Страница Максима Перфильева - Страница 9 - Форум  
Приветствуем Вас Гость | RSS Главная | Страница Максима Перфильева - Страница 9 - Форум | Регистрация | Вход

[ Последние сообщения · Островитяне · Правила форума · Поиск · RSS ]
Модератор форума: Влюблённая_в_лето  
Форум » Хижины Острова » Чистовики - творческие страницы авторов » Страница Максима Перфильева (на острове perfiliev)
Страница Максима Перфильева
НэшаДата: Понедельник, 04.07.2011, 16:29 | Сообщение # 1
Старейшина
Группа: Вождь
Сообщений: 5068
Награды: 46
Репутация: 187
Статус: Offline
Страница Перфильева Максима Николаевича


Карточка в каталоге
 
Сообщение
Страница Перфильева Максима Николаевича


Карточка в каталоге

Автор - Нэша
Дата добавления - 04.07.2011 в 16:29
Сообщение
Страница Перфильева Максима Николаевича


Карточка в каталоге

Автор - Нэша
Дата добавления - 04.07.2011 в 16:29
perfilievДата: Вторник, 24.01.2012, 14:42 | Сообщение # 121
Поселенец
Группа: Островитянин
Сообщений: 135
Награды: 0
Репутация: 3
Статус: Offline
12.

Этап второй – установить с человеком контакт. Установить приятельские отношения и по возможности сделать процесс общения с человеком как можно более свободным. Чтобы человек расслабился и начал тебе доверять. Через свободное непринужденное общение человеку проще объяснить какие-то вещи. Необходимо чтобы человек смотрел на тебя с уважением, но в тоже время мог свободно с тобой общаться. Тогда человек будет более восприимчив к твоим словам, и ты сможешь оказывать на него большее влияние.
Мы провели с Катериной уже не одну репетицию. Потихоньку мы обучали ее каким-то навыкам в музыке и продолжали сильнее сближаться в процессе общения. Между нами устанавливались дружеские отношения, и как это обычно бывает, общение становилось более свободным, исчезали барьеры, которые всегда существуют при первом знакомстве между незнакомыми людьми.
Была очередная репетиция. Я стоял возле комбика с гитарой в руках, висящей на ремне через плечо, и крутил ручки частот, попутно переключая overdrive, пытаясь отстроить звук так, как мне было нужно. Слава сидел в углу за ударной установкой, тихонько постукивая по хэту и ободку “рабочего” барабана. Я сказал ему, чтобы он не играл, наверное, раза три, прежде чем он более-менее успокоился и стал вести себя тише. Мне необходимо было отрегулировать настройки звука, который издавал комбик, а делать это под грохот барабанов было как-то не очень удобно. Слава все же не переставал меня раздражать своими постукиваниями, но так хотя бы было не слишком громко и я, различая звук электрогитары, мог ее как-то настроить.
– Чо, Катя-то седня придет? – спросил я, продолжая крутить ручки и проводя медиатором по струнам.
– М-м… Да, – как-то неуверенно ответил Слава, – Она даже говорила, что какую-то девчонку приведет с собой.
– Даже так?... Не ту, с которой… аха-аха-аха?
Слава усмехнулся, прервавшись в своем постукивании.
– Нет. Там какая-то… с… фотографией увлекается. Думает нас поснимать… Ты ведь не против, если нас поснимают?
– Нет. Пускай поснимает. Только фотки потом пусть нам скинет.
– Ну, само собой.
Я продолжал крутить ручки.
– И чо это за девчонка, которую она приведет?… с… фотографией увлекается, – спросил я еще через несколько секунд.
Ответа не последовало. Только стук одной барабанной палочки по хэту и другой по ободку “рабочего”.
Через пару секунд я повторил свой вопрос.
– Слышь… чо за девчонка-то?
Но Слава видимо окончательно ушел всем своим мозгом в ритмический рисунок.
– Аллёёё…
Я посмотрел на Славу, успевшего уже по ходу дела перенестись в какую-то другую реальность, и покачал головой.
Затем я выкрутил ручку громкости почти на полную, включил примочку, и, не жалея динамика, с силой ударил по струнам.
– Слушай, чо так громко, – оторвался, наконец, Слава от своего постукивания.
– Ты вернулся? – я убавил громкость, – Я говорю – чо за девчонка эта? От куда она?
– Да не знаю я. Знакомая ее какая-то.
В этот момент ему на сотовый пришла sms.
– Вон они идут уже, – произнес он, прочитав сообщение.
Почти в тот же момент в дверь постучались, она с металлическим скрежетом приоткрылась, и в образовавшейся щели на пороге показалась Катя. За ней, робко выглядывая из-за спины, стояла и ее подруга.
– Привет, – сказала Катя, проходя в репетиционную комнату, – Знакомьтесь – это Марина.
Марина тоже прошла в комнату и приветливо сказала:
– Здрасьте.
– Это Костя, – продолжала представлять нас Катерина, – Это Слава.
– Очень приятно, – отозвался я.
Слава в знак приветствия лениво приподнял руку с барабанной палочкой между пальцев.
Я оглядел Марину с головы до ног, так, чтобы мой взгляд на нее нельзя было заметить, тогда, когда никто не видел.
И опять это была девушка, которая не могла произвести на меня впечатление, и вряд ли могла мне серьезно понравиться. Что за не пруха такая. Из всех девушек, которые перебывали в этой комнате с нами на репетиции, и с которыми мы так или иначе общались, и которых мы так или иначе воспринимали, как объект для формирования у них в сознании определенных ценностей и идеалов – ни одна еще не оказалась такой, которая могла бы понравиться мне. То ли у меня были завышенные критерии, то ли такой контингент людей к нам на репетицию приходил, то ли просто так получалось, я не мог понять. В любом случае все срасталось так, что в общении с ними у меня не было личного интереса, а только тот, который имел в себе скрытое значение пропаганды определенных идей.
– Марина увлекается фотографией. Вы не будете возражать, если она поснимает вас? – спросила Катя, – Можно?
– Да, конечно. Какие проблемы?
– Конечно. Почему бы и нет?
Ответили мы со Славой.
– Ну, хорошо тогда.
– Только фотки потом скинете нам. Хорошо? – улыбнулся я, – Там, на флешку, или через инет ваще.
– Ну, уж само собой, – улыбнулась Катя.
Я взял несколько аккордов на гитаре, проверив таким образом, насколько она удовлетворяла моим требованиям настройки.
Катя положила свой маленький рюкзак на стул, затем сняла куртку и повесила ее на какой-то торчащий в стене гвоздик, намекающий на то, что он вешалка.
Марина осмотрела репетиционную комнату и начала готовить свой фотоаппарат для работы.
– Как у тебя дела-то? – спросил я, обратившись к Кате.
– Да ничего, в общем. Щас работаю промоутером. В “кока-коле”.
– А-а-а, в “кока-коле”. У меня чувак знакомый в “кока-коле” работал мерчендайзером, – ответил я, – Говорит – вот там, на работе, ей чуть ли не руки моют, особенно на складе, ее там можно пить сколько угодно, а с собой домой брать нельзя.
– Угу… – как-то с улыбкой кивнула головой Катя, видимо еще не зная о таких нюансах, – Ну и я вот тоже решила устроиться на лето.
– Понятно, – произнес я.
– Так что вот, пока работаю.
– Ясно… Это тоже хорошо.
Катя улыбнулась, потом посмотрела на нас со Славой и сказала:
– Ну чо, сыграйте уже что-нибудь. Мы хоть послушаем.
Я включил на полу примочку, поймал взглядом Славу и кивнул ему головой.
– Давай эту, которую только что играли.
Он отсчитал палками четыре доли, и мы начали свой долбежник, от души прокачивая всю репетиционную комнату и еще те пару метров в радиусе на улице, которые были за железной дверью, обитой изнутри ворсистой тканью.
Пока мы играли, Катя начала прибираться. Хотя ее никто об этом не просил, но видимо женский инстинкт сработал, желание навести чистоту превозмогло понимание того, что ты находишься не у себя дома. Она выбросила в мусорную урну какие-то грязные пластиковые стаканчики и бумажки, поправила покрывало на кресле. Эта репетиционная база сдавалась в основном только для знакомых и широко не рекламировалась, поэтому ее владельцы не всегда утруждали себя наведением в ней порядка, обустроив ее скорее как уютную комнату, а не как рабочую базу, и там иногда бывало немного грязно. Катя прибралась пока мы долбились, успев заглянуть в каждый угол в этой комнате. Вопреки моим еще несформировавшимся, а от того и не совсем правильным представлениям о мышлении лесбиянок, она обладала всеми теми женскими качествами, которые свойственны слабому полу, не успев, может быть, еще растерять их в специфике своего образа жизни, она не превращалась в мужчину, не теряла полностью женственности. Хотя и одевалась как пацанка и явно не утруждала себя размышлениями о собственной сексуальности, или, по крайней мере, просто блокировала в своем сознании эти размышления.
Пока Катя прибиралась, ее подруга Марина начала фотографировать нас в процессе нашей игры. Она делала интересные, как мне показалось, ракурсы, заходя с разных сторон, снимая то меня в полный рост, то мои пальцы на грифе гитары, то уходящий вдаль гриф в перспективе, то выражение лица, точно так же и Славу, долбящегося на барабанах, размахивающего палками, то просто одни палки в воздухе, то удары по тарелкам, или тупо ударную установку. Мне показалось, что она действительно знала свое дело и правда умела фотографировать. Я интуитивно начинал работать на камеру, подстраиваясь под объектив, принимая именно те положения тела и двигаясь именно так, как думал, что будет красиво. Я привык вести себя на сцене и рефлекторно начинал играть, как актер, или какая-нибудь модель, не расслабляясь в уютной обстановке, а включая все свое тело и разум в состояние напряжения.
Мы проиграли свою тему, я ушел в затихающую каденцию и плавно закончил под легкий стук барабанных палочек по “райду” (тарелка на ударной установке).
– Круто, – с улыбкой сказала Катя, – Вас наверно на улице реально слышно было.
– Надо дверь, наверное, поплотнее закрыть, кстати, – заметил я с улыбкой, – А то там прохожие наверно пугаются.
Марина переключилась с нас на интерьер комнаты, снимая на фотоаппарат обстановку, обитые войлоком стены, аппаратуру и инструменты.
– Ну что, все здесь прибрала? – с улыбкой спросил я Катерину.
– Тут бы еще мусор вынести и пропылесосить, пыль протереть, – посмеялась она.
– Ну… это, я думаю, уже скорее забота владельцев базы.
– Тут грязно на самом деле.
Я только пожал плечами.
– А ты, Марина, давно занимаешься фотографией? – начал я потихоньку включать эту девушку в процесс общения.
– Ну… где-то… несколько лет, – скромно ответила она, фотографируя висящий на стене плакат.
– А сама этому обучаешься, или тебя кто-то учит?
– Ну, в основном сама, читаю литературу всякую разную… в Интернете смотрю информацию, на форумах общаюсь.
– Понятно, – кивнул я головой, – А у нас, кстати, щас проходят где-нибудь в городе выставки каких-нибудь фотографов, не знаешь?
Марина немного оторвалась от фотоаппарата и, выпрямившись после съемки какого-то темного угла, задумалась.
– Ну… к нам на следующей неделе один фотограф приезжает со своими работами.
– Да?… Хм… Так-то интересно было бы сходить посмотреть.
– Ну, я, возможно, смогу билеты достать, – ответила Марина.
– Правда? Даже так? Это было бы замечательно. Я хоть схожу, наконец, на фотовыставку, – произнес я.
Затем я посмотрел на Славу, тихо сидящего за ударкой в углу.
– Ну чо, упырь, пойдем на выставку?
Он как-то так улыбнулся, не цинично, но с каким-то таким видом, типа “Какая еще нафиг фотовыставка, чувак”.
– Ну, мы если что, и сами билеты купим, нам главное сообщить, где и когда она будет проходить, – сказал я.
– Хорошо, – кивнула головой Марина.
Мы снова переглянулись со Славой и решили, что пора сыграть еще что-нибудь.
– Давай эту тему, – произнес я, начиная фигачить в фанковском ритме первый аккорд, – Щас сыграем и потом начнем тебя мучить, – обратился я уже к Кате.
– Я уже готова, – ответила она, улыбнувшись.
И мы снова начали долбиться, только наполняя комнату уже не альтернативным металлюжным “мясом”, а танцевально-веселыми фанковскими ритмами. Слава долбился так, что у меня реально звенело в ушах, и мне казалось, что не примоченная гитара звучит немного тихо.
Марина сделала еще несколько снимков, после чего решила просто посмотреть и послушать, как мы играем, периодически обращаясь к Кате, о чем-то с ней разговаривая. А Катя, кажется, чувствовала себя довольно расслабленно, немного пританцовывая, она ходила по комнате, разглядывая всякую ерунду, валяющуюся в углах. Заканчивая играть песню, я обратил внимание на то, что она заинтересовалась деревянной дверью в стене, за которой даже я не знал, что там находится.
Мы закончили на первую долю, обрушив на нее всю мощь моего последнего аккорда и синхронных Славиных ударов по обеим тарелкам и бочке.
Я взял со стола какую-то ткань и кинул ей в Славу.
– На, накройся. Ты орешь как не знаю кто. Я себя не слышу.
Слава развернул ткань и накинул ее на “рабочий” барабан, чтобы он производил меньше шума. И хотя его звук от этого менялся и становился более глухим, но видимо только так можно было бороться с грохотом, который производил мой барабанщик.
Катя указала на деревянную дверь в стене, рядом с которой стояла, и спросила:
– А что там находится?
– Там вроде бомж какой-то живет, – ответил я после небольшой заминки.
– Правда?
– Абсолютно.
– А можно посмотреть?
– Ну, только если он против не будет.
– Ну, мы его спросим.
– Ну тогда ладно… Только повежливее с ним.
– Конечно.
Катя со скрипом открыла деревянную дверь, и они с Мариной исчезли в темной комнате, в которой реально не было освещения.
Мы со Славой переглянулись с улыбками на лицах.
Через несколько секунд девчонки вылетели с визгом из темной комнаты, а я заметил в руках у Кати зажигалку.
– Там правда бомж валяется! – с выпученными глазами выкрикнула она.
– Чо серьезно?
– Да. Сам посмотри.
– Афигеть.
Я подошел к двери и заглянул в комнату.
– Где?
– Да вон он лежит!
Катя сунула мне зажигалку.
– Возьми вон подсвети.
– Давай… О-о-о, как же я давно уже не держал в руках зажигалку, – ответил я, сжимая в ладони эту красную полупрозрачную пластмассовую коробочку, внутри которой плескалась горючая жидкость.
Я щелкнул большим пальцем по шестеренке, и, проведя перед собой образовавшимся огоньком, осветив пустую комнату, осмотрел углы.
– Точно! Вон он лежит! – громко прошептал я, остановившись на одном из углов, в котором валялась какая-то старая фуфайка.
– Я же говорю.
– А-а-а! Жесть!
– Да ваще п^#!$ц.
– Он хоть дышит? Он живой, нет?
– Не знаю.
– Ладно, пошли отсюда.
Мы вышли из этой комнаты и закрыли дверь.
– Там реально бомж валяется, – произнес я с выпученными глазами, обратившись к Славе.
Он покачал головой с видом, типа, “Чо за детский сад”, и ответил:
– Ладно, давай играть уже.
В общем, на репетиции складывалась легкая полушуточная обстановка, расслабляющая и делающая процесс общения более свободным. Прикалываясь между собой, мы раскрепощались и начинали сильнее сближаться, со временем так же привязываясь друг к другу, и переходя на новый уровень отношений. Это было важно. Теперь Катя воспринимала нас не только как профессионалов своего дела и своих учителей, но и как хороших приятелей.
Мы проиграли еще несколько песен. Катя, кажется, окончательно расслабилась в создавшейся обстановке и чувствовала себя довольно свободно. Она откопала где-то в углу какую-то заныканную недопитую бутылку водки, не самой дешевой, кстати, и, давясь от смеха, продемонстрировала ее нам.
– Лучше не пей! Ты не знаешь, что там может быть! Даже мы не знаем! – прокричал я сквозь грохот барабанов и примоченной электрогитары.
– Вы же не пьете! – заметила она.
– Это же не наша база! – ответил я с улыбкой.
Катя, постебавшись, убрала бутылку обратно, а я продолжил концентрировать внимание на своей партии во время игры.
Походив еще немного по комнате, в надежде обнаружить в ней еще что-нибудь интересное, пока мы фигачили одну и ту же тему, Катя наконец-то все же успокоилась и, усевшись в старое кожаное кресло, упертое из какого-то концертного зала, закурила. Марина, закончив переводить пленку на нашу репетицию, упаковала обратно фотоаппарат и тоже села на кресло рядом со своей подругой. Пока мы долбились, они сидели и разговаривали между собой, затирая за какие-то темы, смысл которых сложно было уловить сквозь грохот наших инструментов, и получалось, что у нас здесь складывалось таких как бы два мира, объединенных все же в нечто одно целое.
Так мы проводили время, играя свои музыкальные темы, по двадцать-тридцать минут, потом заканчивая их и прерываясь на общение.
В этот раз Катерине не получилось поиграть на гитаре. Процесс обучения отнимал достаточно много времени, а мы итак уже не мало растеряли его на этой репетиции. Да и сама Катерина не горела большим желанием обучаться игре в этот день. Видимо неохота было напрягаться, смазывая впечатления от нашей тусовки. Вместо электрогитары мы на последние полчаса дали ей один барабан, сняв его с ударной установки. Она сидела и долбилась по нему палками, пытаясь попадать с нами в такт – это было тоже полезно, развивало чувство ритма.
Проведя так в репетиционной комнате около трех с половиной часов, и подойдя уже к осознанию того, что наш мозг не в состоянии больше адекватно воспринимать какие-либо музыкальные гармонии, а тело всеми своими конечностями рвется поближе к дому – мы решили, что на сегодняшний день будет достаточно, и начали потихоньку собираться. Марина ушла немного раньше, не дожидаясь нас, и оставив нас с Катей втроем.
Мы вышли на улицу и стояли там какое-то время, разговаривая и ожидая, пока Кате позвонит какая-то подруга, и она решит, наконец, в какую сторону она поедет. Был прекрасный прохладный апрельский вечер, мы ловили кайф от самих себя и от свободного общения, перлись за всякую ерунду, и утопали в собственной раскрепощенности. Постояв некоторое время в ожидании, мы со Славой начали махаться пакетами, в которых у нас были вещи. У Славы был рюкзак, пакет был у меня. Помахавшись так некоторое время под визг Катерины и остановившись после того, как поняли, что Слава слегка долбанул свой плеер, который у него был в боковом кармане рюкзака, мы перешли на более спокойное общение. Вскоре Катерине позвонили, она попрощалась с нами и ушла в одну сторону, а мы со Славой побрели в другую, вспоминая и перетирая со смехом те моменты, которые сегодня имели место быть на нашей репетиции.
Вот так в свободном общении мы сближались с нужным человеком (в данном случае это была Катерина) и, переходя на новый уровень отношений, становились для него хорошими приятелями, с которыми ему было весело и интересно общаться, и так – наши слова, сказанные в тот или иной момент времени, начинали приобретать для него даже большее значение, чем тот поток информации, который он поглощал просто от куда-то из радио или из телевизора.

Надо заметить, таким образом с молодежью работают не только церкви, но и различные организации, в том числе и террористические, вербующие солдат в свои армии. Так работают секты, собирая себе адептов, и просто отдельные личности готовят себе единомышленников. Установить с человеком контакт, понравиться ему, перейти на свободное общение, затем построить приятельские отношения, сделать так, чтобы он к тебе привязался и начал доверять – и тогда ты сможешь влиять на него. А если все провернуть очень грамотно – то со временем ты сможешь и управлять им, манипулируя его сознанием, и детерминируя его поступки.
Я конкретно – не занимался такими вещами. Мне не нужна была манипуляция человеком, чтобы заставить его что-то делать. Я не готовил его для какой-то работы и не делал из него зомби. Мне не нужна была армия солдат. У меня были определенные границы, которых я никогда не переступал. Я лишь оказывал на человека определенное влияние, компенсируя то воздействие, которое на него уже было оказано в системе государства и общества – то воздействие, которое превращало его в марионетку и делало послушным, а потом вело на убой или использовало в каких-то своих целях. Я аннигилировал это воздействие, разрушая стереотипы и предвзятости, которые ему понастроили в течение его жизни. Я формировал у человека понятия о моральных и нравственных ценностях и правильные представления о семье. Для меня все определялось тем, какое зло может принести человек в этот мир. Такие вещи как разврат, супружеская измена, ксенофобия, злоба и ненависть к каким-то определенным категориям людей, безответственность, эгоизм, стремление к успеху за счет других людей, алчность, циничное отношение к человеческой жизни и не уважение к окружающим – эти вещи для меня являлись очевидным злом. И в этом для меня было отличие от простых традиций – другие критерии зла. Еще я считал очень большим злом, когда человек становился бараном в обществе и, теряя свободу мысли, превращался как раз в того самого зомби, которых готовила государственная система, а так же социальная среда, и иногда даже церковь. Если человек переставал свободно мыслить и становился всего лишь винтиком в одной большой механической структуре, превращаясь в безропотного исполнителя чьей-то воли – это так же было сигналом для меня, чтобы я обратил на это внимание. Другими словами я не хотел, чтобы люди превращались в быдло и бездумных рабов. Человек должен уметь сам анализировать окружающую его реальность и принимать решения, делая свой собственный выбор, а не соглашаться с тем, что за него уже кто-то решил.
Еще раньше меня раздражали идеи патриотизма, так сильно навязываемые государством. Потому что патриотизм это всего лишь способ управления людьми, не больше не меньше, а его высокие идеи безосновательны – человек всегда будет больше заботиться о себе и своих близких, а не о каких-нибудь там незнакомых людях, которых он никогда не видел, пусть даже и живет с ними в одной стране. А гордиться тем местом, где ты вырос, гордиться тем, что от тебя абсолютно не зависело, и ради чего ты лично не потратил ни толики своих усилий – для меня это было глупо. Я понимаю, когда человек гордится тем, что он сам построил (например, если он сам строил свой город). Но как можно гордиться тем, что ты просто тупо родился в каком-то месте – это бред. Родился бы ты где-нибудь в Гондурасе – гордился бы Гондурасом. Ну и где здесь правда? Ее здесь нет. Кто-то хвалит Гондурас, кто-то деревню Пупырловка. И каждый гордится своим болотом. Кто-то скажет мне, что я не понимаю сути патриотизма. Я понимаю суть патриотизма. Любой патриот, с которым я общался, всегда в результате все выводил к тому, что “наше – самое лучшее”, либо к тому, что ты кому-то что-то обязан (если это не правильное понятие патриотизма, то тогда это очень забавно, потому что так мыслят 90 % патриотов). В этом нет правды. Человек изначально никому ничего не обязан. Он при рождении ни у кого ничего взаймы не брал и приходит в этот мир не по своей воле. А если государство не в состоянии даже защитить своего гражданина, причем от произвола собственных же чиновников – то нечего и предъявлять. Долг – это когда что-то дают взаймы. Российское государство никогда никому ничего не давало. И даже бесплатное образование, о котором оно кричит на каждом шагу – всего лишь иллюзия, так как государство само создало ту систему, в которой человек без образования будет неприспособленным к жизни. Так почему за создание этой бездушной системы естественного отбора должен платить сам человек? Все это лишь способ управления огромными массами людей, чтобы власть имеющим заставить своих рабов что-то делать. Меня всегда это возмущало, однако немного позже я понял, что идеи патриотизма в определенной степени все-таки должны прививаться человеку с раннего возраста – это способ организовать людей. Патриотизм – еще один элемент системы контроля, удерживающий страну от хаоса и беспорядка. Государству приходится как-то управлять массами – по-другому никак. Если ими не управлять – начнется беспредел. Не все системы контроля стоит разрушать. Патриотизм должен быть, но в определенных дозах. Если он начинает отуплять людей и делает их послушными исполнителями любого зла, машинами для убийств – это повод для того, чтобы лично мне присмотреться к такому патриотизму, и подумать, как бы снизить его воздействие на людей. Нацисты в третьем рейхе тоже были патриотами своей страны. Так где здесь правда? Ее здесь нет. Это всего лишь элемент системы контроля. Но патриотизм должен быть, чтобы страна не скатилась в хаос. Не все элементы системы контроля нужно разрушать. Здесь я наблюдал баланс, который необходимо было сохранять.
В этом я шел против государства, так как государству нужны были просто послушные рабы. Государству нужно было, чтобы люди просто безропотно исполняли его волю, не задумываясь ни о причинах, ни о последствиях. Когда по каким-то соображениям такая политика становилась не выгодной – государство создавало иллюзию свободы, ослабляя некоторые реакции связи своей власти, и тогда государство начинало говорить о демократии. Оно периодически ужесточало и ослабляло свой контроль за человеческим сознанием, тоже пытаясь найти некоторый баланс, выгодный в каждой конкретной ситуации и временном контексте. Все разговоры об устроении демократического общества – всегда были лишь очередной разводкой. На примере США видно, что это такая же идеология, как и коммунизм в свое время в СССР – за громкими высокопарными словами и за теми понятиями, истинный смысл которых уже давно потерялся, скрывалась тирания.
Как человек, пытающийся оказать влияние на этот мир, я видел, как работает государство и как оно формирует свои, нужные ему, принципы мышления у людей. Оно определяло для человека некоторую степень свободы, при которой человек чувствовал себя не таким ущемленным в правах и ограниченным, каким могло показаться на первый взгляд. И эта определенная свобода на самом деле сохранялась. Но в то же время государство формировало через средства массовой информации, через культуру, через шоу-бизнес, через системы образования и науки, и здравоохранения, а так же через религиозные организации, именно такой образ мышления, который ему – государству – был выгоден, и закладывало свои принципы, по которым должен был думать человек и в соответствии с которыми он должен был жить в этом мире. Просто это не было тотальным контролем, это не было тотальным подчинением воли и разума, но все, что так или иначе могло повлиять на массовое сознание – было схвачено в руках государства, и оно диктовало этим структурам (министерство образования, шоу-бизнес, церковь) свою политику. И так же любой, кто по каким-то причинам усиливался и приобретал какую-либо власть, и мог оказать значительное влияние на сознание людей в стране – сразу же брался на заметку определенными внутренними структурами и все его действия начинали подвергаться цензуре. Таков был западный образ формирования сознания у населения. Не тотальный контроль, а определенная степень свободы, и осторожная, иногда невидимая работа с людьми, и фильтрация любых значимых потоков информации. По-другому государство и не могло действовать, ему необходимо было как-то контролировать и организовывать огромные массы людей, иначе начнется хаос и беспредел. Но иногда оно переступало определенные границы. А еще ему было безразлично, имеет ли человек свою собственную волю или нет, точнее, ему даже было это не выгодно. Ему было выгодно лишь создать иллюзию того, что ты имеешь свою волю. Я это видел, и меня это не могло сильно радовать. Поэтому я занимался тем, чем занимался.
 
Сообщение12.

Этап второй – установить с человеком контакт. Установить приятельские отношения и по возможности сделать процесс общения с человеком как можно более свободным. Чтобы человек расслабился и начал тебе доверять. Через свободное непринужденное общение человеку проще объяснить какие-то вещи. Необходимо чтобы человек смотрел на тебя с уважением, но в тоже время мог свободно с тобой общаться. Тогда человек будет более восприимчив к твоим словам, и ты сможешь оказывать на него большее влияние.
Мы провели с Катериной уже не одну репетицию. Потихоньку мы обучали ее каким-то навыкам в музыке и продолжали сильнее сближаться в процессе общения. Между нами устанавливались дружеские отношения, и как это обычно бывает, общение становилось более свободным, исчезали барьеры, которые всегда существуют при первом знакомстве между незнакомыми людьми.
Была очередная репетиция. Я стоял возле комбика с гитарой в руках, висящей на ремне через плечо, и крутил ручки частот, попутно переключая overdrive, пытаясь отстроить звук так, как мне было нужно. Слава сидел в углу за ударной установкой, тихонько постукивая по хэту и ободку “рабочего” барабана. Я сказал ему, чтобы он не играл, наверное, раза три, прежде чем он более-менее успокоился и стал вести себя тише. Мне необходимо было отрегулировать настройки звука, который издавал комбик, а делать это под грохот барабанов было как-то не очень удобно. Слава все же не переставал меня раздражать своими постукиваниями, но так хотя бы было не слишком громко и я, различая звук электрогитары, мог ее как-то настроить.
– Чо, Катя-то седня придет? – спросил я, продолжая крутить ручки и проводя медиатором по струнам.
– М-м… Да, – как-то неуверенно ответил Слава, – Она даже говорила, что какую-то девчонку приведет с собой.
– Даже так?... Не ту, с которой… аха-аха-аха?
Слава усмехнулся, прервавшись в своем постукивании.
– Нет. Там какая-то… с… фотографией увлекается. Думает нас поснимать… Ты ведь не против, если нас поснимают?
– Нет. Пускай поснимает. Только фотки потом пусть нам скинет.
– Ну, само собой.
Я продолжал крутить ручки.
– И чо это за девчонка, которую она приведет?… с… фотографией увлекается, – спросил я еще через несколько секунд.
Ответа не последовало. Только стук одной барабанной палочки по хэту и другой по ободку “рабочего”.
Через пару секунд я повторил свой вопрос.
– Слышь… чо за девчонка-то?
Но Слава видимо окончательно ушел всем своим мозгом в ритмический рисунок.
– Аллёёё…
Я посмотрел на Славу, успевшего уже по ходу дела перенестись в какую-то другую реальность, и покачал головой.
Затем я выкрутил ручку громкости почти на полную, включил примочку, и, не жалея динамика, с силой ударил по струнам.
– Слушай, чо так громко, – оторвался, наконец, Слава от своего постукивания.
– Ты вернулся? – я убавил громкость, – Я говорю – чо за девчонка эта? От куда она?
– Да не знаю я. Знакомая ее какая-то.
В этот момент ему на сотовый пришла sms.
– Вон они идут уже, – произнес он, прочитав сообщение.
Почти в тот же момент в дверь постучались, она с металлическим скрежетом приоткрылась, и в образовавшейся щели на пороге показалась Катя. За ней, робко выглядывая из-за спины, стояла и ее подруга.
– Привет, – сказала Катя, проходя в репетиционную комнату, – Знакомьтесь – это Марина.
Марина тоже прошла в комнату и приветливо сказала:
– Здрасьте.
– Это Костя, – продолжала представлять нас Катерина, – Это Слава.
– Очень приятно, – отозвался я.
Слава в знак приветствия лениво приподнял руку с барабанной палочкой между пальцев.
Я оглядел Марину с головы до ног, так, чтобы мой взгляд на нее нельзя было заметить, тогда, когда никто не видел.
И опять это была девушка, которая не могла произвести на меня впечатление, и вряд ли могла мне серьезно понравиться. Что за не пруха такая. Из всех девушек, которые перебывали в этой комнате с нами на репетиции, и с которыми мы так или иначе общались, и которых мы так или иначе воспринимали, как объект для формирования у них в сознании определенных ценностей и идеалов – ни одна еще не оказалась такой, которая могла бы понравиться мне. То ли у меня были завышенные критерии, то ли такой контингент людей к нам на репетицию приходил, то ли просто так получалось, я не мог понять. В любом случае все срасталось так, что в общении с ними у меня не было личного интереса, а только тот, который имел в себе скрытое значение пропаганды определенных идей.
– Марина увлекается фотографией. Вы не будете возражать, если она поснимает вас? – спросила Катя, – Можно?
– Да, конечно. Какие проблемы?
– Конечно. Почему бы и нет?
Ответили мы со Славой.
– Ну, хорошо тогда.
– Только фотки потом скинете нам. Хорошо? – улыбнулся я, – Там, на флешку, или через инет ваще.
– Ну, уж само собой, – улыбнулась Катя.
Я взял несколько аккордов на гитаре, проверив таким образом, насколько она удовлетворяла моим требованиям настройки.
Катя положила свой маленький рюкзак на стул, затем сняла куртку и повесила ее на какой-то торчащий в стене гвоздик, намекающий на то, что он вешалка.
Марина осмотрела репетиционную комнату и начала готовить свой фотоаппарат для работы.
– Как у тебя дела-то? – спросил я, обратившись к Кате.
– Да ничего, в общем. Щас работаю промоутером. В “кока-коле”.
– А-а-а, в “кока-коле”. У меня чувак знакомый в “кока-коле” работал мерчендайзером, – ответил я, – Говорит – вот там, на работе, ей чуть ли не руки моют, особенно на складе, ее там можно пить сколько угодно, а с собой домой брать нельзя.
– Угу… – как-то с улыбкой кивнула головой Катя, видимо еще не зная о таких нюансах, – Ну и я вот тоже решила устроиться на лето.
– Понятно, – произнес я.
– Так что вот, пока работаю.
– Ясно… Это тоже хорошо.
Катя улыбнулась, потом посмотрела на нас со Славой и сказала:
– Ну чо, сыграйте уже что-нибудь. Мы хоть послушаем.
Я включил на полу примочку, поймал взглядом Славу и кивнул ему головой.
– Давай эту, которую только что играли.
Он отсчитал палками четыре доли, и мы начали свой долбежник, от души прокачивая всю репетиционную комнату и еще те пару метров в радиусе на улице, которые были за железной дверью, обитой изнутри ворсистой тканью.
Пока мы играли, Катя начала прибираться. Хотя ее никто об этом не просил, но видимо женский инстинкт сработал, желание навести чистоту превозмогло понимание того, что ты находишься не у себя дома. Она выбросила в мусорную урну какие-то грязные пластиковые стаканчики и бумажки, поправила покрывало на кресле. Эта репетиционная база сдавалась в основном только для знакомых и широко не рекламировалась, поэтому ее владельцы не всегда утруждали себя наведением в ней порядка, обустроив ее скорее как уютную комнату, а не как рабочую базу, и там иногда бывало немного грязно. Катя прибралась пока мы долбились, успев заглянуть в каждый угол в этой комнате. Вопреки моим еще несформировавшимся, а от того и не совсем правильным представлениям о мышлении лесбиянок, она обладала всеми теми женскими качествами, которые свойственны слабому полу, не успев, может быть, еще растерять их в специфике своего образа жизни, она не превращалась в мужчину, не теряла полностью женственности. Хотя и одевалась как пацанка и явно не утруждала себя размышлениями о собственной сексуальности, или, по крайней мере, просто блокировала в своем сознании эти размышления.
Пока Катя прибиралась, ее подруга Марина начала фотографировать нас в процессе нашей игры. Она делала интересные, как мне показалось, ракурсы, заходя с разных сторон, снимая то меня в полный рост, то мои пальцы на грифе гитары, то уходящий вдаль гриф в перспективе, то выражение лица, точно так же и Славу, долбящегося на барабанах, размахивающего палками, то просто одни палки в воздухе, то удары по тарелкам, или тупо ударную установку. Мне показалось, что она действительно знала свое дело и правда умела фотографировать. Я интуитивно начинал работать на камеру, подстраиваясь под объектив, принимая именно те положения тела и двигаясь именно так, как думал, что будет красиво. Я привык вести себя на сцене и рефлекторно начинал играть, как актер, или какая-нибудь модель, не расслабляясь в уютной обстановке, а включая все свое тело и разум в состояние напряжения.
Мы проиграли свою тему, я ушел в затихающую каденцию и плавно закончил под легкий стук барабанных палочек по “райду” (тарелка на ударной установке).
– Круто, – с улыбкой сказала Катя, – Вас наверно на улице реально слышно было.
– Надо дверь, наверное, поплотнее закрыть, кстати, – заметил я с улыбкой, – А то там прохожие наверно пугаются.
Марина переключилась с нас на интерьер комнаты, снимая на фотоаппарат обстановку, обитые войлоком стены, аппаратуру и инструменты.
– Ну что, все здесь прибрала? – с улыбкой спросил я Катерину.
– Тут бы еще мусор вынести и пропылесосить, пыль протереть, – посмеялась она.
– Ну… это, я думаю, уже скорее забота владельцев базы.
– Тут грязно на самом деле.
Я только пожал плечами.
– А ты, Марина, давно занимаешься фотографией? – начал я потихоньку включать эту девушку в процесс общения.
– Ну… где-то… несколько лет, – скромно ответила она, фотографируя висящий на стене плакат.
– А сама этому обучаешься, или тебя кто-то учит?
– Ну, в основном сама, читаю литературу всякую разную… в Интернете смотрю информацию, на форумах общаюсь.
– Понятно, – кивнул я головой, – А у нас, кстати, щас проходят где-нибудь в городе выставки каких-нибудь фотографов, не знаешь?
Марина немного оторвалась от фотоаппарата и, выпрямившись после съемки какого-то темного угла, задумалась.
– Ну… к нам на следующей неделе один фотограф приезжает со своими работами.
– Да?… Хм… Так-то интересно было бы сходить посмотреть.
– Ну, я, возможно, смогу билеты достать, – ответила Марина.
– Правда? Даже так? Это было бы замечательно. Я хоть схожу, наконец, на фотовыставку, – произнес я.
Затем я посмотрел на Славу, тихо сидящего за ударкой в углу.
– Ну чо, упырь, пойдем на выставку?
Он как-то так улыбнулся, не цинично, но с каким-то таким видом, типа “Какая еще нафиг фотовыставка, чувак”.
– Ну, мы если что, и сами билеты купим, нам главное сообщить, где и когда она будет проходить, – сказал я.
– Хорошо, – кивнула головой Марина.
Мы снова переглянулись со Славой и решили, что пора сыграть еще что-нибудь.
– Давай эту тему, – произнес я, начиная фигачить в фанковском ритме первый аккорд, – Щас сыграем и потом начнем тебя мучить, – обратился я уже к Кате.
– Я уже готова, – ответила она, улыбнувшись.
И мы снова начали долбиться, только наполняя комнату уже не альтернативным металлюжным “мясом”, а танцевально-веселыми фанковскими ритмами. Слава долбился так, что у меня реально звенело в ушах, и мне казалось, что не примоченная гитара звучит немного тихо.
Марина сделала еще несколько снимков, после чего решила просто посмотреть и послушать, как мы играем, периодически обращаясь к Кате, о чем-то с ней разговаривая. А Катя, кажется, чувствовала себя довольно расслабленно, немного пританцовывая, она ходила по комнате, разглядывая всякую ерунду, валяющуюся в углах. Заканчивая играть песню, я обратил внимание на то, что она заинтересовалась деревянной дверью в стене, за которой даже я не знал, что там находится.
Мы закончили на первую долю, обрушив на нее всю мощь моего последнего аккорда и синхронных Славиных ударов по обеим тарелкам и бочке.
Я взял со стола какую-то ткань и кинул ей в Славу.
– На, накройся. Ты орешь как не знаю кто. Я себя не слышу.
Слава развернул ткань и накинул ее на “рабочий” барабан, чтобы он производил меньше шума. И хотя его звук от этого менялся и становился более глухим, но видимо только так можно было бороться с грохотом, который производил мой барабанщик.
Катя указала на деревянную дверь в стене, рядом с которой стояла, и спросила:
– А что там находится?
– Там вроде бомж какой-то живет, – ответил я после небольшой заминки.
– Правда?
– Абсолютно.
– А можно посмотреть?
– Ну, только если он против не будет.
– Ну, мы его спросим.
– Ну тогда ладно… Только повежливее с ним.
– Конечно.
Катя со скрипом открыла деревянную дверь, и они с Мариной исчезли в темной комнате, в которой реально не было освещения.
Мы со Славой переглянулись с улыбками на лицах.
Через несколько секунд девчонки вылетели с визгом из темной комнаты, а я заметил в руках у Кати зажигалку.
– Там правда бомж валяется! – с выпученными глазами выкрикнула она.
– Чо серьезно?
– Да. Сам посмотри.
– Афигеть.
Я подошел к двери и заглянул в комнату.
– Где?
– Да вон он лежит!
Катя сунула мне зажигалку.
– Возьми вон подсвети.
– Давай… О-о-о, как же я давно уже не держал в руках зажигалку, – ответил я, сжимая в ладони эту красную полупрозрачную пластмассовую коробочку, внутри которой плескалась горючая жидкость.
Я щелкнул большим пальцем по шестеренке, и, проведя перед собой образовавшимся огоньком, осветив пустую комнату, осмотрел углы.
– Точно! Вон он лежит! – громко прошептал я, остановившись на одном из углов, в котором валялась какая-то старая фуфайка.
– Я же говорю.
– А-а-а! Жесть!
– Да ваще п^#!$ц.
– Он хоть дышит? Он живой, нет?
– Не знаю.
– Ладно, пошли отсюда.
Мы вышли из этой комнаты и закрыли дверь.
– Там реально бомж валяется, – произнес я с выпученными глазами, обратившись к Славе.
Он покачал головой с видом, типа, “Чо за детский сад”, и ответил:
– Ладно, давай играть уже.
В общем, на репетиции складывалась легкая полушуточная обстановка, расслабляющая и делающая процесс общения более свободным. Прикалываясь между собой, мы раскрепощались и начинали сильнее сближаться, со временем так же привязываясь друг к другу, и переходя на новый уровень отношений. Это было важно. Теперь Катя воспринимала нас не только как профессионалов своего дела и своих учителей, но и как хороших приятелей.
Мы проиграли еще несколько песен. Катя, кажется, окончательно расслабилась в создавшейся обстановке и чувствовала себя довольно свободно. Она откопала где-то в углу какую-то заныканную недопитую бутылку водки, не самой дешевой, кстати, и, давясь от смеха, продемонстрировала ее нам.
– Лучше не пей! Ты не знаешь, что там может быть! Даже мы не знаем! – прокричал я сквозь грохот барабанов и примоченной электрогитары.
– Вы же не пьете! – заметила она.
– Это же не наша база! – ответил я с улыбкой.
Катя, постебавшись, убрала бутылку обратно, а я продолжил концентрировать внимание на своей партии во время игры.
Походив еще немного по комнате, в надежде обнаружить в ней еще что-нибудь интересное, пока мы фигачили одну и ту же тему, Катя наконец-то все же успокоилась и, усевшись в старое кожаное кресло, упертое из какого-то концертного зала, закурила. Марина, закончив переводить пленку на нашу репетицию, упаковала обратно фотоаппарат и тоже села на кресло рядом со своей подругой. Пока мы долбились, они сидели и разговаривали между собой, затирая за какие-то темы, смысл которых сложно было уловить сквозь грохот наших инструментов, и получалось, что у нас здесь складывалось таких как бы два мира, объединенных все же в нечто одно целое.
Так мы проводили время, играя свои музыкальные темы, по двадцать-тридцать минут, потом заканчивая их и прерываясь на общение.
В этот раз Катерине не получилось поиграть на гитаре. Процесс обучения отнимал достаточно много времени, а мы итак уже не мало растеряли его на этой репетиции. Да и сама Катерина не горела большим желанием обучаться игре в этот день. Видимо неохота было напрягаться, смазывая впечатления от нашей тусовки. Вместо электрогитары мы на последние полчаса дали ей один барабан, сняв его с ударной установки. Она сидела и долбилась по нему палками, пытаясь попадать с нами в такт – это было тоже полезно, развивало чувство ритма.
Проведя так в репетиционной комнате около трех с половиной часов, и подойдя уже к осознанию того, что наш мозг не в состоянии больше адекватно воспринимать какие-либо музыкальные гармонии, а тело всеми своими конечностями рвется поближе к дому – мы решили, что на сегодняшний день будет достаточно, и начали потихоньку собираться. Марина ушла немного раньше, не дожидаясь нас, и оставив нас с Катей втроем.
Мы вышли на улицу и стояли там какое-то время, разговаривая и ожидая, пока Кате позвонит какая-то подруга, и она решит, наконец, в какую сторону она поедет. Был прекрасный прохладный апрельский вечер, мы ловили кайф от самих себя и от свободного общения, перлись за всякую ерунду, и утопали в собственной раскрепощенности. Постояв некоторое время в ожидании, мы со Славой начали махаться пакетами, в которых у нас были вещи. У Славы был рюкзак, пакет был у меня. Помахавшись так некоторое время под визг Катерины и остановившись после того, как поняли, что Слава слегка долбанул свой плеер, который у него был в боковом кармане рюкзака, мы перешли на более спокойное общение. Вскоре Катерине позвонили, она попрощалась с нами и ушла в одну сторону, а мы со Славой побрели в другую, вспоминая и перетирая со смехом те моменты, которые сегодня имели место быть на нашей репетиции.
Вот так в свободном общении мы сближались с нужным человеком (в данном случае это была Катерина) и, переходя на новый уровень отношений, становились для него хорошими приятелями, с которыми ему было весело и интересно общаться, и так – наши слова, сказанные в тот или иной момент времени, начинали приобретать для него даже большее значение, чем тот поток информации, который он поглощал просто от куда-то из радио или из телевизора.

Надо заметить, таким образом с молодежью работают не только церкви, но и различные организации, в том числе и террористические, вербующие солдат в свои армии. Так работают секты, собирая себе адептов, и просто отдельные личности готовят себе единомышленников. Установить с человеком контакт, понравиться ему, перейти на свободное общение, затем построить приятельские отношения, сделать так, чтобы он к тебе привязался и начал доверять – и тогда ты сможешь влиять на него. А если все провернуть очень грамотно – то со временем ты сможешь и управлять им, манипулируя его сознанием, и детерминируя его поступки.
Я конкретно – не занимался такими вещами. Мне не нужна была манипуляция человеком, чтобы заставить его что-то делать. Я не готовил его для какой-то работы и не делал из него зомби. Мне не нужна была армия солдат. У меня были определенные границы, которых я никогда не переступал. Я лишь оказывал на человека определенное влияние, компенсируя то воздействие, которое на него уже было оказано в системе государства и общества – то воздействие, которое превращало его в марионетку и делало послушным, а потом вело на убой или использовало в каких-то своих целях. Я аннигилировал это воздействие, разрушая стереотипы и предвзятости, которые ему понастроили в течение его жизни. Я формировал у человека понятия о моральных и нравственных ценностях и правильные представления о семье. Для меня все определялось тем, какое зло может принести человек в этот мир. Такие вещи как разврат, супружеская измена, ксенофобия, злоба и ненависть к каким-то определенным категориям людей, безответственность, эгоизм, стремление к успеху за счет других людей, алчность, циничное отношение к человеческой жизни и не уважение к окружающим – эти вещи для меня являлись очевидным злом. И в этом для меня было отличие от простых традиций – другие критерии зла. Еще я считал очень большим злом, когда человек становился бараном в обществе и, теряя свободу мысли, превращался как раз в того самого зомби, которых готовила государственная система, а так же социальная среда, и иногда даже церковь. Если человек переставал свободно мыслить и становился всего лишь винтиком в одной большой механической структуре, превращаясь в безропотного исполнителя чьей-то воли – это так же было сигналом для меня, чтобы я обратил на это внимание. Другими словами я не хотел, чтобы люди превращались в быдло и бездумных рабов. Человек должен уметь сам анализировать окружающую его реальность и принимать решения, делая свой собственный выбор, а не соглашаться с тем, что за него уже кто-то решил.
Еще раньше меня раздражали идеи патриотизма, так сильно навязываемые государством. Потому что патриотизм это всего лишь способ управления людьми, не больше не меньше, а его высокие идеи безосновательны – человек всегда будет больше заботиться о себе и своих близких, а не о каких-нибудь там незнакомых людях, которых он никогда не видел, пусть даже и живет с ними в одной стране. А гордиться тем местом, где ты вырос, гордиться тем, что от тебя абсолютно не зависело, и ради чего ты лично не потратил ни толики своих усилий – для меня это было глупо. Я понимаю, когда человек гордится тем, что он сам построил (например, если он сам строил свой город). Но как можно гордиться тем, что ты просто тупо родился в каком-то месте – это бред. Родился бы ты где-нибудь в Гондурасе – гордился бы Гондурасом. Ну и где здесь правда? Ее здесь нет. Кто-то хвалит Гондурас, кто-то деревню Пупырловка. И каждый гордится своим болотом. Кто-то скажет мне, что я не понимаю сути патриотизма. Я понимаю суть патриотизма. Любой патриот, с которым я общался, всегда в результате все выводил к тому, что “наше – самое лучшее”, либо к тому, что ты кому-то что-то обязан (если это не правильное понятие патриотизма, то тогда это очень забавно, потому что так мыслят 90 % патриотов). В этом нет правды. Человек изначально никому ничего не обязан. Он при рождении ни у кого ничего взаймы не брал и приходит в этот мир не по своей воле. А если государство не в состоянии даже защитить своего гражданина, причем от произвола собственных же чиновников – то нечего и предъявлять. Долг – это когда что-то дают взаймы. Российское государство никогда никому ничего не давало. И даже бесплатное образование, о котором оно кричит на каждом шагу – всего лишь иллюзия, так как государство само создало ту систему, в которой человек без образования будет неприспособленным к жизни. Так почему за создание этой бездушной системы естественного отбора должен платить сам человек? Все это лишь способ управления огромными массами людей, чтобы власть имеющим заставить своих рабов что-то делать. Меня всегда это возмущало, однако немного позже я понял, что идеи патриотизма в определенной степени все-таки должны прививаться человеку с раннего возраста – это способ организовать людей. Патриотизм – еще один элемент системы контроля, удерживающий страну от хаоса и беспорядка. Государству приходится как-то управлять массами – по-другому никак. Если ими не управлять – начнется беспредел. Не все системы контроля стоит разрушать. Патриотизм должен быть, но в определенных дозах. Если он начинает отуплять людей и делает их послушными исполнителями любого зла, машинами для убийств – это повод для того, чтобы лично мне присмотреться к такому патриотизму, и подумать, как бы снизить его воздействие на людей. Нацисты в третьем рейхе тоже были патриотами своей страны. Так где здесь правда? Ее здесь нет. Это всего лишь элемент системы контроля. Но патриотизм должен быть, чтобы страна не скатилась в хаос. Не все элементы системы контроля нужно разрушать. Здесь я наблюдал баланс, который необходимо было сохранять.
В этом я шел против государства, так как государству нужны были просто послушные рабы. Государству нужно было, чтобы люди просто безропотно исполняли его волю, не задумываясь ни о причинах, ни о последствиях. Когда по каким-то соображениям такая политика становилась не выгодной – государство создавало иллюзию свободы, ослабляя некоторые реакции связи своей власти, и тогда государство начинало говорить о демократии. Оно периодически ужесточало и ослабляло свой контроль за человеческим сознанием, тоже пытаясь найти некоторый баланс, выгодный в каждой конкретной ситуации и временном контексте. Все разговоры об устроении демократического общества – всегда были лишь очередной разводкой. На примере США видно, что это такая же идеология, как и коммунизм в свое время в СССР – за громкими высокопарными словами и за теми понятиями, истинный смысл которых уже давно потерялся, скрывалась тирания.
Как человек, пытающийся оказать влияние на этот мир, я видел, как работает государство и как оно формирует свои, нужные ему, принципы мышления у людей. Оно определяло для человека некоторую степень свободы, при которой человек чувствовал себя не таким ущемленным в правах и ограниченным, каким могло показаться на первый взгляд. И эта определенная свобода на самом деле сохранялась. Но в то же время государство формировало через средства массовой информации, через культуру, через шоу-бизнес, через системы образования и науки, и здравоохранения, а так же через религиозные организации, именно такой образ мышления, который ему – государству – был выгоден, и закладывало свои принципы, по которым должен был думать человек и в соответствии с которыми он должен был жить в этом мире. Просто это не было тотальным контролем, это не было тотальным подчинением воли и разума, но все, что так или иначе могло повлиять на массовое сознание – было схвачено в руках государства, и оно диктовало этим структурам (министерство образования, шоу-бизнес, церковь) свою политику. И так же любой, кто по каким-то причинам усиливался и приобретал какую-либо власть, и мог оказать значительное влияние на сознание людей в стране – сразу же брался на заметку определенными внутренними структурами и все его действия начинали подвергаться цензуре. Таков был западный образ формирования сознания у населения. Не тотальный контроль, а определенная степень свободы, и осторожная, иногда невидимая работа с людьми, и фильтрация любых значимых потоков информации. По-другому государство и не могло действовать, ему необходимо было как-то контролировать и организовывать огромные массы людей, иначе начнется хаос и беспредел. Но иногда оно переступало определенные границы. А еще ему было безразлично, имеет ли человек свою собственную волю или нет, точнее, ему даже было это не выгодно. Ему было выгодно лишь создать иллюзию того, что ты имеешь свою волю. Я это видел, и меня это не могло сильно радовать. Поэтому я занимался тем, чем занимался.

Автор - perfiliev
Дата добавления - 24.01.2012 в 14:42
Сообщение12.

Этап второй – установить с человеком контакт. Установить приятельские отношения и по возможности сделать процесс общения с человеком как можно более свободным. Чтобы человек расслабился и начал тебе доверять. Через свободное непринужденное общение человеку проще объяснить какие-то вещи. Необходимо чтобы человек смотрел на тебя с уважением, но в тоже время мог свободно с тобой общаться. Тогда человек будет более восприимчив к твоим словам, и ты сможешь оказывать на него большее влияние.
Мы провели с Катериной уже не одну репетицию. Потихоньку мы обучали ее каким-то навыкам в музыке и продолжали сильнее сближаться в процессе общения. Между нами устанавливались дружеские отношения, и как это обычно бывает, общение становилось более свободным, исчезали барьеры, которые всегда существуют при первом знакомстве между незнакомыми людьми.
Была очередная репетиция. Я стоял возле комбика с гитарой в руках, висящей на ремне через плечо, и крутил ручки частот, попутно переключая overdrive, пытаясь отстроить звук так, как мне было нужно. Слава сидел в углу за ударной установкой, тихонько постукивая по хэту и ободку “рабочего” барабана. Я сказал ему, чтобы он не играл, наверное, раза три, прежде чем он более-менее успокоился и стал вести себя тише. Мне необходимо было отрегулировать настройки звука, который издавал комбик, а делать это под грохот барабанов было как-то не очень удобно. Слава все же не переставал меня раздражать своими постукиваниями, но так хотя бы было не слишком громко и я, различая звук электрогитары, мог ее как-то настроить.
– Чо, Катя-то седня придет? – спросил я, продолжая крутить ручки и проводя медиатором по струнам.
– М-м… Да, – как-то неуверенно ответил Слава, – Она даже говорила, что какую-то девчонку приведет с собой.
– Даже так?... Не ту, с которой… аха-аха-аха?
Слава усмехнулся, прервавшись в своем постукивании.
– Нет. Там какая-то… с… фотографией увлекается. Думает нас поснимать… Ты ведь не против, если нас поснимают?
– Нет. Пускай поснимает. Только фотки потом пусть нам скинет.
– Ну, само собой.
Я продолжал крутить ручки.
– И чо это за девчонка, которую она приведет?… с… фотографией увлекается, – спросил я еще через несколько секунд.
Ответа не последовало. Только стук одной барабанной палочки по хэту и другой по ободку “рабочего”.
Через пару секунд я повторил свой вопрос.
– Слышь… чо за девчонка-то?
Но Слава видимо окончательно ушел всем своим мозгом в ритмический рисунок.
– Аллёёё…
Я посмотрел на Славу, успевшего уже по ходу дела перенестись в какую-то другую реальность, и покачал головой.
Затем я выкрутил ручку громкости почти на полную, включил примочку, и, не жалея динамика, с силой ударил по струнам.
– Слушай, чо так громко, – оторвался, наконец, Слава от своего постукивания.
– Ты вернулся? – я убавил громкость, – Я говорю – чо за девчонка эта? От куда она?
– Да не знаю я. Знакомая ее какая-то.
В этот момент ему на сотовый пришла sms.
– Вон они идут уже, – произнес он, прочитав сообщение.
Почти в тот же момент в дверь постучались, она с металлическим скрежетом приоткрылась, и в образовавшейся щели на пороге показалась Катя. За ней, робко выглядывая из-за спины, стояла и ее подруга.
– Привет, – сказала Катя, проходя в репетиционную комнату, – Знакомьтесь – это Марина.
Марина тоже прошла в комнату и приветливо сказала:
– Здрасьте.
– Это Костя, – продолжала представлять нас Катерина, – Это Слава.
– Очень приятно, – отозвался я.
Слава в знак приветствия лениво приподнял руку с барабанной палочкой между пальцев.
Я оглядел Марину с головы до ног, так, чтобы мой взгляд на нее нельзя было заметить, тогда, когда никто не видел.
И опять это была девушка, которая не могла произвести на меня впечатление, и вряд ли могла мне серьезно понравиться. Что за не пруха такая. Из всех девушек, которые перебывали в этой комнате с нами на репетиции, и с которыми мы так или иначе общались, и которых мы так или иначе воспринимали, как объект для формирования у них в сознании определенных ценностей и идеалов – ни одна еще не оказалась такой, которая могла бы понравиться мне. То ли у меня были завышенные критерии, то ли такой контингент людей к нам на репетицию приходил, то ли просто так получалось, я не мог понять. В любом случае все срасталось так, что в общении с ними у меня не было личного интереса, а только тот, который имел в себе скрытое значение пропаганды определенных идей.
– Марина увлекается фотографией. Вы не будете возражать, если она поснимает вас? – спросила Катя, – Можно?
– Да, конечно. Какие проблемы?
– Конечно. Почему бы и нет?
Ответили мы со Славой.
– Ну, хорошо тогда.
– Только фотки потом скинете нам. Хорошо? – улыбнулся я, – Там, на флешку, или через инет ваще.
– Ну, уж само собой, – улыбнулась Катя.
Я взял несколько аккордов на гитаре, проверив таким образом, насколько она удовлетворяла моим требованиям настройки.
Катя положила свой маленький рюкзак на стул, затем сняла куртку и повесила ее на какой-то торчащий в стене гвоздик, намекающий на то, что он вешалка.
Марина осмотрела репетиционную комнату и начала готовить свой фотоаппарат для работы.
– Как у тебя дела-то? – спросил я, обратившись к Кате.
– Да ничего, в общем. Щас работаю промоутером. В “кока-коле”.
– А-а-а, в “кока-коле”. У меня чувак знакомый в “кока-коле” работал мерчендайзером, – ответил я, – Говорит – вот там, на работе, ей чуть ли не руки моют, особенно на складе, ее там можно пить сколько угодно, а с собой домой брать нельзя.
– Угу… – как-то с улыбкой кивнула головой Катя, видимо еще не зная о таких нюансах, – Ну и я вот тоже решила устроиться на лето.
– Понятно, – произнес я.
– Так что вот, пока работаю.
– Ясно… Это тоже хорошо.
Катя улыбнулась, потом посмотрела на нас со Славой и сказала:
– Ну чо, сыграйте уже что-нибудь. Мы хоть послушаем.
Я включил на полу примочку, поймал взглядом Славу и кивнул ему головой.
– Давай эту, которую только что играли.
Он отсчитал палками четыре доли, и мы начали свой долбежник, от души прокачивая всю репетиционную комнату и еще те пару метров в радиусе на улице, которые были за железной дверью, обитой изнутри ворсистой тканью.
Пока мы играли, Катя начала прибираться. Хотя ее никто об этом не просил, но видимо женский инстинкт сработал, желание навести чистоту превозмогло понимание того, что ты находишься не у себя дома. Она выбросила в мусорную урну какие-то грязные пластиковые стаканчики и бумажки, поправила покрывало на кресле. Эта репетиционная база сдавалась в основном только для знакомых и широко не рекламировалась, поэтому ее владельцы не всегда утруждали себя наведением в ней порядка, обустроив ее скорее как уютную комнату, а не как рабочую базу, и там иногда бывало немного грязно. Катя прибралась пока мы долбились, успев заглянуть в каждый угол в этой комнате. Вопреки моим еще несформировавшимся, а от того и не совсем правильным представлениям о мышлении лесбиянок, она обладала всеми теми женскими качествами, которые свойственны слабому полу, не успев, может быть, еще растерять их в специфике своего образа жизни, она не превращалась в мужчину, не теряла полностью женственности. Хотя и одевалась как пацанка и явно не утруждала себя размышлениями о собственной сексуальности, или, по крайней мере, просто блокировала в своем сознании эти размышления.
Пока Катя прибиралась, ее подруга Марина начала фотографировать нас в процессе нашей игры. Она делала интересные, как мне показалось, ракурсы, заходя с разных сторон, снимая то меня в полный рост, то мои пальцы на грифе гитары, то уходящий вдаль гриф в перспективе, то выражение лица, точно так же и Славу, долбящегося на барабанах, размахивающего палками, то просто одни палки в воздухе, то удары по тарелкам, или тупо ударную установку. Мне показалось, что она действительно знала свое дело и правда умела фотографировать. Я интуитивно начинал работать на камеру, подстраиваясь под объектив, принимая именно те положения тела и двигаясь именно так, как думал, что будет красиво. Я привык вести себя на сцене и рефлекторно начинал играть, как актер, или какая-нибудь модель, не расслабляясь в уютной обстановке, а включая все свое тело и разум в состояние напряжения.
Мы проиграли свою тему, я ушел в затихающую каденцию и плавно закончил под легкий стук барабанных палочек по “райду” (тарелка на ударной установке).
– Круто, – с улыбкой сказала Катя, – Вас наверно на улице реально слышно было.
– Надо дверь, наверное, поплотнее закрыть, кстати, – заметил я с улыбкой, – А то там прохожие наверно пугаются.
Марина переключилась с нас на интерьер комнаты, снимая на фотоаппарат обстановку, обитые войлоком стены, аппаратуру и инструменты.
– Ну что, все здесь прибрала? – с улыбкой спросил я Катерину.
– Тут бы еще мусор вынести и пропылесосить, пыль протереть, – посмеялась она.
– Ну… это, я думаю, уже скорее забота владельцев базы.
– Тут грязно на самом деле.
Я только пожал плечами.
– А ты, Марина, давно занимаешься фотографией? – начал я потихоньку включать эту девушку в процесс общения.
– Ну… где-то… несколько лет, – скромно ответила она, фотографируя висящий на стене плакат.
– А сама этому обучаешься, или тебя кто-то учит?
– Ну, в основном сама, читаю литературу всякую разную… в Интернете смотрю информацию, на форумах общаюсь.
– Понятно, – кивнул я головой, – А у нас, кстати, щас проходят где-нибудь в городе выставки каких-нибудь фотографов, не знаешь?
Марина немного оторвалась от фотоаппарата и, выпрямившись после съемки какого-то темного угла, задумалась.
– Ну… к нам на следующей неделе один фотограф приезжает со своими работами.
– Да?… Хм… Так-то интересно было бы сходить посмотреть.
– Ну, я, возможно, смогу билеты достать, – ответила Марина.
– Правда? Даже так? Это было бы замечательно. Я хоть схожу, наконец, на фотовыставку, – произнес я.
Затем я посмотрел на Славу, тихо сидящего за ударкой в углу.
– Ну чо, упырь, пойдем на выставку?
Он как-то так улыбнулся, не цинично, но с каким-то таким видом, типа “Какая еще нафиг фотовыставка, чувак”.
– Ну, мы если что, и сами билеты купим, нам главное сообщить, где и когда она будет проходить, – сказал я.
– Хорошо, – кивнула головой Марина.
Мы снова переглянулись со Славой и решили, что пора сыграть еще что-нибудь.
– Давай эту тему, – произнес я, начиная фигачить в фанковском ритме первый аккорд, – Щас сыграем и потом начнем тебя мучить, – обратился я уже к Кате.
– Я уже готова, – ответила она, улыбнувшись.
И мы снова начали долбиться, только наполняя комнату уже не альтернативным металлюжным “мясом”, а танцевально-веселыми фанковскими ритмами. Слава долбился так, что у меня реально звенело в ушах, и мне казалось, что не примоченная гитара звучит немного тихо.
Марина сделала еще несколько снимков, после чего решила просто посмотреть и послушать, как мы играем, периодически обращаясь к Кате, о чем-то с ней разговаривая. А Катя, кажется, чувствовала себя довольно расслабленно, немного пританцовывая, она ходила по комнате, разглядывая всякую ерунду, валяющуюся в углах. Заканчивая играть песню, я обратил внимание на то, что она заинтересовалась деревянной дверью в стене, за которой даже я не знал, что там находится.
Мы закончили на первую долю, обрушив на нее всю мощь моего последнего аккорда и синхронных Славиных ударов по обеим тарелкам и бочке.
Я взял со стола какую-то ткань и кинул ей в Славу.
– На, накройся. Ты орешь как не знаю кто. Я себя не слышу.
Слава развернул ткань и накинул ее на “рабочий” барабан, чтобы он производил меньше шума. И хотя его звук от этого менялся и становился более глухим, но видимо только так можно было бороться с грохотом, который производил мой барабанщик.
Катя указала на деревянную дверь в стене, рядом с которой стояла, и спросила:
– А что там находится?
– Там вроде бомж какой-то живет, – ответил я после небольшой заминки.
– Правда?
– Абсолютно.
– А можно посмотреть?
– Ну, только если он против не будет.
– Ну, мы его спросим.
– Ну тогда ладно… Только повежливее с ним.
– Конечно.
Катя со скрипом открыла деревянную дверь, и они с Мариной исчезли в темной комнате, в которой реально не было освещения.
Мы со Славой переглянулись с улыбками на лицах.
Через несколько секунд девчонки вылетели с визгом из темной комнаты, а я заметил в руках у Кати зажигалку.
– Там правда бомж валяется! – с выпученными глазами выкрикнула она.
– Чо серьезно?
– Да. Сам посмотри.
– Афигеть.
Я подошел к двери и заглянул в комнату.
– Где?
– Да вон он лежит!
Катя сунула мне зажигалку.
– Возьми вон подсвети.
– Давай… О-о-о, как же я давно уже не держал в руках зажигалку, – ответил я, сжимая в ладони эту красную полупрозрачную пластмассовую коробочку, внутри которой плескалась горючая жидкость.
Я щелкнул большим пальцем по шестеренке, и, проведя перед собой образовавшимся огоньком, осветив пустую комнату, осмотрел углы.
– Точно! Вон он лежит! – громко прошептал я, остановившись на одном из углов, в котором валялась какая-то старая фуфайка.
– Я же говорю.
– А-а-а! Жесть!
– Да ваще п^#!$ц.
– Он хоть дышит? Он живой, нет?
– Не знаю.
– Ладно, пошли отсюда.
Мы вышли из этой комнаты и закрыли дверь.
– Там реально бомж валяется, – произнес я с выпученными глазами, обратившись к Славе.
Он покачал головой с видом, типа, “Чо за детский сад”, и ответил:
– Ладно, давай играть уже.
В общем, на репетиции складывалась легкая полушуточная обстановка, расслабляющая и делающая процесс общения более свободным. Прикалываясь между собой, мы раскрепощались и начинали сильнее сближаться, со временем так же привязываясь друг к другу, и переходя на новый уровень отношений. Это было важно. Теперь Катя воспринимала нас не только как профессионалов своего дела и своих учителей, но и как хороших приятелей.
Мы проиграли еще несколько песен. Катя, кажется, окончательно расслабилась в создавшейся обстановке и чувствовала себя довольно свободно. Она откопала где-то в углу какую-то заныканную недопитую бутылку водки, не самой дешевой, кстати, и, давясь от смеха, продемонстрировала ее нам.
– Лучше не пей! Ты не знаешь, что там может быть! Даже мы не знаем! – прокричал я сквозь грохот барабанов и примоченной электрогитары.
– Вы же не пьете! – заметила она.
– Это же не наша база! – ответил я с улыбкой.
Катя, постебавшись, убрала бутылку обратно, а я продолжил концентрировать внимание на своей партии во время игры.
Походив еще немного по комнате, в надежде обнаружить в ней еще что-нибудь интересное, пока мы фигачили одну и ту же тему, Катя наконец-то все же успокоилась и, усевшись в старое кожаное кресло, упертое из какого-то концертного зала, закурила. Марина, закончив переводить пленку на нашу репетицию, упаковала обратно фотоаппарат и тоже села на кресло рядом со своей подругой. Пока мы долбились, они сидели и разговаривали между собой, затирая за какие-то темы, смысл которых сложно было уловить сквозь грохот наших инструментов, и получалось, что у нас здесь складывалось таких как бы два мира, объединенных все же в нечто одно целое.
Так мы проводили время, играя свои музыкальные темы, по двадцать-тридцать минут, потом заканчивая их и прерываясь на общение.
В этот раз Катерине не получилось поиграть на гитаре. Процесс обучения отнимал достаточно много времени, а мы итак уже не мало растеряли его на этой репетиции. Да и сама Катерина не горела большим желанием обучаться игре в этот день. Видимо неохота было напрягаться, смазывая впечатления от нашей тусовки. Вместо электрогитары мы на последние полчаса дали ей один барабан, сняв его с ударной установки. Она сидела и долбилась по нему палками, пытаясь попадать с нами в такт – это было тоже полезно, развивало чувство ритма.
Проведя так в репетиционной комнате около трех с половиной часов, и подойдя уже к осознанию того, что наш мозг не в состоянии больше адекватно воспринимать какие-либо музыкальные гармонии, а тело всеми своими конечностями рвется поближе к дому – мы решили, что на сегодняшний день будет достаточно, и начали потихоньку собираться. Марина ушла немного раньше, не дожидаясь нас, и оставив нас с Катей втроем.
Мы вышли на улицу и стояли там какое-то время, разговаривая и ожидая, пока Кате позвонит какая-то подруга, и она решит, наконец, в какую сторону она поедет. Был прекрасный прохладный апрельский вечер, мы ловили кайф от самих себя и от свободного общения, перлись за всякую ерунду, и утопали в собственной раскрепощенности. Постояв некоторое время в ожидании, мы со Славой начали махаться пакетами, в которых у нас были вещи. У Славы был рюкзак, пакет был у меня. Помахавшись так некоторое время под визг Катерины и остановившись после того, как поняли, что Слава слегка долбанул свой плеер, который у него был в боковом кармане рюкзака, мы перешли на более спокойное общение. Вскоре Катерине позвонили, она попрощалась с нами и ушла в одну сторону, а мы со Славой побрели в другую, вспоминая и перетирая со смехом те моменты, которые сегодня имели место быть на нашей репетиции.
Вот так в свободном общении мы сближались с нужным человеком (в данном случае это была Катерина) и, переходя на новый уровень отношений, становились для него хорошими приятелями, с которыми ему было весело и интересно общаться, и так – наши слова, сказанные в тот или иной момент времени, начинали приобретать для него даже большее значение, чем тот поток информации, который он поглощал просто от куда-то из радио или из телевизора.

Надо заметить, таким образом с молодежью работают не только церкви, но и различные организации, в том числе и террористические, вербующие солдат в свои армии. Так работают секты, собирая себе адептов, и просто отдельные личности готовят себе единомышленников. Установить с человеком контакт, понравиться ему, перейти на свободное общение, затем построить приятельские отношения, сделать так, чтобы он к тебе привязался и начал доверять – и тогда ты сможешь влиять на него. А если все провернуть очень грамотно – то со временем ты сможешь и управлять им, манипулируя его сознанием, и детерминируя его поступки.
Я конкретно – не занимался такими вещами. Мне не нужна была манипуляция человеком, чтобы заставить его что-то делать. Я не готовил его для какой-то работы и не делал из него зомби. Мне не нужна была армия солдат. У меня были определенные границы, которых я никогда не переступал. Я лишь оказывал на человека определенное влияние, компенсируя то воздействие, которое на него уже было оказано в системе государства и общества – то воздействие, которое превращало его в марионетку и делало послушным, а потом вело на убой или использовало в каких-то своих целях. Я аннигилировал это воздействие, разрушая стереотипы и предвзятости, которые ему понастроили в течение его жизни. Я формировал у человека понятия о моральных и нравственных ценностях и правильные представления о семье. Для меня все определялось тем, какое зло может принести человек в этот мир. Такие вещи как разврат, супружеская измена, ксенофобия, злоба и ненависть к каким-то определенным категориям людей, безответственность, эгоизм, стремление к успеху за счет других людей, алчность, циничное отношение к человеческой жизни и не уважение к окружающим – эти вещи для меня являлись очевидным злом. И в этом для меня было отличие от простых традиций – другие критерии зла. Еще я считал очень большим злом, когда человек становился бараном в обществе и, теряя свободу мысли, превращался как раз в того самого зомби, которых готовила государственная система, а так же социальная среда, и иногда даже церковь. Если человек переставал свободно мыслить и становился всего лишь винтиком в одной большой механической структуре, превращаясь в безропотного исполнителя чьей-то воли – это так же было сигналом для меня, чтобы я обратил на это внимание. Другими словами я не хотел, чтобы люди превращались в быдло и бездумных рабов. Человек должен уметь сам анализировать окружающую его реальность и принимать решения, делая свой собственный выбор, а не соглашаться с тем, что за него уже кто-то решил.
Еще раньше меня раздражали идеи патриотизма, так сильно навязываемые государством. Потому что патриотизм это всего лишь способ управления людьми, не больше не меньше, а его высокие идеи безосновательны – человек всегда будет больше заботиться о себе и своих близких, а не о каких-нибудь там незнакомых людях, которых он никогда не видел, пусть даже и живет с ними в одной стране. А гордиться тем местом, где ты вырос, гордиться тем, что от тебя абсолютно не зависело, и ради чего ты лично не потратил ни толики своих усилий – для меня это было глупо. Я понимаю, когда человек гордится тем, что он сам построил (например, если он сам строил свой город). Но как можно гордиться тем, что ты просто тупо родился в каком-то месте – это бред. Родился бы ты где-нибудь в Гондурасе – гордился бы Гондурасом. Ну и где здесь правда? Ее здесь нет. Кто-то хвалит Гондурас, кто-то деревню Пупырловка. И каждый гордится своим болотом. Кто-то скажет мне, что я не понимаю сути патриотизма. Я понимаю суть патриотизма. Любой патриот, с которым я общался, всегда в результате все выводил к тому, что “наше – самое лучшее”, либо к тому, что ты кому-то что-то обязан (если это не правильное понятие патриотизма, то тогда это очень забавно, потому что так мыслят 90 % патриотов). В этом нет правды. Человек изначально никому ничего не обязан. Он при рождении ни у кого ничего взаймы не брал и приходит в этот мир не по своей воле. А если государство не в состоянии даже защитить своего гражданина, причем от произвола собственных же чиновников – то нечего и предъявлять. Долг – это когда что-то дают взаймы. Российское государство никогда никому ничего не давало. И даже бесплатное образование, о котором оно кричит на каждом шагу – всего лишь иллюзия, так как государство само создало ту систему, в которой человек без образования будет неприспособленным к жизни. Так почему за создание этой бездушной системы естественного отбора должен платить сам человек? Все это лишь способ управления огромными массами людей, чтобы власть имеющим заставить своих рабов что-то делать. Меня всегда это возмущало, однако немного позже я понял, что идеи патриотизма в определенной степени все-таки должны прививаться человеку с раннего возраста – это способ организовать людей. Патриотизм – еще один элемент системы контроля, удерживающий страну от хаоса и беспорядка. Государству приходится как-то управлять массами – по-другому никак. Если ими не управлять – начнется беспредел. Не все системы контроля стоит разрушать. Патриотизм должен быть, но в определенных дозах. Если он начинает отуплять людей и делает их послушными исполнителями любого зла, машинами для убийств – это повод для того, чтобы лично мне присмотреться к такому патриотизму, и подумать, как бы снизить его воздействие на людей. Нацисты в третьем рейхе тоже были патриотами своей страны. Так где здесь правда? Ее здесь нет. Это всего лишь элемент системы контроля. Но патриотизм должен быть, чтобы страна не скатилась в хаос. Не все элементы системы контроля нужно разрушать. Здесь я наблюдал баланс, который необходимо было сохранять.
В этом я шел против государства, так как государству нужны были просто послушные рабы. Государству нужно было, чтобы люди просто безропотно исполняли его волю, не задумываясь ни о причинах, ни о последствиях. Когда по каким-то соображениям такая политика становилась не выгодной – государство создавало иллюзию свободы, ослабляя некоторые реакции связи своей власти, и тогда государство начинало говорить о демократии. Оно периодически ужесточало и ослабляло свой контроль за человеческим сознанием, тоже пытаясь найти некоторый баланс, выгодный в каждой конкретной ситуации и временном контексте. Все разговоры об устроении демократического общества – всегда были лишь очередной разводкой. На примере США видно, что это такая же идеология, как и коммунизм в свое время в СССР – за громкими высокопарными словами и за теми понятиями, истинный смысл которых уже давно потерялся, скрывалась тирания.
Как человек, пытающийся оказать влияние на этот мир, я видел, как работает государство и как оно формирует свои, нужные ему, принципы мышления у людей. Оно определяло для человека некоторую степень свободы, при которой человек чувствовал себя не таким ущемленным в правах и ограниченным, каким могло показаться на первый взгляд. И эта определенная свобода на самом деле сохранялась. Но в то же время государство формировало через средства массовой информации, через культуру, через шоу-бизнес, через системы образования и науки, и здравоохранения, а так же через религиозные организации, именно такой образ мышления, который ему – государству – был выгоден, и закладывало свои принципы, по которым должен был думать человек и в соответствии с которыми он должен был жить в этом мире. Просто это не было тотальным контролем, это не было тотальным подчинением воли и разума, но все, что так или иначе могло повлиять на массовое сознание – было схвачено в руках государства, и оно диктовало этим структурам (министерство образования, шоу-бизнес, церковь) свою политику. И так же любой, кто по каким-то причинам усиливался и приобретал какую-либо власть, и мог оказать значительное влияние на сознание людей в стране – сразу же брался на заметку определенными внутренними структурами и все его действия начинали подвергаться цензуре. Таков был западный образ формирования сознания у населения. Не тотальный контроль, а определенная степень свободы, и осторожная, иногда невидимая работа с людьми, и фильтрация любых значимых потоков информации. По-другому государство и не могло действовать, ему необходимо было как-то контролировать и организовывать огромные массы людей, иначе начнется хаос и беспредел. Но иногда оно переступало определенные границы. А еще ему было безразлично, имеет ли человек свою собственную волю или нет, точнее, ему даже было это не выгодно. Ему было выгодно лишь создать иллюзию того, что ты имеешь свою волю. Я это видел, и меня это не могло сильно радовать. Поэтому я занимался тем, чем занимался.

Автор -
Дата добавления - в
perfilievДата: Вторник, 24.01.2012, 14:44 | Сообщение # 122
Поселенец
Группа: Островитянин
Сообщений: 135
Награды: 0
Репутация: 3
Статус: Offline
13.

В этом мире можно пострадать по трем причинам. Можно пострадать за правду – приняв правильное решение и объявив войну с несправедливостью. Можно пострадать по случайности – просто потому что, ну, вот как-то вот так получилось, а ты рядом оказался. А можно пострадать за зло, которое ты сам когда-то совершил. Причем, страдая за правду, ты всегда будешь осознавать, что тебе в действительности нечего стыдиться, и когда-нибудь тебя будут прославлять как героя. Страдая по случайности, ты всегда будешь осознавать, что кто-то за твои страдания должен рано или поздно тебе же заплатить. А, страдая за зло, ты всегда будешь осознавать, что твои страдания – это всего лишь закономерность – всего лишь наказание – возмездие – всего лишь восстановление гармонии и баланса, восстановление равновесия, восстановление справедливости. Кто-то может сказать: “Нет никакого равновесия”. Нет, есть. Это как с маятником: теоретически при отсутствии внешних, диссипативных, консервативных или других каких-либо сил, можно вывести маятник из состояния равновесия, и он в него никогда уже не вернется. Но это только в теории. На практике же оказывается, что всегда существуют силы, которые действуют на маятник, и которые рано или поздно, но вернут его в состояние равновесия. Нарушая баланс всегда нужно понимать – баланс будет восстановлен любой ценой. И чтобы что-то получить, нужно сначала что-то отдать. Но, как известно, отдавать долги намного менее приятное занятие, чем получать их.
Осознание несправедливости причиняет боль – производит в душе резонанс. Это как рефлекс – отчасти безусловный, отчасти – выработанный. Многие люди утверждают, что справедливости, как таковой не существует. Но – во-первых, мы уже о ней говорим, а во-вторых, – осознание отсутствия несправедливости всегда будет причинять человеку боль, а боль – наиболее значимая сущность во вселенной и, как известно, самый верный способ заставить человека что-то делать. Ты поймешь, насколько реальна справедливость, когда кто-то потребует от тебя ее восстановления.
Мне никогда не было сильно жалко женщин, которые решились пойти на аборт – и в результате как-то так получилось, что им удалили матку. Не хочешь иметь ребенка – не будешь иметь его. Конечно, я всегда понимал, что ситуации в жизни бывают разные – в том числе и очень сложные, бывают и изнасилования, и невозможность выносить плод, и вероятность смерти матери при родах, и даже внематочная беременность. И в каждой ситуации необходимо действовать по-разному. Но есть одна истина: чем проще твоя жизненная ситуация, тем сложнее тебе будет оправдаться потом за принятое тобой решение. А одной из основ греха всегда была неизменная мерзкая черта человеческой сущности – попытка построить свое счастье за счет другой жизни.
Безусловно, человек часто страдает и от принятия казалось бы правильных решений. И даже поступая благородно и в соответствии с понятиями справедливости – терпит потом от этого зло. Но все же это лучше, чем пострадать за неправильный поступок. Потому что страдание за преступление – это есть возмездие, это наказание и это то, как должно быть, и здесь нет места жалости или сочувствию. А страдание за правду – это то, чего быть не должно, и рано или поздно за это придет компенсация. И, как в залог этой компенсации, на земле всегда остается чувство горечи и обиды – чтобы никто никогда не смог забыть того, что где-то здесь произошла ошибка, где-то здесь произошла несправедливость – и когда-нибудь ангел, а возможно, и Сам Бог спустится на землю и исправит эту ошибку. И не утихающая боль и резонанс в душе, который производит осознание несправедливости – нужны всего лишь для того, чтобы ангел смог найти дорогу.

Мы со Славой сидели вечером на скамейке в каком-то сквере, и тихо-мирно, никого не трогая, обсуждали боевые действия, недавно начавшиеся и уже успевшие закончиться на Северном Кавказе. Маленькая страна, власть в которой, аккуратно была установлена супер-пупер-мупер мировой державой США, решила вернуть себе назад территорию, жители которой по определенным соображениям некогда отделились от этой маленькой страны и установили свое собственное управление. По крайней мере, так нам преподносили эту историю средства массовой информации. У меня не было своего мнения на этот счет, так как я был слишком далеко и реально не знал, что там на этом Кавказе происходило. Тем более я не знал, что происходило в кабинетах глав государств и министров, и какая реально ведется политика. Очевидно, что Россия, имея во всем этом какие-то свои интересы, не хотела позволить маленькой стране, вернуть назад себе эту территорию, видимо, у России были на нее какие-то свои планы. Начался конфликт интересов. Средствами массовой информации это преподносилось, как стремление США подобраться поближе к российским границам, используя для этого в качестве предлога интеграцию на Кавказе. Я действительно не брался судить о том, что же происходило на этом Северном Кавказе и у кого какие были интересы. Я не доверял СМИ и тем более тому, что говорили политики, но по каким-то причинам я больше склонялся к той точке зрения, которая преобладала в нашей стране, хотя опять же, к суждению обо всех этих событиях подходил с большой осторожностью. Я знал, что политика редко бывает чистой, и что все правители, ища какой-то собственной выгоды, всегда готовы поступиться жизнями сотен и тысяч… и даже миллионов своих людей.
Я сидел на скамейке в согнувшемся положении, с засунутыми в карманы куртки руками, и тупо смотрел прямо перед собой в одну точку, не имея при этом особого желания отражать что-либо, что происходило вокруг меня в радиусе дальше, чем на пару метров.
– Реально, не закончилась бы щас эта война – свалить бы на нее, отвлечься хоть от всего этого дерьма, от всех этих проблем, которые здесь, – произнес я.
– Думаешь, там всякого дерьма меньше? – ответил Слава после некоторой паузы.
– Хм… фиг знает, – пожал я плечами, – Там хоть как-то понятно, война, там, сражаешься за что-то. А здесь чо? Быдлятник какой-то. Люди себя ведут как говно последнее. На Пасху все бухие валяются под заборами в собственной же блевотине и кричат при этом “Христос воскресе”… Причем православная церковь – как будто ваще не существует этой проблемы, чисто, как будто бы ее нету, все прекрасно, и так и надо Пасху отмечать. Всякие чмыри ходят, наркоманы… лесбиянки… ха-ха-ха…
Здесь мы со Славой заржали.
Я сделал паузу, потом глубоко вздохнул и продолжил:
– Всякая хрень постоянно. Какие-то внутренние конфликты. Какие-то запары. Нервы. Задолбала меня нафиг эта бессмысленная тупая жизнь. Я здесь постоянно как на войне на какой-то… По ночам, короче, кричу часто. Кошмары всякие снятся, постоянно ору по ночам… просыпаюсь от собственного крика.
Слава как-то понимающе улыбнулся.
– Ты нормально ночью спишь?
– Я?… да… нормально, – как-то растерянно ответил он.
– А я ни фига, – сказал я, – У меня проблемы со сном. Еще и кошмары. Задолбала меня эта религия со своими проблемами. Столько дерьма, короче, от этого мира. Все достало.
Наступила пауза.
– Чисто какие-то такие эмоциональные какие-то проблемы… – продолжал я говорить, – Какие-то внутренние конфликты постоянно… невроз, короче… еще всякая хрень… задолбало меня это… У меня башка взрывается… – я сделал жест рукой, проиллюстрировав как примерно взрывается моя башка, – Постоянный страх здесь какой-то… Блин…
– Думаешь там, на войне, меньше страха… – как-то риторически с вопросительным оттенком произнес Слава, – Считай, там постоянно стреляют, повсюду кровь, оторванные конечности валяются… люди горят… опасность …
Я вдохнул носом воздух.
– Там другой страх. По-другому как-то все равно. Хотя конечно я не знаю… Но по-другому как-то все должно быть… И я нахрен лучше предпочту на войне сдохнуть, когда мои кишки на гусеницы танка будет наматывать, чем в этом сраном быдлятнике гнить, – ответил я, – Все равно там как-то сражаешься за что-то. А тут чо?… Чо тут делать, короче? Чо за страна? Все бухают. Все мочат друг друга, насилуют. Всякие уроды по улицам ходят. Тоже самое. Куски говна на Мерседесах по дорогам разъезжают. Никаких понятий о чести. Чисто одни только воровские какие-то понятия. Все, короче, по воровским понятиям живут… Мразь, нахрен… Чмо последнее… Блин… Чо тут делать ваще… – произнес я, зевая на последней фразе, с каким-то цинизмом и одновременно усталостью, – Люди превратились в зверье, ведут себя как бараны все.
Слава вздохнул.
– Так и хочется сдохнуть, – заключил я.
– И не говори, – понимающе произнес Слава.
– Не хочу, чтоб мои дети здесь жили в этом дерьме.
– Угу, еще фиг знает, чо здесь с ними будет. Какие-нибудь ублюдки левые зарежут на улице чисто по пьяни, – сказал Слава.
– Вот я и говорю… Как ваще здесь детей расти? – я не понимаю…
Наступила пауза. Я снова глубоко вздохнул.
Затем я улыбнулся и решил вдруг провести небольшой анализ.
– А знаешь, почему я так рассуждаю – что лучше на войну пойти сдохнуть, чем здесь в этом дерьме гнить? – сказал я, немного прищурившись и как-то под наклоном подняв свою голову к пасмурному небу, – Ведь я реально на войне никогда не был, и не совсем разумно мне так спокойно о ней рассуждать. Но знаешь, почему я сейчас все так говорю? Знаешь, почему мне так кажется? Почему у меня такие чувства возникают? Чисто с психологической точки зрения?
– Хм… Нет, – ухмыльнулся Слава.
– Потому что вот это постоянное напряжение эмоциональное, которое здесь. Постоянный вот этот страх. Постоянные стрессы какие-то, нервозность. Какие-то внутренние конфликты. Неудовлетворенность жизнью какая-то. Вся эта хрень, короче, накапливается, игнорируется, запихивается туда поглубже в самую жопу, а потом в один прекрасный момент сознание догоняет, что нужен какой-то выход всем этим эмоциям. То есть, короче, это напряжение – оно достигает такого пика, такой концентрации, когда уже… просто так не может держаться внутри, нужен какой-то… выплеск, короче. Как-то это должно выйти. Накапливается усталость. И сознание видит вот в такой вот войне, когда мочилово, там, смерть, бой – видит чисто как бы выход для себя определенный в плане эмоций. Именно эмоциональный выход. Когда не надо будет уже ни за что париться, на все уже пофигу – чисто пойти и сдохнуть, чтоб тебя замочили. Все просто.
– А если там калекой сделают, – заметил Слава, – Чисто ногу оторвет, или снесет пол башки с лицом, останешься таким дурачком каким-нибудь или станешь уродцем …
Я снова зевнул.
– Справедливое замечание, – ответил я, – Так-то да… Это-то нафиг надо… Это базару ноль – нифига не прикольно будет… Как после этого жить еще… – произнес я, утвердительно покачивая головой, как бы соглашаясь с той мыслью, которую хотел донести Слава.
Затем я снова вздохнул и произнес:
– Так-то, реально – сидеть, рассуждать здесь об этой войне, ни разу на ней не был, считай. Чо там на самом деле ваще – фиг знает, – согласился я, – Но я просто здесь реально уже запарился во всем этом жить… Думаешь, хоть пойти куда-нибудь на войну умереть что ли. Все равно, что здесь делать… Я здесь постоянно, как на войне на какой-то.
“Нездоровые, наверно, мысли гуляют по моему переклиненному сознанию” – отметил я вдруг про себя.
– Смотри, – вдруг ухмыльнулся Слава.
Я оглянулся по сторонам и заметил на горизонте троих каких-то хмырей, ровненько так приближающихся к нашей скамейке. Самый первый из них, бодрым шагом направлявшийся в нашу сторону и видимо ведущий за собой остальных двух, был одет в короткую черную кожаную куртку, синие джинсы, с немного подогнутыми штанинами снизу, в тяжелых ботинках и был лысый, другой – просто с короткой стрижкой в черной матерчатой куртке без воротника и черных джинсах, третий, самый последний, так же в черных джинсах и в балахоне с натянутым на голову капюшоном, шел сзади.
– Чо за ошпарки? – произнес я.
– Дак я и говорю, – ответил Слава.
– Фашисты что ли?
– Да фиг знает?
Я пригляделся.
– И чо?... Чо за маскарад? С хэллоуина что ли идут?
Слава ухмыльнулся.
– Какие страшные прям. Аж понты из жопы торчат.
– Кажется, они к нам идут.
– И чо им надо?
– Фиг знает… Может прикурить хотят.
Я посмотрел и заметил, что парни были немного помладше нас.
– Слушай, может они просто с детского утренника сбежали, не успели костюмы снять?
– Ага, подрабатывают в клубе аниматорами… Сегодня была тематическая вечеринка.
– По-любому.
Парни подошли с грозным видом и, встав перед нами, начали на нас смотреть. С одной стороны мне стало страшно, с другой – было несколько забавно.
Мы со Славой переглянулись с легкими улыбками на лицах.
Я кивнул головой как бы интересуясь “Чо надо, упыри?”
– Вы антифа? – высоким звонким напонтованным голосом спросил тот, что был лысый и в синих джинсах.
– Чёёёё? – ответил я.
Пауза.
– Я говорю – вы антифа? – еще более напонтованным голосом повторил лысый.
– Чо глухой что ли? – произнес одновременно тот, что был в балахоне с капюшоном, натянутым на голову.
Я подумал, что эти ошпарки парни конкретные и изначально настроены на веселое времяпрепровождение, возможно даже с танцами.
– Слышь, тебя кто так с людьми учил разговаривать, – ответил я сначала ему, а потом переключился на лысого: – Какой антифа? Чо ты несешь?
– Ты не груби, а, – вставил свое веское слово третий, с короткой стрижкой и куртке без воротника.
– То есть вы не антифа? – переспросил лысый.
– Я ваще не понял, о чем ты говоришь, – ответил я.
Лысый покачал головой и слегка оглянулся по сторонам.
– А закурить есть? – с предъявой грубо спросил тот, что в балахоне, спросил так, как будто я задолжал ему закурить тысяч на десять еще и с процентами.
– Нет, мы не курим, – таким же понторылым тоном ответил я.
– А чо это вы не курите? – грубо, причем даже без тени улыбки, серьезно спросил тот, что в балахоне.
– А чо это ты так интересуешься? У тебя комплексы что ли?
– Чо ты сказал?
– Слышь, ты не груби, а, – повторил тот, что был в куртке без воротника.
Лысый вытащил руку из кармана куртки и, как останавливающий знак, приставил ее тыльной стороной ладони к груди того, который был в балахоне с капюшоном.
– То есть вы не антифа? – снова спросил он.
Я осознал, что меня несколько задолбало отвечать на один и тот же его вопрос, еще я понял, что его это тоже больше уже не удовлетворяло, поэтому на всякий случай вытащил руки из карманов и, потерев пальцами глаза, сложил их в замочек между колен.
– Какой антифа ваще? Ты с чего взял, что мы антифа? – ответил я.
– Мне так показалось, бл%@ь, – грубо с понтами произнес лысый.
– И чо, что тебе показалось? Мне тоже много чего в этом мире кажется. Но это ведь еще не значит, что это соответствует действительности, правильно? – я продолжал говорить спокойно, стараясь не повышать голос.
Лысый ухмыльнулся.
– Чо самый умный, да?
– Да, я умный. Тебя чо, это напрягает?
Кажется, это могло уже стать поводом для ссоры.
– Слышь, ты не груби, я сказал, – услышал я снова от того, который был в куртке без воротника.
– Да я понял уже, понял, что не надо грубить, – заверил я этого мудака, глядя ему в глаза.
– Ты чо, а…
– Парни, вам чо надо? – спросил я, оглядев всех этих троих ошпарков.
– Ни чо, бл%@ь! – конструктивно ответил тот, что был в балахоне.
– А чо у тебя костяшки сбиты? – спросил лысый. Очевидно, что он был из них самый инициативный и вел свою линию разговора.
Я посмотрел на свои костяшки на правой руке. Внимательно так посмотрел. Рассмотрел их под разными углами, чуть наклонив голову. Отметил про себя как играется свет на коже, сквозь которую виднелись синяки. Сжал руку в кулак, потом разжал и посмотрел, чуть отодвинув от себя. Потом тоже самое проделал с левой рукой. Да, костяшки действительно были немного деформированы и с синяками.
– И чо? – спросил я, наконец, лысого, посмотрев на него.
– Бл%@ь, ты довы#%$@!ся щас, – со злостью произнес тот, что в балахоне.
– Ты чо сделал вывод, что я антифа только из-за того, что у меня костяшки сбиты? – спросил я лысого.
– Допустим! – ответил он вызывающим понторылым голосом.
– Дак ты не правильный вывод сделал, – сказал я.
– Да мне по#&й!
– Вот, а мне тем более насрать, – ответил я.
– Ты чо там… – только вылез тот, который был в балахоне с капюшоном, но лысый сразу остановил его.
– Ты знаешь, кто мы такие? Мы санитары леса. Мы очищаем эту страну от всяких черножопых ублюдков и жидов, – сказал он.
Я оглянулся на Славу.
– Да мне похрену, кто вы такие. Ты хочешь, чтоб я тебе памятник поставил что ли? Сам себе памятник иди поставь.
– Нет. Я просто хочу тебе уе&@ть.
– Да мне похрену чо ты там хочешь. Ты мне о всех своих желаниях щас будешь тут рассказывать?
Лысый заулыбался.
– Нет. Я просто тебя вы%$у.
Я ухмыльнулся.
– И чо, я тебя испугаться должен?
– Чо ты лыбишься, бл%@ь…
– Ну все, – произнес лысый, сжимая по очереди свои костяшки, хрустя пальцами.
Мне всегда хотелось замочить какого-нибудь фашиста. Такая своего рода программа минимум что ли для любого мужчины – наряду с такими задачами как родить сына, разменять двухкомнатную квартиру и посадить бонсай. На мой взгляд, нет большего дебилизма, чем просто так ненавидеть и убивать людей только за цвет кожи, да еще и возводить это в рамки какой-то сраной идеологии на уровне расового превосходства. Я тоже ненавидел нацистов хотя они и были люди, но я ненавидел их не просто так – а за то, что они все меньше становились похожи на людей и превращались в зверье. Есть такое понятие как возмездие и восстановление справедливости. Но конечно в данном случае мне было сложно представить как здесь и сейчас может произойти возмездие. Я понимал, что, скорее всего, нас здесь сейчас просто похоронят, если только я не смогу морально унизить этих ошпарков так, что они загнутся от комплекса собственной неполноценности, испугаются и убегут. Но этот вариант развития событий мне почему-то представлялся маловероятным.
Предупреждая атаку этого лысого хмыря, я первый нанес ему удар в пах, затем, резко встав в полный рост, вынес все свое тело с левой рукой под его челюсть и добавил правым локтем в голову куда придется. К моему удивлению он тут же упал на спину на землю. Его ошибка изначально заключалась в том, что он стоял ко мне слишком близко – на расстоянии удара. Странно, что он об этом не подумал. Теперь он лежал на земле, зато двое его друзей стояли передо мной и они были явно не слабее меня. Слава тут же резко соскочил с места, и началась драка. Как я и думал, лысый довольно быстро поднялся и был очень зол, и явно хотел восстановить свое уязвленное самолюбие. Концентрируясь на бое с одним противником, и получая при этом удары, казалось бы, ниоткуда, я начинал понимать какое все же преимущество дает численное превосходство. Нас бы со Славой наверное так и похоронили бы здесь, и справедливость уж явно не восторжествовала бы, если бы в какой-то момент времени я не услышал голоса:
– Тихо-тихо, парни. Чо случилось? Какие проблемы-то?
И чья-то мощная рука отодвинула меня в сторону:
– Вы чо тут устроили? Чо за рамсы?
Трое каких-то мужиков разняли нас и теперь стояли немного между нами, интересуясь, что тут происходит. Им было уже лет за тридцать и они были достаточно внушительных размеров. Учитывая, что те трое фашистов были даже помладше нас со Славой, авторитет этих дяденек, в том числе и возрастной, был как нельзя кстати.
– Парни, чо случилось? – спросил один из них, тот, который стоял сейчас ближе всего ко мне.
Задыхаясь и претерпевая боль в некоторых местах на теле, я сплюнул на землю и сбивчиво, но со злостью произнес:
– Скинхеды ублюдки.
– Скинхеды?
– Оп-па…
Этот мужик, который стоял сейчас ко мне ближе всех, обратился теперь уже к тем фашистам:
– Пацаны, вы скинхеды?
Лысый выпрямился, но на вопрос отвечать помедлил. Кажется, этот вопрос ему не особо понравился и ввел его в некоторое замешательство.
– Ну чо ты ссышь-то, – произнес я, обратившись к нему, но тут же поймал себя на мысли, что рано я начал выделываться, еще не известно как сейчас ситуация повернется, вполне вероятно, что и не в нашу пользу. Хотя мужики явно не походили на кого-то из бритоголовых.
– А вам-то чо? У нас тут свой базар… Наши дела, – наконец ответил лысый.
– Не, пацан, ты заблуждаешься, – сказал все тот же мужик, который стоял сейчас рядом со мной.
– Это уже не ваши дела, – добавил второй, затянувшись от сигареты, затем бросив окурок рядом с собой и затушив ногой.
– Бл%@ь, молодняк еще совсем, а уже туда же.
– Дяди, вам чего? У нас тут свои проблемы, – ответил тот, который был в балахоне, и у которого капюшон уже был сдвинут куда-то на бок и держался не на голове, а висел рядом с ухом.
– Парни вы идите, идите, – сказал тот мужик, что стоял рядом со мной и руками показал нам, чтобы мы сваливали от сюда, – Идите, парни, идите от сюда. Все.
Мы со Славой переглянулись и тихонько зашевелились, медленно отходя в сторону.
– Идите, идите, парни.
Мы отошли назад, не выпуская из виду ситуацию, которая сейчас разворачивалась на этом месте.
– А вот вы, пацаны, попали, – произнес мужик, обратившись уже к скинам, – У меня друг – якут. У него недавно сына убили. Кто-то из ваших. Мы сейчас как раз от него идем. Он щас бухает целыми днями и рыдает дома. А жена у него в больнице с сердечным приступом лежит. Так что вы попали, пацаны. Мы щас будем из вас всю эту дурь выбивать.
Вот и оно – возмездие… Хм… Странно… Никогда бы не поверил, что удача настолько может оказаться на нашей стороне. От куда бы не взялись эти мужики – они как минимум спасли нам здоровье. А еще, что меня очень радовало, они сейчас научат этих молодых дебилов тому, что не бывает действий без последствий, и что нарушение баланса всегда приводит в результате к его неизбежному восстановлению – это закон.
Я остановился и посмотрел на лысого. Я поймал его взгляд, чмокнул ему губами, послав воздушный поцелуй, и произнес:
– Наслаждайся справедливостью, урод.
После этого мы со Славой развернулись и пошли прочь.
– Я тебя найду, слышь, ты… ааааа!... – только услышал я позади себя. Остальное меня уже не интересовало.
– Да, конечно, – тихо произнес я. Попробуй меня найди – я тебя первым порешу.
Мы уходили под звуки ударов и крики той новой драки, которая разгоралась позади нас, и которая пришла нам на смену. Я никогда не был на войне, но сейчас я как нельзя лучше начинал понимать одну вещь – война никогда не закончится. Она лишь только будет принимать различные формы. И здесь в мирное время на гражданке всегда кто-то будет жить как на войне, на которой есть свои потери, свои трагедии, свои смерти, и свое противостояние. Весь этот мир лежит в одной огромной войне. И у каждого человека она своя.
 
Сообщение13.

В этом мире можно пострадать по трем причинам. Можно пострадать за правду – приняв правильное решение и объявив войну с несправедливостью. Можно пострадать по случайности – просто потому что, ну, вот как-то вот так получилось, а ты рядом оказался. А можно пострадать за зло, которое ты сам когда-то совершил. Причем, страдая за правду, ты всегда будешь осознавать, что тебе в действительности нечего стыдиться, и когда-нибудь тебя будут прославлять как героя. Страдая по случайности, ты всегда будешь осознавать, что кто-то за твои страдания должен рано или поздно тебе же заплатить. А, страдая за зло, ты всегда будешь осознавать, что твои страдания – это всего лишь закономерность – всего лишь наказание – возмездие – всего лишь восстановление гармонии и баланса, восстановление равновесия, восстановление справедливости. Кто-то может сказать: “Нет никакого равновесия”. Нет, есть. Это как с маятником: теоретически при отсутствии внешних, диссипативных, консервативных или других каких-либо сил, можно вывести маятник из состояния равновесия, и он в него никогда уже не вернется. Но это только в теории. На практике же оказывается, что всегда существуют силы, которые действуют на маятник, и которые рано или поздно, но вернут его в состояние равновесия. Нарушая баланс всегда нужно понимать – баланс будет восстановлен любой ценой. И чтобы что-то получить, нужно сначала что-то отдать. Но, как известно, отдавать долги намного менее приятное занятие, чем получать их.
Осознание несправедливости причиняет боль – производит в душе резонанс. Это как рефлекс – отчасти безусловный, отчасти – выработанный. Многие люди утверждают, что справедливости, как таковой не существует. Но – во-первых, мы уже о ней говорим, а во-вторых, – осознание отсутствия несправедливости всегда будет причинять человеку боль, а боль – наиболее значимая сущность во вселенной и, как известно, самый верный способ заставить человека что-то делать. Ты поймешь, насколько реальна справедливость, когда кто-то потребует от тебя ее восстановления.
Мне никогда не было сильно жалко женщин, которые решились пойти на аборт – и в результате как-то так получилось, что им удалили матку. Не хочешь иметь ребенка – не будешь иметь его. Конечно, я всегда понимал, что ситуации в жизни бывают разные – в том числе и очень сложные, бывают и изнасилования, и невозможность выносить плод, и вероятность смерти матери при родах, и даже внематочная беременность. И в каждой ситуации необходимо действовать по-разному. Но есть одна истина: чем проще твоя жизненная ситуация, тем сложнее тебе будет оправдаться потом за принятое тобой решение. А одной из основ греха всегда была неизменная мерзкая черта человеческой сущности – попытка построить свое счастье за счет другой жизни.
Безусловно, человек часто страдает и от принятия казалось бы правильных решений. И даже поступая благородно и в соответствии с понятиями справедливости – терпит потом от этого зло. Но все же это лучше, чем пострадать за неправильный поступок. Потому что страдание за преступление – это есть возмездие, это наказание и это то, как должно быть, и здесь нет места жалости или сочувствию. А страдание за правду – это то, чего быть не должно, и рано или поздно за это придет компенсация. И, как в залог этой компенсации, на земле всегда остается чувство горечи и обиды – чтобы никто никогда не смог забыть того, что где-то здесь произошла ошибка, где-то здесь произошла несправедливость – и когда-нибудь ангел, а возможно, и Сам Бог спустится на землю и исправит эту ошибку. И не утихающая боль и резонанс в душе, который производит осознание несправедливости – нужны всего лишь для того, чтобы ангел смог найти дорогу.

Мы со Славой сидели вечером на скамейке в каком-то сквере, и тихо-мирно, никого не трогая, обсуждали боевые действия, недавно начавшиеся и уже успевшие закончиться на Северном Кавказе. Маленькая страна, власть в которой, аккуратно была установлена супер-пупер-мупер мировой державой США, решила вернуть себе назад территорию, жители которой по определенным соображениям некогда отделились от этой маленькой страны и установили свое собственное управление. По крайней мере, так нам преподносили эту историю средства массовой информации. У меня не было своего мнения на этот счет, так как я был слишком далеко и реально не знал, что там на этом Кавказе происходило. Тем более я не знал, что происходило в кабинетах глав государств и министров, и какая реально ведется политика. Очевидно, что Россия, имея во всем этом какие-то свои интересы, не хотела позволить маленькой стране, вернуть назад себе эту территорию, видимо, у России были на нее какие-то свои планы. Начался конфликт интересов. Средствами массовой информации это преподносилось, как стремление США подобраться поближе к российским границам, используя для этого в качестве предлога интеграцию на Кавказе. Я действительно не брался судить о том, что же происходило на этом Северном Кавказе и у кого какие были интересы. Я не доверял СМИ и тем более тому, что говорили политики, но по каким-то причинам я больше склонялся к той точке зрения, которая преобладала в нашей стране, хотя опять же, к суждению обо всех этих событиях подходил с большой осторожностью. Я знал, что политика редко бывает чистой, и что все правители, ища какой-то собственной выгоды, всегда готовы поступиться жизнями сотен и тысяч… и даже миллионов своих людей.
Я сидел на скамейке в согнувшемся положении, с засунутыми в карманы куртки руками, и тупо смотрел прямо перед собой в одну точку, не имея при этом особого желания отражать что-либо, что происходило вокруг меня в радиусе дальше, чем на пару метров.
– Реально, не закончилась бы щас эта война – свалить бы на нее, отвлечься хоть от всего этого дерьма, от всех этих проблем, которые здесь, – произнес я.
– Думаешь, там всякого дерьма меньше? – ответил Слава после некоторой паузы.
– Хм… фиг знает, – пожал я плечами, – Там хоть как-то понятно, война, там, сражаешься за что-то. А здесь чо? Быдлятник какой-то. Люди себя ведут как говно последнее. На Пасху все бухие валяются под заборами в собственной же блевотине и кричат при этом “Христос воскресе”… Причем православная церковь – как будто ваще не существует этой проблемы, чисто, как будто бы ее нету, все прекрасно, и так и надо Пасху отмечать. Всякие чмыри ходят, наркоманы… лесбиянки… ха-ха-ха…
Здесь мы со Славой заржали.
Я сделал паузу, потом глубоко вздохнул и продолжил:
– Всякая хрень постоянно. Какие-то внутренние конфликты. Какие-то запары. Нервы. Задолбала меня нафиг эта бессмысленная тупая жизнь. Я здесь постоянно как на войне на какой-то… По ночам, короче, кричу часто. Кошмары всякие снятся, постоянно ору по ночам… просыпаюсь от собственного крика.
Слава как-то понимающе улыбнулся.
– Ты нормально ночью спишь?
– Я?… да… нормально, – как-то растерянно ответил он.
– А я ни фига, – сказал я, – У меня проблемы со сном. Еще и кошмары. Задолбала меня эта религия со своими проблемами. Столько дерьма, короче, от этого мира. Все достало.
Наступила пауза.
– Чисто какие-то такие эмоциональные какие-то проблемы… – продолжал я говорить, – Какие-то внутренние конфликты постоянно… невроз, короче… еще всякая хрень… задолбало меня это… У меня башка взрывается… – я сделал жест рукой, проиллюстрировав как примерно взрывается моя башка, – Постоянный страх здесь какой-то… Блин…
– Думаешь там, на войне, меньше страха… – как-то риторически с вопросительным оттенком произнес Слава, – Считай, там постоянно стреляют, повсюду кровь, оторванные конечности валяются… люди горят… опасность …
Я вдохнул носом воздух.
– Там другой страх. По-другому как-то все равно. Хотя конечно я не знаю… Но по-другому как-то все должно быть… И я нахрен лучше предпочту на войне сдохнуть, когда мои кишки на гусеницы танка будет наматывать, чем в этом сраном быдлятнике гнить, – ответил я, – Все равно там как-то сражаешься за что-то. А тут чо?… Чо тут делать, короче? Чо за страна? Все бухают. Все мочат друг друга, насилуют. Всякие уроды по улицам ходят. Тоже самое. Куски говна на Мерседесах по дорогам разъезжают. Никаких понятий о чести. Чисто одни только воровские какие-то понятия. Все, короче, по воровским понятиям живут… Мразь, нахрен… Чмо последнее… Блин… Чо тут делать ваще… – произнес я, зевая на последней фразе, с каким-то цинизмом и одновременно усталостью, – Люди превратились в зверье, ведут себя как бараны все.
Слава вздохнул.
– Так и хочется сдохнуть, – заключил я.
– И не говори, – понимающе произнес Слава.
– Не хочу, чтоб мои дети здесь жили в этом дерьме.
– Угу, еще фиг знает, чо здесь с ними будет. Какие-нибудь ублюдки левые зарежут на улице чисто по пьяни, – сказал Слава.
– Вот я и говорю… Как ваще здесь детей расти? – я не понимаю…
Наступила пауза. Я снова глубоко вздохнул.
Затем я улыбнулся и решил вдруг провести небольшой анализ.
– А знаешь, почему я так рассуждаю – что лучше на войну пойти сдохнуть, чем здесь в этом дерьме гнить? – сказал я, немного прищурившись и как-то под наклоном подняв свою голову к пасмурному небу, – Ведь я реально на войне никогда не был, и не совсем разумно мне так спокойно о ней рассуждать. Но знаешь, почему я сейчас все так говорю? Знаешь, почему мне так кажется? Почему у меня такие чувства возникают? Чисто с психологической точки зрения?
– Хм… Нет, – ухмыльнулся Слава.
– Потому что вот это постоянное напряжение эмоциональное, которое здесь. Постоянный вот этот страх. Постоянные стрессы какие-то, нервозность. Какие-то внутренние конфликты. Неудовлетворенность жизнью какая-то. Вся эта хрень, короче, накапливается, игнорируется, запихивается туда поглубже в самую жопу, а потом в один прекрасный момент сознание догоняет, что нужен какой-то выход всем этим эмоциям. То есть, короче, это напряжение – оно достигает такого пика, такой концентрации, когда уже… просто так не может держаться внутри, нужен какой-то… выплеск, короче. Как-то это должно выйти. Накапливается усталость. И сознание видит вот в такой вот войне, когда мочилово, там, смерть, бой – видит чисто как бы выход для себя определенный в плане эмоций. Именно эмоциональный выход. Когда не надо будет уже ни за что париться, на все уже пофигу – чисто пойти и сдохнуть, чтоб тебя замочили. Все просто.
– А если там калекой сделают, – заметил Слава, – Чисто ногу оторвет, или снесет пол башки с лицом, останешься таким дурачком каким-нибудь или станешь уродцем …
Я снова зевнул.
– Справедливое замечание, – ответил я, – Так-то да… Это-то нафиг надо… Это базару ноль – нифига не прикольно будет… Как после этого жить еще… – произнес я, утвердительно покачивая головой, как бы соглашаясь с той мыслью, которую хотел донести Слава.
Затем я снова вздохнул и произнес:
– Так-то, реально – сидеть, рассуждать здесь об этой войне, ни разу на ней не был, считай. Чо там на самом деле ваще – фиг знает, – согласился я, – Но я просто здесь реально уже запарился во всем этом жить… Думаешь, хоть пойти куда-нибудь на войну умереть что ли. Все равно, что здесь делать… Я здесь постоянно, как на войне на какой-то.
“Нездоровые, наверно, мысли гуляют по моему переклиненному сознанию” – отметил я вдруг про себя.
– Смотри, – вдруг ухмыльнулся Слава.
Я оглянулся по сторонам и заметил на горизонте троих каких-то хмырей, ровненько так приближающихся к нашей скамейке. Самый первый из них, бодрым шагом направлявшийся в нашу сторону и видимо ведущий за собой остальных двух, был одет в короткую черную кожаную куртку, синие джинсы, с немного подогнутыми штанинами снизу, в тяжелых ботинках и был лысый, другой – просто с короткой стрижкой в черной матерчатой куртке без воротника и черных джинсах, третий, самый последний, так же в черных джинсах и в балахоне с натянутым на голову капюшоном, шел сзади.
– Чо за ошпарки? – произнес я.
– Дак я и говорю, – ответил Слава.
– Фашисты что ли?
– Да фиг знает?
Я пригляделся.
– И чо?... Чо за маскарад? С хэллоуина что ли идут?
Слава ухмыльнулся.
– Какие страшные прям. Аж понты из жопы торчат.
– Кажется, они к нам идут.
– И чо им надо?
– Фиг знает… Может прикурить хотят.
Я посмотрел и заметил, что парни были немного помладше нас.
– Слушай, может они просто с детского утренника сбежали, не успели костюмы снять?
– Ага, подрабатывают в клубе аниматорами… Сегодня была тематическая вечеринка.
– По-любому.
Парни подошли с грозным видом и, встав перед нами, начали на нас смотреть. С одной стороны мне стало страшно, с другой – было несколько забавно.
Мы со Славой переглянулись с легкими улыбками на лицах.
Я кивнул головой как бы интересуясь “Чо надо, упыри?”
– Вы антифа? – высоким звонким напонтованным голосом спросил тот, что был лысый и в синих джинсах.
– Чёёёё? – ответил я.
Пауза.
– Я говорю – вы антифа? – еще более напонтованным голосом повторил лысый.
– Чо глухой что ли? – произнес одновременно тот, что был в балахоне с капюшоном, натянутым на голову.
Я подумал, что эти ошпарки парни конкретные и изначально настроены на веселое времяпрепровождение, возможно даже с танцами.
– Слышь, тебя кто так с людьми учил разговаривать, – ответил я сначала ему, а потом переключился на лысого: – Какой антифа? Чо ты несешь?
– Ты не груби, а, – вставил свое веское слово третий, с короткой стрижкой и куртке без воротника.
– То есть вы не антифа? – переспросил лысый.
– Я ваще не понял, о чем ты говоришь, – ответил я.
Лысый покачал головой и слегка оглянулся по сторонам.
– А закурить есть? – с предъявой грубо спросил тот, что в балахоне, спросил так, как будто я задолжал ему закурить тысяч на десять еще и с процентами.
– Нет, мы не курим, – таким же понторылым тоном ответил я.
– А чо это вы не курите? – грубо, причем даже без тени улыбки, серьезно спросил тот, что в балахоне.
– А чо это ты так интересуешься? У тебя комплексы что ли?
– Чо ты сказал?
– Слышь, ты не груби, а, – повторил тот, что был в куртке без воротника.
Лысый вытащил руку из кармана куртки и, как останавливающий знак, приставил ее тыльной стороной ладони к груди того, который был в балахоне с капюшоном.
– То есть вы не антифа? – снова спросил он.
Я осознал, что меня несколько задолбало отвечать на один и тот же его вопрос, еще я понял, что его это тоже больше уже не удовлетворяло, поэтому на всякий случай вытащил руки из карманов и, потерев пальцами глаза, сложил их в замочек между колен.
– Какой антифа ваще? Ты с чего взял, что мы антифа? – ответил я.
– Мне так показалось, бл%@ь, – грубо с понтами произнес лысый.
– И чо, что тебе показалось? Мне тоже много чего в этом мире кажется. Но это ведь еще не значит, что это соответствует действительности, правильно? – я продолжал говорить спокойно, стараясь не повышать голос.
Лысый ухмыльнулся.
– Чо самый умный, да?
– Да, я умный. Тебя чо, это напрягает?
Кажется, это могло уже стать поводом для ссоры.
– Слышь, ты не груби, я сказал, – услышал я снова от того, который был в куртке без воротника.
– Да я понял уже, понял, что не надо грубить, – заверил я этого мудака, глядя ему в глаза.
– Ты чо, а…
– Парни, вам чо надо? – спросил я, оглядев всех этих троих ошпарков.
– Ни чо, бл%@ь! – конструктивно ответил тот, что был в балахоне.
– А чо у тебя костяшки сбиты? – спросил лысый. Очевидно, что он был из них самый инициативный и вел свою линию разговора.
Я посмотрел на свои костяшки на правой руке. Внимательно так посмотрел. Рассмотрел их под разными углами, чуть наклонив голову. Отметил про себя как играется свет на коже, сквозь которую виднелись синяки. Сжал руку в кулак, потом разжал и посмотрел, чуть отодвинув от себя. Потом тоже самое проделал с левой рукой. Да, костяшки действительно были немного деформированы и с синяками.
– И чо? – спросил я, наконец, лысого, посмотрев на него.
– Бл%@ь, ты довы#%$@!ся щас, – со злостью произнес тот, что в балахоне.
– Ты чо сделал вывод, что я антифа только из-за того, что у меня костяшки сбиты? – спросил я лысого.
– Допустим! – ответил он вызывающим понторылым голосом.
– Дак ты не правильный вывод сделал, – сказал я.
– Да мне по#&й!
– Вот, а мне тем более насрать, – ответил я.
– Ты чо там… – только вылез тот, который был в балахоне с капюшоном, но лысый сразу остановил его.
– Ты знаешь, кто мы такие? Мы санитары леса. Мы очищаем эту страну от всяких черножопых ублюдков и жидов, – сказал он.
Я оглянулся на Славу.
– Да мне похрену, кто вы такие. Ты хочешь, чтоб я тебе памятник поставил что ли? Сам себе памятник иди поставь.
– Нет. Я просто хочу тебе уе&@ть.
– Да мне похрену чо ты там хочешь. Ты мне о всех своих желаниях щас будешь тут рассказывать?
Лысый заулыбался.
– Нет. Я просто тебя вы%$у.
Я ухмыльнулся.
– И чо, я тебя испугаться должен?
– Чо ты лыбишься, бл%@ь…
– Ну все, – произнес лысый, сжимая по очереди свои костяшки, хрустя пальцами.
Мне всегда хотелось замочить какого-нибудь фашиста. Такая своего рода программа минимум что ли для любого мужчины – наряду с такими задачами как родить сына, разменять двухкомнатную квартиру и посадить бонсай. На мой взгляд, нет большего дебилизма, чем просто так ненавидеть и убивать людей только за цвет кожи, да еще и возводить это в рамки какой-то сраной идеологии на уровне расового превосходства. Я тоже ненавидел нацистов хотя они и были люди, но я ненавидел их не просто так – а за то, что они все меньше становились похожи на людей и превращались в зверье. Есть такое понятие как возмездие и восстановление справедливости. Но конечно в данном случае мне было сложно представить как здесь и сейчас может произойти возмездие. Я понимал, что, скорее всего, нас здесь сейчас просто похоронят, если только я не смогу морально унизить этих ошпарков так, что они загнутся от комплекса собственной неполноценности, испугаются и убегут. Но этот вариант развития событий мне почему-то представлялся маловероятным.
Предупреждая атаку этого лысого хмыря, я первый нанес ему удар в пах, затем, резко встав в полный рост, вынес все свое тело с левой рукой под его челюсть и добавил правым локтем в голову куда придется. К моему удивлению он тут же упал на спину на землю. Его ошибка изначально заключалась в том, что он стоял ко мне слишком близко – на расстоянии удара. Странно, что он об этом не подумал. Теперь он лежал на земле, зато двое его друзей стояли передо мной и они были явно не слабее меня. Слава тут же резко соскочил с места, и началась драка. Как я и думал, лысый довольно быстро поднялся и был очень зол, и явно хотел восстановить свое уязвленное самолюбие. Концентрируясь на бое с одним противником, и получая при этом удары, казалось бы, ниоткуда, я начинал понимать какое все же преимущество дает численное превосходство. Нас бы со Славой наверное так и похоронили бы здесь, и справедливость уж явно не восторжествовала бы, если бы в какой-то момент времени я не услышал голоса:
– Тихо-тихо, парни. Чо случилось? Какие проблемы-то?
И чья-то мощная рука отодвинула меня в сторону:
– Вы чо тут устроили? Чо за рамсы?
Трое каких-то мужиков разняли нас и теперь стояли немного между нами, интересуясь, что тут происходит. Им было уже лет за тридцать и они были достаточно внушительных размеров. Учитывая, что те трое фашистов были даже помладше нас со Славой, авторитет этих дяденек, в том числе и возрастной, был как нельзя кстати.
– Парни, чо случилось? – спросил один из них, тот, который стоял сейчас ближе всего ко мне.
Задыхаясь и претерпевая боль в некоторых местах на теле, я сплюнул на землю и сбивчиво, но со злостью произнес:
– Скинхеды ублюдки.
– Скинхеды?
– Оп-па…
Этот мужик, который стоял сейчас ко мне ближе всех, обратился теперь уже к тем фашистам:
– Пацаны, вы скинхеды?
Лысый выпрямился, но на вопрос отвечать помедлил. Кажется, этот вопрос ему не особо понравился и ввел его в некоторое замешательство.
– Ну чо ты ссышь-то, – произнес я, обратившись к нему, но тут же поймал себя на мысли, что рано я начал выделываться, еще не известно как сейчас ситуация повернется, вполне вероятно, что и не в нашу пользу. Хотя мужики явно не походили на кого-то из бритоголовых.
– А вам-то чо? У нас тут свой базар… Наши дела, – наконец ответил лысый.
– Не, пацан, ты заблуждаешься, – сказал все тот же мужик, который стоял сейчас рядом со мной.
– Это уже не ваши дела, – добавил второй, затянувшись от сигареты, затем бросив окурок рядом с собой и затушив ногой.
– Бл%@ь, молодняк еще совсем, а уже туда же.
– Дяди, вам чего? У нас тут свои проблемы, – ответил тот, который был в балахоне, и у которого капюшон уже был сдвинут куда-то на бок и держался не на голове, а висел рядом с ухом.
– Парни вы идите, идите, – сказал тот мужик, что стоял рядом со мной и руками показал нам, чтобы мы сваливали от сюда, – Идите, парни, идите от сюда. Все.
Мы со Славой переглянулись и тихонько зашевелились, медленно отходя в сторону.
– Идите, идите, парни.
Мы отошли назад, не выпуская из виду ситуацию, которая сейчас разворачивалась на этом месте.
– А вот вы, пацаны, попали, – произнес мужик, обратившись уже к скинам, – У меня друг – якут. У него недавно сына убили. Кто-то из ваших. Мы сейчас как раз от него идем. Он щас бухает целыми днями и рыдает дома. А жена у него в больнице с сердечным приступом лежит. Так что вы попали, пацаны. Мы щас будем из вас всю эту дурь выбивать.
Вот и оно – возмездие… Хм… Странно… Никогда бы не поверил, что удача настолько может оказаться на нашей стороне. От куда бы не взялись эти мужики – они как минимум спасли нам здоровье. А еще, что меня очень радовало, они сейчас научат этих молодых дебилов тому, что не бывает действий без последствий, и что нарушение баланса всегда приводит в результате к его неизбежному восстановлению – это закон.
Я остановился и посмотрел на лысого. Я поймал его взгляд, чмокнул ему губами, послав воздушный поцелуй, и произнес:
– Наслаждайся справедливостью, урод.
После этого мы со Славой развернулись и пошли прочь.
– Я тебя найду, слышь, ты… ааааа!... – только услышал я позади себя. Остальное меня уже не интересовало.
– Да, конечно, – тихо произнес я. Попробуй меня найди – я тебя первым порешу.
Мы уходили под звуки ударов и крики той новой драки, которая разгоралась позади нас, и которая пришла нам на смену. Я никогда не был на войне, но сейчас я как нельзя лучше начинал понимать одну вещь – война никогда не закончится. Она лишь только будет принимать различные формы. И здесь в мирное время на гражданке всегда кто-то будет жить как на войне, на которой есть свои потери, свои трагедии, свои смерти, и свое противостояние. Весь этот мир лежит в одной огромной войне. И у каждого человека она своя.

Автор - perfiliev
Дата добавления - 24.01.2012 в 14:44
Сообщение13.

В этом мире можно пострадать по трем причинам. Можно пострадать за правду – приняв правильное решение и объявив войну с несправедливостью. Можно пострадать по случайности – просто потому что, ну, вот как-то вот так получилось, а ты рядом оказался. А можно пострадать за зло, которое ты сам когда-то совершил. Причем, страдая за правду, ты всегда будешь осознавать, что тебе в действительности нечего стыдиться, и когда-нибудь тебя будут прославлять как героя. Страдая по случайности, ты всегда будешь осознавать, что кто-то за твои страдания должен рано или поздно тебе же заплатить. А, страдая за зло, ты всегда будешь осознавать, что твои страдания – это всего лишь закономерность – всего лишь наказание – возмездие – всего лишь восстановление гармонии и баланса, восстановление равновесия, восстановление справедливости. Кто-то может сказать: “Нет никакого равновесия”. Нет, есть. Это как с маятником: теоретически при отсутствии внешних, диссипативных, консервативных или других каких-либо сил, можно вывести маятник из состояния равновесия, и он в него никогда уже не вернется. Но это только в теории. На практике же оказывается, что всегда существуют силы, которые действуют на маятник, и которые рано или поздно, но вернут его в состояние равновесия. Нарушая баланс всегда нужно понимать – баланс будет восстановлен любой ценой. И чтобы что-то получить, нужно сначала что-то отдать. Но, как известно, отдавать долги намного менее приятное занятие, чем получать их.
Осознание несправедливости причиняет боль – производит в душе резонанс. Это как рефлекс – отчасти безусловный, отчасти – выработанный. Многие люди утверждают, что справедливости, как таковой не существует. Но – во-первых, мы уже о ней говорим, а во-вторых, – осознание отсутствия несправедливости всегда будет причинять человеку боль, а боль – наиболее значимая сущность во вселенной и, как известно, самый верный способ заставить человека что-то делать. Ты поймешь, насколько реальна справедливость, когда кто-то потребует от тебя ее восстановления.
Мне никогда не было сильно жалко женщин, которые решились пойти на аборт – и в результате как-то так получилось, что им удалили матку. Не хочешь иметь ребенка – не будешь иметь его. Конечно, я всегда понимал, что ситуации в жизни бывают разные – в том числе и очень сложные, бывают и изнасилования, и невозможность выносить плод, и вероятность смерти матери при родах, и даже внематочная беременность. И в каждой ситуации необходимо действовать по-разному. Но есть одна истина: чем проще твоя жизненная ситуация, тем сложнее тебе будет оправдаться потом за принятое тобой решение. А одной из основ греха всегда была неизменная мерзкая черта человеческой сущности – попытка построить свое счастье за счет другой жизни.
Безусловно, человек часто страдает и от принятия казалось бы правильных решений. И даже поступая благородно и в соответствии с понятиями справедливости – терпит потом от этого зло. Но все же это лучше, чем пострадать за неправильный поступок. Потому что страдание за преступление – это есть возмездие, это наказание и это то, как должно быть, и здесь нет места жалости или сочувствию. А страдание за правду – это то, чего быть не должно, и рано или поздно за это придет компенсация. И, как в залог этой компенсации, на земле всегда остается чувство горечи и обиды – чтобы никто никогда не смог забыть того, что где-то здесь произошла ошибка, где-то здесь произошла несправедливость – и когда-нибудь ангел, а возможно, и Сам Бог спустится на землю и исправит эту ошибку. И не утихающая боль и резонанс в душе, который производит осознание несправедливости – нужны всего лишь для того, чтобы ангел смог найти дорогу.

