуло, послышался странный сдавленный крик, даже не крик, а, скорее, хриплый стон, переходящий в визг. На шее красными толстыми нитками проступили артерии. Грудная клетка немного расширилась. Что-то комом подошло к горлу и стало рваться наружу. Из тела Франкла Кароса через рот вылезло белое светящееся матовое безрельефное существо. Оно упало на землю. Затем быстро встало. Оно дрожало и нервно оглядывалось по сторонам. Оно как будто боялось чего-то. Боялось очень сильно. В его глазах был невыразимый ужас. Оно стонало от этого ужаса, стонало от страха. Оно резко заметалось по дороге, как будто бы пытаясь найти укрытия, найти что-то, где можно было бы спрятаться. Оно побежало к одному из деревьев, но остановилось. Потом прыгнуло в канаву, но и там не чувствовало себя в безопасности. Затем оно рванулось в кусты, но потом с визгом вылетело обратно. Оно начало визжать. Визжать так сильно, что это давило на уши. Это был нечеловеческий животный визг, смешанный со стоном. Наверное, так визжат свиньи, когда с них живьем сдирают кожу. Наконец, белое существо после долгих метаний забилось под куст. Оно лежало там, сжавшись и дрожа от страха, издавая сдавленные стоны, подгибая под себя колени. Что-то было знакомое в его лице. Оно было похоже на лицо Кароса. Но больше всего – были похожи глаза. Они как будто бы являлись визитной карточкой. Они как будто бы что-то говорили. На них как будто было написано “Франкл Карос”. Как будто это и был сам Карос. Вдруг существо издало невероятный душераздирающий крик. Еще сильнее, чем раньше. Оно что-то заметило. Оно смотрело куда-то в сторону и визжало. По дороге стремительно пронеслась черная фигура. Доли мгновений, и она буквально смела за собой этот комок белой живой материи, вырвав его из кустов, и навсегда утащив в глубокую чащу леса. Последнее, что от него осталось – быстро удаляющийся ужасный невыносимый вопль. Тело Франкла Кароса, как пустой скафандр, сложилось на землю. Оно было безжизненным. Оно было мертво. Наступила долгая недоумевающая тишина.
21.
Множество ярких мельчайших сгорающих частиц хаотично метались в воздухе под воздействием несравнимо великой силы одной из стихий природы. Они кружились, и, казалось, летали по кругу, захваченные каким-то невидимым вихревым течением, но всегда поднимались вверх – это было их основное направление. Там, на верху, они подхватывались другой стихией, уносящей их куда-то далеко с собой, либо безвольно опускались обратно на землю. В любом случае они превращались в серый безжизненный пепел. Так нежные и мягкие, но в то же время невероятно разрушительные языки пламени играли с кусочками материи, а затем выбрасывали их в окружающий мир. Костер, разведенный ночью посреди леса, продолжал выполнять свои основные функции – согревать и освещать. И даже эта могучая стихия подчинялась человеку, которому удалось ее покорить. Огонь, являясь одной из самых ужасающих сил в природе, сейчас обладал лишь только единственной властью – пленял задумчивые взоры своих повелителей. Как известно, повелителем бездушной стихии может стать только личность. Однако и эта личность оказалась слабой и беспомощной перед другой, доселе неизвестной ей, личностью. Так рассуждал Викториус Малочевский, сидя под огромным ветвистым деревом, скрестив на груди руки, пытаясь таким образом согреться. Он находился вне группы, отделившись от нее и физически и психологически. Там, возле костра было бы теплее, но ему нужно было побыть одному и подумать над тем, что произошло. А, вспоминая то, что произошло, и, оглянувшись на свою группу, от которой, не считая его, осталось уже четыре человека – он не мог сдержать циничной улыбки. Что ожидает их всех? И, интересно – что ожидает его самого? Самое время поразмыслить над этими вопросами. Тем более, что все остальные, до сих пор пребывая под впечатлениями в состоянии, называемом “стопор”, на данный момент времени, судя по всему, еще не в силах были этого сделать. Они просто молча сидели вокруг костра, курили, и задумчиво смотрели на играющиеся языки пламени. – Что же это было? – нарушил, наконец, эту тихую абстрагированную релаксацию Бариус Клавор. – Очень своевременный вопрос, – отозвался Лиус, усмехнувшись. Неожиданно спецназовец резко дернулся и схватился за автомат. Крос с сигаретой в одной руке, поднесенной ко рту, второй рукой потянулся к кобуре, но быстро остановился. Между ветвями деревьев пронеслась черная птица, издав при этом некий дикий крик, совсем не похожий на птичий. Ей удалось напугать людей и окончательно прервать затянувшийся период безмолвия. – Тварь, – спокойно произнес Бариус с нескрываемой злобой, и медленно положил автомат на землю возле своей ноги. – Мы все здесь подохнем, – маниакально улыбнулся Лиус, – А кто не подохнет – сойдет с ума. – Судя по всему, – ответил Клавор, затягиваясь, – тебе это не грозит. Глядя на тебя, можно подумать, что ты уже давно попрощался со своей куда-то уехавшей “крышей”. Наступила пауза. – Кто-нибудь разглядел его лицо? – спросил спецназовец. – У него не было лица, – ответил Лаен. – Интересно, тогда что же это? – Нечистая сила, – снова улыбнулся Лиус. – Даже если это и так, то, что тогда? – спросил Бариус, выпуская клубы дыма. – Тогда мы точно здесь все подохнем, – снова улыбнулся автомеханик. Крос многозначительно посмотрел в его сторону. – У нас ведь есть священник, – заметил Лаен. Все молча повернулись в сторону Малочевского, мирно сидящего под деревом, посмотрели и отвернулись. – Кто? Этот пиндос? – усмехнулся Клавор, – У меня такое чувство, что он даже не знает, с какой стороны у креста вторая палочка рисуется – сверху или снизу. – Ты же, вроде, не веришь в Бога? – продолжал улыбаться Лиус, обращаясь к Лаену. – Не верю, – ответил Акрониус, – Но, как ученый, я рассматриваю все возможные гипотезы, даже самые невероятные. – После того, что я видел, мне сложно сказать, какая из гипотез более невероятная, – произнес спецназовец и бросил докуренную сигарету в костер. Капитан Валиндук многозначительно посмотрел на каждого из членов команды. – Возможно, это просто глюк, – сказал он. В его голосе чувствовалась уверенность и желание убедить в естественности происходящих событий. Он старался предотвратить панику. – Что, один глюк на всех? – Такого не бывает. – Возможно, кто-то просто пытается управлять нашим сознанием, – пояснил капитан, немного повысив голос, – Возможно, на нас испытывают новое психотропное оружие. Возможно, это просто полигон для таких испытаний, а мы – подопытные крысы. А может мы все под гипнозом, и все это – все эти деревья, трава, этот костер – просто картинка, которую нам нарисовали. Возможно, ничего этого на самом деле нет. – А может, всех вас тоже на самом деле нет? – заметил Лиус, – Может, вы все тоже только в моем воображении? Может я, вообще, здесь один. – Вполне возможно, – ответил Лаен. – Так каждый может сказать. Каждый уверен, что он настоящий, а все остальное – галлюцинации, – произнес Бариус. – Тогда кто же из нас действительно существует? – задумался ученый. – Может, проверим? – предложил спецназовец. – Так, все хватит, – прикрикнул капитан, – Будем считать, что мы все настоящие. А иначе перестреляем тут друг друга. Убийство начинается с сомнения в ценности чьей-либо жизни. А именно к этому мы сейчас и идем. С этого момента держимся вместе. Стараемся доверять друг другу, но всегда оставляем место для сомнений. Мы одна команда, но каждый за себя. Мы помогаем друг другу, но рассматриваем все возможные варианты. Даже самые невероятные гипотезы могут оказаться правдой. Каждый думает своими мозгами, но все мы – один единый организм, единое целое. Только так мы сможем выжить. Наступила пауза. – Как сказал кто-то из великих: “Жизнь – это всего лишь иллюзия”, – произнес Кварион, задумчиво вглядываясь в движения языков пламени. Сейчас ему было все равно, кто из всего его окружения настоящий, а кто нет. Но он впервые начинал чувствовать беспокойство. – Ни у кого нет желания вернуться назад? – спросил спецназовец. – В общем-то, не самая плохая идея, – заметил Лаен, задумавшись. – Ты хочешь обратно? – Крос посмотрел на младшего по званию. – Это не совсем то, чего я ожидал. Я хотел умереть от людей, от пули в голову, или, в крайнем случае, от действия природы. Я хотел умереть на войне. А тут – чертовщина какая-то. – Я тоже начинаю сходить с ума от этого места, – отозвался ученый. – А мне здесь весело, – с улыбкой произнес Лиус. Капитан повернулся к нему и посмотрел в глаза. – Нет. Тебе не весело, – сказал он, – Ты просто пытаешься преодолеть свой страх, и тебе кажется это забавным. Наступила долгая пауза. – Мы не можем вернуться назад. Это исключено, – произнес военный офицер. – Почему это? – Нет смысла. – Что значит “нет смысла”? Ты хочешь, чтобы мы все погибли? – немного смущенно спросил ученый, не поднимая головы. – Я хочу спасти женщин. – Ценой нашей жизни? – В чем дело, Лаен, в тебе проснулась жажда к существованию? – усмехнулся Кварион. – Просто ему страшно, – ответил Бариус, – Как и всем нам. – Мы не вернемся потому, что прошли уже слишком много. Если на нас охотятся, то мы все равно не выживем. У нас кончается вода и съестные припасы. – Вы думаете, что когда мы доберемся до цели, у нас в изобилии будет и вода, и еда, и охотиться на нас перестанут? – усмехнулся спецназовец. Капитан посмотрел в глаза своему солдату, от которого ждал поддержки, а не сомнения в принятых решениях. – Мы прошли слишком большой участок пути, – медленно произнес он. – Да, но мы знаем этот участок, – заметил Клавор. Наступила пауза. Военный офицер молчал. Он был явно немного озадачен и много недоволен этими словами. Только “бунта на корабле” ему сейчас и не хватало. – Я пойду только вперед, – отрезал Валиндук, – Насколько я понимаю, этот псих и еще тот священник тоже не соберутся повернуть назад. Остальные могут возвращаться. Ученый и спецназовец переглянулись. – Я в любом случае с вами, – ответил Бариус, обращаясь к капитану. Лаен промолчал. Ему нечего было сказать. Он знал, что одному здесь не выжить. Это путешествие уже не казалось ему таким интересным. Даже невероятное обилие явлений уникальных для научного исследования не могло заглушить настоящее чувство страха. – Все в порядке? – спросил Крос, обращаясь к своему солдату, на которого он хотел бы рассчитывать. – Да, – ответил тот, как ни в чем не бывало, – Все в порядке. Серьезно. Я же воин. Он действительно готов был идти куда угодно и делать то, что будет нужно. – А что с ним? – Лиус кивнул в сторону священника. – А что с ним? – поинтересовался капитан. Бариус Клавор поднялся на ноги и отряхнулся от пепла, который обильно оседал на его одежде. – Я с ним поговорю, – он сделал несколько шагов, и вскоре оказался возле Викториуса. Тот поднял голову и вопросительно посмотрел на возвышавшегося над ним спецназовца. – Присаживайся. В ногах правды нет. Бариус принял приглашение. – Что скажешь? – спросил он. – По поводу чего? – По поводу нашего геолога? – А что я должен сказать? – А что ты думаешь? – Ну, я думаю, он был не плохим парнем. Мне его жаль. – Я не об этом. – А о чем? Спецназовец начинал сердиться. – Ладно, – усмехнулся Викториус. Что ты хочешь от меня услышать? Что я должен сказать? Спецназовец наклонил голову. – Что? Как? Почему? Что дальше? Какого хрена здесь, вообще, творится? – Я не знаю, – последовал очень простой ответ. Спецназовец многозначительно покачал головой. – Ясно. Мне стало гораздо лучше, – он встал и вернулся к остальным членам команды. – Ну, как, поговорили? – Поговорили. – И что? – Он не знает. – Замечательно. – Правильно. На хрена нам геолог. Нам ведь совсем не нужен геолог. – Да. Зачем он нам? – Да мы и сами, в общем-то, никому не нужны. – Да ну и ладно, чо. – Да ну и хрен с ним. – Правильно. Викториус поднялся на ноги и оглядел участников экспедиции. Крос Валиндук тоже встал и направился в его сторону. – Я полагаю, что ты знаешь намного больше, чем пытаешься показать, – произнес он, – Я много встречал священников в своей жизни, и все они пытались мне что-то доказать, хотели убедить в своей вере. И я еще никогда не встречал такого, как ты – которому самому нужно было что-то доказывать. – Я не прошу мне ничего доказывать, – ответил Малочевский. – Еще бы ты просил об этом. Твоя обязанность заботиться о душах, а ты сидишь в психоделическом настроении и спокойно наблюдаешь за тем, как остальные дохнут. – Во-первых, я никому ничего не обязан, и никому ничего не должен, – Викториус повысил голос, – Я не обязан ни тебе, ни, тем более, всем остальным. Да я, вообще, с вами едва знаком. Я даже Богу ничего не обязан. Я человек. И делаю только то, что считаю нужным. – Ты знаешь, что здесь происходит, – крикнул капитан. – Что? Я знаю? Это ты мне говоришь? С какой стати я что-то должен знать? Да и что толку. Никто из вас все равно не собирается верить ни одному моему слову. Вы сидите здесь и строите безумные предположения о каком-то там психологическом оружии… – Мы рассматриваем возможные варианты, – перебил Валиндук, – Если мы так не правы – скажи, что ты думаешь. – А что я должен вам сказать?! Вы сами видели все своими глазами, – закричал Викториус. Начинался разговор на повышенных тонах, – Это был демон. И он просто пришел и забрал душу Кароса. И, насколько я понимаю, он собирается сделать это с каждым из вас. Вы это хотели услышать? Неужели вы такие тупые, что не в состоянии проанализировать то, что видели своими глазами. И какого хрена вы требуете от меня, если все равно не верите в это. Этот математик, – Викториус замахал рукой в сторону Лаена, – готов поверить во что угодно, но в любом случае всегда будет отрицать существование духовного мира. И знаете, что: я понятия не имею, что здесь происходит. – Но ты наверняка встречался с этим раньше, – огрызнулся капитан, – И знаешь, как с этим бороться! – С чего ты взял?! – Ты священник! – закричал Валиндук. – И что?! А может, я, вообще, никогда ничего и не видел. Может, я самый обычный человек. Такой же, как и все. С чего ты взял, что я должен разбираться в сверхъестественных явлениях? С чего ты взял, что каждый священник должен хотя бы раз в жизни увидеть какое-нибудь чудо? А даже, если и так, – завизжал Малочевский, – может все, что я видел в своей жизни – это всего лишь плод больного воображения. Знаешь, я никогда не обследовался у психиатра – может я, вообще, болен. Может все, что мне казалось реальностью – всего лишь галлюцинации. Может, все, во что я верил – это просто иллюзия. Может вся моя жизнь – это иллюзия. – Значит, ты не веришь? – спокойно спросил Валиндук. – Верю, – ответил Викториус, – Но не так, как ты думаешь. Тебе кажется, что ты поверишь, если, Бог лично спустится на землю и пожмет тебе руку. Это не так. Я видел таких, как ты. Человек всегда найдет оправдания любым доказательствам веры, если предмет веры ему не по нраву. Наступила пауза. – Хорошо, – ответил капитан, – У нас сейчас нет времени, чтобы спорить об этом. Давай проверим. Если ты прав, ты должен знать, что делать дальше. Тебя этому учили. Я – воин. Меня всю жизнь учили воевать. Меня учили убивать. Меня учили выживать. Я знаю свое дело. Ты должен знать свое. Ты – священник, мать твою. Викториус огрызнулся. – Я – бывший священник. Валиндук вздохнул. – Ты знаешь, что нам нужно делать. – Я ничего не знаю. – Ты встречался с чем-то подобным раньше? У тебя есть опыт. – Возможно, вся моя жизнь – просто иллюзия, – усмехнулся Малочевский. Он больше не собирался продолжать этот разговор. Он развернулся и пошел обратно к своему дереву.
