Жуть какая... ненавижу зоопарки. Прочла и худо стало, я впечатлительная хоть и скрываю это. goos, спасибо за рассказ. Может кто-то и задумается, поймёт, объяснит детям а те своим и когда-то это изменится.
Будет день – будет и пища. Воистину. - Держи, горемычная, - старушка достала из сумки булку и протянула Зине. Та взяла, не поднимая глаз, кивнула в знак благодарности. Но есть не решалась. Ей было стыдно показать свой голод. - Ну, ладно, ты кушай-кушай. Когда ела последний раз? У Зинаиды не было ответа на этот вопрос. Еда и время находились в разных плоскостях сознания. Понятие времени было настолько размыто и тяжело осознаваемо. Зина давно потеряла отсчёт минут, дней, лет. Она не знала, какое сейчас число какого месяца какого года. Не знала, сколько ей лет. Движение солнца, смена дня и ночи перестали быть мерилом. Время, бесполезное и ненужное не волновало, не помогало и не мешало Зинаиде жить. Оно просто незаметно текло в сторону смерти. При отсутствии потока секунд и часов, смерть просто поглядывала со стороны на Зинаиду, лишь иногда прикасаясь к ней холодной ладонью, но не звала за собой, не брала за руку и не вела в свои сырые глиняные чертоги. Восемь раз умирала Зинаида, и ни разу не умерла. Восемь жизней были подарены ей. Вполне возможно, что в прошлой жизни она была кошкой. Зина дождалась, когда старушка отойдёт подальше, и откусила ещё тёплую, сладкую булку. Желудок, отвыкший за три дня от еды, возмущённо заворчал, приняв комок слипшегося, непрожёванного мякиша. Зина оставила было кусок для собак, вспомнила, что собак больше нет, и, доев булку, скорчилась от боли в животе. Она знала, что это ненадолго, что боль пройдёт, или забьётся куда-нибудь поглубже, став едва заметной. Иногда она думала, что нужно совсем перестать есть, но всегда находился кто-то, кто подсунет ей хлеб, яблоко, а то и кусок колбасы. И снова горело внутри, снова сердобольные люди давали ей повод для боли. И снова смерть смотрела безразлично. Первый раз Зина умерла, не успев родиться. Не выспавшаяся акушерка, ночная смена в роддоме, родовая травма головного мозга. Врач, с виноватым видом говорящий безутешной матери непонятные медицинские термины, страшные в своей непереводимости на нормальный язык. Росчерк на бланке, последний взгляд, брошенный на фасад больницы, слёзы горя, предательства и облегчения. Ничего этого Зина не знала, она даже не думала о маме, она считала себя частью дома с серо-зелёными панелями, запахом хлорки, длинными, плохо освещёнными коридорами, с матрасами, пахнущими мочой и потом, заселённого людьми в белых халатах и призраками. Призраками детей. Призраками пародии на детей, и она была одной из них. И ещё было окно, за которым зелёное сменялось красно-жёлтым, потом белым. И снова и снова, пока дом не устал от выросшей девочки. Она почувствовала это и ушла сама, не дожидаясь, пока её отвезут в другой такой же дом, где она и просуществует, пока не закончится для неё смена цветов за окном. Ушла, не оглянувшись и не попрощавшись.
Мимо шли тени. Сотни, тысячи ног отмеряли пространство. Зина сидела на трубе, торчащей из глубин земли. Пар, попадая в замёрзший воздух, уплотнялся и превращался в ватное облако. Возле трубы снег никогда не оставался, он плавился и растекался, чтобы превратиться в ледяную корку. Зина нашла это место, где было немного теплее, чем везде, и осталась. Летом же, когда труба оказывалась бесполезной, можно было укрыться от солнца в тени клёнов и жить прямо на газоне, наблюдая копошение мелких существ в травяном лесу. Насекомые не наблюдали Зину, они ползли по своим делам. Люди тоже шли мимо, не замечая ничего, кроме своих бед и радостей. Здесь, возле тепла трубы и тени деревьев, Зина чувствовала себя спокойно. Тысячи глаз не видели её, и это было лучше, чем когда заметили два глаза.