Мы со Славой сидели вечером на скамейке в каком-то сквере, и тихо-мирно, никого не трогая, обсуждали боевые действия, недавно начавшиеся и уже успевшие закончиться на Северном Кавказе. Маленькая страна, власть в которой, аккуратно была установлена супер-пупер-мупер мировой державой США, решила вернуть себе назад территорию, жители которой по определенным соображениям некогда отделились от этой маленькой страны и установили свое собственное управление. По крайней мере, так нам преподносили эту историю средства массовой информации. У меня не было своего мнения на этот счет, так как я был слишком далеко и реально не знал, что там на этом Кавказе происходило. Тем более я не знал, что происходило в кабинетах глав государств и министров, и какая реально ведется политика. Очевидно, что Россия, имея во всем этом какие-то свои интересы, не хотела позволить маленькой стране, вернуть назад себе эту территорию, видимо, у России были на нее какие-то свои планы. Начался конфликт интересов. Средствами массовой информации это преподносилось, как стремление США подобраться поближе к российским границам, используя для этого в качестве предлога интеграцию на Кавказе. Я действительно не брался судить о том, что же происходило на этом Северном Кавказе и у кого какие были интересы. Я не доверял СМИ и тем более тому, что говорили политики, но по каким-то причинам я больше склонялся к той точке зрения, которая преобладала в нашей стране, хотя опять же, к суждению обо всех этих событиях подходил с большой осторожностью. Я знал, что политика редко бывает чистой, и что все правители, ища какой-то собственной выгоды, всегда готовы поступиться жизнями сотен и тысяч… и даже миллионов своих людей.
Я сидел на скамейке в согнувшемся положении, с засунутыми в карманы куртки руками, и тупо смотрел прямо перед собой в одну точку, не имея при этом особого желания отражать что-либо, что происходило вокруг меня в радиусе дальше, чем на пару метров.
– Реально, не закончилась бы щас эта война – свалить бы на нее, отвлечься хоть от всего этого дерьма, от всех этих проблем, которые здесь, – произнес я.
– Думаешь, там всякого дерьма меньше? – ответил Слава после некоторой паузы.
– Хм… фиг знает, – пожал я плечами, – Там хоть как-то понятно, война, там, сражаешься за что-то. А здесь чо? Быдлятник какой-то. Люди себя ведут как говно последнее. На Пасху все бухие валяются под заборами в собственной же блевотине и кричат при этом “Христос воскресе”… Причем православная церковь – как будто ваще не существует этой проблемы, чисто, как будто бы ее нету, все прекрасно, и так и надо Пасху отмечать. Всякие чмыри ходят, наркоманы… лесбиянки… ха-ха-ха…
Здесь мы со Славой заржали.
Я сделал паузу, потом глубоко вздохнул и продолжил:
– Всякая хрень постоянно. Какие-то внутренние конфликты. Какие-то запары. Нервы. Задолбала меня нафиг эта бессмысленная тупая жизнь. Я здесь постоянно как на войне на какой-то… По ночам, короче, кричу часто. Кошмары всякие снятся, постоянно ору по ночам… просыпаюсь от собственного крика.
Слава как-то понимающе улыбнулся.
– Ты нормально ночью спишь?
– Я?… да… нормально, – как-то растерянно ответил он.
– А я ни фига, – сказал я, – У меня проблемы со сном. Еще и кошмары. Задолбала меня эта религия со своими проблемами. Столько дерьма, короче, от этого мира. Все достало.
Наступила пауза.
– Чисто какие-то такие эмоциональные какие-то проблемы… – продолжал я говорить, – Какие-то внутренние конфликты постоянно… невроз, короче… еще всякая хрень… задолбало меня это… У меня башка взрывается… – я сделал жест рукой, проиллюстрировав как примерно взрывается моя башка, – Постоянный страх здесь какой-то… Блин…
– Думаешь там, на войне, меньше страха… – как-то риторически с вопросительным оттенком произнес Слава, – Считай, там постоянно стреляют, повсюду кровь, оторванные конечности валяются… люди горят… опасность …
Я вдохнул носом воздух.
– Там другой страх. По-другому как-то все равно. Хотя конечно я не знаю… Но по-другому как-то все должно быть… И я нахрен лучше предпочту на войне сдохнуть, когда мои кишки на гусеницы танка будет наматывать, чем в этом сраном быдлятнике гнить, – ответил я, – Все равно там как-то сражаешься за что-то. А тут чо?… Чо тут делать, короче? Чо за страна? Все бухают. Все мочат друг друга, насилуют. Всякие уроды по улицам ходят. Тоже самое. Куски говна на Мерседесах по дорогам разъезжают. Никаких понятий о чести. Чисто одни только воровские какие-то понятия. Все, короче, по воровским понятиям живут… Мразь, нахрен… Чмо последнее… Блин… Чо тут делать ваще… – произнес я, зевая на последней фразе, с каким-то цинизмом и одновременно усталостью, – Люди превратились в зверье, ведут себя как бараны все.
Слава вздохнул.
– Так и хочется сдохнуть, – заключил я.
– И не говори, – понимающе произнес Слава.
– Не хочу, чтоб мои дети здесь жили в этом дерьме.
– Угу, еще фиг знает, чо здесь с ними будет. Какие-нибудь ублюдки левые зарежут на улице чисто по пьяни, – сказал Слава.
– Вот я и говорю… Как ваще здесь детей расти? – я не понимаю…
Наступила пауза. Я снова глубоко вздохнул.
Затем я улыбнулся и решил вдруг провести небольшой анализ.
– А знаешь, почему я так рассуждаю – что лучше на войну пойти сдохнуть, чем здесь в этом дерьме гнить? – сказал я, немного прищурившись и как-то под наклоном подняв свою голову к пасмурному небу, – Ведь я реально на войне никогда не был, и не совсем разумно мне так спокойно о ней рассуждать. Но знаешь, почему я сейчас все так говорю? Знаешь, почему мне так кажется? Почему у меня такие чувства возникают? Чисто с психологической точки зрения?
– Хм… Нет, – ухмыльнулся Слава.
– Потому что вот это постоянное напряжение эмоциональное, которое здесь. Постоянный вот этот страх. Постоянные стрессы какие-то, нервозность. Какие-то внутренние конфликты. Неудовлетворенность жизнью какая-то. Вся эта хрень, короче, накапливается, игнорируется, запихивается туда поглубже в самую жопу, а потом в один прекрасный момент сознание догоняет, что нужен какой-то выход всем этим эмоциям. То есть, короче, это напряжение – оно достигает такого пика, такой концентрации, когда уже… просто так не может держаться внутри, нужен какой-то… выплеск, короче. Как-то это должно выйти. Накапливается усталость. И сознание видит вот в такой вот войне, когда мочилово, там, смерть, бой – видит чисто как бы выход для себя определенный в плане эмоций. Именно эмоциональный выход. Когда не надо будет уже ни за что париться, на все уже пофигу – чисто пойти и сдохнуть, чтоб тебя замочили. Все просто.
– А если там калекой сделают, – заметил Слава, – Чисто ногу оторвет, или снесет пол башки с лицом, останешься таким дурачком каким-нибудь или станешь уродцем …
Я снова зевнул.
– Справедливое замечание, – ответил я, – Так-то да… Это-то нафиг надо… Это базару ноль – нифига не прикольно будет… Как после этого жить еще… – произнес я, утвердительно покачивая головой, как бы соглашаясь с той мыслью, которую хотел донести Слава.
Затем я снова вздохнул и произнес:
– Так-то, реально – сидеть, рассуждать здесь об этой войне, ни разу на ней не был, считай. Чо там на самом деле ваще – фиг знает, – согласился я, – Но я просто здесь реально уже запарился во всем этом жить… Думаешь, хоть пойти куда-нибудь на войну умереть что ли. Все равно, что здесь делать… Я здесь постоянно, как на войне на какой-то.
“Нездоровые, наверно, мысли гуляют по моему переклиненному сознанию” – отметил я вдруг про себя.
– Смотри, – вдруг ухмыльнулся Слава.
Я оглянулся по сторонам и заметил на горизонте троих каких-то хмырей, ровненько так приближающихся к нашей скамейке. Самый первый из них, бодрым шагом направлявшийся в нашу сторону и видимо ведущий за собой остальных двух, был одет в короткую черную кожаную куртку, синие джинсы, с немного подогнутыми штанинами снизу, в тяжелых ботинках и был лысый, другой – просто с короткой стрижкой в черной матерчатой куртке без воротника и черных джинсах, третий, самый последний, так же в черных джинсах и в балахоне с натянутым на голову капюшоном, шел сзади.
– Чо за ошпарки? – произнес я.
– Дак я и говорю, – ответил Слава.
– Фашисты что ли?
– Да фиг знает?
Я пригляделся.
– И чо?... Чо за маскарад? С хэллоуина что ли идут?
Слава ухмыльнулся.
– Какие страшные прям. Аж понты из жопы торчат.
– Кажется, они к нам идут.
– И чо им надо?
– Фиг знает… Может прикурить хотят.
Я посмотрел и заметил, что парни были немного помладше нас.
– Слушай, может они просто с детского утренника сбежали, не успели костюмы снять?
– Ага, подрабатывают в клубе аниматорами… Сегодня была тематическая вечеринка.
– По-любому.
Парни подошли с грозным видом и, встав перед нами, начали на нас смотреть. С одной стороны мне стало страшно, с другой – было несколько забавно.
Мы со Славой переглянулись с легкими улыбками на лицах.
Я кивнул головой как бы интересуясь “Чо надо, упыри?”
– Вы антифа? – высоким звонким напонтованным голосом спросил тот, что был лысый и в синих джинсах.
– Чёёёё? – ответил я.
Пауза.
– Я говорю – вы антифа? – еще более напонтованным голосом повторил лысый.
– Чо глухой что ли? – произнес одновременно тот, что был в балахоне с капюшоном, натянутым на голову.
Я подумал, что эти ошпарки парни конкретные и изначально настроены на веселое времяпрепровождение, возможно даже с танцами.
– Слышь, тебя кто так с людьми учил разговаривать, – ответил я сначала ему, а потом переключился на лысого: – Какой антифа? Чо ты несешь?
– Ты не груби, а, – вставил свое веское слово третий, с короткой стрижкой и куртке без воротника.
– То есть вы не антифа? – переспросил лысый.
– Я ваще не понял, о чем ты говоришь, – ответил я.
Лысый покачал головой и слегка оглянулся по сторонам.
– А закурить есть? – с предъявой грубо спросил тот, что в балахоне, спросил так, как будто я задолжал ему закурить тысяч на десять еще и с процентами.
– Нет, мы не курим, – таким же понторылым тоном ответил я.
– А чо это вы не курите? – грубо, причем даже без тени улыбки, серьезно спросил тот, что в балахоне.
– А чо это ты так интересуешься? У тебя комплексы что ли?
– Чо ты сказал?
– Слышь, ты не груби, а, – повторил тот, что был в куртке без воротника.
Лысый вытащил руку из кармана куртки и, как останавливающий знак, приставил ее тыльной стороной ладони к груди того, который был в балахоне с капюшоном.
– То есть вы не антифа? – снова спросил он.
Я осознал, что меня несколько задолбало отвечать на один и тот же его вопрос, еще я понял, что его это тоже больше уже не удовлетворяло, поэтому на всякий случай вытащил руки из карманов и, потерев пальцами глаза, сложил их в замочек между колен.
– Какой антифа ваще? Ты с чего взял, что мы антифа? – ответил я.
– Мне так показалось, бл%@ь, – грубо с понтами произнес лысый.
– И чо, что тебе показалось? Мне тоже много чего в этом мире кажется. Но это ведь еще не значит, что это соответствует действительности, правильно? – я продолжал говорить спокойно, стараясь не повышать голос.
Лысый ухмыльнулся.
– Чо самый умный, да?
– Да, я умный. Тебя чо, это напрягает?
Кажется, это могло уже стать поводом для ссоры.
– Слышь, ты не груби, я сказал, – услышал я снова от того, который был в куртке без воротника.
– Да я понял уже, понял, что не надо грубить, – заверил я этого мудака, глядя ему в глаза.
– Ты чо, а…
– Парни, вам чо надо? – спросил я, оглядев всех этих троих ошпарков.
– Ни чо, бл%@ь! – конструктивно ответил тот, что был в балахоне.
– А чо у тебя костяшки сбиты? – спросил лысый. Очевидно, что он был из них самый инициативный и вел свою линию разговора.
Я посмотрел на свои костяшки на правой руке. Внимательно так посмотрел. Рассмотрел их под разными углами, чуть наклонив голову. Отметил про себя как играется свет на коже, сквозь которую виднелись синяки. Сжал руку в кулак, потом разжал и посмотрел, чуть отодвинув от себя. Потом тоже самое проделал с левой рукой. Да, костяшки действительно были немного деформированы и с синяками.
– И чо? – спросил я, наконец, лысого, посмотрев на него.
– Бл%@ь, ты довы#%$@!ся щас, – со злостью произнес тот, что в балахоне.
– Ты чо сделал вывод, что я антифа только из-за того, что у меня костяшки сбиты? – спросил я лысого.
– Допустим! – ответил он вызывающим понторылым голосом.
– Дак ты не правильный вывод сделал, – сказал я.
– Да мне по#&й!
– Вот, а мне тем более насрать, – ответил я.
– Ты чо там… – только вылез тот, который был в балахоне с капюшоном, но лысый сразу остановил его.
– Ты знаешь, кто мы такие? Мы санитары леса. Мы очищаем эту страну от всяких черножопых ублюдков и жидов, – сказал он.
Я оглянулся на Славу.
– Да мне похрену, кто вы такие. Ты хочешь, чтоб я тебе памятник поставил что ли? Сам себе памятник иди поставь.
– Нет. Я просто хочу тебе уе&@ть.
– Да мне похрену чо ты там хочешь. Ты мне о всех своих желаниях щас будешь тут рассказывать?
Лысый заулыбался.
– Нет. Я просто тебя вы%$у.
Я ухмыльнулся.
– И чо, я тебя испугаться должен?
– Чо ты лыбишься, бл%@ь…
– Ну все, – произнес лысый, сжимая по очереди свои костяшки, хрустя пальцами.
Мне всегда хотелось замочить какого-нибудь фашиста. Такая своего рода программа минимум что ли для любого мужчины – наряду с такими задачами как родить сына, разменять двухкомнатную квартиру и посадить бонсай. На мой взгляд, нет большего дебилизма, чем просто так ненавидеть и убивать людей только за цвет кожи, да еще и возводить это в рамки какой-то сраной идеологии на уровне расового превосходства. Я тоже ненавидел нацистов хотя они и были люди, но я ненавидел их не просто так – а за то, что они все меньше становились похожи на людей и превращались в зверье. Есть такое понятие как возмездие и восстановление справедливости. Но конечно в данном случае мне было сложно представить как здесь и сейчас может произойти возмездие. Я понимал, что, скорее всего, нас здесь сейчас просто похоронят, если только я не смогу морально унизить этих ошпарков так, что они загнутся от комплекса собственной неполноценности, испугаются и убегут. Но этот вариант развития событий мне почему-то представлялся маловероятным.
Предупреждая атаку этого лысого хмыря, я первый нанес ему удар в пах, затем, резко встав в полный рост, вынес все свое тело с левой рукой под его челюсть и добавил правым локтем в голову куда придется. К моему удивлению он тут же упал на спину на землю. Его ошибка изначально заключалась в том, что он стоял ко мне слишком близко – на расстоянии удара. Странно, что он об этом не подумал. Теперь он лежал на земле, зато двое его друзей стояли передо мной и они были явно не слабее меня. Слава тут же резко соскочил с места, и началась драка. Как я и думал, лысый довольно быстро поднялся и был очень зол, и явно хотел восстановить свое уязвленное самолюбие. Концентрируясь на бое с одним противником, и получая при этом удары, казалось бы, ниоткуда, я начинал понимать какое все же преимущество дает численное превосходство. Нас бы со Славой наверное так и похоронили бы здесь, и справедливость уж явно не восторжествовала бы, если бы в какой-то момент времени я не услышал голоса:
– Тихо-тихо, парни. Чо случилось? Какие проблемы-то?
И чья-то мощная рука отодвинула меня в сторону:
– Вы чо тут устроили? Чо за рамсы?
Трое каких-то мужиков разняли нас и теперь стояли немного между нами, интересуясь, что тут происходит. Им было уже лет за тридцать и они были достаточно внушительных размеров. Учитывая, что те трое фашистов были даже помладше нас со Славой, авторитет этих дяденек, в том числе и возрастной, был как нельзя кстати.
– Парни, чо случилось? – спросил один из них, тот, который стоял сейчас ближе всего ко мне.
Задыхаясь и претерпевая боль в некоторых местах на теле, я сплюнул на землю и сбивчиво, но со злостью произнес:
– Скинхеды ублюдки.
– Скинхеды?
– Оп-па…
Этот мужик, который стоял сейчас ко мне ближе всех, обратился теперь уже к тем фашистам:
– Пацаны, вы скинхеды?
Лысый выпрямился, но на вопрос отвечать помедлил. Кажется, этот вопрос ему не особо понравился и ввел его в некоторое замешательство.
– Ну чо ты ссышь-то, – произнес я, обратившись к нему, но тут же поймал себя на мысли, что рано я начал выделываться, еще не известно как сейчас ситуация повернется, вполне вероятно, что и не в нашу пользу. Хотя мужики явно не походили на кого-то из бритоголовых.
– А вам-то чо? У нас тут свой базар… Наши дела, – наконец ответил лысый.
– Не, пацан, ты заблуждаешься, – сказал все тот же мужик, который стоял сейчас рядом со мной.
– Это уже не ваши дела, – добавил второй, затянувшись от сигареты, затем бросив окурок рядом с собой и затушив ногой.
– Бл%@ь, молодняк еще совсем, а уже туда же.
– Дяди, вам чего? У нас тут свои проблемы, – ответил тот, который был в балахоне, и у которого капюшон уже был сдвинут куда-то на бок и держался не на голове, а висел рядом с ухом.
– Парни вы идите, идите, – сказал тот мужик, что стоял рядом со мной и руками показал нам, чтобы мы сваливали от сюда, – Идите, парни, идите от сюда. Все.
Мы со Славой переглянулись и тихонько зашевелились, медленно отходя в сторону.
– Идите, идите, парни.
Мы отошли назад, не выпуская из виду ситуацию, которая сейчас разворачивалась на этом месте.
– А вот вы, пацаны, попали, – произнес мужик, обратившись уже к скинам, – У меня друг – якут. У него недавно сына убили. Кто-то из ваших. Мы сейчас как раз от него идем. Он щас бухает целыми днями и рыдает дома. А жена у него в больнице с сердечным приступом лежит. Так что вы попали, пацаны. Мы щас будем из вас всю эту дурь выбивать.
Вот и оно – возмездие… Хм… Странно… Никогда бы не поверил, что удача настолько может оказаться на нашей стороне. От куда бы не взялись эти мужики – они как минимум спасли нам здоровье. А еще, что меня очень радовало, они сейчас научат этих молодых дебилов тому, что не бывает действий без последствий, и что нарушение баланса всегда приводит в результате к его неизбежному восстановлению – это закон.
Я остановился и посмотрел на лысого. Я поймал его взгляд, чмокнул ему губами, послав воздушный поцелуй, и произнес:
– Наслаждайся справедливостью, урод.
После этого мы со Славой развернулись и пошли прочь.
– Я тебя найду, слышь, ты… ааааа!... – только услышал я позади себя. Остальное меня уже не интересовало.
– Да, конечно, – тихо произнес я. Попробуй меня найди – я тебя первым порешу.
Мы уходили под звуки ударов и крики той новой драки, которая разгоралась позади нас, и которая пришла нам на смену. Я никогда не был на войне, но сейчас я как нельзя лучше начинал понимать одну вещь – война никогда не закончится. Она лишь только будет принимать различные формы. И здесь в мирное время на гражданке всегда кто-то будет жить как на войне, на которой есть свои потери, свои трагедии, свои смерти, и свое противостояние. Весь этот мир лежит в одной огромной войне. И у каждого человека она своя.

Автор - perfiliev
Дата добавления - 24.01.2012 в 14:44
perfilievДата: Вторник, 24.01.2012, 14:46 | Сообщение # 123
Поселенец
Группа: Островитянин
Сообщений: 135
Награды: 0
Репутация: 3
Статус: Offline
14.

Человек всегда инстинктивно стремится к справедливости. Из этого инстинктивного стремления исходит и жажда мести. Человек мстит тогда, когда, как ему кажется, происходит что-то несправедливое. Люди обижаются на людей. Люди обижаются на разумное сознание. Мало кто может обидеться на дерево, или на скамейку в парке, или на машину. Человек может в приступе гнева, желая выпустить свои эмоции, раскрошить бейсбольной битой письменный стол. Но вряд ли кто-то будет всерьез мстить письменному столу, за то, что тот стоял не в правильном месте, даже если этот кто-то споткнется об его ножку, ударится коленкой об его угол, съежившись от боли, упадет на пол, разодрав при этом себе руку о рифленый край стола, причем упадет так неудачно, что долбанется губой о вазу, стоящую на этом столе, и затем, поднимаясь с полу еще и больно зацепится ухом о все тот же проклятый стол. Но, даже если у кого-то потом и появятся мысли о том, как бы отомстить этому столу – скорее всего он будет понимать, что это глупо. Глупо потому что стол не обладает сознанием и говорить о какой-либо справедливости, а соответственно и о мести – бессмысленно. Чаще всего люди даже понимают, что мстить невменяемому, не отдающему себе отчет, человеку – так же бессмысленно. Желание мести рождается из желания справедливости. Точнее от неудовлетворенного желания справедливости. А, как известно, неудовлетворенное желание производит боль. Таким образом, месть – это точно такое же желание, точно такой же инстинкт, точно такая же закономерность, как и все остальные желания, инстинкты и закономерности.
Точно так же и из желания справедливости у человека в той или иной ситуации возникает стремление себя оправдать. Ведь чаще всего, совершая неправильный поступок, где-то глубоко внутри человек понимает, что он поступает неправильно. При этом, осознавая свою неправоту и испытывая дискомфорт от назойливого инстинктивного чувства справедливости, человек пытается найти себе какое-то оправдание, как бы говоря: “Посмотрите – я сделал это, потому что имел на это право”. Человек понимает, что он не прав, но боль от ощущения несправедливости своего поступка заставляет его искать оправдания, человек стремится подогнать понятия справедливости под себя. А точнее – подогнать свое поведение под понятия справедливости. Потому что, если он будет видеть несправедливость – он будет испытывать боль. А иллюзия справедливости – оправдание – от этой боли как-то избавляет. То есть не всегда, конечно, желание оправдаться есть следствие неправильных поступков. Желание оправдаться есть следствие чувства вины. А чувство вины, как любую часть системы, можно как обойти, так и умело использовать в определенных целях. Поломав или исказив причинно-следственные связи, можно сыграть на чувстве вины. Иногда, оправдание – это всего лишь неосознанное стремление обмануть систему контроля – инстинктивное желание справедливости. А иногда оправдание – это всего лишь стремление удовлетворить это желание, установив истинные причинно-следственные связи, найдя недостающие звенья цепи, убедиться, в том, что все твои поступки справедливы и для чувства вины нет никакого повода. Но и в том и в другом случае желание оправдаться есть стремление успокоить свои инстинкты, избавившись от боли, успокоить свои чувства. А чувство справедливости – такая же закономерность, как и желание пожрать. И точно такой же инстинкт, точно такая же потребность, от неудовлетворения которой начинается боль.
Да, да – именно инстинкт, именно потребность.
Раньше считалось, что мораль – это исключительно объект человеческой культуры, творение самого человека. Сейчас выясняется, что даже животные обладают определенной моралью, а сама мораль – регламентация поведения в обществе (стае) – есть инстинкт, который у человека, в отличие от животного, может претерпевать изменения и поправки, может искажаться, но – все же остается инстинктом. Человек всегда будет чувствовать боль при осознании какой-либо несправедливости. Это закон.
Подчиняясь инстинктивному желанию справедливости и – как вследствие этого – испытывая чувство вины, большинство людей, совершая неправильные поступки, все же стараются оправдать себя. Но есть некоторые люди, которые в полной мере осознавая свои инстинкты как систему контроля, целенаправленно ломают эту систему, пытаясь изменить структуру мира. Видя причинно-следственную связь, они пытаются ее исказить. Такие люди могут обладать настоящей властью. Они могут управлять как своими, так и чужими инстинктами.
И человек никогда бы не дошел до этого, если бы у него не было воли. Величайший дар или проклятье?
В Ветхом Завете разрешалась месть. Наверное, потому что Бог знал природу ее появления и систему причинно-следственных связей – и это логично, ведь Он Сам ее создал. В Новом Завете месть запрещается. Да, закон изменился. Видимо, Бог, понадеявшись на силу человека и его способность к расчету, в очередной раз захотел увидеть величайшее чудо на земле – подчинение человеком себе своих инстинктов. Но, наверное, когда люди, дошедшие до знания всей системы контроля и сумевшие ее обойти или поломать, начали при этом искажать структуру мира, разрушая его – и стали использовать возможность обойти систему, возможность подчинить себе свои инстинкты, как способ возвыситься над всем миром, поработив остальных людей, а если не получится, то уничтожить их, и при этом не испытывать боли от собственной несправедливости – наверное, тогда Бог по-настоящему испытал боль.
Знание не спасет этот мир.
Никогда.
Каким бы достойным и величественным оно не было.
Знание – всего лишь ресурс. Всего лишь средство. Оно может как спасти мир, так и уничтожить его.
Хотя, нет.
Когда Бог увидел, что человек может сделать, используя знание – он дал человеку другое знание – страх перед адом.
Правда потом пришел сатана и это знание у человека отнял. Оставил лишь то, которое ему выгодно. Оставил лишь часть знания. Создал иллюзию. Ему-то все равно терять нечего.
 
Сообщение14.

Человек всегда инстинктивно стремится к справедливости. Из этого инстинктивного стремления исходит и жажда мести. Человек мстит тогда, когда, как ему кажется, происходит что-то несправедливое. Люди обижаются на людей. Люди обижаются на разумное сознание. Мало кто может обидеться на дерево, или на скамейку в парке, или на машину. Человек может в приступе гнева, желая выпустить свои эмоции, раскрошить бейсбольной битой письменный стол. Но вряд ли кто-то будет всерьез мстить письменному столу, за то, что тот стоял не в правильном месте, даже если этот кто-то споткнется об его ножку, ударится коленкой об его угол, съежившись от боли, упадет на пол, разодрав при этом себе руку о рифленый край стола, причем упадет так неудачно, что долбанется губой о вазу, стоящую на этом столе, и затем, поднимаясь с полу еще и больно зацепится ухом о все тот же проклятый стол. Но, даже если у кого-то потом и появятся мысли о том, как бы отомстить этому столу – скорее всего он будет понимать, что это глупо. Глупо потому что стол не обладает сознанием и говорить о какой-либо справедливости, а соответственно и о мести – бессмысленно. Чаще всего люди даже понимают, что мстить невменяемому, не отдающему себе отчет, человеку – так же бессмысленно. Желание мести рождается из желания справедливости. Точнее от неудовлетворенного желания справедливости. А, как известно, неудовлетворенное желание производит боль. Таким образом, месть – это точно такое же желание, точно такой же инстинкт, точно такая же закономерность, как и все остальные желания, инстинкты и закономерности.
Точно так же и из желания справедливости у человека в той или иной ситуации возникает стремление себя оправдать. Ведь чаще всего, совершая неправильный поступок, где-то глубоко внутри человек понимает, что он поступает неправильно. При этом, осознавая свою неправоту и испытывая дискомфорт от назойливого инстинктивного чувства справедливости, человек пытается найти себе какое-то оправдание, как бы говоря: “Посмотрите – я сделал это, потому что имел на это право”. Человек понимает, что он не прав, но боль от ощущения несправедливости своего поступка заставляет его искать оправдания, человек стремится подогнать понятия справедливости под себя. А точнее – подогнать свое поведение под понятия справедливости. Потому что, если он будет видеть несправедливость – он будет испытывать боль. А иллюзия справедливости – оправдание – от этой боли как-то избавляет. То есть не всегда, конечно, желание оправдаться есть следствие неправильных поступков. Желание оправдаться есть следствие чувства вины. А чувство вины, как любую часть системы, можно как обойти, так и умело использовать в определенных целях. Поломав или исказив причинно-следственные связи, можно сыграть на чувстве вины. Иногда, оправдание – это всего лишь неосознанное стремление обмануть систему контроля – инстинктивное желание справедливости. А иногда оправдание – это всего лишь стремление удовлетворить это желание, установив истинные причинно-следственные связи, найдя недостающие звенья цепи, убедиться, в том, что все твои поступки справедливы и для чувства вины нет никакого повода. Но и в том и в другом случае желание оправдаться есть стремление успокоить свои инстинкты, избавившись от боли, успокоить свои чувства. А чувство справедливости – такая же закономерность, как и желание пожрать. И точно такой же инстинкт, точно такая же потребность, от неудовлетворения которой начинается боль.
Да, да – именно инстинкт, именно потребность.
Раньше считалось, что мораль – это исключительно объект человеческой культуры, творение самого человека. Сейчас выясняется, что даже животные обладают определенной моралью, а сама мораль – регламентация поведения в обществе (стае) – есть инстинкт, который у человека, в отличие от животного, может претерпевать изменения и поправки, может искажаться, но – все же остается инстинктом. Человек всегда будет чувствовать боль при осознании какой-либо несправедливости. Это закон.
Подчиняясь инстинктивному желанию справедливости и – как вследствие этого – испытывая чувство вины, большинство людей, совершая неправильные поступки, все же стараются оправдать себя. Но есть некоторые люди, которые в полной мере осознавая свои инстинкты как систему контроля, целенаправленно ломают эту систему, пытаясь изменить структуру мира. Видя причинно-следственную связь, они пытаются ее исказить. Такие люди могут обладать настоящей властью. Они могут управлять как своими, так и чужими инстинктами.
И человек никогда бы не дошел до этого, если бы у него не было воли. Величайший дар или проклятье?
В Ветхом Завете разрешалась месть. Наверное, потому что Бог знал природу ее появления и систему причинно-следственных связей – и это логично, ведь Он Сам ее создал. В Новом Завете месть запрещается. Да, закон изменился. Видимо, Бог, понадеявшись на силу человека и его способность к расчету, в очередной раз захотел увидеть величайшее чудо на земле – подчинение человеком себе своих инстинктов. Но, наверное, когда люди, дошедшие до знания всей системы контроля и сумевшие ее обойти или поломать, начали при этом искажать структуру мира, разрушая его – и стали использовать возможность обойти систему, возможность подчинить себе свои инстинкты, как способ возвыситься над всем миром, поработив остальных людей, а если не получится, то уничтожить их, и при этом не испытывать боли от собственной несправедливости – наверное, тогда Бог по-настоящему испытал боль.
Знание не спасет этот мир.
Никогда.
Каким бы достойным и величественным оно не было.
Знание – всего лишь ресурс. Всего лишь средство. Оно может как спасти мир, так и уничтожить его.
Хотя, нет.
Когда Бог увидел, что человек может сделать, используя знание – он дал человеку другое знание – страх перед адом.
Правда потом пришел сатана и это знание у человека отнял. Оставил лишь то, которое ему выгодно. Оставил лишь часть знания. Создал иллюзию. Ему-то все равно терять нечего.

Автор - perfiliev
Дата добавления - 24.01.2012 в 14:46
Сообщение14.

Человек всегда инстинктивно стремится к справедливости. Из этого инстинктивного стремления исходит и жажда мести. Человек мстит тогда, когда, как ему кажется, происходит что-то несправедливое. Люди обижаются на людей. Люди обижаются на разумное сознание. Мало кто может обидеться на дерево, или на скамейку в парке, или на машину. Человек может в приступе гнева, желая выпустить свои эмоции, раскрошить бейсбольной битой письменный стол. Но вряд ли кто-то будет всерьез мстить письменному столу, за то, что тот стоял не в правильном месте, даже если этот кто-то споткнется об его ножку, ударится коленкой об его угол, съежившись от боли, упадет на пол, разодрав при этом себе руку о рифленый край стола, причем упадет так неудачно, что долбанется губой о вазу, стоящую на этом столе, и затем, поднимаясь с полу еще и больно зацепится ухом о все тот же проклятый стол. Но, даже если у кого-то потом и появятся мысли о том, как бы отомстить этому столу – скорее всего он будет понимать, что это глупо. Глупо потому что стол не обладает сознанием и говорить о какой-либо справедливости, а соответственно и о мести – бессмысленно. Чаще всего люди даже понимают, что мстить невменяемому, не отдающему себе отчет, человеку – так же бессмысленно. Желание мести рождается из желания справедливости. Точнее от неудовлетворенного желания справедливости. А, как известно, неудовлетворенное желание производит боль. Таким образом, месть – это точно такое же желание, точно такой же инстинкт, точно такая же закономерность, как и все остальные желания, инстинкты и закономерности.
Точно так же и из желания справедливости у человека в той или иной ситуации возникает стремление себя оправдать. Ведь чаще всего, совершая неправильный поступок, где-то глубоко внутри человек понимает, что он поступает неправильно. При этом, осознавая свою неправоту и испытывая дискомфорт от назойливого инстинктивного чувства справедливости, человек пытается найти себе какое-то оправдание, как бы говоря: “Посмотрите – я сделал это, потому что имел на это право”. Человек понимает, что он не прав, но боль от ощущения несправедливости своего поступка заставляет его искать оправдания, человек стремится подогнать понятия справедливости под себя. А точнее – подогнать свое поведение под понятия справедливости. Потому что, если он будет видеть несправедливость – он будет испытывать боль. А иллюзия справедливости – оправдание – от этой боли как-то избавляет. То есть не всегда, конечно, желание оправдаться есть следствие неправильных поступков. Желание оправдаться есть следствие чувства вины. А чувство вины, как любую часть системы, можно как обойти, так и умело использовать в определенных целях. Поломав или исказив причинно-следственные связи, можно сыграть на чувстве вины. Иногда, оправдание – это всего лишь неосознанное стремление обмануть систему контроля – инстинктивное желание справедливости. А иногда оправдание – это всего лишь стремление удовлетворить это желание, установив истинные причинно-следственные связи, найдя недостающие звенья цепи, убедиться, в том, что все твои поступки справедливы и для чувства вины нет никакого повода. Но и в том и в другом случае желание оправдаться есть стремление успокоить свои инстинкты, избавившись от боли, успокоить свои чувства. А чувство справедливости – такая же закономерность, как и желание пожрать. И точно такой же инстинкт, точно такая же потребность, от неудовлетворения которой начинается боль.
Да, да – именно инстинкт, именно потребность.
Раньше считалось, что мораль – это исключительно объект человеческой культуры, творение самого человека. Сейчас выясняется, что даже животные обладают определенной моралью, а сама мораль – регламентация поведения в обществе (стае) – есть инстинкт, который у человека, в отличие от животного, может претерпевать изменения и поправки, может искажаться, но – все же остается инстинктом. Человек всегда будет чувствовать боль при осознании какой-либо несправедливости. Это закон.
Подчиняясь инстинктивному желанию справедливости и – как вследствие этого – испытывая чувство вины, большинство людей, совершая неправильные поступки, все же стараются оправдать себя. Но есть некоторые люди, которые в полной мере осознавая свои инстинкты как систему контроля, целенаправленно ломают эту систему, пытаясь изменить структуру мира. Видя причинно-следственную связь, они пытаются ее исказить. Такие люди могут обладать настоящей властью. Они могут управлять как своими, так и чужими инстинктами.
И человек никогда бы не дошел до этого, если бы у него не было воли. Величайший дар или проклятье?
В Ветхом Завете разрешалась месть. Наверное, потому что Бог знал природу ее появления и систему причинно-следственных связей – и это логично, ведь Он Сам ее создал. В Новом Завете месть запрещается. Да, закон изменился. Видимо, Бог, понадеявшись на силу человека и его способность к расчету, в очередной раз захотел увидеть величайшее чудо на земле – подчинение человеком себе своих инстинктов. Но, наверное, когда люди, дошедшие до знания всей системы контроля и сумевшие ее обойти или поломать, начали при этом искажать структуру мира, разрушая его – и стали использовать возможность обойти систему, возможность подчинить себе свои инстинкты, как способ возвыситься над всем миром, поработив остальных людей, а если не получится, то уничтожить их, и при этом не испытывать боли от собственной несправедливости – наверное, тогда Бог по-настоящему испытал боль.
Знание не спасет этот мир.
Никогда.
Каким бы достойным и величественным оно не было.
Знание – всего лишь ресурс. Всего лишь средство. Оно может как спасти мир, так и уничтожить его.
Хотя, нет.
Когда Бог увидел, что человек может сделать, используя знание – он дал человеку другое знание – страх перед адом.
Правда потом пришел сатана и это знание у человека отнял. Оставил лишь то, которое ему выгодно. Оставил лишь часть знания. Создал иллюзию. Ему-то все равно терять нечего.

Автор - perfiliev
Дата добавления - 24.01.2012 в 14:46
perfilievДата: Вторник, 24.01.2012, 14:47 | Сообщение # 124
Поселенец
Группа: Островитянин
Сообщений: 135
Награды: 0
Репутация: 3
Статус: Offline
15.

Мы сидели втроем с Владом и Светой на маленькой кухне, в атмосфере которой стоял запах перегара от вечно опохмеляющегося Влада, хотя сейчас он был еще относительно трезвый. Белый табачный дым, струйками и потоками распространяясь по всей кухне, заполнял собой все помещение, и, не желая по каким-то причинам уходить через открытую форточку, лишь слегка двигаясь в сторону коридора, основной своей массой все же покрывал нас, троих собеседников, окутывая своим нежным духом и концентрируя в себе всю нашу энергетику, скрепляя и обобществляя наши эмоции, как некая универсальная проводящая резонирующая среда.
Я с улыбкой на лице, на котором, кстати, кроме улыбки еще красовался небольшой синяк на левой щеке, рассказывал о своей недавней встрече со скинхедами. Меня немного забавляла вся эта история, тем более что нам со Славой в значительной степени повезло и мы вышли из этой ситуации без особых потрясений.
– И что просто ушли и все? – спросила Света, – И больше не знаете, что там было?
– Нет, – ответил я с ухмылкой, – Ну мы видели, что там мочилово началось. То есть мужики реально начали гасить этих ушлепков, короче. Но чем там все закончилось – мы уже без понятия были.
– Надеюсь, они хоть не убили их, – произнесла Света.
– Я бы убил, – ответил Влад, затягиваясь сигаретой, – Прям там бы и порешил их.
– Ну, конечно, – возразила Света, – Нет, так нельзя все равно.
– А чо? – снова ответил Влад, – Представляешь – мужик, у тебя сына замочили, вот просто так, ни за что абсолютно, только из-за того, что глаза раскосые. И это при том, что они живут, в общем-то, в своей стране. Они даже не иностранцы, они граждане Российской федерации. Это как ваще – вот убивать человека только из-за того, что он другой национальности, только из-за того, что у него раскосые глаза? Эти фашисты – это говно, а не люди, их гасить надо, это мразь.
– Ну, да, конечно, это ужасно, когда у тебя так сына ни за что ни про что убивают, – согласилась Света.
– Я бы на месте этих мужиков реально завалил бы тех подонков. Правильно, у них друг бухает щас постоянно, его жена в больнице лежит. Еще и жена потом помрет, мужик просто повесится – вот прекрасное развитие событий. И все из-за каких-то скотов, у которых больная психика. Только больные на голову люди могут поддерживать эту идеологию – продолжал Влад.
– Ну не они же конкретно его убили, – ответила Света.
– Какая разница? – возмущенно выпалил Влад, – Рано или поздно они переступят эту черту. Если они поддерживают эти идеи расизма – они уже не люди, они падаль.
– Это не значит, что их надо убивать. У них тоже есть матери, отцы, родные и близкие, – возражала Света.
– А они сами виноваты, что вырастили таких детей. Куда они смотрели? Как они воспитывали их? У них дети растут убийцами. Просто обыкновенными банальными убийцами. Все, это уже не люди. Куда смотрели их матери и отцы, что допустили, что у них выросли такие уроды? Сами виноваты.
– Нет, все равно так нельзя, – продолжала Света, не желая соглашаться со своим воинственным братом. У них тут между собой начинался, типа, спор как бы. У каждого была немного своя точка зрения на этот счет, – Но, конечно, я не представляю – у тебя сына убили. Как вообще жить после этого. Это ужасно, – заключила Света.
– Вот об этом я и говорю, – ответил Влад, затянувшись. В одном они соглашались абсолютно точно.
– Нет, я реально, наверно, все-таки больше Влада поддержу, – вставил я, наконец, свое слово, – У меня тоже более радикальный взгляд на эти вещи. Фашисты – это говно.
– А как же твоя религия? Бог же учил всех любить, – заметила Света.
Я пожал плечами, состроив гримасу, выражающую у себя где-то глубоко внутри свой до сих пор не разрешенный внутренний конфликт.
– Это не значит, что всяким уродам нужно позволять делать все, что угодно, – ответил я, – И это не значит, что надо позволить каким-то ублюдкам уничтожить весь этот мир. Тех людей, которых убивают нацисты – их я тоже должен любить, но они в отличие от этих фашистов жертвы. Так что правда на их стороне.
Света вздохнула и как-то задумчиво слегка наклонила голову, не зная, что ответить.
– Она девушка просто, – с улыбкой произнес Влад, жестом руки с сигаретой между пальцами, показав в ее сторону, – Девушки и должны так мыслить. Женщины меньше склонны к насилию. Это правильно.
– За это они нам такие и нравятся, – согласился я.
– Точно, – Влад поднял свой стакан, в котором была налита водка, и жестом пригласил меня в знак согласия удариться об этот его хрустальный попойный сосуд. Я поднял свою кружку с соком и звонко чокнул им о стакан Влада.
– Ой, прям, тоже мне, – произнесла Света, усмехнувшись.
– Но тут все-таки есть один нюанс, – заметил я, – Эту идеологию нельзя искоренить просто обыкновенным мочиловом всех, кто ее придерживается. Здесь нужно что-то более конструктивное. И не всегда нужно отвечать насилием, это правда. Здесь нужно, чтобы у людей сознание поменялось. Нужна более тонкая работа. Надо с людьми общаться, чтобы у них меньше злости было, чтобы они мыслили по-другому, чтобы у них агрессии меньше было, и не возникало желания убивать только из-за того, что кто-то другой национальности или даже из другой страны.
– Дак вот я об этом и говорю, – ответила Света, – Просто убивать всех националистов – это тоже не выход. Так тоже нельзя.
– Кто б спорил… – тихо произнес Влад.
Света посмотрела на него и вздохнула.
Наступила небольшая пауза.
– Ой, ладно, я пойду пока, – сказала, наконец, Света, встав из-за стола и разгладив руками на джинсах собравшиеся морщины. Я невольно посмотрел на ее сексуальные бедра, – Вы тут еще общайтесь, а мне надо кое-какие дела доделать, – произнесла она и вышла из кухни.
Влад улыбнулся и, указав рукой с зажатыми в пальцах сигаретой, вслед ушедшей его сестры, приглушенно произнес:
– Она специально ушла, чтобы мы с тобой могли поговорить.
– Н-да? – ухмыльнулся я и утвердительно кивнул головой.
– Она обо мне заботится. Хочет, что бы я изменил свою жизнь и стал приличным человеком.
– Это естественно, – констатировал я.
Влад сделал последний глоток из своего стакана с водкой и, затянувшись, грустно произнес:
– Света на меня немного злится. Я чувствую, что она от меня устала.
– Она тебя любит. Ты же ее младший брат, – возразил я, покачав головой.
– Но я ее достал, – ответил Влад, – Ее достало то, что я постоянно бухаю и торчу дома целыми днями. А если не дома, то в каких-нибудь гадюшниках с корешами. Ее достали мои шлюхи и просто те давалки, которых я знаю, и которые спят со мной просто так.
– Здесь трудно спорить. Это вполне логично, – согласился я.
– Вот об этом я и говорю.
– Дак изменись.
Повисла пауза.
– Не могу, – ответил Влад, затянувшись, – Точнее… не хочу… Ну… даже не знаю как… Не вижу смысла.
– Не видишь смысла, чтобы измениться?
– Ну… да… Мы же с тобой уже говорили как-то об этом. Не понимаю зачем.
– Что в твоей жизни должно произойти, чтобы ты увидел в этом смысл и захотел измениться? – спросил я.
– Не знаю… – ответил Влад.
Я тупо поднял кружку с соком и сделал глоток. Затем поставил кружку обратно.
– Света будет рада за тебя.
Влад отрицательно покачал головой, затягиваясь сигаретой.
– Почему-то меня это… не особо стимулирует. Я люблю свою сестру, но жить только ради нее я не могу. Это глупо. Мне нужен какой-то стимул. А у меня его нет. А жизнь меня эта больше не возбуждает.
Я скривил губы, не зная, что ответить.
– Мне цель какая-то нужна в этой жизни, – произнес Влад, – ЦЕЛЬ… А я не хочу ничего. Не знаю… Как так?… Ничего не хочу… И жить не хочу… Меня… хм, не привлекает больше эта жизнь… Она бессмысленна.
– Хм… – я утвердительно покачал головой, – А ведь я тебя понимаю, – ответил я, – То, что ты чувствуешь. Твое состояние.
– У тебя хотя бы есть твоя вера, – сказал Влад.
“Чёёо?” – подумал я про себя.
– Ты что завидуешь моей вере? – спросил я, скривившись.
Влад пожал плечами.
Я посмотрел на него внимательно-внимательно.
– Что ты только что сказал? – удивился я, – Первый раз в жизни встречаю человека, который завидовал бы моей вере.
Я действительно совершенно не представлял себе, в чем не религиозный человек может завидовать религиозному.
– Не все так просто, поверь мне, – сказал я.
Влад затянулся.
– По крайней мере, у тебя есть цель в жизни, – произнес он, выпуская дым.
– Какая?
– Ну… ты же спасаешь мир…
Я продолжал тупо смотреть на Влада. Потом отвел взгляд в сторону.
– От этого быстро устаешь, – ответил я.
“Знал бы ты, что самым моим большим желанием является то, чтобы Бога никогда не было” – подумал я про себя.
– Религия не приносит радости человеку, – сказал я вслух, – Но ты прав – она стимулирует. Это факт.
– Вот об этом я и говорю, – ответил Влад, докуривая сигарету.
И мне самому с этим трудно было не согласится.
– Знаешь, ты наверно прав, – философски произнес Влад, немного задрав голову, всматриваясь в потолок, – Без веры и без Бога жизнь человека становится в значительной степени бессмысленной.
Я задумался.
– Я так никогда не говорил, – ответил я.
– Но всегда так думал, – ухмыльнулся Влад.
Наступила пауза.
Возможно, в этих словах и была доля истины.
– Но ты в Него не веришь.
– Не могу себя заставить, – сказал Влад и затушил в пепельнице докуренную сигарету.
Забавно… Возможно, что он был прав. Ведь в жизни человека все определяется только лишь его болью. Именно боль – единственный и изначальный первопричинный стимул, заставляющий человека что-то делать. Неудовлетворенное желание производит боль. Боль заставляет идти и искать пути, способы удовлетворения своего желания. И религия здесь не исключение – тоже все сводится в результате лишь к этому одному. Просто здесь наряду с понятием временной боли появляется другой более веский аргумент, и более сильный фактор – это совершенно другой уровень – боль вечная. Но это уже совсем другая тема.
Находясь в этой квартире, я продолжал общаться со Светой и Владом, то по очереди с каждым, то одновременно с обоими, обсуждая какую-нибудь очередную тему за столом на кухне, застланной табачным дымом. Мне нравилось находиться с ними втроем в такой маленькой компании, а Света радовалась, что хотя бы при мне в ее доме нет проституток и Влад не бухает водку литрами из горла бутылки, а медленно сосет ее из стаканов маленькими количествами.
В какой-то момент времени мы со Светой остались на кухне вдвоем. Сидя за столом, приставленным одним краем к стене, друг напротив друга, мы общались и находили наше общение довольно приятным.
Света рассказывала мне про свои впечатления, когда ее впервые остановил гаишник, когда она ехала на машине утром. Говорила, как волновалась при общении с ним, хотя вроде ничего не нарушила.
– …А потом просто отдал мне документы, пожелал хорошего пути и быть внимательной на дороге. Только и всего. А я там перетряслась уже вся. Думала про себя, что там не так сделала, что там нарушила. Даже взятку не попросил и не стал меня долго держать, документы отдал и все.
– Да, у них есть такая развлекаловка ночью и утром, чтобы не засыпать. От скуки помогает, – произнес я, утвердительно покачав головой.
– Да… ну может быть моя машина, там, под какие-нибудь описания подходила.
Я пожал плечами с улыбкой на лице.
– Может быть, – ответил я.
Наступила пауза.
Мы помолчали немного. Света положила ногу на ногу, одной рукой подперла шею, а другую свободно опустила на стол, и постучала немного по нему ногтями. Она буквально за несколько секунд как-то изменилась и стала грустной.
– Я устала от того образа жизни, который ведет Влад, – произнесла она, – С ним надо что-то делать. Ему пора уже выходить из этого. Так больше нельзя.
– Это факт, – согласился я.
– Что мне делать с ним?
Я покачал головой и тихо произнес:
– Я не знаю.
Потом я добавил:
– У него абсолютная апатия и безразличие к жизни, и он не хочет напрягаться. Ему просто на все наплевать. Он не хочет больше жить. Он предпочтет умереть где-нибудь на помойке, чем напрягаться ради чего-то. Трудно заставить человека жить, если он сам не хочет.
Света скрестила на груди руки и прислонилась плечом к стене, положив на нее голову.
– И что? Должен же быть какой-то выход. Должен же быть способ заставить его. Не может быть так, чтобы ничего нельзя было сделать. Он не может так просто умереть, – проговорила она.
– Нужно, чтобы у него появилась какая-то цель в жизни, – ответил я,– Может, чтобы он влюбился в кого-нибудь, я уже думал об этом. Или просто какое-нибудь дело, которому он мог бы себя посвятить.
– Да, это было бы хорошо, – не отрывая своей головы от стены, произнесла Света, – Как это осуществить?
Я улыбнулся, и мы оба рассмеялись.
Затем снова наступила пауза.
– Может, вера сможет его спасти?
– Он не верит в Бога, – произнес я.
– А твоя церковь? Может, его в церковь привести?
Я улыбнулся.
– Да, это было бы не плохо. Но он не пойдет. Я уже говорил с ним.
– Я его заставлю.
Я снова улыбнулся.
– Хорошо. Я дам адрес… или нет… я даже лучше познакомлю тебя с кем-нибудь, чтобы вы с ними поехали.
– А ты что? – покосилась на меня Света.
– А что я?
– А ты не поедешь? – недоуменно спросила она.
– Нет.
Света нахмурила брови в непонимании.
– Почему?
– Ну, потому что вот так вот, – ответил я.
Наступила пауза.
Света смотрела на меня непонимающим взглядом, хотя где-то глубоко внутри она примерно понимала, почему я отказывался ехать в свою церковь.
– Я не поеду туда, – добавил я, – Так что как-нибудь без меня. Но я найду людей, которые будут вас сопровождать.
Света глубоко и очень грустно вздохнула.
– Ладно, я понимаю, – произнесла она через некоторое время.
“Это вряд ли”, – подумал я про себя.
– Сходите в православную церковь с ним, – не зная, на какой результат рассчитывая, сказал я.
– Он не пойдет, – ответила Света, спокойно покачав головой, – Туда точно не пойдет.
Да, логично было ожидать столь предсказуемого результата. Учитывая характер Влада, его цинизм и отношение к государственной политике.
Мы сидели молча несколько секунд, потом вдруг Света неожиданно произнесла:
– Может, сходим как-нибудь… куда-нибудь… в боулинг например поиграем… или в кино. Я давно уже никуда не ходила.
Я посмотрел на нее.
– Да, можно, – ответил я, улыбнувшись.
– Можно даже вдвоем. Не обязательно с Владом, – произнесла она.
– Да, конечно. Было бы замечательно…
– Пускай дома сидит…
– Угу, – утвердительно покачал я головой, – Хорошо.
– Ну, вот… прекрасно, – улыбнулась Света.
– Да, – ответил я.

Итак. Света пригласила меня куда-нибудь сходить… просто вдвоем… хм… Я понимал, что я ее не люблю, хотя как девушка она меня привлекала, мне нравилась ее фигура, меня возбуждало ее тело. Можно было бы с ней переспать – но это было бы крайне не правильно в данном контексте, и тем более в контексте моей религии… Эх… Иногда я жалел, что не умер маленьким… Хотя Света сама была та девушка, которая бы просто так не дала. У нее были… хм… принципы… Я не видел особого смысла развивать наши отношения в этом направлении… По разным причинам… А просто удовлетворить свое сексуальное желание – как я уже отметил, вряд ли это было правильно в данном контексте.
Но я подумал, что развивать этот контакт в любом случае будет для меня не лишним.
 
Сообщение15.

Мы сидели втроем с Владом и Светой на маленькой кухне, в атмосфере которой стоял запах перегара от вечно опохмеляющегося Влада, хотя сейчас он был еще относительно трезвый. Белый табачный дым, струйками и потоками распространяясь по всей кухне, заполнял собой все помещение, и, не желая по каким-то причинам уходить через открытую форточку, лишь слегка двигаясь в сторону коридора, основной своей массой все же покрывал нас, троих собеседников, окутывая своим нежным духом и концентрируя в себе всю нашу энергетику, скрепляя и обобществляя наши эмоции, как некая универсальная проводящая резонирующая среда.
Я с улыбкой на лице, на котором, кстати, кроме улыбки еще красовался небольшой синяк на левой щеке, рассказывал о своей недавней встрече со скинхедами. Меня немного забавляла вся эта история, тем более что нам со Славой в значительной степени повезло и мы вышли из этой ситуации без особых потрясений.
– И что просто ушли и все? – спросила Света, – И больше не знаете, что там было?
– Нет, – ответил я с ухмылкой, – Ну мы видели, что там мочилово началось. То есть мужики реально начали гасить этих ушлепков, короче. Но чем там все закончилось – мы уже без понятия были.
– Надеюсь, они хоть не убили их, – произнесла Света.
– Я бы убил, – ответил Влад, затягиваясь сигаретой, – Прям там бы и порешил их.
– Ну, конечно, – возразила Света, – Нет, так нельзя все равно.
– А чо? – снова ответил Влад, – Представляешь – мужик, у тебя сына замочили, вот просто так, ни за что абсолютно, только из-за того, что глаза раскосые. И это при том, что они живут, в общем-то, в своей стране. Они даже не иностранцы, они граждане Российской федерации. Это как ваще – вот убивать человека только из-за того, что он другой национальности, только из-за того, что у него раскосые глаза? Эти фашисты – это говно, а не люди, их гасить надо, это мразь.
– Ну, да, конечно, это ужасно, когда у тебя так сына ни за что ни про что убивают, – согласилась Света.
– Я бы на месте этих мужиков реально завалил бы тех подонков. Правильно, у них друг бухает щас постоянно, его жена в больнице лежит. Еще и жена потом помрет, мужик просто повесится – вот прекрасное развитие событий. И все из-за каких-то скотов, у которых больная психика. Только больные на голову люди могут поддерживать эту идеологию – продолжал Влад.
– Ну не они же конкретно его убили, – ответила Света.
– Какая разница? – возмущенно выпалил Влад, – Рано или поздно они переступят эту черту. Если они поддерживают эти идеи расизма – они уже не люди, они падаль.
– Это не значит, что их надо убивать. У них тоже есть матери, отцы, родные и близкие, – возражала Света.
– А они сами виноваты, что вырастили таких детей. Куда они смотрели? Как они воспитывали их? У них дети растут убийцами. Просто обыкновенными банальными убийцами. Все, это уже не люди. Куда смотрели их матери и отцы, что допустили, что у них выросли такие уроды? Сами виноваты.
– Нет, все равно так нельзя, – продолжала Света, не желая соглашаться со своим воинственным братом. У них тут между собой начинался, типа, спор как бы. У каждого была немного своя точка зрения на этот счет, – Но, конечно, я не представляю – у тебя сына убили. Как вообще жить после этого. Это ужасно, – заключила Света.
– Вот об этом я и говорю, – ответил Влад, затянувшись. В одном они соглашались абсолютно точно.
– Нет, я реально, наверно, все-таки больше Влада поддержу, – вставил я, наконец, свое слово, – У меня тоже более радикальный взгляд на эти вещи. Фашисты – это говно.
– А как же твоя религия? Бог же учил всех любить, – заметила Света.
Я пожал плечами, состроив гримасу, выражающую у себя где-то глубоко внутри свой до сих пор не разрешенный внутренний конфликт.
– Это не значит, что всяким уродам нужно позволять делать все, что угодно, – ответил я, – И это не значит, что надо позволить каким-то ублюдкам уничтожить весь этот мир. Тех людей, которых убивают нацисты – их я тоже должен любить, но они в отличие от этих фашистов жертвы. Так что правда на их стороне.
Света вздохнула и как-то задумчиво слегка наклонила голову, не зная, что ответить.
– Она девушка просто, – с улыбкой произнес Влад, жестом руки с сигаретой между пальцами, показав в ее сторону, – Девушки и должны так мыслить. Женщины меньше склонны к насилию. Это правильно.
– За это они нам такие и нравятся, – согласился я.
– Точно, – Влад поднял свой стакан, в котором была налита водка, и жестом пригласил меня в знак согласия удариться об этот его хрустальный попойный сосуд. Я поднял свою кружку с соком и звонко чокнул им о стакан Влада.
– Ой, прям, тоже мне, – произнесла Света, усмехнувшись.
– Но тут все-таки есть один нюанс, – заметил я, – Эту идеологию нельзя искоренить просто обыкновенным мочиловом всех, кто ее придерживается. Здесь нужно что-то более конструктивное. И не всегда нужно отвечать насилием, это правда. Здесь нужно, чтобы у людей сознание поменялось. Нужна более тонкая работа. Надо с людьми общаться, чтобы у них меньше злости было, чтобы они мыслили по-другому, чтобы у них агрессии меньше было, и не возникало желания убивать только из-за того, что кто-то другой национальности или даже из другой страны.
– Дак вот я об этом и говорю, – ответила Света, – Просто убивать всех националистов – это тоже не выход. Так тоже нельзя.
– Кто б спорил… – тихо произнес Влад.
Света посмотрела на него и вздохнула.
Наступила небольшая пауза.
– Ой, ладно, я пойду пока, – сказала, наконец, Света, встав из-за стола и разгладив руками на джинсах собравшиеся морщины. Я невольно посмотрел на ее сексуальные бедра, – Вы тут еще общайтесь, а мне надо кое-какие дела доделать, – произнесла она и вышла из кухни.
Влад улыбнулся и, указав рукой с зажатыми в пальцах сигаретой, вслед ушедшей его сестры, приглушенно произнес:
– Она специально ушла, чтобы мы с тобой могли поговорить.
– Н-да? – ухмыльнулся я и утвердительно кивнул головой.
– Она обо мне заботится. Хочет, что бы я изменил свою жизнь и стал приличным человеком.
– Это естественно, – констатировал я.
Влад сделал последний глоток из своего стакана с водкой и, затянувшись, грустно произнес:
– Света на меня немного злится. Я чувствую, что она от меня устала.
– Она тебя любит. Ты же ее младший брат, – возразил я, покачав головой.
– Но я ее достал, – ответил Влад, – Ее достало то, что я постоянно бухаю и торчу дома целыми днями. А если не дома, то в каких-нибудь гадюшниках с корешами. Ее достали мои шлюхи и просто те давалки, которых я знаю, и которые спят со мной просто так.
– Здесь трудно спорить. Это вполне логично, – согласился я.
– Вот об этом я и говорю.
– Дак изменись.
Повисла пауза.
– Не могу, – ответил Влад, затянувшись, – Точнее… не хочу… Ну… даже не знаю как… Не вижу смысла.
– Не видишь смысла, чтобы измениться?
– Ну… да… Мы же с тобой уже говорили как-то об этом. Не понимаю зачем.
– Что в твоей жизни должно произойти, чтобы ты увидел в этом смысл и захотел измениться? – спросил я.
– Не знаю… – ответил Влад.
Я тупо поднял кружку с соком и сделал глоток. Затем поставил кружку обратно.
– Света будет рада за тебя.
Влад отрицательно покачал головой, затягиваясь сигаретой.
– Почему-то меня это… не особо стимулирует. Я люблю свою сестру, но жить только ради нее я не могу. Это глупо. Мне нужен какой-то стимул. А у меня его нет. А жизнь меня эта больше не возбуждает.
Я скривил губы, не зная, что ответить.
– Мне цель какая-то нужна в этой жизни, – произнес Влад, – ЦЕЛЬ… А я не хочу ничего. Не знаю… Как так?… Ничего не хочу… И жить не хочу… Меня… хм, не привлекает больше эта жизнь… Она бессмысленна.
– Хм… – я утвердительно покачал головой, – А ведь я тебя понимаю, – ответил я, – То, что ты чувствуешь. Твое состояние.
– У тебя хотя бы есть твоя вера, – сказал Влад.
“Чёёо?” – подумал я про себя.
– Ты что завидуешь моей вере? – спросил я, скривившись.
Влад пожал плечами.
Я посмотрел на него внимательно-внимательно.
– Что ты только что сказал? – удивился я, – Первый раз в жизни встречаю человека, который завидовал бы моей вере.
Я действительно совершенно не представлял себе, в чем не религиозный человек может завидовать религиозному.
– Не все так просто, поверь мне, – сказал я.
Влад затянулся.
– По крайней мере, у тебя есть цель в жизни, – произнес он, выпуская дым.
– Какая?
– Ну… ты же спасаешь мир…
Я продолжал тупо смотреть на Влада. Потом отвел взгляд в сторону.
– От этого быстро устаешь, – ответил я.
“Знал бы ты, что самым моим большим желанием является то, чтобы Бога никогда не было” – подумал я про себя.
– Религия не приносит радости человеку, – сказал я вслух, – Но ты прав – она стимулирует. Это факт.
– Вот об этом я и говорю, – ответил Влад, докуривая сигарету.
И мне самому с этим трудно было не согласится.
– Знаешь, ты наверно прав, – философски произнес Влад, немного задрав голову, всматриваясь в потолок, – Без веры и без Бога жизнь человека становится в значительной степени бессмысленной.
Я задумался.
– Я так никогда не говорил, – ответил я.
– Но всегда так думал, – ухмыльнулся Влад.
Наступила пауза.
Возможно, в этих словах и была доля истины.
– Но ты в Него не веришь.
– Не могу себя заставить, – сказал Влад и затушил в пепельнице докуренную сигарету.
Забавно… Возможно, что он был прав. Ведь в жизни человека все определяется только лишь его болью. Именно боль – единственный и изначальный первопричинный стимул, заставляющий человека что-то делать. Неудовлетворенное желание производит боль. Боль заставляет идти и искать пути, способы удовлетворения своего желания. И религия здесь не исключение – тоже все сводится в результате лишь к этому одному. Просто здесь наряду с понятием временной боли появляется другой более веский аргумент, и более сильный фактор – это совершенно другой уровень – боль вечная. Но это уже совсем другая тема.
Находясь в этой квартире, я продолжал общаться со Светой и Владом, то по очереди с каждым, то одновременно с обоими, обсуждая какую-нибудь очередную тему за столом на кухне, застланной табачным дымом. Мне нравилось находиться с ними втроем в такой маленькой компании, а Света радовалась, что хотя бы при мне в ее доме нет проституток и Влад не бухает водку литрами из горла бутылки, а медленно сосет ее из стаканов маленькими количествами.
В какой-то момент времени мы со Светой остались на кухне вдвоем. Сидя за столом, приставленным одним краем к стене, друг напротив друга, мы общались и находили наше общение довольно приятным.
Света рассказывала мне про свои впечатления, когда ее впервые остановил гаишник, когда она ехала на машине утром. Говорила, как волновалась при общении с ним, хотя вроде ничего не нарушила.
– …А потом просто отдал мне документы, пожелал хорошего пути и быть внимательной на дороге. Только и всего. А я там перетряслась уже вся. Думала про себя, что там не так сделала, что там нарушила. Даже взятку не попросил и не стал меня долго держать, документы отдал и все.
– Да, у них есть такая развлекаловка ночью и утром, чтобы не засыпать. От скуки помогает, – произнес я, утвердительно покачав головой.
– Да… ну может быть моя машина, там, под какие-нибудь описания подходила.
Я пожал плечами с улыбкой на лице.
– Может быть, – ответил я.
Наступила пауза.
Мы помолчали немного. Света положила ногу на ногу, одной рукой подперла шею, а другую свободно опустила на стол, и постучала немного по нему ногтями. Она буквально за несколько секунд как-то изменилась и стала грустной.
– Я устала от того образа жизни, который ведет Влад, – произнесла она, – С ним надо что-то делать. Ему пора уже выходить из этого. Так больше нельзя.
– Это факт, – согласился я.
– Что мне делать с ним?
Я покачал головой и тихо произнес:
– Я не знаю.
Потом я добавил:
– У него абсолютная апатия и безразличие к жизни, и он не хочет напрягаться. Ему просто на все наплевать. Он не хочет больше жить. Он предпочтет умереть где-нибудь на помойке, чем напрягаться ради чего-то. Трудно заставить человека жить, если он сам не хочет.
Света скрестила на груди руки и прислонилась плечом к стене, положив на нее голову.
– И что? Должен же быть какой-то выход. Должен же быть способ заставить его. Не может быть так, чтобы ничего нельзя было сделать. Он не может так просто умереть, – проговорила она.
– Нужно, чтобы у него появилась какая-то цель в жизни, – ответил я,– Может, чтобы он влюбился в кого-нибудь, я уже думал об этом. Или просто какое-нибудь дело, которому он мог бы себя посвятить.
– Да, это было бы хорошо, – не отрывая своей головы от стены, произнесла Света, – Как это осуществить?
Я улыбнулся, и мы оба рассмеялись.
Затем снова наступила пауза.
– Может, вера сможет его спасти?
– Он не верит в Бога, – произнес я.
– А твоя церковь? Может, его в церковь привести?
Я улыбнулся.
– Да, это было бы не плохо. Но он не пойдет. Я уже говорил с ним.
– Я его заставлю.
Я снова улыбнулся.
– Хорошо. Я дам адрес… или нет… я даже лучше познакомлю тебя с кем-нибудь, чтобы вы с ними поехали.
– А ты что? – покосилась на меня Света.
– А что я?
– А ты не поедешь? – недоуменно спросила она.
– Нет.
Света нахмурила брови в непонимании.
– Почему?
– Ну, потому что вот так вот, – ответил я.
Наступила пауза.
Света смотрела на меня непонимающим взглядом, хотя где-то глубоко внутри она примерно понимала, почему я отказывался ехать в свою церковь.
– Я не поеду туда, – добавил я, – Так что как-нибудь без меня. Но я найду людей, которые будут вас сопровождать.
Света глубоко и очень грустно вздохнула.
– Ладно, я понимаю, – произнесла она через некоторое время.
“Это вряд ли”, – подумал я про себя.
– Сходите в православную церковь с ним, – не зная, на какой результат рассчитывая, сказал я.
– Он не пойдет, – ответила Света, спокойно покачав головой, – Туда точно не пойдет.
Да, логично было ожидать столь предсказуемого результата. Учитывая характер Влада, его цинизм и отношение к государственной политике.
Мы сидели молча несколько секунд, потом вдруг Света неожиданно произнесла:
– Может, сходим как-нибудь… куда-нибудь… в боулинг например поиграем… или в кино. Я давно уже никуда не ходила.
Я посмотрел на нее.
– Да, можно, – ответил я, улыбнувшись.
– Можно даже вдвоем. Не обязательно с Владом, – произнесла она.
– Да, конечно. Было бы замечательно…
– Пускай дома сидит…
– Угу, – утвердительно покачал я головой, – Хорошо.
– Ну, вот… прекрасно, – улыбнулась Света.
– Да, – ответил я.

Итак. Света пригласила меня куда-нибудь сходить… просто вдвоем… хм… Я понимал, что я ее не люблю, хотя как девушка она меня привлекала, мне нравилась ее фигура, меня возбуждало ее тело. Можно было бы с ней переспать – но это было бы крайне не правильно в данном контексте, и тем более в контексте моей религии… Эх… Иногда я жалел, что не умер маленьким… Хотя Света сама была та девушка, которая бы просто так не дала. У нее были… хм… принципы… Я не видел особого смысла развивать наши отношения в этом направлении… По разным причинам… А просто удовлетворить свое сексуальное желание – как я уже отметил, вряд ли это было правильно в данном контексте.
Но я подумал, что развивать этот контакт в любом случае будет для меня не лишним.

Автор - perfiliev
Дата добавления - 24.01.2012 в 14:47
Сообщение15.

Мы сидели втроем с Владом и Светой на маленькой кухне, в атмосфере которой стоял запах перегара от вечно опохмеляющегося Влада, хотя сейчас он был еще относительно трезвый. Белый табачный дым, струйками и потоками распространяясь по всей кухне, заполнял собой все помещение, и, не желая по каким-то причинам уходить через открытую форточку, лишь слегка двигаясь в сторону коридора, основной своей массой все же покрывал нас, троих собеседников, окутывая своим нежным духом и концентрируя в себе всю нашу энергетику, скрепляя и обобществляя наши эмоции, как некая универсальная проводящая резонирующая среда.
Я с улыбкой на лице, на котором, кстати, кроме улыбки еще красовался небольшой синяк на левой щеке, рассказывал о своей недавней встрече со скинхедами. Меня немного забавляла вся эта история, тем более что нам со Славой в значительной степени повезло и мы вышли из этой ситуации без особых потрясений.
– И что просто ушли и все? – спросила Света, – И больше не знаете, что там было?
– Нет, – ответил я с ухмылкой, – Ну мы видели, что там мочилово началось. То есть мужики реально начали гасить этих ушлепков, короче. Но чем там все закончилось – мы уже без понятия были.
– Надеюсь, они хоть не убили их, – произнесла Света.
– Я бы убил, – ответил Влад, затягиваясь сигаретой, – Прям там бы и порешил их.
– Ну, конечно, – возразила Света, – Нет, так нельзя все равно.
– А чо? – снова ответил Влад, – Представляешь – мужик, у тебя сына замочили, вот просто так, ни за что абсолютно, только из-за того, что глаза раскосые. И это при том, что они живут, в общем-то, в своей стране. Они даже не иностранцы, они граждане Российской федерации. Это как ваще – вот убивать человека только из-за того, что он другой национальности, только из-за того, что у него раскосые глаза? Эти фашисты – это говно, а не люди, их гасить надо, это мразь.
– Ну, да, конечно, это ужасно, когда у тебя так сына ни за что ни про что убивают, – согласилась Света.
– Я бы на месте этих мужиков реально завалил бы тех подонков. Правильно, у них друг бухает щас постоянно, его жена в больнице лежит. Еще и жена потом помрет, мужик просто повесится – вот прекрасное развитие событий. И все из-за каких-то скотов, у которых больная психика. Только больные на голову люди могут поддерживать эту идеологию – продолжал Влад.
– Ну не они же конкретно его убили, – ответила Света.
– Какая разница? – возмущенно выпалил Влад, – Рано или поздно они переступят эту черту. Если они поддерживают эти идеи расизма – они уже не люди, они падаль.
– Это не значит, что их надо убивать. У них тоже есть матери, отцы, родные и близкие, – возражала Света.
– А они сами виноваты, что вырастили таких детей. Куда они смотрели? Как они воспитывали их? У них дети растут убийцами. Просто обыкновенными банальными убийцами. Все, это уже не люди. Куда смотрели их матери и отцы, что допустили, что у них выросли такие уроды? Сами виноваты.
– Нет, все равно так нельзя, – продолжала Света, не желая соглашаться со своим воинственным братом. У них тут между собой начинался, типа, спор как бы. У каждого была немного своя точка зрения на этот счет, – Но, конечно, я не представляю – у тебя сына убили. Как вообще жить после этого. Это ужасно, – заключила Света.
– Вот об этом я и говорю, – ответил Влад, затянувшись. В одном они соглашались абсолютно точно.
– Нет, я реально, наверно, все-таки больше Влада поддержу, – вставил я, наконец, свое слово, – У меня тоже более радикальный взгляд на эти вещи. Фашисты – это говно.
– А как же твоя религия? Бог же учил всех любить, – заметила Света.
Я пожал плечами, состроив гримасу, выражающую у себя где-то глубоко внутри свой до сих пор не разрешенный внутренний конфликт.
– Это не значит, что всяким уродам нужно позволять делать все, что угодно, – ответил я, – И это не значит, что надо позволить каким-то ублюдкам уничтожить весь этот мир. Тех людей, которых убивают нацисты – их я тоже должен любить, но они в отличие от этих фашистов жертвы. Так что правда на их стороне.
Света вздохнула и как-то задумчиво слегка наклонила голову, не зная, что ответить.
– Она девушка просто, – с улыбкой произнес Влад, жестом руки с сигаретой между пальцами, показав в ее сторону, – Девушки и должны так мыслить. Женщины меньше склонны к насилию. Это правильно.
– За это они нам такие и нравятся, – согласился я.
– Точно, – Влад поднял свой стакан, в котором была налита водка, и жестом пригласил меня в знак согласия удариться об этот его хрустальный попойный сосуд. Я поднял свою кружку с соком и звонко чокнул им о стакан Влада.
– Ой, прям, тоже мне, – произнесла Света, усмехнувшись.
– Но тут все-таки есть один нюанс, – заметил я, – Эту идеологию нельзя искоренить просто обыкновенным мочиловом всех, кто ее придерживается. Здесь нужно что-то более конструктивное. И не всегда нужно отвечать насилием, это правда. Здесь нужно, чтобы у людей сознание поменялось. Нужна более тонкая работа. Надо с людьми общаться, чтобы у них меньше злости было, чтобы они мыслили по-другому, чтобы у них агрессии меньше было, и не возникало желания убивать только из-за того, что кто-то другой национальности или даже из другой страны.
– Дак вот я об этом и говорю, – ответила Света, – Просто убивать всех националистов – это тоже не выход. Так тоже нельзя.
– Кто б спорил… – тихо произнес Влад.
Света посмотрела на него и вздохнула.
Наступила небольшая пауза.
– Ой, ладно, я пойду пока, – сказала, наконец, Света, встав из-за стола и разгладив руками на джинсах собравшиеся морщины. Я невольно посмотрел на ее сексуальные бедра, – Вы тут еще общайтесь, а мне надо кое-какие дела доделать, – произнесла она и вышла из кухни.
Влад улыбнулся и, указав рукой с зажатыми в пальцах сигаретой, вслед ушедшей его сестры, приглушенно произнес:
– Она специально ушла, чтобы мы с тобой могли поговорить.
– Н-да? – ухмыльнулся я и утвердительно кивнул головой.
– Она обо мне заботится. Хочет, что бы я изменил свою жизнь и стал приличным человеком.
– Это естественно, – констатировал я.
Влад сделал последний глоток из своего стакана с водкой и, затянувшись, грустно произнес:
– Света на меня немного злится. Я чувствую, что она от меня устала.
– Она тебя любит. Ты же ее младший брат, – возразил я, покачав головой.
– Но я ее достал, – ответил Влад, – Ее достало то, что я постоянно бухаю и торчу дома целыми днями. А если не дома, то в каких-нибудь гадюшниках с корешами. Ее достали мои шлюхи и просто те давалки, которых я знаю, и которые спят со мной просто так.
– Здесь трудно спорить. Это вполне логично, – согласился я.
– Вот об этом я и говорю.
– Дак изменись.
Повисла пауза.
– Не могу, – ответил Влад, затянувшись, – Точнее… не хочу… Ну… даже не знаю как… Не вижу смысла.
– Не видишь смысла, чтобы измениться?
– Ну… да… Мы же с тобой уже говорили как-то об этом. Не понимаю зачем.
– Что в твоей жизни должно произойти, чтобы ты увидел в этом смысл и захотел измениться? – спросил я.
– Не знаю… – ответил Влад.
Я тупо поднял кружку с соком и сделал глоток. Затем поставил кружку обратно.
– Света будет рада за тебя.
Влад отрицательно покачал головой, затягиваясь сигаретой.
– Почему-то меня это… не особо стимулирует. Я люблю свою сестру, но жить только ради нее я не могу. Это глупо. Мне нужен какой-то стимул. А у меня его нет. А жизнь меня эта больше не возбуждает.
Я скривил губы, не зная, что ответить.
– Мне цель какая-то нужна в этой жизни, – произнес Влад, – ЦЕЛЬ… А я не хочу ничего. Не знаю… Как так?… Ничего не хочу… И жить не хочу… Меня… хм, не привлекает больше эта жизнь… Она бессмысленна.
– Хм… – я утвердительно покачал головой, – А ведь я тебя понимаю, – ответил я, – То, что ты чувствуешь. Твое состояние.
– У тебя хотя бы есть твоя вера, – сказал Влад.
“Чёёо?” – подумал я про себя.
– Ты что завидуешь моей вере? – спросил я, скривившись.
Влад пожал плечами.
Я посмотрел на него внимательно-внимательно.
– Что ты только что сказал? – удивился я, – Первый раз в жизни встречаю человека, который завидовал бы моей вере.
Я действительно совершенно не представлял себе, в чем не религиозный человек может завидовать религиозному.
– Не все так просто, поверь мне, – сказал я.
Влад затянулся.
– По крайней мере, у тебя есть цель в жизни, – произнес он, выпуская дым.
– Какая?
– Ну… ты же спасаешь мир…
Я продолжал тупо смотреть на Влада. Потом отвел взгляд в сторону.
– От этого быстро устаешь, – ответил я.
“Знал бы ты, что самым моим большим желанием является то, чтобы Бога никогда не было” – подумал я про себя.
– Религия не приносит радости человеку, – сказал я вслух, – Но ты прав – она стимулирует. Это факт.
– Вот об этом я и говорю, – ответил Влад, докуривая сигарету.
И мне самому с этим трудно было не согласится.
– Знаешь, ты наверно прав, – философски произнес Влад, немного задрав голову, всматриваясь в потолок, – Без веры и без Бога жизнь человека становится в значительной степени бессмысленной.
Я задумался.
– Я так никогда не говорил, – ответил я.
– Но всегда так думал, – ухмыльнулся Влад.
Наступила пауза.
Возможно, в этих словах и была доля истины.
– Но ты в Него не веришь.
– Не могу себя заставить, – сказал Влад и затушил в пепельнице докуренную сигарету.
Забавно… Возможно, что он был прав. Ведь в жизни человека все определяется только лишь его болью. Именно боль – единственный и изначальный первопричинный стимул, заставляющий человека что-то делать. Неудовлетворенное желание производит боль. Боль заставляет идти и искать пути, способы удовлетворения своего желания. И религия здесь не исключение – тоже все сводится в результате лишь к этому одному. Просто здесь наряду с понятием временной боли появляется другой более веский аргумент, и более сильный фактор – это совершенно другой уровень – боль вечная. Но это уже совсем другая тема.
Находясь в этой квартире, я продолжал общаться со Светой и Владом, то по очереди с каждым, то одновременно с обоими, обсуждая какую-нибудь очередную тему за столом на кухне, застланной табачным дымом. Мне нравилось находиться с ними втроем в такой маленькой компании, а Света радовалась, что хотя бы при мне в ее доме нет проституток и Влад не бухает водку литрами из горла бутылки, а медленно сосет ее из стаканов маленькими количествами.
В какой-то момент времени мы со Светой остались на кухне вдвоем. Сидя за столом, приставленным одним краем к стене, друг напротив друга, мы общались и находили наше общение довольно приятным.
Света рассказывала мне про свои впечатления, когда ее впервые остановил гаишник, когда она ехала на машине утром. Говорила, как волновалась при общении с ним, хотя вроде ничего не нарушила.
– …А потом просто отдал мне документы, пожелал хорошего пути и быть внимательной на дороге. Только и всего. А я там перетряслась уже вся. Думала про себя, что там не так сделала, что там нарушила. Даже взятку не попросил и не стал меня долго держать, документы отдал и все.
– Да, у них есть такая развлекаловка ночью и утром, чтобы не засыпать. От скуки помогает, – произнес я, утвердительно покачав головой.
– Да… ну может быть моя машина, там, под какие-нибудь описания подходила.
Я пожал плечами с улыбкой на лице.
– Может быть, – ответил я.
Наступила пауза.
Мы помолчали немного. Света положила ногу на ногу, одной рукой подперла шею, а другую свободно опустила на стол, и постучала немного по нему ногтями. Она буквально за несколько секунд как-то изменилась и стала грустной.
– Я устала от того образа жизни, который ведет Влад, – произнесла она, – С ним надо что-то делать. Ему пора уже выходить из этого. Так больше нельзя.
– Это факт, – согласился я.
– Что мне делать с ним?
Я покачал головой и тихо произнес:
– Я не знаю.
Потом я добавил:
– У него абсолютная апатия и безразличие к жизни, и он не хочет напрягаться. Ему просто на все наплевать. Он не хочет больше жить. Он предпочтет умереть где-нибудь на помойке, чем напрягаться ради чего-то. Трудно заставить человека жить, если он сам не хочет.
Света скрестила на груди руки и прислонилась плечом к стене, положив на нее голову.
– И что? Должен же быть какой-то выход. Должен же быть способ заставить его. Не может быть так, чтобы ничего нельзя было сделать. Он не может так просто умереть, – проговорила она.
– Нужно, чтобы у него появилась какая-то цель в жизни, – ответил я,– Может, чтобы он влюбился в кого-нибудь, я уже думал об этом. Или просто какое-нибудь дело, которому он мог бы себя посвятить.
– Да, это было бы хорошо, – не отрывая своей головы от стены, произнесла Света, – Как это осуществить?
Я улыбнулся, и мы оба рассмеялись.
Затем снова наступила пауза.
– Может, вера сможет его спасти?
– Он не верит в Бога, – произнес я.
– А твоя церковь? Может, его в церковь привести?
Я улыбнулся.
– Да, это было бы не плохо. Но он не пойдет. Я уже говорил с ним.
– Я его заставлю.
Я снова улыбнулся.
– Хорошо. Я дам адрес… или нет… я даже лучше познакомлю тебя с кем-нибудь, чтобы вы с ними поехали.
– А ты что? – покосилась на меня Света.
– А что я?
– А ты не поедешь? – недоуменно спросила она.
– Нет.
Света нахмурила брови в непонимании.
– Почему?
– Ну, потому что вот так вот, – ответил я.
Наступила пауза.
Света смотрела на меня непонимающим взглядом, хотя где-то глубоко внутри она примерно понимала, почему я отказывался ехать в свою церковь.
– Я не поеду туда, – добавил я, – Так что как-нибудь без меня. Но я найду людей, которые будут вас сопровождать.
Света глубоко и очень грустно вздохнула.
– Ладно, я понимаю, – произнесла она через некоторое время.
“Это вряд ли”, – подумал я про себя.
– Сходите в православную церковь с ним, – не зная, на какой результат рассчитывая, сказал я.
– Он не пойдет, – ответила Света, спокойно покачав головой, – Туда точно не пойдет.
Да, логично было ожидать столь предсказуемого результата. Учитывая характер Влада, его цинизм и отношение к государственной политике.
Мы сидели молча несколько секунд, потом вдруг Света неожиданно произнесла:
– Может, сходим как-нибудь… куда-нибудь… в боулинг например поиграем… или в кино. Я давно уже никуда не ходила.
Я посмотрел на нее.
– Да, можно, – ответил я, улыбнувшись.
– Можно даже вдвоем. Не обязательно с Владом, – произнесла она.
– Да, конечно. Было бы замечательно…
– Пускай дома сидит…
– Угу, – утвердительно покачал я головой, – Хорошо.
– Ну, вот… прекрасно, – улыбнулась Света.
– Да, – ответил я.

Итак. Света пригласила меня куда-нибудь сходить… просто вдвоем… хм… Я понимал, что я ее не люблю, хотя как девушка она меня привлекала, мне нравилась ее фигура, меня возбуждало ее тело. Можно было бы с ней переспать – но это было бы крайне не правильно в данном контексте, и тем более в контексте моей религии… Эх… Иногда я жалел, что не умер маленьким… Хотя Света сама была та девушка, которая бы просто так не дала. У нее были… хм… принципы… Я не видел особого смысла развивать наши отношения в этом направлении… По разным причинам… А просто удовлетворить свое сексуальное желание – как я уже отметил, вряд ли это было правильно в данном контексте.
Но я подумал, что развивать этот контакт в любом случае будет для меня не лишним.

Автор - perfiliev
Дата добавления - 24.01.2012 в 14:47
perfilievДата: Вторник, 24.01.2012, 14:49 | Сообщение # 125
Поселенец
Группа: Островитянин
Сообщений: 135
Награды: 0
Репутация: 3
Статус: Offline
16.

Я стоял у себя в комнате перед телевизором и с… хм… с какими-то просто неописуемыми чувствами… пучил по федеральному новостному каналу интервью с одним психиатром. В средствах массовой информации продолжали освещать тему военных действий на Кавказе, прошедших совсем недавно. Та самая маленькая война, начавшаяся из-за того, что одна южная страна, власть в которой была установлена Соединенными Штатами Америки, решила вернуть себе территорию, которая отделилась от этой страны и решила объявить суверенитет. По крайней мере, так описывалась и преподносилась эта ситуация в СМИ. У России были свои интересы в этом регионе. Может, она просто хотела защитить свои границы, а может что-то еще. Я не брался судить о том, что там было на самом деле, так как не имел никакой информации. Но я не доверял никому. Тем более своему правительству и федеральному новостному каналу. Военные действия уже закончились. Но тема продолжала обсуждаться. И то, что я сейчас видел и слышал по телевизору, заставляло мои волосы под мышками тянуться к небу, и я уже чувствовал, как мои глаза лезут на затылок прямо через лоб. Журналисты, казалось бы взрослые умные люди, с серьезными лицами обмусоливали кадры, на которых президент той самой небольшой южной страны жует перед камерой галстук, якобы от паники. Еще в студию пригласили какого-то психиатра, и, показав ему фотографию этого самого президента то ли с бодуна то ли во время массажа простаты, всерьез спрашивали бедного психиатра: “Вот скажите – по фотографии ведь явно видно, что у человека есть некоторые проблемы со психикой? Какое у него нездоровое выражения лица. Блеск в глазах. Маниакальная улыбка”.
“Ёжкин корень, – думал я про себя, – Чо за несусветная бредятина! Ни один психиатр, ни один специалист никогда не будет делать заключение о состоянии психического здоровья человека только на основе одной какой-то, еще, скорее всего, и неудачно сделанной, фотографии. Это бред. Это полный бред. Это настолько полный бред, что полней и бредятней просто некуда”.
– Ну, вы знаете, – ответил врач, – вообще-то заключения о каких-либо психических патологиях делаются только после полного осмотра человека. По одной только лишь фотографии… Или даже по нескольким фотографиям, – аккуратненько предупредил психиатр журналистку, чья тоненькая беленькая ручка уже потянулась в папку за другим снимком, – Невозможно сделать заключение о состоянии пациента. Для этого врачу необходимо видеть пациента в живую и наблюдать его. Необходимо общение с ним. Так, просто по фотографиям диагноз не ставится.”
– Аааааа. Ну, слава Богу, – выдохнув, произнес я с облегчением. У меня уж как от сердца отлегло. А то я уж было подумал, что в системе этой реальности произошел какой-то сбой, что-то переклинило, сейчас все свернется и начнется всемирная перезагрузка с форматированием жесткого диска. Не заплатили что ли врачу перед эфиром? Просчитались чо-то как-то неудачно.
– Но ведь согласитесь, что здесь имеет место быть явно несколько неадекватное поведение… вот, например, когда он галстук жует перед эфиром… – продолжала настаивать журналистка, – Это же…
– Ну… кхм… неадекватное поведение в принципе еще не говорит о какой-либо патологии. Любой человек… хм… в состоянии паники может вести себя неадекватно… И… кроме того, я не наблюдаю особой какой-то паники в данном… видеоматериале… Человек может просто немного нервничает… – отмазывался психиатр.
– Ну, то есть все-таки получается, что человек… все равно находится в состоянии сильного нервного перевозбуждения, – пыталась журналистка перевернуть смысл слов врача так, как ей было выгодно.
– Ну… не обязательно…
– Ну вы только что сами сказали…
– Ну… в какой-то степени… да…
Я осенил изображение в телевизоре бедного психиатра крестным знамением, и продолжил таращить свои удивленные глаза, нервно подергивая своими увядающими ушами.
Бедный чувак. Надеюсь, его не замочат ГБ-шники после эфира. Надо ж было федеральному каналу так лохануться.
Я был в шоке. Просто в полном. Увидеть такое по новостям. Нет, я конечно, все понимаю – информационная война, там, да, и все такое, но должны же быть какие-то границы. Это – глупо. На кого это рассчитано? Как это все можно смотреть? Как это все можно хавать? Кто вообще это все будет хавать? На кого это рассчитано? На быдло? Или на дегенератов? Неужели там наверху думают, что люди будут всерьез воспринимать это? Это… это что вообще? Это что? Это пропаганда такая? Или что это? Чо за бред? Конечно, правительству необходимо сейчас любыми способами дискредитировать этого президента этой южной страны – это понятно. И я не испытывал к нему симпатии. Я не сочувствовал ему. Я не был на его стороне. Судя по всему он действительно затеял эту войну. Но использовать такие методы. Пихать в прямой эфир такую лажу, да еще и с такими косяками… Как?... Нет, мир все же не перевернулся. Все в порядке. Реальность не глючит. Ущипнуть себя – блин!... а ведь и вправду больно. “Чувак – ты молодец”, – обратился я к изображению врача психиатра в телевизоре. Это не подстава… Но у меня все же в голове не укладывалось то, что я сейчас видел и слышал по федеральному новостному каналу… Неужели на это можно повестись? Да и кто ваще может на это повестись? Кто ваще на это все поведется? Кто это хавать будет, блин?... Такое чувство, что я жил в какой-то своей ваще параллельной реальности и смотрел на этот мир от куда-то со стороны. Нееееет… у нас ведь не настолько тупой народ… Они что там, совсем что ли не уважают, нас баранов, с которых шерсть стригут? Опуститься до такого. Давайте мы будем сейчас всех так снимать на камеру в неприглядном свете в самый подходящий момент, кто в носу ковыряется, кто в попе чешет – а потом показывать по телевизору и говорить, что у него нервное расстройство и панический синдром. И всем по фотографиям будем ставить диагнозы с отклонениями в психике. Я поверить не мог в абсолютную тупость той хрени которая сейчас проникала в мой хрупкий девственный мозг через экраны телевизора.
Это был полный пипец. На кого интересно это было рассчитано? Кто на эту лажу поведется?
Я отошел от экрана телевизора и пошел одеваться. Вообще-то я собирался сейчас зайти к Коле и тем чувакам, которые у него постоянно тусовались. Навестить их. Посмотреть, не спалили ли они еще квартиру. Потрещать за всякую фигню. И попросить их, чтобы они придумали название для нашей группы, которую мы собирались организовывать со Славой и его девушкой Катей.
Я оделся и вышел из дома, направившись к этим укуркам, продолжая по дороге удивляться тому, насколько же грубо сработали средства массовой информации, решив провести компанию по дискредитации имиджа президента той самой маленькой южной страны, которая находилась под покровительством США. Или же действительно они рассчитывали на стадное сознание и формирование у людей чисто эмоционального негативного восприятия. Разве эта лажа может сработать?
Мне почему-то казалось, что вряд ли.
Мне в общем-то не долго было идти до моих укуренных приятелей. Мы жили в одном районе. Но на всякий случай по дороге я решил позвонить Коляну.
– Здорово, Костян, – отозвался он, ответив на звонок.
– Здорово. Я тут прохожу недалеко. Чо, я зайду?
– Да, конечно. Заходи. Какие проблемы.
– Ну, все, давай.
Отлично. Через двадцать минут и несколько кварталов я уже поднимался на лифте на восьмой этаж. Еще через пять минут я уже был в квартире, снимая с себя куртку в прихожей и вешая ее на полуобломившийся крючок.
– Знаешь, какая у меня идея возникла? – хитрой ухмылкой, оторвавшись от компьютера, повернувшись головой в мою сторону, встретил меня Колян, когда я зашел в комнату, в которой еще Майк и Укур сидели смотрели телевизор.
– Какая? – с недоверием поинтересовался я, слегка улыбнувшись и искоса посмотрев на Колю.
– Взломать короче какой-нибудь сайт неонацистский и зафигачить туда антифашистский плакат, и твой трек, чтобы проигрывался при загрузке сайта. Чисто накосячить там так, создать им антирекламу. Причем сделать все это в день рождения Гитлера.
Я склонил голову немного задумавшись. Потом представил себе как бы это могло выглядеть. И потом, уже медленно расплывшись в улыбке, произнес:
– А чо, кстати, тема.
– Дак я и говорю, – подхватил Колян, – Только надо будет сделать это по уму, чтобы это прикольно выглядело. Чтобы это так, по нормальному, было сделано.
– Угу, – утвердительно покачал я головой, продолжая улыбаться и смотреть куда-то в сторону, представляя себе как бы это на самом деле могло выглядеть.
– Да, ни чо так идея, – отозвался Укур.
– Чмырить фашистов мудаков, – согласился Майк.
– А ты реально готов на это пойти? – спросил я Колю.
– Готов, – ответил он, отвернувшись к монитору компьютера, и повернувшись снова ко мне, добавил, – Только это не сейчас. Это в следующем году уже только. В апреле у них короче этот праздник.
– Да?
– Угу. Надо было тогда делать, но тогда я чо-то не сообразил.
– Ну, ни чо, можно. Надо будет только не забыть. Не представляю от этого сильно большой практической ценности, но ради прикола можно. Вполне.
– Да чмырить, короче, надо этих фашистов. Гопота недоделанная, – снова произнес Майк.
– А, чо, кстати, вы сильно там с этими мудаками порамсили? Которые до вас со Славой докопались, – спросил Укур.
– Да не. Так, немного помахались, – скромно ответил я, – Потом мужики, короче, какие-то подошли, начали косяк разруливать. Говорят, типа у нас у друга – он якут – у него недавно убили сына, тоже какие-то националисты…
– Ну, Колян чо-то рассказывал.
– Ну вот. Они нам говорят – типа идите от сюда, парни – и там уже сами стали с ними разбираться.
– Ну-ну, вот Колян рассказывал.
– Ну, нам чисто повезло, – заметил я.
– Пруха, – произнес Коля, отвернувшись к монитору.
– Чо говоришь?
– Я говорю – пруха чисто, – повторил он.
– А, ну.
– Я говорю, чмырить их надо, этих уродов. Ходят только жизнь всем портят, – снова произнес Майк.
– Блин, я б реально на куски порезал, если бы у меня сына убили, еще и из-за какой-то сраной идеи. Это ж нелюди, бл$%ь, – добавил Укур.
– Да ваще, – согласился Майк, и после этого наступила небольшая пауза.
Каждый видимо думал о чем-то своем.
– А! Чо, короче, пацаны, хотел… – нарушил я установившуюся ненадолго тишину.
– Чо?
– Придумайте название для нашей группы, – предложил я.
– Название для группы?
– Да.
– Чо, кто у вас там – ты, Слава… – начал спрашивать Майк.
– Да, и девчонка эта Славина. Она еще учится только. Она офанатела короче музыкой, хочет научиться на гитаре шпилить, – ответил я.
– То есть вас трое пока.
– Да пока… Ну, музыку какую мы играем, вы знаете, слышали уже, да. Наши со Славой записи…
– Ну.
– Ну, вот… А то мы чо-то паримся. Никак не можем придумать название.
– Назовитесь, короче, “пьяные ушуисты”, – предложил Укур.
– И чо? И в чем смысл? – спросил я.
– Ни в чем.
– “Качкообразные обезьяны”, – предложил Майк.
– Мы что похожи на качкообразных обезьян?
– Не, это так просто.
– Назовитесь “Вова снова в теме”, – отозвался Колян.
Гениально. Посыпались самые невероятные варианты самых нелепых названий.
– Блин, смысл-то какой в этом? – поинтересовался я.
– Никакого.
– В этом весь и прикол.
– С политическим оттенком смысл, с политическим.
– “Вова снова в теме”, – медленно произнес я, – Не, пацаны, давайте чо-нибудь нормальное.
– Назовитесь “Гвозди”, – снова предложил Майк.
Я задумался.
– Н-н-неееее… – помотал я головой, – Для панк-группы подошло бы. Мы же не панк играем.
– “Голова в тыкве”, – предложил Колян.
– Группа изначально обречена на андерграунд. Для стиля грандж подошло бы.
– “Тыква в голове”.
– У вас чай есть? – спросил я.
– Да, конечно.
– Я пойду, хряпну. Пока вы думаете.
– “Мясо с кровью”.
– Не, они же не блэк-металл шпарят, – возразил уже Майк.
– “Шпарят” – точно, “шпарят”. “Ошпаренные яйца”.
– Продолжаем кулинарную тему.
Я удалялся на кухню под разные нелепые названия, то и дело звучащие у меня за спиной.
– Группа с таким названием изначально обречена на андерграунд, – устало произнес я.
Пососав на кухне чаю, и наслушавшись всяких идиотских и бредовых названий для рок-группы, долетающих через стенку до моих ушей и атакующих мой уже ничему не удивляющийся мозг, я вскоре вернулся в комнату.
– Мы остановились на варианте “герменевтика мочит экзегезу”, – сказал Майк.
– Чуваки, даже я не помню, чо эти слова означают, – ответил я.
– Да по-фигу, главное, что со смыслом.
– Да, только не понятно, с каким.
– Предполагалось, что изначально это имена двух девушек.
– О, да, смысл очень глубок.
– А приколитесь, кто-нибудь действительно своих дочерей так назовет. Вот это жесть будет.
– Для этого нужно быть религиозным фанатиком.
– Для этого нужно быть дебилом, – ответил я.
– О, приколитесь, опять этого васька показывают, – вдруг произнес Укур, глядя в телевизор, – Приколитесь, как он галстук жует. Во мудила. Такой он дятел в натуре.
Ага. Все тот же федеральный канал. И даже та же журналистка, ведущая передачи новостей. Я сегодня все утро удивлялся тому, как же тупо эти СМИ пытаются дискредитировать президента враждебного нам государства, и все задавался вопросом “Кто же может повестись на этот нелепый развод?”. И вот, блин, на тебе, пожалуйста – Укура это зацепило… Абзац… Ну как так-то?... А я еще думал, на кого это может быть рассчитано… На дебилов что ли каких-нибудь?
– Укурчик, родной мой, – с грустью произнес я, – Это же развод для идиотов. Это пропаганда. Они тебе любую фигню покажут, лишь бы ты только гнобил этого президента до конца жизни.
– Да я ему это говорил уже, – отозвался Майк.
– Ну и чо? – ответил Укур, – В каком плане пропаганда?
– В том плане, что им просто нужно сформировать у тебя негативное отношение – любыми способами, пускай даже самыми примитивными. Идет информационная война. И они будут поливать этого хмыря грязью из пожарного брандспойта. Они просто работают с массовым сознанием. Они берут вещи, не имеющие по сути к делу никакого отношения, и раздувают их до уровня… какой-то хрени. Это все ерунда на самом деле. Это не важно. Там все намного сложнее. Там политика, там замешаны огромные бабки, там интересы мировых держав. Ты даже не представляешь, что это за люди. А здесь они просто пытаются сформировать у общества негативное отношение на уровне чувств и эмоций. Выставить того президента идиотом. Чтобы наше общество ненавидело и презирало этого хмыря. Они впаривают тебе пустышку, отвлекая внимание от того, что по-настоящему важно. А ты это хаваешь. Не опускайся до этого уровня. Это просто пропаганда. Там все намного сложнее. А это – детский сад. Это рассчитано на лохов. Не ведись на этот развод.
– Да, Костян, я им все это объяснял уже, – добавил Майк, – Несут какую-то чушь, чисто чтобы людей собрать. Рассчитано на бухарей каких-нибудь.
– Вот я и говорю… Это не значит, кстати, что я за него впрягаюсь. Это не значит, что я его поддерживаю и что я против России. Но чо там на самом деле происходит, мы не знаем. И опускаться до такого уровню – это глупо. Это не серьезно. Нужно сохранять ясность сознания, а не орать чо-то там голословно, как на митинге.
– Да понял я, понял, – ответил, наконец, Укур.
Уж не знаю, обидел я его или нет, полагаю все же, что он должен был отреагировать без особых эмоций, но промолчать здесь я просто не мог. Как можно вестись на эту лажу? Неужели правительство и средства массовой информации действительно относятся к народу как просто к стаду баранов?
– “Форматирование сознания” – группу свою назовите, – предложил Майк.
– “Форматирование сознания”, – переспросил я.
– Да.
– Ты от куда ваще взял это?
– А чо? Как раз подходит. У вас же творчество такое серьезное, тексты со смыслом, философские.
Я задумался.
– Ну, в принципе…
– А, что не плохое, кстати, название, – подтвердил Укур.
– Ну… это вот, конечно, уже ближе к телу… – тихонько закивал я головой, тупо смотря куда-то в сторону, пытаясь быстренько проанализировать все возможные ассоциации, имеющие какую-либо вероятность возникнуть в соответствии с данным названием, – Хорошо, я подумаю над этим, – все же произнес я, – Вот что-нибудь в этом роде.
Все же название, как показалось мне, слишком пугающее и немного агрессивное.
– Парни, а никогда не думали заняться каким-нибудь бизнесом, связанным с музыкой? – вдруг спросил Коля.
– Бизнесом?
– Связанным с музыкой?
– Да. Например, создать в России компанию по производству качественных ударных установок – впервые в отечественном производстве.
– Ага, и назвать компанию “Ды-Дыщь”.
– Нет – “Хыщь-Дыщь”.
– “Хыщь-Дыщь”? Больше подходит для названия журнала про восточные единоборства.
– Знаешь, какое название подошло бы журналу про восточные единоборства? – ответил Коля, – “Каяк”. Только не “Каяк”, а “Кай-йяк”. Щас я напишу правильно.
– Да ты чо, прикололся что ли? Вот если две первые буквы в названии поменять – вот тогда будет подходящее название.
– Да, и как раз про восточные единоборства, точно.
– Так, все, пацаны, давайте соберитесь, – отрезал я, пытаясь остановить их, пока они еще совсем не уехали там куда-нибудь не в ту тему, – Нужно придумать название. И я же просил без мата и без пошлостей.
– Понятие пошлости уже включает в себя мат.
– Не соглааааасен.
– Так, ты самый умный? Вот сиди и придумывай, если такой умный.
– Ладно, все короче, настроились, да. Сидим думаем, – поддержал Укур.
Наступила пауза, в течение которой в комнате была слышна только песенка из какой-то рекламы, транслировавшейся по телевизору.
– Парни, вы сидите дома целый день, телевизор смотрите. Чем-нибудь вообще занимаетесь? – наконец спросил я.
– Мы еще иногда в контру играем.
– Аааааа.
– Флоп работать пошел, – многозначительно заметил Майк.
– Ага, Флоп работать пошел… А Мила где?
– У нее дела какие-то, – ответил Коля.
– Понятно. Ну, логично.
– “Межгалактические бобры с высоким уровнем тестостерона” – вот так назовите группу, – предложил, наконец, Майк, указывая на меня пальцем.
Я глубоко вздохнул и покачал головой.
– Группа с таким названием изначально обречена на андерграунд, – устало повторил я.
 
Сообщение16.

Я стоял у себя в комнате перед телевизором и с… хм… с какими-то просто неописуемыми чувствами… пучил по федеральному новостному каналу интервью с одним психиатром. В средствах массовой информации продолжали освещать тему военных действий на Кавказе, прошедших совсем недавно. Та самая маленькая война, начавшаяся из-за того, что одна южная страна, власть в которой была установлена Соединенными Штатами Америки, решила вернуть себе территорию, которая отделилась от этой страны и решила объявить суверенитет. По крайней мере, так описывалась и преподносилась эта ситуация в СМИ. У России были свои интересы в этом регионе. Может, она просто хотела защитить свои границы, а может что-то еще. Я не брался судить о том, что там было на самом деле, так как не имел никакой информации. Но я не доверял никому. Тем более своему правительству и федеральному новостному каналу. Военные действия уже закончились. Но тема продолжала обсуждаться. И то, что я сейчас видел и слышал по телевизору, заставляло мои волосы под мышками тянуться к небу, и я уже чувствовал, как мои глаза лезут на затылок прямо через лоб. Журналисты, казалось бы взрослые умные люди, с серьезными лицами обмусоливали кадры, на которых президент той самой небольшой южной страны жует перед камерой галстук, якобы от паники. Еще в студию пригласили какого-то психиатра, и, показав ему фотографию этого самого президента то ли с бодуна то ли во время массажа простаты, всерьез спрашивали бедного психиатра: “Вот скажите – по фотографии ведь явно видно, что у человека есть некоторые проблемы со психикой? Какое у него нездоровое выражения лица. Блеск в глазах. Маниакальная улыбка”.
“Ёжкин корень, – думал я про себя, – Чо за несусветная бредятина! Ни один психиатр, ни один специалист никогда не будет делать заключение о состоянии психического здоровья человека только на основе одной какой-то, еще, скорее всего, и неудачно сделанной, фотографии. Это бред. Это полный бред. Это настолько полный бред, что полней и бредятней просто некуда”.
– Ну, вы знаете, – ответил врач, – вообще-то заключения о каких-либо психических патологиях делаются только после полного осмотра человека. По одной только лишь фотографии… Или даже по нескольким фотографиям, – аккуратненько предупредил психиатр журналистку, чья тоненькая беленькая ручка уже потянулась в папку за другим снимком, – Невозможно сделать заключение о состоянии пациента. Для этого врачу необходимо видеть пациента в живую и наблюдать его. Необходимо общение с ним. Так, просто по фотографиям диагноз не ставится.”
– Аааааа. Ну, слава Богу, – выдохнув, произнес я с облегчением. У меня уж как от сердца отлегло. А то я уж было подумал, что в системе этой реальности произошел какой-то сбой, что-то переклинило, сейчас все свернется и начнется всемирная перезагрузка с форматированием жесткого диска. Не заплатили что ли врачу перед эфиром? Просчитались чо-то как-то неудачно.
– Но ведь согласитесь, что здесь имеет место быть явно несколько неадекватное поведение… вот, например, когда он галстук жует перед эфиром… – продолжала настаивать журналистка, – Это же…
– Ну… кхм… неадекватное поведение в принципе еще не говорит о какой-либо патологии. Любой человек… хм… в состоянии паники может вести себя неадекватно… И… кроме того, я не наблюдаю особой какой-то паники в данном… видеоматериале… Человек может просто немного нервничает… – отмазывался психиатр.
– Ну, то есть все-таки получается, что человек… все равно находится в состоянии сильного нервного перевозбуждения, – пыталась журналистка перевернуть смысл слов врача так, как ей было выгодно.
– Ну… не обязательно…
– Ну вы только что сами сказали…
– Ну… в какой-то степени… да…
Я осенил изображение в телевизоре бедного психиатра крестным знамением, и продолжил таращить свои удивленные глаза, нервно подергивая своими увядающими ушами.
Бедный чувак. Надеюсь, его не замочат ГБ-шники после эфира. Надо ж было федеральному каналу так лохануться.
Я был в шоке. Просто в полном. Увидеть такое по новостям. Нет, я конечно, все понимаю – информационная война, там, да, и все такое, но должны же быть какие-то границы. Это – глупо. На кого это рассчитано? Как это все можно смотреть? Как это все можно хавать? Кто вообще это все будет хавать? На кого это рассчитано? На быдло? Или на дегенератов? Неужели там наверху думают, что люди будут всерьез воспринимать это? Это… это что вообще? Это что? Это пропаганда такая? Или что это? Чо за бред? Конечно, правительству необходимо сейчас любыми способами дискредитировать этого президента этой южной страны – это понятно. И я не испытывал к нему симпатии. Я не сочувствовал ему. Я не был на его стороне. Судя по всему он действительно затеял эту войну. Но использовать такие методы. Пихать в прямой эфир такую лажу, да еще и с такими косяками… Как?... Нет, мир все же не перевернулся. Все в порядке. Реальность не глючит. Ущипнуть себя – блин!... а ведь и вправду больно. “Чувак – ты молодец”, – обратился я к изображению врача психиатра в телевизоре. Это не подстава… Но у меня все же в голове не укладывалось то, что я сейчас видел и слышал по федеральному новостному каналу… Неужели на это можно повестись? Да и кто ваще может на это повестись? Кто ваще на это все поведется? Кто это хавать будет, блин?... Такое чувство, что я жил в какой-то своей ваще параллельной реальности и смотрел на этот мир от куда-то со стороны. Нееееет… у нас ведь не настолько тупой народ… Они что там, совсем что ли не уважают, нас баранов, с которых шерсть стригут? Опуститься до такого. Давайте мы будем сейчас всех так снимать на камеру в неприглядном свете в самый подходящий момент, кто в носу ковыряется, кто в попе чешет – а потом показывать по телевизору и говорить, что у него нервное расстройство и панический синдром. И всем по фотографиям будем ставить диагнозы с отклонениями в психике. Я поверить не мог в абсолютную тупость той хрени которая сейчас проникала в мой хрупкий девственный мозг через экраны телевизора.
Это был полный пипец. На кого интересно это было рассчитано? Кто на эту лажу поведется?
Я отошел от экрана телевизора и пошел одеваться. Вообще-то я собирался сейчас зайти к Коле и тем чувакам, которые у него постоянно тусовались. Навестить их. Посмотреть, не спалили ли они еще квартиру. Потрещать за всякую фигню. И попросить их, чтобы они придумали название для нашей группы, которую мы собирались организовывать со Славой и его девушкой Катей.
Я оделся и вышел из дома, направившись к этим укуркам, продолжая по дороге удивляться тому, насколько же грубо сработали средства массовой информации, решив провести компанию по дискредитации имиджа президента той самой маленькой южной страны, которая находилась под покровительством США. Или же действительно они рассчитывали на стадное сознание и формирование у людей чисто эмоционального негативного восприятия. Разве эта лажа может сработать?
Мне почему-то казалось, что вряд ли.
Мне в общем-то не долго было идти до моих укуренных приятелей. Мы жили в одном районе. Но на всякий случай по дороге я решил позвонить Коляну.
– Здорово, Костян, – отозвался он, ответив на звонок.
– Здорово. Я тут прохожу недалеко. Чо, я зайду?
– Да, конечно. Заходи. Какие проблемы.
– Ну, все, давай.
Отлично. Через двадцать минут и несколько кварталов я уже поднимался на лифте на восьмой этаж. Еще через пять минут я уже был в квартире, снимая с себя куртку в прихожей и вешая ее на полуобломившийся крючок.
– Знаешь, какая у меня идея возникла? – хитрой ухмылкой, оторвавшись от компьютера, повернувшись головой в мою сторону, встретил меня Колян, когда я зашел в комнату, в которой еще Майк и Укур сидели смотрели телевизор.
– Какая? – с недоверием поинтересовался я, слегка улыбнувшись и искоса посмотрев на Колю.
– Взломать короче какой-нибудь сайт неонацистский и зафигачить туда антифашистский плакат, и твой трек, чтобы проигрывался при загрузке сайта. Чисто накосячить там так, создать им антирекламу. Причем сделать все это в день рождения Гитлера.
Я склонил голову немного задумавшись. Потом представил себе как бы это могло выглядеть. И потом, уже медленно расплывшись в улыбке, произнес:
– А чо, кстати, тема.
– Дак я и говорю, – подхватил Колян, – Только надо будет сделать это по уму, чтобы это прикольно выглядело. Чтобы это так, по нормальному, было сделано.
– Угу, – утвердительно покачал я головой, продолжая улыбаться и смотреть куда-то в сторону, представляя себе как бы это на самом деле могло выглядеть.
– Да, ни чо так идея, – отозвался Укур.
– Чмырить фашистов мудаков, – согласился Майк.
– А ты реально готов на это пойти? – спросил я Колю.
– Готов, – ответил он, отвернувшись к монитору компьютера, и повернувшись снова ко мне, добавил, – Только это не сейчас. Это в следующем году уже только. В апреле у них короче этот праздник.
– Да?
– Угу. Надо было тогда делать, но тогда я чо-то не сообразил.
– Ну, ни чо, можно. Надо будет только не забыть. Не представляю от этого сильно большой практической ценности, но ради прикола можно. Вполне.
– Да чмырить, короче, надо этих фашистов. Гопота недоделанная, – снова произнес Майк.
– А, чо, кстати, вы сильно там с этими мудаками порамсили? Которые до вас со Славой докопались, – спросил Укур.
– Да не. Так, немного помахались, – скромно ответил я, – Потом мужики, короче, какие-то подошли, начали косяк разруливать. Говорят, типа у нас у друга – он якут – у него недавно убили сына, тоже какие-то националисты…
– Ну, Колян чо-то рассказывал.
– Ну вот. Они нам говорят – типа идите от сюда, парни – и там уже сами стали с ними разбираться.
– Ну-ну, вот Колян рассказывал.
– Ну, нам чисто повезло, – заметил я.
– Пруха, – произнес Коля, отвернувшись к монитору.
– Чо говоришь?
– Я говорю – пруха чисто, – повторил он.
– А, ну.
– Я говорю, чмырить их надо, этих уродов. Ходят только жизнь всем портят, – снова произнес Майк.
– Блин, я б реально на куски порезал, если бы у меня сына убили, еще и из-за какой-то сраной идеи. Это ж нелюди, бл$%ь, – добавил Укур.
– Да ваще, – согласился Майк, и после этого наступила небольшая пауза.
Каждый видимо думал о чем-то своем.
– А! Чо, короче, пацаны, хотел… – нарушил я установившуюся ненадолго тишину.
– Чо?
– Придумайте название для нашей группы, – предложил я.
– Название для группы?
– Да.
– Чо, кто у вас там – ты, Слава… – начал спрашивать Майк.
– Да, и девчонка эта Славина. Она еще учится только. Она офанатела короче музыкой, хочет научиться на гитаре шпилить, – ответил я.
– То есть вас трое пока.
– Да пока… Ну, музыку какую мы играем, вы знаете, слышали уже, да. Наши со Славой записи…
– Ну.
– Ну, вот… А то мы чо-то паримся. Никак не можем придумать название.
– Назовитесь, короче, “пьяные ушуисты”, – предложил Укур.
– И чо? И в чем смысл? – спросил я.
– Ни в чем.
– “Качкообразные обезьяны”, – предложил Майк.
– Мы что похожи на качкообразных обезьян?
– Не, это так просто.
– Назовитесь “Вова снова в теме”, – отозвался Колян.
Гениально. Посыпались самые невероятные варианты самых нелепых названий.
– Блин, смысл-то какой в этом? – поинтересовался я.
– Никакого.
– В этом весь и прикол.
– С политическим оттенком смысл, с политическим.
– “Вова снова в теме”, – медленно произнес я, – Не, пацаны, давайте чо-нибудь нормальное.
– Назовитесь “Гвозди”, – снова предложил Майк.
Я задумался.
– Н-н-неееее… – помотал я головой, – Для панк-группы подошло бы. Мы же не панк играем.
– “Голова в тыкве”, – предложил Колян.
– Группа изначально обречена на андерграунд. Для стиля грандж подошло бы.
– “Тыква в голове”.
– У вас чай есть? – спросил я.
– Да, конечно.
– Я пойду, хряпну. Пока вы думаете.
– “Мясо с кровью”.
– Не, они же не блэк-металл шпарят, – возразил уже Майк.
– “Шпарят” – точно, “шпарят”. “Ошпаренные яйца”.
– Продолжаем кулинарную тему.
Я удалялся на кухню под разные нелепые названия, то и дело звучащие у меня за спиной.
– Группа с таким названием изначально обречена на андерграунд, – устало произнес я.
Пососав на кухне чаю, и наслушавшись всяких идиотских и бредовых названий для рок-группы, долетающих через стенку до моих ушей и атакующих мой уже ничему не удивляющийся мозг, я вскоре вернулся в комнату.
– Мы остановились на варианте “герменевтика мочит экзегезу”, – сказал Майк.
– Чуваки, даже я не помню, чо эти слова означают, – ответил я.
– Да по-фигу, главное, что со смыслом.
– Да, только не понятно, с каким.
– Предполагалось, что изначально это имена двух девушек.
– О, да, смысл очень глубок.
– А приколитесь, кто-нибудь действительно своих дочерей так назовет. Вот это жесть будет.
– Для этого нужно быть религиозным фанатиком.
– Для этого нужно быть дебилом, – ответил я.
– О, приколитесь, опять этого васька показывают, – вдруг произнес Укур, глядя в телевизор, – Приколитесь, как он галстук жует. Во мудила. Такой он дятел в натуре.
Ага. Все тот же федеральный канал. И даже та же журналистка, ведущая передачи новостей. Я сегодня все утро удивлялся тому, как же тупо эти СМИ пытаются дискредитировать президента враждебного нам государства, и все задавался вопросом “Кто же может повестись на этот нелепый развод?”. И вот, блин, на тебе, пожалуйста – Укура это зацепило… Абзац… Ну как так-то?... А я еще думал, на кого это может быть рассчитано… На дебилов что ли каких-нибудь?
– Укурчик, родной мой, – с грустью произнес я, – Это же развод для идиотов. Это пропаганда. Они тебе любую фигню покажут, лишь бы ты только гнобил этого президента до конца жизни.
– Да я ему это говорил уже, – отозвался Майк.
– Ну и чо? – ответил Укур, – В каком плане пропаганда?
– В том плане, что им просто нужно сформировать у тебя негативное отношение – любыми способами, пускай даже самыми примитивными. Идет информационная война. И они будут поливать этого хмыря грязью из пожарного брандспойта. Они просто работают с массовым сознанием. Они берут вещи, не имеющие по сути к делу никакого отношения, и раздувают их до уровня… какой-то хрени. Это все ерунда на самом деле. Это не важно. Там все намного сложнее. Там политика, там замешаны огромные бабки, там интересы мировых держав. Ты даже не представляешь, что это за люди. А здесь они просто пытаются сформировать у общества негативное отношение на уровне чувств и эмоций. Выставить того президента идиотом. Чтобы наше общество ненавидело и презирало этого хмыря. Они впаривают тебе пустышку, отвлекая внимание от того, что по-настоящему важно. А ты это хаваешь. Не опускайся до этого уровня. Это просто пропаганда. Там все намного сложнее. А это – детский сад. Это рассчитано на лохов. Не ведись на этот развод.
– Да, Костян, я им все это объяснял уже, – добавил Майк, – Несут какую-то чушь, чисто чтобы людей собрать. Рассчитано на бухарей каких-нибудь.
– Вот я и говорю… Это не значит, кстати, что я за него впрягаюсь. Это не значит, что я его поддерживаю и что я против России. Но чо там на самом деле происходит, мы не знаем. И опускаться до такого уровню – это глупо. Это не серьезно. Нужно сохранять ясность сознания, а не орать чо-то там голословно, как на митинге.
– Да понял я, понял, – ответил, наконец, Укур.
Уж не знаю, обидел я его или нет, полагаю все же, что он должен был отреагировать без особых эмоций, но промолчать здесь я просто не мог. Как можно вестись на эту лажу? Неужели правительство и средства массовой информации действительно относятся к народу как просто к стаду баранов?
– “Форматирование сознания” – группу свою назовите, – предложил Майк.
– “Форматирование сознания”, – переспросил я.
– Да.
– Ты от куда ваще взял это?
– А чо? Как раз подходит. У вас же творчество такое серьезное, тексты со смыслом, философские.
Я задумался.
– Ну, в принципе…
– А, что не плохое, кстати, название, – подтвердил Укур.
– Ну… это вот, конечно, уже ближе к телу… – тихонько закивал я головой, тупо смотря куда-то в сторону, пытаясь быстренько проанализировать все возможные ассоциации, имеющие какую-либо вероятность возникнуть в соответствии с данным названием, – Хорошо, я подумаю над этим, – все же произнес я, – Вот что-нибудь в этом роде.
Все же название, как показалось мне, слишком пугающее и немного агрессивное.
– Парни, а никогда не думали заняться каким-нибудь бизнесом, связанным с музыкой? – вдруг спросил Коля.
– Бизнесом?
– Связанным с музыкой?
– Да. Например, создать в России компанию по производству качественных ударных установок – впервые в отечественном производстве.
– Ага, и назвать компанию “Ды-Дыщь”.
– Нет – “Хыщь-Дыщь”.
– “Хыщь-Дыщь”? Больше подходит для названия журнала про восточные единоборства.
– Знаешь, какое название подошло бы журналу про восточные единоборства? – ответил Коля, – “Каяк”. Только не “Каяк”, а “Кай-йяк”. Щас я напишу правильно.
– Да ты чо, прикололся что ли? Вот если две первые буквы в названии поменять – вот тогда будет подходящее название.
– Да, и как раз про восточные единоборства, точно.
– Так, все, пацаны, давайте соберитесь, – отрезал я, пытаясь остановить их, пока они еще совсем не уехали там куда-нибудь не в ту тему, – Нужно придумать название. И я же просил без мата и без пошлостей.
– Понятие пошлости уже включает в себя мат.
– Не соглааааасен.
– Так, ты самый умный? Вот сиди и придумывай, если такой умный.
– Ладно, все короче, настроились, да. Сидим думаем, – поддержал Укур.
Наступила пауза, в течение которой в комнате была слышна только песенка из какой-то рекламы, транслировавшейся по телевизору.
– Парни, вы сидите дома целый день, телевизор смотрите. Чем-нибудь вообще занимаетесь? – наконец спросил я.
– Мы еще иногда в контру играем.
– Аааааа.
– Флоп работать пошел, – многозначительно заметил Майк.
– Ага, Флоп работать пошел… А Мила где?
– У нее дела какие-то, – ответил Коля.
– Понятно. Ну, логично.
– “Межгалактические бобры с высоким уровнем тестостерона” – вот так назовите группу, – предложил, наконец, Майк, указывая на меня пальцем.
Я глубоко вздохнул и покачал головой.
– Группа с таким названием изначально обречена на андерграунд, – устало повторил я.

Автор - perfiliev
Дата добавления - 24.01.2012 в 14:49
Сообщение16.