Капитан Крос Валиндук уже давно неофициально взял на себя руководство экспедицией. И, наверное, это было как нельзя кстати. Никто другой на данный момент времени не мог выполнять эту роль. Только он один действительно хотел спасти женщин и попытаться сохранить жизни всех членов группы. Он поставил перед собой цель, и шел к этой цели. Но он понимал, что без помощи священника, скорее всего, мало, что хорошего из этого получится. Он не верил, но готов был предположить. Тем более, что, все равно, другого выхода он не видел. После смерти Франкла Кароса он решил сделать привал. Ему нужно было подумать прежде, чем предпринимать дальше хоть какие-нибудь действия. И, кроме того, всем не помешал бы отдых. Он установил дежурство, наивно полагая, что кто-то будет спать этой ночью. Хотя, на самом деле, трудно было определить, когда здесь начинается и заканчивается ночь. Продолжительность самого темного времени суток, судя по всему, сильно превосходила продолжительность менее темного. А часы явно не отображали реальной действительности. Но, в любом случае, нужно было на время сделать остановку. Викториус Малочевский завернулся в спальный мешок рядом все с тем же деревом и предался размышлениям. После разговора с капитаном ему было, о чем поразмышлять. У него действительно был определенный опыт, и с этим сложно было спорить. И он понимал, что если его опыт все-таки правильный – то, скорее всего, кроме него никто больше не сможет помочь этим людям. Нужно только вспомнить этот опыт, каким бы он не был – отрицательным или положительным.
Огромные хлопья снега в свете уличных фонарей, освещавших темные места между домами, медленно опускались на тротуары маленького провинциального городка, пребывающего в состоянии ночного дрема. Некий молодой человек, одетый в черное короткое пальто с капюшоном, натянутым на голову, быстро шел по дороге. Он внимательно осматривал путь своего следования, но не оглядывался. Его глаза судорожно бегали по сторонам, но голова все время оставалась неподвижной. Казалось, он сам бежал от чего-то, но при этом старался быть незамеченным. Он свернул в темный переулок, в котором, как он думал, можно было спрятаться. И это было не плохой мыслью. На заднем дворе какого-то длинного здания практически отсутствовало освещение и было несколько выходов. Петляя между домами, молодой человек вскоре вышел на узкую тихую улочку, которая находилась недалеко от центральной площади. На этой самой площади, заставленной кабаками и трактирами, всегда, даже ночью, было много народа. Но по той небольшой дорожке, по которой сейчас стремительно двигался молодой человек, никто никогда не ходил. Это было идеальное место. Здесь можно было остаться одному, но в случае опасности – звать на помощь, либо бежать в сторону площади. Молодой человек знал – у него будет на это время. Под черным абстрагирующим капюшоном скрывалось напряженное, в высшей степени сосредоточенное на чем-то лицо. Он внимательно прислушивался, но пока не слышал ничего, кроме хруста снега у себя под ногами. Он остановился, зайдя в тень какого-то углубления в стене. Заработало некое устройство представляющее собой наушник и микрофон, подведенный к губам. Это последнее слово науки и техники обеспечивало связь на расстоянии. Молодой человек закрыл рукой красную лампочку, загоревшуюся на корпусе устройства, и одной кнопкой вызова набрал нужный ему номер. На другом конце этого небольшого городка зазвонил мобильный телефон. – Да, – ответил Викториус Малочевский. – Это я. – Где ты? Я за тобой приеду. – Нет. Не сегодня. – Почему? Нам нужно встретиться. – Обязательно. Но не сейчас. Сейчас я не могу. – В чем дело? – Завтра. Мы встретимся завтра. – Почему? – У меня есть дела. И, кажется, за мной следят. Я это чувствую. – Я позвоню в полицию. Скажи, где ты находишься. – Нет. Мы встретимся завтра. – Завтра может быть поздно. Ты сам сказал, что за тобой следят какие-то люди. – Нет. Это не люди. Завтра – я позвоню тебе утром. До встречи. – Либо я сам тебе позвоню… Разговор был окончен. Викториус тяжело вздохнул. Ему не нравилось то, как складывалась ситуация, в которой он сейчас оказался. А он отвечал за эту ситуацию. После скандала с женщиной, умершей от гангрены, пресвитера Малочевского перевели в небольшой городок, назначив помощником пастора церкви. Это было тихое безмятежное место, где уже очень долго существовала христианская община, которую все знали, где уже совершенно четко обозначились верующие и неверующие люди, где уже совершенно четко был определен план работы церкви на ближайшие лет сто-двести, и где никто не хотел ничего менять. Как только Викториус прибыл в эту дыру, ему сразу же объяснили, что он здесь – помощник пастора, а значит – будет делать только то, что скажет пастор, а значит – ничего не будет делать. Ему посоветовали поменьше проявлять активности и не нарушать всеобщей гармонии положения вещей. “Все, – подумал Малочевский, – время здесь остановилось. А мои биологические часы продолжают тикать. Год за годом. Час за часом. Я здесь состарюсь и сдохну”. Не самая лучшая перспектива. Однако вскоре оказалось, что это тихое и безмятежное место на самом деле является не таким уж тихим и безмятежным, каким его хотелось бы видеть некоторым людям. Наверное, человек, который хочет притягивать к себе неприятности, всегда будет их к себе притягивать. Возможно, в этом и заключается предназначение такого человека. Чтобы мир был интереснее. В городке с населением в несколько тысяч человек существовала не только христианская община, но и своя община сатанистов. “Они совершенно безобидные. Ни чего плохого не делают. Очень милые ребята. Отлавливают бездомных кошек и пьют их кровь”, – пояснил пастор церкви. “И всего лишь? – подумал Викториус, – Действительно безобидные”. Казалось, что в этом, застрявшем во временном пространстве райском уголке, установилось некое равновесие между тьмой и светом, между злом и добром. Как будто бы плохие и хорошие ребята, а вместе с ними и ангелы с демонами, соответственно, заключили соглашение – перемирие, по которому одни не совались в дела других, а эти другие обещали сильно не буйствовать. Таким образом, все были счастливы. Что может быть лучше – взаимная терпимость и мир во всем мире. Равновесие было нарушено в тот самый момент, когда Викториус Малочевский, уже много месяцев умирающий со скуки, решил все-таки побольше разузнать об этой безобидной общине, так усердно избавляющей городок от бродячих кошек. Наверное, именно тогда ангелы и бесы, беспечно режущиеся друг с другом в карты, вдруг получили сигнал тревоги и разлетелись в разные стороны. Один из последователей сатанинской общины, видимо разочаровавшись в этой специфической религии, решил попрощаться со своими темными братьями. Однако, это оказалось немного сложнее, чем он предполагал, и тогда он пошел искать убежища в церкви. Его-то делом и занялся помощник пастора, потому что кроме него, никто другой больше не проявил к этому какого-либо интереса, включая самого пастора. А для Викториуса – это был просто прямо-таки подарок судьбы. Началась война. Малочевский, долгое время находящийся в состоянии бездействия и уже успевший соскучится по проблемам, вновь обрел смысл жизни – активность, борьба со злом, делать что-то действительно значимое и полезное – только так он ощущал, что живет. Он знал, что тому парню действительно нужна помощь, и он готов был тратить свои силы и нервы ради того, чтобы спасти его. Он готов был тратить свое время, которого у него было предостаточно, и которое ему все равно не на что больше было тратить. С легким чувством разочарования и с огромным чувством страха и беспокойства, Викториус вернулся к себе домой. Была уже глубокая ночь, и хотелось спать, но ему еще предстояли кое-какие дела. С ожиданием того, когда, наконец, он почувствует, что его подопечный находится в относительной безопасности, он собирался хорошенько выспаться. Но сейчас ему нужно было работать. Он поднимался по лестнице, и чувствовал, как расслабленное тело жаждет мягкой кровати. Глаза испытывали странное, но знакомое чувство напряжения, стремясь поскорее закрыться и предаться долгожданному самозабвению. Викториус поднялся на свой этаж. Лампочку давным-давно выкрутили и утащили, и полумрак, образующийся от непрямого освещения с нижней лестничной площадки, представлялся сейчас невероятно уютным и еще больше тянул ко сну. Пресвитер достал ключи, открыл дверь, и вошел в квартиру. Он начал раздеваться, думая потом отыскать на ощупь вешалку, но остановился. Странное чувство страха, необъяснимое и беспричинное, охватило его сердце. Испытывая легкий дискомфорт, он поспешил все же сделать несколько шагов и включить свет в прихожей. Лампочка взорвалась… Обидно. Теперь придется ее менять. Викториус разделся в полутьме, как и собирался изначально. Он прошел в комнату, по дороге ударившись о косяк плечом, и повернулся к стене. Чувство страха усилилось. Теперь казалось, что сзади кто-то есть, и этот кто-то совсем не настроен на дружелюбные отношения. “Отголоски детства” – подумал Малочевский, и спокойно щелкнул выключатель. Комната озарилась приятным матовым светом. Викториус повернулся и с ужасом отпрянул назад. По телу пробежала волна – сначала жар, потом холод. Одновременно быстро заколотилось сердце. Участилось дыхание. Он не поверил своим глазам. На столе сидело некое темное существо в длинном кожаном плаще. Оно повернуло голову, блеснуло красными, ни о чем не говорящими глазами, и злобно улыбнулось, обнажая белые острые клыки. Пресвитер почувствовал, как у него закружилась голова, и стали слабеть колени. Он впервые в жизни видел нечто подобное. Существо зарычало и резко рванулось в его сторону, оно остановилось, вплотную приблизившись к лицу, и, кажется, готово было разорвать на куски. Малочевский, опомнившись после недолгого шока, преодолевая невероятный ужас, огрызнулся в ответ и подался вперед. Существо отпрянуло. – Спокойно, священник, я просто пошутил, – произнесло оно противным голосом. Викториус испытал небольшое облегчение. На второй такой рывок у него не хватило бы психологических сил. Он до сих пор чувствовал, как по его телу пробегает дрожь. Задыхаясь от страха, но готовый драться, он злобно спросил: – Что тебе нужно? – Я всего лишь посланник. Пресвитер на секунду расслабился, но тут же взял себя в руки и приготовился к самому страшному. – Спокойно, спокойно. Сейчас не время. Как я уже сказал, у меня для тебя послание, – не дожидаясь ответа, существо продолжило шипящим противным голосом: – Тот человек, который звонил тебе – оставь его в покое. Он наш. Он принадлежит преисподне. – С какой это стати? – продолжая задыхаться, спросил Малочевский. – Мы были здесь задолго до твоего приезда, священник. Это наша земля, – еще более злобно ответило существо. – Эта земля вся принадлежит Богу, – огрызнулся Викториус. Он чувствовал, как с каждым словом теряет все больше сил. Существо зарычало. – Я предлагаю тебе сделку. – Сделки не будет, – на последнем дыхании произнес пресвитер, не желая даже выслушать предложения. Наступила пауза. Существо было явно недовольно. – Как скажешь, – насмешливо произнесло оно шипящим голосом, – Но учти – мы все равно не отпустим его. Ты ничего не сможешь сделать. Он наш. Я тебя предупредил. Черное тело стремительно вылетело в окно. Все закончилось. Малочевский сделал несколько шагов и в бессилии опустился на диван. Ему не хотелось сейчас падать на пол на колени. Он был в полном недоумении. Никогда раньше он не сталкивался со злом так близко и настолько явно. Он был сильно напуган. Он до сих пор не мог поверить в то, что сейчас произошло. Возможно, это были просто галлюцинации – он не высыпался вот уже несколько суток. Неплохо было бы сходить к врачу. Но для начала – нужно было помолиться. На всякий случай… В любом случае.