Тогда она умерла во второй раз. Покинув дом скучных панелей и белых халатов, она попала в городской хаос. Бродя по безразличным улицам, Зина опускала глаза – так было спокойнее и безопаснее. Шум и суета гнали её в тихие уголки, в узкие проходы между домами, мимо гаражей и песочниц, подальше от рёва машин. Солнце сменялось луной, голод – коркой хлеба. Зина растворилась в городе. Пропавшую девочку-дебилку искали без особого рвения. Дом не скучал за ней. Зато её нашли другие. Находка радовала – молодое крепкое тело практически без мозгов. Их было трое. Ей налили что-то кисло-горькое, от чего земля перестала быть твёрдой и ровной, и всё пыталась ускользнуть из-под ног. Завели в заброшенный дом и привязали за ногу к ржавой батарее. Сняли с неё детдомовское платье, оставив совершенно голой. Приходили каждый день, чтобы мять её тело, и сопеть в ухо. Бросили на пыльный пол старый матрац. Приносили еду и воду. Ей не было больно, и не было страшно. Просто хотелось уйти и двигаться дальше. Но капроновая верёвка не поддавалась и не пускала. Потом просто ударили железной трубой по затылку и ушли навсегда. Чудом нашла её местная детвора, ищущая романтики в скелетах мёртвых домов и в проломленных черепах чердаков. Лежащая в луже крови грязная голая девушка выглядела совсем не романтично, и они позвали взрослых. В больнице её продержали недолго, милиция так ничего и не добилась от Зины, кроме невнятного мычания. Ей нашли кое-какую одежду, сердобольная медсестра сложила в пакет еды из больничной столовой. И снова Зина оказалась среди ревущих машин и спешащих людей.
К ночи мороз стал пробираться всё дальше под одежду. Зина встала с трубы и побрела к метро, где хотя бы не дул ветер, и можно было лечь на пол, скрутившись в клубок, натянув капюшон и спрятав в карманы руки. Там к ней уже привыкли, и не прогоняли. И даже подкармливали ночные дежурные. В знак благодарности она мычала и кивала головой. А те уходили молча в свои подземные тёплые норы, унося с собой неприятное чувство вины. Вроде бы и не виноваты ни в чём, но осадок оставался. Иногда кого-то осеняло, что дома есть ненужные вещи, да и пожрать можно принести побольше и чего-нибудь вкусненького, но потом забывалось, терялось в собственных проблемах, и они злились на Зину за то, что чувствовали себя неуютно от не озвученных и не выполненных обещаний. А ей ничего не нужно было. Просто прислониться к холодной стене и уснуть.
Зина нашла свой дом на пустыре, среди высоких сухих трав. Бугры и заросли акации скрывали её от посторонних глаз. Можно было смотреть в небо и любоваться причудливыми облаками, или слушать, как кузнечики разговаривают с вечно недовольными шмелями, или дышать запахами цветов. Рано утром она добиралась до ближайших мусорных баков на краю спящего микрорайона, где можно было найти еду и, если повезёт, одежду. Но и здесь на неё дыхнула смерть в виде весёлых подростков, никогда не видящих, как горят люди. На неё спящую плеснули бензином для зажигалок, бросили горящую спичку и шумно радовались, наблюдая, как Зина катается по земле, пытаясь сбить пламя, и пытается сорвать с себя тлеющую куртку. Ожоги на шее и плече долго не заживали и гноились. И она скулила тихо, забившись подальше в густой кустарник, и прикладывала к ранам листья, чтобы хоть как-то унять горячую боль. Она даже не подозревала, что это не последняя смерть от огня.
Рано утром, ещё до первых пассажиров метро, Зина вышла на промёрзшую улицу. Обычно её уже встречали собаки, но сейчас их не было. Зина попыталась вспомнить, что с ними случилось, но память, изувеченная акушерскими щипцами, отказывалась давать ответ на этот вопрос. Только напомнила, что в этом месте нужно плакать. С собаками случилось что-то, от чего должны течь слёзы. И Зина заплакала. Свора бродяжек прибилась к ней уже давно. Она подкармливала их, а они гладили ей лицо шершавыми мокрыми языками и махали хвостами. А когда она ложилась спать, укладывались рядом, прижимаясь к ней тяжёлыми боками, или клали головы ей на ноги и живот, подставляя холки, чтобы их погладили и пожалели. Наверное, в прошлой жизни Зина была собакой. Но сейчас их нет. Их увезли в железной будке на колёсах. Им набрасывали стальные петли на шеи и тащили за собой. А Зина плакала, слушая собачий скулёж и лихой мат ловцов собачьих душ. Это было давно, когда мир был жёлто-красным. Но время и память не соприкасались в сознании Зины и каждое утро она искала взглядом свою свору.