Я стоял у себя в комнате перед телевизором и с… хм… с какими-то просто неописуемыми чувствами… пучил по федеральному новостному каналу интервью с одним психиатром. В средствах массовой информации продолжали освещать тему военных действий на Кавказе, прошедших совсем недавно. Та самая маленькая война, начавшаяся из-за того, что одна южная страна, власть в которой была установлена Соединенными Штатами Америки, решила вернуть себе территорию, которая отделилась от этой страны и решила объявить суверенитет. По крайней мере, так описывалась и преподносилась эта ситуация в СМИ. У России были свои интересы в этом регионе. Может, она просто хотела защитить свои границы, а может что-то еще. Я не брался судить о том, что там было на самом деле, так как не имел никакой информации. Но я не доверял никому. Тем более своему правительству и федеральному новостному каналу. Военные действия уже закончились. Но тема продолжала обсуждаться. И то, что я сейчас видел и слышал по телевизору, заставляло мои волосы под мышками тянуться к небу, и я уже чувствовал, как мои глаза лезут на затылок прямо через лоб. Журналисты, казалось бы взрослые умные люди, с серьезными лицами обмусоливали кадры, на которых президент той самой небольшой южной страны жует перед камерой галстук, якобы от паники. Еще в студию пригласили какого-то психиатра, и, показав ему фотографию этого самого президента то ли с бодуна то ли во время массажа простаты, всерьез спрашивали бедного психиатра: “Вот скажите – по фотографии ведь явно видно, что у человека есть некоторые проблемы со психикой? Какое у него нездоровое выражения лица. Блеск в глазах. Маниакальная улыбка”.
“Ёжкин корень, – думал я про себя, – Чо за несусветная бредятина! Ни один психиатр, ни один специалист никогда не будет делать заключение о состоянии психического здоровья человека только на основе одной какой-то, еще, скорее всего, и неудачно сделанной, фотографии. Это бред. Это полный бред. Это настолько полный бред, что полней и бредятней просто некуда”.
– Ну, вы знаете, – ответил врач, – вообще-то заключения о каких-либо психических патологиях делаются только после полного осмотра человека. По одной только лишь фотографии… Или даже по нескольким фотографиям, – аккуратненько предупредил психиатр журналистку, чья тоненькая беленькая ручка уже потянулась в папку за другим снимком, – Невозможно сделать заключение о состоянии пациента. Для этого врачу необходимо видеть пациента в живую и наблюдать его. Необходимо общение с ним. Так, просто по фотографиям диагноз не ставится.”
– Аааааа. Ну, слава Богу, – выдохнув, произнес я с облегчением. У меня уж как от сердца отлегло. А то я уж было подумал, что в системе этой реальности произошел какой-то сбой, что-то переклинило, сейчас все свернется и начнется всемирная перезагрузка с форматированием жесткого диска. Не заплатили что ли врачу перед эфиром? Просчитались чо-то как-то неудачно.
– Но ведь согласитесь, что здесь имеет место быть явно несколько неадекватное поведение… вот, например, когда он галстук жует перед эфиром… – продолжала настаивать журналистка, – Это же…
– Ну… кхм… неадекватное поведение в принципе еще не говорит о какой-либо патологии. Любой человек… хм… в состоянии паники может вести себя неадекватно… И… кроме того, я не наблюдаю особой какой-то паники в данном… видеоматериале… Человек может просто немного нервничает… – отмазывался психиатр.
– Ну, то есть все-таки получается, что человек… все равно находится в состоянии сильного нервного перевозбуждения, – пыталась журналистка перевернуть смысл слов врача так, как ей было выгодно.
– Ну… не обязательно…
– Ну вы только что сами сказали…
– Ну… в какой-то степени… да…
Я осенил изображение в телевизоре бедного психиатра крестным знамением, и продолжил таращить свои удивленные глаза, нервно подергивая своими увядающими ушами.
Бедный чувак. Надеюсь, его не замочат ГБ-шники после эфира. Надо ж было федеральному каналу так лохануться.
Я был в шоке. Просто в полном. Увидеть такое по новостям. Нет, я конечно, все понимаю – информационная война, там, да, и все такое, но должны же быть какие-то границы. Это – глупо. На кого это рассчитано? Как это все можно смотреть? Как это все можно хавать? Кто вообще это все будет хавать? На кого это рассчитано? На быдло? Или на дегенератов? Неужели там наверху думают, что люди будут всерьез воспринимать это? Это… это что вообще? Это что? Это пропаганда такая? Или что это? Чо за бред? Конечно, правительству необходимо сейчас любыми способами дискредитировать этого президента этой южной страны – это понятно. И я не испытывал к нему симпатии. Я не сочувствовал ему. Я не был на его стороне. Судя по всему он действительно затеял эту войну. Но использовать такие методы. Пихать в прямой эфир такую лажу, да еще и с такими косяками… Как?... Нет, мир все же не перевернулся. Все в порядке. Реальность не глючит. Ущипнуть себя – блин!... а ведь и вправду больно. “Чувак – ты молодец”, – обратился я к изображению врача психиатра в телевизоре. Это не подстава… Но у меня все же в голове не укладывалось то, что я сейчас видел и слышал по федеральному новостному каналу… Неужели на это можно повестись? Да и кто ваще может на это повестись? Кто ваще на это все поведется? Кто это хавать будет, блин?... Такое чувство, что я жил в какой-то своей ваще параллельной реальности и смотрел на этот мир от куда-то со стороны. Нееееет… у нас ведь не настолько тупой народ… Они что там, совсем что ли не уважают, нас баранов, с которых шерсть стригут? Опуститься до такого. Давайте мы будем сейчас всех так снимать на камеру в неприглядном свете в самый подходящий момент, кто в носу ковыряется, кто в попе чешет – а потом показывать по телевизору и говорить, что у него нервное расстройство и панический синдром. И всем по фотографиям будем ставить диагнозы с отклонениями в психике. Я поверить не мог в абсолютную тупость той хрени которая сейчас проникала в мой хрупкий девственный мозг через экраны телевизора.
Это был полный пипец. На кого интересно это было рассчитано? Кто на эту лажу поведется?
Я отошел от экрана телевизора и пошел одеваться. Вообще-то я собирался сейчас зайти к Коле и тем чувакам, которые у него постоянно тусовались. Навестить их. Посмотреть, не спалили ли они еще квартиру. Потрещать за всякую фигню. И попросить их, чтобы они придумали название для нашей группы, которую мы собирались организовывать со Славой и его девушкой Катей.
Я оделся и вышел из дома, направившись к этим укуркам, продолжая по дороге удивляться тому, насколько же грубо сработали средства массовой информации, решив провести компанию по дискредитации имиджа президента той самой маленькой южной страны, которая находилась под покровительством США. Или же действительно они рассчитывали на стадное сознание и формирование у людей чисто эмоционального негативного восприятия. Разве эта лажа может сработать?
Мне почему-то казалось, что вряд ли.
Мне в общем-то не долго было идти до моих укуренных приятелей. Мы жили в одном районе. Но на всякий случай по дороге я решил позвонить Коляну.
– Здорово, Костян, – отозвался он, ответив на звонок.
– Здорово. Я тут прохожу недалеко. Чо, я зайду?
– Да, конечно. Заходи. Какие проблемы.
– Ну, все, давай.
Отлично. Через двадцать минут и несколько кварталов я уже поднимался на лифте на восьмой этаж. Еще через пять минут я уже был в квартире, снимая с себя куртку в прихожей и вешая ее на полуобломившийся крючок.
– Знаешь, какая у меня идея возникла? – хитрой ухмылкой, оторвавшись от компьютера, повернувшись головой в мою сторону, встретил меня Колян, когда я зашел в комнату, в которой еще Майк и Укур сидели смотрели телевизор.
– Какая? – с недоверием поинтересовался я, слегка улыбнувшись и искоса посмотрев на Колю.
– Взломать короче какой-нибудь сайт неонацистский и зафигачить туда антифашистский плакат, и твой трек, чтобы проигрывался при загрузке сайта. Чисто накосячить там так, создать им антирекламу. Причем сделать все это в день рождения Гитлера.
Я склонил голову немного задумавшись. Потом представил себе как бы это могло выглядеть. И потом, уже медленно расплывшись в улыбке, произнес:
– А чо, кстати, тема.
– Дак я и говорю, – подхватил Колян, – Только надо будет сделать это по уму, чтобы это прикольно выглядело. Чтобы это так, по нормальному, было сделано.
– Угу, – утвердительно покачал я головой, продолжая улыбаться и смотреть куда-то в сторону, представляя себе как бы это на самом деле могло выглядеть.
– Да, ни чо так идея, – отозвался Укур.
– Чмырить фашистов мудаков, – согласился Майк.
– А ты реально готов на это пойти? – спросил я Колю.
– Готов, – ответил он, отвернувшись к монитору компьютера, и повернувшись снова ко мне, добавил, – Только это не сейчас. Это в следующем году уже только. В апреле у них короче этот праздник.
– Да?
– Угу. Надо было тогда делать, но тогда я чо-то не сообразил.
– Ну, ни чо, можно. Надо будет только не забыть. Не представляю от этого сильно большой практической ценности, но ради прикола можно. Вполне.
– Да чмырить, короче, надо этих фашистов. Гопота недоделанная, – снова произнес Майк.
– А, чо, кстати, вы сильно там с этими мудаками порамсили? Которые до вас со Славой докопались, – спросил Укур.
– Да не. Так, немного помахались, – скромно ответил я, – Потом мужики, короче, какие-то подошли, начали косяк разруливать. Говорят, типа у нас у друга – он якут – у него недавно убили сына, тоже какие-то националисты…
– Ну, Колян чо-то рассказывал.
– Ну вот. Они нам говорят – типа идите от сюда, парни – и там уже сами стали с ними разбираться.
– Ну-ну, вот Колян рассказывал.
– Ну, нам чисто повезло, – заметил я.
– Пруха, – произнес Коля, отвернувшись к монитору.
– Чо говоришь?
– Я говорю – пруха чисто, – повторил он.
– А, ну.
– Я говорю, чмырить их надо, этих уродов. Ходят только жизнь всем портят, – снова произнес Майк.
– Блин, я б реально на куски порезал, если бы у меня сына убили, еще и из-за какой-то сраной идеи. Это ж нелюди, бл$%ь, – добавил Укур.
– Да ваще, – согласился Майк, и после этого наступила небольшая пауза.
Каждый видимо думал о чем-то своем.
– А! Чо, короче, пацаны, хотел… – нарушил я установившуюся ненадолго тишину.
– Чо?
– Придумайте название для нашей группы, – предложил я.
– Название для группы?
– Да.
– Чо, кто у вас там – ты, Слава… – начал спрашивать Майк.
– Да, и девчонка эта Славина. Она еще учится только. Она офанатела короче музыкой, хочет научиться на гитаре шпилить, – ответил я.
– То есть вас трое пока.
– Да пока… Ну, музыку какую мы играем, вы знаете, слышали уже, да. Наши со Славой записи…
– Ну.
– Ну, вот… А то мы чо-то паримся. Никак не можем придумать название.
– Назовитесь, короче, “пьяные ушуисты”, – предложил Укур.
– И чо? И в чем смысл? – спросил я.
– Ни в чем.
– “Качкообразные обезьяны”, – предложил Майк.
– Мы что похожи на качкообразных обезьян?
– Не, это так просто.
– Назовитесь “Вова снова в теме”, – отозвался Колян.
Гениально. Посыпались самые невероятные варианты самых нелепых названий.
– Блин, смысл-то какой в этом? – поинтересовался я.
– Никакого.
– В этом весь и прикол.
– С политическим оттенком смысл, с политическим.
– “Вова снова в теме”, – медленно произнес я, – Не, пацаны, давайте чо-нибудь нормальное.
– Назовитесь “Гвозди”, – снова предложил Майк.
Я задумался.
– Н-н-неееее… – помотал я головой, – Для панк-группы подошло бы. Мы же не панк играем.
– “Голова в тыкве”, – предложил Колян.
– Группа изначально обречена на андерграунд. Для стиля грандж подошло бы.
– “Тыква в голове”.
– У вас чай есть? – спросил я.
– Да, конечно.
– Я пойду, хряпну. Пока вы думаете.
– “Мясо с кровью”.
– Не, они же не блэк-металл шпарят, – возразил уже Майк.
– “Шпарят” – точно, “шпарят”. “Ошпаренные яйца”.
– Продолжаем кулинарную тему.
Я удалялся на кухню под разные нелепые названия, то и дело звучащие у меня за спиной.
– Группа с таким названием изначально обречена на андерграунд, – устало произнес я.
Пососав на кухне чаю, и наслушавшись всяких идиотских и бредовых названий для рок-группы, долетающих через стенку до моих ушей и атакующих мой уже ничему не удивляющийся мозг, я вскоре вернулся в комнату.
– Мы остановились на варианте “герменевтика мочит экзегезу”, – сказал Майк.
– Чуваки, даже я не помню, чо эти слова означают, – ответил я.
– Да по-фигу, главное, что со смыслом.
– Да, только не понятно, с каким.
– Предполагалось, что изначально это имена двух девушек.
– О, да, смысл очень глубок.
– А приколитесь, кто-нибудь действительно своих дочерей так назовет. Вот это жесть будет.
– Для этого нужно быть религиозным фанатиком.
– Для этого нужно быть дебилом, – ответил я.
– О, приколитесь, опять этого васька показывают, – вдруг произнес Укур, глядя в телевизор, – Приколитесь, как он галстук жует. Во мудила. Такой он дятел в натуре.
Ага. Все тот же федеральный канал. И даже та же журналистка, ведущая передачи новостей. Я сегодня все утро удивлялся тому, как же тупо эти СМИ пытаются дискредитировать президента враждебного нам государства, и все задавался вопросом “Кто же может повестись на этот нелепый развод?”. И вот, блин, на тебе, пожалуйста – Укура это зацепило… Абзац… Ну как так-то?... А я еще думал, на кого это может быть рассчитано… На дебилов что ли каких-нибудь?
– Укурчик, родной мой, – с грустью произнес я, – Это же развод для идиотов. Это пропаганда. Они тебе любую фигню покажут, лишь бы ты только гнобил этого президента до конца жизни.
– Да я ему это говорил уже, – отозвался Майк.
– Ну и чо? – ответил Укур, – В каком плане пропаганда?
– В том плане, что им просто нужно сформировать у тебя негативное отношение – любыми способами, пускай даже самыми примитивными. Идет информационная война. И они будут поливать этого хмыря грязью из пожарного брандспойта. Они просто работают с массовым сознанием. Они берут вещи, не имеющие по сути к делу никакого отношения, и раздувают их до уровня… какой-то хрени. Это все ерунда на самом деле. Это не важно. Там все намного сложнее. Там политика, там замешаны огромные бабки, там интересы мировых держав. Ты даже не представляешь, что это за люди. А здесь они просто пытаются сформировать у общества негативное отношение на уровне чувств и эмоций. Выставить того президента идиотом. Чтобы наше общество ненавидело и презирало этого хмыря. Они впаривают тебе пустышку, отвлекая внимание от того, что по-настоящему важно. А ты это хаваешь. Не опускайся до этого уровня. Это просто пропаганда. Там все намного сложнее. А это – детский сад. Это рассчитано на лохов. Не ведись на этот развод.
– Да, Костян, я им все это объяснял уже, – добавил Майк, – Несут какую-то чушь, чисто чтобы людей собрать. Рассчитано на бухарей каких-нибудь.
– Вот я и говорю… Это не значит, кстати, что я за него впрягаюсь. Это не значит, что я его поддерживаю и что я против России. Но чо там на самом деле происходит, мы не знаем. И опускаться до такого уровню – это глупо. Это не серьезно. Нужно сохранять ясность сознания, а не орать чо-то там голословно, как на митинге.
– Да понял я, понял, – ответил, наконец, Укур.
Уж не знаю, обидел я его или нет, полагаю все же, что он должен был отреагировать без особых эмоций, но промолчать здесь я просто не мог. Как можно вестись на эту лажу? Неужели правительство и средства массовой информации действительно относятся к народу как просто к стаду баранов?
– “Форматирование сознания” – группу свою назовите, – предложил Майк.
– “Форматирование сознания”, – переспросил я.
– Да.
– Ты от куда ваще взял это?
– А чо? Как раз подходит. У вас же творчество такое серьезное, тексты со смыслом, философские.
Я задумался.
– Ну, в принципе…
– А, что не плохое, кстати, название, – подтвердил Укур.
– Ну… это вот, конечно, уже ближе к телу… – тихонько закивал я головой, тупо смотря куда-то в сторону, пытаясь быстренько проанализировать все возможные ассоциации, имеющие какую-либо вероятность возникнуть в соответствии с данным названием, – Хорошо, я подумаю над этим, – все же произнес я, – Вот что-нибудь в этом роде.
Все же название, как показалось мне, слишком пугающее и немного агрессивное.
– Парни, а никогда не думали заняться каким-нибудь бизнесом, связанным с музыкой? – вдруг спросил Коля.
– Бизнесом?
– Связанным с музыкой?
– Да. Например, создать в России компанию по производству качественных ударных установок – впервые в отечественном производстве.
– Ага, и назвать компанию “Ды-Дыщь”.
– Нет – “Хыщь-Дыщь”.
– “Хыщь-Дыщь”? Больше подходит для названия журнала про восточные единоборства.
– Знаешь, какое название подошло бы журналу про восточные единоборства? – ответил Коля, – “Каяк”. Только не “Каяк”, а “Кай-йяк”. Щас я напишу правильно.
– Да ты чо, прикололся что ли? Вот если две первые буквы в названии поменять – вот тогда будет подходящее название.
– Да, и как раз про восточные единоборства, точно.
– Так, все, пацаны, давайте соберитесь, – отрезал я, пытаясь остановить их, пока они еще совсем не уехали там куда-нибудь не в ту тему, – Нужно придумать название. И я же просил без мата и без пошлостей.
– Понятие пошлости уже включает в себя мат.
– Не соглааааасен.
– Так, ты самый умный? Вот сиди и придумывай, если такой умный.
– Ладно, все короче, настроились, да. Сидим думаем, – поддержал Укур.
Наступила пауза, в течение которой в комнате была слышна только песенка из какой-то рекламы, транслировавшейся по телевизору.
– Парни, вы сидите дома целый день, телевизор смотрите. Чем-нибудь вообще занимаетесь? – наконец спросил я.
– Мы еще иногда в контру играем.
– Аааааа.
– Флоп работать пошел, – многозначительно заметил Майк.
– Ага, Флоп работать пошел… А Мила где?
– У нее дела какие-то, – ответил Коля.
– Понятно. Ну, логично.
– “Межгалактические бобры с высоким уровнем тестостерона” – вот так назовите группу, – предложил, наконец, Майк, указывая на меня пальцем.
Я глубоко вздохнул и покачал головой.
– Группа с таким названием изначально обречена на андерграунд, – устало повторил я.

Автор - perfiliev
Дата добавления - 24.01.2012 в 14:49
perfilievДата: Вторник, 24.01.2012, 14:52 | Сообщение # 126
Поселенец
Группа: Островитянин
Сообщений: 135
Награды: 0
Репутация: 3
Статус: Offline
17.

Я всегда знал, что государственная система это самая мощная и профессионально работающая машина пропаганды идей. Правительство всегда разводило свой народ как стадо баранов, и правители всегда управляли толпами людей, используя различные способы психологического воздействия. Они исследовали сложившуюся конъюнктуру актуальных для народа потребностей и умело играли на этих потребностях, детерминируя поведение людей в соответствии со своими задачами. Иногда некоторые потребности еще нужно было сформировать, создав у людей иллюзию того, что какие-то вещи им действительно необходимы, хотя на самом деле они могли обойтись и без них. Дай человеку то, что ему нужно – и он будет тебе рабом. Как бы хрен с ним с патриотизмом, я понимал, что государству нужно хоть как-то дисциплинировать и организовывать такие огромные массы народа, иначе начнется хаос. Хотя и здесь уже давно наблюдался сильный перегиб и под завесой пропаганды высоких патриотических чувств, формируемых у населения, скрывалось элементарное желание тех или иных сил, конкретных личностей, тупо набить себе карманы баблом.
Я видел, что президент, судя по всему, является не единственной силой в стране. Ему противостоят различные структуры. И это противостояние идет не на уровне политической борьбы и дебатов в парламенте, это намного глубже. Скорее похоже на разделение сфер влияния и конфликт интересов. С виду вроде казалось, что президент Дорожин устанавливал свою сильную власть, отбивая ее у других личностей или каких-то группировок. Было ли это показательное выступление, или же президент на самом деле кровью и потом пробивал свою вертикаль власти – мне до конца трудно было разобраться. Я наблюдал другой фарс – как президент допускал где-либо ситуацию полного и абсолютно безнадежного катастрофического коллапса, а потом приходил с таким грозным лицом разруливал косяк и становился всенародным героем, под шквал аплодисментов произнося какую-нибудь пафосную, но до слез цепляющую что-то такое в глубине души, речь. И фигня то, что на протяжении десяти лет эта проблема копилась и никак не разрешалась, усугубляясь только с каждым годом, пока не была доведена наконец до такого состояния, когда ее уже невозможно было игнорировать, когда вскрывались такие вещи, от которых даже у активистов движения “Наше” в голове возникал когнитивный диссонанс, грозящий полной и далеко не быстрой перезагрузкой всей системы сознания. Хотя в последнее время я действительно наблюдал некоторые улучшения в нашей стране в тех или иных сферах, и мне казалось, что здесь на самом деле что-то меняется в лучшую сторону. Возможно, наш президент и вправду пытался наладить жизнь в этом ужасном государстве и сделать ее для простых граждан более достойной. И возможно ему когда-нибудь справедливо будет памятник поставить. Но, тем не менее, я не доверял никому. Ни средствам массовой информации, ни политикам, ни тем более бизнесменам, ни даже президенту с его командой. Я видел как часто за туманом правильных и красивых речей, психологически грамотно построенных, так, чтобы оказывать на людей определенное влияние, скрывается собственный эгоизм и элементарная жажда наживы, а иногда и откровенное зло. Я видел это даже в церкви. И уж тем более у меня не было никакого доверия к государственной системе, совсем недавно еще пытавшей людей в тюрьмах за религиозные убеждения.
Я видел фарс во всей этой государственной политике. И для меня это все было чем-то самим собой разумеющимся. Но все же некоторые вещи у меня вызывали… ну не то, чтобы прям шок, меня трудно было чем-то шокировать… но, по крайней мере, вводили меня в какой-то такой ступорок легкий. Я не понимал, как такое может происходить на ТАКОМ уровне. Правительство, как политическая сила, использовало до тупости примитивные и ничем не прикрытые приемы оказания воздействия на массовой сознание людей. Правительство играло на самых элементарных инстинктах и чувствах. Оно использовало самые простые способы заставить народ идти в нужном направлении. Я поражался – как так? Ведь у нас не Америка, не Запад, это там проститутка, мило называемая секс-бомбой, может агитировать за кандидата на выборах, и люди будут на это вестись. Но ведь у нас же так не пройдет… Или пройдет?... Нет, не пройдет. У нас ведь есть люди с высшим образованием, есть интеллигенция, есть молодежные движения с альтернативной философией, есть люди религиозные, есть какие-то понятия морали и нравственности. Не то, чтобы этого всего не было на Западе, но у нас все-таки это автоматически формирует у людей какое-то альтернативное мышление. А тут – такая, извиняюсь, полная ХРЕНЬ.
Вот так, к примеру, правительственная партия “Медвежья лапа”, чтобы привлечь на свою сторону больше народа, эксплуатировала на популярности известных людей. То есть люди, которых по тем или иным причинам знала вся страна, а также те люди, которых по каким-то причинам уважали и которые представляли из себя что-то вроде “народного героя” – вступали в партию и даже получали депутатский мандат в Государственной Думе. И все бы ничего, но проблема была в том, что такими людьми становились не какие-нибудь известные общественные деятели, не профессора или члены академии наук, не юристы или экономисты с докторскими степенями и даже не журналисты, а всякие там спортсмены, гимнасты (или гимнастки), актеры, стилисты или даже просто какие-нибудь тусовщики и тусовщицы, которые прославились исключительно за счет своей гламурной, ни к чему не обязывающей жизни. То есть членами партии и депутатами в Думе становились не просто люди, которые не имели к политике никакого отношения, в принципе, а люди, которые даже толком не знали, что реально нужно сделать в этой стране, чтобы страна смогла встать с колен и отмыться от грязи и крови – и уж тем более они не знали, как это нужно сделать. Но это, в общем-то, было и не важно, потому что задача этих людей заключалась не в том, чтобы составить грамотные законы и проконтролировать их грамотное исполнение – и даже не в том, чтобы бороться с коррупцией или демографическим кризисом – а всего лишь в том, чтобы привлечь голоса своих поклонников на сторону этой самой правительственной партии и просто тупо повысить ее рейтинг. Это был просто такой пиар-ход. Кумиров молодежи просто использовали как ярко блестящие, слепящие глаза, но абсолютно бесценные, безделушки, на подобии тех, которые используют в своих клипах пафосные рэперы, демонстрируя в качестве дорогих украшений бутафорский реквизит, выдавая стекло за бриллиант, а фольгу за платину – чтобы сэкономить на бюджете по раскрутке проекта и формированию статуса. Это даже не шоу-бизнес, это еще круче – это политика с использованием приемов и законов шоу-бизнеса. Одним их таких приемов было – раскрутить, а точнее, впарить пустышку и заставить всех восхищаться этой пустышкой, заставить всех почитать пустышку за нечто стоящее. Одним из основных законов политики и шоу-бизнеса было: людей всегда можно заставить жрать дерьмо… если постараться. Государство работало со своим народом как с проголодавшейся отупевшей обезьяной – заманивало в клетку большим сочным желтым бананом. В данном случае роль такого большого сочного желтого банана выполняли известные актеры, спортсмены, артисты, и другие работники развлекательного жанра. А иногда и вообще происходило нечто совсем уж невероятное – членом или даже лицом правительственной партии становились популярные люди, которые в значительной степени своей популярности были обязаны публичному… хм… стриптизу. Что хорошего могла принести стране стриптизерша и, по совместительству, ведущая какого-то музыкального канала – лично я не понимал. И мне почему-то казалось, что известные общественные деятели, профессора и члены академии наук, юристы и экономисты с докторскими степенями и даже журналисты – тоже как-то слабо себе это представляли. Но факт оставался фактом – государство в своей правительственной пропаганде использовало настолько примитивные и открытые, ни чем не замаскированные, методы, что оболванивание МАСС становилось просто неприлично очевидным. Правительство всегда целенаправленно и планомерно работало над формированием сознания своего народа – работало таким образом, чтобы превратить мышление большинства людей либо в рабское, страхом загнанное в угол, либо в животно-обезумевшее фанатичное. Но после дешевых пиар-акций с применением рекламных технологий и привлечением популярных артистов, которые кроме актерской игры в боевиках или длинных красивых ног, закрученных вокруг обруча на олимпийских играх, в общем-то, ничего другого продемонстрировать больше не могли – после такой откровенной и не прикрытой пропаганды у меня оставался один вопрос: то ли правительство действительно считает свой народ просто стадом баранов, что работает с ним настолько грубо, то ли этот народ действительно является просто стадом баранов – если уж с такой легкостью ведется на весь этот лохотрон?
И я не знаю, как там у известных общественных деятелей, профессоров и членов академии наук, юристов и экономистов с докторскими степенями и даже журналистов – но лично у меня почему-то не вызывала уважения и какого-либо доверия Дума, в которой одна треть состояла из спортсменов и певцов, вторая треть – из олигархов и воров в законе, а последняя треть – из просто психически не уравновешенных людей, постоянно бегающих со стаканами воды и непременно жаждущих эту воду на кого-нибудь да выплеснуть.
А нет – еще оставались коммунисты, да!… да… м-да…
Это сильно утешало, конечно.
Продолжая нить рассуждений, я останавливался перед вопросом – “А чем же я отличался в данном случае от правительства своей страны?” Кроме невероятно огромной разницы в масштабах, и того, что я работал, как мне казалось, не настолько грубо – существовало и другое, более значительное, отличие. Все-таки конечным результатом моей работы являлась свобода разума и независимость мышления человека. Я давал выбор. А именно его, как ни странно, как раз и не хватало. Сознание людей уже было сформировано обществом, государством и различными проявлениями культуры. И большинство людей, не могли выйти за те рамки, которые эти реальности для них установили. Моя задача заключалась в том, чтобы человек начал, и даже захотел сам искать истину. Я должен был не затащить толпу в храм и удержать ее там любыми способами. Я должен был сделать так, чтобы вера человека стала его личной верой, его личным решением, его личным осознанием – его личным выбором. И уж если человек сам, имея все знания, осознанно, выбирал дорогу, ведущую, по моим представлениям, в ад – здесь моя работа была закончена, и больше я уже ничего не мог сделать.
Мне оставалось только молиться.
Но до этого момента еще нужно было дойти. Вначале необходимо было разрушить в сознании человека некоторые стереотипные представления об определенных вещах, раздвинуть границы его мышления и сделать процесс восприятия реальности более объективным – чтобы он происходил без оглядки на какой-то собственный и не всегда правильный опыт.
Итак, этап третий – разрушение стереотипов и постепенное приобщение человека к религиозным ценностям и церковным понятиям.
Человеческий разум ко всему привыкает. Но иногда поступление какой-либо новой информации в старую и уже сформировавшуюся громоздкую и очень инертную систему мышления – приводит либо к полному отторжению этой информации, либо начинает перестраивать сознание, что в свою очередь приводит к когнитивному диссонансу, затем рождает внутренние конфликты, и еще может просто переклинить мозг, тогда разум человека может просто зависнуть, и человек… двинется в сторону светлого и безоблачного бесконечного горизонта… и обратно уже не вернется. Но это крайние случаи. Как правило, даже если человеческое сознание не принимает ту или иную информацию, и эта информация не проходит через фильтры сложившихся стереотипов – тем не менее, она оставляет свой некий определенный след и самое главное оседает где-то в глубинах памяти. Последующие попытки внедрения этой информации в разум приводят к тому, что разум начинает привыкать и со временем воспринимает эту новую информацию уже как нечто более-менее знакомое и относительно понятное. Если действовать аккуратно и ненавязчиво, то рано или поздно начинают включаться процессы анализа этой информации, в ходе которых человек может обдумывать это новое, что совсем недавно ему казалось чем-то невероятным или не правильным. Так сознание человека постепенно привыкает к тому, что совсем недавно отторгало и идентифицировало, как нечто чужое и не приемлемое для восприятия. Планомерное и целенаправленное доведение данной информации до сознания приводит к тому, что рано или поздно разум все-таки начинает воспринимать эту информацию без каких-либо серьезных опасений и перестает строить преграды для ее проникновения в мозг. То, что совсем недавно казалось чуждым – теперь становится чем-то совершенно естественным и уже кажется таким… ну… относительно нормальным. Человек привыкает. Здесь очень важно, чтобы на этом этапе в самом начале сознание человека не получило какого-либо негативного эмоционального опыта при восприятии этой информации. Очень большой ошибкой многих людей, в том числе религиозных, является чрезмерное навязывание своих идей, их постоянная и непрерывная и слишком частая пропаганда – наступает момент, когда люди уже не могут слышать об этих вещах, когда поток информации, грубо говоря, просто штурмует их мозги, и начинает доставлять неудобства и вызывает негативные эмоции, и потом уже достает до такой степени, что разум начинает просто тошнить от этих новых идей, и тогда сознание ставит уже не просто фильтр, оно закрывается, оно присваивает этой информации свой идентификационный номер, характеризуя ее уже как нечто агрессивное и неблагоприятно воздействующее. Разум начинает защищаться. Он уже не присматривается – он уже четко знает что это, и ставит свой штамп, а потом включает все возможные механизмы защиты, лишь бы только оградить себя от этого. И потом уже идентифицирует абсолютно любую новую информацию, которая по контексту хоть как-то увязана с этим штампом – как нечто опасное, от чего лучше держаться подальше. Таким образом, если допустить какой-либо негативный эмоциональный фон или контекст при потреблении этой новой информации – человеческий разум может закрыться от нее навсегда. В таком случае пропаганда этих идей станет крайне затруднительна. Большинство сект и вообще просто любых организаций – религиозных, коммерческих, террористических – занимающихся вербовкой людей, понимают это, поэтому, как правило, действуют грамотно и аккуратно.
Мы сидели со Славой у меня дома. Разговаривая за всякую фигню, обсуждая различные забавные моменты в своей жизни, мы непринужденно разбалтывали друг другу всякие интересные секреты своих знакомых. Развалившись на стуле, и с закинутыми на стол ногами я, сложив внизу живота руки, слушал последние новости из церкви. И прикалывался – над тем, что слышал. Но это, правда, к делу уже не имело никакого отношения.
Слава достал сотовый телефон и, вперившись глазами в дисплей, начал что-то искать.
– Катя седня ходила на какой-то концерт… концерт каких-то там… исландских… или ирландских… короче каких-то там языческих песнопений, – произнес он.
– Ага… понятно… И чо?
– Ни чо… так просто…
– Когда ходила?
– Да вот, вечером. Как раз должна была уже вернуться домой. Ну, в смысле концерт уже должен был закончиться.
– А где проходил?
– Да, там, в клубе каком-то.
– Ясно.
– Может, полечишь ее? – предложил Слава, оторвавшись от телефона и посмотрев на меня снизу с кушетки, на которой сидел.
– Полечить?
– Ну да. Там, затрешь ей чо-нибудь… про религию… Я тебе аську включу на сотовом, побазаришь с ней.
– Ну давай, чо, – ответил я непринужденно.
– А давай, может, я вообще тебе ее аську дам. Периодически будете переписываться.
– Ну можно. Она сама-то как – согласна?
– Да, конечно. Она сама хотела, чтобы я тебе ее аську дал.
– Понятно. Ну ладно тогда, конечно, давай, какие проблемы.
– Держи.
Слава кинул мне снизу свой телефон, который я кое-как поймал у себя на бедрах на скрещенных выпрямленных ногах.
– Ха-ха!... А если б я не поймал, – заметил я.
– Ну, ты же поймал, – спокойно ответил Слава.
– А приколись, если б не поймал. Чисто понт такой, да, я понимаю, красиво выглядит. А приколись – я раз-раз, такой хоп, хоп и а… бдышь!... и все короче… Корпус отлетел там, дисплей треснул… Ха-ха, такой кривой понт был бы, – продолжал я потешаться.
– Костя, зачем говорить о тех вещах, которые все равно уже не случились? Ты же уже поймал.
– Нет, я просто реально очень долго ржал бы, если бы не поймал, – продолжал я говорить, смеясь, и свободно размахивая кистью руки, в которой у меня был Славин сотовый телефон, – Это знаешь как на сцене – певцы с микрофоном, там, подача, актерское мастерство, нужно как-то двигаться, все такое – и микрофон, такой без шнура, который радио, иногда бывает, подбрасывают в руке и ловят… как барабанную палочку. Я понимаю, что они это отрабатывают. Но приколись – во время песни, в паузе раз такой и… и не поймал… мимо рук… микрофон короче грохнулся, с таким звуком еще, так “бдышь!”, на весь зал – потому что чувак в живую пел, микрофон был реально подключен. Начал поднимать с пола, замешкался и раз – пауза уже прошла, и не вступил там, где нужно, долю пропустил и всеееее. Вот косяк-то реально будет. Там весь зал будет ржать. Так облажаться. Хотел как лучше, а получился такой косяк. Долю пропустил еще, не вступил потом. Причем ладно если с музыкантами играл, еще ни чо, они потерпят, проиграют пару лишних тактов, а если под минусовку пел… а-ха-ха-хааааа!... вот это ваще жесть, – я продолжал ржать.
– Ладно, Костян, Катьку полечи, – с улыбкой произнес Слава.
– Да щас, щас, – успокаиваясь после приступа ржача, ответил я.
– Только пиши сразу от себя, скажи, что это ты.
– Ладно.
Я пролистал список контактов в аське в Славином телефоне и активировал контакт Кати.
– “Привет” – написал я ей, – “Как настроение? Чо делаешь?” – добавил потом вторым сообщением.
Через несколько секунд я увидел оповещение о том, что мне печатают сообщение.
– “Нормально” – написала мне Катя, – “Только что на канцерте была”.
Я только начал печатать вопрос о концерте и тут же получил новое сообщение:
– “Исланской языческой музыки. Та вживую играли, на народных инструментаз”.
– “У них есть народные инструменты?”
– “Да там таки необычные всякие инсрументы были, но были и современые электрогитара бас синтезатор но еще были необычные всякие”.
– “Ага, понятно. Ну и как концерт?”
– “Ваще прикольна. Там психоделики такой многа была, и транса. Релакс такой”.
– “То есть релакснуалсь, расслабилась?”
– “Да, мне оч понравилось. Они там типа покланялись своим богам еще вовремя, игры там типа молитвы такой было”.
– “Даже так”.
– “Да”.
– “Интересно было бы посмотреть”.
Пришел смайлик с оттопыренным большим пальцем вверх.
– “Слушай а как называется такой инструмент та м барабан такой большой и стоял он боком как б наклоном рядом с ударной установкой”
Я задумался.
– “Без понятия. Там много всяких инсрументов на самом деле, тем более народных, я ж не знаю как они все называются”.
– “Ясно, он такой большой был этот барабан”.
– “Деревяный?”
– “Да”.
– “Я не знаю короче”.
– “Понятмо”
– “И часто барабанщик по нему долбил?”
– “Ну так периодически. Он в одной песне по нему долга играл типа шаманской какой то такой рйтм”.
– “Ясно. Да, интересно было бы посмотреть”.
– “Вот вот”.
– “Слушай, а как на счет репетиции совмещенной с молитвой?” – написал я. Это сообщение должно было быть написано без ошибок.
– Ждем реакции, – параллельно произнес я в слух.
– Чо ты ей там написал? – спросил Слава.
– “Это как?” – поинтересовалась Катя.
– “Устроить репетицию с молитвой. Один кто-нибудь молится, остальные играют на инструментах”.
Пришел смайлик, стучащий себе кулаком в лоб и крутящий пальцем у виска, и три восклицательных знака.
– Пошла реакция, – прикольнулся я, улыбнувшись.
Видимо Катя не ожидала чего-то такого, хотя общалась с нами уже не первый месяц.
– “Бл$@ь, дибилизм, это же не так просто, так не делается… сектанты, бл$@ь, секта на&#й долбанная идиоты!!!”
– Тааак, есть контакт, – произнес я.
– “А в чем проблема? Что такая агрессивная реакция?” – написал я.
– “Ничего, бл$@ь, это дебилиз”.
– “Обоснуй”.
И пока я видел, как Катя печатает мне обоснование, я начал печатать свои аргументы. Мне желательно было напечатать раньше.
– “Смотри – ты только что была на концерте языческой музыки на которой играли шаманские песни, ритмы. Они поклонялись своим богам. И ты нормально к этому отнеслась, лояльно. То, о чем я сейчас говорю – по сути, тоже самое, только мы будем поклоняться нашему христианскому Богу. В чем разница? почему дебилизм?”
Через функцию оповещения я видел, как прерывается процесс написания сообщения у Кати. Через достаточно не маленький промежуток времени она наконец-то написала.
– “Дак бл$@ь они то делают это осознано, посерьезному”.
– “А почему ты думаешь что мы собираемся это делать не серьезно? Мы тоже делаем это вполне осознанно. Абсолютно.”
– “Для вас это прикол”.
– Ишь ты, – произнес я, а написал:
– “Оба-на. Вот ты загоняешься-то сейчас. С чего это ты взяла, что для нас это прикол? Это совсем не прикол”.
Ответ последовал не сразу. Но все же последовал.
– “Но так не делается, в христиансве так не принято”.
– “Кто тебе это сказал? От куда ты это взяла? Обоснуй. Давай ты откроешь Библию и я найду тебе места, где об это кокретно написано. И там написано что наоборот именно так и надо поклоняться Богу. Давай?”
Дабы не срывать большие сообщения, которые мне приходилось писать много времени, я разбивал их на части.
– “И кстати даже в православной церкви попы поют когда проводят богослужение, – правильно?”, “Даже больше – в некоторых церквах щас начинают играть на инструментах в том числе и на гитарах”, “В православных церквях между прочим. Это реально так”, “Не веришь?”.
– “Дак это ж надо подготовится, это не просто так”, – последовал ответ после достаточно продолжительной паузы.
– “Кто б спорил то. Понятно что надо подготовится. И нужно серьезно к этому отнестись. Если ты не готова можешь не участвовать. Можеш просто поприсутствовать, посмотреть, а мы со Славой проведем”.
Хотел написать “проведем эту шнягу”, но решил, что так не стоит писать. Кажется, я и так уже чувствовал, как у Кати в голове явно возникает какая-то температурная перегрузка, и через километры расстояния слышал как ее мозг со скрипом и скрежетом переворачивается внутри черепной коробки. Ей надо было подумать, чтобы объяснить мне, почему я предложил ей дебилизм и почему мы не можем так сделать, а музыканты, играющие языческую исландскую музыку могут. С точки зрения священной книги моей религии, которую, кстати, Катя толком никогда не читала, все было по правилам.
– “В любой религии, в любом веровании музыка и танцы являются неотъемлемой частью ритуала поклонения богу и часто молитвы идут в сопровождении этого. Так?” – написал я.
В любом не в любом, я, конечно, не знал, верований всяких разных по всему миру тысячи.
– “Ну вообще да”, – ответила Катя.
– “Ну вот и разрулили косяк”.
Пришел тупо смеющийся смайлик.
– “Ладно, посмотрим”, – написала Катя в конце.
Я положил руку с телефоном на колено и откинул голову назад на спинку стула.
– Все. Думаю на сегодня с нее достаточно, – произнес я.
– Чо ты ей там понаписал? – спросил Слава.
Я отдал ему телефон:
– На, сам почитай.
Вот как-то так примерно мы и меняли у людей представления о некоторых привычных вещах. Иногда получалось, иногда нет. Но в любом случае свой след в сознаниях людей это оставляло. Мы говорили кажущиеся для нас очевидные вещи, и для большинства разумных, размышляющих людей – они так же были очевидны. Но к сожалению у кого-то эти истины вызывали в голове явную дисгармонию и сбой в работе мыслительных процессов, порождая внутренние конфликты, и мозг начинал зависать. Тем не менее, мы создавали альтернативу тем источникам информации, которые будучи интегрированными в государственную систему, формировали у народа нужное мировоззрение. Естественно, что это происходило в соответствии с теми интересами, которые были у государства. Человек, способный шагнуть за рамки – его сложно контролировать, и такие люди всегда были опасны для любой системы. Поэтому государство стремилось наложить свои ограничения на возможность тех или иных направлений свободного хода мыслей у населения. Но мы продолжали такими всякими разными способами, в зависимости от ситуации, (то есть если это конечно было уместно) раздвигать границы мышления людей.
Например, еще вот так:
– …У нас уже есть наша православная культура и наша великая русская православная церковь. Это наша родная церковь. Нужно хранить традиции предков и верить так, как заложено в нашей культуре. Я против нарушения традиций.
– А причем тут православная культура? Причем тут вообще это? Бог – он Бог, ему нет никакого дела ни до чьей культуры, Он интернационален, Он Велик. Для Него все культуры равны. Он Бог, который всеобъемлет всю вселенную. И Он создал и негров в Африке, и индусов в Индии, и Китайцев в Китае. И с чего ради Он должен выделять какой-то один народ? С чего ради Он должен как-то по-особенному относиться к какой-то одной культуре? Он Бог для всего человечества и перед Ним все равны. И все культуры перед Ним равны. И при чем тут православие вообще? Христианство вообще изначально вышло из Израиля и пошло от еврейского народа. Дак с какой это вдруг стати Бог должен как-то выделять именно православную культуру? Я бы еще понял, если бы Он еврейский народ как-то выделял и еврейскую культуру – с них все началось. Но на каком основании ты считаешь, что православная культура правильнее и превосходнее всех остальных? Кто тебе это сказал? Это просто традиции и политика. Ты просто хвалишь православную культуру только потому, что это традиции твоих предков, потому что это религия государства, потому что тебя к этому приучили. А если бы в этом государстве верили в другую религию – ты бы исповедовала эту другую религию, только и всего. Правильно? В этом нет Бога. Это традиции. Бог – Он намного выше всего этого. И не нужно загонять Его в какие-то рамки. Ты вот сейчас мыслишь по каким-то своим принципам, у тебя какие-то свои представления. Но ты никогда не задумывалась – а что если эти представления не правильные? Что если ты мыслишь не верно? Бог намного больше всех твоих представлений. И на каком основании ты загоняешь Его в какие-то свои традиции? Ты же не критерий всего сущего на этой земле. И есть вещи, которые ты никогда не сможешь понять. Бери сама и изучай этот вопрос. Изучай священные книги, основы религии, историю церкви. Но запомни – Бог не в традициях. Бог бесконечен и безграничен…

Или вот так:
– …А с чего это ты взял, что твоя религия – одна единственная верная и правильная? Как ты это можешь доказать? Почему ты думаешь, что ты веришь в истинного Бога, а все остальные нет? А ислам, буддизм, другие религии?
– А я и не утверждаю, что моя религия абсолютно точно является единственной верной. Возможно, я ошибаюсь – да, я допускаю такую вероятность. Я не знаю на сто процентов истину, истину вообще никто не знает. Я действительно все же в основном верю. Но у меня есть определенные предпосылки для этой веры. У меня есть какой-то опыт, который отчасти убеждает меня в истинности моей религии. Но, конечно же, безусловно – я не могу утверждать, что именно моя вера истинная. Я мыслю диалектически. Просто у меня есть причины, чтобы продолжать верить именно в Этого Бога. У меня есть какие-то пусть не исчерпывающие, но все равно определенные доказательства. И пока нет веских причин для того, чтобы поверить во что-то другое.
– А если появятся – поменяешь веру?
– Нет. Просто начну тщательно все анализировать и размышлять…

Еще забавны бывают такие моменты:
– Кстати, что касается Ледового побоища – реально, короче, об этом вообще практически ничего не известно. Информации очень мало, многие исторические хроники вообще об этом ничего не пишут, либо пишут очень и очень так… вскользь. То есть, чо там было, короче – никто толком не знает. Н-да, Александр, типа, пришел в Псков и выгнал от туда крестоносцев, потому что ему бабла за это отвалили. Но и это при том, что жители Пскова сами в общем-то изначально ливонцев к себе позвали, их никто не захватывал, еще и когда немцы свалили из города на переговоры, оставили в нем всего двух рыцарей, потому что рассчитывали на поддержку самих горожан. И тут пришел, типа, святой Александр, занял город, а потом тупо пошел грабить земли, вторгшись на территорию Дорпатского епископства – то есть грабил, убивал, отбирал последнее у вдов и сирот, тупо потому что его войску жрать нечего было. Послал впереди себя какой-то небольшой отряд, который расхерачили. Когда увидел, что у него маза не катит, начал сваливать, таща за собой все награбленное – так оказался на Чудском озере. Их естественно догнали и решили вкатить люлей. Ну, где-то там на берегу озера у них началось мочилово – реально в озере никто не тонул, потому что, во-первых крестоносцы не совсем полные дебили, чтобы лезть в доспехах на весенний лед, а во-вторых, говорят, что там на этом озере в принципе утонуть нереально, потому что оно не большое, все равно что в ложке чая захлебнуться. Мочилово тоже говорят не особо такое сильное было – там 20 рыцарей преставилось, ну и может быть еще пару сотен всяких там арбалетчиков, пехоты и ополченцы, которые как бы подразумеваются… да и то не известно. При том, кстати, что численность русского войска так же превосходила немецкое. Так что в чем тут героизм? А что касается самого Александра Невского – дак этот вася, кстати, вел переговоры с римским папой Иннокентием IV и хотел потом женить собственного сына на дочери норвежского короля. Еще он в свое время был сторонником союза с монголами.
И наступила пауза.
Реакция естественно последовала не сразу.
– Чё?...
– Ну по крайней мере я такую версию слышал.
– Где ты это слышал? Кто тебе это сказал?
– Нам препод в универе на лекции рассказывал.
– … … …Блин, пипец…
– Нет, я конечно, не утверждаю, что это правда. Там различные версии произошедшего есть. Может это гон, конечно. Но нам это рассказывал преподаватель истории, профессор. Значит, во всяком случае, там не все так однозначно было. Просто образ Александра Невского потом идеализировали и канонизировали, сделав его православным святым и народным героем. Хотя по ходу дела там, говорят, была тупо междоусобная разборка, братки сходили на стрелку, помахались, кого-то замочили, косяк разрулили и все. Никакого там побоища не было, тем более героического, тем более ледового.
– Твою ж мать…
– Забавно иногда иметь альтернативный источник информации, правда?
– # % ( ? &…

А иногда бывало даже так, но это уже было конечно же не с Катей:
– …Сслышь ты, тело беспонтовое, а вот если я те ща по е%$лу съезжу, ты ж ведь по-любому должен будешь мне простить и загаситься?
– С чего ради это вдруг?
– Ну, у вас же там написано – ударили по левой щеке, подставь правую.
– Ага. А еще у нас там написано, что Иисус сказал ученикам – идите продайте одежду и купите меч. А в другом месте написано, что Он взял плетку и начал выгонять ей из храма всяких барыг охреневших. А еще Он говорил – не бросайте святыни псам, и не кидайте жемчуга свиньям. Так что ты, пес смердящий, кабан безрогий, ты мне чо тут про мою религию еще чо-то будешь затирать? Ты сам-то хоть раз в жизни Библию в руках держал? Чо ты мне тут про левые и правые щеки впариваешь, ты в воскресной школе что ли учился, ты, уродец моральный? Я щас тоже-на, возьму плетку и буду из тебя, барыга ужравшийся, всю воровскую и торгашескую дурь выбивать. И поверь мне – это еще не значит, что я тебя не люблю…

Бывало по-всякому.
Но, как правило – всегда очень весело.

Так, граждане, расширяем, расширяем свое сознание, потихонечку, не спеша, следим, чтобы нигде ничего не порвалось, чтобы черепушка не треснула, у кого есть шапка, рекомендую ее надеть, если из ушей начнет вытекать мозг – сразу же обращаемся ко мне, при ощущении повышенной температуры в височных долях – опускаем голову в ведро со льдом, которое предусмотрительно уже поставлено прямо перед вами, при этом помним – если голову во время не охладить или сделать это слишком резко, мозг может взорваться, что в свою очередь принесет массу неудобств вам и вашим соседям, так же это нарушит весь ход самого процесса, так что будьте аккуратны и крайне внимательны.
 
Сообщение17.

Я всегда знал, что государственная система это самая мощная и профессионально работающая машина пропаганды идей. Правительство всегда разводило свой народ как стадо баранов, и правители всегда управляли толпами людей, используя различные способы психологического воздействия. Они исследовали сложившуюся конъюнктуру актуальных для народа потребностей и умело играли на этих потребностях, детерминируя поведение людей в соответствии со своими задачами. Иногда некоторые потребности еще нужно было сформировать, создав у людей иллюзию того, что какие-то вещи им действительно необходимы, хотя на самом деле они могли обойтись и без них. Дай человеку то, что ему нужно – и он будет тебе рабом. Как бы хрен с ним с патриотизмом, я понимал, что государству нужно хоть как-то дисциплинировать и организовывать такие огромные массы народа, иначе начнется хаос. Хотя и здесь уже давно наблюдался сильный перегиб и под завесой пропаганды высоких патриотических чувств, формируемых у населения, скрывалось элементарное желание тех или иных сил, конкретных личностей, тупо набить себе карманы баблом.
Я видел, что президент, судя по всему, является не единственной силой в стране. Ему противостоят различные структуры. И это противостояние идет не на уровне политической борьбы и дебатов в парламенте, это намного глубже. Скорее похоже на разделение сфер влияния и конфликт интересов. С виду вроде казалось, что президент Дорожин устанавливал свою сильную власть, отбивая ее у других личностей или каких-то группировок. Было ли это показательное выступление, или же президент на самом деле кровью и потом пробивал свою вертикаль власти – мне до конца трудно было разобраться. Я наблюдал другой фарс – как президент допускал где-либо ситуацию полного и абсолютно безнадежного катастрофического коллапса, а потом приходил с таким грозным лицом разруливал косяк и становился всенародным героем, под шквал аплодисментов произнося какую-нибудь пафосную, но до слез цепляющую что-то такое в глубине души, речь. И фигня то, что на протяжении десяти лет эта проблема копилась и никак не разрешалась, усугубляясь только с каждым годом, пока не была доведена наконец до такого состояния, когда ее уже невозможно было игнорировать, когда вскрывались такие вещи, от которых даже у активистов движения “Наше” в голове возникал когнитивный диссонанс, грозящий полной и далеко не быстрой перезагрузкой всей системы сознания. Хотя в последнее время я действительно наблюдал некоторые улучшения в нашей стране в тех или иных сферах, и мне казалось, что здесь на самом деле что-то меняется в лучшую сторону. Возможно, наш президент и вправду пытался наладить жизнь в этом ужасном государстве и сделать ее для простых граждан более достойной. И возможно ему когда-нибудь справедливо будет памятник поставить. Но, тем не менее, я не доверял никому. Ни средствам массовой информации, ни политикам, ни тем более бизнесменам, ни даже президенту с его командой. Я видел как часто за туманом правильных и красивых речей, психологически грамотно построенных, так, чтобы оказывать на людей определенное влияние, скрывается собственный эгоизм и элементарная жажда наживы, а иногда и откровенное зло. Я видел это даже в церкви. И уж тем более у меня не было никакого доверия к государственной системе, совсем недавно еще пытавшей людей в тюрьмах за религиозные убеждения.
Я видел фарс во всей этой государственной политике. И для меня это все было чем-то самим собой разумеющимся. Но все же некоторые вещи у меня вызывали… ну не то, чтобы прям шок, меня трудно было чем-то шокировать… но, по крайней мере, вводили меня в какой-то такой ступорок легкий. Я не понимал, как такое может происходить на ТАКОМ уровне. Правительство, как политическая сила, использовало до тупости примитивные и ничем не прикрытые приемы оказания воздействия на массовой сознание людей. Правительство играло на самых элементарных инстинктах и чувствах. Оно использовало самые простые способы заставить народ идти в нужном направлении. Я поражался – как так? Ведь у нас не Америка, не Запад, это там проститутка, мило называемая секс-бомбой, может агитировать за кандидата на выборах, и люди будут на это вестись. Но ведь у нас же так не пройдет… Или пройдет?... Нет, не пройдет. У нас ведь есть люди с высшим образованием, есть интеллигенция, есть молодежные движения с альтернативной философией, есть люди религиозные, есть какие-то понятия морали и нравственности. Не то, чтобы этого всего не было на Западе, но у нас все-таки это автоматически формирует у людей какое-то альтернативное мышление. А тут – такая, извиняюсь, полная ХРЕНЬ.
Вот так, к примеру, правительственная партия “Медвежья лапа”, чтобы привлечь на свою сторону больше народа, эксплуатировала на популярности известных людей. То есть люди, которых по тем или иным причинам знала вся страна, а также те люди, которых по каким-то причинам уважали и которые представляли из себя что-то вроде “народного героя” – вступали в партию и даже получали депутатский мандат в Государственной Думе. И все бы ничего, но проблема была в том, что такими людьми становились не какие-нибудь известные общественные деятели, не профессора или члены академии наук, не юристы или экономисты с докторскими степенями и даже не журналисты, а всякие там спортсмены, гимнасты (или гимнастки), актеры, стилисты или даже просто какие-нибудь тусовщики и тусовщицы, которые прославились исключительно за счет своей гламурной, ни к чему не обязывающей жизни. То есть членами партии и депутатами в Думе становились не просто люди, которые не имели к политике никакого отношения, в принципе, а люди, которые даже толком не знали, что реально нужно сделать в этой стране, чтобы страна смогла встать с колен и отмыться от грязи и крови – и уж тем более они не знали, как это нужно сделать. Но это, в общем-то, было и не важно, потому что задача этих людей заключалась не в том, чтобы составить грамотные законы и проконтролировать их грамотное исполнение – и даже не в том, чтобы бороться с коррупцией или демографическим кризисом – а всего лишь в том, чтобы привлечь голоса своих поклонников на сторону этой самой правительственной партии и просто тупо повысить ее рейтинг. Это был просто такой пиар-ход. Кумиров молодежи просто использовали как ярко блестящие, слепящие глаза, но абсолютно бесценные, безделушки, на подобии тех, которые используют в своих клипах пафосные рэперы, демонстрируя в качестве дорогих украшений бутафорский реквизит, выдавая стекло за бриллиант, а фольгу за платину – чтобы сэкономить на бюджете по раскрутке проекта и формированию статуса. Это даже не шоу-бизнес, это еще круче – это политика с использованием приемов и законов шоу-бизнеса. Одним их таких приемов было – раскрутить, а точнее, впарить пустышку и заставить всех восхищаться этой пустышкой, заставить всех почитать пустышку за нечто стоящее. Одним из основных законов политики и шоу-бизнеса было: людей всегда можно заставить жрать дерьмо… если постараться. Государство работало со своим народом как с проголодавшейся отупевшей обезьяной – заманивало в клетку большим сочным желтым бананом. В данном случае роль такого большого сочного желтого банана выполняли известные актеры, спортсмены, артисты, и другие работники развлекательного жанра. А иногда и вообще происходило нечто совсем уж невероятное – членом или даже лицом правительственной партии становились популярные люди, которые в значительной степени своей популярности были обязаны публичному… хм… стриптизу. Что хорошего могла принести стране стриптизерша и, по совместительству, ведущая какого-то музыкального канала – лично я не понимал. И мне почему-то казалось, что известные общественные деятели, профессора и члены академии наук, юристы и экономисты с докторскими степенями и даже журналисты – тоже как-то слабо себе это представляли. Но факт оставался фактом – государство в своей правительственной пропаганде использовало настолько примитивные и открытые, ни чем не замаскированные, методы, что оболванивание МАСС становилось просто неприлично очевидным. Правительство всегда целенаправленно и планомерно работало над формированием сознания своего народа – работало таким образом, чтобы превратить мышление большинства людей либо в рабское, страхом загнанное в угол, либо в животно-обезумевшее фанатичное. Но после дешевых пиар-акций с применением рекламных технологий и привлечением популярных артистов, которые кроме актерской игры в боевиках или длинных красивых ног, закрученных вокруг обруча на олимпийских играх, в общем-то, ничего другого продемонстрировать больше не могли – после такой откровенной и не прикрытой пропаганды у меня оставался один вопрос: то ли правительство действительно считает свой народ просто стадом баранов, что работает с ним настолько грубо, то ли этот народ действительно является просто стадом баранов – если уж с такой легкостью ведется на весь этот лохотрон?
И я не знаю, как там у известных общественных деятелей, профессоров и членов академии наук, юристов и экономистов с докторскими степенями и даже журналистов – но лично у меня почему-то не вызывала уважения и какого-либо доверия Дума, в которой одна треть состояла из спортсменов и певцов, вторая треть – из олигархов и воров в законе, а последняя треть – из просто психически не уравновешенных людей, постоянно бегающих со стаканами воды и непременно жаждущих эту воду на кого-нибудь да выплеснуть.
А нет – еще оставались коммунисты, да!… да… м-да…
Это сильно утешало, конечно.
Продолжая нить рассуждений, я останавливался перед вопросом – “А чем же я отличался в данном случае от правительства своей страны?” Кроме невероятно огромной разницы в масштабах, и того, что я работал, как мне казалось, не настолько грубо – существовало и другое, более значительное, отличие. Все-таки конечным результатом моей работы являлась свобода разума и независимость мышления человека. Я давал выбор. А именно его, как ни странно, как раз и не хватало. Сознание людей уже было сформировано обществом, государством и различными проявлениями культуры. И большинство людей, не могли выйти за те рамки, которые эти реальности для них установили. Моя задача заключалась в том, чтобы человек начал, и даже захотел сам искать истину. Я должен был не затащить толпу в храм и удержать ее там любыми способами. Я должен был сделать так, чтобы вера человека стала его личной верой, его личным решением, его личным осознанием – его личным выбором. И уж если человек сам, имея все знания, осознанно, выбирал дорогу, ведущую, по моим представлениям, в ад – здесь моя работа была закончена, и больше я уже ничего не мог сделать.
Мне оставалось только молиться.
Но до этого момента еще нужно было дойти. Вначале необходимо было разрушить в сознании человека некоторые стереотипные представления об определенных вещах, раздвинуть границы его мышления и сделать процесс восприятия реальности более объективным – чтобы он происходил без оглядки на какой-то собственный и не всегда правильный опыт.
Итак, этап третий – разрушение стереотипов и постепенное приобщение человека к религиозным ценностям и церковным понятиям.
Человеческий разум ко всему привыкает. Но иногда поступление какой-либо новой информации в старую и уже сформировавшуюся громоздкую и очень инертную систему мышления – приводит либо к полному отторжению этой информации, либо начинает перестраивать сознание, что в свою очередь приводит к когнитивному диссонансу, затем рождает внутренние конфликты, и еще может просто переклинить мозг, тогда разум человека может просто зависнуть, и человек… двинется в сторону светлого и безоблачного бесконечного горизонта… и обратно уже не вернется. Но это крайние случаи. Как правило, даже если человеческое сознание не принимает ту или иную информацию, и эта информация не проходит через фильтры сложившихся стереотипов – тем не менее, она оставляет свой некий определенный след и самое главное оседает где-то в глубинах памяти. Последующие попытки внедрения этой информации в разум приводят к тому, что разум начинает привыкать и со временем воспринимает эту новую информацию уже как нечто более-менее знакомое и относительно понятное. Если действовать аккуратно и ненавязчиво, то рано или поздно начинают включаться процессы анализа этой информации, в ходе которых человек может обдумывать это новое, что совсем недавно ему казалось чем-то невероятным или не правильным. Так сознание человека постепенно привыкает к тому, что совсем недавно отторгало и идентифицировало, как нечто чужое и не приемлемое для восприятия. Планомерное и целенаправленное доведение данной информации до сознания приводит к тому, что рано или поздно разум все-таки начинает воспринимать эту информацию без каких-либо серьезных опасений и перестает строить преграды для ее проникновения в мозг. То, что совсем недавно казалось чуждым – теперь становится чем-то совершенно естественным и уже кажется таким… ну… относительно нормальным. Человек привыкает. Здесь очень важно, чтобы на этом этапе в самом начале сознание человека не получило какого-либо негативного эмоционального опыта при восприятии этой информации. Очень большой ошибкой многих людей, в том числе религиозных, является чрезмерное навязывание своих идей, их постоянная и непрерывная и слишком частая пропаганда – наступает момент, когда люди уже не могут слышать об этих вещах, когда поток информации, грубо говоря, просто штурмует их мозги, и начинает доставлять неудобства и вызывает негативные эмоции, и потом уже достает до такой степени, что разум начинает просто тошнить от этих новых идей, и тогда сознание ставит уже не просто фильтр, оно закрывается, оно присваивает этой информации свой идентификационный номер, характеризуя ее уже как нечто агрессивное и неблагоприятно воздействующее. Разум начинает защищаться. Он уже не присматривается – он уже четко знает что это, и ставит свой штамп, а потом включает все возможные механизмы защиты, лишь бы только оградить себя от этого. И потом уже идентифицирует абсолютно любую новую информацию, которая по контексту хоть как-то увязана с этим штампом – как нечто опасное, от чего лучше держаться подальше. Таким образом, если допустить какой-либо негативный эмоциональный фон или контекст при потреблении этой новой информации – человеческий разум может закрыться от нее навсегда. В таком случае пропаганда этих идей станет крайне затруднительна. Большинство сект и вообще просто любых организаций – религиозных, коммерческих, террористических – занимающихся вербовкой людей, понимают это, поэтому, как правило, действуют грамотно и аккуратно.
Мы сидели со Славой у меня дома. Разговаривая за всякую фигню, обсуждая различные забавные моменты в своей жизни, мы непринужденно разбалтывали друг другу всякие интересные секреты своих знакомых. Развалившись на стуле, и с закинутыми на стол ногами я, сложив внизу живота руки, слушал последние новости из церкви. И прикалывался – над тем, что слышал. Но это, правда, к делу уже не имело никакого отношения.
Слава достал сотовый телефон и, вперившись глазами в дисплей, начал что-то искать.
– Катя седня ходила на какой-то концерт… концерт каких-то там… исландских… или ирландских… короче каких-то там языческих песнопений, – произнес он.
– Ага… понятно… И чо?
– Ни чо… так просто…
– Когда ходила?
– Да вот, вечером. Как раз должна была уже вернуться домой. Ну, в смысле концерт уже должен был закончиться.
– А где проходил?
– Да, там, в клубе каком-то.
– Ясно.
– Может, полечишь ее? – предложил Слава, оторвавшись от телефона и посмотрев на меня снизу с кушетки, на которой сидел.
– Полечить?
– Ну да. Там, затрешь ей чо-нибудь… про религию… Я тебе аську включу на сотовом, побазаришь с ней.
– Ну давай, чо, – ответил я непринужденно.
– А давай, может, я вообще тебе ее аську дам. Периодически будете переписываться.
– Ну можно. Она сама-то как – согласна?
– Да, конечно. Она сама хотела, чтобы я тебе ее аську дал.
– Понятно. Ну ладно тогда, конечно, давай, какие проблемы.
– Держи.
Слава кинул мне снизу свой телефон, который я кое-как поймал у себя на бедрах на скрещенных выпрямленных ногах.
– Ха-ха!... А если б я не поймал, – заметил я.
– Ну, ты же поймал, – спокойно ответил Слава.
– А приколись, если б не поймал. Чисто понт такой, да, я понимаю, красиво выглядит. А приколись – я раз-раз, такой хоп, хоп и а… бдышь!... и все короче… Корпус отлетел там, дисплей треснул… Ха-ха, такой кривой понт был бы, – продолжал я потешаться.
– Костя, зачем говорить о тех вещах, которые все равно уже не случились? Ты же уже поймал.
– Нет, я просто реально очень долго ржал бы, если бы не поймал, – продолжал я говорить, смеясь, и свободно размахивая кистью руки, в которой у меня был Славин сотовый телефон, – Это знаешь как на сцене – певцы с микрофоном, там, подача, актерское мастерство, нужно как-то двигаться, все такое – и микрофон, такой без шнура, который радио, иногда бывает, подбрасывают в руке и ловят… как барабанную палочку. Я понимаю, что они это отрабатывают. Но приколись – во время песни, в паузе раз такой и… и не поймал… мимо рук… микрофон короче грохнулся, с таким звуком еще, так “бдышь!”, на весь зал – потому что чувак в живую пел, микрофон был реально подключен. Начал поднимать с пола, замешкался и раз – пауза уже прошла, и не вступил там, где нужно, долю пропустил и всеееее. Вот косяк-то реально будет. Там весь зал будет ржать. Так облажаться. Хотел как лучше, а получился такой косяк. Долю пропустил еще, не вступил потом. Причем ладно если с музыкантами играл, еще ни чо, они потерпят, проиграют пару лишних тактов, а если под минусовку пел… а-ха-ха-хааааа!... вот это ваще жесть, – я продолжал ржать.
– Ладно, Костян, Катьку полечи, – с улыбкой произнес Слава.
– Да щас, щас, – успокаиваясь после приступа ржача, ответил я.
– Только пиши сразу от себя, скажи, что это ты.
– Ладно.
Я пролистал список контактов в аське в Славином телефоне и активировал контакт Кати.
– “Привет” – написал я ей, – “Как настроение? Чо делаешь?” – добавил потом вторым сообщением.
Через несколько секунд я увидел оповещение о том, что мне печатают сообщение.
– “Нормально” – написала мне Катя, – “Только что на канцерте была”.
Я только начал печатать вопрос о концерте и тут же получил новое сообщение:
– “Исланской языческой музыки. Та вживую играли, на народных инструментаз”.
– “У них есть народные инструменты?”
– “Да там таки необычные всякие инсрументы были, но были и современые электрогитара бас синтезатор но еще были необычные всякие”.
– “Ага, понятно. Ну и как концерт?”
– “Ваще прикольна. Там психоделики такой многа была, и транса. Релакс такой”.
– “То есть релакснуалсь, расслабилась?”
– “Да, мне оч понравилось. Они там типа покланялись своим богам еще вовремя, игры там типа молитвы такой было”.
– “Даже так”.
– “Да”.
– “Интересно было бы посмотреть”.
Пришел смайлик с оттопыренным большим пальцем вверх.
– “Слушай а как называется такой инструмент та м барабан такой большой и стоял он боком как б наклоном рядом с ударной установкой”
Я задумался.
– “Без понятия. Там много всяких инсрументов на самом деле, тем более народных, я ж не знаю как они все называются”.
– “Ясно, он такой большой был этот барабан”.
– “Деревяный?”
– “Да”.
– “Я не знаю короче”.
– “Понятмо”
– “И часто барабанщик по нему долбил?”
– “Ну так периодически. Он в одной песне по нему долга играл типа шаманской какой то такой рйтм”.
– “Ясно. Да, интересно было бы посмотреть”.
– “Вот вот”.
– “Слушай, а как на счет репетиции совмещенной с молитвой?” – написал я. Это сообщение должно было быть написано без ошибок.
– Ждем реакции, – параллельно произнес я в слух.
– Чо ты ей там написал? – спросил Слава.
– “Это как?” – поинтересовалась Катя.
– “Устроить репетицию с молитвой. Один кто-нибудь молится, остальные играют на инструментах”.
Пришел смайлик, стучащий себе кулаком в лоб и крутящий пальцем у виска, и три восклицательных знака.
– Пошла реакция, – прикольнулся я, улыбнувшись.
Видимо Катя не ожидала чего-то такого, хотя общалась с нами уже не первый месяц.
– “Бл$@ь, дибилизм, это же не так просто, так не делается… сектанты, бл$@ь, секта на&#й долбанная идиоты!!!”
– Тааак, есть контакт, – произнес я.
– “А в чем проблема? Что такая агрессивная реакция?” – написал я.
– “Ничего, бл$@ь, это дебилиз”.
– “Обоснуй”.
И пока я видел, как Катя печатает мне обоснование, я начал печатать свои аргументы. Мне желательно было напечатать раньше.
– “Смотри – ты только что была на концерте языческой музыки на которой играли шаманские песни, ритмы. Они поклонялись своим богам. И ты нормально к этому отнеслась, лояльно. То, о чем я сейчас говорю – по сути, тоже самое, только мы будем поклоняться нашему христианскому Богу. В чем разница? почему дебилизм?”
Через функцию оповещения я видел, как прерывается процесс написания сообщения у Кати. Через достаточно не маленький промежуток времени она наконец-то написала.
– “Дак бл$@ь они то делают это осознано, посерьезному”.
– “А почему ты думаешь что мы собираемся это делать не серьезно? Мы тоже делаем это вполне осознанно. Абсолютно.”
– “Для вас это прикол”.
– Ишь ты, – произнес я, а написал:
– “Оба-на. Вот ты загоняешься-то сейчас. С чего это ты взяла, что для нас это прикол? Это совсем не прикол”.
Ответ последовал не сразу. Но все же последовал.
– “Но так не делается, в христиансве так не принято”.
– “Кто тебе это сказал? От куда ты это взяла? Обоснуй. Давай ты откроешь Библию и я найду тебе места, где об это кокретно написано. И там написано что наоборот именно так и надо поклоняться Богу. Давай?”
Дабы не срывать большие сообщения, которые мне приходилось писать много времени, я разбивал их на части.
– “И кстати даже в православной церкви попы поют когда проводят богослужение, – правильно?”, “Даже больше – в некоторых церквах щас начинают играть на инструментах в том числе и на гитарах”, “В православных церквях между прочим. Это реально так”, “Не веришь?”.
– “Дак это ж надо подготовится, это не просто так”, – последовал ответ после достаточно продолжительной паузы.
– “Кто б спорил то. Понятно что надо подготовится. И нужно серьезно к этому отнестись. Если ты не готова можешь не участвовать. Можеш просто поприсутствовать, посмотреть, а мы со Славой проведем”.
Хотел написать “проведем эту шнягу”, но решил, что так не стоит писать. Кажется, я и так уже чувствовал, как у Кати в голове явно возникает какая-то температурная перегрузка, и через километры расстояния слышал как ее мозг со скрипом и скрежетом переворачивается внутри черепной коробки. Ей надо было подумать, чтобы объяснить мне, почему я предложил ей дебилизм и почему мы не можем так сделать, а музыканты, играющие языческую исландскую музыку могут. С точки зрения священной книги моей религии, которую, кстати, Катя толком никогда не читала, все было по правилам.
– “В любой религии, в любом веровании музыка и танцы являются неотъемлемой частью ритуала поклонения богу и часто молитвы идут в сопровождении этого. Так?” – написал я.
В любом не в любом, я, конечно, не знал, верований всяких разных по всему миру тысячи.
– “Ну вообще да”, – ответила Катя.
– “Ну вот и разрулили косяк”.
Пришел тупо смеющийся смайлик.
– “Ладно, посмотрим”, – написала Катя в конце.
Я положил руку с телефоном на колено и откинул голову назад на спинку стула.
– Все. Думаю на сегодня с нее достаточно, – произнес я.
– Чо ты ей там понаписал? – спросил Слава.
Я отдал ему телефон:
– На, сам почитай.
Вот как-то так примерно мы и меняли у людей представления о некоторых привычных вещах. Иногда получалось, иногда нет. Но в любом случае свой след в сознаниях людей это оставляло. Мы говорили кажущиеся для нас очевидные вещи, и для большинства разумных, размышляющих людей – они так же были очевидны. Но к сожалению у кого-то эти истины вызывали в голове явную дисгармонию и сбой в работе мыслительных процессов, порождая внутренние конфликты, и мозг начинал зависать. Тем не менее, мы создавали альтернативу тем источникам информации, которые будучи интегрированными в государственную систему, формировали у народа нужное мировоззрение. Естественно, что это происходило в соответствии с теми интересами, которые были у государства. Человек, способный шагнуть за рамки – его сложно контролировать, и такие люди всегда были опасны для любой системы. Поэтому государство стремилось наложить свои ограничения на возможность тех или иных направлений свободного хода мыслей у населения. Но мы продолжали такими всякими разными способами, в зависимости от ситуации, (то есть если это конечно было уместно) раздвигать границы мышления людей.
Например, еще вот так:
– …У нас уже есть наша православная культура и наша великая русская православная церковь. Это наша родная церковь. Нужно хранить традиции предков и верить так, как заложено в нашей культуре. Я против нарушения традиций.
– А причем тут православная культура? Причем тут вообще это? Бог – он Бог, ему нет никакого дела ни до чьей культуры, Он интернационален, Он Велик. Для Него все культуры равны. Он Бог, который всеобъемлет всю вселенную. И Он создал и негров в Африке, и индусов в Индии, и Китайцев в Китае. И с чего ради Он должен выделять какой-то один народ? С чего ради Он должен как-то по-особенному относиться к какой-то одной культуре? Он Бог для всего человечества и перед Ним все равны. И все культуры перед Ним равны. И при чем тут православие вообще? Христианство вообще изначально вышло из Израиля и пошло от еврейского народа. Дак с какой это вдруг стати Бог должен как-то выделять именно православную культуру? Я бы еще понял, если бы Он еврейский народ как-то выделял и еврейскую культуру – с них все началось. Но на каком основании ты считаешь, что православная культура правильнее и превосходнее всех остальных? Кто тебе это сказал? Это просто традиции и политика. Ты просто хвалишь православную культуру только потому, что это традиции твоих предков, потому что это религия государства, потому что тебя к этому приучили. А если бы в этом государстве верили в другую религию – ты бы исповедовала эту другую религию, только и всего. Правильно? В этом нет Бога. Это традиции. Бог – Он намного выше всего этого. И не нужно загонять Его в какие-то рамки. Ты вот сейчас мыслишь по каким-то своим принципам, у тебя какие-то свои представления. Но ты никогда не задумывалась – а что если эти представления не правильные? Что если ты мыслишь не верно? Бог намного больше всех твоих представлений. И на каком основании ты загоняешь Его в какие-то свои традиции? Ты же не критерий всего сущего на этой земле. И есть вещи, которые ты никогда не сможешь понять. Бери сама и изучай этот вопрос. Изучай священные книги, основы религии, историю церкви. Но запомни – Бог не в традициях. Бог бесконечен и безграничен…

Или вот так:
– …А с чего это ты взял, что твоя религия – одна единственная верная и правильная? Как ты это можешь доказать? Почему ты думаешь, что ты веришь в истинного Бога, а все остальные нет? А ислам, буддизм, другие религии?
– А я и не утверждаю, что моя религия абсолютно точно является единственной верной. Возможно, я ошибаюсь – да, я допускаю такую вероятность. Я не знаю на сто процентов истину, истину вообще никто не знает. Я действительно все же в основном верю. Но у меня есть определенные предпосылки для этой веры. У меня есть какой-то опыт, который отчасти убеждает меня в истинности моей религии. Но, конечно же, безусловно – я не могу утверждать, что именно моя вера истинная. Я мыслю диалектически. Просто у меня есть причины, чтобы продолжать верить именно в Этого Бога. У меня есть какие-то пусть не исчерпывающие, но все равно определенные доказательства. И пока нет веских причин для того, чтобы поверить во что-то другое.
– А если появятся – поменяешь веру?
– Нет. Просто начну тщательно все анализировать и размышлять…

Еще забавны бывают такие моменты:
– Кстати, что касается Ледового побоища – реально, короче, об этом вообще практически ничего не известно. Информации очень мало, многие исторические хроники вообще об этом ничего не пишут, либо пишут очень и очень так… вскользь. То есть, чо там было, короче – никто толком не знает. Н-да, Александр, типа, пришел в Псков и выгнал от туда крестоносцев, потому что ему бабла за это отвалили. Но и это при том, что жители Пскова сами в общем-то изначально ливонцев к себе позвали, их никто не захватывал, еще и когда немцы свалили из города на переговоры, оставили в нем всего двух рыцарей, потому что рассчитывали на поддержку самих горожан. И тут пришел, типа, святой Александр, занял город, а потом тупо пошел грабить земли, вторгшись на территорию Дорпатского епископства – то есть грабил, убивал, отбирал последнее у вдов и сирот, тупо потому что его войску жрать нечего было. Послал впереди себя какой-то небольшой отряд, который расхерачили. Когда увидел, что у него маза не катит, начал сваливать, таща за собой все награбленное – так оказался на Чудском озере. Их естественно догнали и решили вкатить люлей. Ну, где-то там на берегу озера у них началось мочилово – реально в озере никто не тонул, потому что, во-первых крестоносцы не совсем полные дебили, чтобы лезть в доспехах на весенний лед, а во-вторых, говорят, что там на этом озере в принципе утонуть нереально, потому что оно не большое, все равно что в ложке чая захлебнуться. Мочилово тоже говорят не особо такое сильное было – там 20 рыцарей преставилось, ну и может быть еще пару сотен всяких там арбалетчиков, пехоты и ополченцы, которые как бы подразумеваются… да и то не известно. При том, кстати, что численность русского войска так же превосходила немецкое. Так что в чем тут героизм? А что касается самого Александра Невского – дак этот вася, кстати, вел переговоры с римским папой Иннокентием IV и хотел потом женить собственного сына на дочери норвежского короля. Еще он в свое время был сторонником союза с монголами.
И наступила пауза.
Реакция естественно последовала не сразу.
– Чё?...
– Ну по крайней мере я такую версию слышал.
– Где ты это слышал? Кто тебе это сказал?
– Нам препод в универе на лекции рассказывал.
– … … …Блин, пипец…
– Нет, я конечно, не утверждаю, что это правда. Там различные версии произошедшего есть. Может это гон, конечно. Но нам это рассказывал преподаватель истории, профессор. Значит, во всяком случае, там не все так однозначно было. Просто образ Александра Невского потом идеализировали и канонизировали, сделав его православным святым и народным героем. Хотя по ходу дела там, говорят, была тупо междоусобная разборка, братки сходили на стрелку, помахались, кого-то замочили, косяк разрулили и все. Никакого там побоища не было, тем более героического, тем более ледового.
– Твою ж мать…
– Забавно иногда иметь альтернативный источник информации, правда?
– # % ( ? &…

А иногда бывало даже так, но это уже было конечно же не с Катей:
– …Сслышь ты, тело беспонтовое, а вот если я те ща по е%$лу съезжу, ты ж ведь по-любому должен будешь мне простить и загаситься?
– С чего ради это вдруг?
– Ну, у вас же там написано – ударили по левой щеке, подставь правую.
– Ага. А еще у нас там написано, что Иисус сказал ученикам – идите продайте одежду и купите меч. А в другом месте написано, что Он взял плетку и начал выгонять ей из храма всяких барыг охреневших. А еще Он говорил – не бросайте святыни псам, и не кидайте жемчуга свиньям. Так что ты, пес смердящий, кабан безрогий, ты мне чо тут про мою религию еще чо-то будешь затирать? Ты сам-то хоть раз в жизни Библию в руках держал? Чо ты мне тут про левые и правые щеки впариваешь, ты в воскресной школе что ли учился, ты, уродец моральный? Я щас тоже-на, возьму плетку и буду из тебя, барыга ужравшийся, всю воровскую и торгашескую дурь выбивать. И поверь мне – это еще не значит, что я тебя не люблю…

Бывало по-всякому.
Но, как правило – всегда очень весело.

Так, граждане, расширяем, расширяем свое сознание, потихонечку, не спеша, следим, чтобы нигде ничего не порвалось, чтобы черепушка не треснула, у кого есть шапка, рекомендую ее надеть, если из ушей начнет вытекать мозг – сразу же обращаемся ко мне, при ощущении повышенной температуры в височных долях – опускаем голову в ведро со льдом, которое предусмотрительно уже поставлено прямо перед вами, при этом помним – если голову во время не охладить или сделать это слишком резко, мозг может взорваться, что в свою очередь принесет массу неудобств вам и вашим соседям, так же это нарушит весь ход самого процесса, так что будьте аккуратны и крайне внимательны.

Автор - perfiliev
Дата добавления - 24.01.2012 в 14:52
Сообщение17.

Я всегда знал, что государственная система это самая мощная и профессионально работающая машина пропаганды идей. Правительство всегда разводило свой народ как стадо баранов, и правители всегда управляли толпами людей, используя различные способы психологического воздействия. Они исследовали сложившуюся конъюнктуру актуальных для народа потребностей и умело играли на этих потребностях, детерминируя поведение людей в соответствии со своими задачами. Иногда некоторые потребности еще нужно было сформировать, создав у людей иллюзию того, что какие-то вещи им действительно необходимы, хотя на самом деле они могли обойтись и без них. Дай человеку то, что ему нужно – и он будет тебе рабом. Как бы хрен с ним с патриотизмом, я понимал, что государству нужно хоть как-то дисциплинировать и организовывать такие огромные массы народа, иначе начнется хаос. Хотя и здесь уже давно наблюдался сильный перегиб и под завесой пропаганды высоких патриотических чувств, формируемых у населения, скрывалось элементарное желание тех или иных сил, конкретных личностей, тупо набить себе карманы баблом.
Я видел, что президент, судя по всему, является не единственной силой в стране. Ему противостоят различные структуры. И это противостояние идет не на уровне политической борьбы и дебатов в парламенте, это намного глубже. Скорее похоже на разделение сфер влияния и конфликт интересов. С виду вроде казалось, что президент Дорожин устанавливал свою сильную власть, отбивая ее у других личностей или каких-то группировок. Было ли это показательное выступление, или же президент на самом деле кровью и потом пробивал свою вертикаль власти – мне до конца трудно было разобраться. Я наблюдал другой фарс – как президент допускал где-либо ситуацию полного и абсолютно безнадежного катастрофического коллапса, а потом приходил с таким грозным лицом разруливал косяк и становился всенародным героем, под шквал аплодисментов произнося какую-нибудь пафосную, но до слез цепляющую что-то такое в глубине души, речь. И фигня то, что на протяжении десяти лет эта проблема копилась и никак не разрешалась, усугубляясь только с каждым годом, пока не была доведена наконец до такого состояния, когда ее уже невозможно было игнорировать, когда вскрывались такие вещи, от которых даже у активистов движения “Наше” в голове возникал когнитивный диссонанс, грозящий полной и далеко не быстрой перезагрузкой всей системы сознания. Хотя в последнее время я действительно наблюдал некоторые улучшения в нашей стране в тех или иных сферах, и мне казалось, что здесь на самом деле что-то меняется в лучшую сторону. Возможно, наш президент и вправду пытался наладить жизнь в этом ужасном государстве и сделать ее для простых граждан более достойной. И возможно ему когда-нибудь справедливо будет памятник поставить. Но, тем не менее, я не доверял никому. Ни средствам массовой информации, ни политикам, ни тем более бизнесменам, ни даже президенту с его командой. Я видел как часто за туманом правильных и красивых речей, психологически грамотно построенных, так, чтобы оказывать на людей определенное влияние, скрывается собственный эгоизм и элементарная жажда наживы, а иногда и откровенное зло. Я видел это даже в церкви. И уж тем более у меня не было никакого доверия к государственной системе, совсем недавно еще пытавшей людей в тюрьмах за религиозные убеждения.
Я видел фарс во всей этой государственной политике. И для меня это все было чем-то самим собой разумеющимся. Но все же некоторые вещи у меня вызывали… ну не то, чтобы прям шок, меня трудно было чем-то шокировать… но, по крайней мере, вводили меня в какой-то такой ступорок легкий. Я не понимал, как такое может происходить на ТАКОМ уровне. Правительство, как политическая сила, использовало до тупости примитивные и ничем не прикрытые приемы оказания воздействия на массовой сознание людей. Правительство играло на самых элементарных инстинктах и чувствах. Оно использовало самые простые способы заставить народ идти в нужном направлении. Я поражался – как так? Ведь у нас не Америка, не Запад, это там проститутка, мило называемая секс-бомбой, может агитировать за кандидата на выборах, и люди будут на это вестись. Но ведь у нас же так не пройдет… Или пройдет?... Нет, не пройдет. У нас ведь есть люди с высшим образованием, есть интеллигенция, есть молодежные движения с альтернативной философией, есть люди религиозные, есть какие-то понятия морали и нравственности. Не то, чтобы этого всего не было на Западе, но у нас все-таки это автоматически формирует у людей какое-то альтернативное мышление. А тут – такая, извиняюсь, полная ХРЕНЬ.
Вот так, к примеру, правительственная партия “Медвежья лапа”, чтобы привлечь на свою сторону больше народа, эксплуатировала на популярности известных людей. То есть люди, которых по тем или иным причинам знала вся страна, а также те люди, которых по каким-то причинам уважали и которые представляли из себя что-то вроде “народного героя” – вступали в партию и даже получали депутатский мандат в Государственной Думе. И все бы ничего, но проблема была в том, что такими людьми становились не какие-нибудь известные общественные деятели, не профессора или члены академии наук, не юристы или экономисты с докторскими степенями и даже не журналисты, а всякие там спортсмены, гимнасты (или гимнастки), актеры, стилисты или даже просто какие-нибудь тусовщики и тусовщицы, которые прославились исключительно за счет своей гламурной, ни к чему не обязывающей жизни. То есть членами партии и депутатами в Думе становились не просто люди, которые не имели к политике никакого отношения, в принципе, а люди, которые даже толком не знали, что реально нужно сделать в этой стране, чтобы страна смогла встать с колен и отмыться от грязи и крови – и уж тем более они не знали, как это нужно сделать. Но это, в общем-то, было и не важно, потому что задача этих людей заключалась не в том, чтобы составить грамотные законы и проконтролировать их грамотное исполнение – и даже не в том, чтобы бороться с коррупцией или демографическим кризисом – а всего лишь в том, чтобы привлечь голоса своих поклонников на сторону этой самой правительственной партии и просто тупо повысить ее рейтинг. Это был просто такой пиар-ход. Кумиров молодежи просто использовали как ярко блестящие, слепящие глаза, но абсолютно бесценные, безделушки, на подобии тех, которые используют в своих клипах пафосные рэперы, демонстрируя в качестве дорогих украшений бутафорский реквизит, выдавая стекло за бриллиант, а фольгу за платину – чтобы сэкономить на бюджете по раскрутке проекта и формированию статуса. Это даже не шоу-бизнес, это еще круче – это политика с использованием приемов и законов шоу-бизнеса. Одним их таких приемов было – раскрутить, а точнее, впарить пустышку и заставить всех восхищаться этой пустышкой, заставить всех почитать пустышку за нечто стоящее. Одним из основных законов политики и шоу-бизнеса было: людей всегда можно заставить жрать дерьмо… если постараться. Государство работало со своим народом как с проголодавшейся отупевшей обезьяной – заманивало в клетку большим сочным желтым бананом. В данном случае роль такого большого сочного желтого банана выполняли известные актеры, спортсмены, артисты, и другие работники развлекательного жанра. А иногда и вообще происходило нечто совсем уж невероятное – членом или даже лицом правительственной партии становились популярные люди, которые в значительной степени своей популярности были обязаны публичному… хм… стриптизу. Что хорошего могла принести стране стриптизерша и, по совместительству, ведущая какого-то музыкального канала – лично я не понимал. И мне почему-то казалось, что известные общественные деятели, профессора и члены академии наук, юристы и экономисты с докторскими степенями и даже журналисты – тоже как-то слабо себе это представляли. Но факт оставался фактом – государство в своей правительственной пропаганде использовало настолько примитивные и открытые, ни чем не замаскированные, методы, что оболванивание МАСС становилось просто неприлично очевидным. Правительство всегда целенаправленно и планомерно работало над формированием сознания своего народа – работало таким образом, чтобы превратить мышление большинства людей либо в рабское, страхом загнанное в угол, либо в животно-обезумевшее фанатичное. Но после дешевых пиар-акций с применением рекламных технологий и привлечением популярных артистов, которые кроме актерской игры в боевиках или длинных красивых ног, закрученных вокруг обруча на олимпийских играх, в общем-то, ничего другого продемонстрировать больше не могли – после такой откровенной и не прикрытой пропаганды у меня оставался один вопрос: то ли правительство действительно считает свой народ просто стадом баранов, что работает с ним настолько грубо, то ли этот народ действительно является просто стадом баранов – если уж с такой легкостью ведется на весь этот лохотрон?
И я не знаю, как там у известных общественных деятелей, профессоров и членов академии наук, юристов и экономистов с докторскими степенями и даже журналистов – но лично у меня почему-то не вызывала уважения и какого-либо доверия Дума, в которой одна треть состояла из спортсменов и певцов, вторая треть – из олигархов и воров в законе, а последняя треть – из просто психически не уравновешенных людей, постоянно бегающих со стаканами воды и непременно жаждущих эту воду на кого-нибудь да выплеснуть.
А нет – еще оставались коммунисты, да!… да… м-да…
Это сильно утешало, конечно.
Продолжая нить рассуждений, я останавливался перед вопросом – “А чем же я отличался в данном случае от правительства своей страны?” Кроме невероятно огромной разницы в масштабах, и того, что я работал, как мне казалось, не настолько грубо – существовало и другое, более значительное, отличие. Все-таки конечным результатом моей работы являлась свобода разума и независимость мышления человека. Я давал выбор. А именно его, как ни странно, как раз и не хватало. Сознание людей уже было сформировано обществом, государством и различными проявлениями культуры. И большинство людей, не могли выйти за те рамки, которые эти реальности для них установили. Моя задача заключалась в том, чтобы человек начал, и даже захотел сам искать истину. Я должен был не затащить толпу в храм и удержать ее там любыми способами. Я должен был сделать так, чтобы вера человека стала его личной верой, его личным решением, его личным осознанием – его личным выбором. И уж если человек сам, имея все знания, осознанно, выбирал дорогу, ведущую, по моим представлениям, в ад – здесь моя работа была закончена, и больше я уже ничего не мог сделать.
Мне оставалось только молиться.
Но до этого момента еще нужно было дойти. Вначале необходимо было разрушить в сознании человека некоторые стереотипные представления об определенных вещах, раздвинуть границы его мышления и сделать процесс восприятия реальности более объективным – чтобы он происходил без оглядки на какой-то собственный и не всегда правильный опыт.
Итак, этап третий – разрушение стереотипов и постепенное приобщение человека к религиозным ценностям и церковным понятиям.
Человеческий разум ко всему привыкает. Но иногда поступление какой-либо новой информации в старую и уже сформировавшуюся громоздкую и очень инертную систему мышления – приводит либо к полному отторжению этой информации, либо начинает перестраивать сознание, что в свою очередь приводит к когнитивному диссонансу, затем рождает внутренние конфликты, и еще может просто переклинить мозг, тогда разум человека может просто зависнуть, и человек… двинется в сторону светлого и безоблачного бесконечного горизонта… и обратно уже не вернется. Но это крайние случаи. Как правило, даже если человеческое сознание не принимает ту или иную информацию, и эта информация не проходит через фильтры сложившихся стереотипов – тем не менее, она оставляет свой некий определенный след и самое главное оседает где-то в глубинах памяти. Последующие попытки внедрения этой информации в разум приводят к тому, что разум начинает привыкать и со временем воспринимает эту новую информацию уже как нечто более-менее знакомое и относительно понятное. Если действовать аккуратно и ненавязчиво, то рано или поздно начинают включаться процессы анализа этой информации, в ходе которых человек может обдумывать это новое, что совсем недавно ему казалось чем-то невероятным или не правильным. Так сознание человека постепенно привыкает к тому, что совсем недавно отторгало и идентифицировало, как нечто чужое и не приемлемое для восприятия. Планомерное и целенаправленное доведение данной информации до сознания приводит к тому, что рано или поздно разум все-таки начинает воспринимать эту информацию без каких-либо серьезных опасений и перестает строить преграды для ее проникновения в мозг. То, что совсем недавно казалось чуждым – теперь становится чем-то совершенно естественным и уже кажется таким… ну… относительно нормальным. Человек привыкает. Здесь очень важно, чтобы на этом этапе в самом начале сознание человека не получило какого-либо негативного эмоционального опыта при восприятии этой информации. Очень большой ошибкой многих людей, в том числе религиозных, является чрезмерное навязывание своих идей, их постоянная и непрерывная и слишком частая пропаганда – наступает момент, когда люди уже не могут слышать об этих вещах, когда поток информации, грубо говоря, просто штурмует их мозги, и начинает доставлять неудобства и вызывает негативные эмоции, и потом уже достает до такой степени, что разум начинает просто тошнить от этих новых идей, и тогда сознание ставит уже не просто фильтр, оно закрывается, оно присваивает этой информации свой идентификационный номер, характеризуя ее уже как нечто агрессивное и неблагоприятно воздействующее. Разум начинает защищаться. Он уже не присматривается – он уже четко знает что это, и ставит свой штамп, а потом включает все возможные механизмы защиты, лишь бы только оградить себя от этого. И потом уже идентифицирует абсолютно любую новую информацию, которая по контексту хоть как-то увязана с этим штампом – как нечто опасное, от чего лучше держаться подальше. Таким образом, если допустить какой-либо негативный эмоциональный фон или контекст при потреблении этой новой информации – человеческий разум может закрыться от нее навсегда. В таком случае пропаганда этих идей станет крайне затруднительна. Большинство сект и вообще просто любых организаций – религиозных, коммерческих, террористических – занимающихся вербовкой людей, понимают это, поэтому, как правило, действуют грамотно и аккуратно.
Мы сидели со Славой у меня дома. Разговаривая за всякую фигню, обсуждая различные забавные моменты в своей жизни, мы непринужденно разбалтывали друг другу всякие интересные секреты своих знакомых. Развалившись на стуле, и с закинутыми на стол ногами я, сложив внизу живота руки, слушал последние новости из церкви. И прикалывался – над тем, что слышал. Но это, правда, к делу уже не имело никакого отношения.
Слава достал сотовый телефон и, вперившись глазами в дисплей, начал что-то искать.
– Катя седня ходила на какой-то концерт… концерт каких-то там… исландских… или ирландских… короче каких-то там языческих песнопений, – произнес он.
– Ага… понятно… И чо?
– Ни чо… так просто…
– Когда ходила?
– Да вот, вечером. Как раз должна была уже вернуться домой. Ну, в смысле концерт уже должен был закончиться.
– А где проходил?
– Да, там, в клубе каком-то.
– Ясно.
– Может, полечишь ее? – предложил Слава, оторвавшись от телефона и посмотрев на меня снизу с кушетки, на которой сидел.
– Полечить?
– Ну да. Там, затрешь ей чо-нибудь… про религию… Я тебе аську включу на сотовом, побазаришь с ней.
– Ну давай, чо, – ответил я непринужденно.
– А давай, может, я вообще тебе ее аську дам. Периодически будете переписываться.
– Ну можно. Она сама-то как – согласна?
– Да, конечно. Она сама хотела, чтобы я тебе ее аську дал.
– Понятно. Ну ладно тогда, конечно, давай, какие проблемы.
– Держи.
Слава кинул мне снизу свой телефон, который я кое-как поймал у себя на бедрах на скрещенных выпрямленных ногах.
– Ха-ха!... А если б я не поймал, – заметил я.
– Ну, ты же поймал, – спокойно ответил Слава.
– А приколись, если б не поймал. Чисто понт такой, да, я понимаю, красиво выглядит. А приколись – я раз-раз, такой хоп, хоп и а… бдышь!... и все короче… Корпус отлетел там, дисплей треснул… Ха-ха, такой кривой понт был бы, – продолжал я потешаться.
– Костя, зачем говорить о тех вещах, которые все равно уже не случились? Ты же уже поймал.
– Нет, я просто реально очень долго ржал бы, если бы не поймал, – продолжал я говорить, смеясь, и свободно размахивая кистью руки, в которой у меня был Славин сотовый телефон, – Это знаешь как на сцене – певцы с микрофоном, там, подача, актерское мастерство, нужно как-то двигаться, все такое – и микрофон, такой без шнура, который радио, иногда бывает, подбрасывают в руке и ловят… как барабанную палочку. Я понимаю, что они это отрабатывают. Но приколись – во время песни, в паузе раз такой и… и не поймал… мимо рук… микрофон короче грохнулся, с таким звуком еще, так “бдышь!”, на весь зал – потому что чувак в живую пел, микрофон был реально подключен. Начал поднимать с пола, замешкался и раз – пауза уже прошла, и не вступил там, где нужно, долю пропустил и всеееее. Вот косяк-то реально будет. Там весь зал будет ржать. Так облажаться. Хотел как лучше, а получился такой косяк. Долю пропустил еще, не вступил потом. Причем ладно если с музыкантами играл, еще ни чо, они потерпят, проиграют пару лишних тактов, а если под минусовку пел… а-ха-ха-хааааа!... вот это ваще жесть, – я продолжал ржать.
– Ладно, Костян, Катьку полечи, – с улыбкой произнес Слава.
– Да щас, щас, – успокаиваясь после приступа ржача, ответил я.
– Только пиши сразу от себя, скажи, что это ты.
– Ладно.
Я пролистал список контактов в аське в Славином телефоне и активировал контакт Кати.
– “Привет” – написал я ей, – “Как настроение? Чо делаешь?” – добавил потом вторым сообщением.
Через несколько секунд я увидел оповещение о том, что мне печатают сообщение.
– “Нормально” – написала мне Катя, – “Только что на канцерте была”.
Я только начал печатать вопрос о концерте и тут же получил новое сообщение:
– “Исланской языческой музыки. Та вживую играли, на народных инструментаз”.
– “У них есть народные инструменты?”
– “Да там таки необычные всякие инсрументы были, но были и современые электрогитара бас синтезатор но еще были необычные всякие”.
– “Ага, понятно. Ну и как концерт?”
– “Ваще прикольна. Там психоделики такой многа была, и транса. Релакс такой”.
– “То есть релакснуалсь, расслабилась?”
– “Да, мне оч понравилось. Они там типа покланялись своим богам еще вовремя, игры там типа молитвы такой было”.
– “Даже так”.
– “Да”.
– “Интересно было бы посмотреть”.
Пришел смайлик с оттопыренным большим пальцем вверх.
– “Слушай а как называется такой инструмент та м барабан такой большой и стоял он боком как б наклоном рядом с ударной установкой”
Я задумался.
– “Без понятия. Там много всяких инсрументов на самом деле, тем более народных, я ж не знаю как они все называются”.
– “Ясно, он такой большой был этот барабан”.
– “Деревяный?”
– “Да”.
– “Я не знаю короче”.
– “Понятмо”
– “И часто барабанщик по нему долбил?”
– “Ну так периодически. Он в одной песне по нему долга играл типа шаманской какой то такой рйтм”.
– “Ясно. Да, интересно было бы посмотреть”.
– “Вот вот”.
– “Слушай, а как на счет репетиции совмещенной с молитвой?” – написал я. Это сообщение должно было быть написано без ошибок.
– Ждем реакции, – параллельно произнес я в слух.
– Чо ты ей там написал? – спросил Слава.
– “Это как?” – поинтересовалась Катя.
– “Устроить репетицию с молитвой. Один кто-нибудь молится, остальные играют на инструментах”.
Пришел смайлик, стучащий себе кулаком в лоб и крутящий пальцем у виска, и три восклицательных знака.
– Пошла реакция, – прикольнулся я, улыбнувшись.
Видимо Катя не ожидала чего-то такого, хотя общалась с нами уже не первый месяц.
– “Бл$@ь, дибилизм, это же не так просто, так не делается… сектанты, бл$@ь, секта на&#й долбанная идиоты!!!”
– Тааак, есть контакт, – произнес я.
– “А в чем проблема? Что такая агрессивная реакция?” – написал я.
– “Ничего, бл$@ь, это дебилиз”.
– “Обоснуй”.
И пока я видел, как Катя печатает мне обоснование, я начал печатать свои аргументы. Мне желательно было напечатать раньше.
– “Смотри – ты только что была на концерте языческой музыки на которой играли шаманские песни, ритмы. Они поклонялись своим богам. И ты нормально к этому отнеслась, лояльно. То, о чем я сейчас говорю – по сути, тоже самое, только мы будем поклоняться нашему христианскому Богу. В чем разница? почему дебилизм?”
Через функцию оповещения я видел, как прерывается процесс написания сообщения у Кати. Через достаточно не маленький промежуток времени она наконец-то написала.
– “Дак бл$@ь они то делают это осознано, посерьезному”.
– “А почему ты думаешь что мы собираемся это делать не серьезно? Мы тоже делаем это вполне осознанно. Абсолютно.”
– “Для вас это прикол”.
– Ишь ты, – произнес я, а написал:
– “Оба-на. Вот ты загоняешься-то сейчас. С чего это ты взяла, что для нас это прикол? Это совсем не прикол”.
Ответ последовал не сразу. Но все же последовал.
– “Но так не делается, в христиансве так не принято”.
– “Кто тебе это сказал? От куда ты это взяла? Обоснуй. Давай ты откроешь Библию и я найду тебе места, где об это кокретно написано. И там написано что наоборот именно так и надо поклоняться Богу. Давай?”
Дабы не срывать большие сообщения, которые мне приходилось писать много времени, я разбивал их на части.
– “И кстати даже в православной церкви попы поют когда проводят богослужение, – правильно?”, “Даже больше – в некоторых церквах щас начинают играть на инструментах в том числе и на гитарах”, “В православных церквях между прочим. Это реально так”, “Не веришь?”.
– “Дак это ж надо подготовится, это не просто так”, – последовал ответ после достаточно продолжительной паузы.
– “Кто б спорил то. Понятно что надо подготовится. И нужно серьезно к этому отнестись. Если ты не готова можешь не участвовать. Можеш просто поприсутствовать, посмотреть, а мы со Славой проведем”.
Хотел написать “проведем эту шнягу”, но решил, что так не стоит писать. Кажется, я и так уже чувствовал, как у Кати в голове явно возникает какая-то температурная перегрузка, и через километры расстояния слышал как ее мозг со скрипом и скрежетом переворачивается внутри черепной коробки. Ей надо было подумать, чтобы объяснить мне, почему я предложил ей дебилизм и почему мы не можем так сделать, а музыканты, играющие языческую исландскую музыку могут. С точки зрения священной книги моей религии, которую, кстати, Катя толком никогда не читала, все было по правилам.
– “В любой религии, в любом веровании музыка и танцы являются неотъемлемой частью ритуала поклонения богу и часто молитвы идут в сопровождении этого. Так?” – написал я.
В любом не в любом, я, конечно, не знал, верований всяких разных по всему миру тысячи.
– “Ну вообще да”, – ответила Катя.
– “Ну вот и разрулили косяк”.
Пришел тупо смеющийся смайлик.
– “Ладно, посмотрим”, – написала Катя в конце.
Я положил руку с телефоном на колено и откинул голову назад на спинку стула.
– Все. Думаю на сегодня с нее достаточно, – произнес я.
– Чо ты ей там понаписал? – спросил Слава.
Я отдал ему телефон:
– На, сам почитай.
Вот как-то так примерно мы и меняли у людей представления о некоторых привычных вещах. Иногда получалось, иногда нет. Но в любом случае свой след в сознаниях людей это оставляло. Мы говорили кажущиеся для нас очевидные вещи, и для большинства разумных, размышляющих людей – они так же были очевидны. Но к сожалению у кого-то эти истины вызывали в голове явную дисгармонию и сбой в работе мыслительных процессов, порождая внутренние конфликты, и мозг начинал зависать. Тем не менее, мы создавали альтернативу тем источникам информации, которые будучи интегрированными в государственную систему, формировали у народа нужное мировоззрение. Естественно, что это происходило в соответствии с теми интересами, которые были у государства. Человек, способный шагнуть за рамки – его сложно контролировать, и такие люди всегда были опасны для любой системы. Поэтому государство стремилось наложить свои ограничения на возможность тех или иных направлений свободного хода мыслей у населения. Но мы продолжали такими всякими разными способами, в зависимости от ситуации, (то есть если это конечно было уместно) раздвигать границы мышления людей.
Например, еще вот так:
– …У нас уже есть наша православная культура и наша великая русская православная церковь. Это наша родная церковь. Нужно хранить традиции предков и верить так, как заложено в нашей культуре. Я против нарушения традиций.
– А причем тут православная культура? Причем тут вообще это? Бог – он Бог, ему нет никакого дела ни до чьей культуры, Он интернационален, Он Велик. Для Него все культуры равны. Он Бог, который всеобъемлет всю вселенную. И Он создал и негров в Африке, и индусов в Индии, и Китайцев в Китае. И с чего ради Он должен выделять какой-то один народ? С чего ради Он должен как-то по-особенному относиться к какой-то одной культуре? Он Бог для всего человечества и перед Ним все равны. И все культуры перед Ним равны. И при чем тут православие вообще? Христианство вообще изначально вышло из Израиля и пошло от еврейского народа. Дак с какой это вдруг стати Бог должен как-то выделять именно православную культуру? Я бы еще понял, если бы Он еврейский народ как-то выделял и еврейскую культуру – с них все началось. Но на каком основании ты считаешь, что православная культура правильнее и превосходнее всех остальных? Кто тебе это сказал? Это просто традиции и политика. Ты просто хвалишь православную культуру только потому, что это традиции твоих предков, потому что это религия государства, потому что тебя к этому приучили. А если бы в этом государстве верили в другую религию – ты бы исповедовала эту другую религию, только и всего. Правильно? В этом нет Бога. Это традиции. Бог – Он намного выше всего этого. И не нужно загонять Его в какие-то рамки. Ты вот сейчас мыслишь по каким-то своим принципам, у тебя какие-то свои представления. Но ты никогда не задумывалась – а что если эти представления не правильные? Что если ты мыслишь не верно? Бог намного больше всех твоих представлений. И на каком основании ты загоняешь Его в какие-то свои традиции? Ты же не критерий всего сущего на этой земле. И есть вещи, которые ты никогда не сможешь понять. Бери сама и изучай этот вопрос. Изучай священные книги, основы религии, историю церкви. Но запомни – Бог не в традициях. Бог бесконечен и безграничен…

Или вот так:
– …А с чего это ты взял, что твоя религия – одна единственная верная и правильная? Как ты это можешь доказать? Почему ты думаешь, что ты веришь в истинного Бога, а все остальные нет? А ислам, буддизм, другие религии?
– А я и не утверждаю, что моя религия абсолютно точно является единственной верной. Возможно, я ошибаюсь – да, я допускаю такую вероятность. Я не знаю на сто процентов истину, истину вообще никто не знает. Я действительно все же в основном верю. Но у меня есть определенные предпосылки для этой веры. У меня есть какой-то опыт, который отчасти убеждает меня в истинности моей религии. Но, конечно же, безусловно – я не могу утверждать, что именно моя вера истинная. Я мыслю диалектически. Просто у меня есть причины, чтобы продолжать верить именно в Этого Бога. У меня есть какие-то пусть не исчерпывающие, но все равно определенные доказательства. И пока нет веских причин для того, чтобы поверить во что-то другое.
– А если появятся – поменяешь веру?
– Нет. Просто начну тщательно все анализировать и размышлять…

Еще забавны бывают такие моменты:
– Кстати, что касается Ледового побоища – реально, короче, об этом вообще практически ничего не известно. Информации очень мало, многие исторические хроники вообще об этом ничего не пишут, либо пишут очень и очень так… вскользь. То есть, чо там было, короче – никто толком не знает. Н-да, Александр, типа, пришел в Псков и выгнал от туда крестоносцев, потому что ему бабла за это отвалили. Но и это при том, что жители Пскова сами в общем-то изначально ливонцев к себе позвали, их никто не захватывал, еще и когда немцы свалили из города на переговоры, оставили в нем всего двух рыцарей, потому что рассчитывали на поддержку самих горожан. И тут пришел, типа, святой Александр, занял город, а потом тупо пошел грабить земли, вторгшись на территорию Дорпатского епископства – то есть грабил, убивал, отбирал последнее у вдов и сирот, тупо потому что его войску жрать нечего было. Послал впереди себя какой-то небольшой отряд, который расхерачили. Когда увидел, что у него маза не катит, начал сваливать, таща за собой все награбленное – так оказался на Чудском озере. Их естественно догнали и решили вкатить люлей. Ну, где-то там на берегу озера у них началось мочилово – реально в озере никто не тонул, потому что, во-первых крестоносцы не совсем полные дебили, чтобы лезть в доспехах на весенний лед, а во-вторых, говорят, что там на этом озере в принципе утонуть нереально, потому что оно не большое, все равно что в ложке чая захлебнуться. Мочилово тоже говорят не особо такое сильное было – там 20 рыцарей преставилось, ну и может быть еще пару сотен всяких там арбалетчиков, пехоты и ополченцы, которые как бы подразумеваются… да и то не известно. При том, кстати, что численность русского войска так же превосходила немецкое. Так что в чем тут героизм? А что касается самого Александра Невского – дак этот вася, кстати, вел переговоры с римским папой Иннокентием IV и хотел потом женить собственного сына на дочери норвежского короля. Еще он в свое время был сторонником союза с монголами.
И наступила пауза.
Реакция естественно последовала не сразу.
– Чё?...
– Ну по крайней мере я такую версию слышал.
– Где ты это слышал? Кто тебе это сказал?
– Нам препод в универе на лекции рассказывал.
– … … …Блин, пипец…
– Нет, я конечно, не утверждаю, что это правда. Там различные версии произошедшего есть. Может это гон, конечно. Но нам это рассказывал преподаватель истории, профессор. Значит, во всяком случае, там не все так однозначно было. Просто образ Александра Невского потом идеализировали и канонизировали, сделав его православным святым и народным героем. Хотя по ходу дела там, говорят, была тупо междоусобная разборка, братки сходили на стрелку, помахались, кого-то замочили, косяк разрулили и все. Никакого там побоища не было, тем более героического, тем более ледового.
– Твою ж мать…
– Забавно иногда иметь альтернативный источник информации, правда?
– # % ( ? &…

А иногда бывало даже так, но это уже было конечно же не с Катей:
– …Сслышь ты, тело беспонтовое, а вот если я те ща по е%$лу съезжу, ты ж ведь по-любому должен будешь мне простить и загаситься?
– С чего ради это вдруг?
– Ну, у вас же там написано – ударили по левой щеке, подставь правую.
– Ага. А еще у нас там написано, что Иисус сказал ученикам – идите продайте одежду и купите меч. А в другом месте написано, что Он взял плетку и начал выгонять ей из храма всяких барыг охреневших. А еще Он говорил – не бросайте святыни псам, и не кидайте жемчуга свиньям. Так что ты, пес смердящий, кабан безрогий, ты мне чо тут про мою религию еще чо-то будешь затирать? Ты сам-то хоть раз в жизни Библию в руках держал? Чо ты мне тут про левые и правые щеки впариваешь, ты в воскресной школе что ли учился, ты, уродец моральный? Я щас тоже-на, возьму плетку и буду из тебя, барыга ужравшийся, всю воровскую и торгашескую дурь выбивать. И поверь мне – это еще не значит, что я тебя не люблю…

Бывало по-всякому.
Но, как правило – всегда очень весело.

Так, граждане, расширяем, расширяем свое сознание, потихонечку, не спеша, следим, чтобы нигде ничего не порвалось, чтобы черепушка не треснула, у кого есть шапка, рекомендую ее надеть, если из ушей начнет вытекать мозг – сразу же обращаемся ко мне, при ощущении повышенной температуры в височных долях – опускаем голову в ведро со льдом, которое предусмотрительно уже поставлено прямо перед вами, при этом помним – если голову во время не охладить или сделать это слишком резко, мозг может взорваться, что в свою очередь принесет массу неудобств вам и вашим соседям, так же это нарушит весь ход самого процесса, так что будьте аккуратны и крайне внимательны.

Автор -
Дата добавления - в
perfilievДата: Вторник, 24.01.2012, 15:01 | Сообщение # 127
Поселенец
Группа: Островитянин
Сообщений: 135
Награды: 0
Репутация: 3
Статус: Offline
18.

Печально, очень печально, но я с сожалением вынужден был признать, что в последнее время в российском шоу-бизнесе разврат стал приобретать более профессиональные и более сложные, замысловатые формы. Уже проходили те времена, когда реально не умеющие петь девчачьи коллективы, выходили на сцену и зажигали зал. Все больше появлялось групп, участницы которых могли не только трясти попками, но и обладали достаточно неплохими вокальными данными, имели музыкальные познания и могли похвастаться актерским мастерством. Кроме того – и песни для них писались соответствующие. С усложненным сценарием трека, не тривиальной рифмой, и даже с психологически продуманными музыкальными ходами, вызывающими у слушателей определенные возвышенные эмоции. Кроме того в текстах песен прослеживались некие намеки на какой-нибудь философский смысл. И, хотя при более подробном рассмотрении можно было увидеть, что никакого реально смысла в этих текстах нет, а песни и клипы играют исключительно на самых примитивных животных человеческих инстинктах – но психологическая составляющая этих музыкальных продуктов, направленная на развод людей с целью получения прибыли от них – она делала свое дело и люди велись на это, как стадо баранов… получая впрочем, от этого для себя удовольствие. Да, изменился профессиональный подход продюсеров и всей команды к работе над группами. Видимо публика стала более притязательной. Но, по сути, группы продолжали выполнять свои развращающие функции и превращали сознание людей в сознание тупых животных, живущих по инстинктам. Играя на чувствах людей – они продолжали иметь им мозги и упрощали понятия ответственности за свои поступки. И не важно, на каких высоких чувствах людей они играли – они продолжали оставаться злом, неся в этот мир разврат. А разврат уже в свою очередь, все больше распространяясь, убивал у людей чувство самоконтроля и продолжал разрушать семьи, продолжал разрушать человеческие отношения, продолжал трахать тринадцатилетних девочек и делать за них аборты, выбрасывать их младенцев в мусоропровод, продолжал насиловать и заставлял насиловать, провоцируя на все большие преступления, порождал все большее количество маньяков и людей, не умеющих сдерживать свои желания и не умеющих отвечать за свои поступки.
Это была стратегия сатаны.

…Хм…
…Так о чем это я?...

…Я проснулся утром от какого-то кошмара. Уже давненько мне не снились кошмары по ночам. Для меня это было даже странно. Обычно я просыпался посреди ночи с криками хотя бы раз в неделю. В последнее время я не наблюдал такого. И поэтому немного удивлялся. Но это утро все изменило и моментально поставило все на свои места. Снова – кошмары по ночам. Жизнь возвращалась в правильное русло.
Мне позвонил Слава и предложил занятную вещь.
– Слушай, тут один чувак, мой знакомый, он заинтересовался твоей музыкой… ну, нашей музыкой, я же тоже ведь участие в записи принимал… в общем, короче, ему понравились твои записи и он хочет твой диск у себя продавать. У него, короче, есть маленький магазинчик тут недалеко в пригороде…
– В пригороде?
– Ну, не в пригороде. Тут в городке в одном маленьком, типа, город-спутник наш. У него там магазинчик небольшой. Вот… он там может твой диск на полку поставить, чтобы он продавался.
– Ааа… хм… а чо, слушай, он не это… не здесь, не в городе? Чо сюда не перебирается? Тупо там у себя?
– Ну… не знаю, видимо, ему там удобнее дела вести. Может, ему просто не дают сюда еще влезть.
– Ааа… а… слушай, чо просто один магазинчик, сети нет?
– Ну, там есть еще пара каких-то мелких ларьков у него, тоже в каких-то мелких городах тут у нас недалеко. Но основной, в котором он сидит, там вот.
– Ага… ага… понятно… И?…
– Ну тебе, короче, надо будет приехать туда к нему, привезти диски.
– Ага… ааа… А чо, слушай, послать по почте… может… никак?
– Дак там же надо договор подписывать. Да и… какая там почта? Ты чо. Там почта работает… раз в неделю наверно.
– Ага… интересно… Ну… И чо, слушай…
– Я тебе адрес щас скажу, короче… Значит, садишься на автобус номер…
– Дак мне, наверное, может, позвонить ему сначала, договориться?
– Ну, я уже как бы договорился. Все нормально. Тебе только приехать надо диски привезти. Короче садишься на…
– Дак, а чо, как бы все равно же надо это еще… созвониться с ним. Уточнить.
– Ну, давай, я телефон тебе его дам.
– Ага, давай.
В общем, какой-то Славин знакомый согласился продавать у себя в небольшом магазинчике в своем маленьком городке, до которого надо было ехать минут 20-30 на пригородном автобусе – диски с моей записанной в студии музыкой. С одной стороны я конечно обрадовался. С другой – гнать в эту пердь, пусть и недалеко расположенную от нашего мегаполиса и явно тесно связанную с нами, и вроде как с признаками цивилизации и даже с панельными домами на узких улицах, но все равно пердь – конечно, не сильно меня от этого прикалывало. Но ехать все равно придется. Ладно. Легких путей, видимо, не бывает. Будем хотя бы так.
Продолжая нить рассуждений о высоком уровне профессионализма в разврате современного шоу-бизнеса – я словно видел перед собой громаднейшую, просто невероятных размеров систему, мощнейшие механизмы которой, работая с оглушительным ревем и вызывая дрожь по всему телу, парализовывали мое сознание, внушая ужас и нестерпимое желание отступить назад. Я видел, как влияние и власть этой системы уходили далеко за пределы горизонта, и, вгрызаясь в поверхность земли, углублялись на многие километры вниз, одновременно возвышаясь надо мной высоко к небу, и грозя раздавить всей своей необъятной массой, нависая над головой какой-то сложной непробиваемой структурой, проникающей в любую сферу жизни общества. Любое незначительное движение этой системы могло смести меня в сторону. Ее разрушительная мощь была непостижима. Тысячи, сотни тысяч, миллионы профессионалов своего дела, виртуозных исполнителей, гениальных авторов, грамотных организаторов, хитрых пиар-менеджеров и мудрых продюсеров работали на эту систему. И что здесь мог сделать я – какой-то мелкий музыкантишка, с уровнем чуть ниже среднего полупрофессионального. Но, тем не менее, я пытался, пусть иногда даже не зная, с чего начать, но я знал – я должен хоть как-то повредить эту систему, хотя бы отколоть от нее небольшой кусок, и сделать хоть на тысячную долю процента менее могущественной. И я надеялся на то, что я не один. Я знал, что я не один. Даже более того – я знал, что даже внутри этой системы есть много тех, кто восстает против нее и начинает свою войну. Пусть они работали не на мою религию, и даже не всегда на мои идеалы, но они так же бросали вызов и шли против этой системы, которая отупляла сознание людей и превращала его в ничтожный рабский внутренний мир обыкновенного, существующего только одними инстинктами, животного. Я знал: все те, кто углублял в людях восприятие мира и нес в себе идеи добра, правды и хоть какой-то нравственности – те идеи, которые для меня, уже давно было очевидно на чем основаны, и почему так важны – все эти люди, исполнители, авторы, группы, все они отбирали кусок влияния у этой ужасной огромной системы, несущей в себе разрушительный разврат и беспредел. Человек может не верить в Бога, но изменить мир к лучшему. Но вера в Бога все-таки дает человеку больше силы, чтобы бороться с этой машиной зла. Потому что лишь осознание того, что этот приземленный ничтожный материальный мир – это еще не вся реальность – лишь осознание этого является главным аргументом в борьбе с этой системой. В противном случае борьба с ней – на самом деле практически бессмысленна.
Преодолевая в себе огромное нежелание куда-либо ехать, я начал собираться. Я уже созвонился с тем владельцем этого магазинчика и мы договорились с ним о том, когда я приеду. Теперь меня начинало трясти, я начал волноваться и мне становилось плохо. Как всегда я списал это на банальное осознание собственного разума определенной значимости для меня данного события. Хотя мне все же иногда казалось, что за этим стоит что-то еще. Но я старался быть более приземленным в этих вопросах.
Я поехал в этот небольшой городок, официально являющийся так называемым городом-спутником нашего мегаполиса, на автобусе. В общем-то и добираться до него было реально не долго. Одеваясь, перед выходом из квартиры, я счесал свои короткие волосы посередине в полоску на голове, образовав ничтожно маленький в 1-2 сантиметра ирокезик. Я видел много разных творческих людей с интересными прическами, в сережках, с пирсингом, с цепями на одежде и другими нестандартными украшениями, но сам я был похож на обычного простого парня, ни чем особенным не выделяющимся из толпы. Честно говоря, у меня не было особенного желания привлекать к себе лишнее внимание людей, так мне было спокойнее, меньше каких-то ненужных напряжений. Я выглядел как обычный человек, в котором нельзя было сразу распознать музыканта. Но сегодня я решил собрать свои небольшие волосы в такой милый, ни к чему не обязывающий и ни о чем не кричащий, маленький торчащий бугорок, проходящий посередине головы от самого лба до темечка – чтобы хоть немного почувствовать себя панком. Хотя, похоже, этот бугорок был настолько маленьким, что на него действительно никто не обращал особого внимания. В следующий раз надо будет покрасить его в зеленый цвет.
Я приехал на автовокзал, купил билет. Сел в нужный автобус, удобно устроившись у окна, и стал дожидаться, пока он поедет.
“Очередная трагедия с применением огнестрельного оружия произошла сегодня утром в США. В штате Флорида в городке Вест-Палм-Бич двадцати девяти летний мужчина устроил беспорядочную стрельбу в закусочной. Убив из двух пистолетов пятерых человек и ранив еще шестерых, стрелявший покончил с собой. Личность преступника установлена. Обыск в его доме пока никаких результатов не дал. Причины инцидента и мотивы содеяного выясняются”, – слышал я по радио, работавшему в автобусе.
Только профилактика агрессии и насилия и пропаганда определенных идей, а так же своевременная психологическая и социальная помощь могут спасти этот мир от катастрофы. Хотя иногда спасти мир не может даже это. Зло всегда имеет какие-то причины и свою природу.
Я надел наушники и включил музыку, абстрагировавшись от окружающей меня действительности.
Всю дорогу меня колбасило и кружилась голова, не смотря на то, что мне нравилось в удобном мягком кресле у окна наслаждаться движением автобуса по трассе, и пролетающие мимо деревья не могли серьезно напрягать мой вестибулярный аппарат, который в общем-то был в порядке. Я подумал, насколько же мне все-таки было бы проще заниматься какими-то делами, если бы мое здоровье было лучше и если бы я не болел так постоянно. Возможно, многое было бы по-другому. И концертная деятельность тоже была бы более насыщенной. Но как будто мне специально поставили какой-то барьер, который я не в силах был преодолеть и который должен был ограничивать мою деятельность и мои возможности. И сейчас я как никогда чувствовал этот барьер. Даже в таких элементарных вещах, как поездка в пригород. Не смотря на то, что уже все было обговорено и мне никому не нужно было ничего пропихивать, тем не менее, я волновался и думал о том, как бы все было хорошо, если бы не эта болезнь.
Итак, я тупо приехал в этот городок. Тупо запарил какого-то частного таксиста отвезти меня по нужному адресу. Пришел в этот магазинчик, познакомился с его владельцем и отдал ему коробочку с дисками, заключив договор. Мы определили цену продажи, исходя из того, какую комиссию будет забирать себе комиссионер – владелец магазина – в случае реализации. Потом немного поговорили о музыке и разных группах, и я поехал обратно на автовокзал.
Сергей – так звали этого молодого мужчину, владельца магазина – учтиво предложил мне переночевать у его знакомого, если я вдруг собираюсь оставаться в этом городе до утра, но я естественно отказался, так как не собирался торчать здесь до утра, а намеревался поехать к себе обратно домой.
– Ну смотри тогда. Просто я вечером уезжаю, и уже не смогу ни чем помочь, если вдруг что-то не получится, – ответил он.
“Что может не получиться? Я в любом случае не собираюсь проводить целую ночь в этой какой-то незнакомой перди, а собираюсь ехать домой”, – подумал я про себя.
И тут же начал предпринимать какие-то действия в соответствии с направлением своих мыслей.
Эти мои самые действия достаточно скоро наткнулись на стену каких-то странных непреодолимых обстоятельств. Приехав на автовокзал и купив билет на последний рейс в город, я позже был проинформирован о том, что выезд автобуса задерживается и, скорее всего, будет отложен на неопределенный срок.
– Оп-паньки, – было моей второй реакцией, а первой реакцией было десятиминутное недогонялово, что же это тут за такое.
– Какого хрена? – было моей третьей реакцией.
А четвертой реакцией, после того как меня поспешили заверить, что все будет нормально и водитель обязательно поедет в город:
– Ну ладно.
Как оказалось, людей, жаждущих сегодня вместе со мной уехать в город было не так уж и много. Мне это не понравилось. Вполне возможно, что это будет минус один стимул, чтобы администрации вокзала и водителям попытаться разрешить их проблему.
Повторяя свою третью реакцию себе под нос, я тупо сел на скамейке и стал наблюдать за тем, как двое каких-то ужратых, судя по всему, местных мужичков выясняли между собой, зачем им нужно или почему не нужно идти сейчас к Зинке, и у каждого, кстати, были какие-то свои достаточно серьезные аргументы, в то время как третий чувак рядом с ними был занят выполнением более примитивной задачи – как бы так ровно удержаться на ногах и не упасть рожей в лужу грязи с топливной пленкой на поверхности.
Через некоторое время ко мне подошел какой-то парень и спросил:
– Квартира нужна? Ну, место, где переночевать.
Я задумался.
– Чо за квартира?
– Двухкомнатная. Там уже шесть человек тусуются, ты седьмой будешь если что.
– Шесть человек? – переспросил я.
– Да. Ну, там место-то есть, где поспать. Там мебели много. Квартира сама большая. Кухня тоже просторная. И там еще черный ход есть – в нем тоже кушетка стоит. Так что нормально. Цена приемлемая.
Я поводил выпученными глазами по асфальту.
– Автобус должен пойти в город, я его жду, – ответил я.
– Ну, я понял, – произнес парень, – Но он может и не уйти седня. Короче, у нас тут бывает такое. Так что смотри. Подумай. Давай я тебе телефончик оставлю. А с гостиницей у нас тут тоже туговато.
На всякий случай я взял визитку с номером телефона, удивляясь тому, что мне дали… хм… да, именно визитку с номером телефона.
Успокаивая себя и периодически повторяя себе под нос свою четвертую реакцию, я проторчал на автовокзале около трех часов, пока, наконец, не осознал, что время суток уже потихоньку приближается к ночи, а про автобус, который последним рейсом должен был ехать в город, до сих пор мне ничего хорошего сказать не могут.
Я поговорил с теми, кто был на этом рейсе и так же тусовался сейчас здесь неподалеку. Выяснилось, что водила тупо отказался ехать по каким-то своим причинам, и все. Замену ему так до сих пор найти и не могут. И скорее всего уже не найдут, и мне в результате так и придется провести ночь в этом городе. А вот с утра якобы уже все должно быть нормально.
– Твою ж мать! – было моей пятой реакцией.
Так же я выяснил, что половина людей с этого рейса ночуют у своих родственников. Остальные – как придется. А с гостиницей здесь сегодня действительно вряд ли что-то хорошее может получиться.
– Вот пипец, – устало произнес я, и через какое-то время пошел дождь. Я никогда еще так не радовался теплой погоде как в этот вечер. По крайней мере, эта теплая погода даже при проливном дожде давала мне надежду на то, что я не замерзну.
Еще через некоторое время снова подошел тот парень, почему-то без зонтика, и, втягивая голову поглубже в воротник куртки, заново спросил меня о ночлеге. Я подумал… Подумал… Подумал, сдувая с носа капли воды, льющиеся с моего лба, и решил согласиться. В конце концов – в случае чего, не стал бы он мне говорить, что в двухкомнатной квартире я буду седьмым, да и визитка произвела на меня впечатление. Если только он не слишком прошареный, этот парень.
На всякий случай я нащупал ножик, находящийся у меня в кармане, и побрел с этим парнем под усиливающимся дождем по каким-то неизвестным мне узким улицам.
Итак, я пришел на квартиру. Там действительно оказалось шесть человек. Правда, в самой квартире в настоящее время было только четверо. Я посмотрел на этих четырех – в общем-то, они действительно казались людьми, которые остановились здесь переночевать. Два парня и две девушки – совершенно разные, из разных социальных слоев, занимающиеся разного рода деятельностью. Мы познакомились. Немного поболтали. Выяснили друг у друга, кто чем занимается. Трое из них – были знакомы между собой. Это были две девушки – Марина и Ольга, и парень Виталий. Я так понял, что они уже не первый раз останавливались на этой квартире, видимо, ездили туда-сюда постоянно, и чувствовали себя здесь свободно. Еще один парень – Гоша, здоровенный такой, накачанный, с колумбийской бородкой, был в этой квартире впервые, но уже успел познакомиться со всеми. Еще двое – парень с девчонкой, куда-то на время вышли.
Владимир – так звали того паренька, который меня сюда привел – показал мне квартиру и объяснил некоторые моменты. Квартира, кстати, оказалась хорошо обставленной, что меня сильно удивило, еще за что я прикололся – на и вправду большой продолговатой кухне, в конце которой стояли два маленьких кресла – рядом с холодильником, который в свою очередь стоял рядом с дверью, красовался автомат с газированной водой. Вот это была жесть. Сама квартира, как я уже заметил, была довольно не плохо обставлена и казалась очень уютной, и, я так понял, Владимир развивал свой бизнес и продвигал ее уже как какой-то бренд. В ней действительно было удобно, и у Владимира были уже свои постоянные клиенты. Вот почему тот парень Виталий и две девушки – Марина с Олей – были знакомы.
Черный ход, который представлял из себя какую-то отдельную комнату с выходом, был очень странным местом, но мне понравился, и я решил именно там кинуть свои усталые промокшие кости.
Я познакомился с теми четырьмя постояльцами, которые сейчас находились в этой квартире, и сразу же определил, что кое-кто из них уже успел хряпнуть немного пивка. “Как бы они все тут не пережрались и не перемочили друг друга”, – возникла у меня в голове мысль. Такая вероятность, как мне казалось, вырисовывалась вполне достойной, чтобы ее принимать в расчет ситуации.
Мы посидели впятером, поговорили за всякую посредственную шнягу, я про себя отметил, что Оля – блондинка, с трудноопределимым социальным статусом, не опойка какая-то подзаборная, возможно с каким-то высшим образованием, но в то же время явно не утруждающая себя деликатными манерами, грубоватая и достаточно много курящая – вот эта самая Оля как-то так странно на меня смотрела с каким-то ехидством, и я понял, что она уже явно хряпнула пивка. Хотя, не смотря на все это она казалась привлекательной. Я хотел в самом начале абстрагироваться от всех у себя в… то ли черный ход это был, то ли комната отдельная, то ли вторая прихожая… ага, альтернативная прихожая, ну да… в общем мне не дали там спокойно укрыться от всех и вся.
Вскоре Оля с Мариной (эта девушка мне показалась значительно более приличной) и Гошей пошли в магазин. Владимир, хозяин квартиры, ушел вместе с ними, и, я так понял, теперь уже насовсем.
Напоследок он сказал Виталию что-то вроде:
– Молока я седня не купил – так что… – и ушел.
Мы остались вдвоем с Виталием.
Вот этот чувак мне сразу не понравился. Он был какой-то уж слишком понторылый. Да, стильный, хорошо одетый, видно, что не плохо зарабатывающий, но его понторылость меня немного высаживала.
Я опять хотел уйти к себе в… свою альтернативную прихожую, являющуюся в общем-то черным ходом, но Виталий позвал меня на кухню.
– Пойдем туда покурим, – предложил он.
Ну-ну.
Мы прошли на кухню.
Виталий открыл холодильник, согнувшись, залез туда с головой – скрывшись за дверцей так, что из-за нее выглядывал только натянутый на его пятую точку карман его синих джинсов – и, что-то прокряхтев, выбрался обратно из под морозильной камеры с бумажным пакетом шоколадного молока в правой руке.
– Хорошо, что Владимир молока купил, – произнес Виталий, вскрывая пакет руками, разрывая пальцами его оттопыривающиеся концы.
Он уже сделал один большой глоток и собирался совершить второй, как в этот момент я вдруг вспомнил что-то из прощальной речи Владимира и неуверенно произнес:
– А по-моему он сказал что-то вроде как… как раз его-то он и не купил.
Виталий все же успел совершить второй, еще больший, чем первый, глоток, но потом остановился и как-то странно на меня посмотрел.
– Разве? – спросил он удивленно и как-то немного напугано.
– Да, – ответил я, – По-моему, вот… когда ты спросил его – он ответил что “Вот молока, к сожалению, сегодня нет”.
– Чо ты меня путаешь, – растерянно произнес Виталий, и поспешил открыть дверцу холодильника.
Я зашел с другой стороны.
– Верхняя полка – это общие продукты, – сказал я, – Так?
– Да, все правильно, – ответил Виталий – Это продукты, которые остались от… прошлых постояльцев, либо которые он сам иногда докупает.
Виталий выпрямился.
– Слушай… косяк… – произнес он, – Я ведь молоко-то взял не с верхней полки.
– А с какой? – спросил я в свою очередь.
Он посмотрел на меня.
– Со второй.
Виталий отодвинул йогурты с бумажки, которую он, видимо, только сейчас заметил – и на которой, кстати, как оказалось после йогуртов, крупными буквами было написано “Марина”.
– Это Маринина полка. Это ее молоко, – произнес Виталий.
Он закрыл холодильник и посмотрел на вскрытый коричневый пакет шоколадного молока, который держал в руках.
– П&#%$ц.
Виталий был явно сильно озадачен.
Я приподнял одну бровь, стараясь при этом не улыбаться.
Какая же неловкая ситуация. Но какая забавная.
– И чо теперь делать? – Виталий посмотрел на меня.
Я пожал плечами.
Наступила пауза.
– Слушай, не говори никому, – сказал Виталий, – Я завтра утром пораньше схожу в магазин, куплю ей это молоко.
Я задумался.
– А сейчас нельзя сходить, купить? – спросил я, но так, чтобы это не звучало как упрек.
– А где ты сейчас купишь? Здесь нет круглосуточных, – ответил Виталий.
– А они все куда ушли?
– Дак они-то за сигаретами в киоск пошли.
– А-а-а-а.
– Так что, сейчас уже нигде не купить.
– Ну, понятно.
Я покачал головой.
– Ты только ей не говори, ладно.
– А, думаешь, она не заметит? – спросил я, как будто просто рассматривал один из возможных вариантов, – Если она кипишь поднимет? Начнет спрашивать всех?
– А она здесь еще минимум два дня будет куковать, – ответил Виталий, – Может, она на утро его себе купила. Да, наверное, так и есть. Утром любит молоко пить. Чо? Тем более, сейчас ночь уже. Ночью девчонки, вообще, обычно не едят. Им надо фигуру беречь. Так что ей до утра в холодильнике делать нечего.
– У-у-ум, – я понимающе закивал головой.
– В общем, я завтра утром пораньше встану и схожу куплю ей это долбанное молоко. Она даже ничего и не заметит, – заключил Виталий.
Я приподнял брови.
– А может, проще будет сказать ей? – решился предложить я.
– Ты чо, с ума сошел? Она меня убьет тогда. Мне, вообще, тогда не жить. Я у нее уже однажды пакет чипсов вскрыл. Тоже по ошибке.
– А-а-а-а. Ну, тогда да. Тогда понятно.
Если это уже не в первый раз, то тогда я действительно не хотел бы оказаться на месте Виталия.
– Ты только ей не говори, – снова попросил Виталий, – Пусть она ничего не знает лучше.
Я состроил гримасу, как будто бы не знал что ответить – я действительно не знал, что ответить – и мы с Виталием молча прислонились каждый к своей стене, рядом с которыми стояли.
– Слушай, надо допивать это молоко, пока они не пришли, – опомнился Виталий.
Я улыбнулся и кивнул головой в знак согласия.
– Ты будешь? – предложил он мне.
– Не-не, спасибо. Я не пью молоко, – ответил я. “А даже если бы и пил, все равно не стал бы”, – подумал я про себя.
– Не пьешь молоко? – удивился Виталий, – Как так? Первый раз встречаю человека, который не любит молоко.
– Ну, такой вот я.
Виталий поспешил допить свое – а точнее, не совсем свое – молоко, а затем сходил через черный ход на улицу и выкинул пакет в мусорный ящик. Оставалось только надеяться, что Марина не будет рыться в этом ящике по каким-то причинам, и еще до утра не полезет в холодильник. А еще – что она завтра утром не проснется раньше, чем Виталий успеет купить ей другой пакет молока. А еще – что в магазине окажется молоко именно в твердых бумажных пакетах. А еще – что в магазине окажется молоко в твердых бумажных пакетах именно с шоколадным вкусом. А еще – что Марина не заметит в результате подмены. А еще – что Виталий помнил, на каком конкретно месте на полке в холодильнике стоял старый пакет с молоком, а Марина нет. И, вообще-то, еще много чего оставалось, на что можно было надеяться – если Виталий не хотел чтобы об этом случае кто-то узнал.
 