На следующее утро Малочевский проснулся совсем рано. Его разбудило движение на улице, под окном. Первая мысль, которая ему пришла в голову – нужно позвонить. Он в любом случае собирался вытащить этого молодого человека из сатанинской общины. Необходимо было действовать. Он сел на кровати, и чуть было не свалился на пол. Что-то странное происходило с его головой. Она как будто бы плохо держалась на плечах. Она болела, но болела как-то необычно. Какая-то непонятная дезориентация в пространстве. Викториус не обратил на это особого внимания. Он посидел так пару минут, пришел в себя и решительно направился к телефону. Он поднялся с кровати, но тут же остановился. Как будто что-то переклинило. Кровь с силой ударила в голову. Боль. Белая пелена вокруг. Туман. Малочевский широко открыл глаза и тихонько потряс головой, он решил постоять на одном месте. Туман вскоре рассеялся. Он пришел в себя. Он снова все отчетливо видел. Но теперь – шум в ушах. Сильный насыщенный шум. Как будто он слышит, как по его венам течет кровь. Этот шум абстрагировал от реальной действительности. Он больше не слышал того, что происходит на улице. Он, вообще, больше ничего не слышал, кроме этого шума. Он сделал шаг. Снова туман. Снова белая пелена стала застилать глаза. Сердце бешено заколотилось. Казалось, оно вот-вот выскочит наружу. Викториус стал задыхаться. Неприятная тяжесть в области солнечного сплетения. Он просто стоял на ногах, но дышал так, как будто бы он пробежал через весь город. Слабость. Он все больше уходил в себя от реального мира. Шум и стук собственного сердца, как молотом, с болью отдавал в одну и ту же область головного мозга. Сознание помутилось. Все стало сливаться. Белые точки. Миллиарды белых точек. Пресвитер широко открыл глаза и уставился на трубку телефона. Необходимо было четко сконцентрировать свой взгляд на одном предмете. Только на одном. Лишь бы не потерять сознание. Четкая концентрация взгляда. И ни в коем случае не моргать. Только не моргать. Моргать нельзя… Последнее, что запомнил Малочевский – белая пустота. Он как будто бы провалился в бездну, в которой не было ничего, кроме матового нежного света. Никаких линий. Абсолютно ничего.
Пресвитер очнулся в больнице. Он лежал на специальной койке в светлой палате и смотрел в потолок. На потолке было две лампы. Почему две? И так близко расположены друг к другу? Он перевел взгляд на капельницы, которые возвышались над ним сбоку. Их тоже было две, и они сливались между собой. Как странно. Все оказалось очень простым и банальным. Викториус перенес инсульт – кровоизлияние в мозг. Его нашел один из служителей церкви, получивший распоряжение от пастора проверить, почему Малочевский не вышел на работу и не отвечает на телефонные звонки. По счастливой случайности у этого человека оказались ключи от квартиры. Он раньше жил в этой квартире. Забыл отдать ключи. А доверяющие друг другу христиане иногда не спешили требовать того, что могли требовать. Несколько дней Викториус провел в реанимации. Он больше никогда не увидел того молодого человека, которого пытался спасти. Его, вообще, больше никто никогда не видел. Он просто пропал. Последующие полгода Малочевский занимался тем, что разрабатывал мышцы своих частично парализованных нижних конечностей, и размышлял над тем, почему же все-таки иногда зло побеждает добро. Почему Небо позволяет аду делать то, что оно хочет? Почему оно призывает к войне, если само все знает заранее? Почему не удалось спасти этого юношу? Известно, что свет сильнее тьмы. По крайней мере, он должен быть сильнее. Значит, Бог сильнее сатаны. По крайней мере, так должно быть. И по логике вещей, Этот Самый Всемогущий Бог не мог так просто взять и отдать преисподне Свое творение. Почему же тогда все получилось именно так, как получилось? И какой, вообще, тогда смысл во всей этой войне? Возможно, Викториус так никогда и не найдет ответов на эти вопросы.
23.
– Подъем! Просыпаемся, дорогие мои. Нам пора идти дальше. Если, конечно, никто не возражает, – громкий, уверенный в себе, поставленный за много лет армейской жизни, голос разбудил Викториуса. Он ненадолго задремал на последних эпизодах своих воспоминаний, которым удалось сделать то, чего в подобной ситуации не смогли бы даже снотворные препараты. Однако даже это не помогло избавиться от головной боли и разбитого состояния – результатов недосыпания организма. Сон – необходимая потребность любого живого существа. Основная потребность, первоначальная потребность, без восполнения которой невозможно нормальное функционирование биологического механизма. Даже человек, не утомленный в течение дня, нуждается в отдыхе – в виде сна. При отсутствии оного начинают происходить процессы, которые приводят к самым неблагоприятным последствиям – от слабости и деконцентрации внимания до галлюцинаций и смерти. Нарушается работа мозга. Организм разрушается. И этот процесс происходит еще быстрее, чем при невосполнении жизненной энергии – еды и жидкости. Проблема недосыпания сейчас была актуальна для каждого из членов экспедиции. Не смотря на несколько часов отдыха (по крайней мере, Викториусу показалось, что прошло несколько часов) никто не чувствовал себя бодро и энергично. Стресс, страх и нереальность происходящих событий, дающая слишком много почвы для размышления, сделали невозможным спокойное и беспечное почивание на голой сырой земле в этом темном агрессивном лесу, в котором, казалось, никогда не кончалась ночь. Малочевский, приоткрывая красные глаза, уже привыкшие к малому количеству света, преодолевая невероятную тягу к желанному самозабвению, все же нашел в себе силы подняться и начать приводить свой разум в состояние анализа окружающего мира. Он понимал, что команда итак уже провела много времени, находясь на одном месте. Пора было двигаться дальше. Это понимали все, даже автомеханик Лиус Кварион – поэтому он не проявлял недовольства руководством капитана Валиндука, как делал обычно, а просто смиренно собирал свои вещи, готовясь к очередному марш-броску. Он немного подумал и пришел к выводу, что в состоянии повышенной опасности – как, например, в данном случае – наверное, будет даже лучше, если кто-то из профессионалов возьмет на себя командование. А в этом военном офицере он видел действительно умного и опытного командира. Хотя, утруждать себя беспрекословным подчинением он все же не собирался. – Слушай, – обратился он к Бариусу Клавору, – я вот тут подумал: а что если все это на самом деле просто иллюзия – галлюцинация, но только не как результат действия какого-то психологического оружия, а что-то, вроде… – Лиус не знал, как лучше сформулировать, и ожидал реакции спецназовца. Тот явно не стремился к проявлению особого интереса, и лишь искоса посмотрел своими заспанными глазами, – Может, мы на самом деле и не в лесу находимся, а в лаборатории, – продолжил автомеханик, – Мы же ели сухие пайки, которые нам всунули еще на базе, и пили их воду из их фляг, которые они вручили нам. Бариус поднял голову и задумался. – Вполне возможно… – ответил он хриплым голосом, – ...Кстати. – Можете расслабиться, – сказал подошедший капитан Валиндук, – Наши запасы еды все равно закончились. – И чем же мы будем питаться? – Лиус без эмоций посмотрел на Кроса. – Поймаем какую-нибудь бешеную белку, – усмехнулся Клавор. – Если ты найдешь здесь белок. – Но у нас еще осталась вода в флягах, – заметил Кварион. – И что ты предлагаешь? – спокойно спросил военный офицер. Кажется, этот вопрос завел рассуждения в тупик. – Лаен может проверить своим прибором химический состав воды. – предложил спецназовец, – А там – видно будет. Посмотрим, что делать дальше. – Ты хочешь обмануть их систему? Если мы подопытные крысы, то за нами должны постоянно следить, – скептический расчет Лиуса явно усложнял жизнь и ему самому и всем окружающим. – Но мы можем хотя бы попытаться, – произнес Валиндук. Это звучало разумно и как-то обнадеживающе. Все трое посмотрели на Лаена Акрониуса, до сих пор лежащего в спальном мешке. Честно говоря, когда ученый услышал, что его упоминает Бариус Клавор, то он сильно напрягся – он ожидал либо какого-нибудь оскорбления, либо насмешки, либо хотя бы пренебрежительного оттенка, но, уловив лишь свое имя – расслабился. – Я понял суть вашего разговора. Я сделаю это, – ответил он. Все отвернулись и продолжили собирать свои вещи. Рассуждения членов группы показались Лаену интересными. Он намеревался действительно произвести анализ воды. Но сейчас его больше заботила другая проблема. Его состояние. Он чувствовал себя как-то странно плохо. Во рту появился неприятный привкус. Казалось, что язык покрылся прыщами и язвами. Он посмотрел на свои руки. В свете догорающего костра, они казались покрытыми сыпью. Возможно, ему просто показалось, но на ощупь кожа действительно была шершавой и неровной. К тому же она чесалась. Голова болела. Болел живот. Тошнило. Было ощущение повышенной температуры. Может, он просто не выспался. Лаен медленно приподнялся и принял сидячее положение. Его мутило. Он дотянулся до своего рюкзака и достал из него фонарик. Яркий искусственный свет внес свою ясность. Руки ученого покрывались красной, местами зеленой, сыпью. Кое-где кожа была разъедена язвами. Они кровоточили и наполнялись гноем. Акрониус с ужасом расстегнул рукава. Как биолог, он многое успел повидать, но с чем-то подобным сталкивался впервые. Зеленая кожа. Его тело как будто бы заживо разлагалось, превращаясь в плесень. Проказа? Гангрена? Радиационные ожоги? Может, отравление? Все это как-то не полностью укладывалось в то, что сейчас наблюдал Лаен. Он посмотрел на лениво суетившихся членов своей группы. Они не обращали на него внимания. Он попытался подняться. Это оказалось, в общем-то, не так уж и сложно. Он мог стоять на ногах. Возможно, он даже будет в состоянии идти. Но эти язвы. Ему явно требовалась помощь. “Как же сказать остальным?” – это было последнее, что он успел подумать перед тем, как без сознания свалился на землю. Опавшие листья взлетели в воздух и медленно опустились. Все обернулись. – Что с ним? Первым подошел автомеханик. Он сел на корточки и повернул Лаена на спину. – Черт! – он отпрянул назад. – В чем дело? – У него вся кожа в каких-то ожогах. – Ожогах? – Да. Она как будто разлагается. Малочевский, заметив, что произошло, направился к месту события. – Что случилось? – спросил он. Ответа не последовало. Капитан Валиндук сидел прямо перед ним и разглядывал лицо ученого. – Он, вроде, дышит. – Отойди, – произнес Викториус, положив руку на плечо офицера. – Что ты собираешься делать? – До того, как стать священником, я работал врачом. Крос встал на ноги и сделал два шага назад. Пресвитер сел на его место. – Дайте мне фонарик. Бариус достал фонарик из своего рюкзака и протянул его Малочевскому. – Ты знаешь, что с ним? – спросил Валиндук. Ответа не последовало. Между тем Акрониус начал приходить в себя. – Он жив. – Что… в чем… у-у-у… – замычал ученый, вертя головой и пытаясь поднять левую руку. – Лежи спокойно. Не двигайся. Все в порядке, – произнес пресвитер, – Ты меня слышишь? – Да. – Как ты себя чувствуешь? – Голова б-болит… Тошнит… Живот… Вся кожа горит… по всему телу, – прерывисто отвечал Лаен, неровно шевеля губами. – Давно это у тебя? Акрониус тормозил с ответом. – Заметил, когда проснулся, – сказал он. Викториус продолжал визуально осматривать тело ученого. – Кто-нибудь прикасался к нему? – спросил он. – Я прикасался, – ответил Лиус. – Он может быть заразным. Бариус стоял очень близко к автомеханику. Он отошел назад на два шага. Кварион повернул голову и с улыбкой посмотрел спецназовцу в глаза. – Бу! – произнес он, резко вскинув руки и протянув их к Клавору, но не касаясь ими. – Я просто пристрелю тебя и все, – ответил тот, отпрянув назад, и начал доставать из кобуры пистолет. – Прекратите! – рявкнул капитан. – Кто-нибудь, достаньте дезинфицирующее средство и дайте его Лиусу, – произнес Викториус, – Лиус, пожалуйста, не касайся пока ничего. – Может, сразу меня замочите? – усмехнулся автомеханик. – Перестань. Квариону дали обеззараживающее средство, и он принялся обрабатывать руки. Пресвитер продолжал осматривать Лаена и задавать ему вопросы. Через некоторое время он поднялся на ноги. – Ну, что? – спросил капитан. – Не знаю, – ответил Малочевский, – Никогда раньше такого не встречал. Можно попробовать дать ему какое-нибудь лекарство – из тех, что лежат у нас