Забор заброшенной стоянки перекосился, а сама площадка заросла травой. Кирпичная будка, стоящая у входа, осиротела, потеряла окна и двери и наполнилась пылью и сыростью. Но для Зины это были просто хоромы. Она натаскала туда тряпья, и получилось уютное гнездо, мягкое и тёплое. Так хорошо было лежать и пытаться расшифровать странные знаки на стенах, или выглядывать из слепой глазницы окна на шевелящийся город. Стена в полтора кирпича разделяла две вселенных. И не известно, в чей вселенной было больше счастья. Мир сторожевой будки казался для Зинаиды раем. Это был дом. Не казённый, провонявшийся запахом болезней, а свой, личный. Дом, в котором должен быть очаг. Первая же попытка развести огонь закончилась пожаром. Зину вытащил проходящий мимо подвыпивший парень. Она была уже без сознания, отравленная горячим едким дымом от вспыхнувшего в одно мгновенье уютного гнезда. Загореться она не успела, но ещё долго отхаркивала сажу и выдыхала горькую копоть. Парень матерился, рассматривая свою, испорченную огнём куртку, потом вызвал скорую, пожарных и, не ожидая их приезда, ушёл домой, чтобы успеть на ужин. А будку снесли от греха подальше.
Уже пятый год Зина жила возле тёплой трубы и клёнов. К ней привыкли. Её не замечали. Она стала частью пейзажа. Даже участковый уже не пытался убрать её со своей территории. Она слилась с зеленью газона, с серостью забора заброшенной стоянки, со снегом, с яркими оттенками осени, с проезжающими мимо машинами и с проходящими мимо людьми. Наверное, в прошлой жизни она была клёном. Кто-то приносил ей поесть, кто-то – одежду, кто-то бросал монету, хотя она никогда ничего ни у кого не просила. Кто-то думал, не застав её на привычном месте – а не померла ли она? Ведь невозможно выжить вот так. Не может человек выжить, живя жизнью растения. Человеку нужно движение, нужна любовь и нужно горе, нужно общение, развлечения, желания, семья, дом, телевизор, интернет, праздники, свадьбы и поминки, уважение и реализация, работа, зарплата, отпуск на берегу моря. Без этого человек умрёт. Тем более ночью в тридцатиградусный мороз. Но Зина всё не умирала, и не собиралась. Ещё четыре раза смерть подбиралась к ней, чтобы позабавиться. Однажды её нашли засыпанную снегом, врачи ампутировали два отмороженных пальца, и через несколько дней опустили. Однажды она неделю пролежала в бурьянах в полуобморочном состоянии, сгорая от жара. Однажды её рвало так, что, казалось, вся требуха вывалится наружу, а вместе с поносом выльется вся кровь. Однажды её до полусмерти избили бомжи за место под солнцем, когда она полезла в «чужой» мусорный бак. Каждый раз она была на шаг от смерти, но каждый раз ускользала из её лап и снова возвращалась к трубе и клёнам. И прохожие облегчённо вздыхали. То ли тому, что у них всё уж не так и плохо, как у некоторых, то ли тому, что всё возвращается и мир незыблем, то ли ещё чему-то, глубоко личному и эгоистичному.
А Зина сидела и смотрела, как небо сыплется ей в ладони белыми замысловато-геометрическими хлопьями, и тает, превращаясь в капельки воды. И радовалась, тому, что снежинки такие красивые и разные, и что их миллиарды. И тому, что боль в желудке утихла, и что не так холодно, и что где-то смеётся ребёнок, и что она наелась булкой, и что всё вокруг так ладно и красиво, и тому, что она жива и не собирается умирать. Это всё вместе дарило ей счастье, которому мог бы позавидовать каждый проходящий мимо. Жаль, конечно, что ей сложно всё это сформулировать и выразить и понять. Но это не столь важно.
Светка специально для такого случая купила букет роз. Их лепестки плавали белыми корабликами в ванной. Всё должно быть красиво. Конечно, свечи и ароматические палочки. И музыка – что-нибудь печальное и многозначительное. И Светка совсем голая. Её должны найти голой. Это изыскано и эротично. И, когда он всё узнает, этот факт будет волновать его и он будет представлять её, голую, в белых лепестках, плавающих в красной воде. Резать нужно вдоль. Чтобы наверняка. Страшно. Страшно, что будет больно. Смерти она не боится. Зачем жить, когда он с другой? Жизнь кончена и продолжение её не имеет смысла. Светка покрепче зажала между пальцами лезвие и провела по запястью, затем, чтоб наверняка, ещё раз. Она откинула голову назад, чтобы не смотреть, как вода наполняется густым красным облаком.