Сообщение18.

Печально, очень печально, но я с сожалением вынужден был признать, что в последнее время в российском шоу-бизнесе разврат стал приобретать более профессиональные и более сложные, замысловатые формы. Уже проходили те времена, когда реально не умеющие петь девчачьи коллективы, выходили на сцену и зажигали зал. Все больше появлялось групп, участницы которых могли не только трясти попками, но и обладали достаточно неплохими вокальными данными, имели музыкальные познания и могли похвастаться актерским мастерством. Кроме того – и песни для них писались соответствующие. С усложненным сценарием трека, не тривиальной рифмой, и даже с психологически продуманными музыкальными ходами, вызывающими у слушателей определенные возвышенные эмоции. Кроме того в текстах песен прослеживались некие намеки на какой-нибудь философский смысл. И, хотя при более подробном рассмотрении можно было увидеть, что никакого реально смысла в этих текстах нет, а песни и клипы играют исключительно на самых примитивных животных человеческих инстинктах – но психологическая составляющая этих музыкальных продуктов, направленная на развод людей с целью получения прибыли от них – она делала свое дело и люди велись на это, как стадо баранов… получая впрочем, от этого для себя удовольствие. Да, изменился профессиональный подход продюсеров и всей команды к работе над группами. Видимо публика стала более притязательной. Но, по сути, группы продолжали выполнять свои развращающие функции и превращали сознание людей в сознание тупых животных, живущих по инстинктам. Играя на чувствах людей – они продолжали иметь им мозги и упрощали понятия ответственности за свои поступки. И не важно, на каких высоких чувствах людей они играли – они продолжали оставаться злом, неся в этот мир разврат. А разврат уже в свою очередь, все больше распространяясь, убивал у людей чувство самоконтроля и продолжал разрушать семьи, продолжал разрушать человеческие отношения, продолжал трахать тринадцатилетних девочек и делать за них аборты, выбрасывать их младенцев в мусоропровод, продолжал насиловать и заставлял насиловать, провоцируя на все большие преступления, порождал все большее количество маньяков и людей, не умеющих сдерживать свои желания и не умеющих отвечать за свои поступки.
Это была стратегия сатаны.

…Хм…
…Так о чем это я?...

…Я проснулся утром от какого-то кошмара. Уже давненько мне не снились кошмары по ночам. Для меня это было даже странно. Обычно я просыпался посреди ночи с криками хотя бы раз в неделю. В последнее время я не наблюдал такого. И поэтому немного удивлялся. Но это утро все изменило и моментально поставило все на свои места. Снова – кошмары по ночам. Жизнь возвращалась в правильное русло.
Мне позвонил Слава и предложил занятную вещь.
– Слушай, тут один чувак, мой знакомый, он заинтересовался твоей музыкой… ну, нашей музыкой, я же тоже ведь участие в записи принимал… в общем, короче, ему понравились твои записи и он хочет твой диск у себя продавать. У него, короче, есть маленький магазинчик тут недалеко в пригороде…
– В пригороде?
– Ну, не в пригороде. Тут в городке в одном маленьком, типа, город-спутник наш. У него там магазинчик небольшой. Вот… он там может твой диск на полку поставить, чтобы он продавался.
– Ааа… хм… а чо, слушай, он не это… не здесь, не в городе? Чо сюда не перебирается? Тупо там у себя?
– Ну… не знаю, видимо, ему там удобнее дела вести. Может, ему просто не дают сюда еще влезть.
– Ааа… а… слушай, чо просто один магазинчик, сети нет?
– Ну, там есть еще пара каких-то мелких ларьков у него, тоже в каких-то мелких городах тут у нас недалеко. Но основной, в котором он сидит, там вот.
– Ага… ага… понятно… И?…
– Ну тебе, короче, надо будет приехать туда к нему, привезти диски.
– Ага… ааа… А чо, слушай, послать по почте… может… никак?
– Дак там же надо договор подписывать. Да и… какая там почта? Ты чо. Там почта работает… раз в неделю наверно.
– Ага… интересно… Ну… И чо, слушай…
– Я тебе адрес щас скажу, короче… Значит, садишься на автобус номер…
– Дак мне, наверное, может, позвонить ему сначала, договориться?
– Ну, я уже как бы договорился. Все нормально. Тебе только приехать надо диски привезти. Короче садишься на…
– Дак, а чо, как бы все равно же надо это еще… созвониться с ним. Уточнить.
– Ну, давай, я телефон тебе его дам.
– Ага, давай.
В общем, какой-то Славин знакомый согласился продавать у себя в небольшом магазинчике в своем маленьком городке, до которого надо было ехать минут 20-30 на пригородном автобусе – диски с моей записанной в студии музыкой. С одной стороны я конечно обрадовался. С другой – гнать в эту пердь, пусть и недалеко расположенную от нашего мегаполиса и явно тесно связанную с нами, и вроде как с признаками цивилизации и даже с панельными домами на узких улицах, но все равно пердь – конечно, не сильно меня от этого прикалывало. Но ехать все равно придется. Ладно. Легких путей, видимо, не бывает. Будем хотя бы так.
Продолжая нить рассуждений о высоком уровне профессионализма в разврате современного шоу-бизнеса – я словно видел перед собой громаднейшую, просто невероятных размеров систему, мощнейшие механизмы которой, работая с оглушительным ревем и вызывая дрожь по всему телу, парализовывали мое сознание, внушая ужас и нестерпимое желание отступить назад. Я видел, как влияние и власть этой системы уходили далеко за пределы горизонта, и, вгрызаясь в поверхность земли, углублялись на многие километры вниз, одновременно возвышаясь надо мной высоко к небу, и грозя раздавить всей своей необъятной массой, нависая над головой какой-то сложной непробиваемой структурой, проникающей в любую сферу жизни общества. Любое незначительное движение этой системы могло смести меня в сторону. Ее разрушительная мощь была непостижима. Тысячи, сотни тысяч, миллионы профессионалов своего дела, виртуозных исполнителей, гениальных авторов, грамотных организаторов, хитрых пиар-менеджеров и мудрых продюсеров работали на эту систему. И что здесь мог сделать я – какой-то мелкий музыкантишка, с уровнем чуть ниже среднего полупрофессионального. Но, тем не менее, я пытался, пусть иногда даже не зная, с чего начать, но я знал – я должен хоть как-то повредить эту систему, хотя бы отколоть от нее небольшой кусок, и сделать хоть на тысячную долю процента менее могущественной. И я надеялся на то, что я не один. Я знал, что я не один. Даже более того – я знал, что даже внутри этой системы есть много тех, кто восстает против нее и начинает свою войну. Пусть они работали не на мою религию, и даже не всегда на мои идеалы, но они так же бросали вызов и шли против этой системы, которая отупляла сознание людей и превращала его в ничтожный рабский внутренний мир обыкновенного, существующего только одними инстинктами, животного. Я знал: все те, кто углублял в людях восприятие мира и нес в себе идеи добра, правды и хоть какой-то нравственности – те идеи, которые для меня, уже давно было очевидно на чем основаны, и почему так важны – все эти люди, исполнители, авторы, группы, все они отбирали кусок влияния у этой ужасной огромной системы, несущей в себе разрушительный разврат и беспредел. Человек может не верить в Бога, но изменить мир к лучшему. Но вера в Бога все-таки дает человеку больше силы, чтобы бороться с этой машиной зла. Потому что лишь осознание того, что этот приземленный ничтожный материальный мир – это еще не вся реальность – лишь осознание этого является главным аргументом в борьбе с этой системой. В противном случае борьба с ней – на самом деле практически бессмысленна.
Преодолевая в себе огромное нежелание куда-либо ехать, я начал собираться. Я уже созвонился с тем владельцем этого магазинчика и мы договорились с ним о том, когда я приеду. Теперь меня начинало трясти, я начал волноваться и мне становилось плохо. Как всегда я списал это на банальное осознание собственного разума определенной значимости для меня данного события. Хотя мне все же иногда казалось, что за этим стоит что-то еще. Но я старался быть более приземленным в этих вопросах.
Я поехал в этот небольшой городок, официально являющийся так называемым городом-спутником нашего мегаполиса, на автобусе. В общем-то и добираться до него было реально не долго. Одеваясь, перед выходом из квартиры, я счесал свои короткие волосы посередине в полоску на голове, образовав ничтожно маленький в 1-2 сантиметра ирокезик. Я видел много разных творческих людей с интересными прическами, в сережках, с пирсингом, с цепями на одежде и другими нестандартными украшениями, но сам я был похож на обычного простого парня, ни чем особенным не выделяющимся из толпы. Честно говоря, у меня не было особенного желания привлекать к себе лишнее внимание людей, так мне было спокойнее, меньше каких-то ненужных напряжений. Я выглядел как обычный человек, в котором нельзя было сразу распознать музыканта. Но сегодня я решил собрать свои небольшие волосы в такой милый, ни к чему не обязывающий и ни о чем не кричащий, маленький торчащий бугорок, проходящий посередине головы от самого лба до темечка – чтобы хоть немного почувствовать себя панком. Хотя, похоже, этот бугорок был настолько маленьким, что на него действительно никто не обращал особого внимания. В следующий раз надо будет покрасить его в зеленый цвет.
Я приехал на автовокзал, купил билет. Сел в нужный автобус, удобно устроившись у окна, и стал дожидаться, пока он поедет.
“Очередная трагедия с применением огнестрельного оружия произошла сегодня утром в США. В штате Флорида в городке Вест-Палм-Бич двадцати девяти летний мужчина устроил беспорядочную стрельбу в закусочной. Убив из двух пистолетов пятерых человек и ранив еще шестерых, стрелявший покончил с собой. Личность преступника установлена. Обыск в его доме пока никаких результатов не дал. Причины инцидента и мотивы содеяного выясняются”, – слышал я по радио, работавшему в автобусе.
Только профилактика агрессии и насилия и пропаганда определенных идей, а так же своевременная психологическая и социальная помощь могут спасти этот мир от катастрофы. Хотя иногда спасти мир не может даже это. Зло всегда имеет какие-то причины и свою природу.
Я надел наушники и включил музыку, абстрагировавшись от окружающей меня действительности.
Всю дорогу меня колбасило и кружилась голова, не смотря на то, что мне нравилось в удобном мягком кресле у окна наслаждаться движением автобуса по трассе, и пролетающие мимо деревья не могли серьезно напрягать мой вестибулярный аппарат, который в общем-то был в порядке. Я подумал, насколько же мне все-таки было бы проще заниматься какими-то делами, если бы мое здоровье было лучше и если бы я не болел так постоянно. Возможно, многое было бы по-другому. И концертная деятельность тоже была бы более насыщенной. Но как будто мне специально поставили какой-то барьер, который я не в силах был преодолеть и который должен был ограничивать мою деятельность и мои возможности. И сейчас я как никогда чувствовал этот барьер. Даже в таких элементарных вещах, как поездка в пригород. Не смотря на то, что уже все было обговорено и мне никому не нужно было ничего пропихивать, тем не менее, я волновался и думал о том, как бы все было хорошо, если бы не эта болезнь.
Итак, я тупо приехал в этот городок. Тупо запарил какого-то частного таксиста отвезти меня по нужному адресу. Пришел в этот магазинчик, познакомился с его владельцем и отдал ему коробочку с дисками, заключив договор. Мы определили цену продажи, исходя из того, какую комиссию будет забирать себе комиссионер – владелец магазина – в случае реализации. Потом немного поговорили о музыке и разных группах, и я поехал обратно на автовокзал.
Сергей – так звали этого молодого мужчину, владельца магазина – учтиво предложил мне переночевать у его знакомого, если я вдруг собираюсь оставаться в этом городе до утра, но я естественно отказался, так как не собирался торчать здесь до утра, а намеревался поехать к себе обратно домой.
– Ну смотри тогда. Просто я вечером уезжаю, и уже не смогу ни чем помочь, если вдруг что-то не получится, – ответил он.
“Что может не получиться? Я в любом случае не собираюсь проводить целую ночь в этой какой-то незнакомой перди, а собираюсь ехать домой”, – подумал я про себя.
И тут же начал предпринимать какие-то действия в соответствии с направлением своих мыслей.
Эти мои самые действия достаточно скоро наткнулись на стену каких-то странных непреодолимых обстоятельств. Приехав на автовокзал и купив билет на последний рейс в город, я позже был проинформирован о том, что выезд автобуса задерживается и, скорее всего, будет отложен на неопределенный срок.
– Оп-паньки, – было моей второй реакцией, а первой реакцией было десятиминутное недогонялово, что же это тут за такое.
– Какого хрена? – было моей третьей реакцией.
А четвертой реакцией, после того как меня поспешили заверить, что все будет нормально и водитель обязательно поедет в город:
– Ну ладно.
Как оказалось, людей, жаждущих сегодня вместе со мной уехать в город было не так уж и много. Мне это не понравилось. Вполне возможно, что это будет минус один стимул, чтобы администрации вокзала и водителям попытаться разрешить их проблему.
Повторяя свою третью реакцию себе под нос, я тупо сел на скамейке и стал наблюдать за тем, как двое каких-то ужратых, судя по всему, местных мужичков выясняли между собой, зачем им нужно или почему не нужно идти сейчас к Зинке, и у каждого, кстати, были какие-то свои достаточно серьезные аргументы, в то время как третий чувак рядом с ними был занят выполнением более примитивной задачи – как бы так ровно удержаться на ногах и не упасть рожей в лужу грязи с топливной пленкой на поверхности.
Через некоторое время ко мне подошел какой-то парень и спросил:
– Квартира нужна? Ну, место, где переночевать.
Я задумался.
– Чо за квартира?
– Двухкомнатная. Там уже шесть человек тусуются, ты седьмой будешь если что.
– Шесть человек? – переспросил я.
– Да. Ну, там место-то есть, где поспать. Там мебели много. Квартира сама большая. Кухня тоже просторная. И там еще черный ход есть – в нем тоже кушетка стоит. Так что нормально. Цена приемлемая.
Я поводил выпученными глазами по асфальту.
– Автобус должен пойти в город, я его жду, – ответил я.
– Ну, я понял, – произнес парень, – Но он может и не уйти седня. Короче, у нас тут бывает такое. Так что смотри. Подумай. Давай я тебе телефончик оставлю. А с гостиницей у нас тут тоже туговато.
На всякий случай я взял визитку с номером телефона, удивляясь тому, что мне дали… хм… да, именно визитку с номером телефона.
Успокаивая себя и периодически повторяя себе под нос свою четвертую реакцию, я проторчал на автовокзале около трех часов, пока, наконец, не осознал, что время суток уже потихоньку приближается к ночи, а про автобус, который последним рейсом должен был ехать в город, до сих пор мне ничего хорошего сказать не могут.
Я поговорил с теми, кто был на этом рейсе и так же тусовался сейчас здесь неподалеку. Выяснилось, что водила тупо отказался ехать по каким-то своим причинам, и все. Замену ему так до сих пор найти и не могут. И скорее всего уже не найдут, и мне в результате так и придется провести ночь в этом городе. А вот с утра якобы уже все должно быть нормально.
– Твою ж мать! – было моей пятой реакцией.
Так же я выяснил, что половина людей с этого рейса ночуют у своих родственников. Остальные – как придется. А с гостиницей здесь сегодня действительно вряд ли что-то хорошее может получиться.
– Вот пипец, – устало произнес я, и через какое-то время пошел дождь. Я никогда еще так не радовался теплой погоде как в этот вечер. По крайней мере, эта теплая погода даже при проливном дожде давала мне надежду на то, что я не замерзну.
Еще через некоторое время снова подошел тот парень, почему-то без зонтика, и, втягивая голову поглубже в воротник куртки, заново спросил меня о ночлеге. Я подумал… Подумал… Подумал, сдувая с носа капли воды, льющиеся с моего лба, и решил согласиться. В конце концов – в случае чего, не стал бы он мне говорить, что в двухкомнатной квартире я буду седьмым, да и визитка произвела на меня впечатление. Если только он не слишком прошареный, этот парень.
На всякий случай я нащупал ножик, находящийся у меня в кармане, и побрел с этим парнем под усиливающимся дождем по каким-то неизвестным мне узким улицам.
Итак, я пришел на квартиру. Там действительно оказалось шесть человек. Правда, в самой квартире в настоящее время было только четверо. Я посмотрел на этих четырех – в общем-то, они действительно казались людьми, которые остановились здесь переночевать. Два парня и две девушки – совершенно разные, из разных социальных слоев, занимающиеся разного рода деятельностью. Мы познакомились. Немного поболтали. Выяснили друг у друга, кто чем занимается. Трое из них – были знакомы между собой. Это были две девушки – Марина и Ольга, и парень Виталий. Я так понял, что они уже не первый раз останавливались на этой квартире, видимо, ездили туда-сюда постоянно, и чувствовали себя здесь свободно. Еще один парень – Гоша, здоровенный такой, накачанный, с колумбийской бородкой, был в этой квартире впервые, но уже успел познакомиться со всеми. Еще двое – парень с девчонкой, куда-то на время вышли.
Владимир – так звали того паренька, который меня сюда привел – показал мне квартиру и объяснил некоторые моменты. Квартира, кстати, оказалась хорошо обставленной, что меня сильно удивило, еще за что я прикололся – на и вправду большой продолговатой кухне, в конце которой стояли два маленьких кресла – рядом с холодильником, который в свою очередь стоял рядом с дверью, красовался автомат с газированной водой. Вот это была жесть. Сама квартира, как я уже заметил, была довольно не плохо обставлена и казалась очень уютной, и, я так понял, Владимир развивал свой бизнес и продвигал ее уже как какой-то бренд. В ней действительно было удобно, и у Владимира были уже свои постоянные клиенты. Вот почему тот парень Виталий и две девушки – Марина с Олей – были знакомы.
Черный ход, который представлял из себя какую-то отдельную комнату с выходом, был очень странным местом, но мне понравился, и я решил именно там кинуть свои усталые промокшие кости.
Я познакомился с теми четырьмя постояльцами, которые сейчас находились в этой квартире, и сразу же определил, что кое-кто из них уже успел хряпнуть немного пивка. “Как бы они все тут не пережрались и не перемочили друг друга”, – возникла у меня в голове мысль. Такая вероятность, как мне казалось, вырисовывалась вполне достойной, чтобы ее принимать в расчет ситуации.
Мы посидели впятером, поговорили за всякую посредственную шнягу, я про себя отметил, что Оля – блондинка, с трудноопределимым социальным статусом, не опойка какая-то подзаборная, возможно с каким-то высшим образованием, но в то же время явно не утруждающая себя деликатными манерами, грубоватая и достаточно много курящая – вот эта самая Оля как-то так странно на меня смотрела с каким-то ехидством, и я понял, что она уже явно хряпнула пивка. Хотя, не смотря на все это она казалась привлекательной. Я хотел в самом начале абстрагироваться от всех у себя в… то ли черный ход это был, то ли комната отдельная, то ли вторая прихожая… ага, альтернативная прихожая, ну да… в общем мне не дали там спокойно укрыться от всех и вся.
Вскоре Оля с Мариной (эта девушка мне показалась значительно более приличной) и Гошей пошли в магазин. Владимир, хозяин квартиры, ушел вместе с ними, и, я так понял, теперь уже насовсем.
Напоследок он сказал Виталию что-то вроде:
– Молока я седня не купил – так что… – и ушел.
Мы остались вдвоем с Виталием.
Вот этот чувак мне сразу не понравился. Он был какой-то уж слишком понторылый. Да, стильный, хорошо одетый, видно, что не плохо зарабатывающий, но его понторылость меня немного высаживала.
Я опять хотел уйти к себе в… свою альтернативную прихожую, являющуюся в общем-то черным ходом, но Виталий позвал меня на кухню.
– Пойдем туда покурим, – предложил он.
Ну-ну.
Мы прошли на кухню.
Виталий открыл холодильник, согнувшись, залез туда с головой – скрывшись за дверцей так, что из-за нее выглядывал только натянутый на его пятую точку карман его синих джинсов – и, что-то прокряхтев, выбрался обратно из под морозильной камеры с бумажным пакетом шоколадного молока в правой руке.
– Хорошо, что Владимир молока купил, – произнес Виталий, вскрывая пакет руками, разрывая пальцами его оттопыривающиеся концы.
Он уже сделал один большой глоток и собирался совершить второй, как в этот момент я вдруг вспомнил что-то из прощальной речи Владимира и неуверенно произнес:
– А по-моему он сказал что-то вроде как… как раз его-то он и не купил.
Виталий все же успел совершить второй, еще больший, чем первый, глоток, но потом остановился и как-то странно на меня посмотрел.
– Разве? – спросил он удивленно и как-то немного напугано.
– Да, – ответил я, – По-моему, вот… когда ты спросил его – он ответил что “Вот молока, к сожалению, сегодня нет”.
– Чо ты меня путаешь, – растерянно произнес Виталий, и поспешил открыть дверцу холодильника.
Я зашел с другой стороны.
– Верхняя полка – это общие продукты, – сказал я, – Так?
– Да, все правильно, – ответил Виталий – Это продукты, которые остались от… прошлых постояльцев, либо которые он сам иногда докупает.
Виталий выпрямился.
– Слушай… косяк… – произнес он, – Я ведь молоко-то взял не с верхней полки.
– А с какой? – спросил я в свою очередь.
Он посмотрел на меня.
– Со второй.
Виталий отодвинул йогурты с бумажки, которую он, видимо, только сейчас заметил – и на которой, кстати, как оказалось после йогуртов, крупными буквами было написано “Марина”.
– Это Маринина полка. Это ее молоко, – произнес Виталий.
Он закрыл холодильник и посмотрел на вскрытый коричневый пакет шоколадного молока, который держал в руках.
– П&#%$ц.
Виталий был явно сильно озадачен.
Я приподнял одну бровь, стараясь при этом не улыбаться.
Какая же неловкая ситуация. Но какая забавная.
– И чо теперь делать? – Виталий посмотрел на меня.
Я пожал плечами.
Наступила пауза.
– Слушай, не говори никому, – сказал Виталий, – Я завтра утром пораньше схожу в магазин, куплю ей это молоко.
Я задумался.
– А сейчас нельзя сходить, купить? – спросил я, но так, чтобы это не звучало как упрек.
– А где ты сейчас купишь? Здесь нет круглосуточных, – ответил Виталий.
– А они все куда ушли?
– Дак они-то за сигаретами в киоск пошли.
– А-а-а-а.
– Так что, сейчас уже нигде не купить.
– Ну, понятно.
Я покачал головой.
– Ты только ей не говори, ладно.
– А, думаешь, она не заметит? – спросил я, как будто просто рассматривал один из возможных вариантов, – Если она кипишь поднимет? Начнет спрашивать всех?
– А она здесь еще минимум два дня будет куковать, – ответил Виталий, – Может, она на утро его себе купила. Да, наверное, так и есть. Утром любит молоко пить. Чо? Тем более, сейчас ночь уже. Ночью девчонки, вообще, обычно не едят. Им надо фигуру беречь. Так что ей до утра в холодильнике делать нечего.
– У-у-ум, – я понимающе закивал головой.
– В общем, я завтра утром пораньше встану и схожу куплю ей это долбанное молоко. Она даже ничего и не заметит, – заключил Виталий.
Я приподнял брови.
– А может, проще будет сказать ей? – решился предложить я.
– Ты чо, с ума сошел? Она меня убьет тогда. Мне, вообще, тогда не жить. Я у нее уже однажды пакет чипсов вскрыл. Тоже по ошибке.
– А-а-а-а. Ну, тогда да. Тогда понятно.
Если это уже не в первый раз, то тогда я действительно не хотел бы оказаться на месте Виталия.
– Ты только ей не говори, – снова попросил Виталий, – Пусть она ничего не знает лучше.
Я состроил гримасу, как будто бы не знал что ответить – я действительно не знал, что ответить – и мы с Виталием молча прислонились каждый к своей стене, рядом с которыми стояли.
– Слушай, надо допивать это молоко, пока они не пришли, – опомнился Виталий.
Я улыбнулся и кивнул головой в знак согласия.
– Ты будешь? – предложил он мне.
– Не-не, спасибо. Я не пью молоко, – ответил я. “А даже если бы и пил, все равно не стал бы”, – подумал я про себя.
– Не пьешь молоко? – удивился Виталий, – Как так? Первый раз встречаю человека, который не любит молоко.
– Ну, такой вот я.
Виталий поспешил допить свое – а точнее, не совсем свое – молоко, а затем сходил через черный ход на улицу и выкинул пакет в мусорный ящик. Оставалось только надеяться, что Марина не будет рыться в этом ящике по каким-то причинам, и еще до утра не полезет в холодильник. А еще – что она завтра утром не проснется раньше, чем Виталий успеет купить ей другой пакет молока. А еще – что в магазине окажется молоко именно в твердых бумажных пакетах. А еще – что в магазине окажется молоко в твердых бумажных пакетах именно с шоколадным вкусом. А еще – что Марина не заметит в результате подмены. А еще – что Виталий помнил, на каком конкретно месте на полке в холодильнике стоял старый пакет с молоком, а Марина нет. И, вообще-то, еще много чего оставалось, на что можно было надеяться – если Виталий не хотел чтобы об этом случае кто-то узнал.

Автор - perfiliev
Дата добавления - 24.01.2012 в 15:01
Сообщение18.

Печально, очень печально, но я с сожалением вынужден был признать, что в последнее время в российском шоу-бизнесе разврат стал приобретать более профессиональные и более сложные, замысловатые формы. Уже проходили те времена, когда реально не умеющие петь девчачьи коллективы, выходили на сцену и зажигали зал. Все больше появлялось групп, участницы которых могли не только трясти попками, но и обладали достаточно неплохими вокальными данными, имели музыкальные познания и могли похвастаться актерским мастерством. Кроме того – и песни для них писались соответствующие. С усложненным сценарием трека, не тривиальной рифмой, и даже с психологически продуманными музыкальными ходами, вызывающими у слушателей определенные возвышенные эмоции. Кроме того в текстах песен прослеживались некие намеки на какой-нибудь философский смысл. И, хотя при более подробном рассмотрении можно было увидеть, что никакого реально смысла в этих текстах нет, а песни и клипы играют исключительно на самых примитивных животных человеческих инстинктах – но психологическая составляющая этих музыкальных продуктов, направленная на развод людей с целью получения прибыли от них – она делала свое дело и люди велись на это, как стадо баранов… получая впрочем, от этого для себя удовольствие. Да, изменился профессиональный подход продюсеров и всей команды к работе над группами. Видимо публика стала более притязательной. Но, по сути, группы продолжали выполнять свои развращающие функции и превращали сознание людей в сознание тупых животных, живущих по инстинктам. Играя на чувствах людей – они продолжали иметь им мозги и упрощали понятия ответственности за свои поступки. И не важно, на каких высоких чувствах людей они играли – они продолжали оставаться злом, неся в этот мир разврат. А разврат уже в свою очередь, все больше распространяясь, убивал у людей чувство самоконтроля и продолжал разрушать семьи, продолжал разрушать человеческие отношения, продолжал трахать тринадцатилетних девочек и делать за них аборты, выбрасывать их младенцев в мусоропровод, продолжал насиловать и заставлял насиловать, провоцируя на все большие преступления, порождал все большее количество маньяков и людей, не умеющих сдерживать свои желания и не умеющих отвечать за свои поступки.
Это была стратегия сатаны.

…Хм…
…Так о чем это я?...

…Я проснулся утром от какого-то кошмара. Уже давненько мне не снились кошмары по ночам. Для меня это было даже странно. Обычно я просыпался посреди ночи с криками хотя бы раз в неделю. В последнее время я не наблюдал такого. И поэтому немного удивлялся. Но это утро все изменило и моментально поставило все на свои места. Снова – кошмары по ночам. Жизнь возвращалась в правильное русло.
Мне позвонил Слава и предложил занятную вещь.
– Слушай, тут один чувак, мой знакомый, он заинтересовался твоей музыкой… ну, нашей музыкой, я же тоже ведь участие в записи принимал… в общем, короче, ему понравились твои записи и он хочет твой диск у себя продавать. У него, короче, есть маленький магазинчик тут недалеко в пригороде…
– В пригороде?
– Ну, не в пригороде. Тут в городке в одном маленьком, типа, город-спутник наш. У него там магазинчик небольшой. Вот… он там может твой диск на полку поставить, чтобы он продавался.
– Ааа… хм… а чо, слушай, он не это… не здесь, не в городе? Чо сюда не перебирается? Тупо там у себя?
– Ну… не знаю, видимо, ему там удобнее дела вести. Может, ему просто не дают сюда еще влезть.
– Ааа… а… слушай, чо просто один магазинчик, сети нет?
– Ну, там есть еще пара каких-то мелких ларьков у него, тоже в каких-то мелких городах тут у нас недалеко. Но основной, в котором он сидит, там вот.
– Ага… ага… понятно… И?…
– Ну тебе, короче, надо будет приехать туда к нему, привезти диски.
– Ага… ааа… А чо, слушай, послать по почте… может… никак?
– Дак там же надо договор подписывать. Да и… какая там почта? Ты чо. Там почта работает… раз в неделю наверно.
– Ага… интересно… Ну… И чо, слушай…
– Я тебе адрес щас скажу, короче… Значит, садишься на автобус номер…
– Дак мне, наверное, может, позвонить ему сначала, договориться?
– Ну, я уже как бы договорился. Все нормально. Тебе только приехать надо диски привезти. Короче садишься на…
– Дак, а чо, как бы все равно же надо это еще… созвониться с ним. Уточнить.
– Ну, давай, я телефон тебе его дам.
– Ага, давай.
В общем, какой-то Славин знакомый согласился продавать у себя в небольшом магазинчике в своем маленьком городке, до которого надо было ехать минут 20-30 на пригородном автобусе – диски с моей записанной в студии музыкой. С одной стороны я конечно обрадовался. С другой – гнать в эту пердь, пусть и недалеко расположенную от нашего мегаполиса и явно тесно связанную с нами, и вроде как с признаками цивилизации и даже с панельными домами на узких улицах, но все равно пердь – конечно, не сильно меня от этого прикалывало. Но ехать все равно придется. Ладно. Легких путей, видимо, не бывает. Будем хотя бы так.
Продолжая нить рассуждений о высоком уровне профессионализма в разврате современного шоу-бизнеса – я словно видел перед собой громаднейшую, просто невероятных размеров систему, мощнейшие механизмы которой, работая с оглушительным ревем и вызывая дрожь по всему телу, парализовывали мое сознание, внушая ужас и нестерпимое желание отступить назад. Я видел, как влияние и власть этой системы уходили далеко за пределы горизонта, и, вгрызаясь в поверхность земли, углублялись на многие километры вниз, одновременно возвышаясь надо мной высоко к небу, и грозя раздавить всей своей необъятной массой, нависая над головой какой-то сложной непробиваемой структурой, проникающей в любую сферу жизни общества. Любое незначительное движение этой системы могло смести меня в сторону. Ее разрушительная мощь была непостижима. Тысячи, сотни тысяч, миллионы профессионалов своего дела, виртуозных исполнителей, гениальных авторов, грамотных организаторов, хитрых пиар-менеджеров и мудрых продюсеров работали на эту систему. И что здесь мог сделать я – какой-то мелкий музыкантишка, с уровнем чуть ниже среднего полупрофессионального. Но, тем не менее, я пытался, пусть иногда даже не зная, с чего начать, но я знал – я должен хоть как-то повредить эту систему, хотя бы отколоть от нее небольшой кусок, и сделать хоть на тысячную долю процента менее могущественной. И я надеялся на то, что я не один. Я знал, что я не один. Даже более того – я знал, что даже внутри этой системы есть много тех, кто восстает против нее и начинает свою войну. Пусть они работали не на мою религию, и даже не всегда на мои идеалы, но они так же бросали вызов и шли против этой системы, которая отупляла сознание людей и превращала его в ничтожный рабский внутренний мир обыкновенного, существующего только одними инстинктами, животного. Я знал: все те, кто углублял в людях восприятие мира и нес в себе идеи добра, правды и хоть какой-то нравственности – те идеи, которые для меня, уже давно было очевидно на чем основаны, и почему так важны – все эти люди, исполнители, авторы, группы, все они отбирали кусок влияния у этой ужасной огромной системы, несущей в себе разрушительный разврат и беспредел. Человек может не верить в Бога, но изменить мир к лучшему. Но вера в Бога все-таки дает человеку больше силы, чтобы бороться с этой машиной зла. Потому что лишь осознание того, что этот приземленный ничтожный материальный мир – это еще не вся реальность – лишь осознание этого является главным аргументом в борьбе с этой системой. В противном случае борьба с ней – на самом деле практически бессмысленна.
Преодолевая в себе огромное нежелание куда-либо ехать, я начал собираться. Я уже созвонился с тем владельцем этого магазинчика и мы договорились с ним о том, когда я приеду. Теперь меня начинало трясти, я начал волноваться и мне становилось плохо. Как всегда я списал это на банальное осознание собственного разума определенной значимости для меня данного события. Хотя мне все же иногда казалось, что за этим стоит что-то еще. Но я старался быть более приземленным в этих вопросах.
Я поехал в этот небольшой городок, официально являющийся так называемым городом-спутником нашего мегаполиса, на автобусе. В общем-то и добираться до него было реально не долго. Одеваясь, перед выходом из квартиры, я счесал свои короткие волосы посередине в полоску на голове, образовав ничтожно маленький в 1-2 сантиметра ирокезик. Я видел много разных творческих людей с интересными прическами, в сережках, с пирсингом, с цепями на одежде и другими нестандартными украшениями, но сам я был похож на обычного простого парня, ни чем особенным не выделяющимся из толпы. Честно говоря, у меня не было особенного желания привлекать к себе лишнее внимание людей, так мне было спокойнее, меньше каких-то ненужных напряжений. Я выглядел как обычный человек, в котором нельзя было сразу распознать музыканта. Но сегодня я решил собрать свои небольшие волосы в такой милый, ни к чему не обязывающий и ни о чем не кричащий, маленький торчащий бугорок, проходящий посередине головы от самого лба до темечка – чтобы хоть немного почувствовать себя панком. Хотя, похоже, этот бугорок был настолько маленьким, что на него действительно никто не обращал особого внимания. В следующий раз надо будет покрасить его в зеленый цвет.
Я приехал на автовокзал, купил билет. Сел в нужный автобус, удобно устроившись у окна, и стал дожидаться, пока он поедет.
“Очередная трагедия с применением огнестрельного оружия произошла сегодня утром в США. В штате Флорида в городке Вест-Палм-Бич двадцати девяти летний мужчина устроил беспорядочную стрельбу в закусочной. Убив из двух пистолетов пятерых человек и ранив еще шестерых, стрелявший покончил с собой. Личность преступника установлена. Обыск в его доме пока никаких результатов не дал. Причины инцидента и мотивы содеяного выясняются”, – слышал я по радио, работавшему в автобусе.
Только профилактика агрессии и насилия и пропаганда определенных идей, а так же своевременная психологическая и социальная помощь могут спасти этот мир от катастрофы. Хотя иногда спасти мир не может даже это. Зло всегда имеет какие-то причины и свою природу.
Я надел наушники и включил музыку, абстрагировавшись от окружающей меня действительности.
Всю дорогу меня колбасило и кружилась голова, не смотря на то, что мне нравилось в удобном мягком кресле у окна наслаждаться движением автобуса по трассе, и пролетающие мимо деревья не могли серьезно напрягать мой вестибулярный аппарат, который в общем-то был в порядке. Я подумал, насколько же мне все-таки было бы проще заниматься какими-то делами, если бы мое здоровье было лучше и если бы я не болел так постоянно. Возможно, многое было бы по-другому. И концертная деятельность тоже была бы более насыщенной. Но как будто мне специально поставили какой-то барьер, который я не в силах был преодолеть и который должен был ограничивать мою деятельность и мои возможности. И сейчас я как никогда чувствовал этот барьер. Даже в таких элементарных вещах, как поездка в пригород. Не смотря на то, что уже все было обговорено и мне никому не нужно было ничего пропихивать, тем не менее, я волновался и думал о том, как бы все было хорошо, если бы не эта болезнь.
Итак, я тупо приехал в этот городок. Тупо запарил какого-то частного таксиста отвезти меня по нужному адресу. Пришел в этот магазинчик, познакомился с его владельцем и отдал ему коробочку с дисками, заключив договор. Мы определили цену продажи, исходя из того, какую комиссию будет забирать себе комиссионер – владелец магазина – в случае реализации. Потом немного поговорили о музыке и разных группах, и я поехал обратно на автовокзал.
Сергей – так звали этого молодого мужчину, владельца магазина – учтиво предложил мне переночевать у его знакомого, если я вдруг собираюсь оставаться в этом городе до утра, но я естественно отказался, так как не собирался торчать здесь до утра, а намеревался поехать к себе обратно домой.
– Ну смотри тогда. Просто я вечером уезжаю, и уже не смогу ни чем помочь, если вдруг что-то не получится, – ответил он.
“Что может не получиться? Я в любом случае не собираюсь проводить целую ночь в этой какой-то незнакомой перди, а собираюсь ехать домой”, – подумал я про себя.
И тут же начал предпринимать какие-то действия в соответствии с направлением своих мыслей.
Эти мои самые действия достаточно скоро наткнулись на стену каких-то странных непреодолимых обстоятельств. Приехав на автовокзал и купив билет на последний рейс в город, я позже был проинформирован о том, что выезд автобуса задерживается и, скорее всего, будет отложен на неопределенный срок.
– Оп-паньки, – было моей второй реакцией, а первой реакцией было десятиминутное недогонялово, что же это тут за такое.
– Какого хрена? – было моей третьей реакцией.
А четвертой реакцией, после того как меня поспешили заверить, что все будет нормально и водитель обязательно поедет в город:
– Ну ладно.
Как оказалось, людей, жаждущих сегодня вместе со мной уехать в город было не так уж и много. Мне это не понравилось. Вполне возможно, что это будет минус один стимул, чтобы администрации вокзала и водителям попытаться разрешить их проблему.
Повторяя свою третью реакцию себе под нос, я тупо сел на скамейке и стал наблюдать за тем, как двое каких-то ужратых, судя по всему, местных мужичков выясняли между собой, зачем им нужно или почему не нужно идти сейчас к Зинке, и у каждого, кстати, были какие-то свои достаточно серьезные аргументы, в то время как третий чувак рядом с ними был занят выполнением более примитивной задачи – как бы так ровно удержаться на ногах и не упасть рожей в лужу грязи с топливной пленкой на поверхности.
Через некоторое время ко мне подошел какой-то парень и спросил:
– Квартира нужна? Ну, место, где переночевать.
Я задумался.
– Чо за квартира?
– Двухкомнатная. Там уже шесть человек тусуются, ты седьмой будешь если что.
– Шесть человек? – переспросил я.
– Да. Ну, там место-то есть, где поспать. Там мебели много. Квартира сама большая. Кухня тоже просторная. И там еще черный ход есть – в нем тоже кушетка стоит. Так что нормально. Цена приемлемая.
Я поводил выпученными глазами по асфальту.
– Автобус должен пойти в город, я его жду, – ответил я.
– Ну, я понял, – произнес парень, – Но он может и не уйти седня. Короче, у нас тут бывает такое. Так что смотри. Подумай. Давай я тебе телефончик оставлю. А с гостиницей у нас тут тоже туговато.
На всякий случай я взял визитку с номером телефона, удивляясь тому, что мне дали… хм… да, именно визитку с номером телефона.
Успокаивая себя и периодически повторяя себе под нос свою четвертую реакцию, я проторчал на автовокзале около трех часов, пока, наконец, не осознал, что время суток уже потихоньку приближается к ночи, а про автобус, который последним рейсом должен был ехать в город, до сих пор мне ничего хорошего сказать не могут.
Я поговорил с теми, кто был на этом рейсе и так же тусовался сейчас здесь неподалеку. Выяснилось, что водила тупо отказался ехать по каким-то своим причинам, и все. Замену ему так до сих пор найти и не могут. И скорее всего уже не найдут, и мне в результате так и придется провести ночь в этом городе. А вот с утра якобы уже все должно быть нормально.
– Твою ж мать! – было моей пятой реакцией.
Так же я выяснил, что половина людей с этого рейса ночуют у своих родственников. Остальные – как придется. А с гостиницей здесь сегодня действительно вряд ли что-то хорошее может получиться.
– Вот пипец, – устало произнес я, и через какое-то время пошел дождь. Я никогда еще так не радовался теплой погоде как в этот вечер. По крайней мере, эта теплая погода даже при проливном дожде давала мне надежду на то, что я не замерзну.
Еще через некоторое время снова подошел тот парень, почему-то без зонтика, и, втягивая голову поглубже в воротник куртки, заново спросил меня о ночлеге. Я подумал… Подумал… Подумал, сдувая с носа капли воды, льющиеся с моего лба, и решил согласиться. В конце концов – в случае чего, не стал бы он мне говорить, что в двухкомнатной квартире я буду седьмым, да и визитка произвела на меня впечатление. Если только он не слишком прошареный, этот парень.
На всякий случай я нащупал ножик, находящийся у меня в кармане, и побрел с этим парнем под усиливающимся дождем по каким-то неизвестным мне узким улицам.
Итак, я пришел на квартиру. Там действительно оказалось шесть человек. Правда, в самой квартире в настоящее время было только четверо. Я посмотрел на этих четырех – в общем-то, они действительно казались людьми, которые остановились здесь переночевать. Два парня и две девушки – совершенно разные, из разных социальных слоев, занимающиеся разного рода деятельностью. Мы познакомились. Немного поболтали. Выяснили друг у друга, кто чем занимается. Трое из них – были знакомы между собой. Это были две девушки – Марина и Ольга, и парень Виталий. Я так понял, что они уже не первый раз останавливались на этой квартире, видимо, ездили туда-сюда постоянно, и чувствовали себя здесь свободно. Еще один парень – Гоша, здоровенный такой, накачанный, с колумбийской бородкой, был в этой квартире впервые, но уже успел познакомиться со всеми. Еще двое – парень с девчонкой, куда-то на время вышли.
Владимир – так звали того паренька, который меня сюда привел – показал мне квартиру и объяснил некоторые моменты. Квартира, кстати, оказалась хорошо обставленной, что меня сильно удивило, еще за что я прикололся – на и вправду большой продолговатой кухне, в конце которой стояли два маленьких кресла – рядом с холодильником, который в свою очередь стоял рядом с дверью, красовался автомат с газированной водой. Вот это была жесть. Сама квартира, как я уже заметил, была довольно не плохо обставлена и казалась очень уютной, и, я так понял, Владимир развивал свой бизнес и продвигал ее уже как какой-то бренд. В ней действительно было удобно, и у Владимира были уже свои постоянные клиенты. Вот почему тот парень Виталий и две девушки – Марина с Олей – были знакомы.
Черный ход, который представлял из себя какую-то отдельную комнату с выходом, был очень странным местом, но мне понравился, и я решил именно там кинуть свои усталые промокшие кости.
Я познакомился с теми четырьмя постояльцами, которые сейчас находились в этой квартире, и сразу же определил, что кое-кто из них уже успел хряпнуть немного пивка. “Как бы они все тут не пережрались и не перемочили друг друга”, – возникла у меня в голове мысль. Такая вероятность, как мне казалось, вырисовывалась вполне достойной, чтобы ее принимать в расчет ситуации.
Мы посидели впятером, поговорили за всякую посредственную шнягу, я про себя отметил, что Оля – блондинка, с трудноопределимым социальным статусом, не опойка какая-то подзаборная, возможно с каким-то высшим образованием, но в то же время явно не утруждающая себя деликатными манерами, грубоватая и достаточно много курящая – вот эта самая Оля как-то так странно на меня смотрела с каким-то ехидством, и я понял, что она уже явно хряпнула пивка. Хотя, не смотря на все это она казалась привлекательной. Я хотел в самом начале абстрагироваться от всех у себя в… то ли черный ход это был, то ли комната отдельная, то ли вторая прихожая… ага, альтернативная прихожая, ну да… в общем мне не дали там спокойно укрыться от всех и вся.
Вскоре Оля с Мариной (эта девушка мне показалась значительно более приличной) и Гошей пошли в магазин. Владимир, хозяин квартиры, ушел вместе с ними, и, я так понял, теперь уже насовсем.
Напоследок он сказал Виталию что-то вроде:
– Молока я седня не купил – так что… – и ушел.
Мы остались вдвоем с Виталием.
Вот этот чувак мне сразу не понравился. Он был какой-то уж слишком понторылый. Да, стильный, хорошо одетый, видно, что не плохо зарабатывающий, но его понторылость меня немного высаживала.
Я опять хотел уйти к себе в… свою альтернативную прихожую, являющуюся в общем-то черным ходом, но Виталий позвал меня на кухню.
– Пойдем туда покурим, – предложил он.
Ну-ну.
Мы прошли на кухню.
Виталий открыл холодильник, согнувшись, залез туда с головой – скрывшись за дверцей так, что из-за нее выглядывал только натянутый на его пятую точку карман его синих джинсов – и, что-то прокряхтев, выбрался обратно из под морозильной камеры с бумажным пакетом шоколадного молока в правой руке.
– Хорошо, что Владимир молока купил, – произнес Виталий, вскрывая пакет руками, разрывая пальцами его оттопыривающиеся концы.
Он уже сделал один большой глоток и собирался совершить второй, как в этот момент я вдруг вспомнил что-то из прощальной речи Владимира и неуверенно произнес:
– А по-моему он сказал что-то вроде как… как раз его-то он и не купил.
Виталий все же успел совершить второй, еще больший, чем первый, глоток, но потом остановился и как-то странно на меня посмотрел.
– Разве? – спросил он удивленно и как-то немного напугано.
– Да, – ответил я, – По-моему, вот… когда ты спросил его – он ответил что “Вот молока, к сожалению, сегодня нет”.
– Чо ты меня путаешь, – растерянно произнес Виталий, и поспешил открыть дверцу холодильника.
Я зашел с другой стороны.
– Верхняя полка – это общие продукты, – сказал я, – Так?
– Да, все правильно, – ответил Виталий – Это продукты, которые остались от… прошлых постояльцев, либо которые он сам иногда докупает.
Виталий выпрямился.
– Слушай… косяк… – произнес он, – Я ведь молоко-то взял не с верхней полки.
– А с какой? – спросил я в свою очередь.
Он посмотрел на меня.
– Со второй.
Виталий отодвинул йогурты с бумажки, которую он, видимо, только сейчас заметил – и на которой, кстати, как оказалось после йогуртов, крупными буквами было написано “Марина”.
– Это Маринина полка. Это ее молоко, – произнес Виталий.
Он закрыл холодильник и посмотрел на вскрытый коричневый пакет шоколадного молока, который держал в руках.
– П&#%$ц.
Виталий был явно сильно озадачен.
Я приподнял одну бровь, стараясь при этом не улыбаться.
Какая же неловкая ситуация. Но какая забавная.
– И чо теперь делать? – Виталий посмотрел на меня.
Я пожал плечами.
Наступила пауза.
– Слушай, не говори никому, – сказал Виталий, – Я завтра утром пораньше схожу в магазин, куплю ей это молоко.
Я задумался.
– А сейчас нельзя сходить, купить? – спросил я, но так, чтобы это не звучало как упрек.
– А где ты сейчас купишь? Здесь нет круглосуточных, – ответил Виталий.
– А они все куда ушли?
– Дак они-то за сигаретами в киоск пошли.
– А-а-а-а.
– Так что, сейчас уже нигде не купить.
– Ну, понятно.
Я покачал головой.
– Ты только ей не говори, ладно.
– А, думаешь, она не заметит? – спросил я, как будто просто рассматривал один из возможных вариантов, – Если она кипишь поднимет? Начнет спрашивать всех?
– А она здесь еще минимум два дня будет куковать, – ответил Виталий, – Может, она на утро его себе купила. Да, наверное, так и есть. Утром любит молоко пить. Чо? Тем более, сейчас ночь уже. Ночью девчонки, вообще, обычно не едят. Им надо фигуру беречь. Так что ей до утра в холодильнике делать нечего.
– У-у-ум, – я понимающе закивал головой.
– В общем, я завтра утром пораньше встану и схожу куплю ей это долбанное молоко. Она даже ничего и не заметит, – заключил Виталий.
Я приподнял брови.
– А может, проще будет сказать ей? – решился предложить я.
– Ты чо, с ума сошел? Она меня убьет тогда. Мне, вообще, тогда не жить. Я у нее уже однажды пакет чипсов вскрыл. Тоже по ошибке.
– А-а-а-а. Ну, тогда да. Тогда понятно.
Если это уже не в первый раз, то тогда я действительно не хотел бы оказаться на месте Виталия.
– Ты только ей не говори, – снова попросил Виталий, – Пусть она ничего не знает лучше.
Я состроил гримасу, как будто бы не знал что ответить – я действительно не знал, что ответить – и мы с Виталием молча прислонились каждый к своей стене, рядом с которыми стояли.
– Слушай, надо допивать это молоко, пока они не пришли, – опомнился Виталий.
Я улыбнулся и кивнул головой в знак согласия.
– Ты будешь? – предложил он мне.
– Не-не, спасибо. Я не пью молоко, – ответил я. “А даже если бы и пил, все равно не стал бы”, – подумал я про себя.
– Не пьешь молоко? – удивился Виталий, – Как так? Первый раз встречаю человека, который не любит молоко.
– Ну, такой вот я.
Виталий поспешил допить свое – а точнее, не совсем свое – молоко, а затем сходил через черный ход на улицу и выкинул пакет в мусорный ящик. Оставалось только надеяться, что Марина не будет рыться в этом ящике по каким-то причинам, и еще до утра не полезет в холодильник. А еще – что она завтра утром не проснется раньше, чем Виталий успеет купить ей другой пакет молока. А еще – что в магазине окажется молоко именно в твердых бумажных пакетах. А еще – что в магазине окажется молоко в твердых бумажных пакетах именно с шоколадным вкусом. А еще – что Марина не заметит в результате подмены. А еще – что Виталий помнил, на каком конкретно месте на полке в холодильнике стоял старый пакет с молоком, а Марина нет. И, вообще-то, еще много чего оставалось, на что можно было надеяться – если Виталий не хотел чтобы об этом случае кто-то узнал.

Автор -
Дата добавления - в
perfilievДата: Вторник, 24.01.2012, 15:06 | Сообщение # 128
Поселенец
Группа: Островитянин
Сообщений: 135
Награды: 0
Репутация: 3
Статус: Offline
В скором времени из магазина вернулся весь остальной тусняк. Это были Гоша с Мариной и Ольгой – те, с кем я уже успел познакомиться, и какой-то Стас с еще какой-то девушкой, имени которой я пока не знал. Естественно, что кроме запаха улицы и своей, пропахшей потом и промокшей под дождем, одежды, они притащили с собой еще и ящик пива и, такое чувство, что не собирались оставлять его до утра.
Пока они все копошились в прихожей, а затем культурно организовывали место для небольшой попойки, по разговорам и некоторым другим моментам общения я уже успел составить для себя определенное представление об этих людях, с которыми мне приходилось провести целую ночь в одной квартире.
Гоша – как я понял, раньше служил в спецназе, был что-то вроде инструктора по рукопашному бою. Его накачанные руки и наколки на этих руках придавали ему еще более грозный вид, но почему-то успокаивали. Чем он занимался на данный момент времени, я так и не понял.
Стас – был, вроде, нормальный парень, немного смахивал по типу на Виталия, но как человек мне нравился больше. Его я пока толком узнать не успел.
Еще меньше я успел узнать девушку, имя которой мне так и не было до сих пор известно. Не смотря на это, она мне почему-то сразу понравилась. Тем более, она отказалась от пива, что вызвало у меня некоторую долю уважения – как девушки. Вдвоем со Стасом и, как я понял, исключительно по инициативе Стаса, они уселись на кресла в конце кухни, и немного абстрагировались от всех остальных.
Марина – девушка спокойная и вполне милая, но довольно властная – это выдавало ее манера общения. Кроме того, она выглядела очень уставшей, и поэтому казалась еще более деловой.
И, наконец, Ольга. Достаточно грубая, но при этом, как ни странно, привлекательная. Она единственная из всех трех девчонок курила. Она производила впечатление той, которая будет грубить ровно до того момента, пока ты ее не разжалобишь и не заставишь плакать – а потом сама откроет тебе душу или, наоборот, сядет рядом и будет вытирать твои сопли своим же платком, в зависимости от ситуации.
Ну, и конечно же, этот покемон – Виталий. Почему покемон? – потому что покемон. Как впоследствии и подтвердилось.
В общем, все они, так или иначе, расползлись по кухне. Кто-то сел за стол. Меня пригласили за этот же самый стол. Поставили на него же несколько бутылок пива и два небольших пакета сока – видимо для той самой девушки, имени которой я не знал.
Я сидел некоторое время, наблюдая за людьми, окружавшими меня, и за их общением между собой. Потом я обратил внимание на то, что на меня кто-то пристально смотрит. Это оказалась Ольга – она практически сидела на кухонном гарнитуре, попой упираясь в край стола, и курила.
Она улыбнулась и сквозь множество голосов, звучащих на кухне, произнесла:
– У тебя ирокез, как у Чингачкгука.
Странно, но в этот момент она выглядела привлекательно.
Я немного прифигел от такого нагловатого выпада в мою сторону и подумал, решилась бы она на это, если бы была более трезвой.
– Ты была знакома с Чингачкгуком? – так же сквозь множество голосов ответил я, – И сколько раз ты с ним была знакома?
Ольга выпустила дым, взяв небольшую паузу, не зная, что бы еще сказать. Но почему-то улыбка сошла с ее лица.
– А тебя это как-то волнует?
– Меня? – я усмехнулся, – Да меня здесь, вообще, ничего не волнует.
Множественное клокотание голосов на кухне неожиданно стихло.
Очень содержательная получилась беседа.
Все как-то удивленно посмотрели на нас с Ольгой. Видимо, всем показалось странно, что между нами вообще завязался какой-то – пусть и примитивно-агрессивный – но диалог. Через секунду клокотание голосов возобновилось.
Я продолжал сидеть и слушать эти разговоры этих окружающих меня людей.
Через некоторое время мне, естественно, предложили, забухать вместе со всеми, я, естественно, отказался, что, естественно, не осталось незамеченным. Хотя, впрочем, никто, кроме Ольги и Виталия, и внимания-то даже никакого на это не обратил. А Гоша даже предложил мне сока, что меня сильно порадовало.
Виталия, видимо, не устраивало, что я не пью не только молоко, но и пиво, и он все же попытался меня уломать, сказав что-то вроде “угощаем же, чо как девица ломаешься”. Мне почему-то захотелось попросить его ответить за “девицу”, но я просто помотал головой и отмахался руками.
Ольга фыркнула что-то вроде “типа, печень бережешь”, что звучало то ли как вопрос, то ли как не понятно что. Я точно так же – не понятно как, из-за плеча буркнув – ответил ей что-то вроде “типа, да, типа, берегу”.
Виталий, который, такое чувство, что жил в какой-то своей реальности, не отображая ни происходящих вокруг событий, ни произнесенных вопросов, ни озвученных на них ответов – все же решил до меня докопаться:
– А по каким причинам: со здоровьем проблемы, или по религиозным соображениям? Или ты, может, профессиональный спортсмен?
Вот он момент наивысшего напряжения мыслительного процесса и принятия решения в экстремальной ситуации.
Я оценил обстановку и тщательно продумал свой ответ. Передо мной в голове как будто быстренько прокрутились графики и диаграммы с анализом ситуации и расчетом всех возможных последствий абсолютно каждого конкретного слова и всей фразы в общем – тем более для меня удивительно было то, что я произнес, потому что по каким-то непонятным мне причинам, я, как полный идиот, сказал в результате:
– По религиозным соображениям.
Все. Это был крах отдела аналитического прогнозирования и показатель полной несостоятельности системы безопасности и конспирации.
– По религиозным соображениям? – переспросил кто-то. А еще кто-то где-то усмехнулся.
Я почувствовал на себе множество удивленных взглядов.
“Как я мог такое допустить?”
– Ты, что буддист?
– Или мусульманин?
– Ни то, ни другое, – ответил я, улыбнувшись.
“Да что ж это такое?!”
– То есть христианин?
– Да почему сразу…
– Да, – ответил я, – прервав чью-то нить рассуждений.
– …Христианин, – чья-то нить рассуждений закончилась.
“Ну, как так-то, блин?!!”
– Еще один, – произнес кто-то.
– Еще один придурок, – тихо произнес Виталий.
Я надменным взглядом посмотрел на него, немного наклонив голову. Про себя я подумал, чем бы мне лучше долбануть по этой маленькой голове с печатью “менеджер” на лбу – чем бы мне лучше по ней долбануть, микроволновкой, до которой нужно идти через всю кухню, или стулом, на котором я сидел.
Такое чувство, что Виталий неожиданно для себя прочитал мои мысли.
– То есть ты монах? – произнес кто-то.
– Чёёё?
– Что пристали к человеку? – это был явно женский голос.
– Пай-мальчик? – и это, к сожалению, тоже, но другой.
Я знал, кто это сказал, но наигранно начал взглядом искать что-то на кухне, и, в результате остановившись на Ольге, оглядел ее с ног до головы, и, немного поморщившись, отвернулся.
– У нас тут просто были уже небольшие споры на эту тему, – произнес кто-то.
– Н-да? И кто победил? – спросил я.
Кажется, этот вопрос ввел почему-то всех в ступор.
– Да…
– Ну, вроде, как…
– Да никто…
– В общем-то…
Наступила небольшая пауза.
– И чо, ты ведешь здоровый образ жизни? – это снова была Ольга.
Я задумался.
– Ну, что-то в этом роде, – произнес я, усмехнувшись и посмотрев искоса в сторону этой злобной девочки с наличием явных признаков чрезмерной гордости как способа собственной подачи перед окружающими.
– Да мне кажется это просто понты, – сказал Виталий, затянувшись.
Я посмотрел и на Виталия.
Мне почему-то захотелось обратиться к Марине со словами “Марина, а знаешь, Виталий, кстати, твое молоко выпил”. Но я, конечно же, не стал этого делать, а вместо этого ответил Виталию:
– Я знаю одного пастора одной о-о-очень маленькой церкви в одном маленьком городке. Он когда свою церковь открывал, к нему какие-то местные отморозки подвалили. Ну, видимо, им чо-то не понравилось. Может, решили, что это как-то их личную власть в этом городке подорвет, или еще что-нибудь. Попросили его вежливо убраться. Он естественно, как практически любой пастор, не согласился. Тогда они поймали его сына подростка, избили его… и распяли. Прибили его руки гвоздями к забору. И оставили в таком положении. И этот пастор потом сам лично снимал с забора своего сына, выдирая гвозди из его запястий… и из забора.
Я остановился и после небольшой паузы продолжил:
– Так вот, это для таких как ты, для которых его религия всего лишь продолжение государственной политики, а вера просто продолжение отечественных традиций и патриотизма – вот для таких как ты вера, да, может быть просто, как понты какие-то. А для меня – это моя жизнь.
Виталий усмехнулся.
– Ужас какой, – произнес кто-то – Гвоздями к забору прибить. Изверги.
– А я другую историю знаю, – отозвался Гоша из угла кухни, открывая холодильник.
– Ой, нет, не надо! – отрезала Марина, махнув рукой и поморщившись, – Щас начнется тут.
– Ладно, я тебе потом расскажу, – хихикнул Гоша.
– То есть ты не просто верующий. Ты религиозный фанатик, – с усмешкой как бы спросила Ольга.
Я цыкнул языком, улыбнулся и покачал головой.
– Религиозный фанатик, – с иронией произнес я, повторяя фразу.
– Да, ладно. Щас это модно. Щас все в Бога верят, – сказал Виталий, выпуская дым сложившимися трубочкой губами.
– Модно? – с легким наигранным удивлением переспросил я и пожал плечами, – А-а-а… я не знал. Видимо, я отстал от моды. Это по каналу MTV сказали, что это модно? А… Тимати, наверное, сказал, что это модно, да? Нет?
Главное – никакой агрессии. Побольше растерянности и спокойствия. Как будто бы ты слегка этим озадачен.
Виталий улыбнулся.
– Ну, это лучше, чем фанатизм. Самое главное, чтобы это никому не приносило зла.
– Абсолютно согласен – лучше. Но вера к этому и не призывает.
Виталий снова медленно выпустил губами дым.
– А как же крестовые походы? – произнес он.
Я устало вздохнул и произнес заученную годами фразу:
– Крестовые походы стали возможны только потому, что люди не знали своей религии, в которую они верили, и не хотели ничего понимать – не стремились к истине, а лишь действовали на основе своих желаний. Это было огромнейшей ошибкой – грубейшей. Крестовые походы полностью противоречат христианскому учению.
“Может, в дальнейшем, что б лишний раз не напрягаться, просто записать это на диктофон, и таскать с собой повсюду, включая запись при необходимости”, – подумал я… А чо, идея…
– Но люди всегда действуют лишь на основе своих желаний, – ответил Виталий как будто это была единственная фраза, которую он услышал.
– Почти так, но не совсем. Существует также расчет. Ты ведь не хочешь чистить зубы, когда встаешь утром. Но ты рассчитываешь ситуацию и в результате делаешь это.
Виталий затянулся и после небольшой паузы спросил:
– На основании какого расчета, интересно, люди верят в Бога?
Я усмехнулся. Это было настолько очевидно.
– Люди не хотят попасть в ад.
– Не-е-е, – покачал головой Виталий, – Не знаю.
– Люди верят на основании своих чувств, а не из расчета, – неожиданно сказал Гоша, вытаскивая из холодильника замороженную пиццу.
– А ада, вообще, никто еще не видел, – послышалась другая реплика.
– Люди верят, потому что у них есть в этом потребность, – вдруг кто-то произнес.
Я удивленно обернулся. Кто? Кто это был? Кто это сказал? Кто бы это не был, но, самое интересное, что он был прав.
– Люди верят, потому что им нужно во что-то верить, – снова отозвался Гоша из угла кухни, открывая микроволновку.
– А, может, они верят, потому что хотят найти истину? – сказала та самая девушка, имени которой я еще не знал. Она вышла от куда-то справа сзади.
– А что есть истина? – крикнул еще кто-то из другого угла кухни.
“Оооой, чо тут начинается!” – подумал я
– А мне не нужна истина, – произнес Виталий.
Я улыбнулся. Меня немного даже позабавила его реплика.
– Это ты сейчас так думаешь, – сказал я, – А когда ты будешь покупать йогурт в магазине – тебе не нужна будет истина – какой у него срок годности – да? А когда ты на работу устраиваешься – тебе не нужно знать, сколько тебе будут платить, да – тебе не нужна истина? И когда ты в незнакомом городе, тебе не нужно знать, какой автобус идет до запердяевского района, да? Тебе истина не нужна?
– А причем тут это?
– А при том, что человек всегда поступает, исходя из имеющейся у него информации. Истина – это всего лишь достоверная информация.
– Ну, так-то, да – произнес Гоша, усмехнувшись, подойдя поближе с разогретой пиццей.
– Чо “да”? Причем тут это, вообще, я не понял? – отозвался снова кто-то сзади меня.
– А вот скажите тогда мне – истина одна? – выкрикнул кто-то еще.
И вот тут началось то, что обычно начинается при обсуждении подобных тем.
– Истина абсолютна.
– Истина относительна, как и все в этом мире.
– Тебя этому Фрейд научил?
– Нет, Эйнштейн.
– Да причем тут, вообще, Эйнштейн? Теория относительности говорит о…
– Да причем тут, вообще, теория относительности?
– Да при чем тут, вообще, истина?
– Религия – это просто способ выживания.
– Базару ноль, – согласился кто-то.
– Да причем тут это! Человек верит потому, что у него есть потребность в Боге! – возразила та самая девушка, имени которой я еще не знал.
– Человек верит потому, что у него есть потребность в вере, – осадил кто-то.
– Ха-ха-ха…
– Дело не только в этом. Религия – это еще и часть системы контроля в обществе.
– Религия не проповедует контроль!
– А я верю, что красота спасет мир.
– Как это не проповедует!? Религия стремится к контролю за поведением человека.
– Ничего подобного!
– Все правильно – кто сильнее, тот и прав.
– Ты слишком узко понимаешь религию.
– А чо тут мудрить-то?
– Да, вот так люди все и упрощают.
– Да, все-таки, наверное, нет ничего страшнее религиозного фанатизма.
– А жизнь, вообще, очень простая штука.
– Да причем тут фанатизм-то!
– Ну, ты согрел пиццу?
– Все, что вы говорите – это очень поверхностно.
– Да, вон я ее уже вытащил.
– Даже Ницше говорил, что справедливо говорить о смысле жизни, только если допустить существование Бога, – заметил кто-то.
– Да ты почитай Ницше – он таким уродом был, фашист какой-то!
– Эй, чувак! Ницше великий философ. Не наезжай.
– Да козлина он, а не великий философ!
– Чо вы спорите – любая религия ведет к Богу и к истине.
– Не любая!
– Начинается, – протянула Ольга, снова доставая из своей сумочки сигареты, – Люди верят просто потому, что хотят верить. Они не знают истины.
– Они хотя бы стремятся ее найти.
– Ну и толку-то. Лучше бы деньги зарабатывали.
– Да причем тут, вообще, деньги!
– Деньги правят миром!
– Ты сам подумал, вообще, чо сморозил.
– Я-то подумал.
– Короче, я не знаю, чо там сказал этот Ницше, но я верю, что…
– П$!&ец, какая лажа, – спокойно произнес Виталий, кидая окурок в консервную банку.
Честно говоря, я был рад, что мне удалось загаситься и избежать этого спора. “Пускай они теперь сами спорят между собой, – подумал я, – А мне можно уйти, оставив их наедине со своими монологами”.
Хнмм… м-мда… Зря я так подумал.
– Ну а ты-то что скажешь? – обратился ко мне Виталий.
– Я?... А что я? Что я должен сказать? – удивился я.
В этот самый момент у Ольги, которая только-только оторвалась от сигареты и попыталась обратиться в мою сторону, желая что-то сказать, уже даже открыла рот, из которого лениво выходили клубы табачного дыма, но – у нее зазвонил телефон. Она вытащила его из сумки и пошла разговаривать в комнату. Кроме того, еще двое ртов оказались заняты пережевыванием пиццы. Поэтому на кухне стало как-то так очень тихо.
Виталий достал зажигалку, вытащил из пачки, лежащей на столе, одну сигарету и снова закурил.

Виталий был типичный менеджер, который стремился к карьерному росту и хотел получить – старшего менеджера. То есть не все, конечно, люди одной и той же профессии на одно лицо, но есть определенные среднестатистические характеристики, которыми должен обладать человек, выбирающий для себя тот или иной вид деятельности, даже на время. Существуют среднестатистические инженеры, преподаватели, врачи, рабочие, ученые… менеджеры. Потому что обычно все-таки человек, занимающийся той или иной работой, обладает определенным типом мышления и набором качеств – необходимых для этой работы. А впоследствии еще и приобретает другие необходимые качества. Это из разряда “сознание-бытие формируют друг друга”.
Виталий был типичным менеджером, который в своей работе больше всего был озабочен тем, как бы грамотнее впарить наиболее некачественный товар и срубить на этом как можно больше бабосов с наименьшими для себя и для компании последствиями. Это человек, с которым даже при желании очень сложно поругаться, если ты являешься его клиентом – который до последнего момента будет проявлять к тебе внешнее уважение и спокойно выслушивать все твои претензии, не обращая внимание на твой крик, представляя при этом где-то в глубинах своего сознания, как и с каким смаком он будет крошить тебе голову битой в последний день перед своим увольнением с работы. Он будет отстраненно и с абсолютно безэмоциональным выражением лица слушать, как ты объясняешь ему, что эта “долбанная сим-карта не вставляется в этот долбанный телефон” – и при этом будет рисовать у себя в мозгу картину, в которой он засовывает множество телефонов этой самой марки тебе в анальный проход, в ноздри, в уши, пихает в глотку, а сим-карту без анестезии вшивает тебе поглубже в левую ягодицу, предусмотрительно записывая все твои стоны и крики на микрофон, чтобы потом дома слушать это в качестве успокаивающей музыки. И при всем при этом, невероятными усилиями воли контролируя движение своих губ, он постоянно будет прокручивать в голове одну и ту же мысль: “Не улыбаться. Только не улыбаться. Ни в коем случае не улыбаться. – терпи”.
Виталий обладал большинством необходимых качеств для этой работы. При всем этом, измеряя качество жизни исключительно количеством бабла и положением в обществе, он в общем-то не был злым человеком и вполне даже принимал какие-то идеи добра и зла, любви и справедливости, честности и предательства, понимая, что без них, ну уж, как-то вот, ну… ну совсем уж, ну вот, как-то уж… ну, нельзя… ну, как-то, вот ну… совсем вот… ну, нельзя, же… ну… нельзя же… так… как-то вот, ну, совсем уж… ведь.
 
СообщениеВ скором времени из магазина вернулся весь остальной тусняк. Это были Гоша с Мариной и Ольгой – те, с кем я уже успел познакомиться, и какой-то Стас с еще какой-то девушкой, имени которой я пока не знал. Естественно, что кроме запаха улицы и своей, пропахшей потом и промокшей под дождем, одежды, они притащили с собой еще и ящик пива и, такое чувство, что не собирались оставлять его до утра.
Пока они все копошились в прихожей, а затем культурно организовывали место для небольшой попойки, по разговорам и некоторым другим моментам общения я уже успел составить для себя определенное представление об этих людях, с которыми мне приходилось провести целую ночь в одной квартире.
Гоша – как я понял, раньше служил в спецназе, был что-то вроде инструктора по рукопашному бою. Его накачанные руки и наколки на этих руках придавали ему еще более грозный вид, но почему-то успокаивали. Чем он занимался на данный момент времени, я так и не понял.
Стас – был, вроде, нормальный парень, немного смахивал по типу на Виталия, но как человек мне нравился больше. Его я пока толком узнать не успел.
Еще меньше я успел узнать девушку, имя которой мне так и не было до сих пор известно. Не смотря на это, она мне почему-то сразу понравилась. Тем более, она отказалась от пива, что вызвало у меня некоторую долю уважения – как девушки. Вдвоем со Стасом и, как я понял, исключительно по инициативе Стаса, они уселись на кресла в конце кухни, и немного абстрагировались от всех остальных.
Марина – девушка спокойная и вполне милая, но довольно властная – это выдавало ее манера общения. Кроме того, она выглядела очень уставшей, и поэтому казалась еще более деловой.
И, наконец, Ольга. Достаточно грубая, но при этом, как ни странно, привлекательная. Она единственная из всех трех девчонок курила. Она производила впечатление той, которая будет грубить ровно до того момента, пока ты ее не разжалобишь и не заставишь плакать – а потом сама откроет тебе душу или, наоборот, сядет рядом и будет вытирать твои сопли своим же платком, в зависимости от ситуации.
Ну, и конечно же, этот покемон – Виталий. Почему покемон? – потому что покемон. Как впоследствии и подтвердилось.
В общем, все они, так или иначе, расползлись по кухне. Кто-то сел за стол. Меня пригласили за этот же самый стол. Поставили на него же несколько бутылок пива и два небольших пакета сока – видимо для той самой девушки, имени которой я не знал.
Я сидел некоторое время, наблюдая за людьми, окружавшими меня, и за их общением между собой. Потом я обратил внимание на то, что на меня кто-то пристально смотрит. Это оказалась Ольга – она практически сидела на кухонном гарнитуре, попой упираясь в край стола, и курила.
Она улыбнулась и сквозь множество голосов, звучащих на кухне, произнесла:
– У тебя ирокез, как у Чингачкгука.
Странно, но в этот момент она выглядела привлекательно.
Я немного прифигел от такого нагловатого выпада в мою сторону и подумал, решилась бы она на это, если бы была более трезвой.
– Ты была знакома с Чингачкгуком? – так же сквозь множество голосов ответил я, – И сколько раз ты с ним была знакома?
Ольга выпустила дым, взяв небольшую паузу, не зная, что бы еще сказать. Но почему-то улыбка сошла с ее лица.
– А тебя это как-то волнует?
– Меня? – я усмехнулся, – Да меня здесь, вообще, ничего не волнует.
Множественное клокотание голосов на кухне неожиданно стихло.
Очень содержательная получилась беседа.
Все как-то удивленно посмотрели на нас с Ольгой. Видимо, всем показалось странно, что между нами вообще завязался какой-то – пусть и примитивно-агрессивный – но диалог. Через секунду клокотание голосов возобновилось.
Я продолжал сидеть и слушать эти разговоры этих окружающих меня людей.
Через некоторое время мне, естественно, предложили, забухать вместе со всеми, я, естественно, отказался, что, естественно, не осталось незамеченным. Хотя, впрочем, никто, кроме Ольги и Виталия, и внимания-то даже никакого на это не обратил. А Гоша даже предложил мне сока, что меня сильно порадовало.
Виталия, видимо, не устраивало, что я не пью не только молоко, но и пиво, и он все же попытался меня уломать, сказав что-то вроде “угощаем же, чо как девица ломаешься”. Мне почему-то захотелось попросить его ответить за “девицу”, но я просто помотал головой и отмахался руками.
Ольга фыркнула что-то вроде “типа, печень бережешь”, что звучало то ли как вопрос, то ли как не понятно что. Я точно так же – не понятно как, из-за плеча буркнув – ответил ей что-то вроде “типа, да, типа, берегу”.
Виталий, который, такое чувство, что жил в какой-то своей реальности, не отображая ни происходящих вокруг событий, ни произнесенных вопросов, ни озвученных на них ответов – все же решил до меня докопаться:
– А по каким причинам: со здоровьем проблемы, или по религиозным соображениям? Или ты, может, профессиональный спортсмен?
Вот он момент наивысшего напряжения мыслительного процесса и принятия решения в экстремальной ситуации.
Я оценил обстановку и тщательно продумал свой ответ. Передо мной в голове как будто быстренько прокрутились графики и диаграммы с анализом ситуации и расчетом всех возможных последствий абсолютно каждого конкретного слова и всей фразы в общем – тем более для меня удивительно было то, что я произнес, потому что по каким-то непонятным мне причинам, я, как полный идиот, сказал в результате:
– По религиозным соображениям.
Все. Это был крах отдела аналитического прогнозирования и показатель полной несостоятельности системы безопасности и конспирации.
– По религиозным соображениям? – переспросил кто-то. А еще кто-то где-то усмехнулся.
Я почувствовал на себе множество удивленных взглядов.
“Как я мог такое допустить?”
– Ты, что буддист?
– Или мусульманин?
– Ни то, ни другое, – ответил я, улыбнувшись.
“Да что ж это такое?!”
– То есть христианин?
– Да почему сразу…
– Да, – ответил я, – прервав чью-то нить рассуждений.
– …Христианин, – чья-то нить рассуждений закончилась.
“Ну, как так-то, блин?!!”
– Еще один, – произнес кто-то.
– Еще один придурок, – тихо произнес Виталий.
Я надменным взглядом посмотрел на него, немного наклонив голову. Про себя я подумал, чем бы мне лучше долбануть по этой маленькой голове с печатью “менеджер” на лбу – чем бы мне лучше по ней долбануть, микроволновкой, до которой нужно идти через всю кухню, или стулом, на котором я сидел.
Такое чувство, что Виталий неожиданно для себя прочитал мои мысли.
– То есть ты монах? – произнес кто-то.
– Чёёё?
– Что пристали к человеку? – это был явно женский голос.
– Пай-мальчик? – и это, к сожалению, тоже, но другой.
Я знал, кто это сказал, но наигранно начал взглядом искать что-то на кухне, и, в результате остановившись на Ольге, оглядел ее с ног до головы, и, немного поморщившись, отвернулся.
– У нас тут просто были уже небольшие споры на эту тему, – произнес кто-то.
– Н-да? И кто победил? – спросил я.
Кажется, этот вопрос ввел почему-то всех в ступор.
– Да…
– Ну, вроде, как…
– Да никто…
– В общем-то…
Наступила небольшая пауза.
– И чо, ты ведешь здоровый образ жизни? – это снова была Ольга.
Я задумался.
– Ну, что-то в этом роде, – произнес я, усмехнувшись и посмотрев искоса в сторону этой злобной девочки с наличием явных признаков чрезмерной гордости как способа собственной подачи перед окружающими.
– Да мне кажется это просто понты, – сказал Виталий, затянувшись.
Я посмотрел и на Виталия.
Мне почему-то захотелось обратиться к Марине со словами “Марина, а знаешь, Виталий, кстати, твое молоко выпил”. Но я, конечно же, не стал этого делать, а вместо этого ответил Виталию:
– Я знаю одного пастора одной о-о-очень маленькой церкви в одном маленьком городке. Он когда свою церковь открывал, к нему какие-то местные отморозки подвалили. Ну, видимо, им чо-то не понравилось. Может, решили, что это как-то их личную власть в этом городке подорвет, или еще что-нибудь. Попросили его вежливо убраться. Он естественно, как практически любой пастор, не согласился. Тогда они поймали его сына подростка, избили его… и распяли. Прибили его руки гвоздями к забору. И оставили в таком положении. И этот пастор потом сам лично снимал с забора своего сына, выдирая гвозди из его запястий… и из забора.
Я остановился и после небольшой паузы продолжил:
– Так вот, это для таких как ты, для которых его религия всего лишь продолжение государственной политики, а вера просто продолжение отечественных традиций и патриотизма – вот для таких как ты вера, да, может быть просто, как понты какие-то. А для меня – это моя жизнь.
Виталий усмехнулся.
– Ужас какой, – произнес кто-то – Гвоздями к забору прибить. Изверги.
– А я другую историю знаю, – отозвался Гоша из угла кухни, открывая холодильник.
– Ой, нет, не надо! – отрезала Марина, махнув рукой и поморщившись, – Щас начнется тут.
– Ладно, я тебе потом расскажу, – хихикнул Гоша.
– То есть ты не просто верующий. Ты религиозный фанатик, – с усмешкой как бы спросила Ольга.
Я цыкнул языком, улыбнулся и покачал головой.
– Религиозный фанатик, – с иронией произнес я, повторяя фразу.
– Да, ладно. Щас это модно. Щас все в Бога верят, – сказал Виталий, выпуская дым сложившимися трубочкой губами.
– Модно? – с легким наигранным удивлением переспросил я и пожал плечами, – А-а-а… я не знал. Видимо, я отстал от моды. Это по каналу MTV сказали, что это модно? А… Тимати, наверное, сказал, что это модно, да? Нет?
Главное – никакой агрессии. Побольше растерянности и спокойствия. Как будто бы ты слегка этим озадачен.
Виталий улыбнулся.
– Ну, это лучше, чем фанатизм. Самое главное, чтобы это никому не приносило зла.
– Абсолютно согласен – лучше. Но вера к этому и не призывает.
Виталий снова медленно выпустил губами дым.
– А как же крестовые походы? – произнес он.
Я устало вздохнул и произнес заученную годами фразу:
– Крестовые походы стали возможны только потому, что люди не знали своей религии, в которую они верили, и не хотели ничего понимать – не стремились к истине, а лишь действовали на основе своих желаний. Это было огромнейшей ошибкой – грубейшей. Крестовые походы полностью противоречат христианскому учению.
“Может, в дальнейшем, что б лишний раз не напрягаться, просто записать это на диктофон, и таскать с собой повсюду, включая запись при необходимости”, – подумал я… А чо, идея…
– Но люди всегда действуют лишь на основе своих желаний, – ответил Виталий как будто это была единственная фраза, которую он услышал.
– Почти так, но не совсем. Существует также расчет. Ты ведь не хочешь чистить зубы, когда встаешь утром. Но ты рассчитываешь ситуацию и в результате делаешь это.
Виталий затянулся и после небольшой паузы спросил:
– На основании какого расчета, интересно, люди верят в Бога?
Я усмехнулся. Это было настолько очевидно.
– Люди не хотят попасть в ад.
– Не-е-е, – покачал головой Виталий, – Не знаю.
– Люди верят на основании своих чувств, а не из расчета, – неожиданно сказал Гоша, вытаскивая из холодильника замороженную пиццу.
– А ада, вообще, никто еще не видел, – послышалась другая реплика.
– Люди верят, потому что у них есть в этом потребность, – вдруг кто-то произнес.
Я удивленно обернулся. Кто? Кто это был? Кто это сказал? Кто бы это не был, но, самое интересное, что он был прав.
– Люди верят, потому что им нужно во что-то верить, – снова отозвался Гоша из угла кухни, открывая микроволновку.
– А, может, они верят, потому что хотят найти истину? – сказала та самая девушка, имени которой я еще не знал. Она вышла от куда-то справа сзади.
– А что есть истина? – крикнул еще кто-то из другого угла кухни.
“Оооой, чо тут начинается!” – подумал я
– А мне не нужна истина, – произнес Виталий.
Я улыбнулся. Меня немного даже позабавила его реплика.
– Это ты сейчас так думаешь, – сказал я, – А когда ты будешь покупать йогурт в магазине – тебе не нужна будет истина – какой у него срок годности – да? А когда ты на работу устраиваешься – тебе не нужно знать, сколько тебе будут платить, да – тебе не нужна истина? И когда ты в незнакомом городе, тебе не нужно знать, какой автобус идет до запердяевского района, да? Тебе истина не нужна?
– А причем тут это?
– А при том, что человек всегда поступает, исходя из имеющейся у него информации. Истина – это всего лишь достоверная информация.
– Ну, так-то, да – произнес Гоша, усмехнувшись, подойдя поближе с разогретой пиццей.
– Чо “да”? Причем тут это, вообще, я не понял? – отозвался снова кто-то сзади меня.
– А вот скажите тогда мне – истина одна? – выкрикнул кто-то еще.
И вот тут началось то, что обычно начинается при обсуждении подобных тем.
– Истина абсолютна.
– Истина относительна, как и все в этом мире.
– Тебя этому Фрейд научил?
– Нет, Эйнштейн.
– Да причем тут, вообще, Эйнштейн? Теория относительности говорит о…
– Да причем тут, вообще, теория относительности?
– Да при чем тут, вообще, истина?
– Религия – это просто способ выживания.
– Базару ноль, – согласился кто-то.
– Да причем тут это! Человек верит потому, что у него есть потребность в Боге! – возразила та самая девушка, имени которой я еще не знал.
– Человек верит потому, что у него есть потребность в вере, – осадил кто-то.
– Ха-ха-ха…
– Дело не только в этом. Религия – это еще и часть системы контроля в обществе.
– Религия не проповедует контроль!
– А я верю, что красота спасет мир.
– Как это не проповедует!? Религия стремится к контролю за поведением человека.
– Ничего подобного!
– Все правильно – кто сильнее, тот и прав.
– Ты слишком узко понимаешь религию.
– А чо тут мудрить-то?
– Да, вот так люди все и упрощают.
– Да, все-таки, наверное, нет ничего страшнее религиозного фанатизма.
– А жизнь, вообще, очень простая штука.
– Да причем тут фанатизм-то!
– Ну, ты согрел пиццу?
– Все, что вы говорите – это очень поверхностно.
– Да, вон я ее уже вытащил.
– Даже Ницше говорил, что справедливо говорить о смысле жизни, только если допустить существование Бога, – заметил кто-то.
– Да ты почитай Ницше – он таким уродом был, фашист какой-то!
– Эй, чувак! Ницше великий философ. Не наезжай.
– Да козлина он, а не великий философ!
– Чо вы спорите – любая религия ведет к Богу и к истине.
– Не любая!
– Начинается, – протянула Ольга, снова доставая из своей сумочки сигареты, – Люди верят просто потому, что хотят верить. Они не знают истины.
– Они хотя бы стремятся ее найти.
– Ну и толку-то. Лучше бы деньги зарабатывали.
– Да причем тут, вообще, деньги!
– Деньги правят миром!
– Ты сам подумал, вообще, чо сморозил.
– Я-то подумал.
– Короче, я не знаю, чо там сказал этот Ницше, но я верю, что…
– П$!&ец, какая лажа, – спокойно произнес Виталий, кидая окурок в консервную банку.
Честно говоря, я был рад, что мне удалось загаситься и избежать этого спора. “Пускай они теперь сами спорят между собой, – подумал я, – А мне можно уйти, оставив их наедине со своими монологами”.
Хнмм… м-мда… Зря я так подумал.
– Ну а ты-то что скажешь? – обратился ко мне Виталий.
– Я?... А что я? Что я должен сказать? – удивился я.
В этот самый момент у Ольги, которая только-только оторвалась от сигареты и попыталась обратиться в мою сторону, желая что-то сказать, уже даже открыла рот, из которого лениво выходили клубы табачного дыма, но – у нее зазвонил телефон. Она вытащила его из сумки и пошла разговаривать в комнату. Кроме того, еще двое ртов оказались заняты пережевыванием пиццы. Поэтому на кухне стало как-то так очень тихо.
Виталий достал зажигалку, вытащил из пачки, лежащей на столе, одну сигарету и снова закурил.

Виталий был типичный менеджер, который стремился к карьерному росту и хотел получить – старшего менеджера. То есть не все, конечно, люди одной и той же профессии на одно лицо, но есть определенные среднестатистические характеристики, которыми должен обладать человек, выбирающий для себя тот или иной вид деятельности, даже на время. Существуют среднестатистические инженеры, преподаватели, врачи, рабочие, ученые… менеджеры. Потому что обычно все-таки человек, занимающийся той или иной работой, обладает определенным типом мышления и набором качеств – необходимых для этой работы. А впоследствии еще и приобретает другие необходимые качества. Это из разряда “сознание-бытие формируют друг друга”.
Виталий был типичным менеджером, который в своей работе больше всего был озабочен тем, как бы грамотнее впарить наиболее некачественный товар и срубить на этом как можно больше бабосов с наименьшими для себя и для компании последствиями. Это человек, с которым даже при желании очень сложно поругаться, если ты являешься его клиентом – который до последнего момента будет проявлять к тебе внешнее уважение и спокойно выслушивать все твои претензии, не обращая внимание на твой крик, представляя при этом где-то в глубинах своего сознания, как и с каким смаком он будет крошить тебе голову битой в последний день перед своим увольнением с работы. Он будет отстраненно и с абсолютно безэмоциональным выражением лица слушать, как ты объясняешь ему, что эта “долбанная сим-карта не вставляется в этот долбанный телефон” – и при этом будет рисовать у себя в мозгу картину, в которой он засовывает множество телефонов этой самой марки тебе в анальный проход, в ноздри, в уши, пихает в глотку, а сим-карту без анестезии вшивает тебе поглубже в левую ягодицу, предусмотрительно записывая все твои стоны и крики на микрофон, чтобы потом дома слушать это в качестве успокаивающей музыки. И при всем при этом, невероятными усилиями воли контролируя движение своих губ, он постоянно будет прокручивать в голове одну и ту же мысль: “Не улыбаться. Только не улыбаться. Ни в коем случае не улыбаться. – терпи”.
Виталий обладал большинством необходимых качеств для этой работы. При всем этом, измеряя качество жизни исключительно количеством бабла и положением в обществе, он в общем-то не был злым человеком и вполне даже принимал какие-то идеи добра и зла, любви и справедливости, честности и предательства, понимая, что без них, ну уж, как-то вот, ну… ну совсем уж, ну вот, как-то уж… ну, нельзя… ну, как-то, вот ну… совсем вот… ну, нельзя, же… ну… нельзя же… так… как-то вот, ну, совсем уж… ведь.

Автор - perfiliev
Дата добавления - 24.01.2012 в 15:06
СообщениеВ скором времени из магазина вернулся весь остальной тусняк. Это были Гоша с Мариной и Ольгой – те, с кем я уже успел познакомиться, и какой-то Стас с еще какой-то девушкой, имени которой я пока не знал. Естественно, что кроме запаха улицы и своей, пропахшей потом и промокшей под дождем, одежды, они притащили с собой еще и ящик пива и, такое чувство, что не собирались оставлять его до утра.
Пока они все копошились в прихожей, а затем культурно организовывали место для небольшой попойки, по разговорам и некоторым другим моментам общения я уже успел составить для себя определенное представление об этих людях, с которыми мне приходилось провести целую ночь в одной квартире.
Гоша – как я понял, раньше служил в спецназе, был что-то вроде инструктора по рукопашному бою. Его накачанные руки и наколки на этих руках придавали ему еще более грозный вид, но почему-то успокаивали. Чем он занимался на данный момент времени, я так и не понял.
Стас – был, вроде, нормальный парень, немного смахивал по типу на Виталия, но как человек мне нравился больше. Его я пока толком узнать не успел.
Еще меньше я успел узнать девушку, имя которой мне так и не было до сих пор известно. Не смотря на это, она мне почему-то сразу понравилась. Тем более, она отказалась от пива, что вызвало у меня некоторую долю уважения – как девушки. Вдвоем со Стасом и, как я понял, исключительно по инициативе Стаса, они уселись на кресла в конце кухни, и немного абстрагировались от всех остальных.
Марина – девушка спокойная и вполне милая, но довольно властная – это выдавало ее манера общения. Кроме того, она выглядела очень уставшей, и поэтому казалась еще более деловой.
И, наконец, Ольга. Достаточно грубая, но при этом, как ни странно, привлекательная. Она единственная из всех трех девчонок курила. Она производила впечатление той, которая будет грубить ровно до того момента, пока ты ее не разжалобишь и не заставишь плакать – а потом сама откроет тебе душу или, наоборот, сядет рядом и будет вытирать твои сопли своим же платком, в зависимости от ситуации.
Ну, и конечно же, этот покемон – Виталий. Почему покемон? – потому что покемон. Как впоследствии и подтвердилось.
В общем, все они, так или иначе, расползлись по кухне. Кто-то сел за стол. Меня пригласили за этот же самый стол. Поставили на него же несколько бутылок пива и два небольших пакета сока – видимо для той самой девушки, имени которой я не знал.
Я сидел некоторое время, наблюдая за людьми, окружавшими меня, и за их общением между собой. Потом я обратил внимание на то, что на меня кто-то пристально смотрит. Это оказалась Ольга – она практически сидела на кухонном гарнитуре, попой упираясь в край стола, и курила.
Она улыбнулась и сквозь множество голосов, звучащих на кухне, произнесла:
– У тебя ирокез, как у Чингачкгука.
Странно, но в этот момент она выглядела привлекательно.
Я немного прифигел от такого нагловатого выпада в мою сторону и подумал, решилась бы она на это, если бы была более трезвой.
– Ты была знакома с Чингачкгуком? – так же сквозь множество голосов ответил я, – И сколько раз ты с ним была знакома?
Ольга выпустила дым, взяв небольшую паузу, не зная, что бы еще сказать. Но почему-то улыбка сошла с ее лица.
– А тебя это как-то волнует?
– Меня? – я усмехнулся, – Да меня здесь, вообще, ничего не волнует.
Множественное клокотание голосов на кухне неожиданно стихло.
Очень содержательная получилась беседа.
Все как-то удивленно посмотрели на нас с Ольгой. Видимо, всем показалось странно, что между нами вообще завязался какой-то – пусть и примитивно-агрессивный – но диалог. Через секунду клокотание голосов возобновилось.
Я продолжал сидеть и слушать эти разговоры этих окружающих меня людей.
Через некоторое время мне, естественно, предложили, забухать вместе со всеми, я, естественно, отказался, что, естественно, не осталось незамеченным. Хотя, впрочем, никто, кроме Ольги и Виталия, и внимания-то даже никакого на это не обратил. А Гоша даже предложил мне сока, что меня сильно порадовало.
Виталия, видимо, не устраивало, что я не пью не только молоко, но и пиво, и он все же попытался меня уломать, сказав что-то вроде “угощаем же, чо как девица ломаешься”. Мне почему-то захотелось попросить его ответить за “девицу”, но я просто помотал головой и отмахался руками.
Ольга фыркнула что-то вроде “типа, печень бережешь”, что звучало то ли как вопрос, то ли как не понятно что. Я точно так же – не понятно как, из-за плеча буркнув – ответил ей что-то вроде “типа, да, типа, берегу”.
Виталий, который, такое чувство, что жил в какой-то своей реальности, не отображая ни происходящих вокруг событий, ни произнесенных вопросов, ни озвученных на них ответов – все же решил до меня докопаться:
– А по каким причинам: со здоровьем проблемы, или по религиозным соображениям? Или ты, может, профессиональный спортсмен?
Вот он момент наивысшего напряжения мыслительного процесса и принятия решения в экстремальной ситуации.
Я оценил обстановку и тщательно продумал свой ответ. Передо мной в голове как будто быстренько прокрутились графики и диаграммы с анализом ситуации и расчетом всех возможных последствий абсолютно каждого конкретного слова и всей фразы в общем – тем более для меня удивительно было то, что я произнес, потому что по каким-то непонятным мне причинам, я, как полный идиот, сказал в результате:
– По религиозным соображениям.
Все. Это был крах отдела аналитического прогнозирования и показатель полной несостоятельности системы безопасности и конспирации.
– По религиозным соображениям? – переспросил кто-то. А еще кто-то где-то усмехнулся.
Я почувствовал на себе множество удивленных взглядов.
“Как я мог такое допустить?”
– Ты, что буддист?
– Или мусульманин?
– Ни то, ни другое, – ответил я, улыбнувшись.
“Да что ж это такое?!”
– То есть христианин?
– Да почему сразу…
– Да, – ответил я, – прервав чью-то нить рассуждений.
– …Христианин, – чья-то нить рассуждений закончилась.
“Ну, как так-то, блин?!!”
– Еще один, – произнес кто-то.
– Еще один придурок, – тихо произнес Виталий.
Я надменным взглядом посмотрел на него, немного наклонив голову. Про себя я подумал, чем бы мне лучше долбануть по этой маленькой голове с печатью “менеджер” на лбу – чем бы мне лучше по ней долбануть, микроволновкой, до которой нужно идти через всю кухню, или стулом, на котором я сидел.
Такое чувство, что Виталий неожиданно для себя прочитал мои мысли.
– То есть ты монах? – произнес кто-то.
– Чёёё?
– Что пристали к человеку? – это был явно женский голос.
– Пай-мальчик? – и это, к сожалению, тоже, но другой.
Я знал, кто это сказал, но наигранно начал взглядом искать что-то на кухне, и, в результате остановившись на Ольге, оглядел ее с ног до головы, и, немного поморщившись, отвернулся.
– У нас тут просто были уже небольшие споры на эту тему, – произнес кто-то.
– Н-да? И кто победил? – спросил я.
Кажется, этот вопрос ввел почему-то всех в ступор.
– Да…
– Ну, вроде, как…
– Да никто…
– В общем-то…
Наступила небольшая пауза.
– И чо, ты ведешь здоровый образ жизни? – это снова была Ольга.
Я задумался.
– Ну, что-то в этом роде, – произнес я, усмехнувшись и посмотрев искоса в сторону этой злобной девочки с наличием явных признаков чрезмерной гордости как способа собственной подачи перед окружающими.
– Да мне кажется это просто понты, – сказал Виталий, затянувшись.
Я посмотрел и на Виталия.
Мне почему-то захотелось обратиться к Марине со словами “Марина, а знаешь, Виталий, кстати, твое молоко выпил”. Но я, конечно же, не стал этого делать, а вместо этого ответил Виталию:
– Я знаю одного пастора одной о-о-очень маленькой церкви в одном маленьком городке. Он когда свою церковь открывал, к нему какие-то местные отморозки подвалили. Ну, видимо, им чо-то не понравилось. Может, решили, что это как-то их личную власть в этом городке подорвет, или еще что-нибудь. Попросили его вежливо убраться. Он естественно, как практически любой пастор, не согласился. Тогда они поймали его сына подростка, избили его… и распяли. Прибили его руки гвоздями к забору. И оставили в таком положении. И этот пастор потом сам лично снимал с забора своего сына, выдирая гвозди из его запястий… и из забора.
Я остановился и после небольшой паузы продолжил:
– Так вот, это для таких как ты, для которых его религия всего лишь продолжение государственной политики, а вера просто продолжение отечественных традиций и патриотизма – вот для таких как ты вера, да, может быть просто, как понты какие-то. А для меня – это моя жизнь.
Виталий усмехнулся.
– Ужас какой, – произнес кто-то – Гвоздями к забору прибить. Изверги.
– А я другую историю знаю, – отозвался Гоша из угла кухни, открывая холодильник.
– Ой, нет, не надо! – отрезала Марина, махнув рукой и поморщившись, – Щас начнется тут.
– Ладно, я тебе потом расскажу, – хихикнул Гоша.
– То есть ты не просто верующий. Ты религиозный фанатик, – с усмешкой как бы спросила Ольга.
Я цыкнул языком, улыбнулся и покачал головой.
– Религиозный фанатик, – с иронией произнес я, повторяя фразу.
– Да, ладно. Щас это модно. Щас все в Бога верят, – сказал Виталий, выпуская дым сложившимися трубочкой губами.
– Модно? – с легким наигранным удивлением переспросил я и пожал плечами, – А-а-а… я не знал. Видимо, я отстал от моды. Это по каналу MTV сказали, что это модно? А… Тимати, наверное, сказал, что это модно, да? Нет?
Главное – никакой агрессии. Побольше растерянности и спокойствия. Как будто бы ты слегка этим озадачен.
Виталий улыбнулся.
– Ну, это лучше, чем фанатизм. Самое главное, чтобы это никому не приносило зла.
– Абсолютно согласен – лучше. Но вера к этому и не призывает.
Виталий снова медленно выпустил губами дым.
– А как же крестовые походы? – произнес он.
Я устало вздохнул и произнес заученную годами фразу:
– Крестовые походы стали возможны только потому, что люди не знали своей религии, в которую они верили, и не хотели ничего понимать – не стремились к истине, а лишь действовали на основе своих желаний. Это было огромнейшей ошибкой – грубейшей. Крестовые походы полностью противоречат христианскому учению.
“Может, в дальнейшем, что б лишний раз не напрягаться, просто записать это на диктофон, и таскать с собой повсюду, включая запись при необходимости”, – подумал я… А чо, идея…
– Но люди всегда действуют лишь на основе своих желаний, – ответил Виталий как будто это была единственная фраза, которую он услышал.
– Почти так, но не совсем. Существует также расчет. Ты ведь не хочешь чистить зубы, когда встаешь утром. Но ты рассчитываешь ситуацию и в результате делаешь это.
Виталий затянулся и после небольшой паузы спросил:
– На основании какого расчета, интересно, люди верят в Бога?
Я усмехнулся. Это было настолько очевидно.
– Люди не хотят попасть в ад.
– Не-е-е, – покачал головой Виталий, – Не знаю.
– Люди верят на основании своих чувств, а не из расчета, – неожиданно сказал Гоша, вытаскивая из холодильника замороженную пиццу.
– А ада, вообще, никто еще не видел, – послышалась другая реплика.
– Люди верят, потому что у них есть в этом потребность, – вдруг кто-то произнес.
Я удивленно обернулся. Кто? Кто это был? Кто это сказал? Кто бы это не был, но, самое интересное, что он был прав.
– Люди верят, потому что им нужно во что-то верить, – снова отозвался Гоша из угла кухни, открывая микроволновку.
– А, может, они верят, потому что хотят найти истину? – сказала та самая девушка, имени которой я еще не знал. Она вышла от куда-то справа сзади.
– А что есть истина? – крикнул еще кто-то из другого угла кухни.
“Оооой, чо тут начинается!” – подумал я
– А мне не нужна истина, – произнес Виталий.
Я улыбнулся. Меня немного даже позабавила его реплика.
– Это ты сейчас так думаешь, – сказал я, – А когда ты будешь покупать йогурт в магазине – тебе не нужна будет истина – какой у него срок годности – да? А когда ты на работу устраиваешься – тебе не нужно знать, сколько тебе будут платить, да – тебе не нужна истина? И когда ты в незнакомом городе, тебе не нужно знать, какой автобус идет до запердяевского района, да? Тебе истина не нужна?
– А причем тут это?
– А при том, что человек всегда поступает, исходя из имеющейся у него информации. Истина – это всего лишь достоверная информация.
– Ну, так-то, да – произнес Гоша, усмехнувшись, подойдя поближе с разогретой пиццей.
– Чо “да”? Причем тут это, вообще, я не понял? – отозвался снова кто-то сзади меня.
– А вот скажите тогда мне – истина одна? – выкрикнул кто-то еще.
И вот тут началось то, что обычно начинается при обсуждении подобных тем.
– Истина абсолютна.
– Истина относительна, как и все в этом мире.
– Тебя этому Фрейд научил?
– Нет, Эйнштейн.
– Да причем тут, вообще, Эйнштейн? Теория относительности говорит о…
– Да причем тут, вообще, теория относительности?
– Да при чем тут, вообще, истина?
– Религия – это просто способ выживания.
– Базару ноль, – согласился кто-то.
– Да причем тут это! Человек верит потому, что у него есть потребность в Боге! – возразила та самая девушка, имени которой я еще не знал.
– Человек верит потому, что у него есть потребность в вере, – осадил кто-то.
– Ха-ха-ха…
– Дело не только в этом. Религия – это еще и часть системы контроля в обществе.
– Религия не проповедует контроль!
– А я верю, что красота спасет мир.
– Как это не проповедует!? Религия стремится к контролю за поведением человека.
– Ничего подобного!
– Все правильно – кто сильнее, тот и прав.
– Ты слишком узко понимаешь религию.
– А чо тут мудрить-то?
– Да, вот так люди все и упрощают.
– Да, все-таки, наверное, нет ничего страшнее религиозного фанатизма.
– А жизнь, вообще, очень простая штука.
– Да причем тут фанатизм-то!
– Ну, ты согрел пиццу?
– Все, что вы говорите – это очень поверхностно.
– Да, вон я ее уже вытащил.
– Даже Ницше говорил, что справедливо говорить о смысле жизни, только если допустить существование Бога, – заметил кто-то.
– Да ты почитай Ницше – он таким уродом был, фашист какой-то!
– Эй, чувак! Ницше великий философ. Не наезжай.
– Да козлина он, а не великий философ!
– Чо вы спорите – любая религия ведет к Богу и к истине.
– Не любая!
– Начинается, – протянула Ольга, снова доставая из своей сумочки сигареты, – Люди верят просто потому, что хотят верить. Они не знают истины.
– Они хотя бы стремятся ее найти.
– Ну и толку-то. Лучше бы деньги зарабатывали.
– Да причем тут, вообще, деньги!
– Деньги правят миром!
– Ты сам подумал, вообще, чо сморозил.
– Я-то подумал.
– Короче, я не знаю, чо там сказал этот Ницше, но я верю, что…
– П$!&ец, какая лажа, – спокойно произнес Виталий, кидая окурок в консервную банку.
Честно говоря, я был рад, что мне удалось загаситься и избежать этого спора. “Пускай они теперь сами спорят между собой, – подумал я, – А мне можно уйти, оставив их наедине со своими монологами”.
Хнмм… м-мда… Зря я так подумал.
– Ну а ты-то что скажешь? – обратился ко мне Виталий.
– Я?... А что я? Что я должен сказать? – удивился я.
В этот самый момент у Ольги, которая только-только оторвалась от сигареты и попыталась обратиться в мою сторону, желая что-то сказать, уже даже открыла рот, из которого лениво выходили клубы табачного дыма, но – у нее зазвонил телефон. Она вытащила его из сумки и пошла разговаривать в комнату. Кроме того, еще двое ртов оказались заняты пережевыванием пиццы. Поэтому на кухне стало как-то так очень тихо.
Виталий достал зажигалку, вытащил из пачки, лежащей на столе, одну сигарету и снова закурил.

Виталий был типичный менеджер, который стремился к карьерному росту и хотел получить – старшего менеджера. То есть не все, конечно, люди одной и той же профессии на одно лицо, но есть определенные среднестатистические характеристики, которыми должен обладать человек, выбирающий для себя тот или иной вид деятельности, даже на время. Существуют среднестатистические инженеры, преподаватели, врачи, рабочие, ученые… менеджеры. Потому что обычно все-таки человек, занимающийся той или иной работой, обладает определенным типом мышления и набором качеств – необходимых для этой работы. А впоследствии еще и приобретает другие необходимые качества. Это из разряда “сознание-бытие формируют друг друга”.
Виталий был типичным менеджером, который в своей работе больше всего был озабочен тем, как бы грамотнее впарить наиболее некачественный товар и срубить на этом как можно больше бабосов с наименьшими для себя и для компании последствиями. Это человек, с которым даже при желании очень сложно поругаться, если ты являешься его клиентом – который до последнего момента будет проявлять к тебе внешнее уважение и спокойно выслушивать все твои претензии, не обращая внимание на твой крик, представляя при этом где-то в глубинах своего сознания, как и с каким смаком он будет крошить тебе голову битой в последний день перед своим увольнением с работы. Он будет отстраненно и с абсолютно безэмоциональным выражением лица слушать, как ты объясняешь ему, что эта “долбанная сим-карта не вставляется в этот долбанный телефон” – и при этом будет рисовать у себя в мозгу картину, в которой он засовывает множество телефонов этой самой марки тебе в анальный проход, в ноздри, в уши, пихает в глотку, а сим-карту без анестезии вшивает тебе поглубже в левую ягодицу, предусмотрительно записывая все твои стоны и крики на микрофон, чтобы потом дома слушать это в качестве успокаивающей музыки. И при всем при этом, невероятными усилиями воли контролируя движение своих губ, он постоянно будет прокручивать в голове одну и ту же мысль: “Не улыбаться. Только не улыбаться. Ни в коем случае не улыбаться. – терпи”.
Виталий обладал большинством необходимых качеств для этой работы. При всем этом, измеряя качество жизни исключительно количеством бабла и положением в обществе, он в общем-то не был злым человеком и вполне даже принимал какие-то идеи добра и зла, любви и справедливости, честности и предательства, понимая, что без них, ну уж, как-то вот, ну… ну совсем уж, ну вот, как-то уж… ну, нельзя… ну, как-то, вот ну… совсем вот… ну, нельзя, же… ну… нельзя же… так… как-то вот, ну, совсем уж… ведь.

Автор - perfiliev
Дата добавления - 24.01.2012 в 15:06
perfilievДата: Вторник, 24.01.2012, 15:09 | Сообщение # 129
Поселенец
Группа: Островитянин
Сообщений: 135
Награды: 0
Репутация: 3
Статус: Offline
– Я считаю, что в Бога верят только слабые люди – те, кто реально сами ничего не могут добиться в этой жизни. Вот они и придумывают для себя оправдание или надежду на светлое будущее. В Бога верят неудачники, не успешные, не далекие, – произнес Виталий.
Я поморщился.
– Н-да? – как будто бы удивился я и сам для себя неожиданно спросил: – Сколько ты зарабатываешь?
– Какая разница? – опешил Виталий.
– Ну, так просто. Знаешь, есть пастора церквей, которые ходят в пиджаках, вышитых золотыми нитками. У них огромные церкви – по несколько тысяч человек. И они управляют этими церквами. Огромными системами, в которых задействованы сотни работников и десятки различных отделов. Они влияют на сознание и поведение людей. Они имеют огромные деньги. За одно воскресное служение сбор пожертвований у них составляет больше, чем ты можешь заработать за свою жизнь. Они ездят на охренительных машинах. У тебя, вот например, какая машина?
– У меня нет машины, – спокойно, но с понтом ответил Виталий.
– Ааа. Бедняжка. А у них есть.
Виталий стряхнул пепел в консервную банку.
– Тогда почему они не помогают бедным, не раздают все свои деньги нуждающимся?
– Ага! А вот теперь нам уже что-то не нравится. – да? Как обычно, людям невозможно угодить. Ну, здесь как минимум два момента: во-первых, некоторые из них все же помогают нуждающимся, а во-вторых – даже хорошие люди часто могут поступать неправильно. Вот поэтому даже пастора церквей могут иметь огромные деньги.
Я посмотрел на Виталия, улыбнулся и добавил:
– И, кроме того, какими критериями ты меришь успех? Только лишь количеством денег? А взять, например, Иисуса Христа – мы не будем сейчас рассматривать, был Он Богом или нет, рассмотрим Его просто как историческую личность – так, в общем-то, судя по всему, Он не был особо богатым человеком, конечно, наверное, и абсолютно нищим тоже не был, но и богатым тоже – нет. Но спустя две тысячи лет люди до сих пор верят в Его учение и поклоняются Ему как Богу. Как думаешь, какого-нибудь там олигарха вспомнят хотя бы через тысячу лет? А-а-а! И тем не менее – быть известным спустя тысячу лет, по твоему является успехом или не является? Так какими критериями ты собираешься мерить успех? И все ли ты критерии учитываешь? Есть много других великих людей, умерших в нищете и одиночестве – композиторы и художники – Бетховен, Вивальди, Ван Гог, Рембрандт. Очевидно, что деньги не единственный критерий, наверно, да?
После невероятно короткой паузы я продолжил:
– Что еще скажешь, какие у нас еще люди в Бога не верят? Может умные, или красивые, или знаменитые, или талантливые? Назови любую категорию и Бог в качестве доказательства предоставит тебе таких людей – специально, чтобы они тебя раздражали и постоянно мозолили тебе глаза.
– Да ладно, – ответил Виталий, – Если уж говорить о пасторах церквей – то они просто заколачивают бабло. Это просто их работа, – у Виталия была удивительная черта: из всего разговора он цеплялся к одному какому-нибудь моменту и начинал выводить тему именно на него, даже если приходилось возвращаться далеко назад.
Я вздохнул.
– То есть ты хочешь сказать, что ни один успешный богатый пастор на самом деле в Бога по-настоящему не верит? – спросил я.
– Да конечно!
– Зря ты так. Докажи.
Виталий фыркнул.
– Я и не собираюсь ничего доказывать. Это так и есть.
– Да неужели?
– Да так и есть.
– А чем докажешь, что это так?
– А ты чем докажешь, что не так?
Я усмехнулся.
– Я тебе, конечно, щас нигде не надыбаю посреди ночи в незнакомом городе пастора церкви, да еще и богатого, да еще и в такой дыре… да еще и истинно верующего. Но я тебя за язык не тянул – встретишь в своей жизни доказательства. Вопрос только, если встретишь такого человека – поверишь в Бога? Только честно.
Наступила пауза.
Виталий молча затянулся с таким сильно понторылым видом и произнес:
– Я считаю, что на этом не стоит сильно зацикливаться. Мы сейчас с тобой в такие дебри начнем уходить. Это все философия. Я, например, просто живу – и получаю от жизни удовольствие. Мне до всего этого нет никакого дела.
Сколько раз я слышал в своей жизни что-то подобное. Стандартная модель. Эта идея была настолько банальной, но от этого не переставала быть популярной. Система.
– А я согласен, – ответил я, – Нужно жить, вообще, как можно проще. Пожрал, посрал, потрахался, поспал – все, больше ничего не надо.
В знак саркастического согласия со своим собеседником я вытянул руку для рукопожатия.
Виталий, конечно, ответил, но с явной какой-то неохотностью и настороженностью.
– Странно только, – произнес я, оглянувшись по сторонам, – От того, что мы с тобой согласились, в мире не изменилось ничего. И миллионы людей почему-то не перестали верить, от того, как ты считаешь. По каким-то причинам они продолжают верить. Здесь правильно кто-то заметил, на самом деле, хоть это и просто, но человек верит в Бога потому, что у него есть в этом потребность. Без потребности человек ничего не делает.
– Может, у него есть просто потребность в вере.
– Возможно и так. Да, допустим. От куда она у него взялась.
Пауза.
– Есть же теория эволюции, – произнес Виталий, – Есть наука, которая объясняет все эти вещи. Все инстинкты, которые есть у человека. От куда они взялись и для чего они нужны. Там все довольно просто. Вот тебе и объяснения.
– Теория эволюции? – поморщился я, – Теория эволюции? – я поморщился еще сильнее, – Теория эволюции? – переспросил я третий раз и с выпученными глазами и искривленным ртом тупо уставился в какую-то точку на полу, – Ты что всерьез веришь в теорию эволюции? Ну, Виталий, ну что ты, – начал я издеваться, – Ну как так? Ты же вроде не глупый человек… Как?... Ты что серьезно веришь в теорию эволюции и считаешь, что она объясняет эти вещи?... Я в шоке… Ты хоть помнишь вообще, что там в этой теории эволюции? Ты ее в школе-то хоть изучал? Ты действительно в нее веришь???
Кажется, Виталий не верил в теорию эволюции. Но сказать об этом он уже не мог.
– Хорошо, Виталий, – я вздохнул, – Если ты веришь в теорию эволюции, ответь мне все-таки на мой вопрос, с точки зрения теории эволюции объясни мне – от куда у человека взялась потребность в религии?
– Чтобы была какая-то уверенность… уверенность в завтрашнем дне, надежда. Это придает силы, – после некоторой паузы ответил Виталий.
– Ну, религия не придает силы человеку для земной жизни, – пожал я плечами, – Часто религия даже наоборот – делает жизнь человека более ущербной, более уязвимой. В некоторых религиях даже вообще приветствуется самоубийство. То есть индивид сознательно идет на самоуничтожение. А если ты рассматриваешь человека как некую систему жизни, то почему это, вдруг, система начинает работать против самой себя?
– Таким образом, природа избавляется от менее совершенных видов, – ответил Виталий, стряхнув пепел в консервную банку.
– Ты сам-то хоть подумал что сказал? – без тени улыбки серьезно спросил я, – Теперь ты уже природу рассматриваешь, как некую разумную систему, да? Ты не веришь в Бога, но веришь в природу, как в какую-то силу или даже личность, которая совершает акт разумной, аналитической систематизации и сортировки видов жизни с определенной целью. Это сильно отличается от Бога по своей сути? Если природа разумна – чем природа отличается от Бога?
Наступила еще одна пауза.
Я про себя постебался, и решил, что все же справедливо будет заметить одну интересную вещь:
– Знаешь что забавней всего здесь, – я заулыбался, – Я попросил тебя объяснить с точки зрения теории эволюции причины возникновения религии. Религии – а не веры, заметь. И ты задумался. Я упрощу задачу – объясни мне причины возникновения веры с точки зрения теории эволюции.
Виталий тупо молча курил.
– А ведь это уже совсем другое, – продолжил я, не дожидаясь ответа Виталия, – Вера – не религия. Вера – это действие или эмоция, или волевое решение. А религия – это система. Я сам для тебя упрощу задачу, и отвечу на этот вопрос за тебя – человек в принципе мог поверить в то, что существует нечто, что заботится о нем и помогает ему. Чтобы у человека действительно было больше уверенности в завтрашнем дне. Справедливости ради я замечу это. То есть можно предположить, что вера это инстинкт, который развился у человека в процессе эволюции. Ладно. Допустим. Правда остается еще вопрос об издержках – если организм и сознание человека стремится к оптимизации ресурсов, то насколько оправдана вера в сверхьестественное, это еще вопрос на самом деле. Издержки очень большие, поверь мне, как верующему человеку. Ну да ладно. Но у теории эволюции есть очень много проблем, которые подрывают ее основы еще в самом начале. Номер один – первопричина, от куда все началось, и от куда появилась материя, от куда появились самые элементарные частицы. Номер два – где грань между случайностью и закономерностью, и когда закономерность стала сама себя воспроизводить? Насколько это реально? Насколько реально вообще самообразование закономерности и ее постоянное поддержание? И, что самое интересное, в этом контексте – твоя жизнь, дорогой Виталий, является тогда тоже всего лишь случайностью. А теперь подумай – много ли в ней смысла ты видишь в таком случае? Думаешь, у тебя сейчас включается в сознании механизм, блокирующий эти размышления, как элемент системы самосохранения, чтобы тебе не дойти до осознания абсолютной бессмысленности своей жизни и до самоубийства? Потому что с осознанием теории эволюции – человеческая жизнь становится абсолютно бессмысленной. Это всего лишь случайность.
Я взял в руки красный стакан и презентовал его в своей ладони, обратив на него внимание.
– Ты всего лишь то же самое, – произнес я, – И с осознанием этого ты перестаешь видеть смысл во всей этой жизни и во всем этом мире. И вот следующее звено цепочки логических рассуждений: внимание – зачем человеку нужен смысл в жизни? Если это инстинкт – а это инстинкт – то зачем системе организма и сознания человека он нужен. Ведь как мы уже заметили – эта система стремится к оптимизации ресурсов и самосохранению. Больше ей ничего не надо. Ей нет смысла вылазить далеко за рамки своих элементарных потребностей и сильно за что-то париться. Дак зачем тогда этой системе нужен смысл жизни? Это нецелесообразно. Отсутствие смысла жизни приводит человека к самоубийству. Так для чего система допустила для себя эту деструктивную закономерность, зачем выработала? Если ты начнешь говорить о природе – то это уже разум, так что лучше даже не начинай. Бог начинается с разума. Так что получается – система, стремящаяся к самосохранению, выработала в себе саморазрушающий элемент, еще и стремление к тому, чтобы выходить за какие-то границы, что так же опасно и нецелесообразно… Парадокс… Известно – система, предоставленная сама себе, всегда стремится к упрощению и минимальным затратам энергии. Дак на кой хрен ей все это усложнять?... ???... Грань – между случайностью и закономерностью. Думаешь, ее действительно не существует? Думаешь, это реально – самообразование стольких закономерностей, гармонии и баланса? Ученые создают искусственный интеллект и проводят опыты по созданию искусственной жизни, клеток – но ведь это не случайность, это чьи-то целенаправленные действия для получения конкретного результата. Разницы не чувствуешь?
Я покрутил указательными пальцами на руках друг напротив друга.
– Но, знаешь, какая самая большая проблема теории эволюции? – продолжил я, – Теория эволюции не является наукой в ее истинном значении. Теория эволюции это всего лишь теория. Это просто гипотеза и не больше. Нормальная наука всегда базируется на доказательствах и на опытах, исследованиях. Поэтому, кстати, в квантовой механике есть определенные проблемы. А ты никогда не сможешь предоставить исчерпывающих доказательств теории эволюции. Ты можешь только лишь каким-то невероятным образом – если жопу надорвешь – доказать что это было возможно. Доказать возможность развития таким путем. Что это могло быть так. Но ты никогда не сможешь доказать, что все было именно так, а никак иначе. Вот именно так вот, а не как-то по-другому. И ты не можешь наблюдать теорию эволюции сейчас и исследовать ее. Ты можешь наблюдать мутации, генетическую передачу информации из поколения в поколения, еще какие-то отдельные аспекты. Но ты не можешь наблюдать эволюцию в целом. А все эти аспекты не обязательно являются атрибутами только лишь эволюции.
Я остановился и выразительно посмотрел на Виталия.
Затем продолжил:
– У тебя нет исчерпывающих доказательств и систематически выстроенных экспериментальных данных теории эволюции, – покачал я головой, не отводя взгляда, – Тебе просто предположили это как гипотезу какую-то за неимением других объяснений. И большинство ученых сейчас уже либо смеются над этой теорией, либо просто относятся к ней скептически. Потому что это не наука, это религия. И в самой этой теории куча проблем и, так называемых, “белых пятен”. Поэтому ее постоянно переписывают, что-то новое придумывают, теорию “нового синтеза” изобретают и так далее. Потому что стараются подогнать мир и науку под себя и свое мировоззрение. Сам Дарвин уже в гробу раз сто перевернулся.
Я подался вперед и с широко открытыми глазами слегка приглушенным голосом продолжил:
– Проблема эволюционистов в том, что они не просто видят какую-то закономерность и делают из этой закономерности выводы. Нет. Они постоянно ищут закономерности, которые доказывали бы их теорию, в которую они уже изначально верят. Они поменяли местами причину и следствие.
Я жестами показал, как можно поменять местами причину и следствие.
– Не “закономерность рождает теорию эволюции” – а “теория эволюции использует закономерность для своего оправдания”. Закономерности для эволюционистов не являются причиной предположить свою теорию, закономерность для них – всего лишь повод доказать свою идеологию. Да, – я развел руками, – Многие научные положения вначале были представлены только в теории. Но они со временем все же были доказаны. А теория эволюции не доказана. Эволюционисты даже из закономерностей делают какие-то свои собственные выводы – те, которые им больше подходят. Так, например, наличие у животных инстинктивных моральных принципов – для христиан доказательство теории сотворения, а для эволюционистов почему-то доказательство теории эволюции. Наличие у животных инстинктивных моральных принципов – закономерность. Но одни видят в этом Творца, а другие – доказательство своей теории. То, что самцы, как и мужчины изначально менее разборчивы в своих половых связях, а самки, как и женщины, более разборчивы – закономерность. Но, по каким-то причинам, некоторые эволюционисты видят в этом доказательство своей теории. Хотя эта закономерность не доказывает по сути ничего. И верующие точно так же могут использовать эту закономерность, как аргумент для теории сотворения. Просто эволюционисты делают свои выводы из всего этого – те, которые им больше нравятся. А это уже не наука. Это религия. И попытка подогнать науку под свою религию.
Виталий затянулся и выпустил дым.
– А ты не тем же самым ли занимаешься? – спросил он меня, – Ты сам не пытаешься подогнать науку под свою религию?
– Нет, – ответил я, – Я сразу же сказал, что наука ничего общего с религией не имеет. И у меня нет исчерпывающих доказательств существования Бога. То есть у меня есть, конечно, какие-то доказательства. И довольно веские доказательства. Есть какие-то очень не хилые предпосылки. Но абсолютно исчерпывающих доказательств нет. И я сразу признаю, что, несмотря на серьезные основания, здесь зачастую все же приходится верить. А вот ты, – я ткнул пальцем в Виталия, – Признать, что твоя вера в теорию эволюции является точно такой же верой, и не имеет ничего общего с наукой – вот ты это признать боишься. И ты боишься сказать, что это просто твои убеждения и не больше.
Виталий снова затянулся, а я продолжил, пока он не успел что-то сказать:
– Теперь давай посмотрим вот на что: ты пропагандируешь теорию эволюции, а вместе с этим ты пропагандируешь идею естественного отбора. Что есть естественный отбор? – это такие положения как “выживает сильнейший”, “кто сильнее тот и прав”, “слабые виды должны быть уничтожены, а сильные воцариться на троне”, “недостойные представители должны погибнуть”. Естественный отбор приводит именно к таким идеям. Рано или поздно – но приводит именно к этому, – подчеркнул я, не позволив Виталию возразить, хотя он уже и пытался начать, – Это очень похоже на нацизм и третий рейх – есть сильная, красивая, с точки зрения эволюции более совершенная раса, и она должна жить и править миром, а остальные, недостойные расы, должны быть истреблены. Ты можешь сейчас сколько угодно отпираться, можешь говорить “Нет, нет. Я не это имел в виду”, но рано или поздно осознание теории естественного отбора приводит именно к таким мыслям. Это как бы само собой напрашивается. Это как бы продолжение рассуждений. Это логическое заключение. И ты можешь сколько угодно потом говорить о морали и нравственных ценностях, но все это не имеет абсолютно никакого значения при естественном отборе. Естественный отбор, как теория порождает идеи превосходства одного над другим, порождает идеи конкуренции и оправдывает насилие. И нравственные ценности здесь не имеют никакого смысла. Когда общество начинает жить в соответствии с идеей естественного отбора, оно начинает мыслить именно такими критериями, оно начинает превозносить сильных и унижать и истреблять слабых, недостойных. И самое что интересное – именно в таком обществе, именно при идеях конкуренции в социуме появляются маньяки, преступники, психически нездоровые агрессивные личности, личности озлобленные и обиженные на весь мир, и – самые прекрасные их представители – злые гении, живущие мыслью о мировом господстве.
Я прищурился и тоненьким голоском спросил:
– Ведь, каким образом часто люди становятся агрессивными и начинают вести преступный образ жизни? Человек, в чем-то слабый, не могущий соответствовать какому-то определенному уровню требований – находит просто именно такой вот выход из ситуации. Что бы хоть как-то себя проявить, чтобы быть хоть кем-то, он начинает идти по головам и устранять конкурентов и все свои потребности удовлетворяет элементарным образом – просто тупо берет своё. Или человек отвергнутый и презираемый находит выход из ситуации – он ставит мир на колени и с помощью грубой силы заставляет других признать себя, опять же удовлетворяет свои потребности, и мстит.
Я на секунду сделал паузу и, чуть пригнув голову, тихо произнес:
– И что самое интересное – они правы. Боль и несправедливость рождают преступников. Глупо говорить о какой-либо морали в обществе, живущем по идее естественного отбора. Просто глупо. Ведь когда этих людей унижали и презирали и считали недостойными – несоответствующими каким-либо требованиям – никто не задумывался о морали. И они в результате отплатили миру тем же – когда нашли для этого ресурсы. Общество, живущее принципами конкуренции, само рождает себе антисоциальных элементов и преступников. Ты, очевидно, этого не понимаешь. Но запомни: ничто никогда не спасет этот мир, кроме любви и справедливости.
– Ой, вот только не надо мне про любовь говорить, – перебил меня Виталий.
– А что? – удивился я.
– Любви не существует. Это эфемерное понятие. Есть только желание и выгода. А еще инстинкт.
– Пусть так. Но в результате это ведет к самоотверженности. А чувство самоотверженности можно в себе развить.
Виталлий на меня странно так покосился, задумался, но потом ответил:
– Самоотверженность это бред. Человек всегда во всем ищет выгоду.
– Да. Но в случае любви человек учится думать и о других так же, – произнес я, – Он достигает собственной выгоды путем удовлетворения потребностей других. На пути к собственной выгоде он помогает другим. А это уже совсем другой уровень. Это взаимовыгода. Все остаются счастливы. И, кроме того, со временем этот навык перерастает в привычки и условный рефлекс. И в совокупности с высоким уровнем самоконтроля это ведет человека к созиданию, а не к разрушению мира.
– К созиданию, да, – усмехнулся Виталий.
Я под наклоном поднял указательный палец и еще раз подчеркнул:
– Любовь и справедливость. Если этих двух вещей не будет – люди сожрут друг друга. Они сами себя изничтожат. Общество само себя ликвидирует. Мир погрузится в хаос. И, что самое интересное, когда-нибудь этот хаос доберется и до тебя. Он тебя поглотит, так же как все вокруг. Ты сейчас говоришь о естественном отборе, о том, что нужно соответствовать каким-то требованиям, какому-то статусу, чтобы выжить. А что ты будешь делать, если сам не сможешь соответствовать этим требованиям? Что ты будешь делать, если завтра станешь, например, инвалидом, и окажешься на обочине жизни?
Виталий снова усмехнулся. А я продолжил:
– Даже более того – я сам сделаю тебя таким, а потом посмотрю на твои страдания. Я посмотрю на то, как ты будешь чувствовать себя в такой ситуации. У тебя начнется совсем другая жизнь. Твои друзья тебя забудут, потому что им не захочется с тобой возиться. Ты не сможешь работать и покупать себе удовольствия. Тебя не будут воспринимать всерьез. А женщины не захотят иметь детей от ущербного самца и тебе больше никто никогда не даст.
Я развел руками.
– Все. Тебя ничто не спасет… Если только кто-то вдруг не проявит к тебе любви и понимания… Запомни: если в этом мире не будет любви и справедливости – этот мир превратится в ад и погибнет.
Я сделал небольшую паузу, и начал подводить итог:
– А теперь подумай хорошенько: ты пропагандируешь теорию, которую не только не можешь реально доказать на практике – ты пропагандируешь теорию, которая является деструктивной по своей сути, которая разрушает этот мир, формирует сознание людей жестоким и эгоистичным, а соответственно, склонным к насилию, и толкает человека на преступления. Эта теория не доказана. А вместе с этим ее распространение, как идеи, может уничтожить этот мир. Может, поэтому двадцатый век увидел уже две мировые войны и готовится к третьей? – я понизил голос, – И в этом контексте, как ты думаешь, какое значение приобретает твоя жизнь для всего человечества, с учетом тех ценностей, которые ты несешь этому миру?
Я откинулся на спинку стула.
– Ты, наверное, можешь собой гордиться. И гордиться тем обществом, в котором ты живешь.
– То есть подожди, – неожиданно вмешался в разговор Гоша, – Ты хочешь сказать, что если я, например, не верю в Бога, то это значит, что я не способен на проявления нравственности, на любовь, на сожаление? Если я атеист – значит я обязательно аморален?
– Нет, – ответил я, – Не обязательно. Человек может быть неверующим и быть высоконравственным. Но, во-первых, это встречается реже, чем ты думаешь, а во-вторых, для этого нужен другой сдерживающий фактор. Ведь ты по-настоящему-то теорию эволюции и естественного отбора не осознаешь. Она просто крутится где-то там у тебя в голове как удобное объяснение для успокоения души, и все. Ты серьезно над ней не размышляешь. А живешь ты все равно какими-то моральными принципами, которые регулируют твое поведения. А я говорю не об этом. Я говорю: что будет, если общество в массовом порядке начнет глубоко, очень глубоко, осознавать эти идеи, начнет копаться в них. К чему приведут эти размышления. Они уже и так, в общем-то, к этому приводят, это очевидно, и новейшая история тебе кучу свидетельств сейчас предоставит. Но до сих пор это не носило какого-то такого массового характера, и многие люди глубоко над этим не задумывались. Все равно всегда оставался какой-то сдерживающий фактор – церковь, обычаи предков, социальная мораль.
– А как же в Советском Союзе? Люди десятками лет жили с теорией эволюции. И мораль была, надо сказать, на более высоком уровне, – заметила Марина.
– Да, и к чему это в результате привело? – ответил я, – К чему в результате привело семидесятилетнее правление коммунистов? Посмотрите на молодежь, которая выросла в поколении девяностых. А какое поколение растет сейчас? Просто в Советском Союзе государство создало очень сильный сдерживающий фактор. Чтобы общество совсем не распалось и себя не изничтожило – людям придумали иллюзию. Людям постоянно пропагандировали моральные ценности и законы нравственности, потому что коммунисты знали, что без этого уж совсем никак. И это правильно. Государство само занималось сильнейшей пропагандой морали. Но проблема в том, что эта мораль была основана на иллюзии – которую так же вбивали десятками лет. А когда Советский Союз рухнул, – я наискосок хлопнул ладонями, разведя их в разные стороны, – Рухнула и иллюзия. И что началось? При переоценке ценностей люди стали сходить с ума и звереть. А с каким остервенением они стали верить в Бога? Все толпами побежали в церковь. Так, как будто целый век терпели. И не только в церковь, начали верить вообще абсолютно во все. В экстрасенсов, целителей, во всякую хрень. А что мы в результате имеем сейчас? Какие дети у нас растут? Какая у нас молодежь? Какая у нас сейчас мораль? И это при том, что уже лет двадцать большинство людей в стране все-таки верят в Бога. И, кстати, это еще и при том, что люди даже в Советском Союзе верили в Бога. И, кстати, вот вам показатель идеальности советской системы – сколько людей сгноили в лагерях? Скольких людей уничтожили? Скольких расстреляли? А скольких пытали? Что, если человек верит в Бога, значит, его нужно пытать и уничтожать, так по-вашему? – я вполне серьезно задал вопрос, сделав небольшую паузу, – Сколько крови было пролито в этой стране? Да эта страна просто тонет в крови. Вот вам и результат.
– А вера тогда разве не является той же иллюзией, ведь она тоже, своего рода, сдерживающий фактор? – снова заметила Марина.
– Возможно… отчасти, – согласился я, – Но, если даже и смотреть с этой позиции, если она и является иллюзией – то этой иллюзии уже тысячи лет. Эта иллюзия есть неотъемлемая часть человеческой культуры. Как искусство или, там, технический прогресс. В ней существует потребность. И она является намного более сильным сдерживающим фактором, и более устойчивым. А когда в Советском Союзе ее заменили другой, новой иллюзией, то в результате это привело к краху страны и моральному кризису. Потому что проблемы, которые не разрешались несколько поколений, в результате дали о себе знать через десятки лет невероятными осложнениями.
После небольшой паузы я продолжил, вернувшись к теме:
– Вы не видите корень проблемы. Здесь дело вообще совершенно не в коммунизме и не в христианстве. И даже не в религии. Просто, чтобы общество само себя не сгрызло – должен быть какой-то сдерживающий фактор. А теория эволюции и теория естественного отбора этим сдерживающим фактором уж никак не является. Она работает как раз в обратную сторону. Потому что для очень большого количество людей теория естественного отбора упраздняет и делает бессмысленным наличие любых моральных ценностей. Они только мешают. Как здесь было уже отмечено – человек по своей природе эгоист. Теория эволюции упраздняет мораль.
– Теория эволюции не упраздняет мораль, – возразил Виталий.
– Упраздняет. Не на прямую, конечно, но косвенно. Это как вывод, который сам собой напрашивается. Ты просто глубоко над этим еще не задумывался. И твои стереотипы, твои моральные убеждения и твое неприятие моей точки зрения – все это мешает тебе серьезно над этим подумать. А если ты начнешь над этим думать, то, скорее всего, именно к таким выводам ты и придешь. Теория эволюции как минимум срывает башню и тормоза у некоторых людей, меняя их мышление. И как максимум стирает границы добра и зла и превращает понятия морали, а иногда и саму жизнь, в нечто лишенное всякого смысла.
– Да ни фига.
Я подался вперед и продолжил заговорщическим шепотом:
– Дорогой мой, я тебя уверяю – если ты действительно сможешь убедить людей в справедливости теории эволюции и естественного отбора, произойдет следующее: одна треть людей сразу же повесится от осознания абсолютной бессмысленности земного существования, а вторая треть начнет уничтожать оставшуюся последнюю треть, проповедуя свое превосходство, а когда уничтожит, начнет изгрызать себя саму. Наступит катастрофа. Люди либо просто не захотят, либо не смогут долго жить с осознанием теории эволюции. Даже в Советском Союзе пришлось создать иллюзию, в которую людей заставили верить, чтобы общество не развалилось – потому что по-другому было никак. Потому что без веры – обществу, вообще, никак. Потому что с глубоким, настоящим осознанием теории эволюции человеческая жизнь становится бессмысленной.
Виталий отстраненно смотрел в сторону, докуривая очередную и уже не первую сигарету, и как будто не слушал меня.
– А те немногие люди, – продолжал я, – Которые смогут жить с этой теорией, превратятся в извращенцев и насильников – ну, может, немного преувеличенно, но примерно так. Люди на самом деле будут звереть. И при всем этом у тебя нет исчерпывающих доказательств того, что эта теория верна. Ты не можешь утверждать ее как абсолютную истину. Это не наука. Это всего лишь теория. Ты всего лишь предполагаешь ее. Но ты ее проповедуешь. Это твоя идея. И ты готов привести весь мир к катастрофе ради просто своей идеи? Даже не ради истины, а ради идеи?
Виталий улыбнулся, затушив сигарету в пепельнице.
– Все равно, я не вижу, как теория эволюции связана с моралью, – произнес кто-то.
Я устало откинулся назад.
Наступила пауза.
Затем Виталий сказал:
– Я говорил о естественном отборе не как об идее, а как о закономерности. Основе мироздания. Это то, что я вижу в этом мире. Не я это придумал.
– Да? – выпучил я глаза, – Основа мироздания? А я видел мужчин, которые всю свою жизнь посвящали женщине прикованной к инвалидной коляске и изуродованной – потому что они любили ее.
– Это бред. Ни один мужчина… – начал Виталий.
– И мать в большинстве случаев не оставит своего ребенка, независимо от того, что с ним произошло, – перебил я его, не обращая внимания на его реплику, – И существуют люди, которые посвящают себя тому, что ухаживают за инвалидами, потому что видят в этом смысл своей жизни. Что? Основы мироздания пошатнулись? Где твоя закономерность? Из этой закономерности слишком много исключений. Пусть, может быть, их и не всегда видно.
Я остановился и спокойным голосом снова продолжил:
– Запомни – у человека всегда есть выбор. Человек способен осознавать себя как личность и производить расчеты. И не надо снимать с себя ответственности. Да, человек совершает акт самопожертвования только ради выгоды. Но даже сюда не вписывается теория естественного отбора. Потому что выживает не тот, у кого больше ресурсов, а тот, кому больше повезло. И, кстати, не говори мне, что ты не раскручиваешь естественный отбор как идею. Нет. Ты не просто видишь в этом закономерность. Ты живешь этими идеалами. Это принципы твоей жизни. Это твоя мораль. Ты несешь это в себе. Ты говоришь этими понятиями. Ты так мыслишь. Конкуренция. Естественный отбор. Превосходство. Право силы.
Я нервно впился пальцами в свой правый висок, и как будто выдернул из своей головы нечто.
– Это твои мысли, – сказал я, – Ты ходишь с ними на работу. Ты ешь с ними. Спишь с ними. Общаешься с друзьями. Ты всюду пропагандируешь это как некую идею, в соответствии с которой живешь. Ты мне только что затирал про теорию эволюции и естественный отбор. И ты хотел убедить меня в этом. Ты хотел доказать мне это как истину. Как то, как надо жить и думать. Так что не говори, что ты просто видишь закономерность. Нет. Естественный отбор – эта твоя идеология.
Я снова подался вперед, приблизившись.
– И даже больше – это твоя религия.
И устало откинулся назад на спинку стула.
Наступила пауза.
Виталий улыбнулся и скрестил на груди руки.
– Из твоего разговора понятно, что тебе это не нравится, потому что это разрушает определенные убеждения. Твои убеждения, – сказал он через некоторое время.
– Мои убеждения? – переспросил я, – Мои убеждения это разрушить не может. Но отчасти ты прав, это может подорвать убеждения других людей. Только дело-то не в этом. Дело в том, что это реально несет в себе разрушение. В том числе разрушение морали. Смотри: ты не можешь доказать теорию эволюции – объективно. Но вместе с этим ты пытаешься на ее основе разрушить убеждения людей. Зачем? Ответь мне на вопрос: ЗА-ЧЕМ? Для чего? Для чего это нужно? Зачем??? – я сомкнул пальцы, как будто бы держал в них маленькую семечку, – Ты можешь дать людям новые убеждения? – спросил я, – Можешь дать им другие убеждения? Можешь или нет?... Тогда зачем разрушать старые?... Ты можешь дать им смысл жизни? Можешь? Нет, не можешь. Какой смысл жизни ты можешь им дать? Теорию естественного отбора? В этом смысл жизни, да? Я лично могу привести тебе сотни тысяч людей и они плюнут тебе в рожу, каждый по очереди и все вместе, от одного произнесения тобой этой фразы. Потому что они презирают само это понятие. И ты будешь неделю потом отмываться от их харчков. Ты не можешь дать им смысла жизни. Тогда зачем отнимать у них старый? Притом, что ты не знаешь, насколько он истинен. Может, это действительно правда. Может, их религия – это правда. От куда ты знаешь?... А ты можешь дать обществу другой сдерживающий фактор, чтобы оно само себя не изгрызло? Можешь? Нет. Ни хрена ты не можешь. Тогда зачем старый отнимать? Объясни мне, зачем? Я понимаю, если бы ты был какой-нибудь там борец за истину, за правду. Если бы ты истину искал. Если бы ты реально боролся с ложью. Но ведь ты не можешь доказать истинность теории эволюции. Ты не можешь доказать, что все это именно так. Ты даже ответить за нее не можешь. Даже сами эволюционисты толком ответить за нее не могут, потому что они знают, что, во-первых, она не доказуема, как объективная реальность, а во-вторых, в ней столько всяких пробелов, столько дыр, столько проблем в этой теории, проблем, которые ее разрушают еще на начальном этапе. Я реферат в институте писал по теории эволюции. Целый год писал. Правда, ни фига щас не помню, давно это было, но тем не менее. Помню, что там до хрена проблем. И ты не сможешь ее доказать. И одновременно с этим ты не можешь доказать, что Бога не существует. Ты не можешь доказать, что религия не верна. Ты этого не знаешь. Это так же не доказуемо. Тогда объясни мне – зачем ты пытаешься разрушить старые убеждения людей, отнять у них смысл жизни и фактор, сдерживающий насилие. Если ты сам не можешь дать людям ничего взамен. А то, смотри, что ты делаешь: ты не можешь доказать, истинна ли теория эволюции, но ты пытаешься на ее основе разрушить убеждения, ложность которых ты так же доказать не можешь. То есть ты не знаешь истины, но пытаешься ложью разрушить чьи-то убеждения, притом, что ты не знаешь, являются ли эти убеждения ложью, опять же.
Я откинулся на спинку стула и скрестил на груди руки. И добавил:
– Ты идиот.
Наступила пауза.
 