в аптечках. Но, честно говоря, не думаю, что это поможет. Идти он точно не в состоянии. Придется пока остаться здесь. – На долго? – Не знаю. – Мы не можем стоять на одном месте. – Предлагаете его бросить? – Викториус посмотрел в глаза Валиндуку. – Я этого не говорил, – ответил капитан. Но ему явно не нравился такой расклад ситуации, – А что будет со всеми остальными? – Я ничего не могу сказать. Я не знаю, что это за инфекция. Я не знаю, инфекция ли это, вообще. Я не знаю, как это передается. Я не знаю, как это лечить. Можно попробовать предпринять самые элементарные действия по профилактике, но я понятия не имею, с чем мы столкнулись. Может это передается только через кровь, а может это передается по воздуху. – Мы все тут подохнем, – произнес Бариус. – Я говорил, что вода и продукты заразны, – заметил Кварион. – Но мы все пили воду из фляг и питались этими сухими пайками, – возразил Валиндук. – Значит нужно вспомнить, что Лаен делал такого, чего не делали все остальные. – Вода, – Лиус щелкнул пальцами, – Он касался воды из озера и пробовал ее на вкус. – Но он сказал, что она абсолютно чистая. – И, тем не менее, абсолютно черная. Наступила пауза. – Возможно, его прибор не работает. – Может, вернуться и еще раз взять пробы? – И что толку? Да и кто туда пойдет? – Ладно, – произнес капитан, – Никто никуда не пойдет. Нам нужно держаться вместе. Если откинем ласты, то тоже вместе. Остановка до прояснения ситуации, – он тяжело вздохнул, – Осматривайте периодически свое тело и следите за самочувствием. – Смерть, я жду тебя. Приди в любом виде, – саркастически произнес Лиус. Члены группы разошлись в разные стороны. Каждый занялся своим делом. Кто-то стал заново разжигать затухающий костер. Кто-то завалился спать, компенсируя отдыхом не восполненные часы напряжения. Кто-то пошел курить. Экспедиция приостановилась на неопределенное время. Осознание безнадежности и упадническое настроение захватывало все больше места в итак уже уставших разумах. Между тем пофигистичное отношение постепенно начинало сменяться истерией ожидания смерти. Когда человек выбирает добровольный уход из жизни, как компромисс проблемам и невозможности дальнейшего продолжения своего существования, он принимает определенное решение. Но это решение необходимо еще довести до конца, а это уже определенный процесс. Такой процесс является одним из самых напряженных и невыносимых. Он сопровождается состоянием сильнейшего стресса, и длится все время, пока человек предпринимает какие-либо меры по приближению своей смерти, обостряясь в те самые моменты, когда процесс подходит к концу, завершаясь конкретным результатом. Здесь начинается противоборство двух сильнейших инстинктов – инстинкта самосохранения и инстинкта избавления от боли. В человеке происходит война между двумя его природами, характеризующими его, как разумное живое существо. Пока человек чувствует боль – он жив. Пока он испытывает страх при виде опасности – он адекватен. В тот самый момент, когда человек решается на самоубийство, происходит ухудшение состояния, потому что именно тогда к невыносимой боли прибавляется невероятный страх за свою жизнь. Тот самый страх, который заставляет человека перепрыгивать через ограды, в несколько раз превосходящие его собственный рост, страх, который заставляет человека бежать со скоростью, превышающей скорость быстроходных машин, страх, который заставляет человека совершать поступки, которые он никогда не в состоянии будет повторить при обычных условиях. Это один из самых сильных страхов. Но когда боль достигает своего апогея, она превосходит этот страх, и превосходит основной инстинкт. Это запредельные состояния человеческого естества – состояния, которые хранят в себе невероятное количество энергии. Она настолько велика, что может действительно свернуть горы, если пойдет в нужном направлении. Естественно, что биологический организм, наподобие человеческого, с трудом выдерживает давление такого количества энергии – он начинает саморазрушаться. Человек может сойти с ума, либо просто умереть. Но это уже потом, и обычно в случае, если такой процесс длится слишком долго. В данном случае процесс, в схему работы которого, оказались вовлечены участники экспедиции, явно начал затягиваться. Но здесь сыграл роль и другой механизм – механизм, предотвращающий разрушение системы. Подавление эмоций – релаксация, которая наступает, если система (человеческий организм) находится на грани. Такой механизм можно назвать состоянием вынужденного безразличия, или проще – полный пофигизм. Но обычно он работает достаточно короткое время. А потом вновь начинается противоборство двух сильнейших инстинктов – инстинкта самосохранения и инстинкта избавления от боли. И естественно, что подобное состояние хочется как можно скорее прекратить – оно невыносимо. Так начинается истерия ожидания смерти. Викториус Малочевский, испытывая подобное состояние, как и все остальные, но, в отличие от всех остальных, привыкший к оказанию помощи другим именно в тот момент, когда сам в ней больше всего нуждаешься, остался сидеть с Лаеном, пытаясь выяснить причину болезни, или хотя бы просто морально поддержать. – Как состояние? – спросил он. Ученый как-то странно улыбнулся. – Кажется, я умираю, – произнес Акрониус, утвердительно покачав головой. Интересно, что можно ответить именно в такой ситуации? Викториус нашел, что. – А ты хочешь жить? – без иронии, серьезно спросил он. Лаен задумался. – Честно говоря, сейчас – даже не знаю. Вполне возможно. Война и борьба со смертью заставляют ценить жизнь. Я боюсь смерти – с одной стороны. Особенно после того, что увидел. С другой – я не представляю, что я буду делать, если выживу. И я не хочу вернуться в свою старую никчемную жизнь. – Она действительно такая никчемная, как ты говоришь? – Знаешь, когда-то я был счастлив, – произнес Акрониус, и как будто бы на время погрузился в мир воспоминаний. – Почему же ты оказался здесь? – вовремя прервал его забвение Викториус, пока тот еще не окончательно ушел в себя. – Потому что это было действительно когда-то. – Нет шансов все вернуть? – осторожно спросил пресвитер. – Нет, – покачал головой ученый, – Это не в моей власти. – А в чьей? Лаен улыбнулся и посмотрел в глаза Малочевскому сквозь толстые линзы своих очков. – Наверное, это во власти твоего Бога. Викториус утвердительно, как бы понимающе и одновременно сочувствующе кивнул головой. – У меня была жена, – произнес Акрониус. Пресвитер приготовился слушать, показывая это всем своим видом, стараясь расположить к общению. Наступила небольшая пауза, как прелюдия к длинному монологу. – Знаешь, – начал ученый, – у меня никогда не было настоящих друзей. В детстве я всегда держался от людей очень обособленно. Я мало общался, мало гулял во дворе, просто потому, что меня не хотели принимать. Никто не хотел дружить со мной. Большие очки, натянутые на нос, слабый, не драчливый характер, серьезный вид. Я был один. Я постоянно был один. Моя мама всегда говорила мне, что я особенный, что я не такой, как все – я лучше их, я выше их, поэтому мне сложно найти друзей. Поэтому мне не удается установить контакты с окружающими меня мальчишками и девчонками – потому что таких людей, как я очень мало. Их единицы. И они ходят по миру, ищут себе подобных – таких, кто сможет их понять, кто будет разговаривать с ними на одном языке. Эти люди – избранные… – Лаен улыбнулся, – Или что-то вроде того. В общем, такие люди слишком талантливы, потому их и не принимают обычные представители человеческого рода, – Лаен снова улыбнулся, – Она говорила это постоянно. Она внушала это мне каждый день – чтобы я не чувствовал себя ущербным или каким-то недостойным. И постепенно я начал верить в это. Меня действительно не понимали мои сверстники. Они дразнили меня, считали каким-то идиотом. Я хотел общаться с ними. Я тянулся к ним. Я ходил во двор. Пытался как-то влиться в компанию тех прогрессивных ребят, с которыми учился в одной школе. Но всегда и везде я оставался один, – Лаен на мгновение остановился, – Я на самом деле был очень умным, – продолжил он, – Я всегда хорошо учился. Участвовал в различных олимпиадах и часто побеждал. Меня хвалили взрослые и говорили, что у меня большое будущее. Я был гордостью школы. Моя мама гордилась мной. Но я всегда оставался один. Я действительно чувствовал себя особенным, и надеялся, что когда-нибудь найду настоящих друзей – таких же, как и я сам. Но шли годы. Я закончил университет. Начал заниматься наукой. Начал работать. Но ничего не менялось. В любой компании, в любом месте меня никто никогда не понимал. Они не понимали мои шутки. Они не понимали темы, на которые я пытался с ними заговорить. Они не понимали тех проблем, с которыми мне приходилось сталкиваться. Они не понимали образа моих мыслей. Они просто не понимали меня – и отвергали, – Лаен поправил очки и улыбнулся, – Тогда мне стало ясно, что это не они такие – это я такой. Я, как ошибка природы, никому не нужен. Я просто не к месту на этой земле. Я всегда был слабым человеком, и я никогда не умел общаться с людьми. Но я такой, какой я есть – это моя природа, и я не обязан быть другим. Тогда я решил полностью посвятить свою жизнь науке. Я стал психом, который неделями сидел дома, исписывая тоны бумаги, стены и окна формулами, пытаясь открыть то, чего еще никому не удавалось. Моими единственными подругами стали книги – их у меня были сотни, тысячи. Я полностью погрузился в мир математики, физики и биологии. В мир, в котором я был самим собой. В мир, в котором я действительно что-то значил, – Лаен замолчал. Он собирался с мыслями, – Но однажды, – продолжил он, – я встретил девушку. Она была прекрасна. Она была самой красивой. Она была первой и последней девушкой в моей жизни – первым и последним человеком, который понимал меня. Она действительно принимала меня таким, какой я есть. Я для нее был не просто вычислительным мега-процессором с набором энциклопедических знаний. Я был для нее личностью. Знаешь, все это признание: все эти “заслуженный профессор”, “всемирная величина в области того-то-того-то”, все эти премии, гранты, статьи в газетах, слава – ничто, если рядом нет человека, с которым ты мог бы это разделить. И, вдруг, у меня появился такой человек. Меня действительно понимали, принимали и любили, – Лаен остановился. Наступила пауза. – И что же произошло? – спросил Викториус, невольно пытаясь додумать историю различными предположениями. – Мы поженились. Прожили немного времени. И вскоре она умерла, – ответил ученый. Наступила еще одна пауза. – Эта женщина была всей моей жизнью. Я жил только ради нее. Теперь мне больше нечего делать на этой земле, – заключил Лаен. – А наука? – осторожно заметил Малочевский. Акрониус улыбнулся. – Она никогда не сможет заменить мне ее, и не сможет восполнить те потребности, которые существуют в человеке. Как это ни банально звучит, но всем в этом мире нужны любовь и понимание. Как печально, что нужно быть тем, кем хотят тебя видеть другие. И как печально, когда ты не в состоянии быть им. Мне почти сорок лет – и моя жизнь уже кончена. Викториус молчал. Он должен был что-то ответить, но его ответ должен был быть искренним. Он должен был помочь, но глупо было бы произносить слова, которые не являются истиной. Он долго думал прежде, чем сказал: – Большинство проблем в этом мире существуют из-за того, что люди отказываются понять друг друга. Если тебя это утешит – я понимаю тебя,.. по крайней мере, я стараюсь сделать это. И ты такой, как есть, и тебя действительно обязаны таким принимать. Наступила долгая пауза. Малочевскому искренне было жаль этого ученого, и, что самое главное, он представлял себе его боль. Он знал, что такое, когда рядом нет близкого человека, который был бы способен тебя понять. И сейчас его знания были как нельзя кстати. Священник еще долго продолжал сидеть рядом с Акрониусом, и разговаривал с ним о разных вещах. Он пытался хотя бы в самом минимальном количестве восполнить то, чего не хватало Лаену на протяжении всей его жизни. Лаен искал это десятки лет и, нашедши однажды, потерял. Он познал то, без чего больше уже никогда не сможет жить. Он больше никогда не сможет вернуться к своей обычной жизни. Как это ни банально звучит, но всем в этом мире действительно нужны любовь и понимание. И сотни тысяч людей гибнут от того, что не могут этого найти. …Почему же все так в этом мире?..