Сообщение отредактировал goos - Воскресенье, 05.02.2012, 04:47
Человеку нужно движение, нужна любовь и нужно горе, нужно общение, развлечения, желания, семья, дом, телевизор, интернет, праздники, свадьбы и поминки, уважение и реализация, работа, зарплата, отпуск на берегу моря.
Юра, я где-то писала о том, что осенью у нас по-соседству (во дворе, где живёт моя напарница по работе) выпрыгнули с десятого этажа две девочки-девятиклассницы. Причина? Да та же, что и у твоей героини Светы. Несчастная любовь (как хочется взять в кавычки!). Ощущение, что они не знали, что смерть - это не красиво. Это страшно. А любовь должна заставлять жить. Хотя, зря я назвала героиней Свету. Героиня - это Зина. Спасибо за рассказ. Титул - Лирическая маска года Титул - Юморист Бойкое перо
Заставляешь думать про Зину. Я много размышляю об этом. Смотрел ли ты "Двуногий конь"?(Сразу неверно перевела) Я проревела один раз без перевода. Буду смотреть ещё раз, только у меня переводчик не профессионал, но я его запрягу и ещё раз пойду в этот фильм.
Сообщение отредактировал Одина1301 - Вторник, 07.02.2012, 18:51
21 декабря я забил на работу. Вместо того, чтобы наспех проглотить бутерброд, запить его чашкой чая и бежать в опостылевшую автомастерскую, где меня ждут разобранные двигатели, мятые бамперы и севшие аккумуляторы, я залез в горячую ванную, закурил сигару и, попивая коньяк прямо из горлышка, откисал, пока не стала остывать вода. Потом тщательно выбрился, уложил волосы гелем и феном, и остался вполне доволен собой, посмотрев в запотевшее зеркало. Надел новую, специально купленную для этого случая рубашку, выходные брюки, новые носки. Галстук решил всё-таки не надевать. Не люблю я галстуки. И так сойдёт. Позавтракал яичницей с огромным куском жареного бекона. Не успел допить кофе, как раздался телефонный звонок. - Ты почему не на работе? – услышал я недовольный голос босса. Я назвал его придурком и сказал, что только идиот в день конца света выйдет на работу. Он было возмутился, но я послал его матом и отключился. Телефон зазвонил снова. Хорошо, что я не стал сходу материться в трубку, потому что это звонила мама. - Сынок, как у тебя дела? - Отлично, мам. Как у вас погодка? - Конец света. Двадцать градусов жары в декабре – это точно конец света. - Мам, не забивай себе голову этой чепухой. Какой конец? Какого света? - Сынок, на всякий случай, мало ли что…я тебя люблю, и это…прости, если что. - Ма, и я тебя люблю, но как бы рано прощаться. Всё будет нормально. - Я вчера была на кладбище. Отца проведала. Может, завтра уже свижусь с ним. - Мам, прекращай. Неужели ты веришь в эти глупости? Мой тон вряд ли был убедительным. То, что творилось последние месяцы на планете – все эти катаклизмы и революции, катастрофы и кризисы, климатические аномалии не оставляли ни малейшей надежды. Все вокруг только и говорили о надвигающемся апокалипсисе. Кликуши и масс-медиа только и говорили, что о двадцать первом декабря, дне, когда всё это безобразие закончится. Я подошёл к окну и увидел надвигающуюся чёрную тучу, неминуемо поглощающую остатки неба. Что ж, наверное, это правда, и это последний день моей жизни, и жизни вообще. Что ж, нужно тогда провести его с толком, чтобы было что рассказать ангелам на небесах или чертям в преисподней. Это уж как карта ляжет. К концу света я приготовился основательно – холодильник был забит всякими вкусняшками, которые я не успел попробовать до этого дня. Две бутылки настоящего французского шампанского, пять бутылок коньяка. Закуплена коробка батареек на случай отсутствия электричества. Не умирать же мне в полной тишине. Я даже набросал на плеер сборник моих самых любимых песен. Боже, как мало у меня радостей в жизни – жратва и рок-н-ролл. Конечно, ещё и книги. Но умирать с томиком Блока в руках показалось мне перебором. Нет, была