Сообщение– Я считаю, что в Бога верят только слабые люди – те, кто реально сами ничего не могут добиться в этой жизни. Вот они и придумывают для себя оправдание или надежду на светлое будущее. В Бога верят неудачники, не успешные, не далекие, – произнес Виталий.
Я поморщился.
– Н-да? – как будто бы удивился я и сам для себя неожиданно спросил: – Сколько ты зарабатываешь?
– Какая разница? – опешил Виталий.
– Ну, так просто. Знаешь, есть пастора церквей, которые ходят в пиджаках, вышитых золотыми нитками. У них огромные церкви – по несколько тысяч человек. И они управляют этими церквами. Огромными системами, в которых задействованы сотни работников и десятки различных отделов. Они влияют на сознание и поведение людей. Они имеют огромные деньги. За одно воскресное служение сбор пожертвований у них составляет больше, чем ты можешь заработать за свою жизнь. Они ездят на охренительных машинах. У тебя, вот например, какая машина?
– У меня нет машины, – спокойно, но с понтом ответил Виталий.
– Ааа. Бедняжка. А у них есть.
Виталий стряхнул пепел в консервную банку.
– Тогда почему они не помогают бедным, не раздают все свои деньги нуждающимся?
– Ага! А вот теперь нам уже что-то не нравится. – да? Как обычно, людям невозможно угодить. Ну, здесь как минимум два момента: во-первых, некоторые из них все же помогают нуждающимся, а во-вторых – даже хорошие люди часто могут поступать неправильно. Вот поэтому даже пастора церквей могут иметь огромные деньги.
Я посмотрел на Виталия, улыбнулся и добавил:
– И, кроме того, какими критериями ты меришь успех? Только лишь количеством денег? А взять, например, Иисуса Христа – мы не будем сейчас рассматривать, был Он Богом или нет, рассмотрим Его просто как историческую личность – так, в общем-то, судя по всему, Он не был особо богатым человеком, конечно, наверное, и абсолютно нищим тоже не был, но и богатым тоже – нет. Но спустя две тысячи лет люди до сих пор верят в Его учение и поклоняются Ему как Богу. Как думаешь, какого-нибудь там олигарха вспомнят хотя бы через тысячу лет? А-а-а! И тем не менее – быть известным спустя тысячу лет, по твоему является успехом или не является? Так какими критериями ты собираешься мерить успех? И все ли ты критерии учитываешь? Есть много других великих людей, умерших в нищете и одиночестве – композиторы и художники – Бетховен, Вивальди, Ван Гог, Рембрандт. Очевидно, что деньги не единственный критерий, наверно, да?
После невероятно короткой паузы я продолжил:
– Что еще скажешь, какие у нас еще люди в Бога не верят? Может умные, или красивые, или знаменитые, или талантливые? Назови любую категорию и Бог в качестве доказательства предоставит тебе таких людей – специально, чтобы они тебя раздражали и постоянно мозолили тебе глаза.
– Да ладно, – ответил Виталий, – Если уж говорить о пасторах церквей – то они просто заколачивают бабло. Это просто их работа, – у Виталия была удивительная черта: из всего разговора он цеплялся к одному какому-нибудь моменту и начинал выводить тему именно на него, даже если приходилось возвращаться далеко назад.
Я вздохнул.
– То есть ты хочешь сказать, что ни один успешный богатый пастор на самом деле в Бога по-настоящему не верит? – спросил я.
– Да конечно!
– Зря ты так. Докажи.
Виталий фыркнул.
– Я и не собираюсь ничего доказывать. Это так и есть.
– Да неужели?
– Да так и есть.
– А чем докажешь, что это так?
– А ты чем докажешь, что не так?
Я усмехнулся.
– Я тебе, конечно, щас нигде не надыбаю посреди ночи в незнакомом городе пастора церкви, да еще и богатого, да еще и в такой дыре… да еще и истинно верующего. Но я тебя за язык не тянул – встретишь в своей жизни доказательства. Вопрос только, если встретишь такого человека – поверишь в Бога? Только честно.
Наступила пауза.
Виталий молча затянулся с таким сильно понторылым видом и произнес:
– Я считаю, что на этом не стоит сильно зацикливаться. Мы сейчас с тобой в такие дебри начнем уходить. Это все философия. Я, например, просто живу – и получаю от жизни удовольствие. Мне до всего этого нет никакого дела.
Сколько раз я слышал в своей жизни что-то подобное. Стандартная модель. Эта идея была настолько банальной, но от этого не переставала быть популярной. Система.
– А я согласен, – ответил я, – Нужно жить, вообще, как можно проще. Пожрал, посрал, потрахался, поспал – все, больше ничего не надо.
В знак саркастического согласия со своим собеседником я вытянул руку для рукопожатия.
Виталий, конечно, ответил, но с явной какой-то неохотностью и настороженностью.
– Странно только, – произнес я, оглянувшись по сторонам, – От того, что мы с тобой согласились, в мире не изменилось ничего. И миллионы людей почему-то не перестали верить, от того, как ты считаешь. По каким-то причинам они продолжают верить. Здесь правильно кто-то заметил, на самом деле, хоть это и просто, но человек верит в Бога потому, что у него есть в этом потребность. Без потребности человек ничего не делает.
– Может, у него есть просто потребность в вере.
– Возможно и так. Да, допустим. От куда она у него взялась.
Пауза.
– Есть же теория эволюции, – произнес Виталий, – Есть наука, которая объясняет все эти вещи. Все инстинкты, которые есть у человека. От куда они взялись и для чего они нужны. Там все довольно просто. Вот тебе и объяснения.
– Теория эволюции? – поморщился я, – Теория эволюции? – я поморщился еще сильнее, – Теория эволюции? – переспросил я третий раз и с выпученными глазами и искривленным ртом тупо уставился в какую-то точку на полу, – Ты что всерьез веришь в теорию эволюции? Ну, Виталий, ну что ты, – начал я издеваться, – Ну как так? Ты же вроде не глупый человек… Как?... Ты что серьезно веришь в теорию эволюции и считаешь, что она объясняет эти вещи?... Я в шоке… Ты хоть помнишь вообще, что там в этой теории эволюции? Ты ее в школе-то хоть изучал? Ты действительно в нее веришь???
Кажется, Виталий не верил в теорию эволюции. Но сказать об этом он уже не мог.
– Хорошо, Виталий, – я вздохнул, – Если ты веришь в теорию эволюции, ответь мне все-таки на мой вопрос, с точки зрения теории эволюции объясни мне – от куда у человека взялась потребность в религии?
– Чтобы была какая-то уверенность… уверенность в завтрашнем дне, надежда. Это придает силы, – после некоторой паузы ответил Виталий.
– Ну, религия не придает силы человеку для земной жизни, – пожал я плечами, – Часто религия даже наоборот – делает жизнь человека более ущербной, более уязвимой. В некоторых религиях даже вообще приветствуется самоубийство. То есть индивид сознательно идет на самоуничтожение. А если ты рассматриваешь человека как некую систему жизни, то почему это, вдруг, система начинает работать против самой себя?
– Таким образом, природа избавляется от менее совершенных видов, – ответил Виталий, стряхнув пепел в консервную банку.
– Ты сам-то хоть подумал что сказал? – без тени улыбки серьезно спросил я, – Теперь ты уже природу рассматриваешь, как некую разумную систему, да? Ты не веришь в Бога, но веришь в природу, как в какую-то силу или даже личность, которая совершает акт разумной, аналитической систематизации и сортировки видов жизни с определенной целью. Это сильно отличается от Бога по своей сути? Если природа разумна – чем природа отличается от Бога?
Наступила еще одна пауза.
Я про себя постебался, и решил, что все же справедливо будет заметить одну интересную вещь:
– Знаешь что забавней всего здесь, – я заулыбался, – Я попросил тебя объяснить с точки зрения теории эволюции причины возникновения религии. Религии – а не веры, заметь. И ты задумался. Я упрощу задачу – объясни мне причины возникновения веры с точки зрения теории эволюции.
Виталий тупо молча курил.
– А ведь это уже совсем другое, – продолжил я, не дожидаясь ответа Виталия, – Вера – не религия. Вера – это действие или эмоция, или волевое решение. А религия – это система. Я сам для тебя упрощу задачу, и отвечу на этот вопрос за тебя – человек в принципе мог поверить в то, что существует нечто, что заботится о нем и помогает ему. Чтобы у человека действительно было больше уверенности в завтрашнем дне. Справедливости ради я замечу это. То есть можно предположить, что вера это инстинкт, который развился у человека в процессе эволюции. Ладно. Допустим. Правда остается еще вопрос об издержках – если организм и сознание человека стремится к оптимизации ресурсов, то насколько оправдана вера в сверхьестественное, это еще вопрос на самом деле. Издержки очень большие, поверь мне, как верующему человеку. Ну да ладно. Но у теории эволюции есть очень много проблем, которые подрывают ее основы еще в самом начале. Номер один – первопричина, от куда все началось, и от куда появилась материя, от куда появились самые элементарные частицы. Номер два – где грань между случайностью и закономерностью, и когда закономерность стала сама себя воспроизводить? Насколько это реально? Насколько реально вообще самообразование закономерности и ее постоянное поддержание? И, что самое интересное, в этом контексте – твоя жизнь, дорогой Виталий, является тогда тоже всего лишь случайностью. А теперь подумай – много ли в ней смысла ты видишь в таком случае? Думаешь, у тебя сейчас включается в сознании механизм, блокирующий эти размышления, как элемент системы самосохранения, чтобы тебе не дойти до осознания абсолютной бессмысленности своей жизни и до самоубийства? Потому что с осознанием теории эволюции – человеческая жизнь становится абсолютно бессмысленной. Это всего лишь случайность.
Я взял в руки красный стакан и презентовал его в своей ладони, обратив на него внимание.
– Ты всего лишь то же самое, – произнес я, – И с осознанием этого ты перестаешь видеть смысл во всей этой жизни и во всем этом мире. И вот следующее звено цепочки логических рассуждений: внимание – зачем человеку нужен смысл в жизни? Если это инстинкт – а это инстинкт – то зачем системе организма и сознания человека он нужен. Ведь как мы уже заметили – эта система стремится к оптимизации ресурсов и самосохранению. Больше ей ничего не надо. Ей нет смысла вылазить далеко за рамки своих элементарных потребностей и сильно за что-то париться. Дак зачем тогда этой системе нужен смысл жизни? Это нецелесообразно. Отсутствие смысла жизни приводит человека к самоубийству. Так для чего система допустила для себя эту деструктивную закономерность, зачем выработала? Если ты начнешь говорить о природе – то это уже разум, так что лучше даже не начинай. Бог начинается с разума. Так что получается – система, стремящаяся к самосохранению, выработала в себе саморазрушающий элемент, еще и стремление к тому, чтобы выходить за какие-то границы, что так же опасно и нецелесообразно… Парадокс… Известно – система, предоставленная сама себе, всегда стремится к упрощению и минимальным затратам энергии. Дак на кой хрен ей все это усложнять?... ???... Грань – между случайностью и закономерностью. Думаешь, ее действительно не существует? Думаешь, это реально – самообразование стольких закономерностей, гармонии и баланса? Ученые создают искусственный интеллект и проводят опыты по созданию искусственной жизни, клеток – но ведь это не случайность, это чьи-то целенаправленные действия для получения конкретного результата. Разницы не чувствуешь?
Я покрутил указательными пальцами на руках друг напротив друга.
– Но, знаешь, какая самая большая проблема теории эволюции? – продолжил я, – Теория эволюции не является наукой в ее истинном значении. Теория эволюции это всего лишь теория. Это просто гипотеза и не больше. Нормальная наука всегда базируется на доказательствах и на опытах, исследованиях. Поэтому, кстати, в квантовой механике есть определенные проблемы. А ты никогда не сможешь предоставить исчерпывающих доказательств теории эволюции. Ты можешь только лишь каким-то невероятным образом – если жопу надорвешь – доказать что это было возможно. Доказать возможность развития таким путем. Что это могло быть так. Но ты никогда не сможешь доказать, что все было именно так, а никак иначе. Вот именно так вот, а не как-то по-другому. И ты не можешь наблюдать теорию эволюции сейчас и исследовать ее. Ты можешь наблюдать мутации, генетическую передачу информации из поколения в поколения, еще какие-то отдельные аспекты. Но ты не можешь наблюдать эволюцию в целом. А все эти аспекты не обязательно являются атрибутами только лишь эволюции.
Я остановился и выразительно посмотрел на Виталия.
Затем продолжил:
– У тебя нет исчерпывающих доказательств и систематически выстроенных экспериментальных данных теории эволюции, – покачал я головой, не отводя взгляда, – Тебе просто предположили это как гипотезу какую-то за неимением других объяснений. И большинство ученых сейчас уже либо смеются над этой теорией, либо просто относятся к ней скептически. Потому что это не наука, это религия. И в самой этой теории куча проблем и, так называемых, “белых пятен”. Поэтому ее постоянно переписывают, что-то новое придумывают, теорию “нового синтеза” изобретают и так далее. Потому что стараются подогнать мир и науку под себя и свое мировоззрение. Сам Дарвин уже в гробу раз сто перевернулся.
Я подался вперед и с широко открытыми глазами слегка приглушенным голосом продолжил:
– Проблема эволюционистов в том, что они не просто видят какую-то закономерность и делают из этой закономерности выводы. Нет. Они постоянно ищут закономерности, которые доказывали бы их теорию, в которую они уже изначально верят. Они поменяли местами причину и следствие.
Я жестами показал, как можно поменять местами причину и следствие.
– Не “закономерность рождает теорию эволюции” – а “теория эволюции использует закономерность для своего оправдания”. Закономерности для эволюционистов не являются причиной предположить свою теорию, закономерность для них – всего лишь повод доказать свою идеологию. Да, – я развел руками, – Многие научные положения вначале были представлены только в теории. Но они со временем все же были доказаны. А теория эволюции не доказана. Эволюционисты даже из закономерностей делают какие-то свои собственные выводы – те, которые им больше подходят. Так, например, наличие у животных инстинктивных моральных принципов – для христиан доказательство теории сотворения, а для эволюционистов почему-то доказательство теории эволюции. Наличие у животных инстинктивных моральных принципов – закономерность. Но одни видят в этом Творца, а другие – доказательство своей теории. То, что самцы, как и мужчины изначально менее разборчивы в своих половых связях, а самки, как и женщины, более разборчивы – закономерность. Но, по каким-то причинам, некоторые эволюционисты видят в этом доказательство своей теории. Хотя эта закономерность не доказывает по сути ничего. И верующие точно так же могут использовать эту закономерность, как аргумент для теории сотворения. Просто эволюционисты делают свои выводы из всего этого – те, которые им больше нравятся. А это уже не наука. Это религия. И попытка подогнать науку под свою религию.
Виталий затянулся и выпустил дым.
– А ты не тем же самым ли занимаешься? – спросил он меня, – Ты сам не пытаешься подогнать науку под свою религию?
– Нет, – ответил я, – Я сразу же сказал, что наука ничего общего с религией не имеет. И у меня нет исчерпывающих доказательств существования Бога. То есть у меня есть, конечно, какие-то доказательства. И довольно веские доказательства. Есть какие-то очень не хилые предпосылки. Но абсолютно исчерпывающих доказательств нет. И я сразу признаю, что, несмотря на серьезные основания, здесь зачастую все же приходится верить. А вот ты, – я ткнул пальцем в Виталия, – Признать, что твоя вера в теорию эволюции является точно такой же верой, и не имеет ничего общего с наукой – вот ты это признать боишься. И ты боишься сказать, что это просто твои убеждения и не больше.
Виталий снова затянулся, а я продолжил, пока он не успел что-то сказать:
– Теперь давай посмотрим вот на что: ты пропагандируешь теорию эволюции, а вместе с этим ты пропагандируешь идею естественного отбора. Что есть естественный отбор? – это такие положения как “выживает сильнейший”, “кто сильнее тот и прав”, “слабые виды должны быть уничтожены, а сильные воцариться на троне”, “недостойные представители должны погибнуть”. Естественный отбор приводит именно к таким идеям. Рано или поздно – но приводит именно к этому, – подчеркнул я, не позволив Виталию возразить, хотя он уже и пытался начать, – Это очень похоже на нацизм и третий рейх – есть сильная, красивая, с точки зрения эволюции более совершенная раса, и она должна жить и править миром, а остальные, недостойные расы, должны быть истреблены. Ты можешь сейчас сколько угодно отпираться, можешь говорить “Нет, нет. Я не это имел в виду”, но рано или поздно осознание теории естественного отбора приводит именно к таким мыслям. Это как бы само собой напрашивается. Это как бы продолжение рассуждений. Это логическое заключение. И ты можешь сколько угодно потом говорить о морали и нравственных ценностях, но все это не имеет абсолютно никакого значения при естественном отборе. Естественный отбор, как теория порождает идеи превосходства одного над другим, порождает идеи конкуренции и оправдывает насилие. И нравственные ценности здесь не имеют никакого смысла. Когда общество начинает жить в соответствии с идеей естественного отбора, оно начинает мыслить именно такими критериями, оно начинает превозносить сильных и унижать и истреблять слабых, недостойных. И самое что интересное – именно в таком обществе, именно при идеях конкуренции в социуме появляются маньяки, преступники, психически нездоровые агрессивные личности, личности озлобленные и обиженные на весь мир, и – самые прекрасные их представители – злые гении, живущие мыслью о мировом господстве.
Я прищурился и тоненьким голоском спросил:
– Ведь, каким образом часто люди становятся агрессивными и начинают вести преступный образ жизни? Человек, в чем-то слабый, не могущий соответствовать какому-то определенному уровню требований – находит просто именно такой вот выход из ситуации. Что бы хоть как-то себя проявить, чтобы быть хоть кем-то, он начинает идти по головам и устранять конкурентов и все свои потребности удовлетворяет элементарным образом – просто тупо берет своё. Или человек отвергнутый и презираемый находит выход из ситуации – он ставит мир на колени и с помощью грубой силы заставляет других признать себя, опять же удовлетворяет свои потребности, и мстит.
Я на секунду сделал паузу и, чуть пригнув голову, тихо произнес:
– И что самое интересное – они правы. Боль и несправедливость рождают преступников. Глупо говорить о какой-либо морали в обществе, живущем по идее естественного отбора. Просто глупо. Ведь когда этих людей унижали и презирали и считали недостойными – несоответствующими каким-либо требованиям – никто не задумывался о морали. И они в результате отплатили миру тем же – когда нашли для этого ресурсы. Общество, живущее принципами конкуренции, само рождает себе антисоциальных элементов и преступников. Ты, очевидно, этого не понимаешь. Но запомни: ничто никогда не спасет этот мир, кроме любви и справедливости.
– Ой, вот только не надо мне про любовь говорить, – перебил меня Виталий.
– А что? – удивился я.
– Любви не существует. Это эфемерное понятие. Есть только желание и выгода. А еще инстинкт.
– Пусть так. Но в результате это ведет к самоотверженности. А чувство самоотверженности можно в себе развить.
Виталлий на меня странно так покосился, задумался, но потом ответил:
– Самоотверженность это бред. Человек всегда во всем ищет выгоду.
– Да. Но в случае любви человек учится думать и о других так же, – произнес я, – Он достигает собственной выгоды путем удовлетворения потребностей других. На пути к собственной выгоде он помогает другим. А это уже совсем другой уровень. Это взаимовыгода. Все остаются счастливы. И, кроме того, со временем этот навык перерастает в привычки и условный рефлекс. И в совокупности с высоким уровнем самоконтроля это ведет человека к созиданию, а не к разрушению мира.
– К созиданию, да, – усмехнулся Виталий.
Я под наклоном поднял указательный палец и еще раз подчеркнул:
– Любовь и справедливость. Если этих двух вещей не будет – люди сожрут друг друга. Они сами себя изничтожат. Общество само себя ликвидирует. Мир погрузится в хаос. И, что самое интересное, когда-нибудь этот хаос доберется и до тебя. Он тебя поглотит, так же как все вокруг. Ты сейчас говоришь о естественном отборе, о том, что нужно соответствовать каким-то требованиям, какому-то статусу, чтобы выжить. А что ты будешь делать, если сам не сможешь соответствовать этим требованиям? Что ты будешь делать, если завтра станешь, например, инвалидом, и окажешься на обочине жизни?
Виталий снова усмехнулся. А я продолжил:
– Даже более того – я сам сделаю тебя таким, а потом посмотрю на твои страдания. Я посмотрю на то, как ты будешь чувствовать себя в такой ситуации. У тебя начнется совсем другая жизнь. Твои друзья тебя забудут, потому что им не захочется с тобой возиться. Ты не сможешь работать и покупать себе удовольствия. Тебя не будут воспринимать всерьез. А женщины не захотят иметь детей от ущербного самца и тебе больше никто никогда не даст.
Я развел руками.
– Все. Тебя ничто не спасет… Если только кто-то вдруг не проявит к тебе любви и понимания… Запомни: если в этом мире не будет любви и справедливости – этот мир превратится в ад и погибнет.
Я сделал небольшую паузу, и начал подводить итог:
– А теперь подумай хорошенько: ты пропагандируешь теорию, которую не только не можешь реально доказать на практике – ты пропагандируешь теорию, которая является деструктивной по своей сути, которая разрушает этот мир, формирует сознание людей жестоким и эгоистичным, а соответственно, склонным к насилию, и толкает человека на преступления. Эта теория не доказана. А вместе с этим ее распространение, как идеи, может уничтожить этот мир. Может, поэтому двадцатый век увидел уже две мировые войны и готовится к третьей? – я понизил голос, – И в этом контексте, как ты думаешь, какое значение приобретает твоя жизнь для всего человечества, с учетом тех ценностей, которые ты несешь этому миру?
Я откинулся на спинку стула.
– Ты, наверное, можешь собой гордиться. И гордиться тем обществом, в котором ты живешь.
– То есть подожди, – неожиданно вмешался в разговор Гоша, – Ты хочешь сказать, что если я, например, не верю в Бога, то это значит, что я не способен на проявления нравственности, на любовь, на сожаление? Если я атеист – значит я обязательно аморален?
– Нет, – ответил я, – Не обязательно. Человек может быть неверующим и быть высоконравственным. Но, во-первых, это встречается реже, чем ты думаешь, а во-вторых, для этого нужен другой сдерживающий фактор. Ведь ты по-настоящему-то теорию эволюции и естественного отбора не осознаешь. Она просто крутится где-то там у тебя в голове как удобное объяснение для успокоения души, и все. Ты серьезно над ней не размышляешь. А живешь ты все равно какими-то моральными принципами, которые регулируют твое поведения. А я говорю не об этом. Я говорю: что будет, если общество в массовом порядке начнет глубоко, очень глубоко, осознавать эти идеи, начнет копаться в них. К чему приведут эти размышления. Они уже и так, в общем-то, к этому приводят, это очевидно, и новейшая история тебе кучу свидетельств сейчас предоставит. Но до сих пор это не носило какого-то такого массового характера, и многие люди глубоко над этим не задумывались. Все равно всегда оставался какой-то сдерживающий фактор – церковь, обычаи предков, социальная мораль.
– А как же в Советском Союзе? Люди десятками лет жили с теорией эволюции. И мораль была, надо сказать, на более высоком уровне, – заметила Марина.
– Да, и к чему это в результате привело? – ответил я, – К чему в результате привело семидесятилетнее правление коммунистов? Посмотрите на молодежь, которая выросла в поколении девяностых. А какое поколение растет сейчас? Просто в Советском Союзе государство создало очень сильный сдерживающий фактор. Чтобы общество совсем не распалось и себя не изничтожило – людям придумали иллюзию. Людям постоянно пропагандировали моральные ценности и законы нравственности, потому что коммунисты знали, что без этого уж совсем никак. И это правильно. Государство само занималось сильнейшей пропагандой морали. Но проблема в том, что эта мораль была основана на иллюзии – которую так же вбивали десятками лет. А когда Советский Союз рухнул, – я наискосок хлопнул ладонями, разведя их в разные стороны, – Рухнула и иллюзия. И что началось? При переоценке ценностей люди стали сходить с ума и звереть. А с каким остервенением они стали верить в Бога? Все толпами побежали в церковь. Так, как будто целый век терпели. И не только в церковь, начали верить вообще абсолютно во все. В экстрасенсов, целителей, во всякую хрень. А что мы в результате имеем сейчас? Какие дети у нас растут? Какая у нас молодежь? Какая у нас сейчас мораль? И это при том, что уже лет двадцать большинство людей в стране все-таки верят в Бога. И, кстати, это еще и при том, что люди даже в Советском Союзе верили в Бога. И, кстати, вот вам показатель идеальности советской системы – сколько людей сгноили в лагерях? Скольких людей уничтожили? Скольких расстреляли? А скольких пытали? Что, если человек верит в Бога, значит, его нужно пытать и уничтожать, так по-вашему? – я вполне серьезно задал вопрос, сделав небольшую паузу, – Сколько крови было пролито в этой стране? Да эта страна просто тонет в крови. Вот вам и результат.
– А вера тогда разве не является той же иллюзией, ведь она тоже, своего рода, сдерживающий фактор? – снова заметила Марина.
– Возможно… отчасти, – согласился я, – Но, если даже и смотреть с этой позиции, если она и является иллюзией – то этой иллюзии уже тысячи лет. Эта иллюзия есть неотъемлемая часть человеческой культуры. Как искусство или, там, технический прогресс. В ней существует потребность. И она является намного более сильным сдерживающим фактором, и более устойчивым. А когда в Советском Союзе ее заменили другой, новой иллюзией, то в результате это привело к краху страны и моральному кризису. Потому что проблемы, которые не разрешались несколько поколений, в результате дали о себе знать через десятки лет невероятными осложнениями.
После небольшой паузы я продолжил, вернувшись к теме:
– Вы не видите корень проблемы. Здесь дело вообще совершенно не в коммунизме и не в христианстве. И даже не в религии. Просто, чтобы общество само себя не сгрызло – должен быть какой-то сдерживающий фактор. А теория эволюции и теория естественного отбора этим сдерживающим фактором уж никак не является. Она работает как раз в обратную сторону. Потому что для очень большого количество людей теория естественного отбора упраздняет и делает бессмысленным наличие любых моральных ценностей. Они только мешают. Как здесь было уже отмечено – человек по своей природе эгоист. Теория эволюции упраздняет мораль.
– Теория эволюции не упраздняет мораль, – возразил Виталий.
– Упраздняет. Не на прямую, конечно, но косвенно. Это как вывод, который сам собой напрашивается. Ты просто глубоко над этим еще не задумывался. И твои стереотипы, твои моральные убеждения и твое неприятие моей точки зрения – все это мешает тебе серьезно над этим подумать. А если ты начнешь над этим думать, то, скорее всего, именно к таким выводам ты и придешь. Теория эволюции как минимум срывает башню и тормоза у некоторых людей, меняя их мышление. И как максимум стирает границы добра и зла и превращает понятия морали, а иногда и саму жизнь, в нечто лишенное всякого смысла.
– Да ни фига.
Я подался вперед и продолжил заговорщическим шепотом:
– Дорогой мой, я тебя уверяю – если ты действительно сможешь убедить людей в справедливости теории эволюции и естественного отбора, произойдет следующее: одна треть людей сразу же повесится от осознания абсолютной бессмысленности земного существования, а вторая треть начнет уничтожать оставшуюся последнюю треть, проповедуя свое превосходство, а когда уничтожит, начнет изгрызать себя саму. Наступит катастрофа. Люди либо просто не захотят, либо не смогут долго жить с осознанием теории эволюции. Даже в Советском Союзе пришлось создать иллюзию, в которую людей заставили верить, чтобы общество не развалилось – потому что по-другому было никак. Потому что без веры – обществу, вообще, никак. Потому что с глубоким, настоящим осознанием теории эволюции человеческая жизнь становится бессмысленной.
Виталий отстраненно смотрел в сторону, докуривая очередную и уже не первую сигарету, и как будто не слушал меня.
– А те немногие люди, – продолжал я, – Которые смогут жить с этой теорией, превратятся в извращенцев и насильников – ну, может, немного преувеличенно, но примерно так. Люди на самом деле будут звереть. И при всем этом у тебя нет исчерпывающих доказательств того, что эта теория верна. Ты не можешь утверждать ее как абсолютную истину. Это не наука. Это всего лишь теория. Ты всего лишь предполагаешь ее. Но ты ее проповедуешь. Это твоя идея. И ты готов привести весь мир к катастрофе ради просто своей идеи? Даже не ради истины, а ради идеи?
Виталий улыбнулся, затушив сигарету в пепельнице.
– Все равно, я не вижу, как теория эволюции связана с моралью, – произнес кто-то.
Я устало откинулся назад.
Наступила пауза.
Затем Виталий сказал:
– Я говорил о естественном отборе не как об идее, а как о закономерности. Основе мироздания. Это то, что я вижу в этом мире. Не я это придумал.
– Да? – выпучил я глаза, – Основа мироздания? А я видел мужчин, которые всю свою жизнь посвящали женщине прикованной к инвалидной коляске и изуродованной – потому что они любили ее.
– Это бред. Ни один мужчина… – начал Виталий.
– И мать в большинстве случаев не оставит своего ребенка, независимо от того, что с ним произошло, – перебил я его, не обращая внимания на его реплику, – И существуют люди, которые посвящают себя тому, что ухаживают за инвалидами, потому что видят в этом смысл своей жизни. Что? Основы мироздания пошатнулись? Где твоя закономерность? Из этой закономерности слишком много исключений. Пусть, может быть, их и не всегда видно.
Я остановился и спокойным голосом снова продолжил:
– Запомни – у человека всегда есть выбор. Человек способен осознавать себя как личность и производить расчеты. И не надо снимать с себя ответственности. Да, человек совершает акт самопожертвования только ради выгоды. Но даже сюда не вписывается теория естественного отбора. Потому что выживает не тот, у кого больше ресурсов, а тот, кому больше повезло. И, кстати, не говори мне, что ты не раскручиваешь естественный отбор как идею. Нет. Ты не просто видишь в этом закономерность. Ты живешь этими идеалами. Это принципы твоей жизни. Это твоя мораль. Ты несешь это в себе. Ты говоришь этими понятиями. Ты так мыслишь. Конкуренция. Естественный отбор. Превосходство. Право силы.
Я нервно впился пальцами в свой правый висок, и как будто выдернул из своей головы нечто.
– Это твои мысли, – сказал я, – Ты ходишь с ними на работу. Ты ешь с ними. Спишь с ними. Общаешься с друзьями. Ты всюду пропагандируешь это как некую идею, в соответствии с которой живешь. Ты мне только что затирал про теорию эволюции и естественный отбор. И ты хотел убедить меня в этом. Ты хотел доказать мне это как истину. Как то, как надо жить и думать. Так что не говори, что ты просто видишь закономерность. Нет. Естественный отбор – эта твоя идеология.
Я снова подался вперед, приблизившись.
– И даже больше – это твоя религия.
И устало откинулся назад на спинку стула.
Наступила пауза.
Виталий улыбнулся и скрестил на груди руки.
– Из твоего разговора понятно, что тебе это не нравится, потому что это разрушает определенные убеждения. Твои убеждения, – сказал он через некоторое время.
– Мои убеждения? – переспросил я, – Мои убеждения это разрушить не может. Но отчасти ты прав, это может подорвать убеждения других людей. Только дело-то не в этом. Дело в том, что это реально несет в себе разрушение. В том числе разрушение морали. Смотри: ты не можешь доказать теорию эволюции – объективно. Но вместе с этим ты пытаешься на ее основе разрушить убеждения людей. Зачем? Ответь мне на вопрос: ЗА-ЧЕМ? Для чего? Для чего это нужно? Зачем??? – я сомкнул пальцы, как будто бы держал в них маленькую семечку, – Ты можешь дать людям новые убеждения? – спросил я, – Можешь дать им другие убеждения? Можешь или нет?... Тогда зачем разрушать старые?... Ты можешь дать им смысл жизни? Можешь? Нет, не можешь. Какой смысл жизни ты можешь им дать? Теорию естественного отбора? В этом смысл жизни, да? Я лично могу привести тебе сотни тысяч людей и они плюнут тебе в рожу, каждый по очереди и все вместе, от одного произнесения тобой этой фразы. Потому что они презирают само это понятие. И ты будешь неделю потом отмываться от их харчков. Ты не можешь дать им смысла жизни. Тогда зачем отнимать у них старый? Притом, что ты не знаешь, насколько он истинен. Может, это действительно правда. Может, их религия – это правда. От куда ты знаешь?... А ты можешь дать обществу другой сдерживающий фактор, чтобы оно само себя не изгрызло? Можешь? Нет. Ни хрена ты не можешь. Тогда зачем старый отнимать? Объясни мне, зачем? Я понимаю, если бы ты был какой-нибудь там борец за истину, за правду. Если бы ты истину искал. Если бы ты реально боролся с ложью. Но ведь ты не можешь доказать истинность теории эволюции. Ты не можешь доказать, что все это именно так. Ты даже ответить за нее не можешь. Даже сами эволюционисты толком ответить за нее не могут, потому что они знают, что, во-первых, она не доказуема, как объективная реальность, а во-вторых, в ней столько всяких пробелов, столько дыр, столько проблем в этой теории, проблем, которые ее разрушают еще на начальном этапе. Я реферат в институте писал по теории эволюции. Целый год писал. Правда, ни фига щас не помню, давно это было, но тем не менее. Помню, что там до хрена проблем. И ты не сможешь ее доказать. И одновременно с этим ты не можешь доказать, что Бога не существует. Ты не можешь доказать, что религия не верна. Ты этого не знаешь. Это так же не доказуемо. Тогда объясни мне – зачем ты пытаешься разрушить старые убеждения людей, отнять у них смысл жизни и фактор, сдерживающий насилие. Если ты сам не можешь дать людям ничего взамен. А то, смотри, что ты делаешь: ты не можешь доказать, истинна ли теория эволюции, но ты пытаешься на ее основе разрушить убеждения, ложность которых ты так же доказать не можешь. То есть ты не знаешь истины, но пытаешься ложью разрушить чьи-то убеждения, притом, что ты не знаешь, являются ли эти убеждения ложью, опять же.
Я откинулся на спинку стула и скрестил на груди руки. И добавил:
– Ты идиот.
Наступила пауза.

Автор - perfiliev
Дата добавления - 24.01.2012 в 15:09
Сообщение– Я считаю, что в Бога верят только слабые люди – те, кто реально сами ничего не могут добиться в этой жизни. Вот они и придумывают для себя оправдание или надежду на светлое будущее. В Бога верят неудачники, не успешные, не далекие, – произнес Виталий.
Я поморщился.
– Н-да? – как будто бы удивился я и сам для себя неожиданно спросил: – Сколько ты зарабатываешь?
– Какая разница? – опешил Виталий.
– Ну, так просто. Знаешь, есть пастора церквей, которые ходят в пиджаках, вышитых золотыми нитками. У них огромные церкви – по несколько тысяч человек. И они управляют этими церквами. Огромными системами, в которых задействованы сотни работников и десятки различных отделов. Они влияют на сознание и поведение людей. Они имеют огромные деньги. За одно воскресное служение сбор пожертвований у них составляет больше, чем ты можешь заработать за свою жизнь. Они ездят на охренительных машинах. У тебя, вот например, какая машина?
– У меня нет машины, – спокойно, но с понтом ответил Виталий.
– Ааа. Бедняжка. А у них есть.
Виталий стряхнул пепел в консервную банку.
– Тогда почему они не помогают бедным, не раздают все свои деньги нуждающимся?
– Ага! А вот теперь нам уже что-то не нравится. – да? Как обычно, людям невозможно угодить. Ну, здесь как минимум два момента: во-первых, некоторые из них все же помогают нуждающимся, а во-вторых – даже хорошие люди часто могут поступать неправильно. Вот поэтому даже пастора церквей могут иметь огромные деньги.
Я посмотрел на Виталия, улыбнулся и добавил:
– И, кроме того, какими критериями ты меришь успех? Только лишь количеством денег? А взять, например, Иисуса Христа – мы не будем сейчас рассматривать, был Он Богом или нет, рассмотрим Его просто как историческую личность – так, в общем-то, судя по всему, Он не был особо богатым человеком, конечно, наверное, и абсолютно нищим тоже не был, но и богатым тоже – нет. Но спустя две тысячи лет люди до сих пор верят в Его учение и поклоняются Ему как Богу. Как думаешь, какого-нибудь там олигарха вспомнят хотя бы через тысячу лет? А-а-а! И тем не менее – быть известным спустя тысячу лет, по твоему является успехом или не является? Так какими критериями ты собираешься мерить успех? И все ли ты критерии учитываешь? Есть много других великих людей, умерших в нищете и одиночестве – композиторы и художники – Бетховен, Вивальди, Ван Гог, Рембрандт. Очевидно, что деньги не единственный критерий, наверно, да?
После невероятно короткой паузы я продолжил:
– Что еще скажешь, какие у нас еще люди в Бога не верят? Может умные, или красивые, или знаменитые, или талантливые? Назови любую категорию и Бог в качестве доказательства предоставит тебе таких людей – специально, чтобы они тебя раздражали и постоянно мозолили тебе глаза.
– Да ладно, – ответил Виталий, – Если уж говорить о пасторах церквей – то они просто заколачивают бабло. Это просто их работа, – у Виталия была удивительная черта: из всего разговора он цеплялся к одному какому-нибудь моменту и начинал выводить тему именно на него, даже если приходилось возвращаться далеко назад.
Я вздохнул.
– То есть ты хочешь сказать, что ни один успешный богатый пастор на самом деле в Бога по-настоящему не верит? – спросил я.
– Да конечно!
– Зря ты так. Докажи.
Виталий фыркнул.
– Я и не собираюсь ничего доказывать. Это так и есть.
– Да неужели?
– Да так и есть.
– А чем докажешь, что это так?
– А ты чем докажешь, что не так?
Я усмехнулся.
– Я тебе, конечно, щас нигде не надыбаю посреди ночи в незнакомом городе пастора церкви, да еще и богатого, да еще и в такой дыре… да еще и истинно верующего. Но я тебя за язык не тянул – встретишь в своей жизни доказательства. Вопрос только, если встретишь такого человека – поверишь в Бога? Только честно.
Наступила пауза.
Виталий молча затянулся с таким сильно понторылым видом и произнес:
– Я считаю, что на этом не стоит сильно зацикливаться. Мы сейчас с тобой в такие дебри начнем уходить. Это все философия. Я, например, просто живу – и получаю от жизни удовольствие. Мне до всего этого нет никакого дела.
Сколько раз я слышал в своей жизни что-то подобное. Стандартная модель. Эта идея была настолько банальной, но от этого не переставала быть популярной. Система.
– А я согласен, – ответил я, – Нужно жить, вообще, как можно проще. Пожрал, посрал, потрахался, поспал – все, больше ничего не надо.
В знак саркастического согласия со своим собеседником я вытянул руку для рукопожатия.
Виталий, конечно, ответил, но с явной какой-то неохотностью и настороженностью.
– Странно только, – произнес я, оглянувшись по сторонам, – От того, что мы с тобой согласились, в мире не изменилось ничего. И миллионы людей почему-то не перестали верить, от того, как ты считаешь. По каким-то причинам они продолжают верить. Здесь правильно кто-то заметил, на самом деле, хоть это и просто, но человек верит в Бога потому, что у него есть в этом потребность. Без потребности человек ничего не делает.
– Может, у него есть просто потребность в вере.
– Возможно и так. Да, допустим. От куда она у него взялась.
Пауза.
– Есть же теория эволюции, – произнес Виталий, – Есть наука, которая объясняет все эти вещи. Все инстинкты, которые есть у человека. От куда они взялись и для чего они нужны. Там все довольно просто. Вот тебе и объяснения.
– Теория эволюции? – поморщился я, – Теория эволюции? – я поморщился еще сильнее, – Теория эволюции? – переспросил я третий раз и с выпученными глазами и искривленным ртом тупо уставился в какую-то точку на полу, – Ты что всерьез веришь в теорию эволюции? Ну, Виталий, ну что ты, – начал я издеваться, – Ну как так? Ты же вроде не глупый человек… Как?... Ты что серьезно веришь в теорию эволюции и считаешь, что она объясняет эти вещи?... Я в шоке… Ты хоть помнишь вообще, что там в этой теории эволюции? Ты ее в школе-то хоть изучал? Ты действительно в нее веришь???
Кажется, Виталий не верил в теорию эволюции. Но сказать об этом он уже не мог.
– Хорошо, Виталий, – я вздохнул, – Если ты веришь в теорию эволюции, ответь мне все-таки на мой вопрос, с точки зрения теории эволюции объясни мне – от куда у человека взялась потребность в религии?
– Чтобы была какая-то уверенность… уверенность в завтрашнем дне, надежда. Это придает силы, – после некоторой паузы ответил Виталий.
– Ну, религия не придает силы человеку для земной жизни, – пожал я плечами, – Часто религия даже наоборот – делает жизнь человека более ущербной, более уязвимой. В некоторых религиях даже вообще приветствуется самоубийство. То есть индивид сознательно идет на самоуничтожение. А если ты рассматриваешь человека как некую систему жизни, то почему это, вдруг, система начинает работать против самой себя?
– Таким образом, природа избавляется от менее совершенных видов, – ответил Виталий, стряхнув пепел в консервную банку.
– Ты сам-то хоть подумал что сказал? – без тени улыбки серьезно спросил я, – Теперь ты уже природу рассматриваешь, как некую разумную систему, да? Ты не веришь в Бога, но веришь в природу, как в какую-то силу или даже личность, которая совершает акт разумной, аналитической систематизации и сортировки видов жизни с определенной целью. Это сильно отличается от Бога по своей сути? Если природа разумна – чем природа отличается от Бога?
Наступила еще одна пауза.
Я про себя постебался, и решил, что все же справедливо будет заметить одну интересную вещь:
– Знаешь что забавней всего здесь, – я заулыбался, – Я попросил тебя объяснить с точки зрения теории эволюции причины возникновения религии. Религии – а не веры, заметь. И ты задумался. Я упрощу задачу – объясни мне причины возникновения веры с точки зрения теории эволюции.
Виталий тупо молча курил.
– А ведь это уже совсем другое, – продолжил я, не дожидаясь ответа Виталия, – Вера – не религия. Вера – это действие или эмоция, или волевое решение. А религия – это система. Я сам для тебя упрощу задачу, и отвечу на этот вопрос за тебя – человек в принципе мог поверить в то, что существует нечто, что заботится о нем и помогает ему. Чтобы у человека действительно было больше уверенности в завтрашнем дне. Справедливости ради я замечу это. То есть можно предположить, что вера это инстинкт, который развился у человека в процессе эволюции. Ладно. Допустим. Правда остается еще вопрос об издержках – если организм и сознание человека стремится к оптимизации ресурсов, то насколько оправдана вера в сверхьестественное, это еще вопрос на самом деле. Издержки очень большие, поверь мне, как верующему человеку. Ну да ладно. Но у теории эволюции есть очень много проблем, которые подрывают ее основы еще в самом начале. Номер один – первопричина, от куда все началось, и от куда появилась материя, от куда появились самые элементарные частицы. Номер два – где грань между случайностью и закономерностью, и когда закономерность стала сама себя воспроизводить? Насколько это реально? Насколько реально вообще самообразование закономерности и ее постоянное поддержание? И, что самое интересное, в этом контексте – твоя жизнь, дорогой Виталий, является тогда тоже всего лишь случайностью. А теперь подумай – много ли в ней смысла ты видишь в таком случае? Думаешь, у тебя сейчас включается в сознании механизм, блокирующий эти размышления, как элемент системы самосохранения, чтобы тебе не дойти до осознания абсолютной бессмысленности своей жизни и до самоубийства? Потому что с осознанием теории эволюции – человеческая жизнь становится абсолютно бессмысленной. Это всего лишь случайность.
Я взял в руки красный стакан и презентовал его в своей ладони, обратив на него внимание.
– Ты всего лишь то же самое, – произнес я, – И с осознанием этого ты перестаешь видеть смысл во всей этой жизни и во всем этом мире. И вот следующее звено цепочки логических рассуждений: внимание – зачем человеку нужен смысл в жизни? Если это инстинкт – а это инстинкт – то зачем системе организма и сознания человека он нужен. Ведь как мы уже заметили – эта система стремится к оптимизации ресурсов и самосохранению. Больше ей ничего не надо. Ей нет смысла вылазить далеко за рамки своих элементарных потребностей и сильно за что-то париться. Дак зачем тогда этой системе нужен смысл жизни? Это нецелесообразно. Отсутствие смысла жизни приводит человека к самоубийству. Так для чего система допустила для себя эту деструктивную закономерность, зачем выработала? Если ты начнешь говорить о природе – то это уже разум, так что лучше даже не начинай. Бог начинается с разума. Так что получается – система, стремящаяся к самосохранению, выработала в себе саморазрушающий элемент, еще и стремление к тому, чтобы выходить за какие-то границы, что так же опасно и нецелесообразно… Парадокс… Известно – система, предоставленная сама себе, всегда стремится к упрощению и минимальным затратам энергии. Дак на кой хрен ей все это усложнять?... ???... Грань – между случайностью и закономерностью. Думаешь, ее действительно не существует? Думаешь, это реально – самообразование стольких закономерностей, гармонии и баланса? Ученые создают искусственный интеллект и проводят опыты по созданию искусственной жизни, клеток – но ведь это не случайность, это чьи-то целенаправленные действия для получения конкретного результата. Разницы не чувствуешь?
Я покрутил указательными пальцами на руках друг напротив друга.
– Но, знаешь, какая самая большая проблема теории эволюции? – продолжил я, – Теория эволюции не является наукой в ее истинном значении. Теория эволюции это всего лишь теория. Это просто гипотеза и не больше. Нормальная наука всегда базируется на доказательствах и на опытах, исследованиях. Поэтому, кстати, в квантовой механике есть определенные проблемы. А ты никогда не сможешь предоставить исчерпывающих доказательств теории эволюции. Ты можешь только лишь каким-то невероятным образом – если жопу надорвешь – доказать что это было возможно. Доказать возможность развития таким путем. Что это могло быть так. Но ты никогда не сможешь доказать, что все было именно так, а никак иначе. Вот именно так вот, а не как-то по-другому. И ты не можешь наблюдать теорию эволюции сейчас и исследовать ее. Ты можешь наблюдать мутации, генетическую передачу информации из поколения в поколения, еще какие-то отдельные аспекты. Но ты не можешь наблюдать эволюцию в целом. А все эти аспекты не обязательно являются атрибутами только лишь эволюции.
Я остановился и выразительно посмотрел на Виталия.
Затем продолжил:
– У тебя нет исчерпывающих доказательств и систематически выстроенных экспериментальных данных теории эволюции, – покачал я головой, не отводя взгляда, – Тебе просто предположили это как гипотезу какую-то за неимением других объяснений. И большинство ученых сейчас уже либо смеются над этой теорией, либо просто относятся к ней скептически. Потому что это не наука, это религия. И в самой этой теории куча проблем и, так называемых, “белых пятен”. Поэтому ее постоянно переписывают, что-то новое придумывают, теорию “нового синтеза” изобретают и так далее. Потому что стараются подогнать мир и науку под себя и свое мировоззрение. Сам Дарвин уже в гробу раз сто перевернулся.
Я подался вперед и с широко открытыми глазами слегка приглушенным голосом продолжил:
– Проблема эволюционистов в том, что они не просто видят какую-то закономерность и делают из этой закономерности выводы. Нет. Они постоянно ищут закономерности, которые доказывали бы их теорию, в которую они уже изначально верят. Они поменяли местами причину и следствие.
Я жестами показал, как можно поменять местами причину и следствие.
– Не “закономерность рождает теорию эволюции” – а “теория эволюции использует закономерность для своего оправдания”. Закономерности для эволюционистов не являются причиной предположить свою теорию, закономерность для них – всего лишь повод доказать свою идеологию. Да, – я развел руками, – Многие научные положения вначале были представлены только в теории. Но они со временем все же были доказаны. А теория эволюции не доказана. Эволюционисты даже из закономерностей делают какие-то свои собственные выводы – те, которые им больше подходят. Так, например, наличие у животных инстинктивных моральных принципов – для христиан доказательство теории сотворения, а для эволюционистов почему-то доказательство теории эволюции. Наличие у животных инстинктивных моральных принципов – закономерность. Но одни видят в этом Творца, а другие – доказательство своей теории. То, что самцы, как и мужчины изначально менее разборчивы в своих половых связях, а самки, как и женщины, более разборчивы – закономерность. Но, по каким-то причинам, некоторые эволюционисты видят в этом доказательство своей теории. Хотя эта закономерность не доказывает по сути ничего. И верующие точно так же могут использовать эту закономерность, как аргумент для теории сотворения. Просто эволюционисты делают свои выводы из всего этого – те, которые им больше нравятся. А это уже не наука. Это религия. И попытка подогнать науку под свою религию.
Виталий затянулся и выпустил дым.
– А ты не тем же самым ли занимаешься? – спросил он меня, – Ты сам не пытаешься подогнать науку под свою религию?
– Нет, – ответил я, – Я сразу же сказал, что наука ничего общего с религией не имеет. И у меня нет исчерпывающих доказательств существования Бога. То есть у меня есть, конечно, какие-то доказательства. И довольно веские доказательства. Есть какие-то очень не хилые предпосылки. Но абсолютно исчерпывающих доказательств нет. И я сразу признаю, что, несмотря на серьезные основания, здесь зачастую все же приходится верить. А вот ты, – я ткнул пальцем в Виталия, – Признать, что твоя вера в теорию эволюции является точно такой же верой, и не имеет ничего общего с наукой – вот ты это признать боишься. И ты боишься сказать, что это просто твои убеждения и не больше.
Виталий снова затянулся, а я продолжил, пока он не успел что-то сказать:
– Теперь давай посмотрим вот на что: ты пропагандируешь теорию эволюции, а вместе с этим ты пропагандируешь идею естественного отбора. Что есть естественный отбор? – это такие положения как “выживает сильнейший”, “кто сильнее тот и прав”, “слабые виды должны быть уничтожены, а сильные воцариться на троне”, “недостойные представители должны погибнуть”. Естественный отбор приводит именно к таким идеям. Рано или поздно – но приводит именно к этому, – подчеркнул я, не позволив Виталию возразить, хотя он уже и пытался начать, – Это очень похоже на нацизм и третий рейх – есть сильная, красивая, с точки зрения эволюции более совершенная раса, и она должна жить и править миром, а остальные, недостойные расы, должны быть истреблены. Ты можешь сейчас сколько угодно отпираться, можешь говорить “Нет, нет. Я не это имел в виду”, но рано или поздно осознание теории естественного отбора приводит именно к таким мыслям. Это как бы само собой напрашивается. Это как бы продолжение рассуждений. Это логическое заключение. И ты можешь сколько угодно потом говорить о морали и нравственных ценностях, но все это не имеет абсолютно никакого значения при естественном отборе. Естественный отбор, как теория порождает идеи превосходства одного над другим, порождает идеи конкуренции и оправдывает насилие. И нравственные ценности здесь не имеют никакого смысла. Когда общество начинает жить в соответствии с идеей естественного отбора, оно начинает мыслить именно такими критериями, оно начинает превозносить сильных и унижать и истреблять слабых, недостойных. И самое что интересное – именно в таком обществе, именно при идеях конкуренции в социуме появляются маньяки, преступники, психически нездоровые агрессивные личности, личности озлобленные и обиженные на весь мир, и – самые прекрасные их представители – злые гении, живущие мыслью о мировом господстве.
Я прищурился и тоненьким голоском спросил:
– Ведь, каким образом часто люди становятся агрессивными и начинают вести преступный образ жизни? Человек, в чем-то слабый, не могущий соответствовать какому-то определенному уровню требований – находит просто именно такой вот выход из ситуации. Что бы хоть как-то себя проявить, чтобы быть хоть кем-то, он начинает идти по головам и устранять конкурентов и все свои потребности удовлетворяет элементарным образом – просто тупо берет своё. Или человек отвергнутый и презираемый находит выход из ситуации – он ставит мир на колени и с помощью грубой силы заставляет других признать себя, опять же удовлетворяет свои потребности, и мстит.
Я на секунду сделал паузу и, чуть пригнув голову, тихо произнес:
– И что самое интересное – они правы. Боль и несправедливость рождают преступников. Глупо говорить о какой-либо морали в обществе, живущем по идее естественного отбора. Просто глупо. Ведь когда этих людей унижали и презирали и считали недостойными – несоответствующими каким-либо требованиям – никто не задумывался о морали. И они в результате отплатили миру тем же – когда нашли для этого ресурсы. Общество, живущее принципами конкуренции, само рождает себе антисоциальных элементов и преступников. Ты, очевидно, этого не понимаешь. Но запомни: ничто никогда не спасет этот мир, кроме любви и справедливости.
– Ой, вот только не надо мне про любовь говорить, – перебил меня Виталий.
– А что? – удивился я.
– Любви не существует. Это эфемерное понятие. Есть только желание и выгода. А еще инстинкт.
– Пусть так. Но в результате это ведет к самоотверженности. А чувство самоотверженности можно в себе развить.
Виталлий на меня странно так покосился, задумался, но потом ответил:
– Самоотверженность это бред. Человек всегда во всем ищет выгоду.
– Да. Но в случае любви человек учится думать и о других так же, – произнес я, – Он достигает собственной выгоды путем удовлетворения потребностей других. На пути к собственной выгоде он помогает другим. А это уже совсем другой уровень. Это взаимовыгода. Все остаются счастливы. И, кроме того, со временем этот навык перерастает в привычки и условный рефлекс. И в совокупности с высоким уровнем самоконтроля это ведет человека к созиданию, а не к разрушению мира.
– К созиданию, да, – усмехнулся Виталий.
Я под наклоном поднял указательный палец и еще раз подчеркнул:
– Любовь и справедливость. Если этих двух вещей не будет – люди сожрут друг друга. Они сами себя изничтожат. Общество само себя ликвидирует. Мир погрузится в хаос. И, что самое интересное, когда-нибудь этот хаос доберется и до тебя. Он тебя поглотит, так же как все вокруг. Ты сейчас говоришь о естественном отборе, о том, что нужно соответствовать каким-то требованиям, какому-то статусу, чтобы выжить. А что ты будешь делать, если сам не сможешь соответствовать этим требованиям? Что ты будешь делать, если завтра станешь, например, инвалидом, и окажешься на обочине жизни?
Виталий снова усмехнулся. А я продолжил:
– Даже более того – я сам сделаю тебя таким, а потом посмотрю на твои страдания. Я посмотрю на то, как ты будешь чувствовать себя в такой ситуации. У тебя начнется совсем другая жизнь. Твои друзья тебя забудут, потому что им не захочется с тобой возиться. Ты не сможешь работать и покупать себе удовольствия. Тебя не будут воспринимать всерьез. А женщины не захотят иметь детей от ущербного самца и тебе больше никто никогда не даст.
Я развел руками.
– Все. Тебя ничто не спасет… Если только кто-то вдруг не проявит к тебе любви и понимания… Запомни: если в этом мире не будет любви и справедливости – этот мир превратится в ад и погибнет.
Я сделал небольшую паузу, и начал подводить итог:
– А теперь подумай хорошенько: ты пропагандируешь теорию, которую не только не можешь реально доказать на практике – ты пропагандируешь теорию, которая является деструктивной по своей сути, которая разрушает этот мир, формирует сознание людей жестоким и эгоистичным, а соответственно, склонным к насилию, и толкает человека на преступления. Эта теория не доказана. А вместе с этим ее распространение, как идеи, может уничтожить этот мир. Может, поэтому двадцатый век увидел уже две мировые войны и готовится к третьей? – я понизил голос, – И в этом контексте, как ты думаешь, какое значение приобретает твоя жизнь для всего человечества, с учетом тех ценностей, которые ты несешь этому миру?
Я откинулся на спинку стула.
– Ты, наверное, можешь собой гордиться. И гордиться тем обществом, в котором ты живешь.
– То есть подожди, – неожиданно вмешался в разговор Гоша, – Ты хочешь сказать, что если я, например, не верю в Бога, то это значит, что я не способен на проявления нравственности, на любовь, на сожаление? Если я атеист – значит я обязательно аморален?
– Нет, – ответил я, – Не обязательно. Человек может быть неверующим и быть высоконравственным. Но, во-первых, это встречается реже, чем ты думаешь, а во-вторых, для этого нужен другой сдерживающий фактор. Ведь ты по-настоящему-то теорию эволюции и естественного отбора не осознаешь. Она просто крутится где-то там у тебя в голове как удобное объяснение для успокоения души, и все. Ты серьезно над ней не размышляешь. А живешь ты все равно какими-то моральными принципами, которые регулируют твое поведения. А я говорю не об этом. Я говорю: что будет, если общество в массовом порядке начнет глубоко, очень глубоко, осознавать эти идеи, начнет копаться в них. К чему приведут эти размышления. Они уже и так, в общем-то, к этому приводят, это очевидно, и новейшая история тебе кучу свидетельств сейчас предоставит. Но до сих пор это не носило какого-то такого массового характера, и многие люди глубоко над этим не задумывались. Все равно всегда оставался какой-то сдерживающий фактор – церковь, обычаи предков, социальная мораль.
– А как же в Советском Союзе? Люди десятками лет жили с теорией эволюции. И мораль была, надо сказать, на более высоком уровне, – заметила Марина.
– Да, и к чему это в результате привело? – ответил я, – К чему в результате привело семидесятилетнее правление коммунистов? Посмотрите на молодежь, которая выросла в поколении девяностых. А какое поколение растет сейчас? Просто в Советском Союзе государство создало очень сильный сдерживающий фактор. Чтобы общество совсем не распалось и себя не изничтожило – людям придумали иллюзию. Людям постоянно пропагандировали моральные ценности и законы нравственности, потому что коммунисты знали, что без этого уж совсем никак. И это правильно. Государство само занималось сильнейшей пропагандой морали. Но проблема в том, что эта мораль была основана на иллюзии – которую так же вбивали десятками лет. А когда Советский Союз рухнул, – я наискосок хлопнул ладонями, разведя их в разные стороны, – Рухнула и иллюзия. И что началось? При переоценке ценностей люди стали сходить с ума и звереть. А с каким остервенением они стали верить в Бога? Все толпами побежали в церковь. Так, как будто целый век терпели. И не только в церковь, начали верить вообще абсолютно во все. В экстрасенсов, целителей, во всякую хрень. А что мы в результате имеем сейчас? Какие дети у нас растут? Какая у нас молодежь? Какая у нас сейчас мораль? И это при том, что уже лет двадцать большинство людей в стране все-таки верят в Бога. И, кстати, это еще и при том, что люди даже в Советском Союзе верили в Бога. И, кстати, вот вам показатель идеальности советской системы – сколько людей сгноили в лагерях? Скольких людей уничтожили? Скольких расстреляли? А скольких пытали? Что, если человек верит в Бога, значит, его нужно пытать и уничтожать, так по-вашему? – я вполне серьезно задал вопрос, сделав небольшую паузу, – Сколько крови было пролито в этой стране? Да эта страна просто тонет в крови. Вот вам и результат.
– А вера тогда разве не является той же иллюзией, ведь она тоже, своего рода, сдерживающий фактор? – снова заметила Марина.
– Возможно… отчасти, – согласился я, – Но, если даже и смотреть с этой позиции, если она и является иллюзией – то этой иллюзии уже тысячи лет. Эта иллюзия есть неотъемлемая часть человеческой культуры. Как искусство или, там, технический прогресс. В ней существует потребность. И она является намного более сильным сдерживающим фактором, и более устойчивым. А когда в Советском Союзе ее заменили другой, новой иллюзией, то в результате это привело к краху страны и моральному кризису. Потому что проблемы, которые не разрешались несколько поколений, в результате дали о себе знать через десятки лет невероятными осложнениями.
После небольшой паузы я продолжил, вернувшись к теме:
– Вы не видите корень проблемы. Здесь дело вообще совершенно не в коммунизме и не в христианстве. И даже не в религии. Просто, чтобы общество само себя не сгрызло – должен быть какой-то сдерживающий фактор. А теория эволюции и теория естественного отбора этим сдерживающим фактором уж никак не является. Она работает как раз в обратную сторону. Потому что для очень большого количество людей теория естественного отбора упраздняет и делает бессмысленным наличие любых моральных ценностей. Они только мешают. Как здесь было уже отмечено – человек по своей природе эгоист. Теория эволюции упраздняет мораль.
– Теория эволюции не упраздняет мораль, – возразил Виталий.
– Упраздняет. Не на прямую, конечно, но косвенно. Это как вывод, который сам собой напрашивается. Ты просто глубоко над этим еще не задумывался. И твои стереотипы, твои моральные убеждения и твое неприятие моей точки зрения – все это мешает тебе серьезно над этим подумать. А если ты начнешь над этим думать, то, скорее всего, именно к таким выводам ты и придешь. Теория эволюции как минимум срывает башню и тормоза у некоторых людей, меняя их мышление. И как максимум стирает границы добра и зла и превращает понятия морали, а иногда и саму жизнь, в нечто лишенное всякого смысла.
– Да ни фига.
Я подался вперед и продолжил заговорщическим шепотом:
– Дорогой мой, я тебя уверяю – если ты действительно сможешь убедить людей в справедливости теории эволюции и естественного отбора, произойдет следующее: одна треть людей сразу же повесится от осознания абсолютной бессмысленности земного существования, а вторая треть начнет уничтожать оставшуюся последнюю треть, проповедуя свое превосходство, а когда уничтожит, начнет изгрызать себя саму. Наступит катастрофа. Люди либо просто не захотят, либо не смогут долго жить с осознанием теории эволюции. Даже в Советском Союзе пришлось создать иллюзию, в которую людей заставили верить, чтобы общество не развалилось – потому что по-другому было никак. Потому что без веры – обществу, вообще, никак. Потому что с глубоким, настоящим осознанием теории эволюции человеческая жизнь становится бессмысленной.
Виталий отстраненно смотрел в сторону, докуривая очередную и уже не первую сигарету, и как будто не слушал меня.
– А те немногие люди, – продолжал я, – Которые смогут жить с этой теорией, превратятся в извращенцев и насильников – ну, может, немного преувеличенно, но примерно так. Люди на самом деле будут звереть. И при всем этом у тебя нет исчерпывающих доказательств того, что эта теория верна. Ты не можешь утверждать ее как абсолютную истину. Это не наука. Это всего лишь теория. Ты всего лишь предполагаешь ее. Но ты ее проповедуешь. Это твоя идея. И ты готов привести весь мир к катастрофе ради просто своей идеи? Даже не ради истины, а ради идеи?
Виталий улыбнулся, затушив сигарету в пепельнице.
– Все равно, я не вижу, как теория эволюции связана с моралью, – произнес кто-то.
Я устало откинулся назад.
Наступила пауза.
Затем Виталий сказал:
– Я говорил о естественном отборе не как об идее, а как о закономерности. Основе мироздания. Это то, что я вижу в этом мире. Не я это придумал.
– Да? – выпучил я глаза, – Основа мироздания? А я видел мужчин, которые всю свою жизнь посвящали женщине прикованной к инвалидной коляске и изуродованной – потому что они любили ее.
– Это бред. Ни один мужчина… – начал Виталий.
– И мать в большинстве случаев не оставит своего ребенка, независимо от того, что с ним произошло, – перебил я его, не обращая внимания на его реплику, – И существуют люди, которые посвящают себя тому, что ухаживают за инвалидами, потому что видят в этом смысл своей жизни. Что? Основы мироздания пошатнулись? Где твоя закономерность? Из этой закономерности слишком много исключений. Пусть, может быть, их и не всегда видно.
Я остановился и спокойным голосом снова продолжил:
– Запомни – у человека всегда есть выбор. Человек способен осознавать себя как личность и производить расчеты. И не надо снимать с себя ответственности. Да, человек совершает акт самопожертвования только ради выгоды. Но даже сюда не вписывается теория естественного отбора. Потому что выживает не тот, у кого больше ресурсов, а тот, кому больше повезло. И, кстати, не говори мне, что ты не раскручиваешь естественный отбор как идею. Нет. Ты не просто видишь в этом закономерность. Ты живешь этими идеалами. Это принципы твоей жизни. Это твоя мораль. Ты несешь это в себе. Ты говоришь этими понятиями. Ты так мыслишь. Конкуренция. Естественный отбор. Превосходство. Право силы.
Я нервно впился пальцами в свой правый висок, и как будто выдернул из своей головы нечто.
– Это твои мысли, – сказал я, – Ты ходишь с ними на работу. Ты ешь с ними. Спишь с ними. Общаешься с друзьями. Ты всюду пропагандируешь это как некую идею, в соответствии с которой живешь. Ты мне только что затирал про теорию эволюции и естественный отбор. И ты хотел убедить меня в этом. Ты хотел доказать мне это как истину. Как то, как надо жить и думать. Так что не говори, что ты просто видишь закономерность. Нет. Естественный отбор – эта твоя идеология.
Я снова подался вперед, приблизившись.
– И даже больше – это твоя религия.
И устало откинулся назад на спинку стула.
Наступила пауза.
Виталий улыбнулся и скрестил на груди руки.
– Из твоего разговора понятно, что тебе это не нравится, потому что это разрушает определенные убеждения. Твои убеждения, – сказал он через некоторое время.
– Мои убеждения? – переспросил я, – Мои убеждения это разрушить не может. Но отчасти ты прав, это может подорвать убеждения других людей. Только дело-то не в этом. Дело в том, что это реально несет в себе разрушение. В том числе разрушение морали. Смотри: ты не можешь доказать теорию эволюции – объективно. Но вместе с этим ты пытаешься на ее основе разрушить убеждения людей. Зачем? Ответь мне на вопрос: ЗА-ЧЕМ? Для чего? Для чего это нужно? Зачем??? – я сомкнул пальцы, как будто бы держал в них маленькую семечку, – Ты можешь дать людям новые убеждения? – спросил я, – Можешь дать им другие убеждения? Можешь или нет?... Тогда зачем разрушать старые?... Ты можешь дать им смысл жизни? Можешь? Нет, не можешь. Какой смысл жизни ты можешь им дать? Теорию естественного отбора? В этом смысл жизни, да? Я лично могу привести тебе сотни тысяч людей и они плюнут тебе в рожу, каждый по очереди и все вместе, от одного произнесения тобой этой фразы. Потому что они презирают само это понятие. И ты будешь неделю потом отмываться от их харчков. Ты не можешь дать им смысла жизни. Тогда зачем отнимать у них старый? Притом, что ты не знаешь, насколько он истинен. Может, это действительно правда. Может, их религия – это правда. От куда ты знаешь?... А ты можешь дать обществу другой сдерживающий фактор, чтобы оно само себя не изгрызло? Можешь? Нет. Ни хрена ты не можешь. Тогда зачем старый отнимать? Объясни мне, зачем? Я понимаю, если бы ты был какой-нибудь там борец за истину, за правду. Если бы ты истину искал. Если бы ты реально боролся с ложью. Но ведь ты не можешь доказать истинность теории эволюции. Ты не можешь доказать, что все это именно так. Ты даже ответить за нее не можешь. Даже сами эволюционисты толком ответить за нее не могут, потому что они знают, что, во-первых, она не доказуема, как объективная реальность, а во-вторых, в ней столько всяких пробелов, столько дыр, столько проблем в этой теории, проблем, которые ее разрушают еще на начальном этапе. Я реферат в институте писал по теории эволюции. Целый год писал. Правда, ни фига щас не помню, давно это было, но тем не менее. Помню, что там до хрена проблем. И ты не сможешь ее доказать. И одновременно с этим ты не можешь доказать, что Бога не существует. Ты не можешь доказать, что религия не верна. Ты этого не знаешь. Это так же не доказуемо. Тогда объясни мне – зачем ты пытаешься разрушить старые убеждения людей, отнять у них смысл жизни и фактор, сдерживающий насилие. Если ты сам не можешь дать людям ничего взамен. А то, смотри, что ты делаешь: ты не можешь доказать, истинна ли теория эволюции, но ты пытаешься на ее основе разрушить убеждения, ложность которых ты так же доказать не можешь. То есть ты не знаешь истины, но пытаешься ложью разрушить чьи-то убеждения, притом, что ты не знаешь, являются ли эти убеждения ложью, опять же.
Я откинулся на спинку стула и скрестил на груди руки. И добавил:
– Ты идиот.
Наступила пауза.

Автор -
Дата добавления - в
perfilievДата: Вторник, 24.01.2012, 15:13 | Сообщение # 130
Поселенец
Группа: Островитянин
Сообщений: 135
Награды: 0
Репутация: 3
Статус: Offline
Виталий, кажется уже сам давно забыл, с чего начался этот разговор, и не помнил, что именно он хотел конкретно от меня. Он помолчал немного, потом достал из пачки очередную сигарету и прикурив от своей зажигалки, сказал, улыбнувшись:
– А что верить в Бога и сотворение мира это очень умно, да? Тем более верить в то, что кто-то там написал когда-то давно, в какую-то там книгу. Почему я должен в это верить? Для меня это глупо. Да, я не знаю, от куда взялась вся материя. Но твоя религия вообще говорит, что ее создал Бог, который тоже не понятно от куда сам взялся. Так что… Чо тут еще тереть?... И я, кстати, не утверждал, что верю в теорию эволюции. Я это просто так сказал. А ты развел тут. Знаешь, во что я на самом деле верю? – спросил Виталий, – Я тебе скажу, во что я верю. Хочешь?
Для начала я удивился, что он, вообще, меня еще и спросил, но в знак согласия, естественно, кивнул головой в его сторону, как бы прося: “Да, конечно, скажи мне, я так хочу знать, просто сгораю от нетерпения и тлею на углях ожидания”.
Виталий затянулся и произнес:
– Я верю в разум.
Наступила пауза.
– В разум? Ты веришь в разум? – переспросил я с улыбкой, часто моргая. – Хорошо, – я набрал воздуха в грудь и выдохнул, – Итак, ты веришь в разум. Раз ты так веришь в разум, тогда скажи мне, что есть объективная и субъективная реальность?
Виталий напрягся.
– Объективная реальность существует независимо от нашего восприятия. Субъективная реальность – всего лишь наше искаженное представление, – ответил он более менее уверенно, пытаясь скрыть свое опасение, что вопрос может оказаться с подвохом.
– Правильно. Объективная реальность существует независимо от нашего восприятия. Она существует сама по себе – просто, как… просто как реальность, как то,… что просто есть… и все… короче. Так, например, вот этот стакан, – я взял свой пустой стакан, – Он не красный сам по себе, мы лишь воспринимаем его как красный. То есть стакан сам по себе обладает цветовой характеристикой только потому, что мы дали ему эту характеристику – в силу особенностей анализа информации в нашем сознании. Стакан красный – только потому, что материал, из которого сделан стакан, отражает световые волны определенным образом, этот материал отражает именно те волны, которые при попадании на глаза вызывают именно такую реакцию, которая идентифицируется головным мозгом как некий – именно такой, а не какой-то другой – кодовый сигнал. Ну, так… в упрощенном виде. Сигнал идентифицируется – да – и характеризуется определенным образом, и в дальнейшем – при других случаях – распознается. То есть наше восприятие есть некая система, которая работает по определенным законам, но – любой закон можно либо нарушить, поломать, либо обойти. В конечном счете, можно обойти и систему восприятия информации и систему анализа поступающей информации, а в определенных случаях и просто поломать – и тогда восприятие будет искаженным, а поступающая информация будет анализироваться совсем по другим законам. И мы будем видеть не красный цвет, а что-нибудь другое – например, покемонов, играющих в хоккей с мячом на кафельном полу.
Я подался вперед, важно положив локти на стол.
– По большому счету человек вообще не может воспринимать информацию из окружающего мира в полной мере объективно. Система восприятия человека сильно ограничена – органы чувств работают только в каких-то определенных рамках. Существуют пределы работы рецепторов. Мы не можем, например, воспринимать инфракрасное излучение или ультразвук с частотой свыше двадцати тысяч герц, как некоторые животные. Мы ограничены и не можем видеть картину целиком, а соответственно даже при самых благоприятных обстоятельствах мы всегда все видим в несколько искаженном виде, или, как минимум, в упрощенном.
Я артистично вскинул правую ладонь и медленно повел ее в воздухе, как бы ища чего-то:
– Далеко ходить не будем, – с небольшой запинкой произнес я, – Возьмем хотя бы шизофрению и галлюцинации. Что это такое по своей сути – у человека сбивается программа анализа и идентификации окружающей действительности с собственными фантазиями, сбивается программа восприятия, а разум часто определяет какую-либо собственную мыслительную модель – какую-либо концепцию – как объективную реальность. Ну, как-то так, примерно. Человек соображает, его разум работает, но работает неправильно.
Я посмотрел на Виталия и улыбнулся.
– Ты веришь в разум. Но что ты будешь делать, если твой разум начнет тебя подводить? Что ты будешь делать, если программа восприятия и анализа информации из окружающего мира начнет работать по другим законам? Ты по-прежнему будешь верить в свой разум?
Виталий погасил сигарету, ткнув ее в консервную банку и растерев тлеющий пепел. Он открыл рот, но я уже опередил его:
– Знаю – ты скажешь мне, что галлюцинации не бывают одни и те же у всех людей одновременно. Однако – почему ты думаешь, что нельзя поломать и изменить систему восприятия и анализа информации таким образом, чтобы они выполняли какую-то другую, заданную кем-то извне, программу. Люди за тысячи лет кое-что научились делать. Неужели ты думаешь, что невозможно запрограммировать человеческий мозг так, чтобы он работал по каким-то иным законам – тем законам, которые…, – я подбирал слова, – Которые создадут сами ученые.
Я поднес пальцы левой руки к губам, а затем резко растопырил их в Виталия, немного ухмыльнувшись.
– Можно запросто влезть в твой разум и взломать его, а затем заставить работать так, как мне, допустим, хочется, и ты будешь воспринимать информацию так, как мне хочется. И это можно проделать с любым из нас, с каждым – со всеми одновременно, – закончил я, артистично разведя руками в стороны и откинувшись на спинку стула.
Я сказал “закончил”? – не-е-е-е. Виталий тоже хотел бы так думать, но на самом деле я еще только начал.
– Да что я говорю? Зачем ломать человеческий разум? Это грубо, хотя и эффективно. Но все можно сделать намного проще. Допустим, такой пример: предположим следующую ситуацию – идет демонстрация, ну, митинг, политические и социальные требования, там, и все такое. Толпа движется на встречу отряду спецназа. За полчаса до этого в толпе пронесся слух, что спецназ может открыть огонь, ну, допустим резиновыми пулями – тоже мало не покажется. Люди напряжены, люди боятся. И вот мимо проходит какой-нибудь маленький мальчик, которому здесь, естественно, вообще не место, и кидает несколько петард. И что происходит – начинается массовый психоз, – медленно покрутил я пальцами в воздухе, как бы раскрывая в пространстве какую-то мнимую материю.
Я опять дотронулся кончиками пальцев до губ, но через секунду снова продолжил:
– А есть еще один офигенный способ обмануть разум – ПРОПАГАНДА, – с особым выделением и акцентированием произнес я, – Этим занимаются политики и правители, а также крупные предприниматели, владельцы холдингов и компаний, и даже фармацевтические фирмы.
Мой собеседник посмотрел на меня, многозначительно приподнял одну бровь и, не отводя взгляда, слегка наклонил голову вниз.
– Запомни, – ткнул я пальцем Виталию, – В жизни любого человека можно создать абсолютно любую иллюзию. В Советском Союзе государственный аппарат создал охренительную иллюзию для своего народа. И люди верили в эту иллюзию, люди жили в этой иллюзии, и люди готовы были умереть ради этой иллюзии, и они готовы были убивать ради этой иллюзии. Ты думаешь, они были тупые – нет. Просто их устраивала эта иллюзия, и они остановились на ней, приняли ее в своей жизни – потому что никто не хотел искать истины. А люди никогда не хотят искать истину. Им лень искать истину. Чаще всего они просто принимают те убеждения, которые лучше подходят для их жизни. А потом придумывают для них разумные обоснования, состоящие из различных доказательств. Религия, кстати, тому не исключение.
Я на секунду остановился, а затем немного агрессивно и подавляющим тоном произнес:
– Если я захочу, я создам в твоей жизни любую иллюзию. Ну, так… – я немного поморщился и покачал головой… – Если я, конечно, очень сильно постараюсь.
Я сделал паузу, а затем:
– И ты будешь верить в эту иллюзию, – продолжил я, – До тех пор, пока я где-нибудь не ошибусь. Любые законы можно обойти. И даже законы восприятия головного мозга. Кстати, если уж говорить о восприятии, то – воспринимаешь-то информацию ты из окружающего мира только чувствами. Зрение, слух, нюх – чувства, чувства, чувства. Анализируешь информацию ты мозгом, но принимаешь – чувствами. Глупо противопоставлять чувственное восприятие разумному анализу – истина как всегда где-то посередине, так как эти два процесса неразрывно связаны между собой.
Я остановился, посмотрев Виталию прямо в глаза, и тут же, щелкнув пальцами, продолжил:
– Вот такой пример – это к слову о восприятии информации. Идет человек со стаканом абсолютно холодной воды навстречу другому человеку и кричит, так что бы тот услышал – “Кипяток! Кипяток! Осторожно, кипяток!” – и в этот момент он как бы спотыкается и наигранно падает, выплескивая воду на того, кто идет навстречу, и при этом еще сильнее начинает орать “А-а-а-а! Кипяток! Какой ужас!”. Вода холодная. Но человек, на которого она выплескивается из кружки, об этом не знает. Он, естественно, пугается. И что в результате?
Я сделал вопросительную паузу.
– Что? – поинтересовался Виталий.
– У человека, на том месте тела, куда попадает вода – которая холодная, но как он думал, горячая – на этом месте у него на коже образуется ожог.
Еще одна пауза.
– Вот тебе и объективность восприятия окружающей действительности. И это реально существующий факт. Это эксперимент. Такая вот возможная человеческая реакция в экстремальной ситуации. Это тебе просто, вот, как показатель какой-то, что ли.
Затем я подался вперед и произнес:
– Ты видишь, как тонка эта грань и насколько зыбко основание идеи разума? – пошуршал я пальцами, – Разум легко можно обмануть, как на начальном этапе – чувственное восприятие, так и на последующем – анализ информации.
Виталий с забавным, но слегка отдающим гордостью, выражением лица смотрел на меня, не отрывая взгляда.
– И последнее, – продолжил я с той же энергичностью, как будто бы и не собирался даже заканчивать, – Ты веришь в разум. Но, как известно, человеческий мозг работает всего лишь на несколько процентов. У гениев он работает, там, на десять процентов, как говорят. У Эйнштейна он, я слышал где-то, работал на двенадцать процентов. Суть в том, что ты веришь в то, что мало изучено. Ты не знаешь, какие способности, возможности – что вообще лежит за гранью этих десяти-двенадцати процентов. Ученые имеют очень слабое представление о работе мозга, о работе сознания, о самом сознании, о природе сознания… о том, как сознание связано с телом, – добавил я еще после запинки, махнув рукой, – Ты веришь в то, что изучено всего лишь на несколько процентов, на какие-то там доли… мизерные. Ты не имеешь даже четкого представления о том, во что ты веришь. Дак во что ты веришь? Ты даже сам не знаешь, во что ты веришь.
Я опустил руку на стол и несколько раз тихонько ударил по столу пальцами.
– Знаешь, почему ты сказал эту фразу, и зачем ты сказал эту фразу “Я верю в разум”, – выделил я интонацией, – Ты просто хотел себя показать. Ты просто хотел… ну это просто, короче… типа, круто. Это просто круто звучит. Когда человек говорит “Я верю в разум” – да он просто хочет, чтобы его считали умным. Ведь быть умным это круто – так? Это ведь круто, да? – обратился я ко всем, находящимся на кухне, оглядев их взглядом, – Это ведь круто, да? Да? Круто? – Быть умным. Не, это нормально. Быть умным это хорошо. Это, реально, да – хорошо. Кто так считает? Все так считают? Ведь так, да? Если человек умный, это хорошо. Поэтому человек хочет, чтобы его считали умным. Если его будут считать умным, ему будет приятно. Поэтому человек хочет, чтобы его считали умным. А фраза, типа “Я верю в разум” – как бы говорит сама за себя: “Посмотрите – я умный. Я ведь умный. Я ведь верю в разум. Я ведь не в Бога верю – нет. Нет? – Не-е-ет. Не-е-ет – не в Бога. Нет – я верю в разум. Да. Потому что я умный”.
Я на секунду остановился.
– Ты просто хотел показать себя. Эта фраза просто круто звучит. Ты просто хотел, чтобы из твоих уст вышло что-то, что круто звучит. Только и всего. Ты произнес эту фразу, сам даже не понимая, что она там значит на самом деле.
Виталий выпятил вперед губы, ухмыльнулся и после небольшой паузы произнес:
– А если я имел в виду не разум, как мозг человека, а разум, как вообще просто что-то разумное, как что-то умное – в общем значении.
Я немного поморщил лоб, но потом понял.
– А!… Типа как понятие само, да? Не как сознание, а как просто умность – разумность какую-то – это ты имеешь в виду, да?
Виталий кивнул головой.
– Охренеть как… можно, – выпучил я глаза. – Только проблема в том, что понятие “разумное” – это ведь не объективная реальность. Это понятие искусственно созданное людьми. Так же как понятие “логика”. Это часть человеческой культуры и результат мышления человека. Это продукт работы мозга. Что такое объективная реальность? – это только факты, результаты и действия, это причинно-следственные связи. А по-ня-тия не могут быть объективной реальностью. Что такое “разумное”? Что значит “разумное”? Какие критерии разумности? Почему, например, это разумное? – я махнул в сторону рукой, как бы указывая на какой-то мнимый объект, – Что? Почему? Потому что ты так сказал? Или потому что я так сказал? Или кто сказал, что это разумно, а это нет? И что, человечество, так, если в общем брать, очень разумно по своей природе? Охренеть, как разумно, да! Ну, просто охренеть, как разумно!! Ну, просто охренительней некуда, как охренеть, как разумно!!! Мировые ученые зафигачили атомную бомбу, чтобы уничтожить миллионы жизней, а когда создали и уничтожили, схватились за голову. Мы все говорим о научном прогрессе, а в результате живем в мире, где каждый четвертый болеет астмой, каждый пятый бьется в авто или авиакатастрофе, а каждый шестой ребенок рождается уродом. Человечество просто охренительно разумно.
Я посмотрел на Виталия и развел руками.
– Что? Что? Понятие “разумность” – это не объективная реальность. Это понятие выдумано людьми. Так же как логика, или что-то там еще. Это субъективная реальность. Это результат работы сознания – мы опять же вернулись к тому, с чего начали, – заключил я, снова откинувшись на спинку стула.
Я заметил, что все находившиеся на кухне немного утомились от моих речей.
– Ну, хорошо, – вступил вдруг в разговор Гоша. – Но ведь твой разум тогда тоже субъективно все воспринимает. Чем тогда твоя вера лучше? И почему ты обязательно прав. Может, ты тоже ошибаешься.
– Ну, во-первых, у меня есть определенные доказательства моей веры. Я верю не без причины, – спокойно, без выпендрежа ответил я (наверное, я сам уже от него устал), – Я не знаю, что вас сейчас заставит верить, но за многие годы у меня накопилось немало предпосылок и причин для веры. И, кроме того – чисто практический расчет, – а вот здесь я уже улыбнулся, – Судите сами: что теряю я, если я не прав? Ну, там пару десятков лет жизни, грубо говоря. Причем, какой жизни – у кого-то счастливой, у кого-то несчастливой, у кого-то – хрен пойми какой. Гарантий никаких нету на счастье в этом мире. Да и кто сказал, что вы будете более счастливы, чем я. Все непредсказуемо и относительно. А вот если я прав – что теряете вы?
Я сделал паузу.
– Вы теряете вечность. Это же ведь невозможно перетерпеть, это не возможно пережить, это вечность. Вы теряете… все.
Я закончил и медленно отодвинулся назад, упершись позвоночником в спинку стула, и скрестив на груди руки.
Наступила пауза.
– Ладно, – произнес Виталий, не спешно, как бы с понтом, поднимаясь из-за стола, – Верь во что хочешь. Я пойду проветрюсь и за одно покурю.
Виталий вышел из кухни.
А я наконец-то расслабился и, устало вздохнув, отстраненно закатил глаза вверх, не ожидая больше для себя никаких поводов для спора.
Я надеялся, что после всего этого меня уже никто не будет трогать. Всем тем, кто меня здесь сидел и слушал, я должен был уже порядком надоесть. Вследствие чего ни у кого уже больше не должно было возникнуть ко мне никаких вопросов. И поэтому я мог рассчитывать на спокойное и безмятежное времяпрепровождение вплоть до самого утра. По крайней мере, я на это рассчитывал. Но прошло буквально несколько секунд, и – о ужас! – на кухню, вдоволь где-то там наболтавшись по сотовому, зашла Ольга.
– Ну, что? – спросила она, – Я что-нибудь пропустила?
Послышалось несколько легких смешков.
– Да, ты пропустила.
– Кое-что.
Ольга постояла некоторое время, бросая взгляды на всех находящихся на кухне, и, видимо, желая получить больше информации. Затем она обратила внимание на свободный стул, который стоял прямо перед ней – тот самый, на котором сидел Виталий – и приготовилась…
“О, нет. Только этого еще не хватало. Не делай этого!”, – подумал я про себя.
И Ольга села на место Виталия – прям напротив меня.
Она как-то странно посмотрела мне в глаза, ухмыльнувшись, и достав из сумки сигареты с зажигалкой, закурила.
“Только попробуй меня о чем-нибудь спросить”, – подумал я.
Мне даже стало как-то забавно. Они сменяют друг друга, занимая этот стул, как почетное место дискутирующего – словно трон какой-то, иногда даже претендуя на ссору, или даже возможно на драку.
“Ну, давай, давай, детка. Давай, попробуй, докопайся до меня”, – мелькали у меня в голове мысли. Я сейчас был настолько зол, что готов был разорвать на куски любого, кто прицепится ко мне со своими идиотскими вопросами. Просто возьму и убью. И мне не важно кто ты – парень или девчонка. А, нет – если ты девчонка, то сначала я тебя изнасилую, а только потом убью.
Ну, что, дубль два?
Ольга сделала затяжку, выпустила дым в сторону, но так, чтобы он прошел от меня как можно ближе, и с легкой, но злобной ухмылкой, произнесла:
– Итак, значит, ты веришь, там, в своего Бога, не пьешь, не куришь, матом не ругаешься, налево не ходишь?
– Так, все, Стас, пошли от сюда, – произнесла Марина и вышла из кухни.
Стас, как ни странно, не послушался и остался – видимо ему не хватало по телевизору “Хаты-3”.
Я и сам уже понял тон разговора, который задала Ольга с самого начала. Наверное, ей лучше было бы не трогать меня вовсе, тем более сейчас. Да, именно сейчас – когда я уставший сидел на этой прокуренной кухне из-за того, что какой-то водила упырь на автовокзале отказался ехать в мой город, сейчас – когда мне приходилось терпеть неудобства и лишения и общаться с какими-то совершенно незнакомыми мне людьми, сейчас – когда после привокзальной еды с повышенным содержанием жира и каким-то ядерным кетчупом у меня в животе происходили цепные реакции с выделением 239-го плутония, да, именно сейчас – когда из-за дождя, под который я попал на улице, мои трусы были настолько мокрыми, что всякий раз, когда я под столом скрещивал ноги, мне приходилось вздрагивать от пробегающих по телу мурашек – сейчас, в таком состоянии ко мне лучше было бы не приставать, и меньше всего мне хотелось, чтобы кто-то докапывался до меня со своими тупыми вопросами о моей вере, но – …………
Я посмотрел этой наглой злобной обкуренной девочке в глаза, моргнул и произнес:
– Да.
Злобная девочка улыбнулась.
– Серьезно? – спросила она, затянувшись, – Ты, что с луны свалился, мальчик? – она стряхнула пепел в консервную банку, – Какой-то ты странный. Щас таких уже и не встретишь. Ты, наверное, редкий вид.
Я наклонил голову.
– Чем реже вид встречается в природе, тем он ценнее.
Ольга рассмеялась.
– Может тебе “отвертки” налить? – спросила она, беря в руку жестяную банку с остатками коктейля.
– Нняяяааа, – ответил я, скривившись, пытаясь выразить отвращение.
– Нет, ты на самом деле, не пьешь?...
– Нет, – ответил я, помотав головой.
– Не куришь?...
– Нет, – ответил я, помотав головой.
– И с бабами не гуляешь?...
– Нет, нет, нет, – отвечал я, мотая головой и перебивая свою собеседницу, смазывая ее вопросы, – Только чистые отношения в контексте семьи, и секс – только в браке, – я улыбнулся.
– Да мне кажется, ты просто какой-то долбанутый, – спокойно произнесла она, выдерживая необходимый понт.
Теперь я рассмеялся. Я уже столько раз оказывался в подобных ситуациях и участвовал в подобных разговорах, что со временем они начали вызывать у меня истерический смех.
– Это почему же? – спросил я, – Потому, что я не такой как ты, что ли? Потому что у меня голос не прокурен и от волос дымом не воняет? Или потому что меня тошнит от шлюх и я предпочитаю общение с нормальными девушками? Что, поэтому, да?
– Нормальные девушки – это какие же? – с улыбкой спокойно спросила Ольга, выпуская дым.
– Нормальные девушки, – ответил я, – Это не такие, как ты. Это все остальные, кроме таких, как ты. Вот вааабще все остальные, только вот не такие, как ты. Вот вааабще, вааабще вот все остальные, вот абсолютно все, вот… все вообще остальные – только не такие, как ты.
Ольга сдержала эмоции, продолжая улыбаться и сексуально курить сигарету.
“Ничего, – подумал я, – Я тебя из себя еще выведу, детка”.
– А как же с сексом, например. Вот женишься ты, и если твоя жена будет не удовлетворена? – спросила злобная обкуренная девочка.
Я прищурился.
– А ты что предлагаешь мне потренироваться?
– Боже упаси, – ответила Ольга.
– Не упоминай имя Бога всуе, – произнес я, артистично подняв руку с вытянутым указательным пальцем, направленным на собеседницу, но быстро опустил руку обратно на стол, чтобы не затянуть паузу и не прервать нить разговора. Мне не хотелось снимать напряжение и разряжать обстановку.
– Знаешь, – произнесла с улыбкой злобная обкуренная девочка, – А я бы тебе никогда не дала.
– Да? – тихо произнес я с наигранной грустью. – А знаешь, даже если бы я тебя захотел… ну, так, вообще, это на вряд ли, конечно, но… допустим… даже если бы это произошло, хотя на вряд ли, но даже если… бы я тебя захотел – думаешь, я бы стал тебя спрашивать?
Ольга рассмеялась. Я заметил, что в течение разговора у нее начала копиться злость, и я знал, что со временем ее эмоции, рано или поздно, но дадут о себе знать.
– Ты оказывается еще и маньяк, извращенец? – произнесла Ольга, – И что бы ты меня, изнасиловал?
– Да, – спокойно ответил я, – А потом зарезал бы, расчленил труп, и закопал бы в разных местах по всей России.
– Да ты просто какой-то урод, – улыбаясь, констатировала Ольга.
– Я урод? Это я урод? – переспросил я тоже с улыбкой, – Я вообще сидел спокойно, никого не трогал. Я вообще в твою сторону даже не обращался. Да я вообще даже не заметил тебя поначалу, когда зашел в эту квартиру. Ты ни с того ни с сего чо-то на меня накинулась, начала до меня докапываться, начала мне какие-то вопросы дебильные задавать, чо-то начала меня там унижать. Да я тебя вообще не трогал. Чо ты ко мне вообще пристала?...
– Я к тебе пристала? – перебила меня Ольга, вслед за мной повышая голос, но продолжая улыбаться.
– Не, ты послушай, послушай меня. Ты чо такая злобная? Ты чо злобная-то такая, а? Я вообще тебя не трогал. Девочка, да у тебя проблемы просто. У тебя проблемы, девочка. У тебя комплексы. Я не знаю, может, тебя папа с мамой в детстве мало ласкали, может еще что-то. Но у тебя реально какие-то проблемы внутри. Нет, ты послушай меня, – выставил я перед собой указательный палец, предотвратив попытку меня перебить, – Я понимаю, очевидно, что я тебя раздражаю, но нормальный человек – адекватный – обычно справляется как-то со своим раздражением. Меня тоже много чо раздражает. И ты меня тоже раздражаешь. Но ты чо злобная-то такая? Я вообще с тобой этот разговор не начинал. Дело в том, что у тебя просто проблемы, и когда я здесь оказался, когда ты на меня смотрела, когда ты слышала то, что я говорил, твои проблемы – они просто обострились, и комплексы твои обострились, они дали о себе знать. Вот поэтому ты начала до меня докапываться. Вот поэтому ты на меня накинулась. Какое твое вообще дело, как я живу? Какое твое дело, пью я или нет? У тебя, что настолько занижена самооценка? Ты по каким-то причинам хочешь, чтобы все люди были похожи на тебя, и поступали так же как ты? И ты чо меня еще жизни что ли будешь учить? Кто ты такая, чтобы меня жизни учить? Опойка прокуренная? Да нет, дело не в этом – дело в том, что ты просто начала злиться из–за того, что у тебя проблемы какие-то, из-за своих комплексов. У тебя просто внутри про-бле-мы. Вот поэтому ты такая агрессивная.
Наступила пауза.
– Да пошел ты на х%$!!! – громко и отчетливо сказала Ольга уже без улыбки.
Ой, как быстро все свершилось. Даже как-то непривычно.
– Да пошла ты сама, – тихо произнес я, – Я с тобой вообще этот разговор не начинал.
Ольга затянулась и спокойно, но раздраженно проговорила:
– Да я думаю, ты просто чмошный придурок, – и выпустила дым в сторону.
– А я не думаю, я точно знаю и абсолютно в этом уверен, что ты просто злобная тупая сучка, у которой проблемы.
Ольга еще раз затянулась, а потом со злостью кинула мне в лицо свой не затушенный чинарик, который прилетел мне в аккурат чуть ниже правого глаза, и, разбившись о щеку разлетевшимися в разные стороны красными догорающими частичками пепла, ускакал куда-то под стол.
– Пошел ты на х#$, ублюдок, сука, долбанный!!! – прокричала она и вскочила со стула. В этот момент Гоша, стоявший у гарнитура как раз немного сзади и слева, осторожно выставил перед ней свою мощную руку и начал нежно отводить в сторону, успокаивая.
Ольга резко развернулась, легко вырвавшись из не слишком цепких объятий Гоши, и начала кричать:
– Да ты просто чмо позорное! Ты просто прикрываешься своей верой, чтобы недостатки свои скрыть! Ты никогда в этой жизни ничего не добьешься и тебе ни одна баба никогда не даст, ты понял, придурок недотраханный, потому что ты чмо позорное, понял кто ты, да!
– Тихо-тихо, – все так же нежно пытаясь отвести Ольгу в сторону, успокаивал Гоша.
– Да хватит вам уже, в конце концов, – послышались с разных сторон кухни и другие голоса.
Я устало откинулся на спинку стула, наклонил голову назад и, вздохнув, провел по лицу руками.
“Я же говорил, что я тебя из себя еще выведу”, – подумал я про себя, а в слух тихо произнес:
– Какие вы все забавные.
 
СообщениеВиталий, кажется уже сам давно забыл, с чего начался этот разговор, и не помнил, что именно он хотел конкретно от меня. Он помолчал немного, потом достал из пачки очередную сигарету и прикурив от своей зажигалки, сказал, улыбнувшись:
– А что верить в Бога и сотворение мира это очень умно, да? Тем более верить в то, что кто-то там написал когда-то давно, в какую-то там книгу. Почему я должен в это верить? Для меня это глупо. Да, я не знаю, от куда взялась вся материя. Но твоя религия вообще говорит, что ее создал Бог, который тоже не понятно от куда сам взялся. Так что… Чо тут еще тереть?... И я, кстати, не утверждал, что верю в теорию эволюции. Я это просто так сказал. А ты развел тут. Знаешь, во что я на самом деле верю? – спросил Виталий, – Я тебе скажу, во что я верю. Хочешь?
Для начала я удивился, что он, вообще, меня еще и спросил, но в знак согласия, естественно, кивнул головой в его сторону, как бы прося: “Да, конечно, скажи мне, я так хочу знать, просто сгораю от нетерпения и тлею на углях ожидания”.
Виталий затянулся и произнес:
– Я верю в разум.
Наступила пауза.
– В разум? Ты веришь в разум? – переспросил я с улыбкой, часто моргая. – Хорошо, – я набрал воздуха в грудь и выдохнул, – Итак, ты веришь в разум. Раз ты так веришь в разум, тогда скажи мне, что есть объективная и субъективная реальность?
Виталий напрягся.
– Объективная реальность существует независимо от нашего восприятия. Субъективная реальность – всего лишь наше искаженное представление, – ответил он более менее уверенно, пытаясь скрыть свое опасение, что вопрос может оказаться с подвохом.
– Правильно. Объективная реальность существует независимо от нашего восприятия. Она существует сама по себе – просто, как… просто как реальность, как то,… что просто есть… и все… короче. Так, например, вот этот стакан, – я взял свой пустой стакан, – Он не красный сам по себе, мы лишь воспринимаем его как красный. То есть стакан сам по себе обладает цветовой характеристикой только потому, что мы дали ему эту характеристику – в силу особенностей анализа информации в нашем сознании. Стакан красный – только потому, что материал, из которого сделан стакан, отражает световые волны определенным образом, этот материал отражает именно те волны, которые при попадании на глаза вызывают именно такую реакцию, которая идентифицируется головным мозгом как некий – именно такой, а не какой-то другой – кодовый сигнал. Ну, так… в упрощенном виде. Сигнал идентифицируется – да – и характеризуется определенным образом, и в дальнейшем – при других случаях – распознается. То есть наше восприятие есть некая система, которая работает по определенным законам, но – любой закон можно либо нарушить, поломать, либо обойти. В конечном счете, можно обойти и систему восприятия информации и систему анализа поступающей информации, а в определенных случаях и просто поломать – и тогда восприятие будет искаженным, а поступающая информация будет анализироваться совсем по другим законам. И мы будем видеть не красный цвет, а что-нибудь другое – например, покемонов, играющих в хоккей с мячом на кафельном полу.
Я подался вперед, важно положив локти на стол.
– По большому счету человек вообще не может воспринимать информацию из окружающего мира в полной мере объективно. Система восприятия человека сильно ограничена – органы чувств работают только в каких-то определенных рамках. Существуют пределы работы рецепторов. Мы не можем, например, воспринимать инфракрасное излучение или ультразвук с частотой свыше двадцати тысяч герц, как некоторые животные. Мы ограничены и не можем видеть картину целиком, а соответственно даже при самых благоприятных обстоятельствах мы всегда все видим в несколько искаженном виде, или, как минимум, в упрощенном.
Я артистично вскинул правую ладонь и медленно повел ее в воздухе, как бы ища чего-то:
– Далеко ходить не будем, – с небольшой запинкой произнес я, – Возьмем хотя бы шизофрению и галлюцинации. Что это такое по своей сути – у человека сбивается программа анализа и идентификации окружающей действительности с собственными фантазиями, сбивается программа восприятия, а разум часто определяет какую-либо собственную мыслительную модель – какую-либо концепцию – как объективную реальность. Ну, как-то так, примерно. Человек соображает, его разум работает, но работает неправильно.
Я посмотрел на Виталия и улыбнулся.
– Ты веришь в разум. Но что ты будешь делать, если твой разум начнет тебя подводить? Что ты будешь делать, если программа восприятия и анализа информации из окружающего мира начнет работать по другим законам? Ты по-прежнему будешь верить в свой разум?
Виталий погасил сигарету, ткнув ее в консервную банку и растерев тлеющий пепел. Он открыл рот, но я уже опередил его:
– Знаю – ты скажешь мне, что галлюцинации не бывают одни и те же у всех людей одновременно. Однако – почему ты думаешь, что нельзя поломать и изменить систему восприятия и анализа информации таким образом, чтобы они выполняли какую-то другую, заданную кем-то извне, программу. Люди за тысячи лет кое-что научились делать. Неужели ты думаешь, что невозможно запрограммировать человеческий мозг так, чтобы он работал по каким-то иным законам – тем законам, которые…, – я подбирал слова, – Которые создадут сами ученые.
Я поднес пальцы левой руки к губам, а затем резко растопырил их в Виталия, немного ухмыльнувшись.
– Можно запросто влезть в твой разум и взломать его, а затем заставить работать так, как мне, допустим, хочется, и ты будешь воспринимать информацию так, как мне хочется. И это можно проделать с любым из нас, с каждым – со всеми одновременно, – закончил я, артистично разведя руками в стороны и откинувшись на спинку стула.
Я сказал “закончил”? – не-е-е-е. Виталий тоже хотел бы так думать, но на самом деле я еще только начал.
– Да что я говорю? Зачем ломать человеческий разум? Это грубо, хотя и эффективно. Но все можно сделать намного проще. Допустим, такой пример: предположим следующую ситуацию – идет демонстрация, ну, митинг, политические и социальные требования, там, и все такое. Толпа движется на встречу отряду спецназа. За полчаса до этого в толпе пронесся слух, что спецназ может открыть огонь, ну, допустим резиновыми пулями – тоже мало не покажется. Люди напряжены, люди боятся. И вот мимо проходит какой-нибудь маленький мальчик, которому здесь, естественно, вообще не место, и кидает несколько петард. И что происходит – начинается массовый психоз, – медленно покрутил я пальцами в воздухе, как бы раскрывая в пространстве какую-то мнимую материю.
Я опять дотронулся кончиками пальцев до губ, но через секунду снова продолжил:
– А есть еще один офигенный способ обмануть разум – ПРОПАГАНДА, – с особым выделением и акцентированием произнес я, – Этим занимаются политики и правители, а также крупные предприниматели, владельцы холдингов и компаний, и даже фармацевтические фирмы.
Мой собеседник посмотрел на меня, многозначительно приподнял одну бровь и, не отводя взгляда, слегка наклонил голову вниз.
– Запомни, – ткнул я пальцем Виталию, – В жизни любого человека можно создать абсолютно любую иллюзию. В Советском Союзе государственный аппарат создал охренительную иллюзию для своего народа. И люди верили в эту иллюзию, люди жили в этой иллюзии, и люди готовы были умереть ради этой иллюзии, и они готовы были убивать ради этой иллюзии. Ты думаешь, они были тупые – нет. Просто их устраивала эта иллюзия, и они остановились на ней, приняли ее в своей жизни – потому что никто не хотел искать истины. А люди никогда не хотят искать истину. Им лень искать истину. Чаще всего они просто принимают те убеждения, которые лучше подходят для их жизни. А потом придумывают для них разумные обоснования, состоящие из различных доказательств. Религия, кстати, тому не исключение.
Я на секунду остановился, а затем немного агрессивно и подавляющим тоном произнес:
– Если я захочу, я создам в твоей жизни любую иллюзию. Ну, так… – я немного поморщился и покачал головой… – Если я, конечно, очень сильно постараюсь.
Я сделал паузу, а затем:
– И ты будешь верить в эту иллюзию, – продолжил я, – До тех пор, пока я где-нибудь не ошибусь. Любые законы можно обойти. И даже законы восприятия головного мозга. Кстати, если уж говорить о восприятии, то – воспринимаешь-то информацию ты из окружающего мира только чувствами. Зрение, слух, нюх – чувства, чувства, чувства. Анализируешь информацию ты мозгом, но принимаешь – чувствами. Глупо противопоставлять чувственное восприятие разумному анализу – истина как всегда где-то посередине, так как эти два процесса неразрывно связаны между собой.
Я остановился, посмотрев Виталию прямо в глаза, и тут же, щелкнув пальцами, продолжил:
– Вот такой пример – это к слову о восприятии информации. Идет человек со стаканом абсолютно холодной воды навстречу другому человеку и кричит, так что бы тот услышал – “Кипяток! Кипяток! Осторожно, кипяток!” – и в этот момент он как бы спотыкается и наигранно падает, выплескивая воду на того, кто идет навстречу, и при этом еще сильнее начинает орать “А-а-а-а! Кипяток! Какой ужас!”. Вода холодная. Но человек, на которого она выплескивается из кружки, об этом не знает. Он, естественно, пугается. И что в результате?
Я сделал вопросительную паузу.
– Что? – поинтересовался Виталий.
– У человека, на том месте тела, куда попадает вода – которая холодная, но как он думал, горячая – на этом месте у него на коже образуется ожог.
Еще одна пауза.
– Вот тебе и объективность восприятия окружающей действительности. И это реально существующий факт. Это эксперимент. Такая вот возможная человеческая реакция в экстремальной ситуации. Это тебе просто, вот, как показатель какой-то, что ли.
Затем я подался вперед и произнес:
– Ты видишь, как тонка эта грань и насколько зыбко основание идеи разума? – пошуршал я пальцами, – Разум легко можно обмануть, как на начальном этапе – чувственное восприятие, так и на последующем – анализ информации.
Виталий с забавным, но слегка отдающим гордостью, выражением лица смотрел на меня, не отрывая взгляда.
– И последнее, – продолжил я с той же энергичностью, как будто бы и не собирался даже заканчивать, – Ты веришь в разум. Но, как известно, человеческий мозг работает всего лишь на несколько процентов. У гениев он работает, там, на десять процентов, как говорят. У Эйнштейна он, я слышал где-то, работал на двенадцать процентов. Суть в том, что ты веришь в то, что мало изучено. Ты не знаешь, какие способности, возможности – что вообще лежит за гранью этих десяти-двенадцати процентов. Ученые имеют очень слабое представление о работе мозга, о работе сознания, о самом сознании, о природе сознания… о том, как сознание связано с телом, – добавил я еще после запинки, махнув рукой, – Ты веришь в то, что изучено всего лишь на несколько процентов, на какие-то там доли… мизерные. Ты не имеешь даже четкого представления о том, во что ты веришь. Дак во что ты веришь? Ты даже сам не знаешь, во что ты веришь.
Я опустил руку на стол и несколько раз тихонько ударил по столу пальцами.
– Знаешь, почему ты сказал эту фразу, и зачем ты сказал эту фразу “Я верю в разум”, – выделил я интонацией, – Ты просто хотел себя показать. Ты просто хотел… ну это просто, короче… типа, круто. Это просто круто звучит. Когда человек говорит “Я верю в разум” – да он просто хочет, чтобы его считали умным. Ведь быть умным это круто – так? Это ведь круто, да? – обратился я ко всем, находящимся на кухне, оглядев их взглядом, – Это ведь круто, да? Да? Круто? – Быть умным. Не, это нормально. Быть умным это хорошо. Это, реально, да – хорошо. Кто так считает? Все так считают? Ведь так, да? Если человек умный, это хорошо. Поэтому человек хочет, чтобы его считали умным. Если его будут считать умным, ему будет приятно. Поэтому человек хочет, чтобы его считали умным. А фраза, типа “Я верю в разум” – как бы говорит сама за себя: “Посмотрите – я умный. Я ведь умный. Я ведь верю в разум. Я ведь не в Бога верю – нет. Нет? – Не-е-ет. Не-е-ет – не в Бога. Нет – я верю в разум. Да. Потому что я умный”.
Я на секунду остановился.
– Ты просто хотел показать себя. Эта фраза просто круто звучит. Ты просто хотел, чтобы из твоих уст вышло что-то, что круто звучит. Только и всего. Ты произнес эту фразу, сам даже не понимая, что она там значит на самом деле.
Виталий выпятил вперед губы, ухмыльнулся и после небольшой паузы произнес:
– А если я имел в виду не разум, как мозг человека, а разум, как вообще просто что-то разумное, как что-то умное – в общем значении.
Я немного поморщил лоб, но потом понял.
– А!… Типа как понятие само, да? Не как сознание, а как просто умность – разумность какую-то – это ты имеешь в виду, да?
Виталий кивнул головой.
– Охренеть как… можно, – выпучил я глаза. – Только проблема в том, что понятие “разумное” – это ведь не объективная реальность. Это понятие искусственно созданное людьми. Так же как понятие “логика”. Это часть человеческой культуры и результат мышления человека. Это продукт работы мозга. Что такое объективная реальность? – это только факты, результаты и действия, это причинно-следственные связи. А по-ня-тия не могут быть объективной реальностью. Что такое “разумное”? Что значит “разумное”? Какие критерии разумности? Почему, например, это разумное? – я махнул в сторону рукой, как бы указывая на какой-то мнимый объект, – Что? Почему? Потому что ты так сказал? Или потому что я так сказал? Или кто сказал, что это разумно, а это нет? И что, человечество, так, если в общем брать, очень разумно по своей природе? Охренеть, как разумно, да! Ну, просто охренеть, как разумно!! Ну, просто охренительней некуда, как охренеть, как разумно!!! Мировые ученые зафигачили атомную бомбу, чтобы уничтожить миллионы жизней, а когда создали и уничтожили, схватились за голову. Мы все говорим о научном прогрессе, а в результате живем в мире, где каждый четвертый болеет астмой, каждый пятый бьется в авто или авиакатастрофе, а каждый шестой ребенок рождается уродом. Человечество просто охренительно разумно.
Я посмотрел на Виталия и развел руками.
– Что? Что? Понятие “разумность” – это не объективная реальность. Это понятие выдумано людьми. Так же как логика, или что-то там еще. Это субъективная реальность. Это результат работы сознания – мы опять же вернулись к тому, с чего начали, – заключил я, снова откинувшись на спинку стула.
Я заметил, что все находившиеся на кухне немного утомились от моих речей.
– Ну, хорошо, – вступил вдруг в разговор Гоша. – Но ведь твой разум тогда тоже субъективно все воспринимает. Чем тогда твоя вера лучше? И почему ты обязательно прав. Может, ты тоже ошибаешься.
– Ну, во-первых, у меня есть определенные доказательства моей веры. Я верю не без причины, – спокойно, без выпендрежа ответил я (наверное, я сам уже от него устал), – Я не знаю, что вас сейчас заставит верить, но за многие годы у меня накопилось немало предпосылок и причин для веры. И, кроме того – чисто практический расчет, – а вот здесь я уже улыбнулся, – Судите сами: что теряю я, если я не прав? Ну, там пару десятков лет жизни, грубо говоря. Причем, какой жизни – у кого-то счастливой, у кого-то несчастливой, у кого-то – хрен пойми какой. Гарантий никаких нету на счастье в этом мире. Да и кто сказал, что вы будете более счастливы, чем я. Все непредсказуемо и относительно. А вот если я прав – что теряете вы?
Я сделал паузу.
– Вы теряете вечность. Это же ведь невозможно перетерпеть, это не возможно пережить, это вечность. Вы теряете… все.
Я закончил и медленно отодвинулся назад, упершись позвоночником в спинку стула, и скрестив на груди руки.
Наступила пауза.
– Ладно, – произнес Виталий, не спешно, как бы с понтом, поднимаясь из-за стола, – Верь во что хочешь. Я пойду проветрюсь и за одно покурю.
Виталий вышел из кухни.
А я наконец-то расслабился и, устало вздохнув, отстраненно закатил глаза вверх, не ожидая больше для себя никаких поводов для спора.
Я надеялся, что после всего этого меня уже никто не будет трогать. Всем тем, кто меня здесь сидел и слушал, я должен был уже порядком надоесть. Вследствие чего ни у кого уже больше не должно было возникнуть ко мне никаких вопросов. И поэтому я мог рассчитывать на спокойное и безмятежное времяпрепровождение вплоть до самого утра. По крайней мере, я на это рассчитывал. Но прошло буквально несколько секунд, и – о ужас! – на кухню, вдоволь где-то там наболтавшись по сотовому, зашла Ольга.
– Ну, что? – спросила она, – Я что-нибудь пропустила?
Послышалось несколько легких смешков.
– Да, ты пропустила.
– Кое-что.
Ольга постояла некоторое время, бросая взгляды на всех находящихся на кухне, и, видимо, желая получить больше информации. Затем она обратила внимание на свободный стул, который стоял прямо перед ней – тот самый, на котором сидел Виталий – и приготовилась…
“О, нет. Только этого еще не хватало. Не делай этого!”, – подумал я про себя.
И Ольга села на место Виталия – прям напротив меня.
Она как-то странно посмотрела мне в глаза, ухмыльнувшись, и достав из сумки сигареты с зажигалкой, закурила.
“Только попробуй меня о чем-нибудь спросить”, – подумал я.
Мне даже стало как-то забавно. Они сменяют друг друга, занимая этот стул, как почетное место дискутирующего – словно трон какой-то, иногда даже претендуя на ссору, или даже возможно на драку.
“Ну, давай, давай, детка. Давай, попробуй, докопайся до меня”, – мелькали у меня в голове мысли. Я сейчас был настолько зол, что готов был разорвать на куски любого, кто прицепится ко мне со своими идиотскими вопросами. Просто возьму и убью. И мне не важно кто ты – парень или девчонка. А, нет – если ты девчонка, то сначала я тебя изнасилую, а только потом убью.
Ну, что, дубль два?
Ольга сделала затяжку, выпустила дым в сторону, но так, чтобы он прошел от меня как можно ближе, и с легкой, но злобной ухмылкой, произнесла:
– Итак, значит, ты веришь, там, в своего Бога, не пьешь, не куришь, матом не ругаешься, налево не ходишь?
– Так, все, Стас, пошли от сюда, – произнесла Марина и вышла из кухни.
Стас, как ни странно, не послушался и остался – видимо ему не хватало по телевизору “Хаты-3”.
Я и сам уже понял тон разговора, который задала Ольга с самого начала. Наверное, ей лучше было бы не трогать меня вовсе, тем более сейчас. Да, именно сейчас – когда я уставший сидел на этой прокуренной кухне из-за того, что какой-то водила упырь на автовокзале отказался ехать в мой город, сейчас – когда мне приходилось терпеть неудобства и лишения и общаться с какими-то совершенно незнакомыми мне людьми, сейчас – когда после привокзальной еды с повышенным содержанием жира и каким-то ядерным кетчупом у меня в животе происходили цепные реакции с выделением 239-го плутония, да, именно сейчас – когда из-за дождя, под который я попал на улице, мои трусы были настолько мокрыми, что всякий раз, когда я под столом скрещивал ноги, мне приходилось вздрагивать от пробегающих по телу мурашек – сейчас, в таком состоянии ко мне лучше было бы не приставать, и меньше всего мне хотелось, чтобы кто-то докапывался до меня со своими тупыми вопросами о моей вере, но – …………
Я посмотрел этой наглой злобной обкуренной девочке в глаза, моргнул и произнес:
– Да.
Злобная девочка улыбнулась.
– Серьезно? – спросила она, затянувшись, – Ты, что с луны свалился, мальчик? – она стряхнула пепел в консервную банку, – Какой-то ты странный. Щас таких уже и не встретишь. Ты, наверное, редкий вид.
Я наклонил голову.
– Чем реже вид встречается в природе, тем он ценнее.
Ольга рассмеялась.
– Может тебе “отвертки” налить? – спросила она, беря в руку жестяную банку с остатками коктейля.
– Нняяяааа, – ответил я, скривившись, пытаясь выразить отвращение.
– Нет, ты на самом деле, не пьешь?...
– Нет, – ответил я, помотав головой.
– Не куришь?...
– Нет, – ответил я, помотав головой.
– И с бабами не гуляешь?...
– Нет, нет, нет, – отвечал я, мотая головой и перебивая свою собеседницу, смазывая ее вопросы, – Только чистые отношения в контексте семьи, и секс – только в браке, – я улыбнулся.
– Да мне кажется, ты просто какой-то долбанутый, – спокойно произнесла она, выдерживая необходимый понт.
Теперь я рассмеялся. Я уже столько раз оказывался в подобных ситуациях и участвовал в подобных разговорах, что со временем они начали вызывать у меня истерический смех.
– Это почему же? – спросил я, – Потому, что я не такой как ты, что ли? Потому что у меня голос не прокурен и от волос дымом не воняет? Или потому что меня тошнит от шлюх и я предпочитаю общение с нормальными девушками? Что, поэтому, да?
– Нормальные девушки – это какие же? – с улыбкой спокойно спросила Ольга, выпуская дым.
– Нормальные девушки, – ответил я, – Это не такие, как ты. Это все остальные, кроме таких, как ты. Вот вааабще все остальные, только вот не такие, как ты. Вот вааабще, вааабще вот все остальные, вот абсолютно все, вот… все вообще остальные – только не такие, как ты.
Ольга сдержала эмоции, продолжая улыбаться и сексуально курить сигарету.
“Ничего, – подумал я, – Я тебя из себя еще выведу, детка”.
– А как же с сексом, например. Вот женишься ты, и если твоя жена будет не удовлетворена? – спросила злобная обкуренная девочка.
Я прищурился.
– А ты что предлагаешь мне потренироваться?
– Боже упаси, – ответила Ольга.
– Не упоминай имя Бога всуе, – произнес я, артистично подняв руку с вытянутым указательным пальцем, направленным на собеседницу, но быстро опустил руку обратно на стол, чтобы не затянуть паузу и не прервать нить разговора. Мне не хотелось снимать напряжение и разряжать обстановку.
– Знаешь, – произнесла с улыбкой злобная обкуренная девочка, – А я бы тебе никогда не дала.
– Да? – тихо произнес я с наигранной грустью. – А знаешь, даже если бы я тебя захотел… ну, так, вообще, это на вряд ли, конечно, но… допустим… даже если бы это произошло, хотя на вряд ли, но даже если… бы я тебя захотел – думаешь, я бы стал тебя спрашивать?
Ольга рассмеялась. Я заметил, что в течение разговора у нее начала копиться злость, и я знал, что со временем ее эмоции, рано или поздно, но дадут о себе знать.
– Ты оказывается еще и маньяк, извращенец? – произнесла Ольга, – И что бы ты меня, изнасиловал?
– Да, – спокойно ответил я, – А потом зарезал бы, расчленил труп, и закопал бы в разных местах по всей России.
– Да ты просто какой-то урод, – улыбаясь, констатировала Ольга.
– Я урод? Это я урод? – переспросил я тоже с улыбкой, – Я вообще сидел спокойно, никого не трогал. Я вообще в твою сторону даже не обращался. Да я вообще даже не заметил тебя поначалу, когда зашел в эту квартиру. Ты ни с того ни с сего чо-то на меня накинулась, начала до меня докапываться, начала мне какие-то вопросы дебильные задавать, чо-то начала меня там унижать. Да я тебя вообще не трогал. Чо ты ко мне вообще пристала?...
– Я к тебе пристала? – перебила меня Ольга, вслед за мной повышая голос, но продолжая улыбаться.
– Не, ты послушай, послушай меня. Ты чо такая злобная? Ты чо злобная-то такая, а? Я вообще тебя не трогал. Девочка, да у тебя проблемы просто. У тебя проблемы, девочка. У тебя комплексы. Я не знаю, может, тебя папа с мамой в детстве мало ласкали, может еще что-то. Но у тебя реально какие-то проблемы внутри. Нет, ты послушай меня, – выставил я перед собой указательный палец, предотвратив попытку меня перебить, – Я понимаю, очевидно, что я тебя раздражаю, но нормальный человек – адекватный – обычно справляется как-то со своим раздражением. Меня тоже много чо раздражает. И ты меня тоже раздражаешь. Но ты чо злобная-то такая? Я вообще с тобой этот разговор не начинал. Дело в том, что у тебя просто проблемы, и когда я здесь оказался, когда ты на меня смотрела, когда ты слышала то, что я говорил, твои проблемы – они просто обострились, и комплексы твои обострились, они дали о себе знать. Вот поэтому ты начала до меня докапываться. Вот поэтому ты на меня накинулась. Какое твое вообще дело, как я живу? Какое твое дело, пью я или нет? У тебя, что настолько занижена самооценка? Ты по каким-то причинам хочешь, чтобы все люди были похожи на тебя, и поступали так же как ты? И ты чо меня еще жизни что ли будешь учить? Кто ты такая, чтобы меня жизни учить? Опойка прокуренная? Да нет, дело не в этом – дело в том, что ты просто начала злиться из–за того, что у тебя проблемы какие-то, из-за своих комплексов. У тебя просто внутри про-бле-мы. Вот поэтому ты такая агрессивная.
Наступила пауза.
– Да пошел ты на х%$!!! – громко и отчетливо сказала Ольга уже без улыбки.
Ой, как быстро все свершилось. Даже как-то непривычно.
– Да пошла ты сама, – тихо произнес я, – Я с тобой вообще этот разговор не начинал.
Ольга затянулась и спокойно, но раздраженно проговорила:
– Да я думаю, ты просто чмошный придурок, – и выпустила дым в сторону.
– А я не думаю, я точно знаю и абсолютно в этом уверен, что ты просто злобная тупая сучка, у которой проблемы.
Ольга еще раз затянулась, а потом со злостью кинула мне в лицо свой не затушенный чинарик, который прилетел мне в аккурат чуть ниже правого глаза, и, разбившись о щеку разлетевшимися в разные стороны красными догорающими частичками пепла, ускакал куда-то под стол.
– Пошел ты на х#$, ублюдок, сука, долбанный!!! – прокричала она и вскочила со стула. В этот момент Гоша, стоявший у гарнитура как раз немного сзади и слева, осторожно выставил перед ней свою мощную руку и начал нежно отводить в сторону, успокаивая.
Ольга резко развернулась, легко вырвавшись из не слишком цепких объятий Гоши, и начала кричать:
– Да ты просто чмо позорное! Ты просто прикрываешься своей верой, чтобы недостатки свои скрыть! Ты никогда в этой жизни ничего не добьешься и тебе ни одна баба никогда не даст, ты понял, придурок недотраханный, потому что ты чмо позорное, понял кто ты, да!
– Тихо-тихо, – все так же нежно пытаясь отвести Ольгу в сторону, успокаивал Гоша.
– Да хватит вам уже, в конце концов, – послышались с разных сторон кухни и другие голоса.
Я устало откинулся на спинку стула, наклонил голову назад и, вздохнув, провел по лицу руками.
“Я же говорил, что я тебя из себя еще выведу”, – подумал я про себя, а в слух тихо произнес:
– Какие вы все забавные.