Почему же все так в этом мире? Почему люди не понимают друг друга, а чаще всего – просто отказываются понимать? Мы все хотим хорошей жизни, мы все хотим быть счастливы на этой земле, но мы всегда забываем о тех, кто окружает нас каждый день – тех, кому необходима помощь. В любом состоянии мы считаем неприемлемым тратить свое время и внимание на проблемы других людей: когда нам плохо – мы заняты тем, чтобы как можно скорее изменить ситуацию, когда нам хорошо – мы слишком заняты тем, чтобы наслаждаться этими моментами. Чтобы человек имел хоть какое-то представление о том, что такое любовь и забота, каждому из нас даны близкие – родственники, друзья, супруги, дети. Но некоторые оказываются не способны давать свою любовь даже тем, кого они любят, и не способны заботиться даже о тех, о ком должны. У них слишком мало времени – они строят свое счастье. Идея создания рая на земле. Она существует столько же, сколько существует само человечество. Она стара, как мир. Проблема заключается в том, что ее воплощение в жизнь определяется не только восполнением материальных потребностей человека – понятие счастья слишком глубокое и относительное. Я видел художников, которые готовы были отдать жизнь за реализацию своих проектов. Их не интересовало ничего, кроме собственного творчества. И я видел людей, которым необходимо было всего только две вещи для хорошего настроения – секс и алкоголь. Все остальное для них – пустая трата времени. И также я видел людей, которые испытывали глубочайшую депрессию и разочарование всякий раз, когда достигали своей цели. Они просто не могли найти то, что им по-настоящему необходимо, потому что они не знали, чего хотят. Я видел людей, которые знали, чего хотят, но когда они достигали своей цели – их состояние мало, чем отличалось от состояния предыдущей категории. Я видел людей, которые знали, чего хотят, и которые были счастливы, когда достигали своей цели, но это длилось недолго, и они очень скоро забывали, что это такое – счастье. Не думаю, что ради пяти минут славы стоит несколько лет пребывать в унижении. Не думаю, что ради двух дней наслаждения стоит страдать десятилетиями. Хотя… это дело вкуса. Но истина заключается в том, что далеко не каждый способен понять, что сделает счастливым его самого, тем более – никто не в состоянии понять, что нужно сделать, чтобы все люди были счастливы. В этом, наверное, и состоит провальность идеи создания рая на земле. Можно искоренить преступность, можно создать невероятно совершенный закон, можно сформулировать принципы идеальной экономической системы и воплотить их в жизнь, можно обеспечить всем максимально высокий уровень жизни, можно даже обеспечит всем одинаковый максимально высокий уровень жизни, можно реализовать идеи коммунизма, но человек все равно останется несчастным. Всегда будет существовать одиночество, всегда будет существовать недостаток любви и понимания. Всегда будут те, кто умеют лучше общаться с людьми и те, кто проигрывает в этом отношении. Всегда будут те, кто счастлив в супружеской жизни и те, кто далек от семейной идиллии. Всегда будут те, кто остался брошенным или непонятым. Всегда будут те, кто остался не принятым, потому что отличается от большинства. Всегда будут те, чей образ мыслей не соответствует образу мыслей подавляющей массы. Соответственно, всегда будут страдания, боль, зависть, превосходство и унижение. Всегда будет существовать фактор случайности, который делает людей неравными между собой. Человечество никогда не сможет победить смерть и болезнь, как явление. На смену старым вирусам придут новые, а за ними придут еще более старые, но уже мутированные, модернизированные, измененные, а затем придут совсем древние – забытые, с которыми люди уже давным-давно разучились бороться. Соответственно, всегда будут лишения и потери. Утопичность идеи создания рая на земле заключается в том, что человек никогда не сможет до конца разобраться в таком сложном и относительном понятии, как счастье, и в том, что всегда будут существовать вещи, которые человек не в силах преодолеть или изменить. Но, наверное, главная причина провальности идеи создания рая на земле состоит в том, что рай и земля – это два разных измерения, это две разных жизни, пути которых нигде не пересекаются. Существует лишь одна единственная точка соприкосновения, которая характеризуется окончанием одной реальности и началом другой – это смерть. Жизнь на земле и райская жизнь – это два совершенно разных состояния. И есть Личность, Которая постоянно пытается людям это показать. И пока Она будет это делать – рай на земле невозможен. Потому что Она – Эта Личность – заинтересована в том, чтобы человек различал эти два состояния. Возможно, такая идея кажется безумной, но на самом деле она не более безумна, чем идея создания рая на земле. А ведь каждый из нас стремится к осуществлению этой идеи. Большинство состояний людей, которые чувствуют себя счастливыми, определяются лишь удачно, благоприятно сложившимися обстоятельствами в определенный момент их жизни. А может, на самом деле, человек, вообще, вкладывает в понятие счастья совершенно не то, что нужно и, соответственно, имеет о нем неверное представление. Интересно, кто, вообще, придумал это слово? Может лучше спросить у него – что он имел в виду? В свете подобных рассуждений, наверное, разумнее будет решить потратить свою жизнь на что-нибудь более великое и достойное. К такому выводу пришел Викториус Малочевский после долгих размышлений. Но все же, сидя перед Лаеном, наблюдая за тем, как разлагается его еще живое тело, пресвитер не переставал задавать себе все того же вопроса: “Почему все именно так в этом мире?” Ему по-настоящему было жаль этого ученого. Какое же все-таки безумие, что человек должен отвечать чьим-либо требованиям. Акрониус не был сильным. Он был слаб. Ну и что из этого? Да, он слаб. И что? Он – такое же живое существо, такая же личность, пускай и слабая личность, но он, как и все прочие, чувствует боль. Он живой. Да, он слабый, но и что теперь – ему умирать из-за этого? Законы джунглей – кто сильнее, тот и прав? Жизнь по таким законам достойна только презрения. Как и сами эти законы. И весь этот мир, в таком случае, достоин только презрения, и не больше. Лаен не просил права на существование. Его бросили в этот мир без его собственного согласия. Его никто не спрашивал – так почему же он обязан нести ответственность за свою жизнь? Ответственность должен нести кто-то другой. Тот, кто в этом виноват. А он – такой, какой есть и никому ничего не обязан. И он имеет право оставаться самим собой. И его должны научиться любить и принимать именно таким. Человек общается только с теми, у кого есть качества, которые ему нравятся. И, наверное, если бы не было этого принципа – люди бы, вообще, перестали общаться между собой. Все же хочется верить, что где-то есть настоящая любовь: такая, когда человек не знает, за что он любит другого человека – возможно, это и есть признак настоящей любви. Лаен познал, что такое любовь – насколько она была истинной, решать только одному ему – но, испытав ее однажды, он никогда больше не сможет без нее жить. По крайней мере, не захочет. Это естественная потребность любого нормального человека, без которой он тоже со временем умирает, пусть и не так скоро. – Почему ты веришь, священник? – прозвучал вопрос, и он отвлек пресвитера от его размышлений. – Что? – Почему ты веришь? Мне всегда казалось это безумием, – повторил Акрониус хриплым уставшим голосом. Малочевский задумался. – Ты ученый. Наука тоже когда-то начиналась с безумия. – Но это “безумие” однажды было подтверждено фактами. – Вот об этом я тебе и говорю. Теперь задумался Лаен. – Тогда приведи мне факты. Викториус покачал головой. – Нет. Это глупое и бессмысленное занятие. По крайней мере, если ты разговариваешь с действительно мудрым и рассуждающим человеком. Доказать истинность веры можно только самому себе – на основании своей собственной жизни. На это исследование уходят года. А все остальное по большому счету – демагогия. – А чудеса? Ты видел чудеса? Священник вздохнул. – Да, видел, – ответил он, – Но всегда под любое необъяснимое явление можно подогнать свою теорию. Например, то, что ты видел здесь, Лаен, тебя никак не удивляет? – Это другое, – возразил Акрониус, – Здесь мы можем испытывать на себе воздействие психотропного оружия. Кто-то хочет внушить нам иллюзию. – То же самое ты бы сказал и в любой другой ситуации. То же самое ты бы ответил и на гражданке, – Малочевский улыбнулся, – Можно придумать теорию, по которой определенная организация – секта – решила собрать в одном месте группу людей и вызвать у них одни и те же галлюцинации путем применения одних и тех же наркотиков, по одинаковому загипнотизировав их, либо вживляя в головной мозг микрочипы и таким образом задавая совершенно конкретную программу, либо просто использовать голографические изображения. Если постараться, можно создать любую иллюзию. Возможно вся твоя жизнь – это иллюзия. Возможно, вся твоя наука – это иллюзия. Возможна, вся правительственная система – это иллюзия, созданная самим правительством. Человек никогда с абсолютной точностью не может сказать, что из восприятия им действительности по-настоящему реально. Просто, если нас устраивает такое восприятие – мы обычно соглашаемся с ним. Наступила пауза. – Возможно, ты прав, – согласился ученый, немного подумав, – Но что, если все-таки твоя вера – это иллюзия? Викториус улыбнулся. – Знаешь, тогда вся эта жизнь просто ничего не стоит. Она бессмысленна. – Но по твоей вере, она и так ничего не стоит. Это всего лишь путь. А главное – вечность. Малочевскому показалось забавным, что такой человек, как Лаен Акрониус, оказывается, еще что-то знает про его веру. – Не совсем так, – ответил он, – На самом деле эта жизнь определяет и характеризует тебя, как личность. Твои дела, твои поступки – твоя жизнь – это и есть ты. Это время на земле в действительности очень важное и значимое время. Священник встал. – Я скоро вернусь, – произнес он. Сделав несколько шагов, он наткнулся на Бариуса Клавора. – Чо ты возишься с ним? – спросил спецназовец. – Я пытаюсь его понять. – Зачем? – Он в этом нуждается. – Если ты такой умный, что же ты, вообще, тогда здесь делаешь? – усмехнувшись, спросил Кварион, проходя мимо. Все это время он находился неподалеку и слышал весь разговор пресвитера и ученого. Викториус не стал отвечать на его вопрос. Наверное, автомеханик и сам знал ответ – человек, способный к рефлексии, более склонен к самоубийству. Лиус немного отошел от лагеря, и, остановившись под одним из деревьев, не переставая удивляться высоте растений в этом безумном лесу, достал из кармана сигареты с зажигалкой и закурил. Противоречивые чувства испытывал он сейчас. Его смерть, которой он так долго жаждал, немного затянулась. Вдобавок ко всему, за место нее начала твориться необъяснимая чертовщина – то ли галлюцинации, то ли реальность – в любом случае, нечто не совсем приятное и даже пугающее. А он не хотел пугаться. Он слишком часто в своей жизни испытывал страх. Он устал от него. Поэтому его желание преодоления данного инстинкта в некоторые моменты времени доходило уже до безумия. Он готов был бороться со страхом. И ему было все равно – несет ли этот рефлекс в себе функции защиты, или является проявлением низменной природы человека. Он дал себе слово, что никогда больше ничего и никого не будет бояться. И он слишком сильно презирал эту жизнь, чтобы позволить ей или ее производным элементам испугать себя. Но любая борьба отнимает силы. И Лиус Кварион начинал уставать. Ему нужен был отдых после всех стрессов, которые он пережил. Но здесь он явно не находил его. “Поскорее бы пришла эта тварь и забрала меня” – думал про себя автомеханик, и тут же начинал напрягаться: а что это за тварь? и что она сделает с ним? а что будет потом? а что будет после смерти? а что есть смерть? а есть ли в этом благо? И снова страх. И снова инстинкт самосохранения давал о себе знать. Он никогда не исчезал – просто его глушила жажда избавления от боли. Иногда она оказывалась сильнее, но инстинкт все равно продолжал существовать – он всегда будет проявлять себя, как и чувство опасности и беспокойства перед чем-то