у меня ещё одна радость. И сейчас я должен решиться. Собраться и сделать то, что я постоянно откладывал на потом, а, если честно, то и не верил особо в успех. Так, фантазировал и мечтал, но сейчас – что мне терять. Сейчас самое подходящее время. Девушка жила на три этажа выше. Её звали Марина и она была чертовски хороша. Мы здоровались с ней чисто по-соседски, и я видел, что не являюсь объектом её грёз. Сколько раз я собирался заговорить с ней, но постоянно тушевался. Но сегодня – последний шанс, который я не имею права упустить. Другого случая, скорее всего не будет. Я вышел в подъезд и тут, как назло, на лестничном пролёте встретил Пашку Синяка, который курил, сидя на корточках. - О, привет, - сказал Пашка, - слышь, Серёга, у тебя выпить ничего нет? Пошёл в магазин – всё закрыто, погода дрянь, трубы горят. А ещё говорят про этот…про конец. Не хочется трезвым помирать. Мне бы хоть чекушечку. Мне стало жаль его, и я вынес ему бутылку коньяка. Настоящего, французского. Всё равно, мне пять бутылок не осилить. - Брат, ну ты даёшь? Это правда, мне? - Тебе, тебе. - Так, может, вместе разопьём? А то пить самому как-то… - Нет, прости. У меня другие планы. Пашка, всё ещё не веря своему счастью, побежал домой, прижав к сердцу заветную бутылку. А я пошёл наверх. Не было ни волнения, ни боязни облома, ни сомнений. Я сразу нажал на звонок. Открыла Марина, и я сразу пошёл в атаку. - Пойдём ко мне, - сказал я, и сам удивился своей смелости. - Ты такой нарядный, - улыбнулась она. - День такой. - Ну, тогда и я сейчас наряжусь. Жди, буду через час. И она закрыла дверь. Час тянулся мучительно долго. Я курил, стоя у окна и смотрел, на разбушевавшуюся стихию. Туча заволокла всё неба, потемнело, ветер гнул деревья. Дождя не было, но где-то далеко гремело, и горизонт окрашивался кровавым заревом. Улица была пустынна, и я подумал, что, возможно, уже все умерли, что это и есть тот самый конец, и сейчас и у меня остановится сердце, или я вспыхну факелом, или с неба спустятся грозные ангелы, схватят меня за волосы и перережут глотку, а потом сбросят в разверзнувшуюся кипящую бездну. Но ничего не случалось, только ураган за окном, гремящий карнизами и бьющий в стёкла. Она пришла. В вечернем чёрном платье, таким неуместным в моей холостяцкой однокомнатной квартире. Она робко улыбнулась и присела на диван. И я забыл обо всём, и плевать я хотел на конец света. Я даже был благодарен ему за то, что он дал повод для нашего свидания. И очень уместно вырубилось электричество. Свечи, шампанское, музыка на фоне кромешного ада. Казалось, что мы остались одни на всей планете в маленькой, зависшей над бушующей стихией капсуле однокомнатной квартиры. И страсть выплёскивалась нескончаемыми волнами, страсть отчаяния, как последний вдох. А потом мы стояли у окна и смотрели, как рушится мир. Сотни молний разламывали небо, небо озарялось самыми зловещими цветами, деревья не выдерживали напора и падали, как сломанные спички. Дома стояли, таращась на весь этот ужас мёртвыми чёрными окнами. Всё казалось таким мелким, беспомощным и несущественным. И совсем не важно, погибнет этот мир или нет. Я рассказал Марине о своих фантазиях – о том, что мы были семьёй, и у нас была дочка, такая же красивая, как мама, даже ещё красивее, и мы жили в доме с большими окнами, стоящем на лесной поляне. Она смеялась над моими словами и призналась, что вообще не замечала меня и никогда не мечтала о встрече со мной. И мы опять пили и занимались любовью под какофонию конца света, который особо и не торопился наступать. - Тебе страшно? – спросил я. - Не знаю. Наверное, уже нет, - она поцеловала меня в щёку. – Мне хорошо. Она положила голову мне на плечо и уснула. А я лежал, тупо уставившись в потолок и пытаясь разобраться в чувствах. И так и не понял, страшно мне или хорошо. И потом уснул.