Автор - perfiliev
Дата добавления - 24.01.2012 в 15:13
СообщениеВиталий, кажется уже сам давно забыл, с чего начался этот разговор, и не помнил, что именно он хотел конкретно от меня. Он помолчал немного, потом достал из пачки очередную сигарету и прикурив от своей зажигалки, сказал, улыбнувшись:
– А что верить в Бога и сотворение мира это очень умно, да? Тем более верить в то, что кто-то там написал когда-то давно, в какую-то там книгу. Почему я должен в это верить? Для меня это глупо. Да, я не знаю, от куда взялась вся материя. Но твоя религия вообще говорит, что ее создал Бог, который тоже не понятно от куда сам взялся. Так что… Чо тут еще тереть?... И я, кстати, не утверждал, что верю в теорию эволюции. Я это просто так сказал. А ты развел тут. Знаешь, во что я на самом деле верю? – спросил Виталий, – Я тебе скажу, во что я верю. Хочешь?
Для начала я удивился, что он, вообще, меня еще и спросил, но в знак согласия, естественно, кивнул головой в его сторону, как бы прося: “Да, конечно, скажи мне, я так хочу знать, просто сгораю от нетерпения и тлею на углях ожидания”.
Виталий затянулся и произнес:
– Я верю в разум.
Наступила пауза.
– В разум? Ты веришь в разум? – переспросил я с улыбкой, часто моргая. – Хорошо, – я набрал воздуха в грудь и выдохнул, – Итак, ты веришь в разум. Раз ты так веришь в разум, тогда скажи мне, что есть объективная и субъективная реальность?
Виталий напрягся.
– Объективная реальность существует независимо от нашего восприятия. Субъективная реальность – всего лишь наше искаженное представление, – ответил он более менее уверенно, пытаясь скрыть свое опасение, что вопрос может оказаться с подвохом.
– Правильно. Объективная реальность существует независимо от нашего восприятия. Она существует сама по себе – просто, как… просто как реальность, как то,… что просто есть… и все… короче. Так, например, вот этот стакан, – я взял свой пустой стакан, – Он не красный сам по себе, мы лишь воспринимаем его как красный. То есть стакан сам по себе обладает цветовой характеристикой только потому, что мы дали ему эту характеристику – в силу особенностей анализа информации в нашем сознании. Стакан красный – только потому, что материал, из которого сделан стакан, отражает световые волны определенным образом, этот материал отражает именно те волны, которые при попадании на глаза вызывают именно такую реакцию, которая идентифицируется головным мозгом как некий – именно такой, а не какой-то другой – кодовый сигнал. Ну, так… в упрощенном виде. Сигнал идентифицируется – да – и характеризуется определенным образом, и в дальнейшем – при других случаях – распознается. То есть наше восприятие есть некая система, которая работает по определенным законам, но – любой закон можно либо нарушить, поломать, либо обойти. В конечном счете, можно обойти и систему восприятия информации и систему анализа поступающей информации, а в определенных случаях и просто поломать – и тогда восприятие будет искаженным, а поступающая информация будет анализироваться совсем по другим законам. И мы будем видеть не красный цвет, а что-нибудь другое – например, покемонов, играющих в хоккей с мячом на кафельном полу.
Я подался вперед, важно положив локти на стол.
– По большому счету человек вообще не может воспринимать информацию из окружающего мира в полной мере объективно. Система восприятия человека сильно ограничена – органы чувств работают только в каких-то определенных рамках. Существуют пределы работы рецепторов. Мы не можем, например, воспринимать инфракрасное излучение или ультразвук с частотой свыше двадцати тысяч герц, как некоторые животные. Мы ограничены и не можем видеть картину целиком, а соответственно даже при самых благоприятных обстоятельствах мы всегда все видим в несколько искаженном виде, или, как минимум, в упрощенном.
Я артистично вскинул правую ладонь и медленно повел ее в воздухе, как бы ища чего-то:
– Далеко ходить не будем, – с небольшой запинкой произнес я, – Возьмем хотя бы шизофрению и галлюцинации. Что это такое по своей сути – у человека сбивается программа анализа и идентификации окружающей действительности с собственными фантазиями, сбивается программа восприятия, а разум часто определяет какую-либо собственную мыслительную модель – какую-либо концепцию – как объективную реальность. Ну, как-то так, примерно. Человек соображает, его разум работает, но работает неправильно.
Я посмотрел на Виталия и улыбнулся.
– Ты веришь в разум. Но что ты будешь делать, если твой разум начнет тебя подводить? Что ты будешь делать, если программа восприятия и анализа информации из окружающего мира начнет работать по другим законам? Ты по-прежнему будешь верить в свой разум?
Виталий погасил сигарету, ткнув ее в консервную банку и растерев тлеющий пепел. Он открыл рот, но я уже опередил его:
– Знаю – ты скажешь мне, что галлюцинации не бывают одни и те же у всех людей одновременно. Однако – почему ты думаешь, что нельзя поломать и изменить систему восприятия и анализа информации таким образом, чтобы они выполняли какую-то другую, заданную кем-то извне, программу. Люди за тысячи лет кое-что научились делать. Неужели ты думаешь, что невозможно запрограммировать человеческий мозг так, чтобы он работал по каким-то иным законам – тем законам, которые…, – я подбирал слова, – Которые создадут сами ученые.
Я поднес пальцы левой руки к губам, а затем резко растопырил их в Виталия, немного ухмыльнувшись.
– Можно запросто влезть в твой разум и взломать его, а затем заставить работать так, как мне, допустим, хочется, и ты будешь воспринимать информацию так, как мне хочется. И это можно проделать с любым из нас, с каждым – со всеми одновременно, – закончил я, артистично разведя руками в стороны и откинувшись на спинку стула.
Я сказал “закончил”? – не-е-е-е. Виталий тоже хотел бы так думать, но на самом деле я еще только начал.
– Да что я говорю? Зачем ломать человеческий разум? Это грубо, хотя и эффективно. Но все можно сделать намного проще. Допустим, такой пример: предположим следующую ситуацию – идет демонстрация, ну, митинг, политические и социальные требования, там, и все такое. Толпа движется на встречу отряду спецназа. За полчаса до этого в толпе пронесся слух, что спецназ может открыть огонь, ну, допустим резиновыми пулями – тоже мало не покажется. Люди напряжены, люди боятся. И вот мимо проходит какой-нибудь маленький мальчик, которому здесь, естественно, вообще не место, и кидает несколько петард. И что происходит – начинается массовый психоз, – медленно покрутил я пальцами в воздухе, как бы раскрывая в пространстве какую-то мнимую материю.
Я опять дотронулся кончиками пальцев до губ, но через секунду снова продолжил:
– А есть еще один офигенный способ обмануть разум – ПРОПАГАНДА, – с особым выделением и акцентированием произнес я, – Этим занимаются политики и правители, а также крупные предприниматели, владельцы холдингов и компаний, и даже фармацевтические фирмы.
Мой собеседник посмотрел на меня, многозначительно приподнял одну бровь и, не отводя взгляда, слегка наклонил голову вниз.
– Запомни, – ткнул я пальцем Виталию, – В жизни любого человека можно создать абсолютно любую иллюзию. В Советском Союзе государственный аппарат создал охренительную иллюзию для своего народа. И люди верили в эту иллюзию, люди жили в этой иллюзии, и люди готовы были умереть ради этой иллюзии, и они готовы были убивать ради этой иллюзии. Ты думаешь, они были тупые – нет. Просто их устраивала эта иллюзия, и они остановились на ней, приняли ее в своей жизни – потому что никто не хотел искать истины. А люди никогда не хотят искать истину. Им лень искать истину. Чаще всего они просто принимают те убеждения, которые лучше подходят для их жизни. А потом придумывают для них разумные обоснования, состоящие из различных доказательств. Религия, кстати, тому не исключение.
Я на секунду остановился, а затем немного агрессивно и подавляющим тоном произнес:
– Если я захочу, я создам в твоей жизни любую иллюзию. Ну, так… – я немного поморщился и покачал головой… – Если я, конечно, очень сильно постараюсь.
Я сделал паузу, а затем:
– И ты будешь верить в эту иллюзию, – продолжил я, – До тех пор, пока я где-нибудь не ошибусь. Любые законы можно обойти. И даже законы восприятия головного мозга. Кстати, если уж говорить о восприятии, то – воспринимаешь-то информацию ты из окружающего мира только чувствами. Зрение, слух, нюх – чувства, чувства, чувства. Анализируешь информацию ты мозгом, но принимаешь – чувствами. Глупо противопоставлять чувственное восприятие разумному анализу – истина как всегда где-то посередине, так как эти два процесса неразрывно связаны между собой.
Я остановился, посмотрев Виталию прямо в глаза, и тут же, щелкнув пальцами, продолжил:
– Вот такой пример – это к слову о восприятии информации. Идет человек со стаканом абсолютно холодной воды навстречу другому человеку и кричит, так что бы тот услышал – “Кипяток! Кипяток! Осторожно, кипяток!” – и в этот момент он как бы спотыкается и наигранно падает, выплескивая воду на того, кто идет навстречу, и при этом еще сильнее начинает орать “А-а-а-а! Кипяток! Какой ужас!”. Вода холодная. Но человек, на которого она выплескивается из кружки, об этом не знает. Он, естественно, пугается. И что в результате?
Я сделал вопросительную паузу.
– Что? – поинтересовался Виталий.
– У человека, на том месте тела, куда попадает вода – которая холодная, но как он думал, горячая – на этом месте у него на коже образуется ожог.
Еще одна пауза.
– Вот тебе и объективность восприятия окружающей действительности. И это реально существующий факт. Это эксперимент. Такая вот возможная человеческая реакция в экстремальной ситуации. Это тебе просто, вот, как показатель какой-то, что ли.
Затем я подался вперед и произнес:
– Ты видишь, как тонка эта грань и насколько зыбко основание идеи разума? – пошуршал я пальцами, – Разум легко можно обмануть, как на начальном этапе – чувственное восприятие, так и на последующем – анализ информации.
Виталий с забавным, но слегка отдающим гордостью, выражением лица смотрел на меня, не отрывая взгляда.
– И последнее, – продолжил я с той же энергичностью, как будто бы и не собирался даже заканчивать, – Ты веришь в разум. Но, как известно, человеческий мозг работает всего лишь на несколько процентов. У гениев он работает, там, на десять процентов, как говорят. У Эйнштейна он, я слышал где-то, работал на двенадцать процентов. Суть в том, что ты веришь в то, что мало изучено. Ты не знаешь, какие способности, возможности – что вообще лежит за гранью этих десяти-двенадцати процентов. Ученые имеют очень слабое представление о работе мозга, о работе сознания, о самом сознании, о природе сознания… о том, как сознание связано с телом, – добавил я еще после запинки, махнув рукой, – Ты веришь в то, что изучено всего лишь на несколько процентов, на какие-то там доли… мизерные. Ты не имеешь даже четкого представления о том, во что ты веришь. Дак во что ты веришь? Ты даже сам не знаешь, во что ты веришь.
Я опустил руку на стол и несколько раз тихонько ударил по столу пальцами.
– Знаешь, почему ты сказал эту фразу, и зачем ты сказал эту фразу “Я верю в разум”, – выделил я интонацией, – Ты просто хотел себя показать. Ты просто хотел… ну это просто, короче… типа, круто. Это просто круто звучит. Когда человек говорит “Я верю в разум” – да он просто хочет, чтобы его считали умным. Ведь быть умным это круто – так? Это ведь круто, да? – обратился я ко всем, находящимся на кухне, оглядев их взглядом, – Это ведь круто, да? Да? Круто? – Быть умным. Не, это нормально. Быть умным это хорошо. Это, реально, да – хорошо. Кто так считает? Все так считают? Ведь так, да? Если человек умный, это хорошо. Поэтому человек хочет, чтобы его считали умным. Если его будут считать умным, ему будет приятно. Поэтому человек хочет, чтобы его считали умным. А фраза, типа “Я верю в разум” – как бы говорит сама за себя: “Посмотрите – я умный. Я ведь умный. Я ведь верю в разум. Я ведь не в Бога верю – нет. Нет? – Не-е-ет. Не-е-ет – не в Бога. Нет – я верю в разум. Да. Потому что я умный”.
Я на секунду остановился.
– Ты просто хотел показать себя. Эта фраза просто круто звучит. Ты просто хотел, чтобы из твоих уст вышло что-то, что круто звучит. Только и всего. Ты произнес эту фразу, сам даже не понимая, что она там значит на самом деле.
Виталий выпятил вперед губы, ухмыльнулся и после небольшой паузы произнес:
– А если я имел в виду не разум, как мозг человека, а разум, как вообще просто что-то разумное, как что-то умное – в общем значении.
Я немного поморщил лоб, но потом понял.
– А!… Типа как понятие само, да? Не как сознание, а как просто умность – разумность какую-то – это ты имеешь в виду, да?
Виталий кивнул головой.
– Охренеть как… можно, – выпучил я глаза. – Только проблема в том, что понятие “разумное” – это ведь не объективная реальность. Это понятие искусственно созданное людьми. Так же как понятие “логика”. Это часть человеческой культуры и результат мышления человека. Это продукт работы мозга. Что такое объективная реальность? – это только факты, результаты и действия, это причинно-следственные связи. А по-ня-тия не могут быть объективной реальностью. Что такое “разумное”? Что значит “разумное”? Какие критерии разумности? Почему, например, это разумное? – я махнул в сторону рукой, как бы указывая на какой-то мнимый объект, – Что? Почему? Потому что ты так сказал? Или потому что я так сказал? Или кто сказал, что это разумно, а это нет? И что, человечество, так, если в общем брать, очень разумно по своей природе? Охренеть, как разумно, да! Ну, просто охренеть, как разумно!! Ну, просто охренительней некуда, как охренеть, как разумно!!! Мировые ученые зафигачили атомную бомбу, чтобы уничтожить миллионы жизней, а когда создали и уничтожили, схватились за голову. Мы все говорим о научном прогрессе, а в результате живем в мире, где каждый четвертый болеет астмой, каждый пятый бьется в авто или авиакатастрофе, а каждый шестой ребенок рождается уродом. Человечество просто охренительно разумно.
Я посмотрел на Виталия и развел руками.
– Что? Что? Понятие “разумность” – это не объективная реальность. Это понятие выдумано людьми. Так же как логика, или что-то там еще. Это субъективная реальность. Это результат работы сознания – мы опять же вернулись к тому, с чего начали, – заключил я, снова откинувшись на спинку стула.
Я заметил, что все находившиеся на кухне немного утомились от моих речей.
– Ну, хорошо, – вступил вдруг в разговор Гоша. – Но ведь твой разум тогда тоже субъективно все воспринимает. Чем тогда твоя вера лучше? И почему ты обязательно прав. Может, ты тоже ошибаешься.
– Ну, во-первых, у меня есть определенные доказательства моей веры. Я верю не без причины, – спокойно, без выпендрежа ответил я (наверное, я сам уже от него устал), – Я не знаю, что вас сейчас заставит верить, но за многие годы у меня накопилось немало предпосылок и причин для веры. И, кроме того – чисто практический расчет, – а вот здесь я уже улыбнулся, – Судите сами: что теряю я, если я не прав? Ну, там пару десятков лет жизни, грубо говоря. Причем, какой жизни – у кого-то счастливой, у кого-то несчастливой, у кого-то – хрен пойми какой. Гарантий никаких нету на счастье в этом мире. Да и кто сказал, что вы будете более счастливы, чем я. Все непредсказуемо и относительно. А вот если я прав – что теряете вы?
Я сделал паузу.
– Вы теряете вечность. Это же ведь невозможно перетерпеть, это не возможно пережить, это вечность. Вы теряете… все.
Я закончил и медленно отодвинулся назад, упершись позвоночником в спинку стула, и скрестив на груди руки.
Наступила пауза.
– Ладно, – произнес Виталий, не спешно, как бы с понтом, поднимаясь из-за стола, – Верь во что хочешь. Я пойду проветрюсь и за одно покурю.
Виталий вышел из кухни.
А я наконец-то расслабился и, устало вздохнув, отстраненно закатил глаза вверх, не ожидая больше для себя никаких поводов для спора.
Я надеялся, что после всего этого меня уже никто не будет трогать. Всем тем, кто меня здесь сидел и слушал, я должен был уже порядком надоесть. Вследствие чего ни у кого уже больше не должно было возникнуть ко мне никаких вопросов. И поэтому я мог рассчитывать на спокойное и безмятежное времяпрепровождение вплоть до самого утра. По крайней мере, я на это рассчитывал. Но прошло буквально несколько секунд, и – о ужас! – на кухню, вдоволь где-то там наболтавшись по сотовому, зашла Ольга.
– Ну, что? – спросила она, – Я что-нибудь пропустила?
Послышалось несколько легких смешков.
– Да, ты пропустила.
– Кое-что.
Ольга постояла некоторое время, бросая взгляды на всех находящихся на кухне, и, видимо, желая получить больше информации. Затем она обратила внимание на свободный стул, который стоял прямо перед ней – тот самый, на котором сидел Виталий – и приготовилась…
“О, нет. Только этого еще не хватало. Не делай этого!”, – подумал я про себя.
И Ольга села на место Виталия – прям напротив меня.
Она как-то странно посмотрела мне в глаза, ухмыльнувшись, и достав из сумки сигареты с зажигалкой, закурила.
“Только попробуй меня о чем-нибудь спросить”, – подумал я.
Мне даже стало как-то забавно. Они сменяют друг друга, занимая этот стул, как почетное место дискутирующего – словно трон какой-то, иногда даже претендуя на ссору, или даже возможно на драку.
“Ну, давай, давай, детка. Давай, попробуй, докопайся до меня”, – мелькали у меня в голове мысли. Я сейчас был настолько зол, что готов был разорвать на куски любого, кто прицепится ко мне со своими идиотскими вопросами. Просто возьму и убью. И мне не важно кто ты – парень или девчонка. А, нет – если ты девчонка, то сначала я тебя изнасилую, а только потом убью.
Ну, что, дубль два?
Ольга сделала затяжку, выпустила дым в сторону, но так, чтобы он прошел от меня как можно ближе, и с легкой, но злобной ухмылкой, произнесла:
– Итак, значит, ты веришь, там, в своего Бога, не пьешь, не куришь, матом не ругаешься, налево не ходишь?
– Так, все, Стас, пошли от сюда, – произнесла Марина и вышла из кухни.
Стас, как ни странно, не послушался и остался – видимо ему не хватало по телевизору “Хаты-3”.
Я и сам уже понял тон разговора, который задала Ольга с самого начала. Наверное, ей лучше было бы не трогать меня вовсе, тем более сейчас. Да, именно сейчас – когда я уставший сидел на этой прокуренной кухне из-за того, что какой-то водила упырь на автовокзале отказался ехать в мой город, сейчас – когда мне приходилось терпеть неудобства и лишения и общаться с какими-то совершенно незнакомыми мне людьми, сейчас – когда после привокзальной еды с повышенным содержанием жира и каким-то ядерным кетчупом у меня в животе происходили цепные реакции с выделением 239-го плутония, да, именно сейчас – когда из-за дождя, под который я попал на улице, мои трусы были настолько мокрыми, что всякий раз, когда я под столом скрещивал ноги, мне приходилось вздрагивать от пробегающих по телу мурашек – сейчас, в таком состоянии ко мне лучше было бы не приставать, и меньше всего мне хотелось, чтобы кто-то докапывался до меня со своими тупыми вопросами о моей вере, но – …………
Я посмотрел этой наглой злобной обкуренной девочке в глаза, моргнул и произнес:
– Да.
Злобная девочка улыбнулась.
– Серьезно? – спросила она, затянувшись, – Ты, что с луны свалился, мальчик? – она стряхнула пепел в консервную банку, – Какой-то ты странный. Щас таких уже и не встретишь. Ты, наверное, редкий вид.
Я наклонил голову.
– Чем реже вид встречается в природе, тем он ценнее.
Ольга рассмеялась.
– Может тебе “отвертки” налить? – спросила она, беря в руку жестяную банку с остатками коктейля.
– Нняяяааа, – ответил я, скривившись, пытаясь выразить отвращение.
– Нет, ты на самом деле, не пьешь?...
– Нет, – ответил я, помотав головой.
– Не куришь?...
– Нет, – ответил я, помотав головой.
– И с бабами не гуляешь?...
– Нет, нет, нет, – отвечал я, мотая головой и перебивая свою собеседницу, смазывая ее вопросы, – Только чистые отношения в контексте семьи, и секс – только в браке, – я улыбнулся.
– Да мне кажется, ты просто какой-то долбанутый, – спокойно произнесла она, выдерживая необходимый понт.
Теперь я рассмеялся. Я уже столько раз оказывался в подобных ситуациях и участвовал в подобных разговорах, что со временем они начали вызывать у меня истерический смех.
– Это почему же? – спросил я, – Потому, что я не такой как ты, что ли? Потому что у меня голос не прокурен и от волос дымом не воняет? Или потому что меня тошнит от шлюх и я предпочитаю общение с нормальными девушками? Что, поэтому, да?
– Нормальные девушки – это какие же? – с улыбкой спокойно спросила Ольга, выпуская дым.
– Нормальные девушки, – ответил я, – Это не такие, как ты. Это все остальные, кроме таких, как ты. Вот вааабще все остальные, только вот не такие, как ты. Вот вааабще, вааабще вот все остальные, вот абсолютно все, вот… все вообще остальные – только не такие, как ты.
Ольга сдержала эмоции, продолжая улыбаться и сексуально курить сигарету.
“Ничего, – подумал я, – Я тебя из себя еще выведу, детка”.
– А как же с сексом, например. Вот женишься ты, и если твоя жена будет не удовлетворена? – спросила злобная обкуренная девочка.
Я прищурился.
– А ты что предлагаешь мне потренироваться?
– Боже упаси, – ответила Ольга.
– Не упоминай имя Бога всуе, – произнес я, артистично подняв руку с вытянутым указательным пальцем, направленным на собеседницу, но быстро опустил руку обратно на стол, чтобы не затянуть паузу и не прервать нить разговора. Мне не хотелось снимать напряжение и разряжать обстановку.
– Знаешь, – произнесла с улыбкой злобная обкуренная девочка, – А я бы тебе никогда не дала.
– Да? – тихо произнес я с наигранной грустью. – А знаешь, даже если бы я тебя захотел… ну, так, вообще, это на вряд ли, конечно, но… допустим… даже если бы это произошло, хотя на вряд ли, но даже если… бы я тебя захотел – думаешь, я бы стал тебя спрашивать?
Ольга рассмеялась. Я заметил, что в течение разговора у нее начала копиться злость, и я знал, что со временем ее эмоции, рано или поздно, но дадут о себе знать.
– Ты оказывается еще и маньяк, извращенец? – произнесла Ольга, – И что бы ты меня, изнасиловал?
– Да, – спокойно ответил я, – А потом зарезал бы, расчленил труп, и закопал бы в разных местах по всей России.
– Да ты просто какой-то урод, – улыбаясь, констатировала Ольга.
– Я урод? Это я урод? – переспросил я тоже с улыбкой, – Я вообще сидел спокойно, никого не трогал. Я вообще в твою сторону даже не обращался. Да я вообще даже не заметил тебя поначалу, когда зашел в эту квартиру. Ты ни с того ни с сего чо-то на меня накинулась, начала до меня докапываться, начала мне какие-то вопросы дебильные задавать, чо-то начала меня там унижать. Да я тебя вообще не трогал. Чо ты ко мне вообще пристала?...
– Я к тебе пристала? – перебила меня Ольга, вслед за мной повышая голос, но продолжая улыбаться.
– Не, ты послушай, послушай меня. Ты чо такая злобная? Ты чо злобная-то такая, а? Я вообще тебя не трогал. Девочка, да у тебя проблемы просто. У тебя проблемы, девочка. У тебя комплексы. Я не знаю, может, тебя папа с мамой в детстве мало ласкали, может еще что-то. Но у тебя реально какие-то проблемы внутри. Нет, ты послушай меня, – выставил я перед собой указательный палец, предотвратив попытку меня перебить, – Я понимаю, очевидно, что я тебя раздражаю, но нормальный человек – адекватный – обычно справляется как-то со своим раздражением. Меня тоже много чо раздражает. И ты меня тоже раздражаешь. Но ты чо злобная-то такая? Я вообще с тобой этот разговор не начинал. Дело в том, что у тебя просто проблемы, и когда я здесь оказался, когда ты на меня смотрела, когда ты слышала то, что я говорил, твои проблемы – они просто обострились, и комплексы твои обострились, они дали о себе знать. Вот поэтому ты начала до меня докапываться. Вот поэтому ты на меня накинулась. Какое твое вообще дело, как я живу? Какое твое дело, пью я или нет? У тебя, что настолько занижена самооценка? Ты по каким-то причинам хочешь, чтобы все люди были похожи на тебя, и поступали так же как ты? И ты чо меня еще жизни что ли будешь учить? Кто ты такая, чтобы меня жизни учить? Опойка прокуренная? Да нет, дело не в этом – дело в том, что ты просто начала злиться из–за того, что у тебя проблемы какие-то, из-за своих комплексов. У тебя просто внутри про-бле-мы. Вот поэтому ты такая агрессивная.
Наступила пауза.
– Да пошел ты на х%$!!! – громко и отчетливо сказала Ольга уже без улыбки.
Ой, как быстро все свершилось. Даже как-то непривычно.
– Да пошла ты сама, – тихо произнес я, – Я с тобой вообще этот разговор не начинал.
Ольга затянулась и спокойно, но раздраженно проговорила:
– Да я думаю, ты просто чмошный придурок, – и выпустила дым в сторону.
– А я не думаю, я точно знаю и абсолютно в этом уверен, что ты просто злобная тупая сучка, у которой проблемы.
Ольга еще раз затянулась, а потом со злостью кинула мне в лицо свой не затушенный чинарик, который прилетел мне в аккурат чуть ниже правого глаза, и, разбившись о щеку разлетевшимися в разные стороны красными догорающими частичками пепла, ускакал куда-то под стол.
– Пошел ты на х#$, ублюдок, сука, долбанный!!! – прокричала она и вскочила со стула. В этот момент Гоша, стоявший у гарнитура как раз немного сзади и слева, осторожно выставил перед ней свою мощную руку и начал нежно отводить в сторону, успокаивая.
Ольга резко развернулась, легко вырвавшись из не слишком цепких объятий Гоши, и начала кричать:
– Да ты просто чмо позорное! Ты просто прикрываешься своей верой, чтобы недостатки свои скрыть! Ты никогда в этой жизни ничего не добьешься и тебе ни одна баба никогда не даст, ты понял, придурок недотраханный, потому что ты чмо позорное, понял кто ты, да!
– Тихо-тихо, – все так же нежно пытаясь отвести Ольгу в сторону, успокаивал Гоша.
– Да хватит вам уже, в конце концов, – послышались с разных сторон кухни и другие голоса.
Я устало откинулся на спинку стула, наклонил голову назад и, вздохнув, провел по лицу руками.
“Я же говорил, что я тебя из себя еще выведу”, – подумал я про себя, а в слух тихо произнес:
– Какие вы все забавные.

Автор -
Дата добавления - в
perfilievДата: Вторник, 24.01.2012, 15:15 | Сообщение # 131
Поселенец
Группа: Островитянин
Сообщений: 135
Награды: 0
Репутация: 3
Статус: Offline
Я сидел за столом еще некоторое время, не желая так быстро уходить, не желая показать, будто я стараюсь избежать этой ситуации. И, хотя я понимал, что это несколько глупо – в этом много просто тупой гордости, тем не менее, я не хотел своим уходом снимать напряженность обстановки. Я отстраненно смотрел по сторонам, немного опустив голову, с легкой усмешкой и очень тихонько и медленно тарабанил пальцами по столу. Я с той же самой усмешкой бросал бессмысленные взгляды на людей, оставшихся на кухне, которые постепенно начинали общаться между собой.
Ольга находилась в другом конце кухни. Она стояла, прислонившись спиной к стене, положив одну руку на холодильник, а вторую засунув в карман джинсов. Ее гордый и озлобленный вид так же выдавал ее состояние. Но ей, видимо, очень скоро надоело стоять так без дела, не имея возможности потратить на что-либо свои отрицательные эмоции. Она подошла к столу, взяла с кухонного гарнитура свою сумочку, и, на ходу открывая ее и доставая сотовый телефон, пошла в комнату.
Оставшись без Ольги на кухне, мы все, остальные, посидели так какое-то время в тихую и в результате:
– Значит, ты музыкант, – неожиданно спросил меня Стас. Начали постепенно общаться.
Я удивленно повернулся в его сторону, так как будто сначала не расслышал его вопроса, но, потом, быстро сообразив, кивнул головой:
– А… Да.
– На чем играешь?
– На гитаре, – устало произнес я.
– А какой стиль?
– Ну… – я задумался, – А-а-м-м-б… в основном рок и… альтернативу.
– Как Limp Bizkit?
– Ну… да, что-то в этом роде.
– С такой “тяжелой” гитарой.
– Угу, – продолжал отвечать я на стандартные и ставшие для меня за несколько лет уже привычными вопросы.
Когда вопросы Стаса кончились, я обратил внимание на то, что Гоша с девушкой, имени которой я так до сих пор и не знал, уже о чем-то отстраненно беседуют.
Не видя смысла в своем дальнейшем пребывании на кухне, я встал и пошел к себе в… … … в… … … в общем, то что называлось черным ходом и было оборудовано, как дополнительная комната.
По пути я встретился с Ольгой, разговаривающей по сотовому телефону, и, естественно, обойдя ее стороной, скрылся в своей маленькой норе с удобным креслом и кушеткой, свистнутой хозяином из какой-то больницы.
Я сидел некоторое время в своем убежище, жалея о том, что у моего плеера “кончились” батарейки и я не могу насладиться записями какого-нибудь “дед метала”. Между гостиной и коридором черного хода, видимо, не было звукоизоляции, потому что я слышал практически все, что происходило за дверью. Я слышал не только разговоры, но даже, как Марина чесала свою ногу через джинсы. К немалому удивлению я очень быстро обнаружил, что между этим коридором и туалетом с ванной, которые находились за стенкой, так же не было вообще никакой звукоизоляции – потому что я слышал каждое движение, которое совершал человек, справлявший нужду.
Пару раз я выходил из своей берлоги. Один раз в туалет, о котором я по звукам знал уже практически все. Один раз, чтобы попить воды из под крана на кухне.
– Дак вон выпей сока, – с ужасом смотрела на меня Марина.
– Да, ладно, я просто хочу обычной воды, – отвечал я.
Оба раза я чуть ли не лицом к лицу сталкивался с Ольгой.
Расслабляясь в удобном мягком кожаном кресле в своем коридоре, и попутно узнавая разные подробности из жизни своих соседей по квартире, беседующих между собой, я постепенно начинал терять всякие надежды на сон. Эти надежды были окончательно и безвозвратно потеряны, когда в два часа ночи я услышал, что весь тусняк, находящийся в гостиной, сел играть в карты. Оказалось, что ложиться спать реально никто не собирался – по крайней мере, до утра.
Краем уха я расслышал несколько несвязанных фраз, типа:
– А он чо?…
– А чо он?…
– Может, он спит уже?…
– Может позвать?…
– Я схожу… – с особой интонацией и с понтом.
Затем послышались приближающиеся шаги и скоро в мою дверь негромко постучали.
Не дожидаясь реакции, дверь приоткрыли и в проеме я увидел… естественно, Ольгу… Ха!... Как же иначе?
– Чингачкгук, в карты играть будешь? – спросила она немного грубовато с гордым видом.
– Чёё?
– В карты будешь играть?
– С каких это пор я стал Чингачкгуком?
Ольга вздохнула и, игнорируя мой вопрос, снова произнесла:
– Ты будешь в карты играть или нет?
Я задумался.
– На деньги или просто на щелбаны?
– Пока на щелбаны, потом, может, на пинки под зад.
Я немного помедлил, но в результате начал лениво подниматься с кресла.
– Тогда ладно, – ответил я и пошел вслед за Ольгой, которая уже направилась к столу в гостиной. “Быстро она отошла”, – подумал я про себя.
За столом уже сидели Стас, Марина и Виталий. Остальные еще ходили по квартире, но, судя по всему, тоже готовились принять участие.
– В дурака будешь? – спросил Стас, перетасовывая карты.
– Ну, чо попроще, – ответил я, неопределенно согласившись.
– А в подкидного или переводного? – решила уточнить Марина.
– И в того и в того, – произнес Виталий.
Я уселся на просторный диван, Стас раскидал карты, и мы начали играть.
Ко второй партии подтянулись Гоша и та самая девушка, имени которой я так до сих пор и не узнал.
Я заметил что все, кто курил, пользовались здесь не консервной банкой, как на кухне, а вполне приличной черной граненой пепельницей.
Виталий достал свою красивую металлическую и, видимо, дорогую зажигалку и с присущим ему понтом делал все, для того, чтобы на нее обратили внимание.
Так или иначе, но с течением времени по ходу игры мы все разговорились и даже начало казаться, что от моих споров с Виталием и Ольгой не осталось и капли каких-либо осадочных впечатлений. Мы болтали на всякие отвлеченные темы. Обсуждали всякую ерунду.
Когда я захотел пить и спросил об автомате с газировкой, который стоял на кухне, мне ответили, что он работает. Я уже было положил карты на стол и начал подниматься с удобного просторного дивана, чтобы взять себе баночку Pepsi, как Ольга остановила меня, сказав что-то вроде:
– Сиди, я щас сама принесу. Мне тоже надо.
И добавила:
– Тебе какую?
Я удивился, но мне действительно лень было вставать, и я как-то растеряно ответил:
– Pepsi.
И робко протянул две десятки, достав их из кармана.
Ольга действительно сходила за газировкой и принесла мне, даже высыпав потом в ладонь сдачу.
Я насторожено взял маленькую холодную жестяную банку из ее рук.
“Ну, не могла же ведь она с ней ничего сделать. Не могла же ведь она плюнуть в нее или там… Она ведь герметично закрыта, это же алюминиевая банка”, – подумал я про себя. И ведь я все-таки видел весь процесс от начала до конца – как она доставала ее, как нажимала на кнопки, совала деньги в приемник, несла мне, одну банку себе взяла, мелочь мне вернула.
Видимо, Ольга хотела то ли помириться, то ли что-то в этом роде.
Забавно, но иногда почему-то с некоторыми девушками нужно сначала сильно поругаться, чтобы они начали воспринимать тебя всерьез и стали по нормальному общаться с тобой.
После нескольких сыгранных партий, мы все немного утомились и решили отдохнуть. Гоша, Стас и девушка, имени которой я так до сих пор и не узнал, встали из-за стола и заходили по квартире. Однако, не смотря на то, что была уже глубокая ночь, и эта ночь вскоре собиралась переходить в утро, никто и не думал прекращать игру и идти спать. Просто необходимо было сделать перерыв. Видимо, все реально ловили кайф от ночного общения под полуобморочным состоянием и со спичками между верхним и нижним веками.
Мазохисты отмороженные.
Виталий откинулся на спинку стула и посмотрел на меня.
– Все-таки не понимаю я тебя с твоей верой. У меня еще куча вопросов осталось. Ты меня не до конца убедил, – произнес он.
– Виталий, не начинай, – протянула Марина, сидевшая рядом со мной на диване.
– Ой, а до какого конца я тебя, интересно, должен убедить? – устало произнес я, потирая ладонями лоб.
Виталий взял со стола свою дорогую металлическую зажигалку и начал крутить ее между пальцами. Властно забавляясь этой маленькой игрушкой, попутно разрабатывая мелкую моторику своей правой руки, он смотрел на меня так некоторое время, а затем спросил:
– Вот, сейчас, например, очень много говорят о клонировании. Ты веришь в Бога. А что, если люди действительно клонируют человека?
Я удивленно, красными от бессонной ночи глазами, посмотрел по сторонам, как бы пытаясь найти в этой комнате причины для сомнений в моей вере, и затем в результате произнес:
– И что?
– Ты, вообще, слышал, что я сказал?
– Да, слышал. Люди клонируют человека – и чо?
– Ну, получается, что человек уподобится Богу, – с неохотой, но так, как потому что все равно пришлось, пояснил Виталий.
Я поморщился и нахмурился одновременно.
– Ну, во-первых Бог и так создал человека по Своему подобию. А, вообще, знаешь, вот… есть, например, музыкальные группы, которые создают какой-то новый стиль – они создают что-то новое, они являются законодателями моды, они становятся легендами. А потом появляется очень много других групп – ну, их просто сотни и тысячи – которые копируют этот стиль. Просто косят под них, да и все. И такие группы, я тебя уверяю, редко выходят даже за рамки своей маленькой страны. А большинство из них не выходит даже за рамки своего города. Потому что они просто копируют. Так что человек никогда не сможет уподобиться Богу. Даже и не надейся.
Виталий смотрел мне в глаза, продолжая крутить в пальцах свою зажигалку.
– Ну,… а как же тогда сам процесс образования жизни? – произнес он, – Ведь вы верите, что душа человека и тело раздельны, так? Тело смертно, а душа живет вечно. Если удастся клонировать человека – значит, получается, души не существует. Есть только тело и разум.
– Почему? – удивленно спросил я. Я действительно не понимал, почему, поэтому ответил: – Может, просто, Бог создал механизм, по которому при образовании… зародыша… душа автоматически вселяется в его тело. И все.
На этот раз Виталий поморщился.
– Чо за бред? – произнес он.
– Почему бред? – ответил я, – Бог создал механизм, который работает. И Бог может спокойно отдыхать, не имея нужды вмешиваться в процесс образования человека. Ну, допустим. Так, чисто, теоретически. Ты ведь сейчас тоже только теоретически рассуждаешь. Так?
Виталий задумался.
– А почему тогда дети иногда рождаются мертвыми? Что, механизм как-то не правильно работает? Он что, не совершенен?
– Почему? – ответил я, – Может, все эти случаи и есть как раз результат вмешательства Бога в процесс работы?
– То есть Бог специально убивает их?
– Ну, да.
– Зачем?
– Откуда я знаю. Чо ты у меня-то спрашиваешь, – развел я руками, – Спроси у Него сам.
Немного помедлив, я добавил:
– Может, Бог просто жалеет этих детей и не хочет, чтобы они жили в этом дерьмовом, жестоком, несправедливом мире – и он сразу забирает их в рай.
Виталий усмехнулся, потом задумался, состроив гримасу – так, как будто не зная, что ответить.
– И вообще, – добавил я, – Почему клонирование, в принципе, должно как-то подрывать основы веры? Просто это заставит глубже задуматься над механизмом образования жизни и связи между душой и телом. Здесь может быть и масса других объяснений. Здесь может быть целая толпа объяснений. И не всегда любое объяснение является правильным. И даже, если иногда кажется, что объяснений нет – это не значит, что их нет на самом деле. Нельзя делать выводы и строить теории только на основе каких-то логических умозаключений. Это даже науке противоречит. Мало ли, что нам кажется разумным или само собой разумеющимся. Так, например, когда открыли вакуум… ну, вакуум, – я попытался руками показать вакуум, – Церковь была настроена очень категорично. Ну… типа, не может быть места, где ничего нет, потому что Бог, типа как, везде. Это сейчас верующим кажутся абсурдными такие заявления. Все разделяют понятия духовная материя и физическая материя. Это сейчас всем верующим это понятно. А тогда священники не догоняли. Это сейчас подобная реакция церкви на… вакуум, – я снова попытался показать руками вакуум, – Всем верующим кажется какой-то странной. А тогда церкви это казалось разумным и вполне логически закономерным… Да и, кстати, понятие вакуума сейчас тоже все-таки в результате пересматривается. Там в нем тааакиииие процессы происходят.
Виталий ухмыльнулся, растерянно покачав головой, не зная, что бы еще такое спросить.
– Хорошо, скажи мне: а если люди, например, научатся жить вечно. Ты знаешь то, что ученые обнаружили ген, отвечающий за старение? Ну, то есть выходит так, что старение это определенный механизм, и…
– И если вырубить этот механизм, то человек не будет стареть и будет жить вечно, – перебил я Виталия.
– Да.
– И что? Я чо-то не понимаю, как бессмертие может подорвать основы веры.
– Ну… этот механизм ведь тоже, наверное, создан Богом.
– Ну, допустим.
– Так что, значит, человек может разрушить то, что создал Бог?
– Может…, – начал я, и:
– Так значит, все-таки может? – перебил меня Виталий.
– Ты меня не выслушал. Может – если Бог ему это позволит.
– И Бог так просто позволяет?
Я всплеснул руками.
– Да Бог, вообще, много что позволяет. Он позволяет человеку грешить, позволяет убивать, позволяет вести мировые войны, Он даже позволил Эшли Симпсон петь и снимать клипы – ну так что теперь. Я тебе могу сказать даже, что в ветхом завете, когда Бог посылал пророков и они обещали людям наказание за грехи – проклятье, смерть и бедствия, там, всякие, то Бог в некоторых случаях по Своей милости иногда отменял это пророчество.
Виталий задумался, а потом улыбнулся.
– Ну, что, получается, Он за Свои слова даже не отвечает? – произнес он, – Сказал и не делает, так? Я уважаю, когда отвечают за свои слова.
– Ой! Ну, извини. Бог почему-то решил, что для Него жизни людей важнее, чем то, что ты о Нем подумаешь. Как это так, Ему абсолютно безразлично твое мнение? Как это так, вот, Он решил тебя не спрашивать, а? Обидно даже. Тебе, наверное, обидно, да?
Виталий снова покачал головой, улыбаясь, и произнес:
– Ты всегда найдешь оправдание своей веры.
– Так же как и ты своего неверия, – ответил я.
– Тебя просто так воспитали, и ты всю жизнь… живешь, будучи убежден в этом.
– Так же как и ты, – снова ответил я, – Скажи еще, что на твое неверие не повлияли ни родители, ни друзья, ни общество. Но твоя-то вера это определенное действие. Объясни вот мне, почему я должен совершать определенное действие, чтобы верить. Почему я должен напрягаться, чтобы верить? – напирал Виталий.
– Ну, во-первых, ты никому ничего не должен – тебя никто не заставляет. И конкретно я тебя не заставлял. Во-вторых, у меня-то в жизни есть основания. Я-то знаю, почему я верю. У меня есть, пускай не исчерпывающие, само собой, доказательства, но – определенные предпосылки, часть из которых я тебе уже назвал. И, в-третьих, учитывая то, что я больше десяти лет верующий, и что у меня все-таки есть эти предпосылки, я-то знаю, о чем говорю, и знаю, во что верю. А ты – даже никогда Библию-то в руках не держал, даже никогда не задумывался вообще над этими вопросами, ты-то, вообще, не понимаешь, о чем говоришь. И ты хочешь, чтобы я, имея свой охрененный многолетний опыт, перестал верить только потому, что кто-то сказал, что ученые научились клонировать человека… или еще кто-то там что-то сказал. Нет, даже если и будет что-то, что реально будет подрывать основы моей веры – я для начала начну это тщательно изучать и тщательно в этом разбираться.
Виталий закончил крутить свою зажигалку между пальцами, зафиксировал ее в руке и несколько раз медленно и тихонько постучал ей по стеклянному столу.
– Разговор двух дебилов, – неожиданно вставила свой комментарий Ольга.
Наступила непродолжительная тишина.
– Я смотрю твою веру достаточно трудно сломить, – наконец произнес Виталий с ухмылкой, – Ты такой умный, да?
– А ты чего хотел? – выпучил я глаза и закивал головой в разные стороны, – Кто тебе сказал, что будет легко? Я верующий больше тринадцати лет. Я десять лет занимался пропагандой своей религии. Десять лет! Пропагандой! В начале я просто выходил на улицу и просто разговаривал с людьми. Со всякими. И до каждого я должен был донести идеи своей веры. А люди все разные. И мыслят все по-разному. А потом я начал заниматься расчетами, как лучше можно влиять на сознание человека. Я занимался пропагандой веры, учитывая и психологическую составляющую, и духовную составляющую, и особенности человеческого восприятия, и особенности человеческого мышления, я учитывал то, в каком состоянии находится человек и как он мыслит, и как он мыслит в общем по жизни, и как он мыслит в данный момент времени. Я рассчитывал, как человек воспринимает ту или иную информацию, как он воспринимает ту или иную информацию в той или иной интонации, как он воспринимает те или иные фразы, как на него психологически влияют те или иные словосочетания, как на него влияет обстановка или запахи. Я рассчитывал, как лучше и наиболее эффективно убедить человека в своих словах, используя различные средства общения. Я рассчитывал все это, изучал сознание людей, изучал особенности их мышления, изучал способность человека воспринимать информацию и поддаваться восприятию. Знаешь, сколько я всего видел за свою религиозную жизнь, и со сколькими проблемами сталкивался, а сколько мне всего приходилось осмысливать, а сколько мне приходилось переосмысливать, над скольким мне приходилось рассуждать, а сколько всего я не понимал, а сколько всего я сейчас до сих пор не понимаю, над сколькими вещами мне приходилось ломать голову и сидеть в глубочайших депрессиях – ты понятия даже не имеешь, сколько всего я встречал в этой религии. Ты даже не представляешь. Я видел, как пастора реально – реально – исцеляют людей, а потом идут и изменяют своим женам. Я видел, как люди годами проповедовали Писание, а потом занимались антипропагандой тех идей, ради которых сами когда-то готовы были рвать глотку. Я видел, как люди падают. Я видел, как люди предают свою веру. Мне приходилось разговаривать с людьми, которые верили в Бога годами, по десять-пятнадцать лет, а потом отходили от веры. И они знали Библию лучше меня. Они годами занимались тем же, чем и я. Они знали все – и мне приходилось с ними общаться и спорить. Вот ты хоть раз в жизни своей читал Библию, ты имеешь вообще хоть какое-нибудь представление о том, что там написано? А эти люди знали ее чуть ли не наизусть, они могли ее цитировать. И они пытались меня убедить в тщетности моей веры. И мне приходилось оспаривать их. Чем ты можешь удивить меня? Что ты можешь мне сказать, чего я еще не знаю или не видел в своей вере? Что ты можешь мне сказать, чего я еще не осознавал. Я знаю людей, которых пытали за их убеждения, а потом сотрудники спецслужб, психологи, занимающиеся манипулированием человеческого сознания, промывали им мозги. Я видел, как у людей разрушаются жизни, когда они вступали в войну с самим сатаной. Я видел, как изгоняют бесов. Когда я ездил с концертами по разным городам, я видел, как люди на наших концертах вставали на колени прямо перед сценой и каялись в своих грехах и принимали нашу веру. Я видел, как люди плакали на наших концертах. Я стоял на сцене с гитарой в руках, играл, и видел, как у людей по лицу текли слезы, как оны рыдали взахлеб. Я наблюдал со сцены и видел, как они падали на пол, теряя сознание, а когда вставали, радовались как малые глупые дети. Понимаешь теперь, чем я занимался раньше в своей жизни? И я делал это целенаправленно. И ты думаешь, я никогда не пытался объяснить это с точки зрения одной психологии? Так чем ты можешь еще удивить меня? И ты что ли хочешь сломить мою веру? Ты что ли хочешь убедить меня в тщетности моей веры? Ты что ли хочешь доказать мне бессмысленность моей религии? Ну давай, попробуй, попробуй сделай это! – повысил я голос в конце, затем остановился и шепотом произнес последнюю фразу, – Получится у тебя или нет?
Я застыл на несколько секунд в одном положении, выдержав некоторую паузу, потом ухмыльнулся и, не меняя взгляда, медленно отодвинулся назад, погрузившись на мягкую спинку дивана.
Мы с Виталием сидели и смотрели друг на друга некоторое время, затем оба улыбнулись, и Виталий закачал головой.
Наступила тишина.
Наконец, Ольга, глубоко затянувшись, затушила сигарету в пепельнице, и произнесла:
– Если ты такой умный, скажи мне тогда, почему в этом мире столько зла. Если Бог есть – почему Он позволяет людям убивать друг друга? Почему Он позволяет насиловать друг друга? Почему Он допускает автокатастрофы? Почему Он допускает войны? Почему у меня мама умерла, когда мне двенадцать лет было? Почему люди верят и все равно в их жизни происходят несчастья? Почему все это?
Я спокойно посмотрел на Ольгу.
Затем я развел руками и произнес:
– А я не знаю.
Ольга усмехнулась и наклонила голову.
– Ну, вот видишь.
– Что “ну, вот видишь”? – удивился я, – Что… а-а-а… я и не должен все знать. Я не могу все знать. Это не входит в мои обязанности. Я не могу ответить на этот вопрос. Я не знаю. Что, думаешь, у меня есть ответы на все вопросы? Нет… Я такой же как и ты… У меня у самого, знаешь, сколько вопросов? Знаешь, сколько у меня вопросов? Причем, у меня такие вопросы. У меня такие охрененные вопросы. Тебе такие вопросы даже и не снились. Ты над такими вопросами даже и не задумывалась никогда. Ты, вообще, даже в самых кошмарных снах не могла представить, что такие вопросы могут быть, в принципе. Там такие вопросы, что если я начну их щас озвучивать, у тебя волосы дыбом встанут. А там, где у тебя выбрито, они начнут расти усиленно, чтобы дыбом встать. Если я начну щас свои вопросы перечислять, ты на двенадцатом вопросе возьмешь ножик в руку и вены себе вскроешь. У меня такие вопросы, что я могу своими вопросами любые уши сушить. От моих вопросов цветы вянут. Я силой мысли одних своих вопросов цветущий лес могу в Сахару превратить. А если ко мне придет экстрасенс и начнет сканировать мои мысли – у него башка взорвется и мозги по стенкам растекутся и вонять будут всю неделю от моих вопросов. Ты даже представить себе не можешь, какие у меня вопросы и сколько их у меня…
Я сделал паузу и затем добавил:
– И тем не менее, я продолжаю верить… Потому что у меня для этого есть свои причины… и свои основания.
Ольга посмотрела на меня так многозначительно. Сидя на стуле в закрытой позе, чуть согнувшись, положив ногу на ногу и скрестив руки внизу живота – она слегка изогнулась своим красивым телом так очень элегантно и чуть наклонив голову, и произнесла:
– Молодец.
– Спасибо. Я тоже уважаю себя как личность, – ответил я с значительной долей иронии.
Кажется, на этом наш спор был закончен.
Возможно, я был излишне груб… ну, так совсем немного… но оставалось надеяться, что моя фраза “Я такой же как и ты”, случайно оброненная и где-то там затерявшаяся в моем монологе, оказала хоть какое-то положительное воздействие.
А вообще – не надо было меня трогать в таком уставшем, озлобленном и промокшем под дождем состоянии.
Кажется все начинали это понемногу понимать. Хотя кто-то уловил эту мысль еще с самого начала.
В общем, мы так и продолжали еще долгое время так или иначе с переменным успехом взаимодействовать друг с другом в этой квартире посреди ночи, забавляя себя игрой в карты и иногда устраивая дополнительные развлечения в виде каких-нибудь споров. Напряжение между мной и Виталием и Ольгой никуда не исчезло, а лишь приобрело новый вид, перейдя в некий такой вялотекущий конфликт, в котором лично мне просто не охота было за что-либо напрягаться.
 
СообщениеЯ сидел за столом еще некоторое время, не желая так быстро уходить, не желая показать, будто я стараюсь избежать этой ситуации. И, хотя я понимал, что это несколько глупо – в этом много просто тупой гордости, тем не менее, я не хотел своим уходом снимать напряженность обстановки. Я отстраненно смотрел по сторонам, немного опустив голову, с легкой усмешкой и очень тихонько и медленно тарабанил пальцами по столу. Я с той же самой усмешкой бросал бессмысленные взгляды на людей, оставшихся на кухне, которые постепенно начинали общаться между собой.
Ольга находилась в другом конце кухни. Она стояла, прислонившись спиной к стене, положив одну руку на холодильник, а вторую засунув в карман джинсов. Ее гордый и озлобленный вид так же выдавал ее состояние. Но ей, видимо, очень скоро надоело стоять так без дела, не имея возможности потратить на что-либо свои отрицательные эмоции. Она подошла к столу, взяла с кухонного гарнитура свою сумочку, и, на ходу открывая ее и доставая сотовый телефон, пошла в комнату.
Оставшись без Ольги на кухне, мы все, остальные, посидели так какое-то время в тихую и в результате:
– Значит, ты музыкант, – неожиданно спросил меня Стас. Начали постепенно общаться.
Я удивленно повернулся в его сторону, так как будто сначала не расслышал его вопроса, но, потом, быстро сообразив, кивнул головой:
– А… Да.
– На чем играешь?
– На гитаре, – устало произнес я.
– А какой стиль?
– Ну… – я задумался, – А-а-м-м-б… в основном рок и… альтернативу.
– Как Limp Bizkit?
– Ну… да, что-то в этом роде.
– С такой “тяжелой” гитарой.
– Угу, – продолжал отвечать я на стандартные и ставшие для меня за несколько лет уже привычными вопросы.
Когда вопросы Стаса кончились, я обратил внимание на то, что Гоша с девушкой, имени которой я так до сих пор и не знал, уже о чем-то отстраненно беседуют.
Не видя смысла в своем дальнейшем пребывании на кухне, я встал и пошел к себе в… … … в… … … в общем, то что называлось черным ходом и было оборудовано, как дополнительная комната.
По пути я встретился с Ольгой, разговаривающей по сотовому телефону, и, естественно, обойдя ее стороной, скрылся в своей маленькой норе с удобным креслом и кушеткой, свистнутой хозяином из какой-то больницы.
Я сидел некоторое время в своем убежище, жалея о том, что у моего плеера “кончились” батарейки и я не могу насладиться записями какого-нибудь “дед метала”. Между гостиной и коридором черного хода, видимо, не было звукоизоляции, потому что я слышал практически все, что происходило за дверью. Я слышал не только разговоры, но даже, как Марина чесала свою ногу через джинсы. К немалому удивлению я очень быстро обнаружил, что между этим коридором и туалетом с ванной, которые находились за стенкой, так же не было вообще никакой звукоизоляции – потому что я слышал каждое движение, которое совершал человек, справлявший нужду.
Пару раз я выходил из своей берлоги. Один раз в туалет, о котором я по звукам знал уже практически все. Один раз, чтобы попить воды из под крана на кухне.
– Дак вон выпей сока, – с ужасом смотрела на меня Марина.
– Да, ладно, я просто хочу обычной воды, – отвечал я.
Оба раза я чуть ли не лицом к лицу сталкивался с Ольгой.
Расслабляясь в удобном мягком кожаном кресле в своем коридоре, и попутно узнавая разные подробности из жизни своих соседей по квартире, беседующих между собой, я постепенно начинал терять всякие надежды на сон. Эти надежды были окончательно и безвозвратно потеряны, когда в два часа ночи я услышал, что весь тусняк, находящийся в гостиной, сел играть в карты. Оказалось, что ложиться спать реально никто не собирался – по крайней мере, до утра.
Краем уха я расслышал несколько несвязанных фраз, типа:
– А он чо?…
– А чо он?…
– Может, он спит уже?…
– Может позвать?…
– Я схожу… – с особой интонацией и с понтом.
Затем послышались приближающиеся шаги и скоро в мою дверь негромко постучали.
Не дожидаясь реакции, дверь приоткрыли и в проеме я увидел… естественно, Ольгу… Ха!... Как же иначе?
– Чингачкгук, в карты играть будешь? – спросила она немного грубовато с гордым видом.
– Чёё?
– В карты будешь играть?
– С каких это пор я стал Чингачкгуком?
Ольга вздохнула и, игнорируя мой вопрос, снова произнесла:
– Ты будешь в карты играть или нет?
Я задумался.
– На деньги или просто на щелбаны?
– Пока на щелбаны, потом, может, на пинки под зад.
Я немного помедлил, но в результате начал лениво подниматься с кресла.
– Тогда ладно, – ответил я и пошел вслед за Ольгой, которая уже направилась к столу в гостиной. “Быстро она отошла”, – подумал я про себя.
За столом уже сидели Стас, Марина и Виталий. Остальные еще ходили по квартире, но, судя по всему, тоже готовились принять участие.
– В дурака будешь? – спросил Стас, перетасовывая карты.
– Ну, чо попроще, – ответил я, неопределенно согласившись.
– А в подкидного или переводного? – решила уточнить Марина.
– И в того и в того, – произнес Виталий.
Я уселся на просторный диван, Стас раскидал карты, и мы начали играть.
Ко второй партии подтянулись Гоша и та самая девушка, имени которой я так до сих пор и не узнал.
Я заметил что все, кто курил, пользовались здесь не консервной банкой, как на кухне, а вполне приличной черной граненой пепельницей.
Виталий достал свою красивую металлическую и, видимо, дорогую зажигалку и с присущим ему понтом делал все, для того, чтобы на нее обратили внимание.
Так или иначе, но с течением времени по ходу игры мы все разговорились и даже начало казаться, что от моих споров с Виталием и Ольгой не осталось и капли каких-либо осадочных впечатлений. Мы болтали на всякие отвлеченные темы. Обсуждали всякую ерунду.
Когда я захотел пить и спросил об автомате с газировкой, который стоял на кухне, мне ответили, что он работает. Я уже было положил карты на стол и начал подниматься с удобного просторного дивана, чтобы взять себе баночку Pepsi, как Ольга остановила меня, сказав что-то вроде:
– Сиди, я щас сама принесу. Мне тоже надо.
И добавила:
– Тебе какую?
Я удивился, но мне действительно лень было вставать, и я как-то растеряно ответил:
– Pepsi.
И робко протянул две десятки, достав их из кармана.
Ольга действительно сходила за газировкой и принесла мне, даже высыпав потом в ладонь сдачу.
Я насторожено взял маленькую холодную жестяную банку из ее рук.
“Ну, не могла же ведь она с ней ничего сделать. Не могла же ведь она плюнуть в нее или там… Она ведь герметично закрыта, это же алюминиевая банка”, – подумал я про себя. И ведь я все-таки видел весь процесс от начала до конца – как она доставала ее, как нажимала на кнопки, совала деньги в приемник, несла мне, одну банку себе взяла, мелочь мне вернула.
Видимо, Ольга хотела то ли помириться, то ли что-то в этом роде.
Забавно, но иногда почему-то с некоторыми девушками нужно сначала сильно поругаться, чтобы они начали воспринимать тебя всерьез и стали по нормальному общаться с тобой.
После нескольких сыгранных партий, мы все немного утомились и решили отдохнуть. Гоша, Стас и девушка, имени которой я так до сих пор и не узнал, встали из-за стола и заходили по квартире. Однако, не смотря на то, что была уже глубокая ночь, и эта ночь вскоре собиралась переходить в утро, никто и не думал прекращать игру и идти спать. Просто необходимо было сделать перерыв. Видимо, все реально ловили кайф от ночного общения под полуобморочным состоянием и со спичками между верхним и нижним веками.
Мазохисты отмороженные.
Виталий откинулся на спинку стула и посмотрел на меня.
– Все-таки не понимаю я тебя с твоей верой. У меня еще куча вопросов осталось. Ты меня не до конца убедил, – произнес он.
– Виталий, не начинай, – протянула Марина, сидевшая рядом со мной на диване.
– Ой, а до какого конца я тебя, интересно, должен убедить? – устало произнес я, потирая ладонями лоб.
Виталий взял со стола свою дорогую металлическую зажигалку и начал крутить ее между пальцами. Властно забавляясь этой маленькой игрушкой, попутно разрабатывая мелкую моторику своей правой руки, он смотрел на меня так некоторое время, а затем спросил:
– Вот, сейчас, например, очень много говорят о клонировании. Ты веришь в Бога. А что, если люди действительно клонируют человека?
Я удивленно, красными от бессонной ночи глазами, посмотрел по сторонам, как бы пытаясь найти в этой комнате причины для сомнений в моей вере, и затем в результате произнес:
– И что?
– Ты, вообще, слышал, что я сказал?
– Да, слышал. Люди клонируют человека – и чо?
– Ну, получается, что человек уподобится Богу, – с неохотой, но так, как потому что все равно пришлось, пояснил Виталий.
Я поморщился и нахмурился одновременно.
– Ну, во-первых Бог и так создал человека по Своему подобию. А, вообще, знаешь, вот… есть, например, музыкальные группы, которые создают какой-то новый стиль – они создают что-то новое, они являются законодателями моды, они становятся легендами. А потом появляется очень много других групп – ну, их просто сотни и тысячи – которые копируют этот стиль. Просто косят под них, да и все. И такие группы, я тебя уверяю, редко выходят даже за рамки своей маленькой страны. А большинство из них не выходит даже за рамки своего города. Потому что они просто копируют. Так что человек никогда не сможет уподобиться Богу. Даже и не надейся.
Виталий смотрел мне в глаза, продолжая крутить в пальцах свою зажигалку.
– Ну,… а как же тогда сам процесс образования жизни? – произнес он, – Ведь вы верите, что душа человека и тело раздельны, так? Тело смертно, а душа живет вечно. Если удастся клонировать человека – значит, получается, души не существует. Есть только тело и разум.
– Почему? – удивленно спросил я. Я действительно не понимал, почему, поэтому ответил: – Может, просто, Бог создал механизм, по которому при образовании… зародыша… душа автоматически вселяется в его тело. И все.
На этот раз Виталий поморщился.
– Чо за бред? – произнес он.
– Почему бред? – ответил я, – Бог создал механизм, который работает. И Бог может спокойно отдыхать, не имея нужды вмешиваться в процесс образования человека. Ну, допустим. Так, чисто, теоретически. Ты ведь сейчас тоже только теоретически рассуждаешь. Так?
Виталий задумался.
– А почему тогда дети иногда рождаются мертвыми? Что, механизм как-то не правильно работает? Он что, не совершенен?
– Почему? – ответил я, – Может, все эти случаи и есть как раз результат вмешательства Бога в процесс работы?
– То есть Бог специально убивает их?
– Ну, да.
– Зачем?
– Откуда я знаю. Чо ты у меня-то спрашиваешь, – развел я руками, – Спроси у Него сам.
Немного помедлив, я добавил:
– Может, Бог просто жалеет этих детей и не хочет, чтобы они жили в этом дерьмовом, жестоком, несправедливом мире – и он сразу забирает их в рай.
Виталий усмехнулся, потом задумался, состроив гримасу – так, как будто не зная, что ответить.
– И вообще, – добавил я, – Почему клонирование, в принципе, должно как-то подрывать основы веры? Просто это заставит глубже задуматься над механизмом образования жизни и связи между душой и телом. Здесь может быть и масса других объяснений. Здесь может быть целая толпа объяснений. И не всегда любое объяснение является правильным. И даже, если иногда кажется, что объяснений нет – это не значит, что их нет на самом деле. Нельзя делать выводы и строить теории только на основе каких-то логических умозаключений. Это даже науке противоречит. Мало ли, что нам кажется разумным или само собой разумеющимся. Так, например, когда открыли вакуум… ну, вакуум, – я попытался руками показать вакуум, – Церковь была настроена очень категорично. Ну… типа, не может быть места, где ничего нет, потому что Бог, типа как, везде. Это сейчас верующим кажутся абсурдными такие заявления. Все разделяют понятия духовная материя и физическая материя. Это сейчас всем верующим это понятно. А тогда священники не догоняли. Это сейчас подобная реакция церкви на… вакуум, – я снова попытался показать руками вакуум, – Всем верующим кажется какой-то странной. А тогда церкви это казалось разумным и вполне логически закономерным… Да и, кстати, понятие вакуума сейчас тоже все-таки в результате пересматривается. Там в нем тааакиииие процессы происходят.
Виталий ухмыльнулся, растерянно покачав головой, не зная, что бы еще такое спросить.
– Хорошо, скажи мне: а если люди, например, научатся жить вечно. Ты знаешь то, что ученые обнаружили ген, отвечающий за старение? Ну, то есть выходит так, что старение это определенный механизм, и…
– И если вырубить этот механизм, то человек не будет стареть и будет жить вечно, – перебил я Виталия.
– Да.
– И что? Я чо-то не понимаю, как бессмертие может подорвать основы веры.
– Ну… этот механизм ведь тоже, наверное, создан Богом.
– Ну, допустим.
– Так что, значит, человек может разрушить то, что создал Бог?
– Может…, – начал я, и:
– Так значит, все-таки может? – перебил меня Виталий.
– Ты меня не выслушал. Может – если Бог ему это позволит.
– И Бог так просто позволяет?
Я всплеснул руками.
– Да Бог, вообще, много что позволяет. Он позволяет человеку грешить, позволяет убивать, позволяет вести мировые войны, Он даже позволил Эшли Симпсон петь и снимать клипы – ну так что теперь. Я тебе могу сказать даже, что в ветхом завете, когда Бог посылал пророков и они обещали людям наказание за грехи – проклятье, смерть и бедствия, там, всякие, то Бог в некоторых случаях по Своей милости иногда отменял это пророчество.
Виталий задумался, а потом улыбнулся.
– Ну, что, получается, Он за Свои слова даже не отвечает? – произнес он, – Сказал и не делает, так? Я уважаю, когда отвечают за свои слова.
– Ой! Ну, извини. Бог почему-то решил, что для Него жизни людей важнее, чем то, что ты о Нем подумаешь. Как это так, Ему абсолютно безразлично твое мнение? Как это так, вот, Он решил тебя не спрашивать, а? Обидно даже. Тебе, наверное, обидно, да?
Виталий снова покачал головой, улыбаясь, и произнес:
– Ты всегда найдешь оправдание своей веры.
– Так же как и ты своего неверия, – ответил я.
– Тебя просто так воспитали, и ты всю жизнь… живешь, будучи убежден в этом.
– Так же как и ты, – снова ответил я, – Скажи еще, что на твое неверие не повлияли ни родители, ни друзья, ни общество. Но твоя-то вера это определенное действие. Объясни вот мне, почему я должен совершать определенное действие, чтобы верить. Почему я должен напрягаться, чтобы верить? – напирал Виталий.
– Ну, во-первых, ты никому ничего не должен – тебя никто не заставляет. И конкретно я тебя не заставлял. Во-вторых, у меня-то в жизни есть основания. Я-то знаю, почему я верю. У меня есть, пускай не исчерпывающие, само собой, доказательства, но – определенные предпосылки, часть из которых я тебе уже назвал. И, в-третьих, учитывая то, что я больше десяти лет верующий, и что у меня все-таки есть эти предпосылки, я-то знаю, о чем говорю, и знаю, во что верю. А ты – даже никогда Библию-то в руках не держал, даже никогда не задумывался вообще над этими вопросами, ты-то, вообще, не понимаешь, о чем говоришь. И ты хочешь, чтобы я, имея свой охрененный многолетний опыт, перестал верить только потому, что кто-то сказал, что ученые научились клонировать человека… или еще кто-то там что-то сказал. Нет, даже если и будет что-то, что реально будет подрывать основы моей веры – я для начала начну это тщательно изучать и тщательно в этом разбираться.
Виталий закончил крутить свою зажигалку между пальцами, зафиксировал ее в руке и несколько раз медленно и тихонько постучал ей по стеклянному столу.
– Разговор двух дебилов, – неожиданно вставила свой комментарий Ольга.
Наступила непродолжительная тишина.
– Я смотрю твою веру достаточно трудно сломить, – наконец произнес Виталий с ухмылкой, – Ты такой умный, да?
– А ты чего хотел? – выпучил я глаза и закивал головой в разные стороны, – Кто тебе сказал, что будет легко? Я верующий больше тринадцати лет. Я десять лет занимался пропагандой своей религии. Десять лет! Пропагандой! В начале я просто выходил на улицу и просто разговаривал с людьми. Со всякими. И до каждого я должен был донести идеи своей веры. А люди все разные. И мыслят все по-разному. А потом я начал заниматься расчетами, как лучше можно влиять на сознание человека. Я занимался пропагандой веры, учитывая и психологическую составляющую, и духовную составляющую, и особенности человеческого восприятия, и особенности человеческого мышления, я учитывал то, в каком состоянии находится человек и как он мыслит, и как он мыслит в общем по жизни, и как он мыслит в данный момент времени. Я рассчитывал, как человек воспринимает ту или иную информацию, как он воспринимает ту или иную информацию в той или иной интонации, как он воспринимает те или иные фразы, как на него психологически влияют те или иные словосочетания, как на него влияет обстановка или запахи. Я рассчитывал, как лучше и наиболее эффективно убедить человека в своих словах, используя различные средства общения. Я рассчитывал все это, изучал сознание людей, изучал особенности их мышления, изучал способность человека воспринимать информацию и поддаваться восприятию. Знаешь, сколько я всего видел за свою религиозную жизнь, и со сколькими проблемами сталкивался, а сколько мне всего приходилось осмысливать, а сколько мне приходилось переосмысливать, над скольким мне приходилось рассуждать, а сколько всего я не понимал, а сколько всего я сейчас до сих пор не понимаю, над сколькими вещами мне приходилось ломать голову и сидеть в глубочайших депрессиях – ты понятия даже не имеешь, сколько всего я встречал в этой религии. Ты даже не представляешь. Я видел, как пастора реально – реально – исцеляют людей, а потом идут и изменяют своим женам. Я видел, как люди годами проповедовали Писание, а потом занимались антипропагандой тех идей, ради которых сами когда-то готовы были рвать глотку. Я видел, как люди падают. Я видел, как люди предают свою веру. Мне приходилось разговаривать с людьми, которые верили в Бога годами, по десять-пятнадцать лет, а потом отходили от веры. И они знали Библию лучше меня. Они годами занимались тем же, чем и я. Они знали все – и мне приходилось с ними общаться и спорить. Вот ты хоть раз в жизни своей читал Библию, ты имеешь вообще хоть какое-нибудь представление о том, что там написано? А эти люди знали ее чуть ли не наизусть, они могли ее цитировать. И они пытались меня убедить в тщетности моей веры. И мне приходилось оспаривать их. Чем ты можешь удивить меня? Что ты можешь мне сказать, чего я еще не знаю или не видел в своей вере? Что ты можешь мне сказать, чего я еще не осознавал. Я знаю людей, которых пытали за их убеждения, а потом сотрудники спецслужб, психологи, занимающиеся манипулированием человеческого сознания, промывали им мозги. Я видел, как у людей разрушаются жизни, когда они вступали в войну с самим сатаной. Я видел, как изгоняют бесов. Когда я ездил с концертами по разным городам, я видел, как люди на наших концертах вставали на колени прямо перед сценой и каялись в своих грехах и принимали нашу веру. Я видел, как люди плакали на наших концертах. Я стоял на сцене с гитарой в руках, играл, и видел, как у людей по лицу текли слезы, как оны рыдали взахлеб. Я наблюдал со сцены и видел, как они падали на пол, теряя сознание, а когда вставали, радовались как малые глупые дети. Понимаешь теперь, чем я занимался раньше в своей жизни? И я делал это целенаправленно. И ты думаешь, я никогда не пытался объяснить это с точки зрения одной психологии? Так чем ты можешь еще удивить меня? И ты что ли хочешь сломить мою веру? Ты что ли хочешь убедить меня в тщетности моей веры? Ты что ли хочешь доказать мне бессмысленность моей религии? Ну давай, попробуй, попробуй сделай это! – повысил я голос в конце, затем остановился и шепотом произнес последнюю фразу, – Получится у тебя или нет?
Я застыл на несколько секунд в одном положении, выдержав некоторую паузу, потом ухмыльнулся и, не меняя взгляда, медленно отодвинулся назад, погрузившись на мягкую спинку дивана.
Мы с Виталием сидели и смотрели друг на друга некоторое время, затем оба улыбнулись, и Виталий закачал головой.
Наступила тишина.
Наконец, Ольга, глубоко затянувшись, затушила сигарету в пепельнице, и произнесла:
– Если ты такой умный, скажи мне тогда, почему в этом мире столько зла. Если Бог есть – почему Он позволяет людям убивать друг друга? Почему Он позволяет насиловать друг друга? Почему Он допускает автокатастрофы? Почему Он допускает войны? Почему у меня мама умерла, когда мне двенадцать лет было? Почему люди верят и все равно в их жизни происходят несчастья? Почему все это?
Я спокойно посмотрел на Ольгу.
Затем я развел руками и произнес:
– А я не знаю.
Ольга усмехнулась и наклонила голову.
– Ну, вот видишь.
– Что “ну, вот видишь”? – удивился я, – Что… а-а-а… я и не должен все знать. Я не могу все знать. Это не входит в мои обязанности. Я не могу ответить на этот вопрос. Я не знаю. Что, думаешь, у меня есть ответы на все вопросы? Нет… Я такой же как и ты… У меня у самого, знаешь, сколько вопросов? Знаешь, сколько у меня вопросов? Причем, у меня такие вопросы. У меня такие охрененные вопросы. Тебе такие вопросы даже и не снились. Ты над такими вопросами даже и не задумывалась никогда. Ты, вообще, даже в самых кошмарных снах не могла представить, что такие вопросы могут быть, в принципе. Там такие вопросы, что если я начну их щас озвучивать, у тебя волосы дыбом встанут. А там, где у тебя выбрито, они начнут расти усиленно, чтобы дыбом встать. Если я начну щас свои вопросы перечислять, ты на двенадцатом вопросе возьмешь ножик в руку и вены себе вскроешь. У меня такие вопросы, что я могу своими вопросами любые уши сушить. От моих вопросов цветы вянут. Я силой мысли одних своих вопросов цветущий лес могу в Сахару превратить. А если ко мне придет экстрасенс и начнет сканировать мои мысли – у него башка взорвется и мозги по стенкам растекутся и вонять будут всю неделю от моих вопросов. Ты даже представить себе не можешь, какие у меня вопросы и сколько их у меня…
Я сделал паузу и затем добавил:
– И тем не менее, я продолжаю верить… Потому что у меня для этого есть свои причины… и свои основания.
Ольга посмотрела на меня так многозначительно. Сидя на стуле в закрытой позе, чуть согнувшись, положив ногу на ногу и скрестив руки внизу живота – она слегка изогнулась своим красивым телом так очень элегантно и чуть наклонив голову, и произнесла:
– Молодец.
– Спасибо. Я тоже уважаю себя как личность, – ответил я с значительной долей иронии.
Кажется, на этом наш спор был закончен.
Возможно, я был излишне груб… ну, так совсем немного… но оставалось надеяться, что моя фраза “Я такой же как и ты”, случайно оброненная и где-то там затерявшаяся в моем монологе, оказала хоть какое-то положительное воздействие.
А вообще – не надо было меня трогать в таком уставшем, озлобленном и промокшем под дождем состоянии.
Кажется все начинали это понемногу понимать. Хотя кто-то уловил эту мысль еще с самого начала.
В общем, мы так и продолжали еще долгое время так или иначе с переменным успехом взаимодействовать друг с другом в этой квартире посреди ночи, забавляя себя игрой в карты и иногда устраивая дополнительные развлечения в виде каких-нибудь споров. Напряжение между мной и Виталием и Ольгой никуда не исчезло, а лишь приобрело новый вид, перейдя в некий такой вялотекущий конфликт, в котором лично мне просто не охота было за что-либо напрягаться.

Автор - perfiliev
Дата добавления - 24.01.2012 в 15:15
СообщениеЯ сидел за столом еще некоторое время, не желая так быстро уходить, не желая показать, будто я стараюсь избежать этой ситуации. И, хотя я понимал, что это несколько глупо – в этом много просто тупой гордости, тем не менее, я не хотел своим уходом снимать напряженность обстановки. Я отстраненно смотрел по сторонам, немного опустив голову, с легкой усмешкой и очень тихонько и медленно тарабанил пальцами по столу. Я с той же самой усмешкой бросал бессмысленные взгляды на людей, оставшихся на кухне, которые постепенно начинали общаться между собой.
Ольга находилась в другом конце кухни. Она стояла, прислонившись спиной к стене, положив одну руку на холодильник, а вторую засунув в карман джинсов. Ее гордый и озлобленный вид так же выдавал ее состояние. Но ей, видимо, очень скоро надоело стоять так без дела, не имея возможности потратить на что-либо свои отрицательные эмоции. Она подошла к столу, взяла с кухонного гарнитура свою сумочку, и, на ходу открывая ее и доставая сотовый телефон, пошла в комнату.
Оставшись без Ольги на кухне, мы все, остальные, посидели так какое-то время в тихую и в результате:
– Значит, ты музыкант, – неожиданно спросил меня Стас. Начали постепенно общаться.
Я удивленно повернулся в его сторону, так как будто сначала не расслышал его вопроса, но, потом, быстро сообразив, кивнул головой:
– А… Да.
– На чем играешь?
– На гитаре, – устало произнес я.
– А какой стиль?
– Ну… – я задумался, – А-а-м-м-б… в основном рок и… альтернативу.
– Как Limp Bizkit?
– Ну… да, что-то в этом роде.
– С такой “тяжелой” гитарой.
– Угу, – продолжал отвечать я на стандартные и ставшие для меня за несколько лет уже привычными вопросы.
Когда вопросы Стаса кончились, я обратил внимание на то, что Гоша с девушкой, имени которой я так до сих пор и не знал, уже о чем-то отстраненно беседуют.
Не видя смысла в своем дальнейшем пребывании на кухне, я встал и пошел к себе в… … … в… … … в общем, то что называлось черным ходом и было оборудовано, как дополнительная комната.
По пути я встретился с Ольгой, разговаривающей по сотовому телефону, и, естественно, обойдя ее стороной, скрылся в своей маленькой норе с удобным креслом и кушеткой, свистнутой хозяином из какой-то больницы.
Я сидел некоторое время в своем убежище, жалея о том, что у моего плеера “кончились” батарейки и я не могу насладиться записями какого-нибудь “дед метала”. Между гостиной и коридором черного хода, видимо, не было звукоизоляции, потому что я слышал практически все, что происходило за дверью. Я слышал не только разговоры, но даже, как Марина чесала свою ногу через джинсы. К немалому удивлению я очень быстро обнаружил, что между этим коридором и туалетом с ванной, которые находились за стенкой, так же не было вообще никакой звукоизоляции – потому что я слышал каждое движение, которое совершал человек, справлявший нужду.
Пару раз я выходил из своей берлоги. Один раз в туалет, о котором я по звукам знал уже практически все. Один раз, чтобы попить воды из под крана на кухне.
– Дак вон выпей сока, – с ужасом смотрела на меня Марина.
– Да, ладно, я просто хочу обычной воды, – отвечал я.
Оба раза я чуть ли не лицом к лицу сталкивался с Ольгой.
Расслабляясь в удобном мягком кожаном кресле в своем коридоре, и попутно узнавая разные подробности из жизни своих соседей по квартире, беседующих между собой, я постепенно начинал терять всякие надежды на сон. Эти надежды были окончательно и безвозвратно потеряны, когда в два часа ночи я услышал, что весь тусняк, находящийся в гостиной, сел играть в карты. Оказалось, что ложиться спать реально никто не собирался – по крайней мере, до утра.
Краем уха я расслышал несколько несвязанных фраз, типа:
– А он чо?…
– А чо он?…
– Может, он спит уже?…
– Может позвать?…
– Я схожу… – с особой интонацией и с понтом.
Затем послышались приближающиеся шаги и скоро в мою дверь негромко постучали.
Не дожидаясь реакции, дверь приоткрыли и в проеме я увидел… естественно, Ольгу… Ха!... Как же иначе?
– Чингачкгук, в карты играть будешь? – спросила она немного грубовато с гордым видом.
– Чёё?
– В карты будешь играть?
– С каких это пор я стал Чингачкгуком?
Ольга вздохнула и, игнорируя мой вопрос, снова произнесла:
– Ты будешь в карты играть или нет?
Я задумался.
– На деньги или просто на щелбаны?
– Пока на щелбаны, потом, может, на пинки под зад.
Я немного помедлил, но в результате начал лениво подниматься с кресла.
– Тогда ладно, – ответил я и пошел вслед за Ольгой, которая уже направилась к столу в гостиной. “Быстро она отошла”, – подумал я про себя.
За столом уже сидели Стас, Марина и Виталий. Остальные еще ходили по квартире, но, судя по всему, тоже готовились принять участие.
– В дурака будешь? – спросил Стас, перетасовывая карты.
– Ну, чо попроще, – ответил я, неопределенно согласившись.
– А в подкидного или переводного? – решила уточнить Марина.
– И в того и в того, – произнес Виталий.
Я уселся на просторный диван, Стас раскидал карты, и мы начали играть.
Ко второй партии подтянулись Гоша и та самая девушка, имени которой я так до сих пор и не узнал.
Я заметил что все, кто курил, пользовались здесь не консервной банкой, как на кухне, а вполне приличной черной граненой пепельницей.
Виталий достал свою красивую металлическую и, видимо, дорогую зажигалку и с присущим ему понтом делал все, для того, чтобы на нее обратили внимание.
Так или иначе, но с течением времени по ходу игры мы все разговорились и даже начало казаться, что от моих споров с Виталием и Ольгой не осталось и капли каких-либо осадочных впечатлений. Мы болтали на всякие отвлеченные темы. Обсуждали всякую ерунду.
Когда я захотел пить и спросил об автомате с газировкой, который стоял на кухне, мне ответили, что он работает. Я уже было положил карты на стол и начал подниматься с удобного просторного дивана, чтобы взять себе баночку Pepsi, как Ольга остановила меня, сказав что-то вроде:
– Сиди, я щас сама принесу. Мне тоже надо.
И добавила:
– Тебе какую?
Я удивился, но мне действительно лень было вставать, и я как-то растеряно ответил:
– Pepsi.
И робко протянул две десятки, достав их из кармана.
Ольга действительно сходила за газировкой и принесла мне, даже высыпав потом в ладонь сдачу.
Я насторожено взял маленькую холодную жестяную банку из ее рук.
“Ну, не могла же ведь она с ней ничего сделать. Не могла же ведь она плюнуть в нее или там… Она ведь герметично закрыта, это же алюминиевая банка”, – подумал я про себя. И ведь я все-таки видел весь процесс от начала до конца – как она доставала ее, как нажимала на кнопки, совала деньги в приемник, несла мне, одну банку себе взяла, мелочь мне вернула.
Видимо, Ольга хотела то ли помириться, то ли что-то в этом роде.
Забавно, но иногда почему-то с некоторыми девушками нужно сначала сильно поругаться, чтобы они начали воспринимать тебя всерьез и стали по нормальному общаться с тобой.
После нескольких сыгранных партий, мы все немного утомились и решили отдохнуть. Гоша, Стас и девушка, имени которой я так до сих пор и не узнал, встали из-за стола и заходили по квартире. Однако, не смотря на то, что была уже глубокая ночь, и эта ночь вскоре собиралась переходить в утро, никто и не думал прекращать игру и идти спать. Просто необходимо было сделать перерыв. Видимо, все реально ловили кайф от ночного общения под полуобморочным состоянием и со спичками между верхним и нижним веками.
Мазохисты отмороженные.
Виталий откинулся на спинку стула и посмотрел на меня.
– Все-таки не понимаю я тебя с твоей верой. У меня еще куча вопросов осталось. Ты меня не до конца убедил, – произнес он.
– Виталий, не начинай, – протянула Марина, сидевшая рядом со мной на диване.
– Ой, а до какого конца я тебя, интересно, должен убедить? – устало произнес я, потирая ладонями лоб.
Виталий взял со стола свою дорогую металлическую зажигалку и начал крутить ее между пальцами. Властно забавляясь этой маленькой игрушкой, попутно разрабатывая мелкую моторику своей правой руки, он смотрел на меня так некоторое время, а затем спросил:
– Вот, сейчас, например, очень много говорят о клонировании. Ты веришь в Бога. А что, если люди действительно клонируют человека?
Я удивленно, красными от бессонной ночи глазами, посмотрел по сторонам, как бы пытаясь найти в этой комнате причины для сомнений в моей вере, и затем в результате произнес:
– И что?
– Ты, вообще, слышал, что я сказал?
– Да, слышал. Люди клонируют человека – и чо?
– Ну, получается, что человек уподобится Богу, – с неохотой, но так, как потому что все равно пришлось, пояснил Виталий.
Я поморщился и нахмурился одновременно.
– Ну, во-первых Бог и так создал человека по Своему подобию. А, вообще, знаешь, вот… есть, например, музыкальные группы, которые создают какой-то новый стиль – они создают что-то новое, они являются законодателями моды, они становятся легендами. А потом появляется очень много других групп – ну, их просто сотни и тысячи – которые копируют этот стиль. Просто косят под них, да и все. И такие группы, я тебя уверяю, редко выходят даже за рамки своей маленькой страны. А большинство из них не выходит даже за рамки своего города. Потому что они просто копируют. Так что человек никогда не сможет уподобиться Богу. Даже и не надейся.
Виталий смотрел мне в глаза, продолжая крутить в пальцах свою зажигалку.
– Ну,… а как же тогда сам процесс образования жизни? – произнес он, – Ведь вы верите, что душа человека и тело раздельны, так? Тело смертно, а душа живет вечно. Если удастся клонировать человека – значит, получается, души не существует. Есть только тело и разум.
– Почему? – удивленно спросил я. Я действительно не понимал, почему, поэтому ответил: – Может, просто, Бог создал механизм, по которому при образовании… зародыша… душа автоматически вселяется в его тело. И все.
На этот раз Виталий поморщился.
– Чо за бред? – произнес он.
– Почему бред? – ответил я, – Бог создал механизм, который работает. И Бог может спокойно отдыхать, не имея нужды вмешиваться в процесс образования человека. Ну, допустим. Так, чисто, теоретически. Ты ведь сейчас тоже только теоретически рассуждаешь. Так?
Виталий задумался.
– А почему тогда дети иногда рождаются мертвыми? Что, механизм как-то не правильно работает? Он что, не совершенен?
– Почему? – ответил я, – Может, все эти случаи и есть как раз результат вмешательства Бога в процесс работы?
– То есть Бог специально убивает их?
– Ну, да.
– Зачем?
– Откуда я знаю. Чо ты у меня-то спрашиваешь, – развел я руками, – Спроси у Него сам.
Немного помедлив, я добавил:
– Может, Бог просто жалеет этих детей и не хочет, чтобы они жили в этом дерьмовом, жестоком, несправедливом мире – и он сразу забирает их в рай.
Виталий усмехнулся, потом задумался, состроив гримасу – так, как будто не зная, что ответить.
– И вообще, – добавил я, – Почему клонирование, в принципе, должно как-то подрывать основы веры? Просто это заставит глубже задуматься над механизмом образования жизни и связи между душой и телом. Здесь может быть и масса других объяснений. Здесь может быть целая толпа объяснений. И не всегда любое объяснение является правильным. И даже, если иногда кажется, что объяснений нет – это не значит, что их нет на самом деле. Нельзя делать выводы и строить теории только на основе каких-то логических умозаключений. Это даже науке противоречит. Мало ли, что нам кажется разумным или само собой разумеющимся. Так, например, когда открыли вакуум… ну, вакуум, – я попытался руками показать вакуум, – Церковь была настроена очень категорично. Ну… типа, не может быть места, где ничего нет, потому что Бог, типа как, везде. Это сейчас верующим кажутся абсурдными такие заявления. Все разделяют понятия духовная материя и физическая материя. Это сейчас всем верующим это понятно. А тогда священники не догоняли. Это сейчас подобная реакция церкви на… вакуум, – я снова попытался показать руками вакуум, – Всем верующим кажется какой-то странной. А тогда церкви это казалось разумным и вполне логически закономерным… Да и, кстати, понятие вакуума сейчас тоже все-таки в результате пересматривается. Там в нем тааакиииие процессы происходят.
Виталий ухмыльнулся, растерянно покачав головой, не зная, что бы еще такое спросить.
– Хорошо, скажи мне: а если люди, например, научатся жить вечно. Ты знаешь то, что ученые обнаружили ген, отвечающий за старение? Ну, то есть выходит так, что старение это определенный механизм, и…
– И если вырубить этот механизм, то человек не будет стареть и будет жить вечно, – перебил я Виталия.
– Да.
– И что? Я чо-то не понимаю, как бессмертие может подорвать основы веры.
– Ну… этот механизм ведь тоже, наверное, создан Богом.
– Ну, допустим.
– Так что, значит, человек может разрушить то, что создал Бог?
– Может…, – начал я, и:
– Так значит, все-таки может? – перебил меня Виталий.
– Ты меня не выслушал. Может – если Бог ему это позволит.
– И Бог так просто позволяет?
Я всплеснул руками.
– Да Бог, вообще, много что позволяет. Он позволяет человеку грешить, позволяет убивать, позволяет вести мировые войны, Он даже позволил Эшли Симпсон петь и снимать клипы – ну так что теперь. Я тебе могу сказать даже, что в ветхом завете, когда Бог посылал пророков и они обещали людям наказание за грехи – проклятье, смерть и бедствия, там, всякие, то Бог в некоторых случаях по Своей милости иногда отменял это пророчество.
Виталий задумался, а потом улыбнулся.
– Ну, что, получается, Он за Свои слова даже не отвечает? – произнес он, – Сказал и не делает, так? Я уважаю, когда отвечают за свои слова.
– Ой! Ну, извини. Бог почему-то решил, что для Него жизни людей важнее, чем то, что ты о Нем подумаешь. Как это так, Ему абсолютно безразлично твое мнение? Как это так, вот, Он решил тебя не спрашивать, а? Обидно даже. Тебе, наверное, обидно, да?
Виталий снова покачал головой, улыбаясь, и произнес:
– Ты всегда найдешь оправдание своей веры.
– Так же как и ты своего неверия, – ответил я.
– Тебя просто так воспитали, и ты всю жизнь… живешь, будучи убежден в этом.
– Так же как и ты, – снова ответил я, – Скажи еще, что на твое неверие не повлияли ни родители, ни друзья, ни общество. Но твоя-то вера это определенное действие. Объясни вот мне, почему я должен совершать определенное действие, чтобы верить. Почему я должен напрягаться, чтобы верить? – напирал Виталий.
– Ну, во-первых, ты никому ничего не должен – тебя никто не заставляет. И конкретно я тебя не заставлял. Во-вторых, у меня-то в жизни есть основания. Я-то знаю, почему я верю. У меня есть, пускай не исчерпывающие, само собой, доказательства, но – определенные предпосылки, часть из которых я тебе уже назвал. И, в-третьих, учитывая то, что я больше десяти лет верующий, и что у меня все-таки есть эти предпосылки, я-то знаю, о чем говорю, и знаю, во что верю. А ты – даже никогда Библию-то в руках не держал, даже никогда не задумывался вообще над этими вопросами, ты-то, вообще, не понимаешь, о чем говоришь. И ты хочешь, чтобы я, имея свой охрененный многолетний опыт, перестал верить только потому, что кто-то сказал, что ученые научились клонировать человека… или еще кто-то там что-то сказал. Нет, даже если и будет что-то, что реально будет подрывать основы моей веры – я для начала начну это тщательно изучать и тщательно в этом разбираться.
Виталий закончил крутить свою зажигалку между пальцами, зафиксировал ее в руке и несколько раз медленно и тихонько постучал ей по стеклянному столу.
– Разговор двух дебилов, – неожиданно вставила свой комментарий Ольга.
Наступила непродолжительная тишина.
– Я смотрю твою веру достаточно трудно сломить, – наконец произнес Виталий с ухмылкой, – Ты такой умный, да?
– А ты чего хотел? – выпучил я глаза и закивал головой в разные стороны, – Кто тебе сказал, что будет легко? Я верующий больше тринадцати лет. Я десять лет занимался пропагандой своей религии. Десять лет! Пропагандой! В начале я просто выходил на улицу и просто разговаривал с людьми. Со всякими. И до каждого я должен был донести идеи своей веры. А люди все разные. И мыслят все по-разному. А потом я начал заниматься расчетами, как лучше можно влиять на сознание человека. Я занимался пропагандой веры, учитывая и психологическую составляющую, и духовную составляющую, и особенности человеческого восприятия, и особенности человеческого мышления, я учитывал то, в каком состоянии находится человек и как он мыслит, и как он мыслит в общем по жизни, и как он мыслит в данный момент времени. Я рассчитывал, как человек воспринимает ту или иную информацию, как он воспринимает ту или иную информацию в той или иной интонации, как он воспринимает те или иные фразы, как на него психологически влияют те или иные словосочетания, как на него влияет обстановка или запахи. Я рассчитывал, как лучше и наиболее эффективно убедить человека в своих словах, используя различные средства общения. Я рассчитывал все это, изучал сознание людей, изучал особенности их мышления, изучал способность человека воспринимать информацию и поддаваться восприятию. Знаешь, сколько я всего видел за свою религиозную жизнь, и со сколькими проблемами сталкивался, а сколько мне всего приходилось осмысливать, а сколько мне приходилось переосмысливать, над скольким мне приходилось рассуждать, а сколько всего я не понимал, а сколько всего я сейчас до сих пор не понимаю, над сколькими вещами мне приходилось ломать голову и сидеть в глубочайших депрессиях – ты понятия даже не имеешь, сколько всего я встречал в этой религии. Ты даже не представляешь. Я видел, как пастора реально – реально – исцеляют людей, а потом идут и изменяют своим женам. Я видел, как люди годами проповедовали Писание, а потом занимались антипропагандой тех идей, ради которых сами когда-то готовы были рвать глотку. Я видел, как люди падают. Я видел, как люди предают свою веру. Мне приходилось разговаривать с людьми, которые верили в Бога годами, по десять-пятнадцать лет, а потом отходили от веры. И они знали Библию лучше меня. Они годами занимались тем же, чем и я. Они знали все – и мне приходилось с ними общаться и спорить. Вот ты хоть раз в жизни своей читал Библию, ты имеешь вообще хоть какое-нибудь представление о том, что там написано? А эти люди знали ее чуть ли не наизусть, они могли ее цитировать. И они пытались меня убедить в тщетности моей веры. И мне приходилось оспаривать их. Чем ты можешь удивить меня? Что ты можешь мне сказать, чего я еще не знаю или не видел в своей вере? Что ты можешь мне сказать, чего я еще не осознавал. Я знаю людей, которых пытали за их убеждения, а потом сотрудники спецслужб, психологи, занимающиеся манипулированием человеческого сознания, промывали им мозги. Я видел, как у людей разрушаются жизни, когда они вступали в войну с самим сатаной. Я видел, как изгоняют бесов. Когда я ездил с концертами по разным городам, я видел, как люди на наших концертах вставали на колени прямо перед сценой и каялись в своих грехах и принимали нашу веру. Я видел, как люди плакали на наших концертах. Я стоял на сцене с гитарой в руках, играл, и видел, как у людей по лицу текли слезы, как оны рыдали взахлеб. Я наблюдал со сцены и видел, как они падали на пол, теряя сознание, а когда вставали, радовались как малые глупые дети. Понимаешь теперь, чем я занимался раньше в своей жизни? И я делал это целенаправленно. И ты думаешь, я никогда не пытался объяснить это с точки зрения одной психологии? Так чем ты можешь еще удивить меня? И ты что ли хочешь сломить мою веру? Ты что ли хочешь убедить меня в тщетности моей веры? Ты что ли хочешь доказать мне бессмысленность моей религии? Ну давай, попробуй, попробуй сделай это! – повысил я голос в конце, затем остановился и шепотом произнес последнюю фразу, – Получится у тебя или нет?
Я застыл на несколько секунд в одном положении, выдержав некоторую паузу, потом ухмыльнулся и, не меняя взгляда, медленно отодвинулся назад, погрузившись на мягкую спинку дивана.
Мы с Виталием сидели и смотрели друг на друга некоторое время, затем оба улыбнулись, и Виталий закачал головой.
Наступила тишина.
Наконец, Ольга, глубоко затянувшись, затушила сигарету в пепельнице, и произнесла:
– Если ты такой умный, скажи мне тогда, почему в этом мире столько зла. Если Бог есть – почему Он позволяет людям убивать друг друга? Почему Он позволяет насиловать друг друга? Почему Он допускает автокатастрофы? Почему Он допускает войны? Почему у меня мама умерла, когда мне двенадцать лет было? Почему люди верят и все равно в их жизни происходят несчастья? Почему все это?
Я спокойно посмотрел на Ольгу.
Затем я развел руками и произнес:
– А я не знаю.
Ольга усмехнулась и наклонила голову.
– Ну, вот видишь.
– Что “ну, вот видишь”? – удивился я, – Что… а-а-а… я и не должен все знать. Я не могу все знать. Это не входит в мои обязанности. Я не могу ответить на этот вопрос. Я не знаю. Что, думаешь, у меня есть ответы на все вопросы? Нет… Я такой же как и ты… У меня у самого, знаешь, сколько вопросов? Знаешь, сколько у меня вопросов? Причем, у меня такие вопросы. У меня такие охрененные вопросы. Тебе такие вопросы даже и не снились. Ты над такими вопросами даже и не задумывалась никогда. Ты, вообще, даже в самых кошмарных снах не могла представить, что такие вопросы могут быть, в принципе. Там такие вопросы, что если я начну их щас озвучивать, у тебя волосы дыбом встанут. А там, где у тебя выбрито, они начнут расти усиленно, чтобы дыбом встать. Если я начну щас свои вопросы перечислять, ты на двенадцатом вопросе возьмешь ножик в руку и вены себе вскроешь. У меня такие вопросы, что я могу своими вопросами любые уши сушить. От моих вопросов цветы вянут. Я силой мысли одних своих вопросов цветущий лес могу в Сахару превратить. А если ко мне придет экстрасенс и начнет сканировать мои мысли – у него башка взорвется и мозги по стенкам растекутся и вонять будут всю неделю от моих вопросов. Ты даже представить себе не можешь, какие у меня вопросы и сколько их у меня…
Я сделал паузу и затем добавил:
– И тем не менее, я продолжаю верить… Потому что у меня для этого есть свои причины… и свои основания.
Ольга посмотрела на меня так многозначительно. Сидя на стуле в закрытой позе, чуть согнувшись, положив ногу на ногу и скрестив руки внизу живота – она слегка изогнулась своим красивым телом так очень элегантно и чуть наклонив голову, и произнесла:
– Молодец.
– Спасибо. Я тоже уважаю себя как личность, – ответил я с значительной долей иронии.
Кажется, на этом наш спор был закончен.
Возможно, я был излишне груб… ну, так совсем немного… но оставалось надеяться, что моя фраза “Я такой же как и ты”, случайно оброненная и где-то там затерявшаяся в моем монологе, оказала хоть какое-то положительное воздействие.
А вообще – не надо было меня трогать в таком уставшем, озлобленном и промокшем под дождем состоянии.
Кажется все начинали это понемногу понимать. Хотя кто-то уловил эту мысль еще с самого начала.
В общем, мы так и продолжали еще долгое время так или иначе с переменным успехом взаимодействовать друг с другом в этой квартире посреди ночи, забавляя себя игрой в карты и иногда устраивая дополнительные развлечения в виде каких-нибудь споров. Напряжение между мной и Виталием и Ольгой никуда не исчезло, а лишь приобрело новый вид, перейдя в некий такой вялотекущий конфликт, в котором лично мне просто не охота было за что-либо напрягаться.

Автор -
Дата добавления - в
perfilievДата: Вторник, 24.01.2012, 15:17 | Сообщение # 132
Поселенец
Группа: Островитянин
Сообщений: 135
Награды: 0
Репутация: 3
Статус: Offline
Виталий искал повода, где бы можно было меня как-то подколоть. Я это видел и в свою очередь вырабатывал ответную тактику, наблюдая за его действиями, и пытаясь отыскать у него слабые места и причины для насмешки, если вдруг мне придется защищаться.
Одним из таких моментов был случай, когда Виталий в очередной раз вышел из туалета, закрыв за собой дверь и выключив свет. Поправляя ремень, он с серьезным видом обратился ко мне.
– Слушай, Костя, у меня к тебе дело есть – очень важное. Одна просьба. Поможешь?
Я практически лежал на диване, развалившись, и упершись коленками в стол, держа перед собой на животе карты, и немного отстраненно размышлял о том, как бы мне выиграть хоть одну партию.
Когда ко мне обратился Виталий, я неохотно оторвал взгляд от своих двух королей, бубнового туза и двух шестерок, одним глазом искоса посмотрев в сторону этого менеджера, от которого я почему-то не ждал ничего хорошего.
Не дожидаясь моей более притязательной реакции, Виталий произнес:
– Помолись, пожалуйста, за наш унитаз, а то он чо-то как-то засорился. Может, Бог ответит тебе.
Ой, какая охрененная шутка. Пару человек в комнате даже улыбнулись.
– Может, Бог пошлет ангела с вантузом. Вот если я увижу ангела с вантузом, ковыряющемся в нашем толчке – вот тогда я, возможно, поверю в Бога.
Я перевел свой взгляд обратно на свои карты, которые были у меня перед носом и, улыбнувшись, глубоко вздохнул.
– Смешно, да, смешно, – произнес я и выкинул свои две шестерки на стол Ольге, которая и так уже не знала, как отбиваться.
– А чо ты на меня-то злишься? – произнесла она, улыбаясь.
– А я сразу, что б двух зайцев одним выстрелом.
– Вот, Виталий, блин, из-за тебя все, – проговорила Ольга, загребая себе кучу карт, потому что, видимо, моя пиковая шестерка не оставила ей другого выбора.
– О, приколитесь какой кроссворд, – вошел в комнату Стас с развернутым листом газеты, причем с большим развернутым листом газеты – формата А1. На всем этом огромном листе располагался такой же огромный кроссворд.
Все посмотрели на это невероятных размеров совершеннейшее орудие в способе убивания большого количества времени.
– Триста пятнадцать вопросов! – с изумленным и одновременно восторженным лицом произнес Стас, уткнувшись взглядом в этот газетный лист.
– На весь день хватит, – заметил Виталий.
– Не, такие кроссворды, ребята, надо разгадывать в большой компании всем вместе, – заверила всех Марина.
– Н-да уж, наверное.
Стас сложил развернутую газету три раза и кинул ее на диван чуть справа от меня.
Мы продолжили играть в карты.

Виталлий никак не мог угомониться и начинал меня уже понемногу раздражать. В очередной раз он огорчил меня тем, что снова отпустил какую-то не слишком умную шутку по поводу моей религии.
Я исподлобья, не поднимая головы и не меняя положения тела, посмотрел на Виталия. Честно говоря, меня порядком задолбали его шутки, как и он сам, впрочем. Я решил, что его хоть немного, но нужно осадить.
– Виталий, – спокойно произнес я, – Хочешь, я возьму вот эту с большим кроссвордом газету…
Я взглядом обратил внимание на газету.
– …Которую нашел Стас и положил рядом со мной на диване – и засуну тебе ее в жопу? Думаешь, не влезет? А вот мы как раз и посмотрим.
Виталий оскалился.
– Ты – мне? – ответил он, – Ну, давай, попробуй.
– Именно это я и собираюсь сделать.
– Ребята, ну перестаньте ссориться. Чо вы как маленькие, – проговорила Марина, – Виталий! Перестань.
– А чо ты такой злобный-то? Аж агрессивный такой весь, – с улыбкой произнесла Ольга, обращаясь ко мне.
– Это я-то злобный? Это я агрессивный? – все так же спокойно, развалившись на диване, без каких-либо движений, ответил я, – Да вы в своей жизни еще агрессивных христиан не видели. Вы даже не представляете, на что иногда агрессивные христиане способны. Да я – это еще белый и пушистый, как одуванчик, и мягкий как поролоновый тампон.
– Тебя же Иисус Христос любви учил, – все так же улыбаясь сказала Ольга, затянувшись.
– Да, – согласился я, – А, что вы думаете, во мне любви нет что ли? Что вы думаете, я вас не люблю? Да, я вас всех здесь люблю. Я вас всех люблю – каждого. Я за всех за вас готов жизнь отдать.
– Конечно.
– Чо, не верите что ли? – я приподнялся и сел, – Да, я вас всех люблю. И если нужно будет, я на полном серьезе за каждого из вас отдам жизнь. Даже за этого упыря Виталия. Просто не надо путать понятия. Если человек любит, это не значит, что он все с рук будет спускать, если человек любит, это не значит, что он будет позволять унижать себя, оскорблять, издеваться над собой и так далее. И желание восстановления справедливости не противоречит любви. И справедливое наказание никак не противоречит любви. И чо вы, неверующие, постоянно любите пихать эту заповедь “ударившему по левой щеке подставь правую”? Да, Иисус сказал: “Ударившему тебя по левой щеке подставь правую”, но… а-а-а… в другом месте он сказал своим ученикам, когда говорил, что им нужно будет куда-то пойти: “Продайте одежду и купите меч”. И ученики, когда ходили с Иисусом, постоянно таскали с собой мечи. И чо? То есть Бог оставляет человеку право на самозащиту. И, да, Иисус учил любви и прощению. А в другом месте в Библии написано, что если нечестивый не познает наказания, то он не научится смирению. И это никак не противоречит любви. Вы Библию-то толком не знаете. Вы даже не знаете, чему моя вера учит, а пытаетесь кидаться тут какими-то фразами… умными. Вы даже не понимаете, о чем говорите. Справедливость, наказание, суд, самозащита, и даже чувство собственного достоинства – все это никак не противоречит любви и не перечеркивает ее. Я скажу вам, что любви противоречит – равнодушие. Безразличие. Эгоизм. Не желание понимать других. Вот это да. Вот это противоречит любви. А справедливое наказание нет.
Я оглядел всех присутствующих в комнате, затем взял с дивана газету, встал и медленно направился к кухне. Проходя мимо Виталия, я злобно хихикнул, так, как будто действительно собирался сделать то, о чем говорил, но быстро сменил оскал на тяжелый, но спокойный, взгляд и, завернув за стену, бросил газету на белый стол, сидя за которым под аккомпанемент трещащего холодильника я намеревался разгадать этот невероятных размеров кроссворд.

Я, почти одиноко, никого не трогая, сидел на кухне за белым столом и, за неимением других занятий, тупо разгадывал огромный кроссворд, который нашел Стас в той самой никому не нужной куче журналов и газет. За стеной, в гостиной, все еще продолжая играть в карты, сидел весь остальной тусняк и что-то горячо обсуждал. Я немного абстрагировался от социума, но, не теряя при этом чувства реальности, продолжал анализировать окружающую меня действительность краями своих глаз, ушей, ноздрей и других органов чувств.
Марина, находившаяся в это время в двух метрах от меня, усиленно копалась в холодильнике и, явно чем-то озадаченная, пыталась там найти нужный ей продукт.
– Так, я не поняла, а где мое молоко? – раздраженно и одновременно как-то растерянно произнесла она.
Я оторвал свой взгляд от клеточек с буковками и посмотрел в ее сторону. Марина на секунду выпрямилась, видимо, для того, чтобы ее вопрос услышали не только банки фасоли и “Дошираки”, но и люди, находившиеся на кухне, и затем, снова согнувшись, с головой залезла обратно в холодильник.
“Оп-паньки” – подумал я.
– Что ж такое-то? Куда мое молоко делось? Я ведь помню, что покупала его.
Я попытался полностью абстрагироваться от действительности и погрузиться в свой кроссворд.
– Константин, ты не знаешь, кто мое молоко выпил? – все же обратилась ко мне Марина, повернувшись в мою сторону и посмотрев на меня, не давая возможности проигнорировать ее вопрос.
Жизнь забавная штука. Иногда она ставит людей в неловкие ситуации. А иногда она заставляет одних людей зависеть от других. А иногда она создает мнимую зависимость одних людей от других, сохраняя все же при этом всю неловкость ситуации – даже если она и абсурдна в этот момент.
– Знаю, – ответил я.
– Кто? – вытянула голову Марина, многозначительно упершись в меня взглядом.
– Виталий случайно перепутал полки – думал, что это общее – и по ошибке выпил твое молоко, – я развел руками и улыбнулся – Так вот, как-то вот… получилось.
– Ви-ита-а-алий, – произнесла Марина.
Она захлопнула дверцу холодильника и пошла в комнату.
Я внимательно прислушался к тому, что будет дальше.
Многообразие голосов, отчетливо слышимых за стенкой и сливающихся в один общий шум – резко стихло и прекратило свое существование в пространстве, после неожиданно заданного Мариной вопроса: “Ребята, кто выпил мое молоко?”.
Наступила тишина.
“Хороший ход, – подумал я про себя, – Она ведь уже знает, кто это сделал”.
– Молоко? – растерянно произнес кто-то в комнате.
– Виталий, это ты? – не дожидаясь признания, спросила Марина.
– Мариночка, извини, я случайно…
– Как ты мог?
– Да я просто полки перепу…
– Как их можно перепутать?
– Ну, получилось так, ну извини, пожа…
– Да что ты за человек такой.
– Ну что ты сразу, я тебе завтра утром новое куплю, изви…
– Мне не нужно завтра. Я сейчас хочу. Это мое молоко.
И тут я решил, что мне нужно обязательно при этом поприсутствовать. Я бросил ручку на стол, встал и уверенно направился в комнату.
– Это ты ей специально сказал, да? – зло ухмыльнулся Виталий, как только меня увидел.
Я прошел глубже в гостиную и встал напротив всей компании.
– А ты его не трогай. Он мне честно на вопрос ответил, – отрезала Марина.
Я развел руками и улыбнулся.
– Вот видишь. Я просто честно ответил на вопрос. За кого ты меня принимаешь?
Я посмотрел Виталию в глаза и снова развел руками.
– А что я должен был делать? Что? – врать? Меня спросили. Я ответил. Что еще? Что, я врать буду что ли? Я же добропорядочный благочестивый христианин. Я не должен врать. Так что…
Я еще больше расцвел в улыбке и опять развел руками в стороны, тупо моргая глазами.
А затем я, резко изменившись в лице, чмокнул губами, послав Виталию воздушный поцелуй, и с особым удовольствием произнес:
– Наслаждайся.
Виталий, ухмыляясь, злобно смотрел на меня, так, как будто я его предал.
– И ты думаешь, после этого к тебе будут лучше относиться? – сказал он.
– Чего? – повернулся я, – Да мне, вообще, плевать, как ко мне будут относиться. Тем более, здесь. Я завтра днем уезжаю. Так что мне насрать. Абсолютно, – ответил я и после небольшой паузы добавил:
– А вот тебе нет. И меня это радует, – и снова улыбнулся.
Затем я уже направился в коридор к черному выходу, но развернулся и произнес:
– Да, кстати, и, если захочешь меня убить – приготовься к тому, что это будет очень не просто.
Закрывая за собой дверь черного хода, и вслушиваясь через эту дверь в претензии Марины, которые она без лишнего крика, но с очень большим недовольством высказывала Виталию – и то, как она надеялась вечером получить хоть какое-то удовольствие от жизни, а он ее обломал, и то, какой у нее дефицит кальция в организме и ей каждый день нужно пить молоко, и то, как в этом городе, застроенном металлургическими заводами, высокая концентрация тяжелых элементов, и как у нее зубы разрушаются, и еще много чего – слушая все это, уже сидя в удобном кожаном кресле, я был невероятно счастлив и доволен, что хоть что-то хорошее произошло еще со мной за этот тяжелый день. Конечно же, я ничего не обязан был Виталию, и с его стороны, в принципе, было бы очень глупо на меня злиться – я, например, молоко, вообще, не пью – но меня радовал тот факт, что он злится именно на меня и именно по такому нейтральному поводу. Я не собирался объяснять ему, что я не говорил ничего Марине, что она сама спросила меня, не собирался оправдываться или убеждать его в абсолютной безосновательности его претензий. Я просто обыграл ситуацию так, чтобы вызвать у человека именно те эмоции, которые мне было нужно вызвать. И мне было весело, что жизнь поставила Виталия в такую, своего рода, иллюзорную зависимость от меня.
Я точно знал одну истину: никогда не унижай людей и не ругайся с ними, если нет на то серьезной причины – потому что в любой момент жизнь может поставить тебя в зависимость от этих людей. Конечно, данная ситуация была абсолютно бытовая, и тут даже зависимости никакой друг от друга, в общем-то, не было – Виталий все равно сам должен был решать эту проблему, без меня. Но я знал парочку историй, когда, например, маньяк, изнасиловавший женщину, вдруг оказывался на операционном столе в больнице, а дежурным хирургом в этот момент в этой же самой больнице оказывалась как раз та самая, изнасилованная им, женщина, да еще и маньяк поступал в больницу с ранением в паху. Это из разряда “не спи с женой врача проктолога, у которого ты лечишься”. Только вот иногда предугадать зависимость в некоторых ситуациях от некоторых людей не всегда удается. У меня бывали случаи, когда мне казалось, что от конкретно вот этого человека в моей жизни, вообще, ни чего не зависит, а потом, когда в жизни этого человека происходили какие-то изменения, то начиналась разворачиваться та-а-ака-а-а-ая цепочка событий – что эти изменения каким-то невероятным образом в результате докатывались и до меня. И мне от этого было очень обидно.
В мире все взаимосвязано.
Вообще все.

Когда я лег спать и попытался, наконец, заснуть было уже около шести часов утра. Еще некоторое время я слушал за стенкой заторможенные разговоры утомленных и немного отупевших от бессонной ночи людей. Но эти разговоры довольно скоро прекратились. Люди сами поняли, что их собственные мозги уже больше ничего не могли выжать из себя, кроме истеричного смеха и разговоров на крайне не приличные темы. Да и даже от этого уставшие мозги уже начинали засыпать.
Краем уха я расслышал разговор Стаса и Виталия в туалете, что-то типа:
– Я же говорил, что он козлина.
– Да чо он козлина-то? А что он должен был делать? Что, стоять и прикрывать тебя. Ты же сам с этим молоком накосячил.
– Да все равно он урод.
– Да чо он урод? Он тебе вообще ничего не обязан. Вы с ним впервые в жизни друг друга видите. Ты ему вообще никто.
– Дак я тебе говорю, я собирался утром это молоко купить. Веришь – нет: я вот прям сейчас бы сходил и купил его.
– Да причем тут это вообще? Это же, как бы не его проблемы.
– Да все равно.
– Да ты реально уже чо-то не то говоришь. Вы просто с ним порамсили немного, поэтому ты на него сейчас злишься.
После этого я окончательно заснул.

Я проснулся около десяти часов утра от того, что в туалете кто-то слил воду. Кроме этого звукового факта в квартире за стенкой стояла практически полная тишина. Я встал. Протер глаза. Привел свой разум в более-менее здравое состояние и вышел в гостиную из своей… то ли комнаты, то ли подсобного помещения, то ли… черного хода… так и не понял я, в общем, что это было – главное, что я от туда вышел.
Все трое парней спали – кто на диване, кто на сложенных креслах, кто просто на полу. В комнате стоял тяжелый запах пота и перегара. Я зашел в ванную, совмещенную с туалетом, привести себя в порядок. Затем, выйдя, тихонько направился к кухне, из которой, несмотря на закрытую дверь, доносился чуть слышный разговор. Я осторожно открыл дверь и вошел. На кухне были Марина и Ольга. Марина стояла возле кухонного гарнитура, а Ольга, сидела за столом, скрестив на груди руки, и курила.
– Заходи, – сказали они мне не громко, – Чай будешь?
Я кивнул головой.
– Тоже не выспался? – заметила Марина. Она еще вечером, когда я ее впервые увидел, казалась очень уставшей, а сейчас – после практически бессонной ночи – она выглядела так, как будто только что вернулась с войны. Вот прям сейчас только из окопа вылезла.
– Чо, парни еще спят? – спросила Ольга.
– Угу – ответил я, устало моргнув своими раскрасневшимися глазами.
– Сильный там… смрад стоит в комнате?
– Да, вообще, короче.
Марина взяла чайник и залила кипяток мне в стакан, в котором уже лежал пакетик чая.
– Ты когда уезжаешь?
– Да вот днем, наверное. Скоро уже, – ответил я хриплым голосом.
– Диана уже уехала, – произнесла Марина.
– Да, она рано утром еще, – подтвердила Ольга, стряхивая пепел в консервную банку.
– Диана… это вот которая девушка… эта… третья как бы, – ее Диана зовут, да? – спросил я.
– Да, – ответили мне.
– Я только сейчас ее имя узнал – произнес я, тупо уставившись в наполненную окурками консервную банку, стоящую на столе.
Наступила небольшая пауза.
Я взял стакан с горячим чаем и сделал глоток.
– А чо Виталий, там, больше ничего не говорил тебе? – поинтересовалась Ольга.
– Нет, – ответил я, немного удивившись, – А чо он мне там мог еще сказать? Я ушел туда, вон, к себе, в эту комнату… и все. И заснул потом.
– Да Виталий тоже такой… не знаю, – раздраженно произнесла Марина.
– Да он вообще какой-то, – поддержала ее Ольга, выпуская дым, – Нет, он, главное, сам от людей постоянно чо-то требует. А вот сам – я бы не сказала, чтобы он как-то людей сильно уважал.
– Но, – улыбнулся я и тихо произнес: – Упырь.
– Чего?
– Я говорю – упырь. Кровь из других сосет.
– А, ну, – согласилась Ольга, кивнув головой, стряхивая пепел в консервную банку.
– Нет, он ведь у меня уже как-то пакетик чипсов мой открыл, – сказала Марина.
Я посмотрел на нее и начал тихонько смеяться, закрыв глаза.
– Да, тебе смешно, а на самом деле, я себе чипсы купила – а он по ошибке тоже, якобы, вскрыл их.
Я продолжал смеяться все время, пока Марина говорила, и чем больше она возмущалась, тем сильнее мне казалось все это очень забавным. Мне казалось, что Виталий просто попал в очень глупую ситуацию, в которой, наверное, мог оказаться любой из нас.
На кухню зашел сонный Стас.
– Чо, выспался? – с улыбкой спросила Ольга, затушив сигарету в консервной банке.
– Угу, – вначале сонно ответил Стас, но затем быстро отрицательно закивал головой и в результате хрипло произнес: – Не, ни фига.
Он подошел к автомату с газировкой и начал кидать в него мелочь.
– Чо сильно там от нас несет, да? – спросил он через пару секунд, повернувшись к нам, вскрывая банку газировки.
– Да, вообще. Там в комнате у вас находиться невозможно, – ответила Марина.
Стас подошел к нам и тяжело опустился на стул.
Мы вчетвером посидели еще некоторое время, разговаривая за всякую ерунду. Потом я постепенно начал терять кайф от того, что общество двух девушек теперь было разбавлено Стасом, и, не желая по этому поводу как-то особо напрягаться, пошел собирать вещи к себе в камору, тем более что мне действительно уже пора было ехать.
В скором времени проснулись и Виталий с Гошей. В квартире стало значительно громче, хотя все ходили сонные и сильно тормозили.
К тому моменту я уже собрал сумку, вышел в гостиную и направился к входной двери.
– Чо, уже поехал? – спросил Гоша.
– Ну, – ответил я, одевая обувь.
– Чо, все уже уезжаешь? – переспросила еще и Марина, выходя из кухни.
Я ответил примерно то же, что и Гоше.
– Ну, давай.
– Ну, давай, счастливо.
Я попрощался со всеми, пожав парням руки, а девчонкам просто помахав пальцами. Виталий так и остался тусоваться сам с собой где-то на кухне, никак не отразив моего отъезда.
– Свечку за меня поставь там в храме, – улыбаясь, с некоторой долей злобной иронии, произнесла Ольга.
– Я свечки не ставлю. Я ведь не православный, – так же улыбаясь, ответил я ей.
– Ну, все равно, там… чо-нибудь поставь.
– Да, конечно, чо-нибудь там… поставлю, – усмехнулся я.
Я вышел на улицу. Было как-то светло и в то же время прохладно. И мне это как-то даже очень нравилось.
Я медленно, прогулочным шагом, вдыхая свежесть влажного воздуха, поплелся к автовокзалу, вспоминая дорогу, которой вел меня Владимир.