новым и неизведанным. Значит – снова борьба. Значит – снова напряжение. Замкнутый круг. Хотя, конечно, были и положительные моменты во всем этом приключении. Здесь было довольно интересно. Будет что рассказать, когда он вернется обратно. Если сможет вернуться… А даже если и сможет – кому он будет это рассказывать? У него никого нет… Написать книгу – зачем? А если даже и написать – значит, нужно постараться выбраться от сюда? – значит, снова напрягаться? Он слишком устал. Его начинало все это раздражать. Слишком противоречивые чувства он сейчас испытывал. Истерия ожидания смерти. Из кустов вышел Крос Валиндук. Лиус даже не успел испугаться. Его мозг слишком быстро произвел анализ поступившей информации. Капитан пошарил по своим карманам, а потом с явным желанием чего-то подошел к автомеханику. – Сигаретки не найдется? – спросил он, – У меня все закончились. Кварион одним ударом пальца стряхнул пепел, и выпустил дым. – А не боишься? Я ведь могу оказаться заразным, – произнес он, ехидно улыбаясь. Валиндук нахмурился, явно не понимая о чем речь. – А! – вспомнил он, наконец, – Ты об этом. Ничего, я как-нибудь переживу. Лиус пожал плечами и, достав пачку сигарет, встряхнул ее так, чтобы из нее показались несколько штук. – Спасибо, – произнес капитан, взяв одну. Он закурил и решил начать разговор. – Как настроение? – Жрать охота, – ответил автомеханик. “Интересное настроение” – подумал офицер. – Как там ученый? – Вроде, лучше не становится. Кварион выпустил парочку дымовых колец. – Как думаешь, что будет дальше? – спросил он. – Не знаю, – ответил Крос, – Даже предположить не могу. Лиус улыбнулся. – Признайся, капитан, чего ты хочешь? – вдруг ни с того ни с сего спросил он. Валиндук наклонил голову. – В каком смысле? – Ты беспокоишься, – пояснил автомеханик, – И не за себя. Ты беспокоишься за проект. Военный офицер тупо посмотрел в глаза своему собеседнику. – Я хочу, чтобы все остались живы. И чтобы обе женщины были спасены. Как все оказалось просто. – А зачем? Капитан выпустил дым через нос. Казалось, на его лице никогда не проявлялись эмоции. Но то, что он собирался сказать, в любом случае не являлось простыми, ничего не значащими, словами. – Я слишком много убивал людей. И я не всегда понимал, зачем я их убиваю. Я хочу закончить свое существование спасением человеческой жизни, а не уничтожением. – Ты думаешь, у тебя получится? – Я хотя бы попытаюсь сделать это. – А если результат все равно будет нулевым – для чего тогда? Валиндук посмотрел по сторонам. – Это останется в памяти. – А если никто из нас не выживет. – Нет, – ответил капитан, – Не в нашей памяти. В памяти этого леса. Знаешь, мне кажется это, как и любая другая информация, запишется здесь. Помнишь, как тот случай с отрядом специального назначения. Они уже давно мертвы, а память о них продолжает существовать в пространстве. Как запись информации. Кварион пожал плечами. Тут нечего было ответить. По этому поводу можно было долго спорить. Каждый мог выдвинуть свою собственную теорию произошедшего и верить в нее. – Хочешь сделать в своей жизни что-нибудь великое? – спросил он без насмешки. – Да, – ответил Валиндук, – А ты сделал в своей жизни что-нибудь великое? Я имею в виду не личные достижения, как например: съесть сто сосисок за пять минут, там, или выпить двадцать бутылок пива, стоя на голове. Я имею в виду что-нибудь действительно значимое, что-нибудь важное. Что-нибудь, что достойно уважения. То, в чем кто-то по-настоящему нуждается. Лиус выпятил нижнюю губу и наклонил голову. Он задумался. – Ну, однажды я перевел бабушку через дорогу, а она оказалась очень старой карманной воровкой – вытащила у меня бумажник. Капитан слегка улыбнулся. – Как это, должно быть, обидно, – произнес он не без иронии. – Да, вот так вот, – покачал головой автомеханик, – Жизнь, на самом деле, жестока, несправедлива, глупа и бессмысленна. Кварион бросил окурок на землю и затушил его ногой. – Ладно, пойдем поближе к костру, а то я начинаю уже замерзать, – произнес он. Они вернулись в лагерь. Лаен по-прежнему лежал в своем спальном мешке. Ему становилось все хуже. Раньше он хотя бы разговаривал, а теперь просто шевелил губами, закрыв глаза. Похоже, что он бредил. Похоже, что его начинало лихорадить. Бариус лежал в другом спальном мешке, и он просто пытался заснуть. Судя по всему, у него это не очень хорошо получалось – мысли не давали ему покоя. – Смерть! – неожиданно громко прозвучал в лагере чей-то крик. Молодой спецназовец, испугавшись, выскочил из своего спального мешка и, поднявшись на ноги, с изумлением уставился на Акрониуса. – Смерть! Мрак! – кричал тот. Военный офицер и автомеханик осторожно подошли к месту, где лежал ученый. – В чем дело? – спросил их подбежавший священник. Вместо ответа его ждали лишь удивленные взоры остальных участников экспедиции. Викториус посмотрел на Лаена. Тот лежал с широко открытыми глазами, полными ужаса и страха, что было видно даже сквозь линзы очков, и выкрикивал странные фразы. Его тело трясло. Лицо было мокрым от обильно выделяющегося пота, смешивающегося с кровью и гноем. – Смерть! Тьма! Зло! – вырывалось из его уст. – Что с ним? – спросил Малочевский – Это мы у тебя хотели бы узнать, – произнес Крос Валиндук. Пресвитер осторожно опустился на колени рядом с ученым. – Лаен, – обратился он к нему, – Лаен, ты меня слышишь? Акрониус не слышал священника. Казалось, что он, вообще, ничего не слышал и не видел – он был полностью отрешен от реальности, погруженный лишь в свой собственный мир, он шептал: – Они идут. Они скоро будут здесь… Он… Он самый главный… Он уже здесь. Он здесь с самого начала. – Лаен, – снова позвал Викториус, – Кто “он”? Кто? О ком ты говоришь? – Это его территория. Это его земля… Мы здесь чужие… Чужие… – продолжал шептать ученый, проглатывая некоторые звуки. Пресвитер провел несколько раз ладонью в воздухе перед глазами Акрониуса, и пощелкал пальцами над его головой. Никакой реакции. Казалось, он совершенно не обращал внимания на ту действительность, которая его окружала, а его мозг воспринимал информацию не из внешнего мира, а от куда-то из другого места – возможно, из собственного подсознания. – Мрак! – Лаен неожиданно резко вскинул свое туловище. Уже в сидячем положении он продолжал кричать: – Тьма! Зло! Ненависть! Они ненавидят нас! Они ненавидят людей! Мы все умрем! Малочевский, стараясь успокоить ученого, осторожно выставил перед ним свои руки, медленно приближая ладони к телу Акрониуса, но не касаясь его, как бы жестом пытаясь уложить Лаена обратно – он просто создал психологический барьер в воздухе, который должен был действовать на сознание – психологический барьер, как продолжение его собственных рук. Возможно, когда-то, очень давно, этот жест являлся не только психологическим приемом. Лаен послушно опустился на землю. Видимо, он все-таки еще как-то реагировал на окружающую его действительность. – У него горячка, – спокойно произнес пресвитер, – Он бредит. – Что? – спросил Лиус. – Бредит, – повторил Викториус, поднимаясь на ноги. – Про какой мрак он говорил? Кто нас ненавидит? Кто уже здесь? – Валиндук посмотрел в глаза священнику. – Спроси у него самого, – ответил тот, не отводя взгляда. Он хотел еще улыбнуться, но решил, что в данной ситуации это все же было бы не уместно, – Я не знаю, о чем он говорит. Возможно, это его подсознание. Он не в своем уме. Он плохо реагирует на то, что происходит в окружающем его пространстве, и больше занят каким-то своим… внутренним миром, – Как смог, объяснил пресвитер – так, как сам понимал. – Замечательно, – произнес Бариус. – И что нам делать? – вновь спросил капитан, обращаясь к Малочевскому. – Не знаю. Вряд ли ему можно чем-то помочь. – Что, будем сидеть и ждать, пока он умрет, а потом, освобожденные, наконец, от гуманистического долга, продолжим свой путь? – саркастически, но как-то очень серьезно произнес спецназовец. – Но не оставлять же его одного здесь, – ответил Кварион. – Я не спорю, но так мы только потеряем время. Крос Валиндук тяжело вздохнул и покачал головой. – Значит, потеряем время, – как будто бы заключил он, хотя и так уже было все понятно. Даже Клавор не собирался спорить с этим. Капитан развернулся и медленно побрел к костру. Судя по всему, здесь больше нечего было обсуждать. Остальные члены группы так же стали расходиться. Кто-то лег обратно спать. Кто-то снова пошел курить. Викториус, немного озадаченный приступом бреда Лаена Акрониуса, сел под дерево и продолжил размышлять над несправедливостью жизни, все сильнее погружаясь в депрессию и меланхолию. Он хотел как-то помочь ученому, но он ничего не мог сделать. Он заключил то, что именно этим он и занимался всю свою жизнь – сначала пытался что-то сделать, а потом, в конце концов, приходил к выводу, что ничего не может сделать. По крайней мере, ему так казалось. Его отчаяние начинало приобретать патологический характер, и это становилось заметно окружающим. Ему очень сильно хотелось закурить, или забыться под действием какого-нибудь наркотика – так обычно делают в его состоянии все остальные. Он чувствовал себя полным неудачником. Он злился. Его злость тоже начинала приобретать патологический характер. Хорошо еще, что он хотя бы умел контролировать свои эмоции. Он хотел “забить” на все, достать пистолет и застрелиться. И плевать, что будет дальше. И плевать, что будет с Лаеном – выживет он или нет. И плевать, что будут делать все остальные, когда демон придет в следующий раз. И плевать, что там ему сказал этот организатор, или, как он себя называл – Основатель – кем бы он там не был. И чо он там пытался пропихнуть про то, что их нужно беречь? – плевать. Почему это, вообще, его забота? Он все равно ничего не может сделать. Валиндук подошел к Викториусу и сел рядом. Священник поднял голову и с ухмылкой кивнул капитану, как бы задавая вопрос: “Чего изволите?” Капитан решил ответить тем же кивком. Понимая, что такое общение трудно назвать продуктивным, а проблема – в данном случае, присутствие офицера – все равно сама собой не разрешиться, Викториус все же поддался и перешел на словесный контакт: – Что? – Это я тебя хочу спросить. – Мне сказать нечего. – Все-таки: что с Лаеном? – Похоже, что он умирает, – пожал плечами Малочевский. – Ну, так сделай же что-нибудь. – Я ничего не могу сделать, – медленно произнес Викториус, прищурив глаза, маниакально улыбаясь и отрицательно покачивая головой. Военный офицер продолжал тупо без эмоций смотреть в глаза своему собеседнику. – У нас закончилась еда. У нас заканчиваются запасы воды. Мы стоим на одном месте в то время, как должны двигаться. Мы находимся на опасной территории, на которой – мы точно знаем – нам явно угрожает смертельная опасность в виде непонятно кого. Если ты ничего не сделаешь – мы все тут умрем. Так что подумай еще раз – может, ты все-таки способен хоть как-то повлиять на ситуацию. Викториус уставился в землю. Его глаза были потухшими. Они выражали усталость, боль и отчаяние. – Есть один способ, – произнес он. Ему в голову пришла одна идея, но она ему сильно не понравилась. – Делай, что считаешь нужным, только вытащи нас от сюда, – ответил капитан. Он поднялся на ноги и отошел в сторону. Малочевский улыбнулся. Ему действительно не нравилась эта идея. Но другого выхода он не видел. Если у него ничего не получится – над его религией можно будет посмеяться. Можно будет посмеяться и над его Богом. Но хотя, впрочем, это будет уже проблема Самого Бога. Меньше всего волнующийся сейчас за проблемы своего Бога, пресвитер встал и подошел к Лаену Акрониусу. У него был жар. Его покрытое язвами лицо тряслось и искажалось от боли. Кожа гноилась и кровоточила. Викториус сел. Он еще раз подумал и, преодолев страх, все же решился. Он осторожно положил одну руку на лоб ученого, а вторую на грудь. – Что он делает? – спросил Бариус. – Он хочет, чтобы мы все заразились этой инфекцией и умерли в один день, – ответил Лиус, усмехнувшись. Священник закрыл глаза и произнес несколько слов на каком-то непонятном языке. Он как будто бы совершил некий обряд. Затем он открыл глаза, медленно встал и пошел спать. – И все? – спросил капитан Валиндук. – Все, – ответил Малочевский, поуютнее укутываясь в своем спальном мешке. Остальное было не его проблемой.