Я проснулся от яркого света, аромата кофе и звуков музыки. Марина играла на рояле. Белый длинный свитер на фоне чёрного рояля. - Вставай, лежебока, - сказала она, даже не оглянувшись. – Хватит спать. Сейчас заедет Паша. - Синяк? - Почему Синяк? Почему Синяк? Откуда всплыло это слово? - Не знаю, почему, - ответил я. – Просто… - Давай, просыпайся, мы едем кататься на санках. - На санках? - Ну, да. Олечка уже на улице. Лепит снеговика. Там такая погода! Снега насыпало… Паша заедет на джипе. Мы на нашей «Хонде» точно не проедем. Сон не отпускал. Не помню, что снилось, но что-то тревожное, тяжёлое и беспросветное. Память словно слиплась. «Хонда», Олечка, Паша, рояль, снег… Такое близкое, но в то же время, неуловимо далёкое, словно из другого мира. Я встал, потёр лицо, чтобы разогнать остатки кошмара и вернуться в реальность. Подойдя к панорамному окну, раздвинул жалюзи и ослеп от сияющей белизны. Всё вокруг было засыпано снегом. Сосны и берёзы покрыты колючим налётом инея, кусты завалены снежными шапками, даже небо было белым, как лебяжий пух. Солнце отражалось в каждой снежинке. И посреди этого сияния девочка в ярко-красном комбинезоне повязывает шарф на шею снеговика. - Ты знаешь, - сказала Марина, не переставая играть, - мне сегодня приснился кошмар. Не помню, о чём, но проснулась я от собственного крика. И долго приходила в себя. Не могла понять, кто я и где я. Звонила твоя мама и сказала, что они с отцом уходят на корты, а потом на пляж, и будут только вечером. У них всё хорошо, погода отличная, море тёплое и полно фруктов. Они хотят остаться там жить. Присматривают уже себе домик. Мол, климат самый подходящий. Давай, топай в душ, пей кофе и пора собираться.
- Всё, скоро приедем, - сказал Паша, - Светка обещала заказать нам шашлыки. Они не захотели к вам ехать, да и правильно, чего тесниться. Наверное, уже катаются. Странная ночка была, такого наснилось, что просто ужас. Проснулся – а такое чувство, что что-то проспал. Что-то важное. Такое важное, что край. А что именно – не пойму. - Тебе масло менять пора, - сказал я. - С чего ты взял? Тоже мне, автослесарь. А и правда, с чего это я взял? Я отвернулся, и уставился в окно на белоснежный мир.
goos, Юра, вселил надежду, что конец света всё же обернётся лишь сном. Может быть, у племени майя просто не хватило каменной стенки. Кстати, нашла в интернете:
И наступил декабрь 2012 года... И появился в небе астероид. И стал он падать на Землю. И воцарилась на Земле паника: наступает Конец Света по календарю майя. И упал астероид на каменный календарь майя. И была пыль. И была ударная волна. А когда пыль рассеялась, на месте разрушенного календаря стоял новый календарь, до 32118 года. И рядом лежал другой камень, поменьше. И была на нем надпись: "Следующий календарь будет прислан на планету точно в день завершения старого календаря, спасибо за использование наших каменных календарей!" Титул - Лирическая маска года Титул - Юморист Бойкое перо
Песок мелкий, матово-белый, как просеянная манная крупа. Океан постоянно шлифует его, выбрасывая на берег и утаскивая обратно, чтобы снова расстелить его под ноги. Солнце слепит, и всё выглядит блеклым, как на засвеченной фотографии. Лишь к вечеру пейзаж наливается сочными тропическими красками. А пока приходится надевать широкополую шляпу и солнцезащитные очки, чтобы не приходилось постоянно щуриться. Иду по линии прибоя, по щиколотки в воде; лагуна мелкая, можно пройти вглубь метров сто, и даже не намочить задницу. Но даже на мели океан кишит живностью. Как-то нам даже посчастливилось поиграть со скатами. Они совсем не такие страшные и позволяли себя погладить: похоже, им это даже нравилось. Но купаться всё равно приятнее в бассейне. Жарко, но у воды даже не потеешь. Тень от пальм весьма эфимерна, под зонтиком приходится постоянно перемещаться, чтобы укрыться от