Проехав несколько десятков километров в удобном мягком кресле, вдоволь насмотревшись через умеренно грязное стекло на движущийся мокрый асфальт, и так и не реализовав своего огромнейшего желания поспать из-за каких-то двух покемонов, которые всю дорогу где-то на задних сиденьях автобуса истерично ржали и хрустели сухариками, постоянно шурша пакетиками от них – в результате я прибыл в свой родной город. Наконец-то я вновь оказался среди высоких зданий, стоящих на широких улицах – так было как-то привычнее. Хотя прочувствовать весь кайф от растворения в индустриально и информационно развитом центре мне не удалось.
Еще по дороге в город, на трассе, я почувствовал в своем организме что-то неладное. Когда по телу начал пробегать холод, а запястья рук и вовсе почувствовали ледяную дрожь, я понял, что со мной происходит что-то нехорошее. Мои опасения окончательно подтвердились, когда, выходя из автобуса, я почувствовал, что моя голова стала как будто бы на пять килограмм тяжелее и как-то по-настоящему трудновато стало вертеть ей в разные стороны без опасения потерять сознание, а дорога до трамвайной остановки вызвала у меня сильную одышку и показалась мне многокилометровым спринтом. На мое счастье быстро подошел нужный мне трамвай, и я даже смог занять сидячее место у окна. Но резкая слабость в руках и ногах, ощущение тяжести собственного тела и неровное дыхание все больше приближали меня к тому, что постоянно выбивало мой организм из привычной жизни – приступ. Осознание необходимости в постоянном приложении усилий для того, чтобы не допустить его развития здесь и сейчас, с каждой секундой сильнее убеждало меня в абсолютной безысходности моего положения.
Я доехал до своего дома, благодаря Бога за то, что в трамвае у меня не начались судороги.
Затем, задыхаясь, я добрел до подъезда, поднялся на лифте на свой этаж и уже на площадке перед квартирой, шатаясь, долго не мог попасть ключом в замочную скважину. Наконец, я зашел в квартиру и закрыл дверь. Затем с трудом разделся и, предусмотрительно вначале сходив в туалет, добрался, наконец, до своей кровати и тяжело повалился на спину. Я приготовился – я уже знал, что будет дальше.
Как только я принял лежачее положение тела, в голову резко ударила кровь. Сильнейшая боль. На секунду мне показалось, что в голове сейчас лопнет какой-нибудь сосуд. Одновременно с этим в груди перехватило дыхание. Я начал кашлять и задыхаться. Резкая боль в голове стала усиливаться, нарастая, словно снежный ком, и постепенно застилая пеленой глаза. Я сдавил ладонями виски, впиваясь пальцами в собственный череп, и начал кричать. Выделившаяся слезная жидкость на глазах преломила зрение и вся комната как будто стала расплываться. И вдруг мощнейший спазм в груди окончательно перебил дыхание. Как будто в груди что-то провалилось. Резкая слабость прошла по всему телу. Конечности начали неметь и ощущение холода проникало все глубже, словно ледяная металлическая жидкость по венам. Ослабевшие руки в бессилии упали на подушку. Я выгнул спину и подобрал под себя голову. Не имея возможности в таком положении закрыть рот, я пытался жадно вдыхать воздух. И в этот момент вся комната как будто стала куда-то исчезать, а я начал абстрагироваться от реальности в какую-то собственную белую матовую прозрачность. Я перестал двигаться, так как мое тело онемело и сил едва хватало на то, чтобы медленно пошевелить пальцами. Я не мог толком различить – то ли стены комнаты и предметы расходились от меня в разные стороны, то ли я уходил куда-то из этого мира, но я как будто бы переставал ощущать себя, растворяясь в пространстве… ДЕЕЕПРРИИИВАААЦИИЯЯ… Я уходил…
И в это момент резкий вдох, который я не мог сделать все это время, словно ударом пробудил меня и вернул к реальности, заставив вновь почувствовать свое тело. Я начал жадно огромными порциями глотать воздух, которого мне не хватало. Дыхание, прерываясь, то частыми маленькими, то долгими оборванными, сокращениями легких заставляло кислород циркулировать по организму, выметая из него оксид углерода. Я пытался дышать. Я снова почувствовал сильнейшую боль в голове и что-то давило на грудь, но руки и ноги начали двигаться.
Сделав еще несколько неровных вдохов, я попытался подняться и сесть на кровати. Мне нужно было это сделать. Перевернувшись на бок, а затем, оторвав свое тело от подушки, я, сгорбившись, медленно поднимал голову, стараясь принять наиболее ровное и устойчивое положение тела. Затем я встал, и меня сразу же повело в сторону. Потеряв равновесие, я влетел в косяк двери. Затем, постояв немного, я все же медленно потащил себя на кухню, держась за стены руками. Я продвигался по коридору, стараясь все время четко смотреть прямо перед собой, как можно шире открывая глаза, и не моргать ни в коем случае. Я не мог позволить себе такой роскоши, как смотреть по сторонам или обращать внимание на мелкие предметы. Любой поворот головы мог вывести меня из равновесия. Любой мимолетный взгляд приводил к деконцентрации внимания и рассеянию. Я просто тупо вглядывался впереди себя, блокируя любые сигналы бокового зрения.
У меня явно сильно подскочило давление. Я чувствовал дрожь и озноб, и одновременно с этим мне было жарко. По всему телу бегали мурашки, на лице и шее кожа сжималась. В горле стоял комок. В паху все сводило и хотелось в туалет, несмотря на то, что я сходил пять минут назад. Кроме того, сильнейшие спазмы в груди. Боль во всем теле. Кости ломило, словно была высокая температура.
Наконец, задыхаясь, я добрался до коробки с таблетками и, поставив ее на стол, сам тяжело опустился на табуретку. Я принял релланиум, каптоприл от давления, и начал капать себе корвалол. Сорок – нет, сорок пять! – да ладно, пятьдесят капель. В результате я накапал себя в стакан около шестидесяти и залил воды. Выпил. Поморщился… Какая гадость…
Я медленно побрел обратно к кровати, все больше задыхаясь, и чувствуя огромную тяжесть в области солнечного сплетения. Я повалился на жесткий матрас, и снова кровь с силой ударила в голову, словно мощным потоком, чуть не разорвав сосуды.
Задыхаясь, жадно глотая воздух, я в бессилии лежал, на правом боку, и даже не мог поднять ноги на кровать. Мои бронхи свистели и хрипели. Сердце, словно тяжелым молотом, отдавало каждым глухим ударом в голову с такой силой, что я вздрагивал от боли. Оно стучало редко, но каждый его удар расходился по всему организму. И с каждым новым ударом казалось, что оно вылетит из грудной клетки наружу, а голову разорвет на части или, как минимум, обязательно лопнет какой-нибудь сосуд. Постоянная невыносимая пульсирующая боль, от которой содрогалось все тело. И вместе с этим казалось, что сердце работало не на полную мощность. Казалось, что с каждым ударом оно не докачивает крови и ему не хватает сил. Как будто каждый удар обрывался на половине процесса. И каждое сокращение происходило не до конца. И от этого – сильнейшая боль. И так 30-35 раз в минуту.
Мне казались смешными те лекарства, которые я выпил. Мне пора было, как минимум, ставить магнезию внутривенно. Но, как ни странно, с течением времени организм постепенно успокаивался. Через двадцать-двадцать пять минут сердце начало возвращаться в нормальный ритм. Оно уже не отдавало своими ударами с такой резкой болью в голову. И удары были не такими редкими. В груди проходила тяжесть. Как будто сняли пятьдесят килограмм веса. Дыхание также становилось ровнее и глубже. Я не думал, что засну в таком состоянии, но, видимо, релланиум оказал свое действие.
Через некоторое время я погрузился в сон…
…Здесь отметилась новая точка X. Очередной приступ…

…Я уже давно перерос то время, когда мог испытывать какое-либо смущение за свою религиозность, а нападки и насмешки над моей верой могли бы вызвать у меня хоть какое-то чувство растерянности и уныния – потому что сам мог так унизить и опустить человека, что мое положение религиозного фанатика этому человеку в данном случае еще покажется выигрышным. Но те законы, с которыми я познакомился еще в самом начале своей веры – они продолжали работать и не давали пощады никому. Ну, или по крайней мере, мне не давали. Когда человек перестает бояться одних проблем и привыкает бороться с ними – у него обязательно появляются другие. Еще за свою короткую жизнь я понял одно важное правило – людям нельзя говорить истину и не стоит пытаться рушить их ошибочные стереотипы. Пускай они сами подыхают в своем невежестве и загибаются от собственной глупости. Пускай они сами не осознают своего рабства и зависимости от своих же желаний. Пускай они сами не видят тех иллюзий, которые им нарисовали яркими красками. Пускай они сами продолжают тупо участвовать в политическом фарсе под названием “государственные выборы” и подтверждают свой статус баранов в стаде. Пускай они сами ведутся на разводку банковского кредитования, а потом плачут, что у них отбирают квартиры. Пускай они сами же создают себе систему, которая с удовольствием будет иметь их во все щели во все дни их жизни. Это все не мои проблемы – это их проблемы. И их проблемы не должны влиять на мою жизнь. Никогда не говори людям истину – пускай они все сами тонут в своей лжи. Пускай они сами погибают. Пускай они сами все идут в ад. Не пытайся их спасти… Не пытайся… Если только ты не полный идиот и не хочешь превратить свою жизнь в одну большую сплошную проблему…

…Отметка точки Z…
…Я проснулся через пару часов. Попытавшись встать с кровати, я понял, что то состояние, которое я только что пережил, не могло пройти для моего организма совсем без последствий. Весь этот день и весь последующий я провел в постели, вставая только для того, чтобы дойти до туалета или почистить зубы. На третий день я начал сам разогревать себе пищу, без помощи матери. Еще через день я смог передвигаться по квартире из угла в угол. Я ходил просто, чтобы у меня не застоялись внутренние органы, и не болела спина от долгого лежания в кровати. Еще через пару дней я смог выбраться за порог дома и дойти до квартиры в своем районе – там собралось ради общения несколько моих знакомых. Естественно, что все время, пока я там находился, я сидел, и у меня постоянно кружилась голова, но мне необходимо было как-то расширять свои границы, чтобы не сойти с ума и не чувствовать себя в клетке. В общем-то, за неделю я смог более-менее восстановится. Хотя, на то, чтобы окончательно придти в себя мне понадобилось еще дней десять. Отбросив все нюансы, я мог с уверенностью заявить – этот приступ был не такой уж и страшный.

…Отметка точки Y, начало ремиссии…
 
СообщениеВиталий искал повода, где бы можно было меня как-то подколоть. Я это видел и в свою очередь вырабатывал ответную тактику, наблюдая за его действиями, и пытаясь отыскать у него слабые места и причины для насмешки, если вдруг мне придется защищаться.
Одним из таких моментов был случай, когда Виталий в очередной раз вышел из туалета, закрыв за собой дверь и выключив свет. Поправляя ремень, он с серьезным видом обратился ко мне.
– Слушай, Костя, у меня к тебе дело есть – очень важное. Одна просьба. Поможешь?
Я практически лежал на диване, развалившись, и упершись коленками в стол, держа перед собой на животе карты, и немного отстраненно размышлял о том, как бы мне выиграть хоть одну партию.
Когда ко мне обратился Виталий, я неохотно оторвал взгляд от своих двух королей, бубнового туза и двух шестерок, одним глазом искоса посмотрев в сторону этого менеджера, от которого я почему-то не ждал ничего хорошего.
Не дожидаясь моей более притязательной реакции, Виталий произнес:
– Помолись, пожалуйста, за наш унитаз, а то он чо-то как-то засорился. Может, Бог ответит тебе.
Ой, какая охрененная шутка. Пару человек в комнате даже улыбнулись.
– Может, Бог пошлет ангела с вантузом. Вот если я увижу ангела с вантузом, ковыряющемся в нашем толчке – вот тогда я, возможно, поверю в Бога.
Я перевел свой взгляд обратно на свои карты, которые были у меня перед носом и, улыбнувшись, глубоко вздохнул.
– Смешно, да, смешно, – произнес я и выкинул свои две шестерки на стол Ольге, которая и так уже не знала, как отбиваться.
– А чо ты на меня-то злишься? – произнесла она, улыбаясь.
– А я сразу, что б двух зайцев одним выстрелом.
– Вот, Виталий, блин, из-за тебя все, – проговорила Ольга, загребая себе кучу карт, потому что, видимо, моя пиковая шестерка не оставила ей другого выбора.
– О, приколитесь какой кроссворд, – вошел в комнату Стас с развернутым листом газеты, причем с большим развернутым листом газеты – формата А1. На всем этом огромном листе располагался такой же огромный кроссворд.
Все посмотрели на это невероятных размеров совершеннейшее орудие в способе убивания большого количества времени.
– Триста пятнадцать вопросов! – с изумленным и одновременно восторженным лицом произнес Стас, уткнувшись взглядом в этот газетный лист.
– На весь день хватит, – заметил Виталий.
– Не, такие кроссворды, ребята, надо разгадывать в большой компании всем вместе, – заверила всех Марина.
– Н-да уж, наверное.
Стас сложил развернутую газету три раза и кинул ее на диван чуть справа от меня.
Мы продолжили играть в карты.

Виталлий никак не мог угомониться и начинал меня уже понемногу раздражать. В очередной раз он огорчил меня тем, что снова отпустил какую-то не слишком умную шутку по поводу моей религии.
Я исподлобья, не поднимая головы и не меняя положения тела, посмотрел на Виталия. Честно говоря, меня порядком задолбали его шутки, как и он сам, впрочем. Я решил, что его хоть немного, но нужно осадить.
– Виталий, – спокойно произнес я, – Хочешь, я возьму вот эту с большим кроссвордом газету…
Я взглядом обратил внимание на газету.
– …Которую нашел Стас и положил рядом со мной на диване – и засуну тебе ее в жопу? Думаешь, не влезет? А вот мы как раз и посмотрим.
Виталий оскалился.
– Ты – мне? – ответил он, – Ну, давай, попробуй.
– Именно это я и собираюсь сделать.
– Ребята, ну перестаньте ссориться. Чо вы как маленькие, – проговорила Марина, – Виталий! Перестань.
– А чо ты такой злобный-то? Аж агрессивный такой весь, – с улыбкой произнесла Ольга, обращаясь ко мне.
– Это я-то злобный? Это я агрессивный? – все так же спокойно, развалившись на диване, без каких-либо движений, ответил я, – Да вы в своей жизни еще агрессивных христиан не видели. Вы даже не представляете, на что иногда агрессивные христиане способны. Да я – это еще белый и пушистый, как одуванчик, и мягкий как поролоновый тампон.
– Тебя же Иисус Христос любви учил, – все так же улыбаясь сказала Ольга, затянувшись.
– Да, – согласился я, – А, что вы думаете, во мне любви нет что ли? Что вы думаете, я вас не люблю? Да, я вас всех здесь люблю. Я вас всех люблю – каждого. Я за всех за вас готов жизнь отдать.
– Конечно.
– Чо, не верите что ли? – я приподнялся и сел, – Да, я вас всех люблю. И если нужно будет, я на полном серьезе за каждого из вас отдам жизнь. Даже за этого упыря Виталия. Просто не надо путать понятия. Если человек любит, это не значит, что он все с рук будет спускать, если человек любит, это не значит, что он будет позволять унижать себя, оскорблять, издеваться над собой и так далее. И желание восстановления справедливости не противоречит любви. И справедливое наказание никак не противоречит любви. И чо вы, неверующие, постоянно любите пихать эту заповедь “ударившему по левой щеке подставь правую”? Да, Иисус сказал: “Ударившему тебя по левой щеке подставь правую”, но… а-а-а… в другом месте он сказал своим ученикам, когда говорил, что им нужно будет куда-то пойти: “Продайте одежду и купите меч”. И ученики, когда ходили с Иисусом, постоянно таскали с собой мечи. И чо? То есть Бог оставляет человеку право на самозащиту. И, да, Иисус учил любви и прощению. А в другом месте в Библии написано, что если нечестивый не познает наказания, то он не научится смирению. И это никак не противоречит любви. Вы Библию-то толком не знаете. Вы даже не знаете, чему моя вера учит, а пытаетесь кидаться тут какими-то фразами… умными. Вы даже не понимаете, о чем говорите. Справедливость, наказание, суд, самозащита, и даже чувство собственного достоинства – все это никак не противоречит любви и не перечеркивает ее. Я скажу вам, что любви противоречит – равнодушие. Безразличие. Эгоизм. Не желание понимать других. Вот это да. Вот это противоречит любви. А справедливое наказание нет.
Я оглядел всех присутствующих в комнате, затем взял с дивана газету, встал и медленно направился к кухне. Проходя мимо Виталия, я злобно хихикнул, так, как будто действительно собирался сделать то, о чем говорил, но быстро сменил оскал на тяжелый, но спокойный, взгляд и, завернув за стену, бросил газету на белый стол, сидя за которым под аккомпанемент трещащего холодильника я намеревался разгадать этот невероятных размеров кроссворд.

Я, почти одиноко, никого не трогая, сидел на кухне за белым столом и, за неимением других занятий, тупо разгадывал огромный кроссворд, который нашел Стас в той самой никому не нужной куче журналов и газет. За стеной, в гостиной, все еще продолжая играть в карты, сидел весь остальной тусняк и что-то горячо обсуждал. Я немного абстрагировался от социума, но, не теряя при этом чувства реальности, продолжал анализировать окружающую меня действительность краями своих глаз, ушей, ноздрей и других органов чувств.
Марина, находившаяся в это время в двух метрах от меня, усиленно копалась в холодильнике и, явно чем-то озадаченная, пыталась там найти нужный ей продукт.
– Так, я не поняла, а где мое молоко? – раздраженно и одновременно как-то растерянно произнесла она.
Я оторвал свой взгляд от клеточек с буковками и посмотрел в ее сторону. Марина на секунду выпрямилась, видимо, для того, чтобы ее вопрос услышали не только банки фасоли и “Дошираки”, но и люди, находившиеся на кухне, и затем, снова согнувшись, с головой залезла обратно в холодильник.
“Оп-паньки” – подумал я.
– Что ж такое-то? Куда мое молоко делось? Я ведь помню, что покупала его.
Я попытался полностью абстрагироваться от действительности и погрузиться в свой кроссворд.
– Константин, ты не знаешь, кто мое молоко выпил? – все же обратилась ко мне Марина, повернувшись в мою сторону и посмотрев на меня, не давая возможности проигнорировать ее вопрос.
Жизнь забавная штука. Иногда она ставит людей в неловкие ситуации. А иногда она заставляет одних людей зависеть от других. А иногда она создает мнимую зависимость одних людей от других, сохраняя все же при этом всю неловкость ситуации – даже если она и абсурдна в этот момент.
– Знаю, – ответил я.
– Кто? – вытянула голову Марина, многозначительно упершись в меня взглядом.
– Виталий случайно перепутал полки – думал, что это общее – и по ошибке выпил твое молоко, – я развел руками и улыбнулся – Так вот, как-то вот… получилось.
– Ви-ита-а-алий, – произнесла Марина.
Она захлопнула дверцу холодильника и пошла в комнату.
Я внимательно прислушался к тому, что будет дальше.
Многообразие голосов, отчетливо слышимых за стенкой и сливающихся в один общий шум – резко стихло и прекратило свое существование в пространстве, после неожиданно заданного Мариной вопроса: “Ребята, кто выпил мое молоко?”.
Наступила тишина.
“Хороший ход, – подумал я про себя, – Она ведь уже знает, кто это сделал”.
– Молоко? – растерянно произнес кто-то в комнате.
– Виталий, это ты? – не дожидаясь признания, спросила Марина.
– Мариночка, извини, я случайно…
– Как ты мог?
– Да я просто полки перепу…
– Как их можно перепутать?
– Ну, получилось так, ну извини, пожа…
– Да что ты за человек такой.
– Ну что ты сразу, я тебе завтра утром новое куплю, изви…
– Мне не нужно завтра. Я сейчас хочу. Это мое молоко.
И тут я решил, что мне нужно обязательно при этом поприсутствовать. Я бросил ручку на стол, встал и уверенно направился в комнату.
– Это ты ей специально сказал, да? – зло ухмыльнулся Виталий, как только меня увидел.
Я прошел глубже в гостиную и встал напротив всей компании.
– А ты его не трогай. Он мне честно на вопрос ответил, – отрезала Марина.
Я развел руками и улыбнулся.
– Вот видишь. Я просто честно ответил на вопрос. За кого ты меня принимаешь?
Я посмотрел Виталию в глаза и снова развел руками.
– А что я должен был делать? Что? – врать? Меня спросили. Я ответил. Что еще? Что, я врать буду что ли? Я же добропорядочный благочестивый христианин. Я не должен врать. Так что…
Я еще больше расцвел в улыбке и опять развел руками в стороны, тупо моргая глазами.
А затем я, резко изменившись в лице, чмокнул губами, послав Виталию воздушный поцелуй, и с особым удовольствием произнес:
– Наслаждайся.
Виталий, ухмыляясь, злобно смотрел на меня, так, как будто я его предал.
– И ты думаешь, после этого к тебе будут лучше относиться? – сказал он.
– Чего? – повернулся я, – Да мне, вообще, плевать, как ко мне будут относиться. Тем более, здесь. Я завтра днем уезжаю. Так что мне насрать. Абсолютно, – ответил я и после небольшой паузы добавил:
– А вот тебе нет. И меня это радует, – и снова улыбнулся.
Затем я уже направился в коридор к черному выходу, но развернулся и произнес:
– Да, кстати, и, если захочешь меня убить – приготовься к тому, что это будет очень не просто.
Закрывая за собой дверь черного хода, и вслушиваясь через эту дверь в претензии Марины, которые она без лишнего крика, но с очень большим недовольством высказывала Виталию – и то, как она надеялась вечером получить хоть какое-то удовольствие от жизни, а он ее обломал, и то, какой у нее дефицит кальция в организме и ей каждый день нужно пить молоко, и то, как в этом городе, застроенном металлургическими заводами, высокая концентрация тяжелых элементов, и как у нее зубы разрушаются, и еще много чего – слушая все это, уже сидя в удобном кожаном кресле, я был невероятно счастлив и доволен, что хоть что-то хорошее произошло еще со мной за этот тяжелый день. Конечно же, я ничего не обязан был Виталию, и с его стороны, в принципе, было бы очень глупо на меня злиться – я, например, молоко, вообще, не пью – но меня радовал тот факт, что он злится именно на меня и именно по такому нейтральному поводу. Я не собирался объяснять ему, что я не говорил ничего Марине, что она сама спросила меня, не собирался оправдываться или убеждать его в абсолютной безосновательности его претензий. Я просто обыграл ситуацию так, чтобы вызвать у человека именно те эмоции, которые мне было нужно вызвать. И мне было весело, что жизнь поставила Виталия в такую, своего рода, иллюзорную зависимость от меня.
Я точно знал одну истину: никогда не унижай людей и не ругайся с ними, если нет на то серьезной причины – потому что в любой момент жизнь может поставить тебя в зависимость от этих людей. Конечно, данная ситуация была абсолютно бытовая, и тут даже зависимости никакой друг от друга, в общем-то, не было – Виталий все равно сам должен был решать эту проблему, без меня. Но я знал парочку историй, когда, например, маньяк, изнасиловавший женщину, вдруг оказывался на операционном столе в больнице, а дежурным хирургом в этот момент в этой же самой больнице оказывалась как раз та самая, изнасилованная им, женщина, да еще и маньяк поступал в больницу с ранением в паху. Это из разряда “не спи с женой врача проктолога, у которого ты лечишься”. Только вот иногда предугадать зависимость в некоторых ситуациях от некоторых людей не всегда удается. У меня бывали случаи, когда мне казалось, что от конкретно вот этого человека в моей жизни, вообще, ни чего не зависит, а потом, когда в жизни этого человека происходили какие-то изменения, то начиналась разворачиваться та-а-ака-а-а-ая цепочка событий – что эти изменения каким-то невероятным образом в результате докатывались и до меня. И мне от этого было очень обидно.
В мире все взаимосвязано.
Вообще все.

Когда я лег спать и попытался, наконец, заснуть было уже около шести часов утра. Еще некоторое время я слушал за стенкой заторможенные разговоры утомленных и немного отупевших от бессонной ночи людей. Но эти разговоры довольно скоро прекратились. Люди сами поняли, что их собственные мозги уже больше ничего не могли выжать из себя, кроме истеричного смеха и разговоров на крайне не приличные темы. Да и даже от этого уставшие мозги уже начинали засыпать.
Краем уха я расслышал разговор Стаса и Виталия в туалете, что-то типа:
– Я же говорил, что он козлина.
– Да чо он козлина-то? А что он должен был делать? Что, стоять и прикрывать тебя. Ты же сам с этим молоком накосячил.
– Да все равно он урод.
– Да чо он урод? Он тебе вообще ничего не обязан. Вы с ним впервые в жизни друг друга видите. Ты ему вообще никто.
– Дак я тебе говорю, я собирался утром это молоко купить. Веришь – нет: я вот прям сейчас бы сходил и купил его.
– Да причем тут это вообще? Это же, как бы не его проблемы.
– Да все равно.
– Да ты реально уже чо-то не то говоришь. Вы просто с ним порамсили немного, поэтому ты на него сейчас злишься.
После этого я окончательно заснул.

Я проснулся около десяти часов утра от того, что в туалете кто-то слил воду. Кроме этого звукового факта в квартире за стенкой стояла практически полная тишина. Я встал. Протер глаза. Привел свой разум в более-менее здравое состояние и вышел в гостиную из своей… то ли комнаты, то ли подсобного помещения, то ли… черного хода… так и не понял я, в общем, что это было – главное, что я от туда вышел.
Все трое парней спали – кто на диване, кто на сложенных креслах, кто просто на полу. В комнате стоял тяжелый запах пота и перегара. Я зашел в ванную, совмещенную с туалетом, привести себя в порядок. Затем, выйдя, тихонько направился к кухне, из которой, несмотря на закрытую дверь, доносился чуть слышный разговор. Я осторожно открыл дверь и вошел. На кухне были Марина и Ольга. Марина стояла возле кухонного гарнитура, а Ольга, сидела за столом, скрестив на груди руки, и курила.
– Заходи, – сказали они мне не громко, – Чай будешь?
Я кивнул головой.
– Тоже не выспался? – заметила Марина. Она еще вечером, когда я ее впервые увидел, казалась очень уставшей, а сейчас – после практически бессонной ночи – она выглядела так, как будто только что вернулась с войны. Вот прям сейчас только из окопа вылезла.
– Чо, парни еще спят? – спросила Ольга.
– Угу – ответил я, устало моргнув своими раскрасневшимися глазами.
– Сильный там… смрад стоит в комнате?
– Да, вообще, короче.
Марина взяла чайник и залила кипяток мне в стакан, в котором уже лежал пакетик чая.
– Ты когда уезжаешь?
– Да вот днем, наверное. Скоро уже, – ответил я хриплым голосом.
– Диана уже уехала, – произнесла Марина.
– Да, она рано утром еще, – подтвердила Ольга, стряхивая пепел в консервную банку.
– Диана… это вот которая девушка… эта… третья как бы, – ее Диана зовут, да? – спросил я.
– Да, – ответили мне.
– Я только сейчас ее имя узнал – произнес я, тупо уставившись в наполненную окурками консервную банку, стоящую на столе.
Наступила небольшая пауза.
Я взял стакан с горячим чаем и сделал глоток.
– А чо Виталий, там, больше ничего не говорил тебе? – поинтересовалась Ольга.
– Нет, – ответил я, немного удивившись, – А чо он мне там мог еще сказать? Я ушел туда, вон, к себе, в эту комнату… и все. И заснул потом.
– Да Виталий тоже такой… не знаю, – раздраженно произнесла Марина.
– Да он вообще какой-то, – поддержала ее Ольга, выпуская дым, – Нет, он, главное, сам от людей постоянно чо-то требует. А вот сам – я бы не сказала, чтобы он как-то людей сильно уважал.
– Но, – улыбнулся я и тихо произнес: – Упырь.
– Чего?
– Я говорю – упырь. Кровь из других сосет.
– А, ну, – согласилась Ольга, кивнув головой, стряхивая пепел в консервную банку.
– Нет, он ведь у меня уже как-то пакетик чипсов мой открыл, – сказала Марина.
Я посмотрел на нее и начал тихонько смеяться, закрыв глаза.
– Да, тебе смешно, а на самом деле, я себе чипсы купила – а он по ошибке тоже, якобы, вскрыл их.
Я продолжал смеяться все время, пока Марина говорила, и чем больше она возмущалась, тем сильнее мне казалось все это очень забавным. Мне казалось, что Виталий просто попал в очень глупую ситуацию, в которой, наверное, мог оказаться любой из нас.
На кухню зашел сонный Стас.
– Чо, выспался? – с улыбкой спросила Ольга, затушив сигарету в консервной банке.
– Угу, – вначале сонно ответил Стас, но затем быстро отрицательно закивал головой и в результате хрипло произнес: – Не, ни фига.
Он подошел к автомату с газировкой и начал кидать в него мелочь.
– Чо сильно там от нас несет, да? – спросил он через пару секунд, повернувшись к нам, вскрывая банку газировки.
– Да, вообще. Там в комнате у вас находиться невозможно, – ответила Марина.
Стас подошел к нам и тяжело опустился на стул.
Мы вчетвером посидели еще некоторое время, разговаривая за всякую ерунду. Потом я постепенно начал терять кайф от того, что общество двух девушек теперь было разбавлено Стасом, и, не желая по этому поводу как-то особо напрягаться, пошел собирать вещи к себе в камору, тем более что мне действительно уже пора было ехать.
В скором времени проснулись и Виталий с Гошей. В квартире стало значительно громче, хотя все ходили сонные и сильно тормозили.
К тому моменту я уже собрал сумку, вышел в гостиную и направился к входной двери.
– Чо, уже поехал? – спросил Гоша.
– Ну, – ответил я, одевая обувь.
– Чо, все уже уезжаешь? – переспросила еще и Марина, выходя из кухни.
Я ответил примерно то же, что и Гоше.
– Ну, давай.
– Ну, давай, счастливо.
Я попрощался со всеми, пожав парням руки, а девчонкам просто помахав пальцами. Виталий так и остался тусоваться сам с собой где-то на кухне, никак не отразив моего отъезда.
– Свечку за меня поставь там в храме, – улыбаясь, с некоторой долей злобной иронии, произнесла Ольга.
– Я свечки не ставлю. Я ведь не православный, – так же улыбаясь, ответил я ей.
– Ну, все равно, там… чо-нибудь поставь.
– Да, конечно, чо-нибудь там… поставлю, – усмехнулся я.
Я вышел на улицу. Было как-то светло и в то же время прохладно. И мне это как-то даже очень нравилось.
Я медленно, прогулочным шагом, вдыхая свежесть влажного воздуха, поплелся к автовокзалу, вспоминая дорогу, которой вел меня Владимир.

Проехав несколько десятков километров в удобном мягком кресле, вдоволь насмотревшись через умеренно грязное стекло на движущийся мокрый асфальт, и так и не реализовав своего огромнейшего желания поспать из-за каких-то двух покемонов, которые всю дорогу где-то на задних сиденьях автобуса истерично ржали и хрустели сухариками, постоянно шурша пакетиками от них – в результате я прибыл в свой родной город. Наконец-то я вновь оказался среди высоких зданий, стоящих на широких улицах – так было как-то привычнее. Хотя прочувствовать весь кайф от растворения в индустриально и информационно развитом центре мне не удалось.
Еще по дороге в город, на трассе, я почувствовал в своем организме что-то неладное. Когда по телу начал пробегать холод, а запястья рук и вовсе почувствовали ледяную дрожь, я понял, что со мной происходит что-то нехорошее. Мои опасения окончательно подтвердились, когда, выходя из автобуса, я почувствовал, что моя голова стала как будто бы на пять килограмм тяжелее и как-то по-настоящему трудновато стало вертеть ей в разные стороны без опасения потерять сознание, а дорога до трамвайной остановки вызвала у меня сильную одышку и показалась мне многокилометровым спринтом. На мое счастье быстро подошел нужный мне трамвай, и я даже смог занять сидячее место у окна. Но резкая слабость в руках и ногах, ощущение тяжести собственного тела и неровное дыхание все больше приближали меня к тому, что постоянно выбивало мой организм из привычной жизни – приступ. Осознание необходимости в постоянном приложении усилий для того, чтобы не допустить его развития здесь и сейчас, с каждой секундой сильнее убеждало меня в абсолютной безысходности моего положения.
Я доехал до своего дома, благодаря Бога за то, что в трамвае у меня не начались судороги.
Затем, задыхаясь, я добрел до подъезда, поднялся на лифте на свой этаж и уже на площадке перед квартирой, шатаясь, долго не мог попасть ключом в замочную скважину. Наконец, я зашел в квартиру и закрыл дверь. Затем с трудом разделся и, предусмотрительно вначале сходив в туалет, добрался, наконец, до своей кровати и тяжело повалился на спину. Я приготовился – я уже знал, что будет дальше.
Как только я принял лежачее положение тела, в голову резко ударила кровь. Сильнейшая боль. На секунду мне показалось, что в голове сейчас лопнет какой-нибудь сосуд. Одновременно с этим в груди перехватило дыхание. Я начал кашлять и задыхаться. Резкая боль в голове стала усиливаться, нарастая, словно снежный ком, и постепенно застилая пеленой глаза. Я сдавил ладонями виски, впиваясь пальцами в собственный череп, и начал кричать. Выделившаяся слезная жидкость на глазах преломила зрение и вся комната как будто стала расплываться. И вдруг мощнейший спазм в груди окончательно перебил дыхание. Как будто в груди что-то провалилось. Резкая слабость прошла по всему телу. Конечности начали неметь и ощущение холода проникало все глубже, словно ледяная металлическая жидкость по венам. Ослабевшие руки в бессилии упали на подушку. Я выгнул спину и подобрал под себя голову. Не имея возможности в таком положении закрыть рот, я пытался жадно вдыхать воздух. И в этот момент вся комната как будто стала куда-то исчезать, а я начал абстрагироваться от реальности в какую-то собственную белую матовую прозрачность. Я перестал двигаться, так как мое тело онемело и сил едва хватало на то, чтобы медленно пошевелить пальцами. Я не мог толком различить – то ли стены комнаты и предметы расходились от меня в разные стороны, то ли я уходил куда-то из этого мира, но я как будто бы переставал ощущать себя, растворяясь в пространстве… ДЕЕЕПРРИИИВАААЦИИЯЯ… Я уходил…
И в это момент резкий вдох, который я не мог сделать все это время, словно ударом пробудил меня и вернул к реальности, заставив вновь почувствовать свое тело. Я начал жадно огромными порциями глотать воздух, которого мне не хватало. Дыхание, прерываясь, то частыми маленькими, то долгими оборванными, сокращениями легких заставляло кислород циркулировать по организму, выметая из него оксид углерода. Я пытался дышать. Я снова почувствовал сильнейшую боль в голове и что-то давило на грудь, но руки и ноги начали двигаться.
Сделав еще несколько неровных вдохов, я попытался подняться и сесть на кровати. Мне нужно было это сделать. Перевернувшись на бок, а затем, оторвав свое тело от подушки, я, сгорбившись, медленно поднимал голову, стараясь принять наиболее ровное и устойчивое положение тела. Затем я встал, и меня сразу же повело в сторону. Потеряв равновесие, я влетел в косяк двери. Затем, постояв немного, я все же медленно потащил себя на кухню, держась за стены руками. Я продвигался по коридору, стараясь все время четко смотреть прямо перед собой, как можно шире открывая глаза, и не моргать ни в коем случае. Я не мог позволить себе такой роскоши, как смотреть по сторонам или обращать внимание на мелкие предметы. Любой поворот головы мог вывести меня из равновесия. Любой мимолетный взгляд приводил к деконцентрации внимания и рассеянию. Я просто тупо вглядывался впереди себя, блокируя любые сигналы бокового зрения.
У меня явно сильно подскочило давление. Я чувствовал дрожь и озноб, и одновременно с этим мне было жарко. По всему телу бегали мурашки, на лице и шее кожа сжималась. В горле стоял комок. В паху все сводило и хотелось в туалет, несмотря на то, что я сходил пять минут назад. Кроме того, сильнейшие спазмы в груди. Боль во всем теле. Кости ломило, словно была высокая температура.
Наконец, задыхаясь, я добрался до коробки с таблетками и, поставив ее на стол, сам тяжело опустился на табуретку. Я принял релланиум, каптоприл от давления, и начал капать себе корвалол. Сорок – нет, сорок пять! – да ладно, пятьдесят капель. В результате я накапал себя в стакан около шестидесяти и залил воды. Выпил. Поморщился… Какая гадость…
Я медленно побрел обратно к кровати, все больше задыхаясь, и чувствуя огромную тяжесть в области солнечного сплетения. Я повалился на жесткий матрас, и снова кровь с силой ударила в голову, словно мощным потоком, чуть не разорвав сосуды.
Задыхаясь, жадно глотая воздух, я в бессилии лежал, на правом боку, и даже не мог поднять ноги на кровать. Мои бронхи свистели и хрипели. Сердце, словно тяжелым молотом, отдавало каждым глухим ударом в голову с такой силой, что я вздрагивал от боли. Оно стучало редко, но каждый его удар расходился по всему организму. И с каждым новым ударом казалось, что оно вылетит из грудной клетки наружу, а голову разорвет на части или, как минимум, обязательно лопнет какой-нибудь сосуд. Постоянная невыносимая пульсирующая боль, от которой содрогалось все тело. И вместе с этим казалось, что сердце работало не на полную мощность. Казалось, что с каждым ударом оно не докачивает крови и ему не хватает сил. Как будто каждый удар обрывался на половине процесса. И каждое сокращение происходило не до конца. И от этого – сильнейшая боль. И так 30-35 раз в минуту.
Мне казались смешными те лекарства, которые я выпил. Мне пора было, как минимум, ставить магнезию внутривенно. Но, как ни странно, с течением времени организм постепенно успокаивался. Через двадцать-двадцать пять минут сердце начало возвращаться в нормальный ритм. Оно уже не отдавало своими ударами с такой резкой болью в голову. И удары были не такими редкими. В груди проходила тяжесть. Как будто сняли пятьдесят килограмм веса. Дыхание также становилось ровнее и глубже. Я не думал, что засну в таком состоянии, но, видимо, релланиум оказал свое действие.
Через некоторое время я погрузился в сон…
…Здесь отметилась новая точка X. Очередной приступ…

…Я уже давно перерос то время, когда мог испытывать какое-либо смущение за свою религиозность, а нападки и насмешки над моей верой могли бы вызвать у меня хоть какое-то чувство растерянности и уныния – потому что сам мог так унизить и опустить человека, что мое положение религиозного фанатика этому человеку в данном случае еще покажется выигрышным. Но те законы, с которыми я познакомился еще в самом начале своей веры – они продолжали работать и не давали пощады никому. Ну, или по крайней мере, мне не давали. Когда человек перестает бояться одних проблем и привыкает бороться с ними – у него обязательно появляются другие. Еще за свою короткую жизнь я понял одно важное правило – людям нельзя говорить истину и не стоит пытаться рушить их ошибочные стереотипы. Пускай они сами подыхают в своем невежестве и загибаются от собственной глупости. Пускай они сами не осознают своего рабства и зависимости от своих же желаний. Пускай они сами не видят тех иллюзий, которые им нарисовали яркими красками. Пускай они сами продолжают тупо участвовать в политическом фарсе под названием “государственные выборы” и подтверждают свой статус баранов в стаде. Пускай они сами ведутся на разводку банковского кредитования, а потом плачут, что у них отбирают квартиры. Пускай они сами же создают себе систему, которая с удовольствием будет иметь их во все щели во все дни их жизни. Это все не мои проблемы – это их проблемы. И их проблемы не должны влиять на мою жизнь. Никогда не говори людям истину – пускай они все сами тонут в своей лжи. Пускай они сами погибают. Пускай они сами все идут в ад. Не пытайся их спасти… Не пытайся… Если только ты не полный идиот и не хочешь превратить свою жизнь в одну большую сплошную проблему…

…Отметка точки Z…
…Я проснулся через пару часов. Попытавшись встать с кровати, я понял, что то состояние, которое я только что пережил, не могло пройти для моего организма совсем без последствий. Весь этот день и весь последующий я провел в постели, вставая только для того, чтобы дойти до туалета или почистить зубы. На третий день я начал сам разогревать себе пищу, без помощи матери. Еще через день я смог передвигаться по квартире из угла в угол. Я ходил просто, чтобы у меня не застоялись внутренние органы, и не болела спина от долгого лежания в кровати. Еще через пару дней я смог выбраться за порог дома и дойти до квартиры в своем районе – там собралось ради общения несколько моих знакомых. Естественно, что все время, пока я там находился, я сидел, и у меня постоянно кружилась голова, но мне необходимо было как-то расширять свои границы, чтобы не сойти с ума и не чувствовать себя в клетке. В общем-то, за неделю я смог более-менее восстановится. Хотя, на то, чтобы окончательно придти в себя мне понадобилось еще дней десять. Отбросив все нюансы, я мог с уверенностью заявить – этот приступ был не такой уж и страшный.

…Отметка точки Y, начало ремиссии…

Автор - perfiliev
Дата добавления - 24.01.2012 в 15:17
СообщениеВиталий искал повода, где бы можно было меня как-то подколоть. Я это видел и в свою очередь вырабатывал ответную тактику, наблюдая за его действиями, и пытаясь отыскать у него слабые места и причины для насмешки, если вдруг мне придется защищаться.
Одним из таких моментов был случай, когда Виталий в очередной раз вышел из туалета, закрыв за собой дверь и выключив свет. Поправляя ремень, он с серьезным видом обратился ко мне.
– Слушай, Костя, у меня к тебе дело есть – очень важное. Одна просьба. Поможешь?
Я практически лежал на диване, развалившись, и упершись коленками в стол, держа перед собой на животе карты, и немного отстраненно размышлял о том, как бы мне выиграть хоть одну партию.
Когда ко мне обратился Виталий, я неохотно оторвал взгляд от своих двух королей, бубнового туза и двух шестерок, одним глазом искоса посмотрев в сторону этого менеджера, от которого я почему-то не ждал ничего хорошего.
Не дожидаясь моей более притязательной реакции, Виталий произнес:
– Помолись, пожалуйста, за наш унитаз, а то он чо-то как-то засорился. Может, Бог ответит тебе.
Ой, какая охрененная шутка. Пару человек в комнате даже улыбнулись.
– Может, Бог пошлет ангела с вантузом. Вот если я увижу ангела с вантузом, ковыряющемся в нашем толчке – вот тогда я, возможно, поверю в Бога.
Я перевел свой взгляд обратно на свои карты, которые были у меня перед носом и, улыбнувшись, глубоко вздохнул.
– Смешно, да, смешно, – произнес я и выкинул свои две шестерки на стол Ольге, которая и так уже не знала, как отбиваться.
– А чо ты на меня-то злишься? – произнесла она, улыбаясь.
– А я сразу, что б двух зайцев одним выстрелом.
– Вот, Виталий, блин, из-за тебя все, – проговорила Ольга, загребая себе кучу карт, потому что, видимо, моя пиковая шестерка не оставила ей другого выбора.
– О, приколитесь какой кроссворд, – вошел в комнату Стас с развернутым листом газеты, причем с большим развернутым листом газеты – формата А1. На всем этом огромном листе располагался такой же огромный кроссворд.
Все посмотрели на это невероятных размеров совершеннейшее орудие в способе убивания большого количества времени.
– Триста пятнадцать вопросов! – с изумленным и одновременно восторженным лицом произнес Стас, уткнувшись взглядом в этот газетный лист.
– На весь день хватит, – заметил Виталий.
– Не, такие кроссворды, ребята, надо разгадывать в большой компании всем вместе, – заверила всех Марина.
– Н-да уж, наверное.
Стас сложил развернутую газету три раза и кинул ее на диван чуть справа от меня.
Мы продолжили играть в карты.

Виталлий никак не мог угомониться и начинал меня уже понемногу раздражать. В очередной раз он огорчил меня тем, что снова отпустил какую-то не слишком умную шутку по поводу моей религии.
Я исподлобья, не поднимая головы и не меняя положения тела, посмотрел на Виталия. Честно говоря, меня порядком задолбали его шутки, как и он сам, впрочем. Я решил, что его хоть немного, но нужно осадить.
– Виталий, – спокойно произнес я, – Хочешь, я возьму вот эту с большим кроссвордом газету…
Я взглядом обратил внимание на газету.
– …Которую нашел Стас и положил рядом со мной на диване – и засуну тебе ее в жопу? Думаешь, не влезет? А вот мы как раз и посмотрим.
Виталий оскалился.
– Ты – мне? – ответил он, – Ну, давай, попробуй.
– Именно это я и собираюсь сделать.
– Ребята, ну перестаньте ссориться. Чо вы как маленькие, – проговорила Марина, – Виталий! Перестань.
– А чо ты такой злобный-то? Аж агрессивный такой весь, – с улыбкой произнесла Ольга, обращаясь ко мне.
– Это я-то злобный? Это я агрессивный? – все так же спокойно, развалившись на диване, без каких-либо движений, ответил я, – Да вы в своей жизни еще агрессивных христиан не видели. Вы даже не представляете, на что иногда агрессивные христиане способны. Да я – это еще белый и пушистый, как одуванчик, и мягкий как поролоновый тампон.
– Тебя же Иисус Христос любви учил, – все так же улыбаясь сказала Ольга, затянувшись.
– Да, – согласился я, – А, что вы думаете, во мне любви нет что ли? Что вы думаете, я вас не люблю? Да, я вас всех здесь люблю. Я вас всех люблю – каждого. Я за всех за вас готов жизнь отдать.
– Конечно.
– Чо, не верите что ли? – я приподнялся и сел, – Да, я вас всех люблю. И если нужно будет, я на полном серьезе за каждого из вас отдам жизнь. Даже за этого упыря Виталия. Просто не надо путать понятия. Если человек любит, это не значит, что он все с рук будет спускать, если человек любит, это не значит, что он будет позволять унижать себя, оскорблять, издеваться над собой и так далее. И желание восстановления справедливости не противоречит любви. И справедливое наказание никак не противоречит любви. И чо вы, неверующие, постоянно любите пихать эту заповедь “ударившему по левой щеке подставь правую”? Да, Иисус сказал: “Ударившему тебя по левой щеке подставь правую”, но… а-а-а… в другом месте он сказал своим ученикам, когда говорил, что им нужно будет куда-то пойти: “Продайте одежду и купите меч”. И ученики, когда ходили с Иисусом, постоянно таскали с собой мечи. И чо? То есть Бог оставляет человеку право на самозащиту. И, да, Иисус учил любви и прощению. А в другом месте в Библии написано, что если нечестивый не познает наказания, то он не научится смирению. И это никак не противоречит любви. Вы Библию-то толком не знаете. Вы даже не знаете, чему моя вера учит, а пытаетесь кидаться тут какими-то фразами… умными. Вы даже не понимаете, о чем говорите. Справедливость, наказание, суд, самозащита, и даже чувство собственного достоинства – все это никак не противоречит любви и не перечеркивает ее. Я скажу вам, что любви противоречит – равнодушие. Безразличие. Эгоизм. Не желание понимать других. Вот это да. Вот это противоречит любви. А справедливое наказание нет.
Я оглядел всех присутствующих в комнате, затем взял с дивана газету, встал и медленно направился к кухне. Проходя мимо Виталия, я злобно хихикнул, так, как будто действительно собирался сделать то, о чем говорил, но быстро сменил оскал на тяжелый, но спокойный, взгляд и, завернув за стену, бросил газету на белый стол, сидя за которым под аккомпанемент трещащего холодильника я намеревался разгадать этот невероятных размеров кроссворд.

Я, почти одиноко, никого не трогая, сидел на кухне за белым столом и, за неимением других занятий, тупо разгадывал огромный кроссворд, который нашел Стас в той самой никому не нужной куче журналов и газет. За стеной, в гостиной, все еще продолжая играть в карты, сидел весь остальной тусняк и что-то горячо обсуждал. Я немного абстрагировался от социума, но, не теряя при этом чувства реальности, продолжал анализировать окружающую меня действительность краями своих глаз, ушей, ноздрей и других органов чувств.
Марина, находившаяся в это время в двух метрах от меня, усиленно копалась в холодильнике и, явно чем-то озадаченная, пыталась там найти нужный ей продукт.
– Так, я не поняла, а где мое молоко? – раздраженно и одновременно как-то растерянно произнесла она.
Я оторвал свой взгляд от клеточек с буковками и посмотрел в ее сторону. Марина на секунду выпрямилась, видимо, для того, чтобы ее вопрос услышали не только банки фасоли и “Дошираки”, но и люди, находившиеся на кухне, и затем, снова согнувшись, с головой залезла обратно в холодильник.
“Оп-паньки” – подумал я.
– Что ж такое-то? Куда мое молоко делось? Я ведь помню, что покупала его.
Я попытался полностью абстрагироваться от действительности и погрузиться в свой кроссворд.
– Константин, ты не знаешь, кто мое молоко выпил? – все же обратилась ко мне Марина, повернувшись в мою сторону и посмотрев на меня, не давая возможности проигнорировать ее вопрос.
Жизнь забавная штука. Иногда она ставит людей в неловкие ситуации. А иногда она заставляет одних людей зависеть от других. А иногда она создает мнимую зависимость одних людей от других, сохраняя все же при этом всю неловкость ситуации – даже если она и абсурдна в этот момент.
– Знаю, – ответил я.
– Кто? – вытянула голову Марина, многозначительно упершись в меня взглядом.
– Виталий случайно перепутал полки – думал, что это общее – и по ошибке выпил твое молоко, – я развел руками и улыбнулся – Так вот, как-то вот… получилось.
– Ви-ита-а-алий, – произнесла Марина.
Она захлопнула дверцу холодильника и пошла в комнату.
Я внимательно прислушался к тому, что будет дальше.
Многообразие голосов, отчетливо слышимых за стенкой и сливающихся в один общий шум – резко стихло и прекратило свое существование в пространстве, после неожиданно заданного Мариной вопроса: “Ребята, кто выпил мое молоко?”.
Наступила тишина.
“Хороший ход, – подумал я про себя, – Она ведь уже знает, кто это сделал”.
– Молоко? – растерянно произнес кто-то в комнате.
– Виталий, это ты? – не дожидаясь признания, спросила Марина.
– Мариночка, извини, я случайно…
– Как ты мог?
– Да я просто полки перепу…
– Как их можно перепутать?
– Ну, получилось так, ну извини, пожа…
– Да что ты за человек такой.
– Ну что ты сразу, я тебе завтра утром новое куплю, изви…
– Мне не нужно завтра. Я сейчас хочу. Это мое молоко.
И тут я решил, что мне нужно обязательно при этом поприсутствовать. Я бросил ручку на стол, встал и уверенно направился в комнату.
– Это ты ей специально сказал, да? – зло ухмыльнулся Виталий, как только меня увидел.
Я прошел глубже в гостиную и встал напротив всей компании.
– А ты его не трогай. Он мне честно на вопрос ответил, – отрезала Марина.
Я развел руками и улыбнулся.
– Вот видишь. Я просто честно ответил на вопрос. За кого ты меня принимаешь?
Я посмотрел Виталию в глаза и снова развел руками.
– А что я должен был делать? Что? – врать? Меня спросили. Я ответил. Что еще? Что, я врать буду что ли? Я же добропорядочный благочестивый христианин. Я не должен врать. Так что…
Я еще больше расцвел в улыбке и опять развел руками в стороны, тупо моргая глазами.
А затем я, резко изменившись в лице, чмокнул губами, послав Виталию воздушный поцелуй, и с особым удовольствием произнес:
– Наслаждайся.
Виталий, ухмыляясь, злобно смотрел на меня, так, как будто я его предал.
– И ты думаешь, после этого к тебе будут лучше относиться? – сказал он.
– Чего? – повернулся я, – Да мне, вообще, плевать, как ко мне будут относиться. Тем более, здесь. Я завтра днем уезжаю. Так что мне насрать. Абсолютно, – ответил я и после небольшой паузы добавил:
– А вот тебе нет. И меня это радует, – и снова улыбнулся.
Затем я уже направился в коридор к черному выходу, но развернулся и произнес:
– Да, кстати, и, если захочешь меня убить – приготовься к тому, что это будет очень не просто.
Закрывая за собой дверь черного хода, и вслушиваясь через эту дверь в претензии Марины, которые она без лишнего крика, но с очень большим недовольством высказывала Виталию – и то, как она надеялась вечером получить хоть какое-то удовольствие от жизни, а он ее обломал, и то, какой у нее дефицит кальция в организме и ей каждый день нужно пить молоко, и то, как в этом городе, застроенном металлургическими заводами, высокая концентрация тяжелых элементов, и как у нее зубы разрушаются, и еще много чего – слушая все это, уже сидя в удобном кожаном кресле, я был невероятно счастлив и доволен, что хоть что-то хорошее произошло еще со мной за этот тяжелый день. Конечно же, я ничего не обязан был Виталию, и с его стороны, в принципе, было бы очень глупо на меня злиться – я, например, молоко, вообще, не пью – но меня радовал тот факт, что он злится именно на меня и именно по такому нейтральному поводу. Я не собирался объяснять ему, что я не говорил ничего Марине, что она сама спросила меня, не собирался оправдываться или убеждать его в абсолютной безосновательности его претензий. Я просто обыграл ситуацию так, чтобы вызвать у человека именно те эмоции, которые мне было нужно вызвать. И мне было весело, что жизнь поставила Виталия в такую, своего рода, иллюзорную зависимость от меня.
Я точно знал одну истину: никогда не унижай людей и не ругайся с ними, если нет на то серьезной причины – потому что в любой момент жизнь может поставить тебя в зависимость от этих людей. Конечно, данная ситуация была абсолютно бытовая, и тут даже зависимости никакой друг от друга, в общем-то, не было – Виталий все равно сам должен был решать эту проблему, без меня. Но я знал парочку историй, когда, например, маньяк, изнасиловавший женщину, вдруг оказывался на операционном столе в больнице, а дежурным хирургом в этот момент в этой же самой больнице оказывалась как раз та самая, изнасилованная им, женщина, да еще и маньяк поступал в больницу с ранением в паху. Это из разряда “не спи с женой врача проктолога, у которого ты лечишься”. Только вот иногда предугадать зависимость в некоторых ситуациях от некоторых людей не всегда удается. У меня бывали случаи, когда мне казалось, что от конкретно вот этого человека в моей жизни, вообще, ни чего не зависит, а потом, когда в жизни этого человека происходили какие-то изменения, то начиналась разворачиваться та-а-ака-а-а-ая цепочка событий – что эти изменения каким-то невероятным образом в результате докатывались и до меня. И мне от этого было очень обидно.
В мире все взаимосвязано.
Вообще все.

Когда я лег спать и попытался, наконец, заснуть было уже около шести часов утра. Еще некоторое время я слушал за стенкой заторможенные разговоры утомленных и немного отупевших от бессонной ночи людей. Но эти разговоры довольно скоро прекратились. Люди сами поняли, что их собственные мозги уже больше ничего не могли выжать из себя, кроме истеричного смеха и разговоров на крайне не приличные темы. Да и даже от этого уставшие мозги уже начинали засыпать.
Краем уха я расслышал разговор Стаса и Виталия в туалете, что-то типа:
– Я же говорил, что он козлина.
– Да чо он козлина-то? А что он должен был делать? Что, стоять и прикрывать тебя. Ты же сам с этим молоком накосячил.
– Да все равно он урод.
– Да чо он урод? Он тебе вообще ничего не обязан. Вы с ним впервые в жизни друг друга видите. Ты ему вообще никто.
– Дак я тебе говорю, я собирался утром это молоко купить. Веришь – нет: я вот прям сейчас бы сходил и купил его.
– Да причем тут это вообще? Это же, как бы не его проблемы.
– Да все равно.
– Да ты реально уже чо-то не то говоришь. Вы просто с ним порамсили немного, поэтому ты на него сейчас злишься.
После этого я окончательно заснул.

Я проснулся около десяти часов утра от того, что в туалете кто-то слил воду. Кроме этого звукового факта в квартире за стенкой стояла практически полная тишина. Я встал. Протер глаза. Привел свой разум в более-менее здравое состояние и вышел в гостиную из своей… то ли комнаты, то ли подсобного помещения, то ли… черного хода… так и не понял я, в общем, что это было – главное, что я от туда вышел.
Все трое парней спали – кто на диване, кто на сложенных креслах, кто просто на полу. В комнате стоял тяжелый запах пота и перегара. Я зашел в ванную, совмещенную с туалетом, привести себя в порядок. Затем, выйдя, тихонько направился к кухне, из которой, несмотря на закрытую дверь, доносился чуть слышный разговор. Я осторожно открыл дверь и вошел. На кухне были Марина и Ольга. Марина стояла возле кухонного гарнитура, а Ольга, сидела за столом, скрестив на груди руки, и курила.
– Заходи, – сказали они мне не громко, – Чай будешь?
Я кивнул головой.
– Тоже не выспался? – заметила Марина. Она еще вечером, когда я ее впервые увидел, казалась очень уставшей, а сейчас – после практически бессонной ночи – она выглядела так, как будто только что вернулась с войны. Вот прям сейчас только из окопа вылезла.
– Чо, парни еще спят? – спросила Ольга.
– Угу – ответил я, устало моргнув своими раскрасневшимися глазами.
– Сильный там… смрад стоит в комнате?
– Да, вообще, короче.
Марина взяла чайник и залила кипяток мне в стакан, в котором уже лежал пакетик чая.
– Ты когда уезжаешь?
– Да вот днем, наверное. Скоро уже, – ответил я хриплым голосом.
– Диана уже уехала, – произнесла Марина.
– Да, она рано утром еще, – подтвердила Ольга, стряхивая пепел в консервную банку.
– Диана… это вот которая девушка… эта… третья как бы, – ее Диана зовут, да? – спросил я.
– Да, – ответили мне.
– Я только сейчас ее имя узнал – произнес я, тупо уставившись в наполненную окурками консервную банку, стоящую на столе.
Наступила небольшая пауза.
Я взял стакан с горячим чаем и сделал глоток.
– А чо Виталий, там, больше ничего не говорил тебе? – поинтересовалась Ольга.
– Нет, – ответил я, немного удивившись, – А чо он мне там мог еще сказать? Я ушел туда, вон, к себе, в эту комнату… и все. И заснул потом.
– Да Виталий тоже такой… не знаю, – раздраженно произнесла Марина.
– Да он вообще какой-то, – поддержала ее Ольга, выпуская дым, – Нет, он, главное, сам от людей постоянно чо-то требует. А вот сам – я бы не сказала, чтобы он как-то людей сильно уважал.
– Но, – улыбнулся я и тихо произнес: – Упырь.
– Чего?
– Я говорю – упырь. Кровь из других сосет.
– А, ну, – согласилась Ольга, кивнув головой, стряхивая пепел в консервную банку.
– Нет, он ведь у меня уже как-то пакетик чипсов мой открыл, – сказала Марина.
Я посмотрел на нее и начал тихонько смеяться, закрыв глаза.
– Да, тебе смешно, а на самом деле, я себе чипсы купила – а он по ошибке тоже, якобы, вскрыл их.
Я продолжал смеяться все время, пока Марина говорила, и чем больше она возмущалась, тем сильнее мне казалось все это очень забавным. Мне казалось, что Виталий просто попал в очень глупую ситуацию, в которой, наверное, мог оказаться любой из нас.
На кухню зашел сонный Стас.
– Чо, выспался? – с улыбкой спросила Ольга, затушив сигарету в консервной банке.
– Угу, – вначале сонно ответил Стас, но затем быстро отрицательно закивал головой и в результате хрипло произнес: – Не, ни фига.
Он подошел к автомату с газировкой и начал кидать в него мелочь.
– Чо сильно там от нас несет, да? – спросил он через пару секунд, повернувшись к нам, вскрывая банку газировки.
– Да, вообще. Там в комнате у вас находиться невозможно, – ответила Марина.
Стас подошел к нам и тяжело опустился на стул.
Мы вчетвером посидели еще некоторое время, разговаривая за всякую ерунду. Потом я постепенно начал терять кайф от того, что общество двух девушек теперь было разбавлено Стасом, и, не желая по этому поводу как-то особо напрягаться, пошел собирать вещи к себе в камору, тем более что мне действительно уже пора было ехать.
В скором времени проснулись и Виталий с Гошей. В квартире стало значительно громче, хотя все ходили сонные и сильно тормозили.
К тому моменту я уже собрал сумку, вышел в гостиную и направился к входной двери.
– Чо, уже поехал? – спросил Гоша.
– Ну, – ответил я, одевая обувь.
– Чо, все уже уезжаешь? – переспросила еще и Марина, выходя из кухни.
Я ответил примерно то же, что и Гоше.
– Ну, давай.
– Ну, давай, счастливо.
Я попрощался со всеми, пожав парням руки, а девчонкам просто помахав пальцами. Виталий так и остался тусоваться сам с собой где-то на кухне, никак не отразив моего отъезда.
– Свечку за меня поставь там в храме, – улыбаясь, с некоторой долей злобной иронии, произнесла Ольга.
– Я свечки не ставлю. Я ведь не православный, – так же улыбаясь, ответил я ей.
– Ну, все равно, там… чо-нибудь поставь.
– Да, конечно, чо-нибудь там… поставлю, – усмехнулся я.
Я вышел на улицу. Было как-то светло и в то же время прохладно. И мне это как-то даже очень нравилось.
Я медленно, прогулочным шагом, вдыхая свежесть влажного воздуха, поплелся к автовокзалу, вспоминая дорогу, которой вел меня Владимир.

Проехав несколько десятков километров в удобном мягком кресле, вдоволь насмотревшись через умеренно грязное стекло на движущийся мокрый асфальт, и так и не реализовав своего огромнейшего желания поспать из-за каких-то двух покемонов, которые всю дорогу где-то на задних сиденьях автобуса истерично ржали и хрустели сухариками, постоянно шурша пакетиками от них – в результате я прибыл в свой родной город. Наконец-то я вновь оказался среди высоких зданий, стоящих на широких улицах – так было как-то привычнее. Хотя прочувствовать весь кайф от растворения в индустриально и информационно развитом центре мне не удалось.
Еще по дороге в город, на трассе, я почувствовал в своем организме что-то неладное. Когда по телу начал пробегать холод, а запястья рук и вовсе почувствовали ледяную дрожь, я понял, что со мной происходит что-то нехорошее. Мои опасения окончательно подтвердились, когда, выходя из автобуса, я почувствовал, что моя голова стала как будто бы на пять килограмм тяжелее и как-то по-настоящему трудновато стало вертеть ей в разные стороны без опасения потерять сознание, а дорога до трамвайной остановки вызвала у меня сильную одышку и показалась мне многокилометровым спринтом. На мое счастье быстро подошел нужный мне трамвай, и я даже смог занять сидячее место у окна. Но резкая слабость в руках и ногах, ощущение тяжести собственного тела и неровное дыхание все больше приближали меня к тому, что постоянно выбивало мой организм из привычной жизни – приступ. Осознание необходимости в постоянном приложении усилий для того, чтобы не допустить его развития здесь и сейчас, с каждой секундой сильнее убеждало меня в абсолютной безысходности моего положения.
Я доехал до своего дома, благодаря Бога за то, что в трамвае у меня не начались судороги.
Затем, задыхаясь, я добрел до подъезда, поднялся на лифте на свой этаж и уже на площадке перед квартирой, шатаясь, долго не мог попасть ключом в замочную скважину. Наконец, я зашел в квартиру и закрыл дверь. Затем с трудом разделся и, предусмотрительно вначале сходив в туалет, добрался, наконец, до своей кровати и тяжело повалился на спину. Я приготовился – я уже знал, что будет дальше.
Как только я принял лежачее положение тела, в голову резко ударила кровь. Сильнейшая боль. На секунду мне показалось, что в голове сейчас лопнет какой-нибудь сосуд. Одновременно с этим в груди перехватило дыхание. Я начал кашлять и задыхаться. Резкая боль в голове стала усиливаться, нарастая, словно снежный ком, и постепенно застилая пеленой глаза. Я сдавил ладонями виски, впиваясь пальцами в собственный череп, и начал кричать. Выделившаяся слезная жидкость на глазах преломила зрение и вся комната как будто стала расплываться. И вдруг мощнейший спазм в груди окончательно перебил дыхание. Как будто в груди что-то провалилось. Резкая слабость прошла по всему телу. Конечности начали неметь и ощущение холода проникало все глубже, словно ледяная металлическая жидкость по венам. Ослабевшие руки в бессилии упали на подушку. Я выгнул спину и подобрал под себя голову. Не имея возможности в таком положении закрыть рот, я пытался жадно вдыхать воздух. И в этот момент вся комната как будто стала куда-то исчезать, а я начал абстрагироваться от реальности в какую-то собственную белую матовую прозрачность. Я перестал двигаться, так как мое тело онемело и сил едва хватало на то, чтобы медленно пошевелить пальцами. Я не мог толком различить – то ли стены комнаты и предметы расходились от меня в разные стороны, то ли я уходил куда-то из этого мира, но я как будто бы переставал ощущать себя, растворяясь в пространстве… ДЕЕЕПРРИИИВАААЦИИЯЯ… Я уходил…
И в это момент резкий вдох, который я не мог сделать все это время, словно ударом пробудил меня и вернул к реальности, заставив вновь почувствовать свое тело. Я начал жадно огромными порциями глотать воздух, которого мне не хватало. Дыхание, прерываясь, то частыми маленькими, то долгими оборванными, сокращениями легких заставляло кислород циркулировать по организму, выметая из него оксид углерода. Я пытался дышать. Я снова почувствовал сильнейшую боль в голове и что-то давило на грудь, но руки и ноги начали двигаться.
Сделав еще несколько неровных вдохов, я попытался подняться и сесть на кровати. Мне нужно было это сделать. Перевернувшись на бок, а затем, оторвав свое тело от подушки, я, сгорбившись, медленно поднимал голову, стараясь принять наиболее ровное и устойчивое положение тела. Затем я встал, и меня сразу же повело в сторону. Потеряв равновесие, я влетел в косяк двери. Затем, постояв немного, я все же медленно потащил себя на кухню, держась за стены руками. Я продвигался по коридору, стараясь все время четко смотреть прямо перед собой, как можно шире открывая глаза, и не моргать ни в коем случае. Я не мог позволить себе такой роскоши, как смотреть по сторонам или обращать внимание на мелкие предметы. Любой поворот головы мог вывести меня из равновесия. Любой мимолетный взгляд приводил к деконцентрации внимания и рассеянию. Я просто тупо вглядывался впереди себя, блокируя любые сигналы бокового зрения.
У меня явно сильно подскочило давление. Я чувствовал дрожь и озноб, и одновременно с этим мне было жарко. По всему телу бегали мурашки, на лице и шее кожа сжималась. В горле стоял комок. В паху все сводило и хотелось в туалет, несмотря на то, что я сходил пять минут назад. Кроме того, сильнейшие спазмы в груди. Боль во всем теле. Кости ломило, словно была высокая температура.
Наконец, задыхаясь, я добрался до коробки с таблетками и, поставив ее на стол, сам тяжело опустился на табуретку. Я принял релланиум, каптоприл от давления, и начал капать себе корвалол. Сорок – нет, сорок пять! – да ладно, пятьдесят капель. В результате я накапал себя в стакан около шестидесяти и залил воды. Выпил. Поморщился… Какая гадость…
Я медленно побрел обратно к кровати, все больше задыхаясь, и чувствуя огромную тяжесть в области солнечного сплетения. Я повалился на жесткий матрас, и снова кровь с силой ударила в голову, словно мощным потоком, чуть не разорвав сосуды.
Задыхаясь, жадно глотая воздух, я в бессилии лежал, на правом боку, и даже не мог поднять ноги на кровать. Мои бронхи свистели и хрипели. Сердце, словно тяжелым молотом, отдавало каждым глухим ударом в голову с такой силой, что я вздрагивал от боли. Оно стучало редко, но каждый его удар расходился по всему организму. И с каждым новым ударом казалось, что оно вылетит из грудной клетки наружу, а голову разорвет на части или, как минимум, обязательно лопнет какой-нибудь сосуд. Постоянная невыносимая пульсирующая боль, от которой содрогалось все тело. И вместе с этим казалось, что сердце работало не на полную мощность. Казалось, что с каждым ударом оно не докачивает крови и ему не хватает сил. Как будто каждый удар обрывался на половине процесса. И каждое сокращение происходило не до конца. И от этого – сильнейшая боль. И так 30-35 раз в минуту.
Мне казались смешными те лекарства, которые я выпил. Мне пора было, как минимум, ставить магнезию внутривенно. Но, как ни странно, с течением времени организм постепенно успокаивался. Через двадцать-двадцать пять минут сердце начало возвращаться в нормальный ритм. Оно уже не отдавало своими ударами с такой резкой болью в голову. И удары были не такими редкими. В груди проходила тяжесть. Как будто сняли пятьдесят килограмм веса. Дыхание также становилось ровнее и глубже. Я не думал, что засну в таком состоянии, но, видимо, релланиум оказал свое действие.
Через некоторое время я погрузился в сон…
…Здесь отметилась новая точка X. Очередной приступ…

…Я уже давно перерос то время, когда мог испытывать какое-либо смущение за свою религиозность, а нападки и насмешки над моей верой могли бы вызвать у меня хоть какое-то чувство растерянности и уныния – потому что сам мог так унизить и опустить человека, что мое положение религиозного фанатика этому человеку в данном случае еще покажется выигрышным. Но те законы, с которыми я познакомился еще в самом начале своей веры – они продолжали работать и не давали пощады никому. Ну, или по крайней мере, мне не давали. Когда человек перестает бояться одних проблем и привыкает бороться с ними – у него обязательно появляются другие. Еще за свою короткую жизнь я понял одно важное правило – людям нельзя говорить истину и не стоит пытаться рушить их ошибочные стереотипы. Пускай они сами подыхают в своем невежестве и загибаются от собственной глупости. Пускай они сами не осознают своего рабства и зависимости от своих же желаний. Пускай они сами не видят тех иллюзий, которые им нарисовали яркими красками. Пускай они сами продолжают тупо участвовать в политическом фарсе под названием “государственные выборы” и подтверждают свой статус баранов в стаде. Пускай они сами ведутся на разводку банковского кредитования, а потом плачут, что у них отбирают квартиры. Пускай они сами же создают себе систему, которая с удовольствием будет иметь их во все щели во все дни их жизни. Это все не мои проблемы – это их проблемы. И их проблемы не должны влиять на мою жизнь. Никогда не говори людям истину – пускай они все сами тонут в своей лжи. Пускай они сами погибают. Пускай они сами все идут в ад. Не пытайся их спасти… Не пытайся… Если только ты не полный идиот и не хочешь превратить свою жизнь в одну большую сплошную проблему…

…Отметка точки Z…
…Я проснулся через пару часов. Попытавшись встать с кровати, я понял, что то состояние, которое я только что пережил, не могло пройти для моего организма совсем без последствий. Весь этот день и весь последующий я провел в постели, вставая только для того, чтобы дойти до туалета или почистить зубы. На третий день я начал сам разогревать себе пищу, без помощи матери. Еще через день я смог передвигаться по квартире из угла в угол. Я ходил просто, чтобы у меня не застоялись внутренние органы, и не болела спина от долгого лежания в кровати. Еще через пару дней я смог выбраться за порог дома и дойти до квартиры в своем районе – там собралось ради общения несколько моих знакомых. Естественно, что все время, пока я там находился, я сидел, и у меня постоянно кружилась голова, но мне необходимо было как-то расширять свои границы, чтобы не сойти с ума и не чувствовать себя в клетке. В общем-то, за неделю я смог более-менее восстановится. Хотя, на то, чтобы окончательно придти в себя мне понадобилось еще дней десять. Отбросив все нюансы, я мог с уверенностью заявить – этот приступ был не такой уж и страшный.

…Отметка точки Y, начало ремиссии…

Автор -
Дата добавления - в
perfilievДата: Вторник, 24.01.2012, 15:18 | Сообщение # 133
Поселенец
Группа: Островитянин
Сообщений: 135
Награды: 0
Репутация: 3
Статус: Offline
19.

– Самое главное, чтобы не падали декорации. Потому что если на сцене начнут падать декорации это ваще будет полный пипец, особенно если сцена маленькая. На сцене вообще в принципе не должно ничего падать. У нас как-то было выступление, и над сценой у нас висела огромная такая… шняга, там чо-то на ней нарисовано было. Чо, короче, у нас барабанщик прикололся – барабанщик же, как правило, находится всегда где-то сзади на сцене. И он тогда прикалывался, говорил нам – типа, он так прикинул, и рассчитал, что если эта шняга упадет, то она как раз накроет собой гитариста, басиста и певцов, которые стоят посередине. Соответственно останется только он… и еще клавишница, которая рядом справа от него на сцене. Причем шняга эта была реально тяжелая, там листы ДВП, но они большие и все равно сколочены какими-то палками, то есть там какой-то каркас определенный, и реально – вот если бы она упала на голову, могла бы зашибить, а если бы упала чуть сзади – то просто накрыла бы собой всех. Причем если пацаны как-то еще выдержали бы ее вес, то девчонки вокалистки – они бы просто легли там. То есть если бы она реально грохнулась, она бы просто накрыла собой девчонок с микрофонами, и они бы так и лежали там под ней до конца выступления. И вот мы все ходили тогда и немного ссыкались – “Блин, лишь бы она не упала только, лишь бы она не упала”.
– А у меня реально тоже прикол был. Мы приехали в одну церковь с выступлением, и я играл там на какой-то старой раздолбанной установке. Там, короче, стойки… ну вот эти вот… под тарелки… стойка под райд короче была… ну она старая была уже вся, там чо-то пару болтов от нее вообще где-то потеряли, она стояла неустойчиво. А райд у меня был – я приехал со своим железом – большой и тяжелый. И на концерте, короче, я, знаешь там, в порыве, переполняемый эмоциями – долблю по железу. И я так беру, короче, смотри: по обеим тарелкам на долю бдыщь! и вижу – райд начинает наклоняться и падает. Короче стойка не выдержала и полетела с тарелкой вниз, самый прикол в том, что тарелка срезала собой бас, который стоял рядом. Причем сильно так, по грифу. Приколись – я сижу, продолжаю играть, держу ритм, а у меня тут валяется стойка с тарелкой и бас-гитара. Там, басист, пацан, короче, нормальный такой – он подбежал, поднял свою бас-гитару, поднял мою стойку с тарелкой… ха-ха… поставил ее. А я смотрю – на грифе у баса реально осталась вмятина, когда его тарелкой срезало – там реально вмятина такая конкретная. А бас, причем, новый, красивый весь, недавно купленный, сверкает.
– И чо тебе басист потом ничего не сказал?
– Нет. Ну, он конечно такой – “ай, блин!”, видно что недовольный. Но он нормальный парень. Я подошел, извинился, говорю – так-то и так, я как бы не знал же, что так получится. Ну, он нормально в общем все… А, самый прикол – мы играли еще на следующий день. И у меня там снова эта стойка упала с райдом. Ну, басист-то прошаренный уже, он заранее поставил свой бас подальше от меня и от ударной установки, куда-то там вглубь сцены.
– Ха-ха. Наученный горьким опытом уже, ага.
– Да.
Мы сидели втроем со Славой и Катей на нашей репетиции на базе, немного отдыхая после нескольких сыгранных песен, и просто терли за всякую ерунду, рассказывая некоторые забавные моменты из своей концертной деятельности.
– А почему бас стоял отдельно на сцене? Почему басист не с вами играл? – спросила Катя.
– Мы тогда без басиста выступали. У нас клавишница бас выдавливала. Мы ездили где-то в… течение полугода выступали без живого басиста.
– Ни чо себе, – удивленно произнесла Катя.
– Так бывает иногда.
– Нмда…
Катя оглянулась вокруг себя, как будто ища что-то, и заметив свой рюкзак рядом с собой, лежащий на скамейке, придвинула его и стала в нем усиленно копаться.
– Блин! Вы не знаете, где я оставила свои сигареты?
Слава только пожал плечами, выглядывая из-за своей барабанной установки.
– У тебя прекрасный повод бросить курить, – с улыбкой произнес я.
– Да-да, я знаю, надо, надо бросать уже. Саму задолбало, – ответила она весело, продолжая копаться в своем рюкзаке.
– Да, ладно, я просто пошутил. Не напрягайся, – сказал я, успокаивающе улыбнувшись.
– Нет, я правда собираюсь. Я уже решила, что надо бросать, – все же согласилась Катя.
– Ааа. Ну тогда молодец. Тогда конечно.
Перерыв все содержимое своего рюкзака, Катя, так и не найдя сигарет, встала и пошла искать их по всей комнате.
– А как же нервы? – с улыбкой спросил я, продолжая тему.
– А как же рак легких? – ответила Катя, ища взглядом пачку своих сигарет.
– Ну, вообще, да, справедливо, – согласился я.
– Ты как будто бы не рад этому? – немного игриво произнесла Катя, – Сами же мне говорили, что надо бросать.
– Нет. Почему? Очень даже рад за тебя на самом деле.
– Мы всегда поддерживаем это, – сказал Слава из-за своей ударной установки.
– Блин, вот они!
Катя нашла свою пачку сигарет, взяла ее, достала зажигалку и закурила.
– Я сегодня к вам сюда ехала, видела чувака одного – с ирокезом такой, причем покрашенным в зеленый цвет. В кожаной куртке такой, в рваных джинсах, на которых цепи висят. Со мной на остановке стоял.
Я состроил удивленную улыбающуюся гримасу.
– Да, это прикольно, конечно.
– Ага. Гопоту цеплять на улице, – вставил свой комментарий Слава.
– Нет, вот реально, я никогда не хотел таким образом привлекать к себе внимания. Но тут ездил в один маленький городок, и решил сделать себе – это даже не то, чтобы ирокез, это так как бы фигня – у меня волосы короткие, просто собрал их и поставил немного торчком в центре на голове.
Я начал показывать, как я поставил волосы торчком в центре на голове.
– Ну да, я поняла, – кивнула головой Катя.
– И вот реально никто даже внимания не обратил, – резюмировал я.
– Дак это еще нормально, так многие ходят, – ответила Катя.
– Дак и то – все-таки одна девчонка набуханная, – я показал жестом, как обычно показывают набуханных девчонок, – И то увидела в этом повод, чтобы меня как-то подколоть. Когда вот я там на квартире останавливался ночевать.
– Может, ты ей просто понравился, – улыбнулся Слава. Я повернул голову в его сторону, так посмотрел странно, потом продолжил:
– А я когда в церкви еще играл – со мной в группе играл пацик один. Вот он реально был, короче, с длинными волосами, в сережках весь, в цепях, вот он так и ходил по церкви.
– Н-да? Жееесть, – произнесла Катя, улыбаясь.
– Но его половина людей в церкви гнобили. Причем, гнобили так конкретно. Но чо самое интересное – что пастор, что служителя, которые там работали – им вообще было пофигу. Ну, то есть, они люди все адекватные. Они там по пятнадцать лет в этой церкви работают, у них опыт есть, какая-то мудрость. Им вообще было наплевать. Причем пацан этот, он ведь реально тоже там служил, считай, играл с нами в группе, то есть занимал определенное положение какое-то. Выступал на сцене. Его все знали. И его гнобили всякие там – не понятно кто вообще – какие-то там бабушки, какие-то там хмыри, которые не понятно вообще в этой церкви кто такие. А те, кто вот повыше стоял – им на самом деле было как-то вообще так наплевать абсолютно.
– Ммм, – понимающе покачала головой Катя – Ну, это всегда видимо, так.
– Вот я и говорю.
– Нет, наверное, все-таки таких людей можно за что-то уважать. Хотя бы за то, что они не пошли на компромисс со своими принципами. Тем более в церкви, – после некоторой паузы заключила Катя.
Мне забавно было наблюдать за тем, как Катя постепенно привыкала и смирялась уже с нашей религиозностью и теми церковными понятиями, которые красной нитью прослеживались в нашей жизни. Даже между собой, мы со Славой, например, не так уж и часто на самом деле терли за свою религию, а разговаривали в большинстве случаев о каких-нибудь совсем отвлеченных вещах, не имеющих с нашей верой ничего общего. По крайней мере, сейчас в последнее время так было. И в общении с Катей я тоже не стремился грузить ее мозг подобными вещами, а просто иногда включал понемногу в разговор какие-то отдельные моменты из своей религии и церковной жизни, проверяя и наблюдая хотя бы за реакцией на такие слова как “церковь”, “Бог”, “вера”, “Библия”, “Писание”, “Апокалипсис”… и т.д. Я постоянно мониторил состояние Кати и смотрел за тем, насколько она готова была принимать эту информацию. Насколько она готова была просто даже принимать эту религиозную терминологию, и не вырабатывался ли у нее еще рвотный рефлекс. Интересно, но сейчас она действительно начинала привыкать, и уже не смотрела косо на нас со Славой, и ее не передергивало от одних этих слов. Я старался общаться по возможности свободно, и, действуя очень аккуратно, постепенно приучал ее к миру религии, конкретно – христианства, не перенасыщая в то же время разговор этими темами. Она постепенно втягивалась в наш мир, и я видел, как некоторые ее представления уже изменялись. Ее мозг привыкал и приспосабливался к нашему мировоззрению. Катя сама изменялась и начинала в некоторых вещах уже мыслить немного по-другому. Мы оказывали на нее влияние. Так постепенно и очень плавно работа с ней переходила к четвертому этапу, практически перетекая в него без каких-либо особых переломных моментов. Это происходило не быстро и без лишних потрясений, что тоже хорошо. И я был рад, что мы дошли с ней до этого этапа, многие люди частенько отсекаются уже на первых двух, третий становится всегда переломным – своего рода переход сознания в другую параллельную реальность.
Что меня еще сейчас радовало в работе с Катей – это то, что мы начали общаться через ICQ. Это было уже личное общение, один на один, и таким образом мы сильнее сближались и переходили на новый уровень в отношениях. В чем была прелесть этой самой “аськи” – это то, что с одной стороны процесс общения через данную службу происходил достаточно абстрагировано и это давало большую свободу и раскрепощенность, человек мог говорить с тобой о таких вещах, о которых он никогда не стал бы разговаривать с тобой в живую лицом к лицу, просто постеснялся бы, а здесь – все происходит на расстоянии и в этом плане немного легче открыться. С другой стороны – общение все-таки происходит на личном уровне, один на один, и это в какой-то мере сильнее сближало, чем общение в компании. И то, что трудно было сказать словами, глядя человеку в глаза, можно было выразить через буквы. Это как письмо, только все происходит в реальном времени. В общем, я видел свою определенную прелесть в работе через эту интернет-службу, и, безусловно, отмечал для себя несколько ее важных плюсов. Мне было понятно, почему люди так конкретно подсели на эту “аську”, и почему она пользовалась таким успехом. Так же как и сотовый телефон. ICQ лично для меня стал очень удобным инструментом.
– Ну чо, порубимся? – предложил Слава, выходя из своего состояния отдыха.
– Говно вопрос, – ответил я и встал со скамейки с гитарой, висящей через плечо.
– Правильно. Давайте играйте уже, – весело поддержала Катя.
Я подошел к процессору и врубил какой-то ревущий металлюжный эффект. Эффект показался мне слишком высоким по настройкам частот и слишком резким и я начал отстраивать его, крутя ручки процессора, периодически приглушая гитару, чтобы она не заводилась. Наконец, отрегулировав настройки, я выпрямился и начал играть. Гитара сразу же завелась. Я подошел к комбику и снизил уровень верхних частот уже на нем, затем отошел подальше и мы со Славой начали свой запил. Периодически отводя гитару в сторону от колонки в тот момент, когда гитара начинала фонить, я, стараясь ходить подальше от динамика, выжимал из струн свою агрессивную партию на интервалах, а Слава насиловал барабанную установку.
Я чувствовал себя еще довольно плохо после последнего приступа, ведь с того момента прошло еще только две недели. Я задыхался, просто стоя на ногах с гитарой на плече. Слабость и одновременно тяжесть в животе высасывали силы из всего организма. На следующей песне, которую мы играли, я уже сидел. А еще через пятнадцать минут я понял, что мне пора заканчивать репетицию и ехать домой. Я немного позанимался с Катей, ведь мы все-таки должны были ее учить. Я занялся правильной постановкой ее левой руки, но чувствуя, что меня сегодня уже ни на что не хватит, вскоре объявил, что по-любому собираюсь двигаться по направлению к дому, и мы закончили репетицию.
Возвращаясь домой на автобусе, невероятно радуясь тому, что я все-таки сижу, а не стою, я устало рассматривал пролетающие за окном здания, машины и людей на остановках. Тяжело дыша и желая скорейшего прибытия домой, чтобы грохнуться на кровать, я понимал, насколько мне еще рано было устраивать сегодня репетицию. Я был еще слишком слаб.
– Нет, все-таки это ужасно. Устроить целую войну, пусть и даже всего на несколько дней, но ведь там все равно столько людей погибло. Да еще и стрелять ракетами по мирным жителям и жилым домам.
– Дак его ведь показывали этого придурка по телевизору. Он ведь реально больной какой-то. А как он галстук жевал перед камерой! У него явно что-то с психикой не в порядке. У него взгляд даже какой-то такой нездоровый – даже на фотографии видно.
Слышал я разговор двух женщин в автобусе.
“О, нет, это невыносимо, – думал я про себя, – Неужели это действительно работает? ”.
Эта военная кампания была, конечно, ужасна и я не впрягался за президента той мелкой южной страны, получающей дотации от США. Но почему люди при всем этом не видят, как государство имеет им мозги?
Абстрагировавшись от всего окружающего мира солнечными очками, напяленными на глаза, я рассуждал о том, какое будущее может ожидать нас троих со Славой и Катей. Я понимал, что вряд ли на самом деле у нас получится создать какую-то серьезную музыкальную группу. Я начинал выдыхаться. А мне еще нужно было как-то заканчивать университет. Каждая репетиция проходила для меня очень сложно. Я чувствовал как бы некое противостояние и как будто видел перед собой стену. За эту стену невозможно было перешагнуть. Ее невозможно было проломить. Но пока здесь и сейчас у меня была хоть какая-то небольшая, данная мне, власть. Скорее, это все было нужно только для того, чтобы как-то повлиять на Катерину. И наша группа пока существовала только для этого. Я наблюдал, что даже простое влияние на эту девочку уже вызывает определенную агрессию определенных сил. И вряд ли эти силы позволят нам создать серьезную группу и включить Катерину в концертную деятельность, направленную на глобальное изменение мира. Просто не дадут этого сделать. Я понимал это, видя, что и так слишком тяжело было работать с Катериной. Каждая репетиция была чуть ли не как маленькая война. Но это то, что мы, и конкретно я, могли сделать – но в то же время, как ни печально, но на данный момент времени это был предел. Предел, поставленный кем-то и одобренный другой Высшей Комиссией. Я не хотел с этим мириться. Я хотел создать группу, я хотел выступать, я хотел устраивать концерты. Но в то же время где-то глубоко внутри я понимал, что этого не будет, по крайней мере, сейчас, не будет, мне не дадут, не позволят этого сделать. Я это чувствовал. Сидя у окна в переполненном автобусе, задыхаясь и с сильным головокружением и невероятной тяжестью в области солнечного сплетения, глядя сквозь запотевшие изнутри стекла солнечных очков, я понимал – сейчас это предел. Большего – мне не позволят сделать. И, тем не менее, я продолжал надеяться на что-то более великое для меня и кажущееся мне более важным. Я продолжал надеяться на то, что это просто вначале так тяжело, вначале всегда тяжело, да, именно вначале, тяжелее всего именно вначале, а потом проще – ведь так все говорят. Да, всегда все говорят именно так… Но… все же я понимал – это не начало. Это и есть то самое, ради чего я сейчас ехал в этом автобусе с одышкой, слабостью и головокружением, глядя своими заслезившимися от повышенного давления глазами сквозь темные запотевшие изнутри стекла солнечных очков. Это не начало. Это и есть результат. Всего лишь разум одной маленькой девочки, ушедшей в лесбиянскую иллюзию, как в некую альтернативную реальность своим проблемам. Странно. Для меня было странно. Ведь я привык мыслить более глобально.
Выходя из автобуса и благодаря Бога за то, что по дороге я не потерял сознание, я отмечал про себя, прекрасно понимая – Катя сейчас была не единственным моим делом, которым я занимался. Может быть, я просто разбрасывался силами. Может, мне нужно было сменить тактику.
Однако более важный и актуальный вопрос беспокоил меня сейчас и никак не давал покоя, настойчиво насилуя мои чувства и эмоции – кажется, мир вокруг меня изменился. С того момента, как я съездил в этот небольшой городок и после произошедшего сразу же по возвращении приступа – я чувствовал, что здесь что-то поменялось. Словно я переступил какую-то черту, и теперь все будет уже не так, как раньше. Все будет несколько иначе.
Я перешагнул грань, за которой начиналось что-то другое. И я еще не решил, как к этому нужно относиться.
 
Сообщение19.

– Самое главное, чтобы не падали декорации. Потому что если на сцене начнут падать декорации это ваще будет полный пипец, особенно если сцена маленькая. На сцене вообще в принципе не должно ничего падать. У нас как-то было выступление, и над сценой у нас висела огромная такая… шняга, там чо-то на ней нарисовано было. Чо, короче, у нас барабанщик прикололся – барабанщик же, как правило, находится всегда где-то сзади на сцене. И он тогда прикалывался, говорил нам – типа, он так прикинул, и рассчитал, что если эта шняга упадет, то она как раз накроет собой гитариста, басиста и певцов, которые стоят посередине. Соответственно останется только он… и еще клавишница, которая рядом справа от него на сцене. Причем шняга эта была реально тяжелая, там листы ДВП, но они большие и все равно сколочены какими-то палками, то есть там какой-то каркас определенный, и реально – вот если бы она упала на голову, могла бы зашибить, а если бы упала чуть сзади – то просто накрыла бы собой всех. Причем если пацаны как-то еще выдержали бы ее вес, то девчонки вокалистки – они бы просто легли там. То есть если бы она реально грохнулась, она бы просто накрыла собой девчонок с микрофонами, и они бы так и лежали там под ней до конца выступления. И вот мы все ходили тогда и немного ссыкались – “Блин, лишь бы она не упала только, лишь бы она не упала”.
– А у меня реально тоже прикол был. Мы приехали в одну церковь с выступлением, и я играл там на какой-то старой раздолбанной установке. Там, короче, стойки… ну вот эти вот… под тарелки… стойка под райд короче была… ну она старая была уже вся, там чо-то пару болтов от нее вообще где-то потеряли, она стояла неустойчиво. А райд у меня был – я приехал со своим железом – большой и тяжелый. И на концерте, короче, я, знаешь там, в порыве, переполняемый эмоциями – долблю по железу. И я так беру, короче, смотри: по обеим тарелкам на долю бдыщь! и вижу – райд начинает наклоняться и падает. Короче стойка не выдержала и полетела с тарелкой вниз, самый прикол в том, что тарелка срезала собой бас, который стоял рядом. Причем сильно так, по грифу. Приколись – я сижу, продолжаю играть, держу ритм, а у меня тут валяется стойка с тарелкой и бас-гитара. Там, басист, пацан, короче, нормальный такой – он подбежал, поднял свою бас-гитару, поднял мою стойку с тарелкой… ха-ха… поставил ее. А я смотрю – на грифе у баса реально осталась вмятина, когда его тарелкой срезало – там реально вмятина такая конкретная. А бас, причем, новый, красивый весь, недавно купленный, сверкает.
– И чо тебе басист потом ничего не сказал?
– Нет. Ну, он конечно такой – “ай, блин!”, видно что недовольный. Но он нормальный парень. Я подошел, извинился, говорю – так-то и так, я как бы не знал же, что так получится. Ну, он нормально в общем все… А, самый прикол – мы играли еще на следующий день. И у меня там снова эта стойка упала с райдом. Ну, басист-то прошаренный уже, он заранее поставил свой бас подальше от меня и от ударной установки, куда-то там вглубь сцены.
– Ха-ха. Наученный горьким опытом уже, ага.
– Да.
Мы сидели втроем со Славой и Катей на нашей репетиции на базе, немного отдыхая после нескольких сыгранных песен, и просто терли за всякую ерунду, рассказывая некоторые забавные моменты из своей концертной деятельности.
– А почему бас стоял отдельно на сцене? Почему басист не с вами играл? – спросила Катя.
– Мы тогда без басиста выступали. У нас клавишница бас выдавливала. Мы ездили где-то в… течение полугода выступали без живого басиста.
– Ни чо себе, – удивленно произнесла Катя.
– Так бывает иногда.
– Нмда…
Катя оглянулась вокруг себя, как будто ища что-то, и заметив свой рюкзак рядом с собой, лежащий на скамейке, придвинула его и стала в нем усиленно копаться.
– Блин! Вы не знаете, где я оставила свои сигареты?
Слава только пожал плечами, выглядывая из-за своей барабанной установки.
– У тебя прекрасный повод бросить курить, – с улыбкой произнес я.
– Да-да, я знаю, надо, надо бросать уже. Саму задолбало, – ответила она весело, продолжая копаться в своем рюкзаке.
– Да, ладно, я просто пошутил. Не напрягайся, – сказал я, успокаивающе улыбнувшись.
– Нет, я правда собираюсь. Я уже решила, что надо бросать, – все же согласилась Катя.
– Ааа. Ну тогда молодец. Тогда конечно.
Перерыв все содержимое своего рюкзака, Катя, так и не найдя сигарет, встала и пошла искать их по всей комнате.
– А как же нервы? – с улыбкой спросил я, продолжая тему.
– А как же рак легких? – ответила Катя, ища взглядом пачку своих сигарет.
– Ну, вообще, да, справедливо, – согласился я.
– Ты как будто бы не рад этому? – немного игриво произнесла Катя, – Сами же мне говорили, что надо бросать.
– Нет. Почему? Очень даже рад за тебя на самом деле.
– Мы всегда поддерживаем это, – сказал Слава из-за своей ударной установки.
– Блин, вот они!
Катя нашла свою пачку сигарет, взяла ее, достала зажигалку и закурила.
– Я сегодня к вам сюда ехала, видела чувака одного – с ирокезом такой, причем покрашенным в зеленый цвет. В кожаной куртке такой, в рваных джинсах, на которых цепи висят. Со мной на остановке стоял.
Я состроил удивленную улыбающуюся гримасу.
– Да, это прикольно, конечно.
– Ага. Гопоту цеплять на улице, – вставил свой комментарий Слава.
– Нет, вот реально, я никогда не хотел таким образом привлекать к себе внимания. Но тут ездил в один маленький городок, и решил сделать себе – это даже не то, чтобы ирокез, это так как бы фигня – у меня волосы короткие, просто собрал их и поставил немного торчком в центре на голове.
Я начал показывать, как я поставил волосы торчком в центре на голове.
– Ну да, я поняла, – кивнула головой Катя.
– И вот реально никто даже внимания не обратил, – резюмировал я.
– Дак это еще нормально, так многие ходят, – ответила Катя.
– Дак и то – все-таки одна девчонка набуханная, – я показал жестом, как обычно показывают набуханных девчонок, – И то увидела в этом повод, чтобы меня как-то подколоть. Когда вот я там на квартире останавливался ночевать.
– Может, ты ей просто понравился, – улыбнулся Слава. Я повернул голову в его сторону, так посмотрел странно, потом продолжил:
– А я когда в церкви еще играл – со мной в группе играл пацик один. Вот он реально был, короче, с длинными волосами, в сережках весь, в цепях, вот он так и ходил по церкви.
– Н-да? Жееесть, – произнесла Катя, улыбаясь.
– Но его половина людей в церкви гнобили. Причем, гнобили так конкретно. Но чо самое интересное – что пастор, что служителя, которые там работали – им вообще было пофигу. Ну, то есть, они люди все адекватные. Они там по пятнадцать лет в этой церкви работают, у них опыт есть, какая-то мудрость. Им вообще было наплевать. Причем пацан этот, он ведь реально тоже там служил, считай, играл с нами в группе, то есть занимал определенное положение какое-то. Выступал на сцене. Его все знали. И его гнобили всякие там – не понятно кто вообще – какие-то там бабушки, какие-то там хмыри, которые не понятно вообще в этой церкви кто такие. А те, кто вот повыше стоял – им на самом деле было как-то вообще так наплевать абсолютно.
– Ммм, – понимающе покачала головой Катя – Ну, это всегда видимо, так.
– Вот я и говорю.
– Нет, наверное, все-таки таких людей можно за что-то уважать. Хотя бы за то, что они не пошли на компромисс со своими принципами. Тем более в церкви, – после некоторой паузы заключила Катя.
Мне забавно было наблюдать за тем, как Катя постепенно привыкала и смирялась уже с нашей религиозностью и теми церковными понятиями, которые красной нитью прослеживались в нашей жизни. Даже между собой, мы со Славой, например, не так уж и часто на самом деле терли за свою религию, а разговаривали в большинстве случаев о каких-нибудь совсем отвлеченных вещах, не имеющих с нашей верой ничего общего. По крайней мере, сейчас в последнее время так было. И в общении с Катей я тоже не стремился грузить ее мозг подобными вещами, а просто иногда включал понемногу в разговор какие-то отдельные моменты из своей религии и церковной жизни, проверяя и наблюдая хотя бы за реакцией на такие слова как “церковь”, “Бог”, “вера”, “Библия”, “Писание”, “Апокалипсис”… и т.д. Я постоянно мониторил состояние Кати и смотрел за тем, насколько она готова была принимать эту информацию. Насколько она готова была просто даже принимать эту религиозную терминологию, и не вырабатывался ли у нее еще рвотный рефлекс. Интересно, но сейчас она действительно начинала привыкать, и уже не смотрела косо на нас со Славой, и ее не передергивало от одних этих слов. Я старался общаться по возможности свободно, и, действуя очень аккуратно, постепенно приучал ее к миру религии, конкретно – христианства, не перенасыщая в то же время разговор этими темами. Она постепенно втягивалась в наш мир, и я видел, как некоторые ее представления уже изменялись. Ее мозг привыкал и приспосабливался к нашему мировоззрению. Катя сама изменялась и начинала в некоторых вещах уже мыслить немного по-другому. Мы оказывали на нее влияние. Так постепенно и очень плавно работа с ней переходила к четвертому этапу, практически перетекая в него без каких-либо особых переломных моментов. Это происходило не быстро и без лишних потрясений, что тоже хорошо. И я был рад, что мы дошли с ней до этого этапа, многие люди частенько отсекаются уже на первых двух, третий становится всегда переломным – своего рода переход сознания в другую параллельную реальность.
Что меня еще сейчас радовало в работе с Катей – это то, что мы начали общаться через ICQ. Это было уже личное общение, один на один, и таким образом мы сильнее сближались и переходили на новый уровень в отношениях. В чем была прелесть этой самой “аськи” – это то, что с одной стороны процесс общения через данную службу происходил достаточно абстрагировано и это давало большую свободу и раскрепощенность, человек мог говорить с тобой о таких вещах, о которых он никогда не стал бы разговаривать с тобой в живую лицом к лицу, просто постеснялся бы, а здесь – все происходит на расстоянии и в этом плане немного легче открыться. С другой стороны – общение все-таки происходит на личном уровне, один на один, и это в какой-то мере сильнее сближало, чем общение в компании. И то, что трудно было сказать словами, глядя человеку в глаза, можно было выразить через буквы. Это как письмо, только все происходит в реальном времени. В общем, я видел свою определенную прелесть в работе через эту интернет-службу, и, безусловно, отмечал для себя несколько ее важных плюсов. Мне было понятно, почему люди так конкретно подсели на эту “аську”, и почему она пользовалась таким успехом. Так же как и сотовый телефон. ICQ лично для меня стал очень удобным инструментом.
– Ну чо, порубимся? – предложил Слава, выходя из своего состояния отдыха.
– Говно вопрос, – ответил я и встал со скамейки с гитарой, висящей через плечо.
– Правильно. Давайте играйте уже, – весело поддержала Катя.
Я подошел к процессору и врубил какой-то ревущий металлюжный эффект. Эффект показался мне слишком высоким по настройкам частот и слишком резким и я начал отстраивать его, крутя ручки процессора, периодически приглушая гитару, чтобы она не заводилась. Наконец, отрегулировав настройки, я выпрямился и начал играть. Гитара сразу же завелась. Я подошел к комбику и снизил уровень верхних частот уже на нем, затем отошел подальше и мы со Славой начали свой запил. Периодически отводя гитару в сторону от колонки в тот момент, когда гитара начинала фонить, я, стараясь ходить подальше от динамика, выжимал из струн свою агрессивную партию на интервалах, а Слава насиловал барабанную установку.
Я чувствовал себя еще довольно плохо после последнего приступа, ведь с того момента прошло еще только две недели. Я задыхался, просто стоя на ногах с гитарой на плече. Слабость и одновременно тяжесть в животе высасывали силы из всего организма. На следующей песне, которую мы играли, я уже сидел. А еще через пятнадцать минут я понял, что мне пора заканчивать репетицию и ехать домой. Я немного позанимался с Катей, ведь мы все-таки должны были ее учить. Я занялся правильной постановкой ее левой руки, но чувствуя, что меня сегодня уже ни на что не хватит, вскоре объявил, что по-любому собираюсь двигаться по направлению к дому, и мы закончили репетицию.
Возвращаясь домой на автобусе, невероятно радуясь тому, что я все-таки сижу, а не стою, я устало рассматривал пролетающие за окном здания, машины и людей на остановках. Тяжело дыша и желая скорейшего прибытия домой, чтобы грохнуться на кровать, я понимал, насколько мне еще рано было устраивать сегодня репетицию. Я был еще слишком слаб.
– Нет, все-таки это ужасно. Устроить целую войну, пусть и даже всего на несколько дней, но ведь там все равно столько людей погибло. Да еще и стрелять ракетами по мирным жителям и жилым домам.
– Дак его ведь показывали этого придурка по телевизору. Он ведь реально больной какой-то. А как он галстук жевал перед камерой! У него явно что-то с психикой не в порядке. У него взгляд даже какой-то такой нездоровый – даже на фотографии видно.
Слышал я разговор двух женщин в автобусе.
“О, нет, это невыносимо, – думал я про себя, – Неужели это действительно работает? ”.
Эта военная кампания была, конечно, ужасна и я не впрягался за президента той мелкой южной страны, получающей дотации от США. Но почему люди при всем этом не видят, как государство имеет им мозги?
Абстрагировавшись от всего окружающего мира солнечными очками, напяленными на глаза, я рассуждал о том, какое будущее может ожидать нас троих со Славой и Катей. Я понимал, что вряд ли на самом деле у нас получится создать какую-то серьезную музыкальную группу. Я начинал выдыхаться. А мне еще нужно было как-то заканчивать университет. Каждая репетиция проходила для меня очень сложно. Я чувствовал как бы некое противостояние и как будто видел перед собой стену. За эту стену невозможно было перешагнуть. Ее невозможно было проломить. Но пока здесь и сейчас у меня была хоть какая-то небольшая, данная мне, власть. Скорее, это все было нужно только для того, чтобы как-то повлиять на Катерину. И наша группа пока существовала только для этого. Я наблюдал, что даже простое влияние на эту девочку уже вызывает определенную агрессию определенных сил. И вряд ли эти силы позволят нам создать серьезную группу и включить Катерину в концертную деятельность, направленную на глобальное изменение мира. Просто не дадут этого сделать. Я понимал это, видя, что и так слишком тяжело было работать с Катериной. Каждая репетиция была чуть ли не как маленькая война. Но это то, что мы, и конкретно я, могли сделать – но в то же время, как ни печально, но на данный момент времени это был предел. Предел, поставленный кем-то и одобренный другой Высшей Комиссией. Я не хотел с этим мириться. Я хотел создать группу, я хотел выступать, я хотел устраивать концерты. Но в то же время где-то глубоко внутри я понимал, что этого не будет, по крайней мере, сейчас, не будет, мне не дадут, не позволят этого сделать. Я это чувствовал. Сидя у окна в переполненном автобусе, задыхаясь и с сильным головокружением и невероятной тяжестью в области солнечного сплетения, глядя сквозь запотевшие изнутри стекла солнечных очков, я понимал – сейчас это предел. Большего – мне не позволят сделать. И, тем не менее, я продолжал надеяться на что-то более великое для меня и кажущееся мне более важным. Я продолжал надеяться на то, что это просто вначале так тяжело, вначале всегда тяжело, да, именно вначале, тяжелее всего именно вначале, а потом проще – ведь так все говорят. Да, всегда все говорят именно так… Но… все же я понимал – это не начало. Это и есть то самое, ради чего я сейчас ехал в этом автобусе с одышкой, слабостью и головокружением, глядя своими заслезившимися от повышенного давления глазами сквозь темные запотевшие изнутри стекла солнечных очков. Это не начало. Это и есть результат. Всего лишь разум одной маленькой девочки, ушедшей в лесбиянскую иллюзию, как в некую альтернативную реальность своим проблемам. Странно. Для меня было странно. Ведь я привык мыслить более глобально.
Выходя из автобуса и благодаря Бога за то, что по дороге я не потерял сознание, я отмечал про себя, прекрасно понимая – Катя сейчас была не единственным моим делом, которым я занимался. Может быть, я просто разбрасывался силами. Может, мне нужно было сменить тактику.
Однако более важный и актуальный вопрос беспокоил меня сейчас и никак не давал покоя, настойчиво насилуя мои чувства и эмоции – кажется, мир вокруг меня изменился. С того момента, как я съездил в этот небольшой городок и после произошедшего сразу же по возвращении приступа – я чувствовал, что здесь что-то поменялось. Словно я переступил какую-то черту, и теперь все будет уже не так, как раньше. Все будет несколько иначе.
Я перешагнул грань, за которой начиналось что-то другое. И я еще не решил, как к этому нужно относиться.

Автор - perfiliev
Дата добавления - 24.01.2012 в 15:18
Сообщение19.

– Самое главное, чтобы не падали декорации. Потому что если на сцене начнут падать декорации это ваще будет полный пипец, особенно если сцена маленькая. На сцене вообще в принципе не должно ничего падать. У нас как-то было выступление, и над сценой у нас висела огромная такая… шняга, там чо-то на ней нарисовано было. Чо, короче, у нас барабанщик прикололся – барабанщик же, как правило, находится всегда где-то сзади на сцене. И он тогда прикалывался, говорил нам – типа, он так прикинул, и рассчитал, что если эта шняга упадет, то она как раз накроет собой гитариста, басиста и певцов, которые стоят посередине. Соответственно останется только он… и еще клавишница, которая рядом справа от него на сцене. Причем шняга эта была реально тяжелая, там листы ДВП, но они большие и все равно сколочены какими-то палками, то есть там какой-то каркас определенный, и реально – вот если бы она упала на голову, могла бы зашибить, а если бы упала чуть сзади – то просто накрыла бы собой всех. Причем если пацаны как-то еще выдержали бы ее вес, то девчонки вокалистки – они бы просто легли там. То есть если бы она реально грохнулась, она бы просто накрыла собой девчонок с микрофонами, и они бы так и лежали там под ней до конца выступления. И вот мы все ходили тогда и немного ссыкались – “Блин, лишь бы она не упала только, лишь бы она не упала”.
– А у меня реально тоже прикол был. Мы приехали в одну церковь с выступлением, и я играл там на какой-то старой раздолбанной установке. Там, короче, стойки… ну вот эти вот… под тарелки… стойка под райд короче была… ну она старая была уже вся, там чо-то пару болтов от нее вообще где-то потеряли, она стояла неустойчиво. А райд у меня был – я приехал со своим железом – большой и тяжелый. И на концерте, короче, я, знаешь там, в порыве, переполняемый эмоциями – долблю по железу. И я так беру, короче, смотри: по обеим тарелкам на долю бдыщь! и вижу – райд начинает наклоняться и падает. Короче стойка не выдержала и полетела с тарелкой вниз, самый прикол в том, что тарелка срезала собой бас, который стоял рядом. Причем сильно так, по грифу. Приколись – я сижу, продолжаю играть, держу ритм, а у меня тут валяется стойка с тарелкой и бас-гитара. Там, басист, пацан, короче, нормальный такой – он подбежал, поднял свою бас-гитару, поднял мою стойку с тарелкой… ха-ха… поставил ее. А я смотрю – на грифе у баса реально осталась вмятина, когда его тарелкой срезало – там реально вмятина такая конкретная. А бас, причем, новый, красивый весь, недавно купленный, сверкает.
– И чо тебе басист потом ничего не сказал?
– Нет. Ну, он конечно такой – “ай, блин!”, видно что недовольный. Но он нормальный парень. Я подошел, извинился, говорю – так-то и так, я как бы не знал же, что так получится. Ну, он нормально в общем все… А, самый прикол – мы играли еще на следующий день. И у меня там снова эта стойка упала с райдом. Ну, басист-то прошаренный уже, он заранее поставил свой бас подальше от меня и от ударной установки, куда-то там вглубь сцены.
– Ха-ха. Наученный горьким опытом уже, ага.
– Да.
Мы сидели втроем со Славой и Катей на нашей репетиции на базе, немного отдыхая после нескольких сыгранных песен, и просто терли за всякую ерунду, рассказывая некоторые забавные моменты из своей концертной деятельности.
– А почему бас стоял отдельно на сцене? Почему басист не с вами играл? – спросила Катя.
– Мы тогда без басиста выступали. У нас клавишница бас выдавливала. Мы ездили где-то в… течение полугода выступали без живого басиста.
– Ни чо себе, – удивленно произнесла Катя.
– Так бывает иногда.
– Нмда…
Катя оглянулась вокруг себя, как будто ища что-то, и заметив свой рюкзак рядом с собой, лежащий на скамейке, придвинула его и стала в нем усиленно копаться.
– Блин! Вы не знаете, где я оставила свои сигареты?
Слава только пожал плечами, выглядывая из-за своей барабанной установки.
– У тебя прекрасный повод бросить курить, – с улыбкой произнес я.
– Да-да, я знаю, надо, надо бросать уже. Саму задолбало, – ответила она весело, продолжая копаться в своем рюкзаке.
– Да, ладно, я просто пошутил. Не напрягайся, – сказал я, успокаивающе улыбнувшись.
– Нет, я правда собираюсь. Я уже решила, что надо бросать, – все же согласилась Катя.
– Ааа. Ну тогда молодец. Тогда конечно.
Перерыв все содержимое своего рюкзака, Катя, так и не найдя сигарет, встала и пошла искать их по всей комнате.
– А как же нервы? – с улыбкой спросил я, продолжая тему.
– А как же рак легких? – ответила Катя, ища взглядом пачку своих сигарет.
– Ну, вообще, да, справедливо, – согласился я.
– Ты как будто бы не рад этому? – немного игриво произнесла Катя, – Сами же мне говорили, что надо бросать.
– Нет. Почему? Очень даже рад за тебя на самом деле.
– Мы всегда поддерживаем это, – сказал Слава из-за своей ударной установки.
– Блин, вот они!
Катя нашла свою пачку сигарет, взяла ее, достала зажигалку и закурила.
– Я сегодня к вам сюда ехала, видела чувака одного – с ирокезом такой, причем покрашенным в зеленый цвет. В кожаной куртке такой, в рваных джинсах, на которых цепи висят. Со мной на остановке стоял.
Я состроил удивленную улыбающуюся гримасу.
– Да, это прикольно, конечно.
– Ага. Гопоту цеплять на улице, – вставил свой комментарий Слава.
– Нет, вот реально, я никогда не хотел таким образом привлекать к себе внимания. Но тут ездил в один маленький городок, и решил сделать себе – это даже не то, чтобы ирокез, это так как бы фигня – у меня волосы короткие, просто собрал их и поставил немного торчком в центре на голове.
Я начал показывать, как я поставил волосы торчком в центре на голове.
– Ну да, я поняла, – кивнула головой Катя.
– И вот реально никто даже внимания не обратил, – резюмировал я.
– Дак это еще нормально, так многие ходят, – ответила Катя.
– Дак и то – все-таки одна девчонка набуханная, – я показал жестом, как обычно показывают набуханных девчонок, – И то увидела в этом повод, чтобы меня как-то подколоть. Когда вот я там на квартире останавливался ночевать.
– Может, ты ей просто понравился, – улыбнулся Слава. Я повернул голову в его сторону, так посмотрел странно, потом продолжил:
– А я когда в церкви еще играл – со мной в группе играл пацик один. Вот он реально был, короче, с длинными волосами, в сережках весь, в цепях, вот он так и ходил по церкви.
– Н-да? Жееесть, – произнесла Катя, улыбаясь.
– Но его половина людей в церкви гнобили. Причем, гнобили так конкретно. Но чо самое интересное – что пастор, что служителя, которые там работали – им вообще было пофигу. Ну, то есть, они люди все адекватные. Они там по пятнадцать лет в этой церкви работают, у них опыт есть, какая-то мудрость. Им вообще было наплевать. Причем пацан этот, он ведь реально тоже там служил, считай, играл с нами в группе, то есть занимал определенное положение какое-то. Выступал на сцене. Его все знали. И его гнобили всякие там – не понятно кто вообще – какие-то там бабушки, какие-то там хмыри, которые не понятно вообще в этой церкви кто такие. А те, кто вот повыше стоял – им на самом деле было как-то вообще так наплевать абсолютно.
– Ммм, – понимающе покачала головой Катя – Ну, это всегда видимо, так.
– Вот я и говорю.
– Нет, наверное, все-таки таких людей можно за что-то уважать. Хотя бы за то, что они не пошли на компромисс со своими принципами. Тем более в церкви, – после некоторой паузы заключила Катя.
Мне забавно было наблюдать за тем, как Катя постепенно привыкала и смирялась уже с нашей религиозностью и теми церковными понятиями, которые красной нитью прослеживались в нашей жизни. Даже между собой, мы со Славой, например, не так уж и часто на самом деле терли за свою религию, а разговаривали в большинстве случаев о каких-нибудь совсем отвлеченных вещах, не имеющих с нашей верой ничего общего. По крайней мере, сейчас в последнее время так было. И в общении с Катей я тоже не стремился грузить ее мозг подобными вещами, а просто иногда включал понемногу в разговор какие-то отдельные моменты из своей религии и церковной жизни, проверяя и наблюдая хотя бы за реакцией на такие слова как “церковь”, “Бог”, “вера”, “Библия”, “Писание”, “Апокалипсис”… и т.д. Я постоянно мониторил состояние Кати и смотрел за тем, насколько она готова была принимать эту информацию. Насколько она готова была просто даже принимать эту религиозную терминологию, и не вырабатывался ли у нее еще рвотный рефлекс. Интересно, но сейчас она действительно начинала привыкать, и уже не смотрела косо на нас со Славой, и ее не передергивало от одних этих слов. Я старался общаться по возможности свободно, и, действуя очень аккуратно, постепенно приучал ее к миру религии, конкретно – христианства, не перенасыщая в то же время разговор этими темами. Она постепенно втягивалась в наш мир, и я видел, как некоторые ее представления уже изменялись. Ее мозг привыкал и приспосабливался к нашему мировоззрению. Катя сама изменялась и начинала в некоторых вещах уже мыслить немного по-другому. Мы оказывали на нее влияние. Так постепенно и очень плавно работа с ней переходила к четвертому этапу, практически перетекая в него без каких-либо особых переломных моментов. Это происходило не быстро и без лишних потрясений, что тоже хорошо. И я был рад, что мы дошли с ней до этого этапа, многие люди частенько отсекаются уже на первых двух, третий становится всегда переломным – своего рода переход сознания в другую параллельную реальность.
Что меня еще сейчас радовало в работе с Катей – это то, что мы начали общаться через ICQ. Это было уже личное общение, один на один, и таким образом мы сильнее сближались и переходили на новый уровень в отношениях. В чем была прелесть этой самой “аськи” – это то, что с одной стороны процесс общения через данную службу происходил достаточно абстрагировано и это давало большую свободу и раскрепощенность, человек мог говорить с тобой о таких вещах, о которых он никогда не стал бы разговаривать с тобой в живую лицом к лицу, просто постеснялся бы, а здесь – все происходит на расстоянии и в этом плане немного легче открыться. С другой стороны – общение все-таки происходит на личном уровне, один на один, и это в какой-то мере сильнее сближало, чем общение в компании. И то, что трудно было сказать словами, глядя человеку в глаза, можно было выразить через буквы. Это как письмо, только все происходит в реальном времени. В общем, я видел свою определенную прелесть в работе через эту интернет-службу, и, безусловно, отмечал для себя несколько ее важных плюсов. Мне было понятно, почему люди так конкретно подсели на эту “аську”, и почему она пользовалась таким успехом. Так же как и сотовый телефон. ICQ лично для меня стал очень удобным инструментом.
– Ну чо, порубимся? – предложил Слава, выходя из своего состояния отдыха.
– Говно вопрос, – ответил я и встал со скамейки с гитарой, висящей через плечо.
– Правильно. Давайте играйте уже, – весело поддержала Катя.
Я подошел к процессору и врубил какой-то ревущий металлюжный эффект. Эффект показался мне слишком высоким по настройкам частот и слишком резким и я начал отстраивать его, крутя ручки процессора, периодически приглушая гитару, чтобы она не заводилась. Наконец, отрегулировав настройки, я выпрямился и начал играть. Гитара сразу же завелась. Я подошел к комбику и снизил уровень верхних частот уже на нем, затем отошел подальше и мы со Славой начали свой запил. Периодически отводя гитару в сторону от колонки в тот момент, когда гитара начинала фонить, я, стараясь ходить подальше от динамика, выжимал из струн свою агрессивную партию на интервалах, а Слава насиловал барабанную установку.
Я чувствовал себя еще довольно плохо после последнего приступа, ведь с того момента прошло еще только две недели. Я задыхался, просто стоя на ногах с гитарой на плече. Слабость и одновременно тяжесть в животе высасывали силы из всего организма. На следующей песне, которую мы играли, я уже сидел. А еще через пятнадцать минут я понял, что мне пора заканчивать репетицию и ехать домой. Я немного позанимался с Катей, ведь мы все-таки должны были ее учить. Я занялся правильной постановкой ее левой руки, но чувствуя, что меня сегодня уже ни на что не хватит, вскоре объявил, что по-любому собираюсь двигаться по направлению к дому, и мы закончили репетицию.
Возвращаясь домой на автобусе, невероятно радуясь тому, что я все-таки сижу, а не стою, я устало рассматривал пролетающие за окном здания, машины и людей на остановках. Тяжело дыша и желая скорейшего прибытия домой, чтобы грохнуться на кровать, я понимал, насколько мне еще рано было устраивать сегодня репетицию. Я был еще слишком слаб.
– Нет, все-таки это ужасно. Устроить целую войну, пусть и даже всего на несколько дней, но ведь там все равно столько людей погибло. Да еще и стрелять ракетами по мирным жителям и жилым домам.
– Дак его ведь показывали этого придурка по телевизору. Он ведь реально больной какой-то. А как он галстук жевал перед камерой! У него явно что-то с психикой не в порядке. У него взгляд даже какой-то такой нездоровый – даже на фотографии видно.
Слышал я разговор двух женщин в автобусе.
“О, нет, это невыносимо, – думал я про себя, – Неужели это действительно работает? ”.
Эта военная кампания была, конечно, ужасна и я не впрягался за президента той мелкой южной страны, получающей дотации от США. Но почему люди при всем этом не видят, как государство имеет им мозги?
Абстрагировавшись от всего окружающего мира солнечными очками, напяленными на глаза, я рассуждал о том, какое будущее может ожидать нас троих со Славой и Катей. Я понимал, что вряд ли на самом деле у нас получится создать какую-то серьезную музыкальную группу. Я начинал выдыхаться. А мне еще нужно было как-то заканчивать университет. Каждая репетиция проходила для меня очень сложно. Я чувствовал как бы некое противостояние и как будто видел перед собой стену. За эту стену невозможно было перешагнуть. Ее невозможно было проломить. Но пока здесь и сейчас у меня была хоть какая-то небольшая, данная мне, власть. Скорее, это все было нужно только для того, чтобы как-то повлиять на Катерину. И наша группа пока существовала только для этого. Я наблюдал, что даже простое влияние на эту девочку уже вызывает определенную агрессию определенных сил. И вряд ли эти силы позволят нам создать серьезную группу и включить Катерину в концертную деятельность, направленную на глобальное изменение мира. Просто не дадут этого сделать. Я понимал это, видя, что и так слишком тяжело было работать с Катериной. Каждая репетиция была чуть ли не как маленькая война. Но это то, что мы, и конкретно я, могли сделать – но в то же время, как ни печально, но на данный момент времени это был предел. Предел, поставленный кем-то и одобренный другой Высшей Комиссией. Я не хотел с этим мириться. Я хотел создать группу, я хотел выступать, я хотел устраивать концерты. Но в то же время где-то глубоко внутри я понимал, что этого не будет, по крайней мере, сейчас, не будет, мне не дадут, не позволят этого сделать. Я это чувствовал. Сидя у окна в переполненном автобусе, задыхаясь и с сильным головокружением и невероятной тяжестью в области солнечного сплетения, глядя сквозь запотевшие изнутри стекла солнечных очков, я понимал – сейчас это предел. Большего – мне не позволят сделать. И, тем не менее, я продолжал надеяться на что-то более великое для меня и кажущееся мне более важным. Я продолжал надеяться на то, что это просто вначале так тяжело, вначале всегда тяжело, да, именно вначале, тяжелее всего именно вначале, а потом проще – ведь так все говорят. Да, всегда все говорят именно так… Но… все же я понимал – это не начало. Это и есть то самое, ради чего я сейчас ехал в этом автобусе с одышкой, слабостью и головокружением, глядя своими заслезившимися от повышенного давления глазами сквозь темные запотевшие изнутри стекла солнечных очков. Это не начало. Это и есть результат. Всего лишь разум одной маленькой девочки, ушедшей в лесбиянскую иллюзию, как в некую альтернативную реальность своим проблемам. Странно. Для меня было странно. Ведь я привык мыслить более глобально.
Выходя из автобуса и благодаря Бога за то, что по дороге я не потерял сознание, я отмечал про себя, прекрасно понимая – Катя сейчас была не единственным моим делом, которым я занимался. Может быть, я просто разбрасывался силами. Может, мне нужно было сменить тактику.
Однако более важный и актуальный вопрос беспокоил меня сейчас и никак не давал покоя, настойчиво насилуя мои чувства и эмоции – кажется, мир вокруг меня изменился. С того момента, как я съездил в этот небольшой городок и после произошедшего сразу же по возвращении приступа – я чувствовал, что здесь что-то поменялось. Словно я переступил какую-то черту, и теперь все будет уже не так, как раньше. Все будет несколько иначе.
Я перешагнул грань, за которой начиналось что-то другое. И я еще не решил, как к этому нужно относиться.

Автор - perfiliev
Дата добавления - 24.01.2012 в 15:18
perfilievДата: Вторник, 24.01.2012, 15:21 | Сообщение # 134
Поселенец
Группа: Островитянин
Сообщений: 135
Награды: 0
Репутация: 3
Статус: Offline
20.

Я с неподдельным ощущением неоднозначности своего отношения наблюдал за разворачивающимися в стране социальными программами по пропаганде здорового образа жизни и поддержанию семейных ценностей… Хм… Социальная реклама, направленная на укрепление общества, и попытки вытащить людей из ямы различных зависимостей от крайне вредных, аж до смерти вредных, привычек. Пафосные лозунги, типа “Нация без наркотиков”, “Порок губителен” и еще что-то вроде “Не позволь себя уничтожить”. Ну, что ж, неплохо. Это лучше, чем совсем ничего. И я, в общем-то, с уважением, и, скажем так, признанием, относился к подобного рода акциям. Люди, которые это делали, занимались правильным делом – важным делом. Проблема только в том, что почему-то в большинстве случаев все их действия не решали самой проблемы, а стремления и цели оставались довольно поверхностными. Они просто тупо пропагандировали здоровый образ жизни. Они ставили здоровье во главу угла и хотели убедить всех остальных, что оно стоит там по праву. Но человек не всегда дорожит своим здоровьем. И не всегда дорожит своей жизнью. И даже при всем обилии информации о наркотиках, при всех созданных внешних страхах перед наркотиками, и даже при демонстрациях видео-роликов с наркоманской ломкой, люди продолжали колоться и будут продолжать это делать. Никто не хотел задуматься над тем, почему это происходит. Те, кто придумывали лозунги на подобии “нация без наркотиков” или “семья без наркотиков” всего лишь указывали человеку на последствия, забывая о том, что существуют и причины. Всегда для всего есть причины. Государство, поддерживая подобные акции, не понимало, что данная ситуация в стране сложилась всего лишь как следствие его собственной внутренней политики. Государство не понимало, что отсутствие внимания родителей по отношению к своим детям, отсутствие воспитания, отсутствие объяснения, почему плохо вести развратный образ жизни, а также не умение и не желание создать цели и какого-либо дела для подростка, которые могли бы занять его разум и жизнь, и увести от опасного пути – все эти упущения в результате приводили детей на взрослые дискотеки, на которых наркотики и алкоголь были абсолютной нормой поведения и неотъемлемой частью веселья. Государство не понимало, что созданная им в стране нищета и ужасная криминальная обстановка приводили многих подростков именно к тем проблемам, которые сложно было разрешить без наркотиков и к такому образу жизни, который невозможно было вести без их постоянного применения. Государство также не понимало, что, разрушив вместе с Советским Союзом идеологию, оно разрушило так же и иллюзию смысла жизни у большинства людей, и если людям срочно не дать истинного смысла жизни или хотя бы не создать им другую иллюзию, то в результате это приведет к тому, что люди перестанут видеть вообще всякий смысл в самом существовании на этой земле не только себя, но и любой другой жизни. Как всегда, государству не хотелось смотреть в корень проблемы и решать причины ее возникновения. Государство не понимало, что пропаганда секса в резинке не улучшит демографическую ситуацию, не приведет к созданию нормальных семей и не снизит статистику по количеству младенцев, выброшенных на помойку. И тринадцатилетние девочки так и будут беременеть от четырнадцатилетних мальчиков, а потом делать аборты, или, если уж не получится, то просто тупо душить своих младенцев подушкой или оставлять в мусорных баках – просто потому что они реально не знают, что с ними делать в тринадцать лет. Просто потому, что они реально сами еще дети, которые ничего не умеют и не обладают абсолютно никаким чувством ответственности. Но государству было на это наплевать. Оно никак не хотело понимать, что женщины не рожают детей потому, что не могут их прокормить, или боятся вырастить и, однажды отпустив в школу, найти их в этой же школе изнасилованными или убитыми своими же одноклассниками, или потому что не хотят, чтобы их сыновья возвращались инвалидами из армии, а дочери однажды превратились в очередной клон Перис Хилтон. Нет, государство просто тупо пропагандировало “год семьи”, “нацию без наркотиков”, и сериал ”Солдаты”. Государство не хотело задумываться о причинах, оно лишь, как всегда, пыталось бороться с последствиями. И самое ужасное, что люди постепенно превращались в точно такое же государство, с точно таким же подходом. Никто не хотел задумываться над тем, почему это происходит, потому что подобные размышления, так или иначе, приводили к глубокой рефлексии и чувству вины. И родители, всю жизнь бухавшие, не могли доказать своим детям, что нельзя употреблять наркотики. И отцы, изменившие своим женам и разрушившие собственные семьи, не могли объяснить своим детям, почему не стоит в пятнадцать лет начинать вести половую жизнь. И старые коммунисты не могли объяснить своим внукам, пропагандирующим фашизм, почему фашизм это плохо – ведь Сталин тоже убивал миллионы людей в своей стране не просто так, а потому что у него была определенная идея. И если он был великим правителем, который мог распоряжаться чужими жизнями, то что мешает мне стать таковым? Мне или кому-то другому? Что мешает? Ведь Бога все равно нет – так?
Как всегда люди выбирали самый простой путь – осудить и сказать, что это не правильно. Или, в крайнем случае – когда спросят, почему не правильно – погрозить пальцем и запугать, чтобы больше не спрашивали. Только почему-то это не всегда помогало.
Но, что самое интересное, люди не понимали, что даже при отличном воспитании детей, даже при идеальной системе формирования моральных ценностей, даже при идеальной внутренней политики государства и идеальной жизни в стране, и, более того, даже при истинном проповедовании Бога и тотальном веровании в Него, люди все равно останутся людьми, большинство из которых стремится к собственному выбору и проявлению собственной воли. И вот здесь уже по-настоящему открывался философский вопрос: что же есть для человека его воля – величайший дар, или величайшее проклятие.
Возможно, при подобных рассуждениях ты сам иногда начинаешь понимать, что человечество уже изначально обречено. Но все же пока есть долбанные идеалисты – люди, которые хотят бороться со злом – остается надежда. И пускай кто-то продолжает бороться со злом, сражаясь с его последствиями. Я же постараюсь бороться с его причиной. Надеюсь только, что установленные мной причины – истинные. Ведь всей правды никто из нас до конца не знает.
И еще один забавненький момент, который разрушал в пух и прах идеи пропаганды здорового образа жизни: проблема в том, что человек готов жертвовать очень многим, в том числе и собственным здоровьем и даже собственной жизнью только лишь ради одной цели – ради получения удовольствия. Наслаждение – вот истинная причина саморазрушения человека. Его стремление к получению удовлетворения – всегда сильнее тех преград, которые ему образно вырисовывают в сознании, пытаясь запугать. Потому что без удовольствия – частного случая попыток избежать боли и страданий – без удовольствия жизнь человека становится абсолютно бессмысленной. Хоть в приземлено мирском, хоть в глубоко религиозном контексте.
В свете всех этих рассуждений я прекрасно понимал, в чем заключалась проблема Влада, почему он целыми днями сидел дома и бухал, или ходил по кабакам с друзьями, трахаясь со всеми подряд. У него были на это свои причины. Когда-то он пытался найти какой-нибудь стержень, на который можно было бы опереться и так, получив поддержку, и прожить правильно всю свою жизнь. Но он его не нашел. И он не был слабым человеком. Просто его что-то сломало, и он не видел смысла дальше бороться, потому что тот “трофей” в борьбе за жизнь, который манил к себе, внушая желание сражаться за себя – перестал быть для него актуальным и вожделенным. Влад не хотел больше ничего.
А я в свою очередь не хотел переводить разговоры с ним в религиозную плоскость. Поэтому я пытался вытащить его из ямы депрессии, внушая значимость и небесцельность этой земной бренной жизни… И у меня не получалось.
Я как раз хотел позвонить ему, но чьи-то тонкие женские нежные пальцы уже набирали на сотовом телефоне мой номер, опережая меня.
– Да, Света, привет, – ответил я.
– Привет, Костя. Может, зайдешь сегодня?… У меня пока дела щас, я сегодня немного занята. Но вы с Владом можете одни посидеть пообщаться, если ты раньше придешь, а я потом позже подойду, ближе к вечеру.
– Д-да… я как раз хотел позвонить… Я седня в общем-то свободен. Так что зайду, наверно.
– Ага… Ну я говорю, я пока занята до вечера. Ты можешь придти пораньше, и я потом вечером уже тоже дома буду.
– Угу. Понятно. Хорошо, так и сделаем.
– Ну все тогда. Давай, пока.
– Да, давай, пока.
Я уже начал отводить телефон от уха, и услышал:
– Как у тебя дела-то?
– Ну, так потихоньку… У тебя как?
– Тоже вроде ничего… Ну ладно, давай, до вечера.
– Ага, давай.