Странное темное существо – чудовище, наподобие зверя, – вышло из тьмы. Оно стояло на двух ногах, точнее – на двух лапах с острыми когтями, которые при соприкосновении с каменистой почвой издавали неприятный звук, напоминающий лязг. Тело этого животного было покрыто грубой черной кожей, на которой местами прорастала шерсть, а местами – из позвоночника, плеч и локтей – выходили маленькие рога. Рваные кровоточащие и гноящиеся раны этого существа свидетельствовали о недавней схватке. Его длинный и тонкий, с острым концом, хвост сильно бил по земле, медленно производя в воздухе большие замахи. Руки опускались ниже колен, а пальцы продолжались длинными мощными когтями, свисающими к ступням. Его глаза – ярко красные с двумя белыми точками посередине – казалось, ничего не выражали, они как будто бы смотрели в пустоту, но в то же время горели злобой и агрессией. Они были бесчувственны, они не сострадали и не испытывали жалости – только ненависть и невероятная злость ко всему. Острые желтые клыки заполняли пасть зверя, из которой текла кровь, смешанная со слюной. Рваные уши судорожно подергивались, стараясь уловить даже самые незначительные звуки. Тяжелое дыхание свидетельствовало о напряжении и нагоняло страх. Казалось, что этот страх, растворяющийся в пространстве и искажающий его, был неотъемлемой частью природы этого чудовищного существа, он всегда и везде присутствовал рядом с ним, он сопровождал его, как друг, как коллега, совершая часть совместной работы. – Куда же мне идти? – произнесло животное, как бы вопрошая кого-то. Оно повернуло голову и уставилось вперед, смотря прямо в глаза своей жертвы. Оно нашло свою жертву. Длинные мощные острые когти на правой руке резко выдвинулись, распустившись в разные стороны, и сильно напряглись. Они готовы были рвать и кромсать на части любую материю. Казалось, в природе не существовало ничего, что могло бы остановить это оружие. Тяжелое дыхание зверя участилось и стало еще глубже. Красные глаза сверкнули огнем враждебности. Мерзкая ухмылка не предвещала ничего хорошего. Машина для убийств. Животное уперлось задней лапой в землю, а затем с ужасным ревом резко рванулось вперед. Огромная пасть, острые желтые клыки, кровь, слюна, зловонное дыхание… …Бариус Клавор проснулся в холодном поту от собственного крика, даже не крика – визга. Он вылетел из своего спального мешка, схватил автомат, передернул затвор и судорожно начал оглядываться по сторонам, прицеливаясь в мнимого врага, обращая внимание на любую тень. Одновременно с этим Крос Валиндук, разбуженный неадекватным поведением своего солдата, вскочил на ноги, выхватив из кобуры пистолет, и направил его на спецназовца. Несколько секунд он просто не понимал, что происходит вокруг него, но, обладающий хорошей реакцией и способностью моментально приходить в чувства и производить анализ ситуации, он сориентировался достаточно быстро. Капитан опустил пистолет, накрыв его сверху левой рукой, которую он протянул к Бариусу, выставив ладонью вперед. – Тихо-тихо-тихо, Бариус, все хорошо. Это я – капитан Валиндук, – спокойно произнес он. Спецназовец с безумными, полными страха, глазами, целился в Кроса. Он тяжело дышал, его тело дрожало, на шее выступали артерии. Хорошо, что рукав куртки военного офицера закрывал пистолет, делая его в темноте совершенно незаметным. Между тем, его ствол по-прежнему был направлен на Клавора, и капитан готов был выстрелить в любой момент. Необходимо было успокоить этого невменяемого солдата, но в то же время и обезвредить его. – Бариус, Бариус, все в порядке. Это я – капитан Валиндук, – медленно повторил Крос. Наступила пауза. Спецназовец убрал палец с курка и поднял руки вверх, держа автомат за корпус. Валиндук медленно опустил пистолет. – В чем дело? Ты в порядке? – спросил он. – Простите, – ответил Клавор, вертя головой и моргая глазами, – Плохой сон. – Плохой сон? – Да. – Видимо, это был очень плохой сон. С тобой все нормально? Ты помнишь, кто я? – Да. – Ты помнишь, где мы? – Да, – спецназовец передернул затвор, поймал в воздухе вылетевший патрон, поставил автомат на предохранитель и осторожно положил его на землю, – Со мной все хорошо, – ответил он. – Что-то не похоже, – произнес Валиндук, – Посмотри мне в глаза. Капитан уставился в глаза своему солдату. В них не было ничего, кроме усталости и недовольства. – В чем дело? – послышался недовольный голос Лиуса Квариона. – Бариусу приснился плохой сон, – ответил Валиндук. – Охренеть. Так и до инфаркта недалеко, – проворчал автомеханик. Лаен Акрониус приподнялся в своем спальном мешке. Опираясь на один локоть, он с удивлением смотрел на двух военных, стоящих неподалеку от него. “Плохой сон. Так мы все тут с ума посходим.” – подумал он и покачал головой. Он лег обратно и закрыл глаза, но через мгновение открыл снова, как будто бы заметил что-то необычное, а понял это только сейчас. Как странно, что он, вообще, смог приподняться. У него, вроде бы, недавно была лихорадка, он даже помнил, что некоторое время находился просто в состоянии какого-то то ли помутнения, то ли сна, а сейчас он чувствовал себя совершенно здоровым. Интересно. Лаен сел. Это было довольно несложно. Его сознание было в порядке. Голова не кружилась. Он с изумлением посмотрел на свои руки. Кожа была чистой. – Не может быть, – ученый наклонил голову. Он потрогал свои ладони, затем лицо. Никаких язв, никаких нарывов, никакой боли. Может, у него галлюцинации? Он принялся тщательно себя осматривать. Затем он встал. Холодный воздух объял его тело. Как ему успел надоесть этот теплый, впитавший достаточное количество пота, спальный мешок, в котором он провел, казалось, целую вечность. Он стоял на ногах и чувствовал себя превосходно. Бариус и капитан Валиндук оглянулись. – Смотри-ка: он встал. – Ты куда-то собрался? Может, тебе помочь? – Я здоров, – ответил ученый. – Что? – Я – здоров. – Да неужели, – Крос решил подойти к Лаену. Бариус осторожно последовал за ним. – Посмотрите на мою кожу, – Акрониус закатал рукава и поднял вверх руки. Его кожа действительно была чистой. Как это ни странно, но ученый, еще совсем недавно разлагающийся заживо, сейчас был совершенно здоров, по крайней мере, внешне – без признаков болезни. – А как ты себя чувствуешь? – спросил Валиндук, разглядывая лицо ученого. – Нормально, – ответил тот. В этот момент послышались странные звуки. Капитан обернулся. Викториус Малочевский стоял на коленях под одним из деревьев и блювал. Его рвало – выворачивало на изнанку. Спазмы в желудке подкидывали вверх его тело и выбрасывали вперед. Он загибался и корчился от боли, подчиняясь рефлексу своего организма – отторжению. – Что с ним такое? – удивленно произнес Лиус, выбравшись, наконец, из своего спальника. Капитан посмотрел на ученого и затем направился к пресвитеру. Тот тяжело и часто дышал, немного постанывая. – Ты в порядке? – Да, – ответил священник хрипло, – Со мной все хорошо, – он достал платок, вытер губы, и выбросил грязную испачканную материю в кусты, – Как Лаен? – Кажется, он выздоровел. Викториус встал. Его состояние и состояние ученого – кажется, они были связаны между собой. В них было что-то такое… труднообъяснимое. – Это всегда происходит именно так? – спросил Валиндук. – Нет, – ответил Малочевский, улыбаясь – Это не всегда происходит именно так, но всегда приходится платить цену. Военный офицер с интересом смотрел на пресвитера. Тот производил впечатление человека, которому только что было очень плохо, но который, не смотря на это, был очень счастлив. Шатаясь и держась за живот, он подошел к своему рюкзаку, достал флягу с водой и принялся полоскать рот. – Я бы посоветовал тебе беречь жидкость, – произнес капитан, наблюдая за тем, как священник выплевывает воду на землю. – Я учту твой совет, – ответил Викториус, продолжая избавляться от неприятного привкуса с помощью воды из фляги. – Как ты себя чувствуешь? – Я же сказал – со мной все хорошо. – Ты можешь идти? – Да, – покачал головой пресвитер, – я могу идти. Только дай мне совсем немного времени. – Хорошо. Валиндук никак не мог нарадоваться на этого святого человека, на данный момент времени решившего все его проблемы. Он повернулся и обратился к ученому. – Ты сможешь идти, Лаен? – Я думаю, что смогу, – ответил Акрониус, разведя руками в стороны, – Я, в общем-то, чувствую себя превосходно. – Тогда тушите костер, – громко произнес капитан, – Мы продолжаем эту чертову экспедицию. Группа собрала свои вещи и приготовилась к дороге. Викториус пришел в себя. Лаен окончательно убедился в том, что он реально выздоровел и способен идти. Он взял прибор, которым для ориентировки постоянно пользовался Франкл – тем самым, продолжив эстафету. Теперь он определял направление. Впрочем, направление здесь было только одно – прямо по дороге. Ученый взвалил на себя рюкзак и уставился в экран теплового радара, подняв его с земли. Он надеялся, что это чудо техники тоже до сих пор работало. Мимо проходил Малочевский. – Знаешь, – обратился к нему Акрониус, – очень странно, что мое тело так быстро смогло восстановить все поврежденные и умершие клетки. Никаких следов от нарывов – так не бывает. – Да, – ответил пресвитер, – Знаю, – погладив пальцами правой руки свою левую щеку, он добавил: – Послушай, Лаен, тебе даровано время сверх того, которое тебе было определенно изначально. Я советую тебе с пользой провести его. Не упусти этот последний шанс. Лаен задумался. Его выздоровление можно было объяснить по-разному, но почему-то первая ассоциация, которая приходила ему в голову – священник. Очень странный случай, с точки зрения медицины. Конечно, можно попытаться его научно исследовать, но, пока не выявлено другой закономерности, разумно предположить и такую теорию – они недавно рассуждали о чудесах. Возможно, чудеса действительно происходят. По крайней мере, эта теория имеет право на существование. Тем более, что она не впервые выдвигалась в жизни Лаена Акрониуса. Он снова задумался. Его что-то сильно смутило. – Послушай, – обратился он к священнику, – Что я говорил, когда болел? Викториус пожал плечами. – Ты бредил. У тебя была горячка. Лаен заглянул в глаза пресвитера сквозь линзы своих очков. Малочевскому показалось, что взгляд ученого как-то странно изменился. Он как будто стал каким-то загадочным и более понимающим – понимающим что-то. – Я видел это, – произнес Акрониус. – Видел что? – Тьма. Я говорил что-нибудь об этом? Священник утвердительно кивнул головой. – Тьма. Весь этот лес наполнен тьмой… – сказал Лаен и осекся, – Вода, которую я попробовал, – продолжил он, – Она как будто бы передала мне информацию. Она хранила ее многие годы. Информация об этом месте – о том, что здесь происходило и происходит, – казалось, ученый сам не верил тому, что говорил. Он с удивлением и с каким-то ужасом доставал из своего разума эти знания, – Я видел зло. Это было, как сон… Нет, не как сон, – поправился Акрониус, – Это было как-то по-другому – как-то странно. Я не могу объяснить. Я видел это. Тьма. Ненависть. Смерть, – Лаен, озадаченный и потерянный, стоял напротив священника и пытался еще сильнее проникнуть вглубь своего сознания. – Ты уверен в том, что говоришь? – спросил Малочевский. – Нет, – ответил ученый, – Я ни в чем не уверен. – Но ты видел это? – Да. Но я посвятил вся свою жизнь науке. Я привык не доверять своим чувствам, а доверять только фактам и доказательствам. Тому, что я видел, может быть много объяснений. Это не обязательно является истиной, – Акрониус на мгновение замолчал, – Хотя и очень на нее похоже. Мне очень страшно, – заключил он. Наступила пауза. – Есть вещи, – произнес Викториус, – на которые я не могу дать ответа. Возможно, тебе самому нужно в этом разобраться. Возможно твой страх – всего лишь предупреждение. Мы все живем на основании того, что видим. И на основании того, что видим, мы совершаем определенные действия. – Хэй! – послышался голос капитана Валиндука, – Вы готовы? Лаен Акрониус утвердительно покачал головой и подался в сторону дороги, ожидая, что пресвитер последует его примеру. Вдвоем они медленно зашагали по неровной травянистой земле, замыкая собой строй. Группа двинулась вперед. – Срань! – выругался Бариус, хлопая себя по правому бедру. После нескольких шагов он вспомнил, что забыл нож в кожухе, который прикреплялся к его ноге. Он был замыкающим – шел позади всех. Он мог вернуться и забрать его. Команда еще не успела далеко отойти от лагеря. Он побежал обратно. Нож лежал рядом с потухшим костром. Спецназовец быстро нашел его. Он зацепил его на бедре и собрался идти обратно. Но что-то остановило его. Что-то пронеслось над головой. Что-то странное и темное. Оно не издало никакого