солнца. Поэтому лучше всего спасаться в бунгало, где в каждой комнате есть кондиционер, хотя со стороны эта постройка выглядит шалашом первобытных аборигенов. Что и делают окружающие. Поэтому пляж пуст. Только я бреду, шлёпая по шуршащему песку. Мелкие пёстрые рыбки проносятся стайкой; пытаюсь разглядеть их поближе, и вижу на дне что-то большое, серо-зелёное, похожее на камень. Наклоняюсь и достаю из воды огромную раковину. Она совсем не похожа на те, из сувенирной лавки - не переливает перламутром, а вся покрыта налётом и усеяна мелким ракушняком. Она довольно тяжела и неприятно пахнет. И постоянно пытается выскользнуть из рук. С трудом доношу её до бара. Кладу на столик и подхожу к стойке, за которой дремлет разморенный сиестой бармен. - Что вам? – один глаз всё ещё не желает просыпаться и бармен проводит ладонью по лицу, словно снимая с него сон. - Будьте добры, апельсиновый фреш. Он удивлённо смотрит на меня. - Жарко. Не хочется спиртного, - оправдываюсь я. - Что-то раньше вас жара не останавливала. Может, коктейль? Я вас поддержу. - Клод, вы и мёртвого уговорите. «Сингапурскую жару», двойной. Пока бармен колдует с шейкером, закуриваю сигарету. В таком аду я могу курить только ментоловые. Но и то, освежают только первые пара затяжек. Обычно меня хватает меньше, чем на пол-сигареты. Окурки из моей пепельницы можно смело упаковывать в пачки и снова продавать. - Клод, уберите к чертям эти декорации. На меня они не производят впечатления. Бармен достаёт из бокала зонтик и соломинку, шпажку с оливкой кладёт на блюдце. - Давай, брат. За всё путём, - говорю по-русски и протягиваю бокал. Клод цокается со мной и мы выпиваем залпом то, что положено цедить минут двадцать, наслаждаясь вкусовым контрастом многослойного напитка. Я научил уже половину пляжа правильно пить. - Надеюсь, мы выпили не за то, чтобы у меня выскочил прыщ на заднице? – на всякий случай уточняет бармен. Предпочитаю загадочно промолчать. У парня есть чувство юмора, поэтому можно не отвечать на этот вопрос. - Что это за гадость вы притащили? – Клод показывает пальцем на ракушку. - Дары Посейдона. - Напрасно вы положили это на стол. Запах я слышу даже здесь. Крупная. Что собираетесь с ней сделать? - Подарю жене. - Думаете, она оценит этот амбре? Мне нечего ответить. Я уверен, что раковина прекрасна, но как это увидеть? - Оставьте мне её, - говорит Клод, - и пару монет. Я отнесу её моему племяннику, он сделает из неё настоящую красавицу. Дня через три заберёте. Тащите её сюда. Вон туда, в ведро, да. Мне жаль расставаться с находкой, я даже не смогу похвастаться, но так будет несомненно лучше. Прощаюсь с Клодом и иду к домику, где меня ждёт любимая. Оля читает, лёжа на кровати. На ней лёгкий халатик, под которым, я уверен, ничего нет. - Где ты был? – она сразу надула губки, демонстрируя обиду. – Я так скучала. А тебя всё нет и нет. Достать, пожалуйста из холодильника грейпфрут. Спасибо. Можешь порезать? Да, ты самый лучший. Пока она ест, я совершаю попытки забраться под халат, но она хихикает, уворачивается и мило ворчит: - Дай мне спокойно поесть. И вообще, что за манеры? Мужчина, что вам нужно? Мы знакомы? Сначала сводили бы даму в ресторан, а потом можно и подумать. Какая наглость! Прекрати, я сейчас весь халат соком забрызгаю. Глажу её по спине, пытаясь запустить руку в пройму рукава. - Уйди, не мешай. Кстати, ты не особо тут раскатывай, к нам должны зайти сейчас Валера с Инной. Мы вечером будем делать шашлык на берегу. Мангал им уже принесли. Дело за мясом. Ну, ладно, давай, один поцелуй. Без рук. Без рук, я сказала. Наши губы сливаются в грейпфрутово-коктейльном поцелуе, сладком и нежном, как тропический вечер. - Опа, тут что, порносъёмки? А меня почему не пригласили? Валера стоит в дверях, держа в одной руке шампура, а в другой пластмассовое ведёрко. - Стучаться надо, - говорю я. - Закрываться