Поднимаясь, уже, кстати, ближе к вечеру, по лестнице на третий этаж, я задыхался, думая о том, что наверно все-таки мне лучше было воспользоваться лифтом. Тем не менее, понимание того, что причина моей одышки лежит вовсе не в физической слабости, хоть я еще и не восстановился полностью после предыдущего приступа – все-таки было что-то еще, что заставляло мое сердце биться учащенно и дыхание сбивалось. Я волновался. Я нервничал. Мне просто становилось плохо.
– Какого хрена, – раздраженно произнес я, подходя к железной двери нужной квартиры, негодуя на свое состояние. Я уже начинал запутываться в своей жизни, не понимая, почему в ней все происходит как-то совсем не так, как у обычных людей.
Еще одновременно какая-то волна страха и невыносимого беспокойства захлестнула меня.
“Щас наверно найду его в обществе девочек по вызову, – подумал я про себя и одновременно приготовился к тому, чтобы как-нибудь так себя показать поинтереснее, – Ну что, устроим групповуху. Влад ведь наверняка подумал и о своем старом друге”.
Я позвонил в звонок.
Влад открыл дверь, как-то так грустно произнеся:
– Здорово.
Я зашел, и тут же в прихожей, еще разуваясь, заглянул, насколько это было возможно, в комнаты и на кухню.
– Ты один.
– Да. Света только вечером придет.
Про Свету-то я знал. Честно говоря, я даже как-то разочаровался, обнаружив Влада в одиночестве в квартире. Хотя теперь можно было расслабиться и не посылать лишний раз своей и так разбалансированной нервной системе сигналов.
– …В определенной степени.
– Чего? – переспросил я.
Ответа не последовало.
Мы прошли в комнату и расселись по двум диванам.
Влад взял со шкафа пепельницу, в которой у него лежала не докуренная сигарета и продолжил эту сигарету докуривать. Он сидел в домашних спортивных штанах и старой растянутой футболке, как-то нервно обсасывая свою сигарету и его вид почему-то казался мне очень печальным.
– Чо, чувак, как жизнь? – спросил я, развалившись на кушетке.
– …Хм... Потихоньку… Как обычно все, – последовал ответ.
– В игрушки шпилишь?
– Не, я не играю щас, – покачал головой Влад.
Чувствовалось какое-то напряжение. И мне оно не нравилось.
– Рад тебя видеть кстати, – сказал Влад.
Я утвердительно покачал головой.
– Чо такой?… какой-то… – робко попытался спросить я.
– Какой?
– Ну… Не знаю… Какой-то не такой.
– Не, нормально все, – ответил Влад и наступила пауза. Мы посидели так немного молча. Я всмотрелся в Влада. Он действительно был какой-то немного грустный, грустнее чем обычно, и странный. Словно сидел и кричал: “Помоги мне, чувак”.
– Света чуть позже наверно придет, – сказал он.
– Да, я понял. Она звонила мне днем.
Влад затянулся, утвердительно кивнув головой, и выпустил дым.
– Сыграй чо-нибудь, – неожиданно произнес он.
– Сыграть?
– Ну да… Вон гитара.
Я посмотрел в сторону, в которую Влад кивнул головой и увидел в углу старую желтую гитару.
Я подошел к ней, взял ее, сел с ней обратно на кушетку и, сдунув пыль, посмотрел на металлические струны, натянутые на гриф. Я провел большим пальцем по струнам, окончательно убедившись в том, что гитара естественно расстроена, и принялся настраивать, крутя колки. Я помню – иногда вечерами мы с Владом сидели здесь в этой комнате и горланили под эту гитару различные песни российских рок-групп. Как правило, Влад при этом был крайне не трезв, а иногда еще Света заходила к нам в комнату, смотрела на нас обоих таким каким-то ничего не говорящим взглядом и тупо уходила, не разделяя нашего душевного состояния.
– Чо, слушай, как там в этой миссии – там на пляже на берегу когда появляешься, – начал я разговор об одной компьютерной игрушке, продолжая при этом крутить колки и настраивать гитару, – Чо там делать? Меня мочат. Там приплывает такая армада этих кораблей, целая флотилия, и пипец ведь.
– Там, короче, – начал Влад, выпуская дым, – Надо как можно больше подводных мин установить. И лазерные пушки поставить по всему периметру.
– Дак я так и сделал. Они все равно пробиваются.
– Ну, надо больше, короче, ставить, значит. Наставишь этих мин и одновременно развиваешь флот очень сильно… в темпе вальса… Я так делал.
– Понятно.
Я еще поднастроил гитару и чувствуя, что она уже в общем-то близка к некоторому благозвучному состоянию, с ехидной ухмылкой, подмигнув, произнес:
– Ну что? “Чуть курнул и сразу бледный вид”?
Влад улыбнулся, но по его виду почему-то чувствовалось, что его сейчас больше вставляет какая-то другая тема.
Я еще чуть подтянул струны и начал играть одну старую христианскую мелодию, перебирая пальцами струны. Я не знаю, почему я начал именно с нее. Влад встал с дивана и, подойдя к комнатному гарнитуру, поставил на верхнюю полку пепельницу. Затем он медленно подошел ко мне.
И в этот момент, доходя до моего сознания словно некой опережающей волной, как будто из будущего, как будто еще за ранее на доли секунды, будто бы предупреждая меня о чем-то, что должно произойти сейчас, но еще пока не произошло, но уже вот-вот надвигается, и давая мозгу возможность осознать это и сообщить об этом еще до того, как это случится, приведя в состояние повышенной концентрации внимания и полной боевой готовности – словно что-то ворвалось в эту реальность, мигом заполнив ее всю своей плотной рыхлой и беззвучной неосязаемой структурой, пришло – и реальность изменилась, как будто что-то ударило в нее и деформировало, исказив сущность.
Я посмотрел на ноги Влада. Это были ноги как будто какого-то животного, звериные, не человеческие ноги, покрытые какой-то серой взлохмаченной рваной шерстью. Волна неописуемого ужаса захлестнула меня, ворвавшись с треском вынесенных дверей своей бескомпромиссной властью в самые тайные уголки моего разума, заполонив собой все клетки мозга. Я почувствовал, как холод прошел по всему моему телу и объял меня с темени головы до подошвы ног… Страх! Страх! Страх!.. сковал все мои движения, заключив в свои крепкие объятья, и ни за что не собираясь выпускать из них, защелкнул на запястьях рук и голенях ног свои тяжелые металлические кандалы, неприятно соприкасаясь своей ледяной материей с моей кожей. Невозможно двигаться. Невозможно пошевелиться. В верху живота что-то провалилось и я начал задыхаться.
Я понял, что мои глаза не изменили мне. У меня не начались галлюцинации. Я видел перед собой ноги человека в спортивных штанах, но от всего тела Влада несло какой-то звериной сущностью, словно это был уже не человек, а какое-то животное. Ощущение, что перед тобой монстр, зверь, нечистый страшный зверь.
Преодолевая невероятный страх и боязнь поднять голову, под учащенное сердцебиение, отдающее ударами молота в затылок, я посмотрел на своего друга.
Точно – так и есть – глаза зверя. Блестя какой-то неестественной агрессией, злобой, они странно смотрели на меня, как будто проникая взглядом сквозь все мое тело, сканируя меня – они ненавидели меня и готовы были разорвать на куски.
Я выронил гитару из рук. Она с грохотом упала на пол, неприятно взорвавшись дребезжащими струнами, еще долго потом рассеивая в пространстве свой совершенно не мелодичный звук.
Я закашлял, потом едва сглотнул свою густую слюну с каким-то неприятным привкусом, и тяжело, но очень тихо выдавив из себя, произнес:
– Влад?...
Тело Влада словно притянуло к стене, рядом с которой стоял диван, на котором Влад только что сидел. Влад взобрался по этому дивану, задом, вскарабкавшись на него как на гору, перебирая своими конечностями словно какими-то ломанными шарнирными механизмами, продолжая при этом смотреть на меня, не отводя взгляда, и ни на секунду не повернувшись ко мне спиной. Теперь он словно прилип к стене, стоя на спинке этого дивана, не нарушая, впрочем, никаких законов физики.
– Я за него, – с ухмылкой прошипел Влад каким-то странным неестественным, каким-то чужим голосом.
Я почувствовал, что должен встать.
…Все было как-то не реально…
…Все это был словно какой-то сон…
…Я был в шоке…
Я уже понял, что произошло с Владом. Но я отказывался в это верить. Казалось, что все это было какой-то иллюзией. Что-то подобное я уже видел, и с чем-то похожим уже встречался. Но сейчас все было по-другому. Сейчас все было совсем не так. И, кроме того – блин! это же был Влад.
Преодолевая невыносимый ужас, сковавший холодом все мое тело, через слабость и с ощущением каких-то спазмов вверху живота, я поднялся на трясущиеся ноги. Я набрал воздуха в свою сократившуюся до каких-то ничтожных размеров грудную клетку и с властью приказным военным тоном произнес:
– Именем Иисуса Христа!...
В этот момент Влад, сидящий на спинке дивана зашипел словно змея и, прервав меня, отрицательно покачал мне указательным пальцем правой руки.
– Аааа! У тебя нет власти. Ты не сможешь сделать этого, – проговорило из его уст нечто чужое и страшное.
– Ты лжешь! – ответил я.
– Хочешь проверить? – снова прошипело нечто внутри Влада.
Я остановился.
Мне необходимо было рассчитать ситуацию.
…Нет, это все не реально…
…Все совсем не правильно…
…Такого не должно происходить…
Я взял себя в руки.
Проблема заключалась в том, что я был абсолютно один. К тому же я сам, лично, этого никогда не делал. Вполне возможно, что это нечто, захватившее сейчас моего друга, говорило правду.
Мне нужно было подумать, что предпринять дальше.
Я начал говорить на иных языках, и стал нервно доставать из кармана сотовый телефон. Нечто внутри Влада продолжала агрессивно шипеть. Найдя в списке контактов нужный номер, я набрал его, но дозвониться не смог. Вызов обрывался. Это с одной стороны хорошо. Было бы хуже, если бы абонент был недоступен. Продолжая машинально говорить на иных языках, я кинулся к стационарному телефону, стоящему на комнатном гарнитуре. Влад снова зашипел на меня со злобой, испепеляя меня блестящими глазами. Кажется тому нечто, которое находилось внутри его, не нравилось, когда я говорил на иных языках.
К моему сожалению, стационарный телефон так же не работал, просто отсутствовал гудок.
Влад злобно ухмыльнулся какой-то довольной улыбкой.
Кажется, мне будет не просто разрешить эту ситуацию.
В этот момент времени, направляемый чьими-то нежными тонкими пальцами массивный металлический ключ ровно встал в замочную скважину и, зафиксировавшись для того, чтобы еще раз убедиться в своем положении, провернул защелку два раза. Дверь в прихожей со скрипом отворилась и тихонько ударилась ручкой о стену.
– Ага. Костя уже здесь, – послышался голос в прихожей.
Я обернулся.
Это была Света. Это был ее голос.
Я повернул голову обратно и обнаружил Влада уже спокойно сидящим на диване в нормальном положении, с чуть сгорбившимися плечами и руками, скрещенными между ног. Он снова был похож сам на себя.
Я тут же кинулся к нему и, грохнувшись на пол, вцепился ему пальцами в колени.
– Влад! – шепотом произнес я, – Ты слышишь меня?
Он тяжело сглотнул и утвердительно покачал головой, глядя на меня своими измученными глазами, он произнес:
– Помоги мне…
– Конечно, – ответил я после некоторой паузы, не представляя на самом деле, как и что я буду делать.
Я не мог так просто взять и оставить Влада. Вообще-то для процедуры освобождения желательно было бы подыскать более удачное место и время. Одновременно с этим я понимал – вряд ли я сейчас был способен сделать это в одиночку. Мне нужна была помощь. Но оставлять Влада в таком состоянии было недопустимо. Он мог покончить жизнь самоубийством, он мог сделать что угодно, и не известно до чего бы он еще дошел и какой реально силой обладало то, что сейчас находилось в нем. Насколько Влад был подвластен этому и мог ли реально бороться – я не знал. Хотя одно уже было хорошо – я видел, что это не было тотальным подчинением воли. Влад мог сопротивляться. И все же время сейчас работало против меня.
Я встал и направился в коридор.
– Я немного пораньше освободилась, чем думала, – вошла уже в этот момент в комнату Света, – Привет, – улыбнулась она, столкнувшись со мной в дверном проеме .
– Привет, – ответил я.
Она посмотрела на Влада, сидящего на диване, буркнула:
– Ага, так и сидишь.
И пошла на кухню.
Я постоял немного. Подумал. Набрал воздуха в грудь и, передернув головой, пошел на кухню.
– Слушай, – обратился я к Свете, изменив выражение лица на менее боевое, – Я хочу, чтобы с Владом поговорил один человек.
– Так. Ну и? – улыбнулась мне Света, повернувшись в мою сторону, отрываясь от каких-то своих дел на кухне.
– Помнишь, ты говорила, что была бы не против, чтобы Влад съездил в церковь?
– Ну да. Конечно. Я “за” обеими руками.
– Дак вот этот человек – он как бы из этой темы.
– То есть из церкви? – переспросила Света.
– Ну да как бы, – ответил я и продолжил: – Он может сейчас приехать и поговорить с Владом. Дело в том, что он как раз занимается такими людьми, он занимается социальной работой – и он знает, как с такими людьми разговаривать, он их понимает, он знает как с ними общаться, знает, как их стимулировать, какие слова нужно сказать… как их побудить или заставить что-то делать… Он знает как их из депрессии выводить, – предупреждая вопросы, Светы я продолжил, сразу же заметив: – Дело в том, что он очень занят, и потом скорее всего он не сможет с ним поговорить, он не сможет приехать. Я просто знаю этого человека, я могу его вызвонить. Еще проблема в том, что он уезжает скоро и… в общем даже если Влада и удастся вытащить в… церковь… лучше было бы ему поговорить с этим человеком сейчас, потом его может не быть на месте. Он уезжает в другой город… а потом у него еще отпуск может быть. Так что… когда это еще получится, не известно.
– Нуууу… – немного застопорилась Света, – Даже… Я просто не рассчитывала как-то гостей встречать, – неуверенно произнесла она.
– А чо там кого встречать-то? Это же не гости, – тут же возразил я.
– Ну… я ничего не приготовила. У меня квартира не убрана.
– Света, они же не жрать сюда едут, – убедительно сказал я, – И поверь мне, им нет никакого дела до твоей квартиры. Они сюда едут не для этого. Это их работа. Просто если сейчас не получится – потом вообще может не получиться.
“Почему я говорю о них, во множественном числе? – подумал я про себя, – Я собираюсь звать одно его, этого человека. Почему «они»?”
– Света, он реально может помочь, – добавил я в конце.
– Ну… хорошо, – согласилась Света.
– Отлично, – сказал я, – Только мне телефон нужен. Мой чо-то глючит.
– Ну возьми мой, – предложила Света и начала доставать свой телефон, – Ага, – поняла она тут же, – Мой разрядился… Странно. Я его вроде недавно заряжала.
Несколькисекундная пауза.
– Позвони с домашнего.
– Я пытался. Там чо-то гудка нет, – ответил я.
– Правда? Хм. С чего вдруг?... – произнесла Света и пошла в комнату, где сидел Влад и где стоял телефон.
Когда мы пришли в комнату, Влад сидел на диване, съежившись, и курил, поставив рядом с собой пепельницу.
Света сняла трубку и, убедившись в том, что действительно нет гудка, произнесла:
– Странно.
Потом она посмотрела весь провод, тянувшийся по комнате и проследив за ним, затем залезла куда-то за шкаф, за которым видимо находилась телефонная розетка.
Я даже участвовать во всем этом не стал.
– Не знаю, что такое, – растерянно произнесла она.
– Может от соседей позвонить? Я заплачу за звонок, – сразу же предложил я.
– Да ладно, что ты. Я сама как-нибудь с ними потом рассчитаюсь. Пошли.
Мы вышли на лестничную площадку и Света позвонила в соседнюю дверь. Мы немного постояли, подождали, и, осознав, что там дома никого нет, Света сразу же пошла на четвертый этаж.
– А с этими чо? – спросил я, указывая на третью дверь на лестничной площадке.
– А с этими мы не разговариваем, – ответила Света.
Мы поднялись на четвертый этаж. Дверь, в которую позвонила Света, открыл какой-то мужик в майке, натянутой на его большое брюхо. Он пустил нас в дом, спросив по какому телефону нам лучше будет звонить, и, выяснив, что его стационарный телефон тоже не работает, дал свой мобильник.
Я сказал, что мне необходимо поговорить без свидетелей и тихо ушел с телефоном на другой этаж, пока Света с этим мужиком разговаривали, обсуждая свои последние новости в своих жизнях.
“А что если этот человек откажется ехать? – думал я про себя, – Ладно, отмажусь. Скажу, что он не смог, у него срочно появились дела”.
– Послушайте, этот человек одержим. Это мой друг. Я не могу оставлять его в таком состоянии. С ним может произойти что угодно. Он может из окна выкинутся, – говорил я по телефону.
– Но ты же должен понимать, что у меня тоже есть какие-то дела. Мне сложно вот так просто взять и приехать. Надо как-то заранее предупреждать. Я не планировал сегодня. Я не готов был к такому, – слышал я ответ.
– Я понимаю, конечно. Я очень извиняюсь еще раз, что я вот так вот… спонтанно все получается. Конечно, я знаю, что вы не можете так взять все бросить и приехать, сорвавшись с места. Я очень ценю ваше время. Я знаю, что вы занятой человек. Но у меня выхода другого нет. Я не знаю, что мне еще делать. И не знаю к кому еще обратиться, – настаивал я.
– У меня сегодня были совсем другие планы. Да и просто так бросать все… Уууххх… Я не знаю даже… для меня это как снег на голову… Мне придется как-то время перераспределять. Кое-какие дела придется задвинуть… Все так сложно…
– Я еще раз извиняюсь, что так вот без предупреждения врываюсь в ваш трудовой график, но я, правда, больше не знаю, что мне еще делать. И я не знаю, кто мне еще сможет помочь. Вы единственный, кто может помочь мне. Вы моя последняя надежда. Я не могу его так оставить. Один я это сделать тоже не могу. Это, правда, важно...
– Ну хорошо, хорошо… Он действительно одержим?
– Вы можете убедиться в этом сами. Я не стал бы беспокоить вас из-за какой-то ерунды.
– Ладно… Хорошо. Я приеду.
– Спасибо огромное.
– Пока еще не за что. Говори адрес… И я смогу приехать не раньше, чем через час.
– Конечно. Мы подождем.
 
Сообщение20.

Я с неподдельным ощущением неоднозначности своего отношения наблюдал за разворачивающимися в стране социальными программами по пропаганде здорового образа жизни и поддержанию семейных ценностей… Хм… Социальная реклама, направленная на укрепление общества, и попытки вытащить людей из ямы различных зависимостей от крайне вредных, аж до смерти вредных, привычек. Пафосные лозунги, типа “Нация без наркотиков”, “Порок губителен” и еще что-то вроде “Не позволь себя уничтожить”. Ну, что ж, неплохо. Это лучше, чем совсем ничего. И я, в общем-то, с уважением, и, скажем так, признанием, относился к подобного рода акциям. Люди, которые это делали, занимались правильным делом – важным делом. Проблема только в том, что почему-то в большинстве случаев все их действия не решали самой проблемы, а стремления и цели оставались довольно поверхностными. Они просто тупо пропагандировали здоровый образ жизни. Они ставили здоровье во главу угла и хотели убедить всех остальных, что оно стоит там по праву. Но человек не всегда дорожит своим здоровьем. И не всегда дорожит своей жизнью. И даже при всем обилии информации о наркотиках, при всех созданных внешних страхах перед наркотиками, и даже при демонстрациях видео-роликов с наркоманской ломкой, люди продолжали колоться и будут продолжать это делать. Никто не хотел задуматься над тем, почему это происходит. Те, кто придумывали лозунги на подобии “нация без наркотиков” или “семья без наркотиков” всего лишь указывали человеку на последствия, забывая о том, что существуют и причины. Всегда для всего есть причины. Государство, поддерживая подобные акции, не понимало, что данная ситуация в стране сложилась всего лишь как следствие его собственной внутренней политики. Государство не понимало, что отсутствие внимания родителей по отношению к своим детям, отсутствие воспитания, отсутствие объяснения, почему плохо вести развратный образ жизни, а также не умение и не желание создать цели и какого-либо дела для подростка, которые могли бы занять его разум и жизнь, и увести от опасного пути – все эти упущения в результате приводили детей на взрослые дискотеки, на которых наркотики и алкоголь были абсолютной нормой поведения и неотъемлемой частью веселья. Государство не понимало, что созданная им в стране нищета и ужасная криминальная обстановка приводили многих подростков именно к тем проблемам, которые сложно было разрешить без наркотиков и к такому образу жизни, который невозможно было вести без их постоянного применения. Государство также не понимало, что, разрушив вместе с Советским Союзом идеологию, оно разрушило так же и иллюзию смысла жизни у большинства людей, и если людям срочно не дать истинного смысла жизни или хотя бы не создать им другую иллюзию, то в результате это приведет к тому, что люди перестанут видеть вообще всякий смысл в самом существовании на этой земле не только себя, но и любой другой жизни. Как всегда, государству не хотелось смотреть в корень проблемы и решать причины ее возникновения. Государство не понимало, что пропаганда секса в резинке не улучшит демографическую ситуацию, не приведет к созданию нормальных семей и не снизит статистику по количеству младенцев, выброшенных на помойку. И тринадцатилетние девочки так и будут беременеть от четырнадцатилетних мальчиков, а потом делать аборты, или, если уж не получится, то просто тупо душить своих младенцев подушкой или оставлять в мусорных баках – просто потому что они реально не знают, что с ними делать в тринадцать лет. Просто потому, что они реально сами еще дети, которые ничего не умеют и не обладают абсолютно никаким чувством ответственности. Но государству было на это наплевать. Оно никак не хотело понимать, что женщины не рожают детей потому, что не могут их прокормить, или боятся вырастить и, однажды отпустив в школу, найти их в этой же школе изнасилованными или убитыми своими же одноклассниками, или потому что не хотят, чтобы их сыновья возвращались инвалидами из армии, а дочери однажды превратились в очередной клон Перис Хилтон. Нет, государство просто тупо пропагандировало “год семьи”, “нацию без наркотиков”, и сериал ”Солдаты”. Государство не хотело задумываться о причинах, оно лишь, как всегда, пыталось бороться с последствиями. И самое ужасное, что люди постепенно превращались в точно такое же государство, с точно таким же подходом. Никто не хотел задумываться над тем, почему это происходит, потому что подобные размышления, так или иначе, приводили к глубокой рефлексии и чувству вины. И родители, всю жизнь бухавшие, не могли доказать своим детям, что нельзя употреблять наркотики. И отцы, изменившие своим женам и разрушившие собственные семьи, не могли объяснить своим детям, почему не стоит в пятнадцать лет начинать вести половую жизнь. И старые коммунисты не могли объяснить своим внукам, пропагандирующим фашизм, почему фашизм это плохо – ведь Сталин тоже убивал миллионы людей в своей стране не просто так, а потому что у него была определенная идея. И если он был великим правителем, который мог распоряжаться чужими жизнями, то что мешает мне стать таковым? Мне или кому-то другому? Что мешает? Ведь Бога все равно нет – так?
Как всегда люди выбирали самый простой путь – осудить и сказать, что это не правильно. Или, в крайнем случае – когда спросят, почему не правильно – погрозить пальцем и запугать, чтобы больше не спрашивали. Только почему-то это не всегда помогало.
Но, что самое интересное, люди не понимали, что даже при отличном воспитании детей, даже при идеальной системе формирования моральных ценностей, даже при идеальной внутренней политики государства и идеальной жизни в стране, и, более того, даже при истинном проповедовании Бога и тотальном веровании в Него, люди все равно останутся людьми, большинство из которых стремится к собственному выбору и проявлению собственной воли. И вот здесь уже по-настоящему открывался философский вопрос: что же есть для человека его воля – величайший дар, или величайшее проклятие.
Возможно, при подобных рассуждениях ты сам иногда начинаешь понимать, что человечество уже изначально обречено. Но все же пока есть долбанные идеалисты – люди, которые хотят бороться со злом – остается надежда. И пускай кто-то продолжает бороться со злом, сражаясь с его последствиями. Я же постараюсь бороться с его причиной. Надеюсь только, что установленные мной причины – истинные. Ведь всей правды никто из нас до конца не знает.
И еще один забавненький момент, который разрушал в пух и прах идеи пропаганды здорового образа жизни: проблема в том, что человек готов жертвовать очень многим, в том числе и собственным здоровьем и даже собственной жизнью только лишь ради одной цели – ради получения удовольствия. Наслаждение – вот истинная причина саморазрушения человека. Его стремление к получению удовлетворения – всегда сильнее тех преград, которые ему образно вырисовывают в сознании, пытаясь запугать. Потому что без удовольствия – частного случая попыток избежать боли и страданий – без удовольствия жизнь человека становится абсолютно бессмысленной. Хоть в приземлено мирском, хоть в глубоко религиозном контексте.
В свете всех этих рассуждений я прекрасно понимал, в чем заключалась проблема Влада, почему он целыми днями сидел дома и бухал, или ходил по кабакам с друзьями, трахаясь со всеми подряд. У него были на это свои причины. Когда-то он пытался найти какой-нибудь стержень, на который можно было бы опереться и так, получив поддержку, и прожить правильно всю свою жизнь. Но он его не нашел. И он не был слабым человеком. Просто его что-то сломало, и он не видел смысла дальше бороться, потому что тот “трофей” в борьбе за жизнь, который манил к себе, внушая желание сражаться за себя – перестал быть для него актуальным и вожделенным. Влад не хотел больше ничего.
А я в свою очередь не хотел переводить разговоры с ним в религиозную плоскость. Поэтому я пытался вытащить его из ямы депрессии, внушая значимость и небесцельность этой земной бренной жизни… И у меня не получалось.
Я как раз хотел позвонить ему, но чьи-то тонкие женские нежные пальцы уже набирали на сотовом телефоне мой номер, опережая меня.
– Да, Света, привет, – ответил я.
– Привет, Костя. Может, зайдешь сегодня?… У меня пока дела щас, я сегодня немного занята. Но вы с Владом можете одни посидеть пообщаться, если ты раньше придешь, а я потом позже подойду, ближе к вечеру.
– Д-да… я как раз хотел позвонить… Я седня в общем-то свободен. Так что зайду, наверно.
– Ага… Ну я говорю, я пока занята до вечера. Ты можешь придти пораньше, и я потом вечером уже тоже дома буду.
– Угу. Понятно. Хорошо, так и сделаем.
– Ну все тогда. Давай, пока.
– Да, давай, пока.
Я уже начал отводить телефон от уха, и услышал:
– Как у тебя дела-то?
– Ну, так потихоньку… У тебя как?
– Тоже вроде ничего… Ну ладно, давай, до вечера.
– Ага, давай.

Поднимаясь, уже, кстати, ближе к вечеру, по лестнице на третий этаж, я задыхался, думая о том, что наверно все-таки мне лучше было воспользоваться лифтом. Тем не менее, понимание того, что причина моей одышки лежит вовсе не в физической слабости, хоть я еще и не восстановился полностью после предыдущего приступа – все-таки было что-то еще, что заставляло мое сердце биться учащенно и дыхание сбивалось. Я волновался. Я нервничал. Мне просто становилось плохо.
– Какого хрена, – раздраженно произнес я, подходя к железной двери нужной квартиры, негодуя на свое состояние. Я уже начинал запутываться в своей жизни, не понимая, почему в ней все происходит как-то совсем не так, как у обычных людей.
Еще одновременно какая-то волна страха и невыносимого беспокойства захлестнула меня.
“Щас наверно найду его в обществе девочек по вызову, – подумал я про себя и одновременно приготовился к тому, чтобы как-нибудь так себя показать поинтереснее, – Ну что, устроим групповуху. Влад ведь наверняка подумал и о своем старом друге”.
Я позвонил в звонок.
Влад открыл дверь, как-то так грустно произнеся:
– Здорово.
Я зашел, и тут же в прихожей, еще разуваясь, заглянул, насколько это было возможно, в комнаты и на кухню.
– Ты один.
– Да. Света только вечером придет.
Про Свету-то я знал. Честно говоря, я даже как-то разочаровался, обнаружив Влада в одиночестве в квартире. Хотя теперь можно было расслабиться и не посылать лишний раз своей и так разбалансированной нервной системе сигналов.
– …В определенной степени.
– Чего? – переспросил я.
Ответа не последовало.
Мы прошли в комнату и расселись по двум диванам.
Влад взял со шкафа пепельницу, в которой у него лежала не докуренная сигарета и продолжил эту сигарету докуривать. Он сидел в домашних спортивных штанах и старой растянутой футболке, как-то нервно обсасывая свою сигарету и его вид почему-то казался мне очень печальным.
– Чо, чувак, как жизнь? – спросил я, развалившись на кушетке.
– …Хм... Потихоньку… Как обычно все, – последовал ответ.
– В игрушки шпилишь?
– Не, я не играю щас, – покачал головой Влад.
Чувствовалось какое-то напряжение. И мне оно не нравилось.
– Рад тебя видеть кстати, – сказал Влад.
Я утвердительно покачал головой.
– Чо такой?… какой-то… – робко попытался спросить я.
– Какой?
– Ну… Не знаю… Какой-то не такой.
– Не, нормально все, – ответил Влад и наступила пауза. Мы посидели так немного молча. Я всмотрелся в Влада. Он действительно был какой-то немного грустный, грустнее чем обычно, и странный. Словно сидел и кричал: “Помоги мне, чувак”.
– Света чуть позже наверно придет, – сказал он.
– Да, я понял. Она звонила мне днем.
Влад затянулся, утвердительно кивнув головой, и выпустил дым.
– Сыграй чо-нибудь, – неожиданно произнес он.
– Сыграть?
– Ну да… Вон гитара.
Я посмотрел в сторону, в которую Влад кивнул головой и увидел в углу старую желтую гитару.
Я подошел к ней, взял ее, сел с ней обратно на кушетку и, сдунув пыль, посмотрел на металлические струны, натянутые на гриф. Я провел большим пальцем по струнам, окончательно убедившись в том, что гитара естественно расстроена, и принялся настраивать, крутя колки. Я помню – иногда вечерами мы с Владом сидели здесь в этой комнате и горланили под эту гитару различные песни российских рок-групп. Как правило, Влад при этом был крайне не трезв, а иногда еще Света заходила к нам в комнату, смотрела на нас обоих таким каким-то ничего не говорящим взглядом и тупо уходила, не разделяя нашего душевного состояния.
– Чо, слушай, как там в этой миссии – там на пляже на берегу когда появляешься, – начал я разговор об одной компьютерной игрушке, продолжая при этом крутить колки и настраивать гитару, – Чо там делать? Меня мочат. Там приплывает такая армада этих кораблей, целая флотилия, и пипец ведь.
– Там, короче, – начал Влад, выпуская дым, – Надо как можно больше подводных мин установить. И лазерные пушки поставить по всему периметру.
– Дак я так и сделал. Они все равно пробиваются.
– Ну, надо больше, короче, ставить, значит. Наставишь этих мин и одновременно развиваешь флот очень сильно… в темпе вальса… Я так делал.
– Понятно.
Я еще поднастроил гитару и чувствуя, что она уже в общем-то близка к некоторому благозвучному состоянию, с ехидной ухмылкой, подмигнув, произнес:
– Ну что? “Чуть курнул и сразу бледный вид”?
Влад улыбнулся, но по его виду почему-то чувствовалось, что его сейчас больше вставляет какая-то другая тема.
Я еще чуть подтянул струны и начал играть одну старую христианскую мелодию, перебирая пальцами струны. Я не знаю, почему я начал именно с нее. Влад встал с дивана и, подойдя к комнатному гарнитуру, поставил на верхнюю полку пепельницу. Затем он медленно подошел ко мне.
И в этот момент, доходя до моего сознания словно некой опережающей волной, как будто из будущего, как будто еще за ранее на доли секунды, будто бы предупреждая меня о чем-то, что должно произойти сейчас, но еще пока не произошло, но уже вот-вот надвигается, и давая мозгу возможность осознать это и сообщить об этом еще до того, как это случится, приведя в состояние повышенной концентрации внимания и полной боевой готовности – словно что-то ворвалось в эту реальность, мигом заполнив ее всю своей плотной рыхлой и беззвучной неосязаемой структурой, пришло – и реальность изменилась, как будто что-то ударило в нее и деформировало, исказив сущность.
Я посмотрел на ноги Влада. Это были ноги как будто какого-то животного, звериные, не человеческие ноги, покрытые какой-то серой взлохмаченной рваной шерстью. Волна неописуемого ужаса захлестнула меня, ворвавшись с треском вынесенных дверей своей бескомпромиссной властью в самые тайные уголки моего разума, заполонив собой все клетки мозга. Я почувствовал, как холод прошел по всему моему телу и объял меня с темени головы до подошвы ног… Страх! Страх! Страх!.. сковал все мои движения, заключив в свои крепкие объятья, и ни за что не собираясь выпускать из них, защелкнул на запястьях рук и голенях ног свои тяжелые металлические кандалы, неприятно соприкасаясь своей ледяной материей с моей кожей. Невозможно двигаться. Невозможно пошевелиться. В верху живота что-то провалилось и я начал задыхаться.
Я понял, что мои глаза не изменили мне. У меня не начались галлюцинации. Я видел перед собой ноги человека в спортивных штанах, но от всего тела Влада несло какой-то звериной сущностью, словно это был уже не человек, а какое-то животное. Ощущение, что перед тобой монстр, зверь, нечистый страшный зверь.
Преодолевая невероятный страх и боязнь поднять голову, под учащенное сердцебиение, отдающее ударами молота в затылок, я посмотрел на своего друга.
Точно – так и есть – глаза зверя. Блестя какой-то неестественной агрессией, злобой, они странно смотрели на меня, как будто проникая взглядом сквозь все мое тело, сканируя меня – они ненавидели меня и готовы были разорвать на куски.
Я выронил гитару из рук. Она с грохотом упала на пол, неприятно взорвавшись дребезжащими струнами, еще долго потом рассеивая в пространстве свой совершенно не мелодичный звук.
Я закашлял, потом едва сглотнул свою густую слюну с каким-то неприятным привкусом, и тяжело, но очень тихо выдавив из себя, произнес:
– Влад?...
Тело Влада словно притянуло к стене, рядом с которой стоял диван, на котором Влад только что сидел. Влад взобрался по этому дивану, задом, вскарабкавшись на него как на гору, перебирая своими конечностями словно какими-то ломанными шарнирными механизмами, продолжая при этом смотреть на меня, не отводя взгляда, и ни на секунду не повернувшись ко мне спиной. Теперь он словно прилип к стене, стоя на спинке этого дивана, не нарушая, впрочем, никаких законов физики.
– Я за него, – с ухмылкой прошипел Влад каким-то странным неестественным, каким-то чужим голосом.
Я почувствовал, что должен встать.
…Все было как-то не реально…
…Все это был словно какой-то сон…
…Я был в шоке…
Я уже понял, что произошло с Владом. Но я отказывался в это верить. Казалось, что все это было какой-то иллюзией. Что-то подобное я уже видел, и с чем-то похожим уже встречался. Но сейчас все было по-другому. Сейчас все было совсем не так. И, кроме того – блин! это же был Влад.
Преодолевая невыносимый ужас, сковавший холодом все мое тело, через слабость и с ощущением каких-то спазмов вверху живота, я поднялся на трясущиеся ноги. Я набрал воздуха в свою сократившуюся до каких-то ничтожных размеров грудную клетку и с властью приказным военным тоном произнес:
– Именем Иисуса Христа!...
В этот момент Влад, сидящий на спинке дивана зашипел словно змея и, прервав меня, отрицательно покачал мне указательным пальцем правой руки.
– Аааа! У тебя нет власти. Ты не сможешь сделать этого, – проговорило из его уст нечто чужое и страшное.
– Ты лжешь! – ответил я.
– Хочешь проверить? – снова прошипело нечто внутри Влада.
Я остановился.
Мне необходимо было рассчитать ситуацию.
…Нет, это все не реально…
…Все совсем не правильно…
…Такого не должно происходить…
Я взял себя в руки.
Проблема заключалась в том, что я был абсолютно один. К тому же я сам, лично, этого никогда не делал. Вполне возможно, что это нечто, захватившее сейчас моего друга, говорило правду.
Мне нужно было подумать, что предпринять дальше.
Я начал говорить на иных языках, и стал нервно доставать из кармана сотовый телефон. Нечто внутри Влада продолжала агрессивно шипеть. Найдя в списке контактов нужный номер, я набрал его, но дозвониться не смог. Вызов обрывался. Это с одной стороны хорошо. Было бы хуже, если бы абонент был недоступен. Продолжая машинально говорить на иных языках, я кинулся к стационарному телефону, стоящему на комнатном гарнитуре. Влад снова зашипел на меня со злобой, испепеляя меня блестящими глазами. Кажется тому нечто, которое находилось внутри его, не нравилось, когда я говорил на иных языках.
К моему сожалению, стационарный телефон так же не работал, просто отсутствовал гудок.
Влад злобно ухмыльнулся какой-то довольной улыбкой.
Кажется, мне будет не просто разрешить эту ситуацию.
В этот момент времени, направляемый чьими-то нежными тонкими пальцами массивный металлический ключ ровно встал в замочную скважину и, зафиксировавшись для того, чтобы еще раз убедиться в своем положении, провернул защелку два раза. Дверь в прихожей со скрипом отворилась и тихонько ударилась ручкой о стену.
– Ага. Костя уже здесь, – послышался голос в прихожей.
Я обернулся.
Это была Света. Это был ее голос.
Я повернул голову обратно и обнаружил Влада уже спокойно сидящим на диване в нормальном положении, с чуть сгорбившимися плечами и руками, скрещенными между ног. Он снова был похож сам на себя.
Я тут же кинулся к нему и, грохнувшись на пол, вцепился ему пальцами в колени.
– Влад! – шепотом произнес я, – Ты слышишь меня?
Он тяжело сглотнул и утвердительно покачал головой, глядя на меня своими измученными глазами, он произнес:
– Помоги мне…
– Конечно, – ответил я после некоторой паузы, не представляя на самом деле, как и что я буду делать.
Я не мог так просто взять и оставить Влада. Вообще-то для процедуры освобождения желательно было бы подыскать более удачное место и время. Одновременно с этим я понимал – вряд ли я сейчас был способен сделать это в одиночку. Мне нужна была помощь. Но оставлять Влада в таком состоянии было недопустимо. Он мог покончить жизнь самоубийством, он мог сделать что угодно, и не известно до чего бы он еще дошел и какой реально силой обладало то, что сейчас находилось в нем. Насколько Влад был подвластен этому и мог ли реально бороться – я не знал. Хотя одно уже было хорошо – я видел, что это не было тотальным подчинением воли. Влад мог сопротивляться. И все же время сейчас работало против меня.
Я встал и направился в коридор.
– Я немного пораньше освободилась, чем думала, – вошла уже в этот момент в комнату Света, – Привет, – улыбнулась она, столкнувшись со мной в дверном проеме .
– Привет, – ответил я.
Она посмотрела на Влада, сидящего на диване, буркнула:
– Ага, так и сидишь.
И пошла на кухню.
Я постоял немного. Подумал. Набрал воздуха в грудь и, передернув головой, пошел на кухню.
– Слушай, – обратился я к Свете, изменив выражение лица на менее боевое, – Я хочу, чтобы с Владом поговорил один человек.
– Так. Ну и? – улыбнулась мне Света, повернувшись в мою сторону, отрываясь от каких-то своих дел на кухне.
– Помнишь, ты говорила, что была бы не против, чтобы Влад съездил в церковь?
– Ну да. Конечно. Я “за” обеими руками.
– Дак вот этот человек – он как бы из этой темы.
– То есть из церкви? – переспросила Света.
– Ну да как бы, – ответил я и продолжил: – Он может сейчас приехать и поговорить с Владом. Дело в том, что он как раз занимается такими людьми, он занимается социальной работой – и он знает, как с такими людьми разговаривать, он их понимает, он знает как с ними общаться, знает, как их стимулировать, какие слова нужно сказать… как их побудить или заставить что-то делать… Он знает как их из депрессии выводить, – предупреждая вопросы, Светы я продолжил, сразу же заметив: – Дело в том, что он очень занят, и потом скорее всего он не сможет с ним поговорить, он не сможет приехать. Я просто знаю этого человека, я могу его вызвонить. Еще проблема в том, что он уезжает скоро и… в общем даже если Влада и удастся вытащить в… церковь… лучше было бы ему поговорить с этим человеком сейчас, потом его может не быть на месте. Он уезжает в другой город… а потом у него еще отпуск может быть. Так что… когда это еще получится, не известно.
– Нуууу… – немного застопорилась Света, – Даже… Я просто не рассчитывала как-то гостей встречать, – неуверенно произнесла она.
– А чо там кого встречать-то? Это же не гости, – тут же возразил я.
– Ну… я ничего не приготовила. У меня квартира не убрана.
– Света, они же не жрать сюда едут, – убедительно сказал я, – И поверь мне, им нет никакого дела до твоей квартиры. Они сюда едут не для этого. Это их работа. Просто если сейчас не получится – потом вообще может не получиться.
“Почему я говорю о них, во множественном числе? – подумал я про себя, – Я собираюсь звать одно его, этого человека. Почему «они»?”
– Света, он реально может помочь, – добавил я в конце.
– Ну… хорошо, – согласилась Света.
– Отлично, – сказал я, – Только мне телефон нужен. Мой чо-то глючит.
– Ну возьми мой, – предложила Света и начала доставать свой телефон, – Ага, – поняла она тут же, – Мой разрядился… Странно. Я его вроде недавно заряжала.
Несколькисекундная пауза.
– Позвони с домашнего.
– Я пытался. Там чо-то гудка нет, – ответил я.
– Правда? Хм. С чего вдруг?... – произнесла Света и пошла в комнату, где сидел Влад и где стоял телефон.
Когда мы пришли в комнату, Влад сидел на диване, съежившись, и курил, поставив рядом с собой пепельницу.
Света сняла трубку и, убедившись в том, что действительно нет гудка, произнесла:
– Странно.
Потом она посмотрела весь провод, тянувшийся по комнате и проследив за ним, затем залезла куда-то за шкаф, за которым видимо находилась телефонная розетка.
Я даже участвовать во всем этом не стал.
– Не знаю, что такое, – растерянно произнесла она.
– Может от соседей позвонить? Я заплачу за звонок, – сразу же предложил я.
– Да ладно, что ты. Я сама как-нибудь с ними потом рассчитаюсь. Пошли.
Мы вышли на лестничную площадку и Света позвонила в соседнюю дверь. Мы немного постояли, подождали, и, осознав, что там дома никого нет, Света сразу же пошла на четвертый этаж.
– А с этими чо? – спросил я, указывая на третью дверь на лестничной площадке.
– А с этими мы не разговариваем, – ответила Света.
Мы поднялись на четвертый этаж. Дверь, в которую позвонила Света, открыл какой-то мужик в майке, натянутой на его большое брюхо. Он пустил нас в дом, спросив по какому телефону нам лучше будет звонить, и, выяснив, что его стационарный телефон тоже не работает, дал свой мобильник.
Я сказал, что мне необходимо поговорить без свидетелей и тихо ушел с телефоном на другой этаж, пока Света с этим мужиком разговаривали, обсуждая свои последние новости в своих жизнях.
“А что если этот человек откажется ехать? – думал я про себя, – Ладно, отмажусь. Скажу, что он не смог, у него срочно появились дела”.
– Послушайте, этот человек одержим. Это мой друг. Я не могу оставлять его в таком состоянии. С ним может произойти что угодно. Он может из окна выкинутся, – говорил я по телефону.
– Но ты же должен понимать, что у меня тоже есть какие-то дела. Мне сложно вот так просто взять и приехать. Надо как-то заранее предупреждать. Я не планировал сегодня. Я не готов был к такому, – слышал я ответ.
– Я понимаю, конечно. Я очень извиняюсь еще раз, что я вот так вот… спонтанно все получается. Конечно, я знаю, что вы не можете так взять все бросить и приехать, сорвавшись с места. Я очень ценю ваше время. Я знаю, что вы занятой человек. Но у меня выхода другого нет. Я не знаю, что мне еще делать. И не знаю к кому еще обратиться, – настаивал я.
– У меня сегодня были совсем другие планы. Да и просто так бросать все… Уууххх… Я не знаю даже… для меня это как снег на голову… Мне придется как-то время перераспределять. Кое-какие дела придется задвинуть… Все так сложно…
– Я еще раз извиняюсь, что так вот без предупреждения врываюсь в ваш трудовой график, но я, правда, больше не знаю, что мне еще делать. И я не знаю, кто мне еще сможет помочь. Вы единственный, кто может помочь мне. Вы моя последняя надежда. Я не могу его так оставить. Один я это сделать тоже не могу. Это, правда, важно...
– Ну хорошо, хорошо… Он действительно одержим?
– Вы можете убедиться в этом сами. Я не стал бы беспокоить вас из-за какой-то ерунды.
– Ладно… Хорошо. Я приеду.
– Спасибо огромное.
– Пока еще не за что. Говори адрес… И я смогу приехать не раньше, чем через час.
– Конечно. Мы подождем.

Автор - perfiliev
Дата добавления - 24.01.2012 в 15:21
Сообщение20.

Я с неподдельным ощущением неоднозначности своего отношения наблюдал за разворачивающимися в стране социальными программами по пропаганде здорового образа жизни и поддержанию семейных ценностей… Хм… Социальная реклама, направленная на укрепление общества, и попытки вытащить людей из ямы различных зависимостей от крайне вредных, аж до смерти вредных, привычек. Пафосные лозунги, типа “Нация без наркотиков”, “Порок губителен” и еще что-то вроде “Не позволь себя уничтожить”. Ну, что ж, неплохо. Это лучше, чем совсем ничего. И я, в общем-то, с уважением, и, скажем так, признанием, относился к подобного рода акциям. Люди, которые это делали, занимались правильным делом – важным делом. Проблема только в том, что почему-то в большинстве случаев все их действия не решали самой проблемы, а стремления и цели оставались довольно поверхностными. Они просто тупо пропагандировали здоровый образ жизни. Они ставили здоровье во главу угла и хотели убедить всех остальных, что оно стоит там по праву. Но человек не всегда дорожит своим здоровьем. И не всегда дорожит своей жизнью. И даже при всем обилии информации о наркотиках, при всех созданных внешних страхах перед наркотиками, и даже при демонстрациях видео-роликов с наркоманской ломкой, люди продолжали колоться и будут продолжать это делать. Никто не хотел задуматься над тем, почему это происходит. Те, кто придумывали лозунги на подобии “нация без наркотиков” или “семья без наркотиков” всего лишь указывали человеку на последствия, забывая о том, что существуют и причины. Всегда для всего есть причины. Государство, поддерживая подобные акции, не понимало, что данная ситуация в стране сложилась всего лишь как следствие его собственной внутренней политики. Государство не понимало, что отсутствие внимания родителей по отношению к своим детям, отсутствие воспитания, отсутствие объяснения, почему плохо вести развратный образ жизни, а также не умение и не желание создать цели и какого-либо дела для подростка, которые могли бы занять его разум и жизнь, и увести от опасного пути – все эти упущения в результате приводили детей на взрослые дискотеки, на которых наркотики и алкоголь были абсолютной нормой поведения и неотъемлемой частью веселья. Государство не понимало, что созданная им в стране нищета и ужасная криминальная обстановка приводили многих подростков именно к тем проблемам, которые сложно было разрешить без наркотиков и к такому образу жизни, который невозможно было вести без их постоянного применения. Государство также не понимало, что, разрушив вместе с Советским Союзом идеологию, оно разрушило так же и иллюзию смысла жизни у большинства людей, и если людям срочно не дать истинного смысла жизни или хотя бы не создать им другую иллюзию, то в результате это приведет к тому, что люди перестанут видеть вообще всякий смысл в самом существовании на этой земле не только себя, но и любой другой жизни. Как всегда, государству не хотелось смотреть в корень проблемы и решать причины ее возникновения. Государство не понимало, что пропаганда секса в резинке не улучшит демографическую ситуацию, не приведет к созданию нормальных семей и не снизит статистику по количеству младенцев, выброшенных на помойку. И тринадцатилетние девочки так и будут беременеть от четырнадцатилетних мальчиков, а потом делать аборты, или, если уж не получится, то просто тупо душить своих младенцев подушкой или оставлять в мусорных баках – просто потому что они реально не знают, что с ними делать в тринадцать лет. Просто потому, что они реально сами еще дети, которые ничего не умеют и не обладают абсолютно никаким чувством ответственности. Но государству было на это наплевать. Оно никак не хотело понимать, что женщины не рожают детей потому, что не могут их прокормить, или боятся вырастить и, однажды отпустив в школу, найти их в этой же школе изнасилованными или убитыми своими же одноклассниками, или потому что не хотят, чтобы их сыновья возвращались инвалидами из армии, а дочери однажды превратились в очередной клон Перис Хилтон. Нет, государство просто тупо пропагандировало “год семьи”, “нацию без наркотиков”, и сериал ”Солдаты”. Государство не хотело задумываться о причинах, оно лишь, как всегда, пыталось бороться с последствиями. И самое ужасное, что люди постепенно превращались в точно такое же государство, с точно таким же подходом. Никто не хотел задумываться над тем, почему это происходит, потому что подобные размышления, так или иначе, приводили к глубокой рефлексии и чувству вины. И родители, всю жизнь бухавшие, не могли доказать своим детям, что нельзя употреблять наркотики. И отцы, изменившие своим женам и разрушившие собственные семьи, не могли объяснить своим детям, почему не стоит в пятнадцать лет начинать вести половую жизнь. И старые коммунисты не могли объяснить своим внукам, пропагандирующим фашизм, почему фашизм это плохо – ведь Сталин тоже убивал миллионы людей в своей стране не просто так, а потому что у него была определенная идея. И если он был великим правителем, который мог распоряжаться чужими жизнями, то что мешает мне стать таковым? Мне или кому-то другому? Что мешает? Ведь Бога все равно нет – так?
Как всегда люди выбирали самый простой путь – осудить и сказать, что это не правильно. Или, в крайнем случае – когда спросят, почему не правильно – погрозить пальцем и запугать, чтобы больше не спрашивали. Только почему-то это не всегда помогало.
Но, что самое интересное, люди не понимали, что даже при отличном воспитании детей, даже при идеальной системе формирования моральных ценностей, даже при идеальной внутренней политики государства и идеальной жизни в стране, и, более того, даже при истинном проповедовании Бога и тотальном веровании в Него, люди все равно останутся людьми, большинство из которых стремится к собственному выбору и проявлению собственной воли. И вот здесь уже по-настоящему открывался философский вопрос: что же есть для человека его воля – величайший дар, или величайшее проклятие.
Возможно, при подобных рассуждениях ты сам иногда начинаешь понимать, что человечество уже изначально обречено. Но все же пока есть долбанные идеалисты – люди, которые хотят бороться со злом – остается надежда. И пускай кто-то продолжает бороться со злом, сражаясь с его последствиями. Я же постараюсь бороться с его причиной. Надеюсь только, что установленные мной причины – истинные. Ведь всей правды никто из нас до конца не знает.
И еще один забавненький момент, который разрушал в пух и прах идеи пропаганды здорового образа жизни: проблема в том, что человек готов жертвовать очень многим, в том числе и собственным здоровьем и даже собственной жизнью только лишь ради одной цели – ради получения удовольствия. Наслаждение – вот истинная причина саморазрушения человека. Его стремление к получению удовлетворения – всегда сильнее тех преград, которые ему образно вырисовывают в сознании, пытаясь запугать. Потому что без удовольствия – частного случая попыток избежать боли и страданий – без удовольствия жизнь человека становится абсолютно бессмысленной. Хоть в приземлено мирском, хоть в глубоко религиозном контексте.
В свете всех этих рассуждений я прекрасно понимал, в чем заключалась проблема Влада, почему он целыми днями сидел дома и бухал, или ходил по кабакам с друзьями, трахаясь со всеми подряд. У него были на это свои причины. Когда-то он пытался найти какой-нибудь стержень, на который можно было бы опереться и так, получив поддержку, и прожить правильно всю свою жизнь. Но он его не нашел. И он не был слабым человеком. Просто его что-то сломало, и он не видел смысла дальше бороться, потому что тот “трофей” в борьбе за жизнь, который манил к себе, внушая желание сражаться за себя – перестал быть для него актуальным и вожделенным. Влад не хотел больше ничего.
А я в свою очередь не хотел переводить разговоры с ним в религиозную плоскость. Поэтому я пытался вытащить его из ямы депрессии, внушая значимость и небесцельность этой земной бренной жизни… И у меня не получалось.
Я как раз хотел позвонить ему, но чьи-то тонкие женские нежные пальцы уже набирали на сотовом телефоне мой номер, опережая меня.
– Да, Света, привет, – ответил я.
– Привет, Костя. Может, зайдешь сегодня?… У меня пока дела щас, я сегодня немного занята. Но вы с Владом можете одни посидеть пообщаться, если ты раньше придешь, а я потом позже подойду, ближе к вечеру.
– Д-да… я как раз хотел позвонить… Я седня в общем-то свободен. Так что зайду, наверно.
– Ага… Ну я говорю, я пока занята до вечера. Ты можешь придти пораньше, и я потом вечером уже тоже дома буду.
– Угу. Понятно. Хорошо, так и сделаем.
– Ну все тогда. Давай, пока.
– Да, давай, пока.
Я уже начал отводить телефон от уха, и услышал:
– Как у тебя дела-то?
– Ну, так потихоньку… У тебя как?
– Тоже вроде ничего… Ну ладно, давай, до вечера.
– Ага, давай.

Поднимаясь, уже, кстати, ближе к вечеру, по лестнице на третий этаж, я задыхался, думая о том, что наверно все-таки мне лучше было воспользоваться лифтом. Тем не менее, понимание того, что причина моей одышки лежит вовсе не в физической слабости, хоть я еще и не восстановился полностью после предыдущего приступа – все-таки было что-то еще, что заставляло мое сердце биться учащенно и дыхание сбивалось. Я волновался. Я нервничал. Мне просто становилось плохо.
– Какого хрена, – раздраженно произнес я, подходя к железной двери нужной квартиры, негодуя на свое состояние. Я уже начинал запутываться в своей жизни, не понимая, почему в ней все происходит как-то совсем не так, как у обычных людей.
Еще одновременно какая-то волна страха и невыносимого беспокойства захлестнула меня.
“Щас наверно найду его в обществе девочек по вызову, – подумал я про себя и одновременно приготовился к тому, чтобы как-нибудь так себя показать поинтереснее, – Ну что, устроим групповуху. Влад ведь наверняка подумал и о своем старом друге”.
Я позвонил в звонок.
Влад открыл дверь, как-то так грустно произнеся:
– Здорово.
Я зашел, и тут же в прихожей, еще разуваясь, заглянул, насколько это было возможно, в комнаты и на кухню.
– Ты один.
– Да. Света только вечером придет.
Про Свету-то я знал. Честно говоря, я даже как-то разочаровался, обнаружив Влада в одиночестве в квартире. Хотя теперь можно было расслабиться и не посылать лишний раз своей и так разбалансированной нервной системе сигналов.
– …В определенной степени.
– Чего? – переспросил я.
Ответа не последовало.
Мы прошли в комнату и расселись по двум диванам.
Влад взял со шкафа пепельницу, в которой у него лежала не докуренная сигарета и продолжил эту сигарету докуривать. Он сидел в домашних спортивных штанах и старой растянутой футболке, как-то нервно обсасывая свою сигарету и его вид почему-то казался мне очень печальным.
– Чо, чувак, как жизнь? – спросил я, развалившись на кушетке.
– …Хм... Потихоньку… Как обычно все, – последовал ответ.
– В игрушки шпилишь?
– Не, я не играю щас, – покачал головой Влад.
Чувствовалось какое-то напряжение. И мне оно не нравилось.
– Рад тебя видеть кстати, – сказал Влад.
Я утвердительно покачал головой.
– Чо такой?… какой-то… – робко попытался спросить я.
– Какой?
– Ну… Не знаю… Какой-то не такой.
– Не, нормально все, – ответил Влад и наступила пауза. Мы посидели так немного молча. Я всмотрелся в Влада. Он действительно был какой-то немного грустный, грустнее чем обычно, и странный. Словно сидел и кричал: “Помоги мне, чувак”.
– Света чуть позже наверно придет, – сказал он.
– Да, я понял. Она звонила мне днем.
Влад затянулся, утвердительно кивнув головой, и выпустил дым.
– Сыграй чо-нибудь, – неожиданно произнес он.
– Сыграть?
– Ну да… Вон гитара.
Я посмотрел в сторону, в которую Влад кивнул головой и увидел в углу старую желтую гитару.
Я подошел к ней, взял ее, сел с ней обратно на кушетку и, сдунув пыль, посмотрел на металлические струны, натянутые на гриф. Я провел большим пальцем по струнам, окончательно убедившись в том, что гитара естественно расстроена, и принялся настраивать, крутя колки. Я помню – иногда вечерами мы с Владом сидели здесь в этой комнате и горланили под эту гитару различные песни российских рок-групп. Как правило, Влад при этом был крайне не трезв, а иногда еще Света заходила к нам в комнату, смотрела на нас обоих таким каким-то ничего не говорящим взглядом и тупо уходила, не разделяя нашего душевного состояния.
– Чо, слушай, как там в этой миссии – там на пляже на берегу когда появляешься, – начал я разговор об одной компьютерной игрушке, продолжая при этом крутить колки и настраивать гитару, – Чо там делать? Меня мочат. Там приплывает такая армада этих кораблей, целая флотилия, и пипец ведь.
– Там, короче, – начал Влад, выпуская дым, – Надо как можно больше подводных мин установить. И лазерные пушки поставить по всему периметру.
– Дак я так и сделал. Они все равно пробиваются.
– Ну, надо больше, короче, ставить, значит. Наставишь этих мин и одновременно развиваешь флот очень сильно… в темпе вальса… Я так делал.
– Понятно.
Я еще поднастроил гитару и чувствуя, что она уже в общем-то близка к некоторому благозвучному состоянию, с ехидной ухмылкой, подмигнув, произнес:
– Ну что? “Чуть курнул и сразу бледный вид”?
Влад улыбнулся, но по его виду почему-то чувствовалось, что его сейчас больше вставляет какая-то другая тема.
Я еще чуть подтянул струны и начал играть одну старую христианскую мелодию, перебирая пальцами струны. Я не знаю, почему я начал именно с нее. Влад встал с дивана и, подойдя к комнатному гарнитуру, поставил на верхнюю полку пепельницу. Затем он медленно подошел ко мне.
И в этот момент, доходя до моего сознания словно некой опережающей волной, как будто из будущего, как будто еще за ранее на доли секунды, будто бы предупреждая меня о чем-то, что должно произойти сейчас, но еще пока не произошло, но уже вот-вот надвигается, и давая мозгу возможность осознать это и сообщить об этом еще до того, как это случится, приведя в состояние повышенной концентрации внимания и полной боевой готовности – словно что-то ворвалось в эту реальность, мигом заполнив ее всю своей плотной рыхлой и беззвучной неосязаемой структурой, пришло – и реальность изменилась, как будто что-то ударило в нее и деформировало, исказив сущность.
Я посмотрел на ноги Влада. Это были ноги как будто какого-то животного, звериные, не человеческие ноги, покрытые какой-то серой взлохмаченной рваной шерстью. Волна неописуемого ужаса захлестнула меня, ворвавшись с треском вынесенных дверей своей бескомпромиссной властью в самые тайные уголки моего разума, заполонив собой все клетки мозга. Я почувствовал, как холод прошел по всему моему телу и объял меня с темени головы до подошвы ног… Страх! Страх! Страх!.. сковал все мои движения, заключив в свои крепкие объятья, и ни за что не собираясь выпускать из них, защелкнул на запястьях рук и голенях ног свои тяжелые металлические кандалы, неприятно соприкасаясь своей ледяной материей с моей кожей. Невозможно двигаться. Невозможно пошевелиться. В верху живота что-то провалилось и я начал задыхаться.
Я понял, что мои глаза не изменили мне. У меня не начались галлюцинации. Я видел перед собой ноги человека в спортивных штанах, но от всего тела Влада несло какой-то звериной сущностью, словно это был уже не человек, а какое-то животное. Ощущение, что перед тобой монстр, зверь, нечистый страшный зверь.
Преодолевая невероятный страх и боязнь поднять голову, под учащенное сердцебиение, отдающее ударами молота в затылок, я посмотрел на своего друга.
Точно – так и есть – глаза зверя. Блестя какой-то неестественной агрессией, злобой, они странно смотрели на меня, как будто проникая взглядом сквозь все мое тело, сканируя меня – они ненавидели меня и готовы были разорвать на куски.
Я выронил гитару из рук. Она с грохотом упала на пол, неприятно взорвавшись дребезжащими струнами, еще долго потом рассеивая в пространстве свой совершенно не мелодичный звук.
Я закашлял, потом едва сглотнул свою густую слюну с каким-то неприятным привкусом, и тяжело, но очень тихо выдавив из себя, произнес:
– Влад?...
Тело Влада словно притянуло к стене, рядом с которой стоял диван, на котором Влад только что сидел. Влад взобрался по этому дивану, задом, вскарабкавшись на него как на гору, перебирая своими конечностями словно какими-то ломанными шарнирными механизмами, продолжая при этом смотреть на меня, не отводя взгляда, и ни на секунду не повернувшись ко мне спиной. Теперь он словно прилип к стене, стоя на спинке этого дивана, не нарушая, впрочем, никаких законов физики.
– Я за него, – с ухмылкой прошипел Влад каким-то странным неестественным, каким-то чужим голосом.
Я почувствовал, что должен встать.
…Все было как-то не реально…
…Все это был словно какой-то сон…
…Я был в шоке…
Я уже понял, что произошло с Владом. Но я отказывался в это верить. Казалось, что все это было какой-то иллюзией. Что-то подобное я уже видел, и с чем-то похожим уже встречался. Но сейчас все было по-другому. Сейчас все было совсем не так. И, кроме того – блин! это же был Влад.
Преодолевая невыносимый ужас, сковавший холодом все мое тело, через слабость и с ощущением каких-то спазмов вверху живота, я поднялся на трясущиеся ноги. Я набрал воздуха в свою сократившуюся до каких-то ничтожных размеров грудную клетку и с властью приказным военным тоном произнес:
– Именем Иисуса Христа!...
В этот момент Влад, сидящий на спинке дивана зашипел словно змея и, прервав меня, отрицательно покачал мне указательным пальцем правой руки.
– Аааа! У тебя нет власти. Ты не сможешь сделать этого, – проговорило из его уст нечто чужое и страшное.
– Ты лжешь! – ответил я.
– Хочешь проверить? – снова прошипело нечто внутри Влада.
Я остановился.
Мне необходимо было рассчитать ситуацию.
…Нет, это все не реально…
…Все совсем не правильно…
…Такого не должно происходить…
Я взял себя в руки.
Проблема заключалась в том, что я был абсолютно один. К тому же я сам, лично, этого никогда не делал. Вполне возможно, что это нечто, захватившее сейчас моего друга, говорило правду.
Мне нужно было подумать, что предпринять дальше.
Я начал говорить на иных языках, и стал нервно доставать из кармана сотовый телефон. Нечто внутри Влада продолжала агрессивно шипеть. Найдя в списке контактов нужный номер, я набрал его, но дозвониться не смог. Вызов обрывался. Это с одной стороны хорошо. Было бы хуже, если бы абонент был недоступен. Продолжая машинально говорить на иных языках, я кинулся к стационарному телефону, стоящему на комнатном гарнитуре. Влад снова зашипел на меня со злобой, испепеляя меня блестящими глазами. Кажется тому нечто, которое находилось внутри его, не нравилось, когда я говорил на иных языках.
К моему сожалению, стационарный телефон так же не работал, просто отсутствовал гудок.
Влад злобно ухмыльнулся какой-то довольной улыбкой.
Кажется, мне будет не просто разрешить эту ситуацию.
В этот момент времени, направляемый чьими-то нежными тонкими пальцами массивный металлический ключ ровно встал в замочную скважину и, зафиксировавшись для того, чтобы еще раз убедиться в своем положении, провернул защелку два раза. Дверь в прихожей со скрипом отворилась и тихонько ударилась ручкой о стену.
– Ага. Костя уже здесь, – послышался голос в прихожей.
Я обернулся.
Это была Света. Это был ее голос.
Я повернул голову обратно и обнаружил Влада уже спокойно сидящим на диване в нормальном положении, с чуть сгорбившимися плечами и руками, скрещенными между ног. Он снова был похож сам на себя.
Я тут же кинулся к нему и, грохнувшись на пол, вцепился ему пальцами в колени.
– Влад! – шепотом произнес я, – Ты слышишь меня?
Он тяжело сглотнул и утвердительно покачал головой, глядя на меня своими измученными глазами, он произнес:
– Помоги мне…
– Конечно, – ответил я после некоторой паузы, не представляя на самом деле, как и что я буду делать.
Я не мог так просто взять и оставить Влада. Вообще-то для процедуры освобождения желательно было бы подыскать более удачное место и время. Одновременно с этим я понимал – вряд ли я сейчас был способен сделать это в одиночку. Мне нужна была помощь. Но оставлять Влада в таком состоянии было недопустимо. Он мог покончить жизнь самоубийством, он мог сделать что угодно, и не известно до чего бы он еще дошел и какой реально силой обладало то, что сейчас находилось в нем. Насколько Влад был подвластен этому и мог ли реально бороться – я не знал. Хотя одно уже было хорошо – я видел, что это не было тотальным подчинением воли. Влад мог сопротивляться. И все же время сейчас работало против меня.
Я встал и направился в коридор.
– Я немного пораньше освободилась, чем думала, – вошла уже в этот момент в комнату Света, – Привет, – улыбнулась она, столкнувшись со мной в дверном проеме .
– Привет, – ответил я.
Она посмотрела на Влада, сидящего на диване, буркнула:
– Ага, так и сидишь.
И пошла на кухню.
Я постоял немного. Подумал. Набрал воздуха в грудь и, передернув головой, пошел на кухню.
– Слушай, – обратился я к Свете, изменив выражение лица на менее боевое, – Я хочу, чтобы с Владом поговорил один человек.
– Так. Ну и? – улыбнулась мне Света, повернувшись в мою сторону, отрываясь от каких-то своих дел на кухне.
– Помнишь, ты говорила, что была бы не против, чтобы Влад съездил в церковь?
– Ну да. Конечно. Я “за” обеими руками.
– Дак вот этот человек – он как бы из этой темы.
– То есть из церкви? – переспросила Света.
– Ну да как бы, – ответил я и продолжил: – Он может сейчас приехать и поговорить с Владом. Дело в том, что он как раз занимается такими людьми, он занимается социальной работой – и он знает, как с такими людьми разговаривать, он их понимает, он знает как с ними общаться, знает, как их стимулировать, какие слова нужно сказать… как их побудить или заставить что-то делать… Он знает как их из депрессии выводить, – предупреждая вопросы, Светы я продолжил, сразу же заметив: – Дело в том, что он очень занят, и потом скорее всего он не сможет с ним поговорить, он не сможет приехать. Я просто знаю этого человека, я могу его вызвонить. Еще проблема в том, что он уезжает скоро и… в общем даже если Влада и удастся вытащить в… церковь… лучше было бы ему поговорить с этим человеком сейчас, потом его может не быть на месте. Он уезжает в другой город… а потом у него еще отпуск может быть. Так что… когда это еще получится, не известно.
– Нуууу… – немного застопорилась Света, – Даже… Я просто не рассчитывала как-то гостей встречать, – неуверенно произнесла она.
– А чо там кого встречать-то? Это же не гости, – тут же возразил я.
– Ну… я ничего не приготовила. У меня квартира не убрана.
– Света, они же не жрать сюда едут, – убедительно сказал я, – И поверь мне, им нет никакого дела до твоей квартиры. Они сюда едут не для этого. Это их работа. Просто если сейчас не получится – потом вообще может не получиться.
“Почему я говорю о них, во множественном числе? – подумал я про себя, – Я собираюсь звать одно его, этого человека. Почему «они»?”
– Света, он реально может помочь, – добавил я в конце.
– Ну… хорошо, – согласилась Света.
– Отлично, – сказал я, – Только мне телефон нужен. Мой чо-то глючит.
– Ну возьми мой, – предложила Света и начала доставать свой телефон, – Ага, – поняла она тут же, – Мой разрядился… Странно. Я его вроде недавно заряжала.
Несколькисекундная пауза.
– Позвони с домашнего.
– Я пытался. Там чо-то гудка нет, – ответил я.
– Правда? Хм. С чего вдруг?... – произнесла Света и пошла в комнату, где сидел Влад и где стоял телефон.
Когда мы пришли в комнату, Влад сидел на диване, съежившись, и курил, поставив рядом с собой пепельницу.
Света сняла трубку и, убедившись в том, что действительно нет гудка, произнесла:
– Странно.
Потом она посмотрела весь провод, тянувшийся по комнате и проследив за ним, затем залезла куда-то за шкаф, за которым видимо находилась телефонная розетка.
Я даже участвовать во всем этом не стал.
– Не знаю, что такое, – растерянно произнесла она.
– Может от соседей позвонить? Я заплачу за звонок, – сразу же предложил я.
– Да ладно, что ты. Я сама как-нибудь с ними потом рассчитаюсь. Пошли.
Мы вышли на лестничную площадку и Света позвонила в соседнюю дверь. Мы немного постояли, подождали, и, осознав, что там дома никого нет, Света сразу же пошла на четвертый этаж.
– А с этими чо? – спросил я, указывая на третью дверь на лестничной площадке.
– А с этими мы не разговариваем, – ответила Света.
Мы поднялись на четвертый этаж. Дверь, в которую позвонила Света, открыл какой-то мужик в майке, натянутой на его большое брюхо. Он пустил нас в дом, спросив по какому телефону нам лучше будет звонить, и, выяснив, что его стационарный телефон тоже не работает, дал свой мобильник.
Я сказал, что мне необходимо поговорить без свидетелей и тихо ушел с телефоном на другой этаж, пока Света с этим мужиком разговаривали, обсуждая свои последние новости в своих жизнях.
“А что если этот человек откажется ехать? – думал я про себя, – Ладно, отмажусь. Скажу, что он не смог, у него срочно появились дела”.
– Послушайте, этот человек одержим. Это мой друг. Я не могу оставлять его в таком состоянии. С ним может произойти что угодно. Он может из окна выкинутся, – говорил я по телефону.
– Но ты же должен понимать, что у меня тоже есть какие-то дела. Мне сложно вот так просто взять и приехать. Надо как-то заранее предупреждать. Я не планировал сегодня. Я не готов был к такому, – слышал я ответ.
– Я понимаю, конечно. Я очень извиняюсь еще раз, что я вот так вот… спонтанно все получается. Конечно, я знаю, что вы не можете так взять все бросить и приехать, сорвавшись с места. Я очень ценю ваше время. Я знаю, что вы занятой человек. Но у меня выхода другого нет. Я не знаю, что мне еще делать. И не знаю к кому еще обратиться, – настаивал я.
– У меня сегодня были совсем другие планы. Да и просто так бросать все… Уууххх… Я не знаю даже… для меня это как снег на голову… Мне придется как-то время перераспределять. Кое-какие дела придется задвинуть… Все так сложно…
– Я еще раз извиняюсь, что так вот без предупреждения врываюсь в ваш трудовой график, но я, правда, больше не знаю, что мне еще делать. И я не знаю, кто мне еще сможет помочь. Вы единственный, кто может помочь мне. Вы моя последняя надежда. Я не могу его так оставить. Один я это сделать тоже не могу. Это, правда, важно...
– Ну хорошо, хорошо… Он действительно одержим?
– Вы можете убедиться в этом сами. Я не стал бы беспокоить вас из-за какой-то ерунды.
– Ладно… Хорошо. Я приеду.
– Спасибо огромное.
– Пока еще не за что. Говори адрес… И я смогу приехать не раньше, чем через час.
– Конечно. Мы подождем.

Автор -
Дата добавления - в
perfilievДата: Вторник, 24.01.2012, 15:23 | Сообщение # 135
Поселенец
Группа: Островитянин
Сообщений: 135
Награды: 0
Репутация: 3
Статус: Offline
Этот человек, которого я все-таки вызвонил, и который согласился помочь мне, был молодой мужчина около тридцати пяти лет. Он работал в церкви, занимаясь действительно социальной работой с людьми и оказывая им различную психологическую помощь. Он не был каким-то там крутым экзорцистом и сам знал о том, с чем я сейчас столкнулся, не намного больше меня самого. И, тем не менее, у него в этом плане было несколько больше опыта. И он действительно был единственный, кто мог помочь мне, и кто пришел мне в голову после судорожных попыток сообразить, к кому еще я могу обратиться. У нас были с ним не плохие отношения, хотя мы их и не поддерживали, и встречались только в крайних случаях, но он хорошо воспринимал меня, за исключением многих других людей, с которыми я когда-то пересекался в своей церкви.
Он приехал чуть больше чем через час. Все это время мы сидели втроем с Владом и Светой в комнате. Влад постоянно курил и в общем был не слишком многословен. Со Светой разговор тоже как-то не клеился, поэтому она предложила посмотреть какой-то мультик, на что я естественно сразу же согласился.
Когда приехал этот человек, он приехал не один, а привез с собой еще какого-то молодого парня. Видимо, он возлагал на него большие надежды, и решил провести через такое, своего рода, боевое крещение.
– Ты точно уверен, что с ним что-то не в порядке? – корректно спрашивал меня этот человек на кухне, подальше от чужих ушей, но все же стараясь не называть вещи своими именами, чтобы кто-нибудь (например, Света) случайно не услышал не нужного.
– С нами со всеми в той или иной степени что-то не в порядке, но все же с ним – особенно, – ответил я, – У него действительно проблемы. Я его знаю. Он при мне чуть на стенку не залез.
– Чуть не залез или все-таки залез? – дотошно выяснял этот мужчина.
– Чуть не залез, – пояснил я, вздохнув, – У него не было каких-то сверхъестественных проявлений. Но ему явно нужна помощь.
– Если не было сверхъестественных проявлений, то тебе могло просто показаться. Были какие-нибудь нарушения законов физики? Что-нибудь неестественное?
– Нет.
– Тогда…
– Вот давайте проверим это. И вы сами убедитесь. Если мне просто показалось, значит – просто показалось. Вы все равно уже приехали.
– Хорошо, – покачал головой этот человек, не желая дальше разводить этот спор. И затем: – Поиграешь нам на гитаре, – неожиданно произнес он.
– На гитаре? – переспросил я удивленно.
– Ну да.
– Поиграть?
– Ну конечно.
– Зачем?
– Как зачем?
Наступила пауза.
– Ты ведь помнишь – вы так и делали. Играли на сцене.
Я задумался.
– Там было другое.
– А в чем разница?
– Ну… там был концерт… на сцене… много музыкантов…
– И в чем разница?
– Ну ладно, ладно, – согласился я. В общем-то, я был не против, просто его предложение мне показалось странным.
– Тем более, ты говоришь, что проявляться все это начало, когда ты начал играть.
Я утвердительно кивнул головой, давая понять, что согласен это сделать и все равно не собираюсь возражать.
– Еще один момент, – произнес я, – Наверно я попрошу Свету оставить нас одних. Я думаю, она согласится.
– Да, наверное, так будет лучше, – поддержал меня этот мужчина.
– Скажу ей что-нибудь. Как-нибудь… залечу в общем. Что-нибудь придумаю. Ей, наверное, не стоит на это смотреть.
– Да, скорее всего.
– Ну, все тогда.
Я вдохнул поглубже и вышел из кухни, направляясь в комнату к Свете, которая сидела с тем молодым парнем, которого привез этот мой человек, не сказать, чтобы они там сильно о чем-то беседовали, но он пытался разговаривать с ней на всякие отвлеченные легкие темы, заполняя паузы молчания.
– Света, – я вывел ее в коридор из комнаты, – Может… оставишь нас одних. Ты же знаешь – Влад при тебе будет выделываться. Он ведь такой. Он будет на тебя смотреть. А мы хотим с ним так… по душам поговорить, – постарался я сказать это как можно менее серьезно, и как можно непринужденнее.
– Ну… да вообще… Он такой. Он действительно будет выделываться при мне, – согласилась Света после первых нескольких секунд недоверчивого нахмуривания бровями.
Так или иначе, но Света ушла.
Мы зашли в комнату к Владу. Я взял гитару в руки и сел на кресло рядом с комнатным гарнитуром. Евгений – так звали моего человека, которого я пригласил с другим молодым парнем сели на кушетку, напротив меня. Влад спокойно сидел на том же диване, на котором еще пару часов назад изгалялся как какой-то киношный вампир, и мне казалось невероятным, что все это на самом деле происходило.
– Здравствуй, Влад, – произнес Евгений, добродушно, но сдержанно улыбаясь, – Ты знаешь, что с тобой?
– Да. Костя мне… примерно объяснил, – немного запинаясь, ответил Влад.
– Ты понимаешь, что тебе нужна помощь?
– Да.
– Ты понимаешь, что в тебе находится определенное зло, которое может так или иначе контролировать твои действия и заставлять тебя что-то делать?
– Да, – ответил Влад после небольшой заминки.
– Ты веришь в Бога?
– Кажется, теперь да… наверное, – грустно усмехнувшись, неловко ответил Влад, немного волнуясь, и посмотрел на меня.
– Хорошо. Мы будем делать это во имя Его.
Влад кивнул головой.
– Ты хочешь, чтобы мы помогли тебе? – наконец спросил Евгений.
– Да, – ответил Влад, – Все что угодно, только уберите это из меня.
Евгений посмотрел на меня и утвердительно кивнул головой, дав знак начать играть.
Сильно волнуясь, я поставил аккорд на первой позиции и, прикоснувшись пальцами правой руки к струнам, начал медленно перебирать их, извлекая мелодию. Я проиграл какое-то время, наблюдая за тем, как Влад в пока еще нормальном состоянии, сидел на диване, оглядываясь то на меня, то на Евгения с тем другим молодым человеком. Потом Евгений спросил:
– Во имя Иисуса Христа ты готов признать Триединого Господа своим Богом?
В этот момент Влад соскочил с дивана и, яростно зашипев, со злобой проговорил:
– Вам не одолеть меня!
Его лицо в миг изменилось, оно стало красным и запылало злобой. Изменилась комплекция тела и движения стали какими-то неестественными, хотя и ничего какого-то особенного в них не было. Просто что-то странное прослеживалось в его фигуре и жестах, что-то чужое.
Евгений с тем молодым парнем так же встали и, выставив вперед руки, направив их ладонями к Владу, начали молиться на иных языках. Парень как-то странно оглянулся на Евгения и в его глазах промелькнул страх и некоторое непонимание того, что ему делать. Видно было, что Евгений так же боялся, но в его выражении лица было больше решительности. Они молились на иных языках, в то время как Влад злобно шипел на них и делал резкие выпады головой в их сторону, а я сидел и играл на гитаре, стараясь уже делать это громче и постепенно переходя на ритм.
Наконец, Евгений властно и твердо произнес:
– Во имя Иисуса Христа, демон, мы приказываем тебе – пошел вон из этого человека!
Через пару секунд он снова так же властно повторил:
– Во имя Иисуса Христа мы приказываем тебе убираться прочь!
Влад зашипел еще сильнее и стал проявлять больше агрессии. Теперь он начал махать руками перед собой с растопыренными напряженными пальцами так как будто бы у него на них были острые когти, он не хотел подпускать к себе кого-либо и вел себя как животное, сражающееся за свою добычу. Его глаза неестественно блестели какой-то звериной злобой и яростью и все тело брызгало какой-то животной энергией. Его вены на шее выступили так, как будто готовые вот-вот разорваться. Я вновь ощутил невероятный ужас и нечто крайне неприятное, и чувствовал, что страх, пришедший ко мне сейчас, исходит не изнутри, как естественная физиологическая реакция, а наваливается на меня от куда-то снаружи, из внешнего мира.
– Мы приказываем тебе – пошел вон! – продолжал грозно кричать Евгений.
– …Ты не имеешь на него власти!
– …Он будет освобожден!
– …Убирайся из него во имя Иисуса Христа!
– …Ты обязан подчиниться этому имени!
Я уже перешел на серьезный ритм, долбя по струнам. Парень, который приехал с Евгением, в основном молился на иных языках, перебарывая в себе страх и нерешительность, а сам Евгений провозглашал на родном языке и приказывал бесам уходить. Я подумал, что было бы очень хорошо, если бы соседей вокруг в соседних квартирах сейчас не было бы дома, потому что в комнате стояла такая какофония звуков, перемешиваясь с шипением и какими-то неестественными криками самого Влада, что мне реально становилось страшно, как бы кто не вызвал милицию. Хотя вроде Света говорила, что у них в доме хорошая звукоизоляция. В свою очередь я сдерживал себя от того, чтобы играть громче и старался снижать уровень звука, понимая, что чем громче буду играть я – тем громче будут молиться Евгений со своим помощником. А я все-таки не хотел устраивать здесь театральное представление для жильцов дома.
Влад тем временем продолжал яростно размахивать руками, пытаясь зацепить кого-нибудь ногтями, неожиданно выросшими у него на пальцах. Он не хотел подпускать к себе Евгения, который уже порывался подойти к нему ближе. Влад становился похож на какого-то оборотня, по своим повадкам и движениям, хотя его тело оставалось человеческим и не претерпело каких-либо изменений. Разве что ногти действительно стали длиннее.
Евгений продолжал свои старания, чтобы приблизиться к Владу и рывками пытался подойти к нему, не зная, с какой стороны лучше прорвать оборону, но Влад, словно загнанный в угол зверь продолжал отмахиваться своими когтями и яростно шипеть. Молодой парень стоял немного в стороне, только лишь выставив вперед ладони, и молился на иных языках.
Я подумал, что все это может затянуться, и меня не радовала такая перспектива.
Наконец после нескольких неудачных попыток, Евгений, резко кинувшись к Владу, минуя его очередной замах его мощной руки, все же сблизился с ним и руками захватил его голову, продолжая молиться и приказывая бесам убираться прочь. Началась борьба между Владом и Евгением. Было видно сильное напряжение и, кажется, Евгений не мог справиться с ним один. Влад превозмогал его.
– Я приказываю тебе убираться прочь из этого человека! – кричал Евгений, с силой обхватывая своими ладонями голову Влада, но результата не было. Тот шипел, хрипел и продолжал ругаться, яростно сверкая глазами.
– Иннокентииий!!! – наконец закричал Александр, и молодой парень, до этого растерянно стоявший в стороне и молящийся на иных языках, кинулся на помощь своему старейшине.
Вместе они схватили Влада и, удерживая его, Евгений начал властно спрашивать, едва не переходя на крик:
– Как твое имя?! Каак твоееее имя?!
– Отчаяние! – неожиданно прохрипел Влад, брызгая изо рта редкой слюной.
– Убирайся прочь!... Как ТВОЕ имя?!
– Безнадежность! – снова прохрипел Влад.
– Убирайся прочь, безнадежность!... Как ТВОЕ имя?!
– Блуд!
– Убирайся вон, дух блуда!... Дальше! Имя!
– Депрессия!
– Убирайся вон, депрессия! Ты не имеешь на него власти!... Имя!
– Самоубийство!
– Убирайся из этого человека, самоубийство!
В этот момент Влад яростно крутанул головой, его раскрасневшееся и опухшее мокрое лицо выскользнуло из ладоней Евгения, затем он отдернул свою левую руку, освободив ее от захвата Иннокентия, и с силой толкнул его в сторону на угол комнатного гарнитура. Иннокентий отлетел, ударившись спиной об угол, и упал на колени.
Теперь Влад остался один на один с Евгением и, схватив его за шею, начал медленно прижимать его к полу. Евгений продолжал молиться, сопротивляясь и приказывая бесам убираться, но его колени подгибались и он опускался вниз.
Наконец Иннокентий, оправившись, после удара, медленно повел головой в сторону Влада, выпрямив ударенную спину и, встав на ноги, с некоторой яростью на лице бросился на помощь Евгению.
Вместе они все же смогли одолеть его и, медленно с большим напряжением пригнув к полу, опустили его на колени.
– Дух самоубийства, убирайся прочь! – грозно произнес Евгений твердым голосом.
Влад неожиданно перестал шипеть и начал сильно кашлять. Он кашлял некоторое время, стоя на коленях на полу и загибаясь, словно корчась от судорог, пока Евгений и Иннокентий так же стоя на коленях, но стараясь быть немного выше, возлагая свои руки ему на голову и на спину, продолжали молиться.
В конце концов, Влад прокашлялся и его вырвало на пол прямо на хороший недавно купленный ковер, который так любила Света. Рвотная масса брызнула в своем широком радиусе и, попав так же и на пиджак Евгения, начала стекать по нему, явно не претендуя на свою привлекательность.
– Влад! Ты слышишь меня? – произнес Евгений сквозь молитву Иннокентия на иных языках и мою игру на гитаре, – Скажи “Иисус Христос мой Бог”. Назови Его своим Богом.
Влад что-то там прокряхтел, из чего вроде как прослушивалось нечто похожее.
– Повтори это, – мягко попросил Евгений.
Влад повторил, и, кажется, в этот раз у него получилось немного лучше. Он продолжал кашлять и хрипел.
– Начинай молиться, – произнес Евгений. Затем он кивнул своему помощнику и сказал: – Вытри здесь.
Тот сначала не понял, но потом быстро поднялся и пошел в ванную за тряпкой и ведром воды.
Евгений продолжал молиться вместе с Владом.
Я продолжал играть, постепенно затихая и снижая темп, понимая, что кульминация, скорее всего, уже прошла. И вдруг что-то с силой ударило в меня и дезориентировало в пространстве. Я соскочил с кресла, чуть было не потерявшись, и отставив гитару в сторону, заходил по комнате, стараясь придти в себя.
Евгений продолжал молиться, когда почувствовал, что что-то произошло, заметив прекратившуюся игру. Он обернулся на меня и с волнением в голосе спросил:
– Костя! Все в порядке?
Я продолжал ходить по комнате, закрыв ладонями лицо.
– Костя!!! – повторил он нервно.
– Да, – растерянно ответил я, убрав от лица руки, – Все нормально…
Евгений внимательно посмотрел на меня, и, увидев, что я возвращаюсь на свое место и сажусь обратно в кресло, беря в руки гитару, обратился своим вниманием обратно к Владу, с недоверием оглядываясь на меня время от времени.
Я посидел некоторое время, и, снова поставив пальцы на струны, начал тихонько перебирать их, извлекая мелодию.
Евгений с Владом молились еще некоторое время. И я впервые в жизни видел, как молится Влад.
Пришел Иннокентий с ведром воды и тряпкой, и вытер все, что было на ковре. Евгений снял свой пиджак, обтер его и, свернув узлом, положил в сторону.
Постепенно затихая, я со временем перестал играть вовсе, и вскоре наступила тишина, в продолжение которой я слушал, как плачет Влад.
Потом мы все встали, посадив Влада на диван, и начали приводить его в порядок.
Теперь, вроде, все было закончено.
Правда, мы начали думать о том, что сказать Свете о мокром пятне, оставшемся на ковре после нас. Мы остановились на версии о том, что это так чашка чая упала, упала и как давай валяться по всему ковру, расплескивая изнутри себя чай. Чтоб было более правдоподобно, Евгений пришел и специально уронил на это место чашку с небольшим количеством чая.
Теперь вроде действительно было все.
Как оказалось, все это действо с изгнанием бесов и мытьем ковра прошло у нас за сорок минут.
Вскоре позвонила Света, спросив, может ли она вернуться.
– Да, конечно, Светочка, возвращайся, – ответил я ей.
Она вернулась.
Мы потом еще немного поговорили с ней на кухне, пока Евгений с Иннокентием собирались в коридоре.
Влад, ослабший и изможденный, чтобы не вызывать к себе подозрений, сразу ушел к себе в комнату и лег на кровать, притворившись, что заснул.
С ним вроде все было в порядке.
А вот Света, кажется, имела такой вид, как будто не догоняла, что здесь произошло, и в ее взгляде чувствовалось подозрение на то, что она явно что-то пропустила. Но она ничего не сказала.

Вечер. Я находился уже у себя дома. Я лежал на диване, уставший и вымотанный, с головной болью на какой-то неправильной неудобной подушке, и тупо смотрел телевизор. Я был несколько в шоке от того, как у меня сегодня прошел день, и мои противоречивые эмоции, нейтрализуя друг друга, приводили в результате мой мозг в состояние абсолютной неспособности что-либо адекватно воспринимать.
По телевизору шла какая-то реклама каких-то духов. “Мы все одержимы. Быть святым – это скучно”, – провозглашалось в рекламном слогане. И красная невероятно сексуальная фигура девушки на высоких каблуках с миленькими остренькими рожками на голове и хвостом, взятым в руку словно хлыст. Мне забавно было смотреть эту рекламу, особенно после того как я участвовал сегодня в изгнании бесов из своего старого друга. Хотя фигуру девушки нарисовали грамотно – действительно очень сексуально.
“– Я б вдул!”
“– И она бы тебя потом отжарила…”
Мысленно промелькнул в голове диалог.
Единственный вывод, к которому я приходил в своей жизни – люди навсегда останутся дебилами.
Как-то я читал в одной книжке по практике экзорцизма: бесы могут входить в человека тогда, когда он слаб – при каких-либо тяжелых обстоятельствах, при авариях и катастрофах, во время насилия, в состоянии психоза, невроза или при продолжительном, тянущемся долгое время, психологическом напряжении, во время переживания какой-либо трагедии, или в сопровождении тяжелой болезни. Да, эта вселенная просто хлещет примерами справедливости. В этом мире все настолько гармонично и сбалансировано, что я даже начинаю задумываться – а может и не стоит уничтожать его атомной бомбой? Мир прекрасен… А если честно, я мечтал о ядерной зиме, и о том, когда уже, наконец, наступит этот праздничный день – день Конца Света. Еще, в продолжение темы практического экзорцизма: есть огромная разница между одержимостью – тотальным контролем, и просто контролем – влиянием демонов на какую-либо сферу в человеческой жизни. То есть человек может иметь какой-либо демонический контроль в той или иной степени или демоническое воздействие на свою жизнь, но это еще не значит, что он одержим, при этом он может быть глубоко религиозен и иметь спасение. По статистике 70-80 % всех ВЕРУЮЩИХ людей (то есть христиан) имеют то или иное влияние демонов на свою жизнь и нуждаются в освобождении. При этом они не одержимы. На земле нет черного и белого – это все равно, что идеальный газ, или абсолютный ноль температуры, или отсутствие сил трения при движении. На земле есть только серое и его степень насыщения. В общем я с нетерпением ожидал праздничного дня – дня Конца Света… Пока он не наступит, война никогда не закончится…
 
СообщениеЭтот человек, которого я все-таки вызвонил, и который согласился помочь мне, был молодой мужчина около тридцати пяти лет. Он работал в церкви, занимаясь действительно социальной работой с людьми и оказывая им различную психологическую помощь. Он не был каким-то там крутым экзорцистом и сам знал о том, с чем я сейчас столкнулся, не намного больше меня самого. И, тем не менее, у него в этом плане было несколько больше опыта. И он действительно был единственный, кто мог помочь мне, и кто пришел мне в голову после судорожных попыток сообразить, к кому еще я могу обратиться. У нас были с ним не плохие отношения, хотя мы их и не поддерживали, и встречались только в крайних случаях, но он хорошо воспринимал меня, за исключением многих других людей, с которыми я когда-то пересекался в своей церкви.
Он приехал чуть больше чем через час. Все это время мы сидели втроем с Владом и Светой в комнате. Влад постоянно курил и в общем был не слишком многословен. Со Светой разговор тоже как-то не клеился, поэтому она предложила посмотреть какой-то мультик, на что я естественно сразу же согласился.
Когда приехал этот человек, он приехал не один, а привез с собой еще какого-то молодого парня. Видимо, он возлагал на него большие надежды, и решил провести через такое, своего рода, боевое крещение.
– Ты точно уверен, что с ним что-то не в порядке? – корректно спрашивал меня этот человек на кухне, подальше от чужих ушей, но все же стараясь не называть вещи своими именами, чтобы кто-нибудь (например, Света) случайно не услышал не нужного.
– С нами со всеми в той или иной степени что-то не в порядке, но все же с ним – особенно, – ответил я, – У него действительно проблемы. Я его знаю. Он при мне чуть на стенку не залез.
– Чуть не залез или все-таки залез? – дотошно выяснял этот мужчина.
– Чуть не залез, – пояснил я, вздохнув, – У него не было каких-то сверхъестественных проявлений. Но ему явно нужна помощь.
– Если не было сверхъестественных проявлений, то тебе могло просто показаться. Были какие-нибудь нарушения законов физики? Что-нибудь неестественное?
– Нет.
– Тогда…
– Вот давайте проверим это. И вы сами убедитесь. Если мне просто показалось, значит – просто показалось. Вы все равно уже приехали.
– Хорошо, – покачал головой этот человек, не желая дальше разводить этот спор. И затем: – Поиграешь нам на гитаре, – неожиданно произнес он.
– На гитаре? – переспросил я удивленно.
– Ну да.
– Поиграть?
– Ну конечно.
– Зачем?
– Как зачем?
Наступила пауза.
– Ты ведь помнишь – вы так и делали. Играли на сцене.
Я задумался.
– Там было другое.
– А в чем разница?
– Ну… там был концерт… на сцене… много музыкантов…
– И в чем разница?
– Ну ладно, ладно, – согласился я. В общем-то, я был не против, просто его предложение мне показалось странным.
– Тем более, ты говоришь, что проявляться все это начало, когда ты начал играть.
Я утвердительно кивнул головой, давая понять, что согласен это сделать и все равно не собираюсь возражать.
– Еще один момент, – произнес я, – Наверно я попрошу Свету оставить нас одних. Я думаю, она согласится.
– Да, наверное, так будет лучше, – поддержал меня этот мужчина.
– Скажу ей что-нибудь. Как-нибудь… залечу в общем. Что-нибудь придумаю. Ей, наверное, не стоит на это смотреть.
– Да, скорее всего.
– Ну, все тогда.
Я вдохнул поглубже и вышел из кухни, направляясь в комнату к Свете, которая сидела с тем молодым парнем, которого привез этот мой человек, не сказать, чтобы они там сильно о чем-то беседовали, но он пытался разговаривать с ней на всякие отвлеченные легкие темы, заполняя паузы молчания.
– Света, – я вывел ее в коридор из комнаты, – Может… оставишь нас одних. Ты же знаешь – Влад при тебе будет выделываться. Он ведь такой. Он будет на тебя смотреть. А мы хотим с ним так… по душам поговорить, – постарался я сказать это как можно менее серьезно, и как можно непринужденнее.
– Ну… да вообще… Он такой. Он действительно будет выделываться при мне, – согласилась Света после первых нескольких секунд недоверчивого нахмуривания бровями.
Так или иначе, но Света ушла.
Мы зашли в комнату к Владу. Я взял гитару в руки и сел на кресло рядом с комнатным гарнитуром. Евгений – так звали моего человека, которого я пригласил с другим молодым парнем сели на кушетку, напротив меня. Влад спокойно сидел на том же диване, на котором еще пару часов назад изгалялся как какой-то киношный вампир, и мне казалось невероятным, что все это на самом деле происходило.
– Здравствуй, Влад, – произнес Евгений, добродушно, но сдержанно улыбаясь, – Ты знаешь, что с тобой?
– Да. Костя мне… примерно объяснил, – немного запинаясь, ответил Влад.
– Ты понимаешь, что тебе нужна помощь?
– Да.
– Ты понимаешь, что в тебе находится определенное зло, которое может так или иначе контролировать твои действия и заставлять тебя что-то делать?
– Да, – ответил Влад после небольшой заминки.
– Ты веришь в Бога?
– Кажется, теперь да… наверное, – грустно усмехнувшись, неловко ответил Влад, немного волнуясь, и посмотрел на меня.
– Хорошо. Мы будем делать это во имя Его.
Влад кивнул головой.
– Ты хочешь, чтобы мы помогли тебе? – наконец спросил Евгений.
– Да, – ответил Влад, – Все что угодно, только уберите это из меня.
Евгений посмотрел на меня и утвердительно кивнул головой, дав знак начать играть.
Сильно волнуясь, я поставил аккорд на первой позиции и, прикоснувшись пальцами правой руки к струнам, начал медленно перебирать их, извлекая мелодию. Я проиграл какое-то время, наблюдая за тем, как Влад в пока еще нормальном состоянии, сидел на диване, оглядываясь то на меня, то на Евгения с тем другим молодым человеком. Потом Евгений спросил:
– Во имя Иисуса Христа ты готов признать Триединого Господа своим Богом?
В этот момент Влад соскочил с дивана и, яростно зашипев, со злобой проговорил:
– Вам не одолеть меня!
Его лицо в миг изменилось, оно стало красным и запылало злобой. Изменилась комплекция тела и движения стали какими-то неестественными, хотя и ничего какого-то особенного в них не было. Просто что-то странное прослеживалось в его фигуре и жестах, что-то чужое.
Евгений с тем молодым парнем так же встали и, выставив вперед руки, направив их ладонями к Владу, начали молиться на иных языках. Парень как-то странно оглянулся на Евгения и в его глазах промелькнул страх и некоторое непонимание того, что ему делать. Видно было, что Евгений так же боялся, но в его выражении лица было больше решительности. Они молились на иных языках, в то время как Влад злобно шипел на них и делал резкие выпады головой в их сторону, а я сидел и играл на гитаре, стараясь уже делать это громче и постепенно переходя на ритм.
Наконец, Евгений властно и твердо произнес:
– Во имя Иисуса Христа, демон, мы приказываем тебе – пошел вон из этого человека!
Через пару секунд он снова так же властно повторил:
– Во имя Иисуса Христа мы приказываем тебе убираться прочь!
Влад зашипел еще сильнее и стал проявлять больше агрессии. Теперь он начал махать руками перед собой с растопыренными напряженными пальцами так как будто бы у него на них были острые когти, он не хотел подпускать к себе кого-либо и вел себя как животное, сражающееся за свою добычу. Его глаза неестественно блестели какой-то звериной злобой и яростью и все тело брызгало какой-то животной энергией. Его вены на шее выступили так, как будто готовые вот-вот разорваться. Я вновь ощутил невероятный ужас и нечто крайне неприятное, и чувствовал, что страх, пришедший ко мне сейчас, исходит не изнутри, как естественная физиологическая реакция, а наваливается на меня от куда-то снаружи, из внешнего мира.
– Мы приказываем тебе – пошел вон! – продолжал грозно кричать Евгений.
– …Ты не имеешь на него власти!
– …Он будет освобожден!
– …Убирайся из него во имя Иисуса Христа!
– …Ты обязан подчиниться этому имени!
Я уже перешел на серьезный ритм, долбя по струнам. Парень, который приехал с Евгением, в основном молился на иных языках, перебарывая в себе страх и нерешительность, а сам Евгений провозглашал на родном языке и приказывал бесам уходить. Я подумал, что было бы очень хорошо, если бы соседей вокруг в соседних квартирах сейчас не было бы дома, потому что в комнате стояла такая какофония звуков, перемешиваясь с шипением и какими-то неестественными криками самого Влада, что мне реально становилось страшно, как бы кто не вызвал милицию. Хотя вроде Света говорила, что у них в доме хорошая звукоизоляция. В свою очередь я сдерживал себя от того, чтобы играть громче и старался снижать уровень звука, понимая, что чем громче буду играть я – тем громче будут молиться Евгений со своим помощником. А я все-таки не хотел устраивать здесь театральное представление для жильцов дома.
Влад тем временем продолжал яростно размахивать руками, пытаясь зацепить кого-нибудь ногтями, неожиданно выросшими у него на пальцах. Он не хотел подпускать к себе Евгения, который уже порывался подойти к нему ближе. Влад становился похож на какого-то оборотня, по своим повадкам и движениям, хотя его тело оставалось человеческим и не претерпело каких-либо изменений. Разве что ногти действительно стали длиннее.
Евгений продолжал свои старания, чтобы приблизиться к Владу и рывками пытался подойти к нему, не зная, с какой стороны лучше прорвать оборону, но Влад, словно загнанный в угол зверь продолжал отмахиваться своими когтями и яростно шипеть. Молодой парень стоял немного в стороне, только лишь выставив вперед ладони, и молился на иных языках.
Я подумал, что все это может затянуться, и меня не радовала такая перспектива.
Наконец после нескольких неудачных попыток, Евгений, резко кинувшись к Владу, минуя его очередной замах его мощной руки, все же сблизился с ним и руками захватил его голову, продолжая молиться и приказывая бесам убираться прочь. Началась борьба между Владом и Евгением. Было видно сильное напряжение и, кажется, Евгений не мог справиться с ним один. Влад превозмогал его.
– Я приказываю тебе убираться прочь из этого человека! – кричал Евгений, с силой обхватывая своими ладонями голову Влада, но результата не было. Тот шипел, хрипел и продолжал ругаться, яростно сверкая глазами.
– Иннокентииий!!! – наконец закричал Александр, и молодой парень, до этого растерянно стоявший в стороне и молящийся на иных языках, кинулся на помощь своему старейшине.
Вместе они схватили Влада и, удерживая его, Евгений начал властно спрашивать, едва не переходя на крик:
– Как твое имя?! Каак твоееее имя?!
– Отчаяние! – неожиданно прохрипел Влад, брызгая изо рта редкой слюной.
– Убирайся прочь!... Как ТВОЕ имя?!
– Безнадежность! – снова прохрипел Влад.
– Убирайся прочь, безнадежность!... Как ТВОЕ имя?!
– Блуд!
– Убирайся вон, дух блуда!... Дальше! Имя!
– Депрессия!
– Убирайся вон, депрессия! Ты не имеешь на него власти!... Имя!
– Самоубийство!
– Убирайся из этого человека, самоубийство!
В этот момент Влад яростно крутанул головой, его раскрасневшееся и опухшее мокрое лицо выскользнуло из ладоней Евгения, затем он отдернул свою левую руку, освободив ее от захвата Иннокентия, и с силой толкнул его в сторону на угол комнатного гарнитура. Иннокентий отлетел, ударившись спиной об угол, и упал на колени.
Теперь Влад остался один на один с Евгением и, схватив его за шею, начал медленно прижимать его к полу. Евгений продолжал молиться, сопротивляясь и приказывая бесам убираться, но его колени подгибались и он опускался вниз.
Наконец Иннокентий, оправившись, после удара, медленно повел головой в сторону Влада, выпрямив ударенную спину и, встав на ноги, с некоторой яростью на лице бросился на помощь Евгению.
Вместе они все же смогли одолеть его и, медленно с большим напряжением пригнув к полу, опустили его на колени.
– Дух самоубийства, убирайся прочь! – грозно произнес Евгений твердым голосом.
Влад неожиданно перестал шипеть и начал сильно кашлять. Он кашлял некоторое время, стоя на коленях на полу и загибаясь, словно корчась от судорог, пока Евгений и Иннокентий так же стоя на коленях, но стараясь быть немного выше, возлагая свои руки ему на голову и на спину, продолжали молиться.
В конце концов, Влад прокашлялся и его вырвало на пол прямо на хороший недавно купленный ковер, который так любила Света. Рвотная масса брызнула в своем широком радиусе и, попав так же и на пиджак Евгения, начала стекать по нему, явно не претендуя на свою привлекательность.
– Влад! Ты слышишь меня? – произнес Евгений сквозь молитву Иннокентия на иных языках и мою игру на гитаре, – Скажи “Иисус Христос мой Бог”. Назови Его своим Богом.
Влад что-то там прокряхтел, из чего вроде как прослушивалось нечто похожее.
– Повтори это, – мягко попросил Евгений.
Влад повторил, и, кажется, в этот раз у него получилось немного лучше. Он продолжал кашлять и хрипел.
– Начинай молиться, – произнес Евгений. Затем он кивнул своему помощнику и сказал: – Вытри здесь.
Тот сначала не понял, но потом быстро поднялся и пошел в ванную за тряпкой и ведром воды.
Евгений продолжал молиться вместе с Владом.
Я продолжал играть, постепенно затихая и снижая темп, понимая, что кульминация, скорее всего, уже прошла. И вдруг что-то с силой ударило в меня и дезориентировало в пространстве. Я соскочил с кресла, чуть было не потерявшись, и отставив гитару в сторону, заходил по комнате, стараясь придти в себя.
Евгений продолжал молиться, когда почувствовал, что что-то произошло, заметив прекратившуюся игру. Он обернулся на меня и с волнением в голосе спросил:
– Костя! Все в порядке?
Я продолжал ходить по комнате, закрыв ладонями лицо.
– Костя!!! – повторил он нервно.
– Да, – растерянно ответил я, убрав от лица руки, – Все нормально…
Евгений внимательно посмотрел на меня, и, увидев, что я возвращаюсь на свое место и сажусь обратно в кресло, беря в руки гитару, обратился своим вниманием обратно к Владу, с недоверием оглядываясь на меня время от времени.
Я посидел некоторое время, и, снова поставив пальцы на струны, начал тихонько перебирать их, извлекая мелодию.
Евгений с Владом молились еще некоторое время. И я впервые в жизни видел, как молится Влад.
Пришел Иннокентий с ведром воды и тряпкой, и вытер все, что было на ковре. Евгений снял свой пиджак, обтер его и, свернув узлом, положил в сторону.
Постепенно затихая, я со временем перестал играть вовсе, и вскоре наступила тишина, в продолжение которой я слушал, как плачет Влад.
Потом мы все встали, посадив Влада на диван, и начали приводить его в порядок.
Теперь, вроде, все было закончено.
Правда, мы начали думать о том, что сказать Свете о мокром пятне, оставшемся на ковре после нас. Мы остановились на версии о том, что это так чашка чая упала, упала и как давай валяться по всему ковру, расплескивая изнутри себя чай. Чтоб было более правдоподобно, Евгений пришел и специально уронил на это место чашку с небольшим количеством чая.
Теперь вроде действительно было все.
Как оказалось, все это действо с изгнанием бесов и мытьем ковра прошло у нас за сорок минут.
Вскоре позвонила Света, спросив, может ли она вернуться.
– Да, конечно, Светочка, возвращайся, – ответил я ей.
Она вернулась.
Мы потом еще немного поговорили с ней на кухне, пока Евгений с Иннокентием собирались в коридоре.
Влад, ослабший и изможденный, чтобы не вызывать к себе подозрений, сразу ушел к себе в комнату и лег на кровать, притворившись, что заснул.
С ним вроде все было в порядке.
А вот Света, кажется, имела такой вид, как будто не догоняла, что здесь произошло, и в ее взгляде чувствовалось подозрение на то, что она явно что-то пропустила. Но она ничего не сказала.

Вечер. Я находился уже у себя дома. Я лежал на диване, уставший и вымотанный, с головной болью на какой-то неправильной неудобной подушке, и тупо смотрел телевизор. Я был несколько в шоке от того, как у меня сегодня прошел день, и мои противоречивые эмоции, нейтрализуя друг друга, приводили в результате мой мозг в состояние абсолютной неспособности что-либо адекватно воспринимать.
По телевизору шла какая-то реклама каких-то духов. “Мы все одержимы. Быть святым – это скучно”, – провозглашалось в рекламном слогане. И красная невероятно сексуальная фигура девушки на высоких каблуках с миленькими остренькими рожками на голове и хвостом, взятым в руку словно хлыст. Мне забавно было смотреть эту рекламу, особенно после того как я участвовал сегодня в изгнании бесов из своего старого друга. Хотя фигуру девушки нарисовали грамотно – действительно очень сексуально.
“– Я б вдул!”
“– И она бы тебя потом отжарила…”
Мысленно промелькнул в голове диалог.
Единственный вывод, к которому я приходил в своей жизни – люди навсегда останутся дебилами.
Как-то я читал в одной книжке по практике экзорцизма: бесы могут входить в человека тогда, когда он слаб – при каких-либо тяжелых обстоятельствах, при авариях и катастрофах, во время насилия, в состоянии психоза, невроза или при продолжительном, тянущемся долгое время, психологическом напряжении, во время переживания какой-либо трагедии, или в сопровождении тяжелой болезни. Да, эта вселенная просто хлещет примерами справедливости. В этом мире все настолько гармонично и сбалансировано, что я даже начинаю задумываться – а может и не стоит уничтожать его атомной бомбой? Мир прекрасен… А если честно, я мечтал о ядерной зиме, и о том, когда уже, наконец, наступит этот праздничный день – день Конца Света. Еще, в продолжение темы практического экзорцизма: есть огромная разница между одержимостью – тотальным контролем, и просто контролем – влиянием демонов на какую-либо сферу в человеческой жизни. То есть человек может иметь какой-либо демонический контроль в той или иной степени или демоническое воздействие на свою жизнь, но это еще не значит, что он одержим, при этом он может быть глубоко религиозен и иметь спасение. По статистике 70-80 % всех ВЕРУЮЩИХ людей (то есть христиан) имеют то или иное влияние демонов на свою жизнь и нуждаются в освобождении. При этом они не одержимы. На земле нет черного и белого – это все равно, что идеальный газ, или абсолютный ноль температуры, или отсутствие сил трения при движении. На земле есть только серое и его степень насыщения. В общем я с нетерпением ожидал праздничного дня – дня Конца Света… Пока он не наступит, война никогда не закончится…

Автор - perfiliev
Дата добавления - 24.01.2012 в 15:23
СообщениеЭтот человек, которого я все-таки вызвонил, и который согласился помочь мне, был молодой мужчина около тридцати пяти лет. Он работал в церкви, занимаясь действительно социальной работой с людьми и оказывая им различную психологическую помощь. Он не был каким-то там крутым экзорцистом и сам знал о том, с чем я сейчас столкнулся, не намного больше меня самого. И, тем не менее, у него в этом плане было несколько больше опыта. И он действительно был единственный, кто мог помочь мне, и кто пришел мне в голову после судорожных попыток сообразить, к кому еще я могу обратиться. У нас были с ним не плохие отношения, хотя мы их и не поддерживали, и встречались только в крайних случаях, но он хорошо воспринимал меня, за исключением многих других людей, с которыми я когда-то пересекался в своей церкви.
Он приехал чуть больше чем через час. Все это время мы сидели втроем с Владом и Светой в комнате. Влад постоянно курил и в общем был не слишком многословен. Со Светой разговор тоже как-то не клеился, поэтому она предложила посмотреть какой-то мультик, на что я естественно сразу же согласился.
Когда приехал этот человек, он приехал не один, а привез с собой еще какого-то молодого парня. Видимо, он возлагал на него большие надежды, и решил провести через такое, своего рода, боевое крещение.
– Ты точно уверен, что с ним что-то не в порядке? – корректно спрашивал меня этот человек на кухне, подальше от чужих ушей, но все же стараясь не называть вещи своими именами, чтобы кто-нибудь (например, Света) случайно не услышал не нужного.
– С нами со всеми в той или иной степени что-то не в порядке, но все же с ним – особенно, – ответил я, – У него действительно проблемы. Я его знаю. Он при мне чуть на стенку не залез.
– Чуть не залез или все-таки залез? – дотошно выяснял этот мужчина.
– Чуть не залез, – пояснил я, вздохнув, – У него не было каких-то сверхъестественных проявлений. Но ему явно нужна помощь.
– Если не было сверхъестественных проявлений, то тебе могло просто показаться. Были какие-нибудь нарушения законов физики? Что-нибудь неестественное?
– Нет.
– Тогда…
– Вот давайте проверим это. И вы сами убедитесь. Если мне просто показалось, значит – просто показалось. Вы все равно уже приехали.
– Хорошо, – покачал головой этот человек, не желая дальше разводить этот спор. И затем: – Поиграешь нам на гитаре, – неожиданно произнес он.
– На гитаре? – переспросил я удивленно.
– Ну да.
– Поиграть?
– Ну конечно.
– Зачем?
– Как зачем?
Наступила пауза.
– Ты ведь помнишь – вы так и делали. Играли на сцене.
Я задумался.
– Там было другое.
– А в чем разница?
– Ну… там был концерт… на сцене… много музыкантов…
– И в чем разница?
– Ну ладно, ладно, – согласился я. В общем-то, я был не против, просто его предложение мне показалось странным.
– Тем более, ты говоришь, что проявляться все это начало, когда ты начал играть.
Я утвердительно кивнул головой, давая понять, что согласен это сделать и все равно не собираюсь возражать.
– Еще один момент, – произнес я, – Наверно я попрошу Свету оставить нас одних. Я думаю, она согласится.
– Да, наверное, так будет лучше, – поддержал меня этот мужчина.
– Скажу ей что-нибудь. Как-нибудь… залечу в общем. Что-нибудь придумаю. Ей, наверное, не стоит на это смотреть.
– Да, скорее всего.
– Ну, все тогда.
Я вдохнул поглубже и вышел из кухни, направляясь в комнату к Свете, которая сидела с тем молодым парнем, которого привез этот мой человек, не сказать, чтобы они там сильно о чем-то беседовали, но он пытался разговаривать с ней на всякие отвлеченные легкие темы, заполняя паузы молчания.
– Света, – я вывел ее в коридор из комнаты, – Может… оставишь нас одних. Ты же знаешь – Влад при тебе будет выделываться. Он ведь такой. Он будет на тебя смотреть. А мы хотим с ним так… по душам поговорить, – постарался я сказать это как можно менее серьезно, и как можно непринужденнее.
– Ну… да вообще… Он такой. Он действительно будет выделываться при мне, – согласилась Света после первых нескольких секунд недоверчивого нахмуривания бровями.
Так или иначе, но Света ушла.
Мы зашли в комнату к Владу. Я взял гитару в руки и сел на кресло рядом с комнатным гарнитуром. Евгений – так звали моего человека, которого я пригласил с другим молодым парнем сели на кушетку, напротив меня. Влад спокойно сидел на том же диване, на котором еще пару часов назад изгалялся как какой-то киношный вампир, и мне казалось невероятным, что все это на самом деле происходило.
– Здравствуй, Влад, – произнес Евгений, добродушно, но сдержанно улыбаясь, – Ты знаешь, что с тобой?
– Да. Костя мне… примерно объяснил, – немного запинаясь, ответил Влад.
– Ты понимаешь, что тебе нужна помощь?
– Да.
– Ты понимаешь, что в тебе находится определенное зло, которое может так или иначе контролировать твои действия и заставлять тебя что-то делать?
– Да, – ответил Влад после небольшой заминки.
– Ты веришь в Бога?
– Кажется, теперь да… наверное, – грустно усмехнувшись, неловко ответил Влад, немного волнуясь, и посмотрел на меня.
– Хорошо. Мы будем делать это во имя Его.
Влад кивнул головой.
– Ты хочешь, чтобы мы помогли тебе? – наконец спросил Евгений.
– Да, – ответил Влад, – Все что угодно, только уберите это из меня.
Евгений посмотрел на меня и утвердительно кивнул головой, дав знак начать играть.
Сильно волнуясь, я поставил аккорд на первой позиции и, прикоснувшись пальцами правой руки к струнам, начал медленно перебирать их, извлекая мелодию. Я проиграл какое-то время, наблюдая за тем, как Влад в пока еще нормальном состоянии, сидел на диване, оглядываясь то на меня, то на Евгения с тем другим молодым человеком. Потом Евгений спросил:
– Во имя Иисуса Христа ты готов признать Триединого Господа своим Богом?
В этот момент Влад соскочил с дивана и, яростно зашипев, со злобой проговорил:
– Вам не одолеть меня!
Его лицо в миг изменилось, оно стало красным и запылало злобой. Изменилась комплекция тела и движения стали какими-то неестественными, хотя и ничего какого-то особенного в них не было. Просто что-то странное прослеживалось в его фигуре и жестах, что-то чужое.
Евгений с тем молодым парнем так же встали и, выставив вперед руки, направив их ладонями к Владу, начали молиться на иных языках. Парень как-то странно оглянулся на Евгения и в его глазах промелькнул страх и некоторое непонимание того, что ему делать. Видно было, что Евгений так же боялся, но в его выражении лица было больше решительности. Они молились на иных языках, в то время как Влад злобно шипел на них и делал резкие выпады головой в их сторону, а я сидел и играл на гитаре, стараясь уже делать это громче и постепенно переходя на ритм.
Наконец, Евгений властно и твердо произнес:
– Во имя Иисуса Христа, демон, мы приказываем тебе – пошел вон из этого человека!
Через пару секунд он снова так же властно повторил:
– Во имя Иисуса Христа мы приказываем тебе убираться прочь!
Влад зашипел еще сильнее и стал проявлять больше агрессии. Теперь он начал махать руками перед собой с растопыренными напряженными пальцами так как будто бы у него на них были острые когти, он не хотел подпускать к себе кого-либо и вел себя как животное, сражающееся за свою добычу. Его глаза неестественно блестели какой-то звериной злобой и яростью и все тело брызгало какой-то животной энергией. Его вены на шее выступили так, как будто готовые вот-вот разорваться. Я вновь ощутил невероятный ужас и нечто крайне неприятное, и чувствовал, что страх, пришедший ко мне сейчас, исходит не изнутри, как естественная физиологическая реакция, а наваливается на меня от куда-то снаружи, из внешнего мира.
– Мы приказываем тебе – пошел вон! – продолжал грозно кричать Евгений.
– …Ты не имеешь на него власти!
– …Он будет освобожден!
– …Убирайся из него во имя Иисуса Христа!
– …Ты обязан подчиниться этому имени!
Я уже перешел на серьезный ритм, долбя по струнам. Парень, который приехал с Евгением, в основном молился на иных языках, перебарывая в себе страх и нерешительность, а сам Евгений провозглашал на родном языке и приказывал бесам уходить. Я подумал, что было бы очень хорошо, если бы соседей вокруг в соседних квартирах сейчас не было бы дома, потому что в комнате стояла такая какофония звуков, перемешиваясь с шипением и какими-то неестественными криками самого Влада, что мне реально становилось страшно, как бы кто не вызвал милицию. Хотя вроде Света говорила, что у них в доме хорошая звукоизоляция. В свою очередь я сдерживал себя от того, чтобы играть громче и старался снижать уровень звука, понимая, что чем громче буду играть я – тем громче будут молиться Евгений со своим помощником. А я все-таки не хотел устраивать здесь театральное представление для жильцов дома.
Влад тем временем продолжал яростно размахивать руками, пытаясь зацепить кого-нибудь ногтями, неожиданно выросшими у него на пальцах. Он не хотел подпускать к себе Евгения, который уже порывался подойти к нему ближе. Влад становился похож на какого-то оборотня, по своим повадкам и движениям, хотя его тело оставалось человеческим и не претерпело каких-либо изменений. Разве что ногти действительно стали длиннее.
Евгений продолжал свои старания, чтобы приблизиться к Владу и рывками пытался подойти к нему, не зная, с какой стороны лучше прорвать оборону, но Влад, словно загнанный в угол зверь продолжал отмахиваться своими когтями и яростно шипеть. Молодой парень стоял немного в стороне, только лишь выставив вперед ладони, и молился на иных языках.
Я подумал, что все это может затянуться, и меня не радовала такая перспектива.
Наконец после нескольких неудачных попыток, Евгений, резко кинувшись к Владу, минуя его очередной замах его мощной руки, все же сблизился с ним и руками захватил его голову, продолжая молиться и приказывая бесам убираться прочь. Началась борьба между Владом и Евгением. Было видно сильное напряжение и, кажется, Евгений не мог справиться с ним один. Влад превозмогал его.
– Я приказываю тебе убираться прочь из этого человека! – кричал Евгений, с силой обхватывая своими ладонями голову Влада, но результата не было. Тот шипел, хрипел и продолжал ругаться, яростно сверкая глазами.
– Иннокентииий!!! – наконец закричал Александр, и молодой парень, до этого растерянно стоявший в стороне и молящийся на иных языках, кинулся на помощь своему старейшине.
Вместе они схватили Влада и, удерживая его, Евгений начал властно спрашивать, едва не переходя на крик:
– Как твое имя?! Каак твоееее имя?!
– Отчаяние! – неожиданно прохрипел Влад, брызгая изо рта редкой слюной.
– Убирайся прочь!... Как ТВОЕ имя?!
– Безнадежность! – снова прохрипел Влад.
– Убирайся прочь, безнадежность!... Как ТВОЕ имя?!
– Блуд!
– Убирайся вон, дух блуда!... Дальше! Имя!
– Депрессия!
– Убирайся вон, депрессия! Ты не имеешь на него власти!... Имя!
– Самоубийство!
– Убирайся из этого человека, самоубийство!
В этот момент Влад яростно крутанул головой, его раскрасневшееся и опухшее мокрое лицо выскользнуло из ладоней Евгения, затем он отдернул свою левую руку, освободив ее от захвата Иннокентия, и с силой толкнул его в сторону на угол комнатного гарнитура. Иннокентий отлетел, ударившись спиной об угол, и упал на колени.
Теперь Влад остался один на один с Евгением и, схватив его за шею, начал медленно прижимать его к полу. Евгений продолжал молиться, сопротивляясь и приказывая бесам убираться, но его колени подгибались и он опускался вниз.
Наконец Иннокентий, оправившись, после удара, медленно повел головой в сторону Влада, выпрямив ударенную спину и, встав на ноги, с некоторой яростью на лице бросился на помощь Евгению.
Вместе они все же смогли одолеть его и, медленно с большим напряжением пригнув к полу, опустили его на колени.
– Дух самоубийства, убирайся прочь! – грозно произнес Евгений твердым голосом.
Влад неожиданно перестал шипеть и начал сильно кашлять. Он кашлял некоторое время, стоя на коленях на полу и загибаясь, словно корчась от судорог, пока Евгений и Иннокентий так же стоя на коленях, но стараясь быть немного выше, возлагая свои руки ему на голову и на спину, продолжали молиться.
В конце концов, Влад прокашлялся и его вырвало на пол прямо на хороший недавно купленный ковер, который так любила Света. Рвотная масса брызнула в своем широком радиусе и, попав так же и на пиджак Евгения, начала стекать по нему, явно не претендуя на свою привлекательность.
– Влад! Ты слышишь меня? – произнес Евгений сквозь молитву Иннокентия на иных языках и мою игру на гитаре, – Скажи “Иисус Христос мой Бог”. Назови Его своим Богом.
Влад что-то там прокряхтел, из чего вроде как прослушивалось нечто похожее.
– Повтори это, – мягко попросил Евгений.
Влад повторил, и, кажется, в этот раз у него получилось немного лучше. Он продолжал кашлять и хрипел.
– Начинай молиться, – произнес Евгений. Затем он кивнул своему помощнику и сказал: – Вытри здесь.
Тот сначала не понял, но потом быстро поднялся и пошел в ванную за тряпкой и ведром воды.
Евгений продолжал молиться вместе с Владом.
Я продолжал играть, постепенно затихая и снижая темп, понимая, что кульминация, скорее всего, уже прошла. И вдруг что-то с силой ударило в меня и дезориентировало в пространстве. Я соскочил с кресла, чуть было не потерявшись, и отставив гитару в сторону, заходил по комнате, стараясь придти в себя.
Евгений продолжал молиться, когда почувствовал, что что-то произошло, заметив прекратившуюся игру. Он обернулся на меня и с волнением в голосе спросил:
– Костя! Все в порядке?
Я продолжал ходить по комнате, закрыв ладонями лицо.
– Костя!!! – повторил он нервно.
– Да, – растерянно ответил я, убрав от лица руки, – Все нормально…
Евгений внимательно посмотрел на меня, и, увидев, что я возвращаюсь на свое место и сажусь обратно в кресло, беря в руки гитару, обратился своим вниманием обратно к Владу, с недоверием оглядываясь на меня время от времени.
Я посидел некоторое время, и, снова поставив пальцы на струны, начал тихонько перебирать их, извлекая мелодию.
Евгений с Владом молились еще некоторое время. И я впервые в жизни видел, как молится Влад.
Пришел Иннокентий с ведром воды и тряпкой, и вытер все, что было на ковре. Евгений снял свой пиджак, обтер его и, свернув узлом, положил в сторону.
Постепенно затихая, я со временем перестал играть вовсе, и вскоре наступила тишина, в продолжение которой я слушал, как плачет Влад.
Потом мы все встали, посадив Влада на диван, и начали приводить его в порядок.
Теперь, вроде, все было закончено.
Правда, мы начали думать о том, что сказать Свете о мокром пятне, оставшемся на ковре после нас. Мы остановились на версии о том, что это так чашка чая упала, упала и как давай валяться по всему ковру, расплескивая изнутри себя чай. Чтоб было более правдоподобно, Евгений пришел и специально уронил на это место чашку с небольшим количеством чая.
Теперь вроде действительно было все.
Как оказалось, все это действо с изгнанием бесов и мытьем ковра прошло у нас за сорок минут.
Вскоре позвонила Света, спросив, может ли она вернуться.
– Да, конечно, Светочка, возвращайся, – ответил я ей.
Она вернулась.
Мы потом еще немного поговорили с ней на кухне, пока Евгений с Иннокентием собирались в коридоре.
Влад, ослабший и изможденный, чтобы не вызывать к себе подозрений, сразу ушел к себе в комнату и лег на кровать, притворившись, что заснул.
С ним вроде все было в порядке.
А вот Света, кажется, имела такой вид, как будто не догоняла, что здесь произошло, и в ее взгляде чувствовалось подозрение на то, что она явно что-то пропустила. Но она ничего не сказала.

Вечер. Я находился уже у себя дома. Я лежал на диване, уставший и вымотанный, с головной болью на какой-то неправильной неудобной подушке, и тупо смотрел телевизор. Я был несколько в шоке от того, как у меня сегодня прошел день, и мои противоречивые эмоции, нейтрализуя друг друга, приводили в результате мой мозг в состояние абсолютной неспособности что-либо адекватно воспринимать.
По телевизору шла какая-то реклама каких-то духов. “Мы все одержимы. Быть святым – это скучно”, – провозглашалось в рекламном слогане. И красная невероятно сексуальная фигура девушки на высоких каблуках с миленькими остренькими рожками на голове и хвостом, взятым в руку словно хлыст. Мне забавно было смотреть эту рекламу, особенно после того как я участвовал сегодня в изгнании бесов из своего старого друга. Хотя фигуру девушки нарисовали грамотно – действительно очень сексуально.
“– Я б вдул!”
“– И она бы тебя потом отжарила…”
Мысленно промелькнул в голове диалог.
Единственный вывод, к которому я приходил в своей жизни – люди навсегда останутся дебилами.
Как-то я читал в одной книжке по практике экзорцизма: бесы могут входить в человека тогда, когда он слаб – при каких-либо тяжелых обстоятельствах, при авариях и катастрофах, во время насилия, в состоянии психоза, невроза или при продолжительном, тянущемся долгое время, психологическом напряжении, во время переживания какой-либо трагедии, или в сопровождении тяжелой болезни. Да, эта вселенная просто хлещет примерами справедливости. В этом мире все настолько гармонично и сбалансировано, что я даже начинаю задумываться – а может и не стоит уничтожать его атомной бомбой? Мир прекрасен… А если честно, я мечтал о ядерной зиме, и о том, когда уже, наконец, наступит этот праздничный день – день Конца Света. Еще, в продолжение темы практического экзорцизма: есть огромная разница между одержимостью – тотальным контролем, и просто контролем – влиянием демонов на какую-либо сферу в человеческой жизни. То есть человек может иметь какой-либо демонический контроль в той или иной степени или демоническое воздействие на свою жизнь, но это еще не значит, что он одержим, при этом он может быть глубоко религиозен и иметь спасение. По статистике 70-80 % всех ВЕРУЮЩИХ людей (то есть христиан) имеют то или иное влияние демонов на свою жизнь и нуждаются в освобождении. При этом они не одержимы. На земле нет черного и белого – это все равно, что идеальный газ, или абсолютный ноль температуры, или отсутствие сил трения при движении. На земле есть только серое и его степень насыщения. В общем я с нетерпением ожидал праздничного дня – дня Конца Света… Пока он не наступит, война никогда не закончится…

Автор - perfiliev
Дата добавления - 24.01.2012 в 15:23
Форум » Хижины Острова » Чистовики - творческие страницы авторов » Страница Максима Перфильева (на острове perfiliev)
Поиск:
Загрузка...

Посетители дня
Посетители:
Последние сообщения · Островитяне · Правила форума · Поиск · RSS
Приветствую Вас Гость | RSS Главная | Страница Максима Перфильева - Страница 9 - Форум | Регистрация | Вход
Конструктор сайтов - uCoz
Для добавления необходима авторизация
Остров © 2024 Конструктор сайтов - uCoz