звука, но оно явно сообщило о своем присутствии. Оно дало себя почувствовать. Бариус посмотрел наверх. Там ничего не было. Только стволы деревьев, застилаемые ветками, удалялись в черное небо и исчезали в кромешной темноте. Спецназовец оглянулся. Страх. Необъяснимый, непонятный, беспричинный. Он снова пришел. Он не ворвался. Он подкрался как-то неожиданно, незаметно. Он не ударил и не произвел шока, но мгновенно окутал собой. Не прошло и пары секунд, и вот он уже был здесь, и прочно занял свои позиции, как повелитель, как хозяин. Клавор не успел опомниться. Он уже был во власти этого страха. Что-то сковывало его движения, что-то держало его руки и ноги невидимой силой. Некая странная неощущаемая материя поглотила его своей массой, желая иметь над ним господство. Она заключила его в свои объятия и не собиралась отпускать. Она собиралась пожрать его. Стало трудно двигаться – не физически – психологически, эмоционально. Любое движение – стресс, любое движение – неизвестность. Бариус оглянулся. Здесь никого не было. Что-то показалось сзади – он снова оглянулся – никого. Слева – он посмотрел в ту сторону – тоже никого. Он чувствовал, что сзади справа кто-то стоит – там, в кустах – кто-то смотрит на него, просто стоит и смотрит – он чувствовал на себе чей-то взгляд, он четко ощущал на себе давление чьих-то глаз. Он вздернул автомат и резко повернулся. Ужас… Никого не было. Неужели, опять это? Неужели оно вернулось? Он вспомнил эту игру. Он уже участвовал в ней. Страх. Скованность. Давление. Беспомощность. Дрожь. Его начинало трясти. Снова что-то показалось сзади – он обернулся – никого. – Выходи, тварь! – прошипел он, но ответа не последовало. Он стал резко оборачиваться. Влево. Назад. Снова влево. Вперед. Вправо. Назад. Вперед. Назад. Влево. Он вертелся по кругу. Он смотрел по сторонам. Он искал – но здесь никого не было. Только необъяснимый ужас и нежелание двигаться. Он сделал пару шагов – невероятные усилия, страх сковывал все тело. Но ему нужно было идти. “Ну ладно” – подумал он, явно что-то решив. Ему необходимо было вернуться в группу. Он резко рванулся вперед и побежал. Ему показалось, что кто-то начал его преследовать, кто-то бежал за ним. Он не обращал внимания. Он знал, что ему нужно делать. Ему нужно было добраться до людей. Он бежал, бежал изо всех сил. Он скоро должен был настигнуть членов своей команды. И вдруг он споткнулся и полетел на землю. Он упал. Его ладони вспахали почву. Нога ударилась о сломанную ветку. Только не это. Он был внизу. Он стоял на коленях. Его охватил ужас – это худшее, что он мог себе представить. Ни в коем случае нельзя было оставаться в таком положении. Это опасное положение – незащищенность, неподготовленность, уязвимость. Бариус резко вскочил на ноги. Он оглянулся – вокруг никого не было. Он снова рванулся вперед. Он уже должен был догнать свою группу. Где же они? Он испугался. А что если его потеряли? Он остался один! Он не мог остаться один! Он сойдет с ума, если останется один в этом лесу! Он начал кричать. – Хэй! – заорал он, – Вы где, вашу мать! Хэй! Капитан! Кто-нибудь! – Что ты орешь, – послышался знакомый голос. Капитан Валиндук стоял прямо перед ним и светил фонариком, прикрепленным к автомату. Рядом с ним находились и все остальные члены группы. Они вышли из-за поворота. Это был даже не поворот – просто маленький завороток, закрываемый очередным деревом. Бариус сначала испугался и с недоверием отнесся к тому, кого видел перед собой. Он всего готов был ожидать от этого леса. – Мне показалось, что я заблудился, – задыхаясь, все же произнес он. – Ты не мог заблудиться. Ты отстал от нас всего на пару шагов. – Я… забыл нож. Решил вернуться… – Мы поняли, – перебил капитан, – Мы остановились, как только заметили, что ты отстал. Ты, видимо, просто не видел нас из-за этого поворота. Мы были совсем рядом. Мы даже слышали, как ты бежал. – Хорошо, – успокоился спецназовец. – С тобой все в порядке? – спросил Валиндук. – Кажется, я начинаю сходить с ума, – ответил Клавор. Военный офицер недовольно покачал головой. Не самый подходящий момент для таких новостей. Человек, на которого он действительно хотел бы надеяться, был неадекватен. И ему нужно было придумать, как решить эту проблему. – Ладно, – произнес он, – Идем дальше. Постарайтесь держаться вместе. И не отставайте. Группа двинулась вперед. “Кажется, я начинаю сходить с ума” – мысленно повторял Бариус, поправляя на плечах рюкзак, продолжая идти по этой странной ужасающей дороге, которая, казалось, никогда не закончится. По крайней мере, хорошо – не закончится.
Группа безбашенных, некогда не боящихся смерти, людей все дальше уходила в глубь леса. Все сильнее удаляясь от цивилизации и какой-либо помощи – все больше поглощаясь некой неизвестной, но хорошо ощущаемой тьмой. Все ближе казалась на радаре маленькая мигающая зеленая точка, испускающая расходящиеся концентрические круги, и все убедительнее становилась мысль о неизбежности смерти, по причине невозможности выхода из этого темного дремучего и непонятного леса. И в свою очередь, все ужасающей представлялась сама смерть, по причине ее неизвестности – неуверенности в том, что это действительно благо. Все сильнее ощущалось чье-то невидимое присутствие, испускающее невероятную агрессию и ненависть, желание рвать на куски и уничтожать, причинять боль – без основания, просто причинять и наслаждаться этой болью. Все больше становилась пропасть между этим миром – миром зла, и миром людей – сочетающим в себе добро и зло, и все острее чувствовалась разница между ними. Все дальше сейчас казались свет, правда, и любовь – то, что хотя бы отчасти присутствует в противоположном мире – мире людей. Чтобы понять истинный свет – нужно столкнуться с истинной тьмой, чтобы понять истинную правду – нужно столкнуться с истинным беззаконием и хаосом, чтобы понять истинную любовь – нужно столкнуться с истинной ненавистью. Все сильнее ощущалась сейчас эта ненависть, и все сильнее ощущался страх – непонятный, беспричинный, необъяснимый. Все сильнее чувствовались голод и жажда, все сильнее чувствовалась усталость – усталость в ногах, усталость в мозгу, усталость в душе. Все сильнее нарастало напряжение и, казалось, нервы, как эластичные нити, натягивались до предела и уже начинали хрустеть, предупреждая о возможности разрыва, если нагрузка не будет уменьшена. Но этого не произойдет. Кто-то будет продолжать медленно натягивать эти эластичные нервные волокна, из любопытства наблюдая за тем, как долго они еще смогут выдержать. Кто-то очень злой и непримиримый будет продолжать с наслаждением сводить с ума, заставляя постоянно чувствовать панический страх, заставляя чувствовать неоправданную злобу ко всем окружающим, заставляя разочаровываться в жизни и считать себя ничтожеством, заставляя верить в безнадежность собственных усилий и неизбежность трагедии, подавляя и уничтожая психологически, делая морально беззащитным и слабым – он будет продолжать это, наслаждаясь каждой секундой боли, и ожидая того самого момента, когда сможет полностью поработить свою жертву – человека, умершего, как личность. Он будет делать это, потому что это – его цель, смысл его существования. И он очень хорошо знает свое дело. Лиус Кварион чувствовал это. Он понимал, что на всю группу началась, своего рода, охота. Это существо или эти существа – возможно, для них это был просто спорт. Они так развлекались. А он сам и другие простые смертные не могли с этим ничего поделать. И это сильно не нравилось автомеханику. Не нравилось ему и то, что приходилось испытывать страх. А он однажды дал себе слово, что никто и ничто никогда не посмеет заставить его бояться, а это значило, что ему приходилось преодолевать этот страх. А Кварион не собирался ни чего преодолевать. Он был здесь на экскурсии. Он просто хотел избавления от этой никчемной жизни. Он хотел расслабиться, а вместо этого ему приходилось бороться с собственным страхом, да еще и с истерией ожидания смерти. А его смерть здесь явно затянулась. И это напрягало. Это выматывало психологически. И Лиусу это сильно не нравилось. А это уже никак нельзя было назвать спокойным состоянием духа, к которому так стремился автомеханик. “Ну что ж, – решил он, – если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе”. Если смерть не спешит приблизиться, значит, нужно самому приблизиться к смерти. Лиус больше не собирался ждать. Он намеревался использовать любую возможность. Бариус Клавор шел позади группы. Он был замыкающим. Он видел впереди себя четырех людей – абсолютно разных, из разных социальных слоев, занимающихся разными делами и мыслящих совершенно по-разному. Но одно объединяло их – они чувствовали себя чужими в этом мире и желали собственной смерти. Они были раздавлены. Они были практически полностью уничтожены, лишь случайность дала им второй шанс. Они его не хотели, потому что у них не было на него сил, они его боялись, но им дали этот шанс. Теперь им нужно было использовать его, но как – они не знали, им не от куда было уже черпать энергию. Бариус понимал, что, скорее всего, для большинства из них это было последнее путешествие, как, впрочем, и для него самого. Это был последний, завершающий этап в их жизни, последний шанс – дальше просто не останется сил… Если только этот шанс не будет использован. Тогда, возможно, начнется новая жизнь. И силы на нее даст Тот, Кто дал это самый шанс, прикрываясь случайностью. Но для этого нужно было делать выбор. Бариус для себя уже все решил. Это был просто вопрос гордости. Но ему было также интересно, что выберут другие. Бариус Клавор шел позади группы и смотрел на людей, которые сейчас находились рядом с ним. Что-то не давало ему покоя. Тот случай у костра, когда он нес дежурство – казалось, тогда нечто пришло в его жизнь, даже не пришло – ворвалось, и попыталось поработить. Это была личность – некое существо. Теперь оно сопровождало его везде. Оно окутывало его собой. Оно хотело иметь власть над своей жертвой. Оно заняло прочные позиции и не собиралось отступать. Оно вело себя, как хозяин. Сначала оно навязывало страх и панику, теперь оно начинало навязывать свою волю. Это нечто – оно летало над ним, оно кружило, оно всегда было рядом и сейчас оно диктовало свои желания. “Убей, – шептало оно, – Убей их”. Бариус ужаснулся собственной мысли. Он посмотрел на членов своей группы. “Убей”, – вновь прозвучало в разуме. Это не был голос из внешнего мира – это как будто бы шло изнутри. “Убей всех их. До единого”, – Бариус сильно тряхнул головой, как бы пытаясь отмахнуться. Хорошо, что он шел позади – никто не заметил. Он чувствовал, что начинает сходить с ума. Он старался отогнать от себя эти навязчивые мысли, но ничего не получалось. Что-то говорило ему: “Убей. Убей. Убей”. “Нет, – подумал молодой спецназовец, – Я должен держать себя в руках. Я еще не свихнулся, чтобы так просто лишать людей жизни”. “Но ты делал это на войне”. “Нет, – подумал Бариус, – Это другое”. “Это одно и тоже”. “Нет. Это разные вещи”, – Клавор замотал головой. “Боже, что я делаю? – подумал он про себя, – Я, практически, начинаю разговаривать сам с собой. Я схожу с ума”. “Посмотри на них, – прозвучало в разуме, – Они ничтожны. Этот ученый. Заучка. Идиот. Четырехглазый самодовольный неудачник. Постоянно копошится в каких-то своих каракулях. Слабак. А этот автомеханик. Считает себя самым умным. Ведет себя так, как будто бы все знает лучше других”. Бариус начинал испытывать неподдельное отвращение к людям, которые шли впереди него. Они казались ему мерзкими, ничтожными, как червяки. Ему не хотелось даже разговаривать с ними, даже просто идти рядом. Они не достойны его. Они ниже его. Придурки все. Это даже не люди. В их жизнях нет ничего стоящего. Но где-то глубоко внутри: “Нет!” Разумом молодой спецназовец понимал, что это не они такие – это с ним что-то не так, это у него проблемы. Но его чувства начинали преобладать. Он начинал испытывать ненависть ко всем окружающим. И в первую очередь к ученому. Лаен Акрониус сразу ему не понравился, но сейчас он просто ненавидел его. Он его презирал. Бариус осторожно снял автомат с предохранителя. Он взялся за рукоятку и потянулся указательным пальцем к спусковому курку. На него никто не смотрел. Он мог запросто перестрелять всех членов группы. “Что я делаю? – подумал он, – Нет. У меня совсем крыша поехала”. Спецназовец убрал палец с курка и вернул предохранитель в прежнее положение. Это было сложно. Это было действительно сложно, как будто бы кто-то сопротивлялся его действиям. Он как будто бы боролся с кем-то и в то же время с самим собой. Теперь он чувствовал – та ненависть, которая заполняла соб