надо. К шашлыку готов. Вот – свежайшая баранина. Час назад ещё блеяла. Так что, вечером будем вспоминать родину, Пасху, первомайские праздники. Осточертели эти морепродукты и чужие фрукты. Здесь даже у дыни совсем другой вкус. За тобой водка. Ты же там с барменом нашёл общий язык. - Общий язык у нас французский. Надо было учить. - А английского ему мало? - Как ты не поймёшь, французский – его родной. Вот как бы ты отнёсся, если бы на чужбине услышал русскую речь? - Сделал бы вид, что меня это не касается, и быстренько схилял. - Ну, собственно, ты прав. Ладно, узнаю. - Идёмте к нам, - предложил Валера, - Инночка должна уже проснуться. Будем играть в карты и пить мохито, пока не спадёт эта жара. Или я вам помешал? - Нет-нет, - Оля встаёт с кровати и поправляет причёску. – Мы согласны. Дорогой, ты иди, а я приведу себя в порядок и подойду. - К утру? - Нет, я быстро. Выходим с Валерой и идём по горячему песку. До их домика каких-то пятьдесят метров, но пятки уже начинают поджариваться даже в сандалиях. - Слушай, тебе здесь не надоело? - спрашиваю я. - До чертиков, но что мы можем? Пока не появится мишень, нам придётся вариться тут. - А если он вообще не появится? - Он будет обязательно, у него контракт с каким-то местным дельцом. - Чёрт, почему он не заключил контракт где-нибудь в Альпах. - Говорят, там тоже сейчас жара. Интересно, сколько у него будет охраны? Когда мы упустили его в Цюрихе, с ним было человек восемь. - Пыль для моряка. - Согласен. Вдруг где-то заиграла музыка, громко и необычно. Источник звука, казалось, был везде. Всё пространство излучало странные для этих мест акустические вибрации. «Отпусти, отпусти – небо плачет, я теперь ухожу, это значит…» - пел мужской голос где-то на затерянном в океане островке. Пел по-русски, как у себя дома, не боясь быть непонятым. «А на сердце опять злая вьюга, не смогли уберечь мы друг друга…» Мне становится страшно, но это не панический страх, это адреналин впрыскивается в каждую клетку, требуя действия. Это хороший приятный страх, который сохранит тебе жизнь, который сдержит безрассудный кураж. Валеры нет рядом, но меня это не волнует. Я справлюсь и один. Ну, где? Кто? Грохот сваливается на меня сверху карающей грозой. И я просыпаюсь. Радио на кухне продолжает сон. «И из замкнутого круга нам не убежать. И из замкнутого круга нам не убежать!» - поёт долбанный Стас Михайлов. И гремят крышками кастрюли. В ужасе закрываю глаза. Я хочу обратно. Я не хочу сюда. Ещё не до конца проснувшийся мозг протестует, но в конце концов осознаёт, что обратного пути нет. За окном ещё серое утро: то ли солнце ещё не встало, то ли опять тучи и мрячка. Лежу, закрыв глаза, и вспоминаю сон, пытаясь оставить в памяти каждую деталь. Пусть останется, пусть сон, но хоть что-то. Хоть что-то разбавит… Реальность возвращается кусками. Чёрт, нужно идти на работу. На грёбанную работу грёбанным строителем, мазать грёбанные стены грёбанным раствором. Изо дня в день, до конца своих дней. Оля на кухне. Чёрт, мы вчера поругались. Мы ругаемся ужа чаще, чем не ругаемся. Мы занимаемся любовью, мягко говоря, не так часто, как хотелось бы. Да и не так, как хотелось бы. А когда мы целовались? Та Оля, из сна, не ты ли сейчас на кухне? Ха… А я вчера сам виноват – пришел кривой. Ну, после работы, как полагается, с коллегами по пивку, ну и перебрал. Но это же не повод неделю со мной не разговаривать. Встаю, и иду на кухню, заранее состроив виноватое выражение лица. Она моет посуду и даже не поворачивается ко мне. Ну, понятно… Но на столе стоит мой завтрак – макароны и сарделька. И на том спасибо, хоть не голодный на работу пойду. А то бывало… Почистив зубы и умывшись, жую сардельку, а во рту ещё привкус коктейля – оранж кюрасао, миндальный сироп, три вида рома, немного мяты и ещё парочка ингредиентов, которые уже стёрлись из моей памяти. Нужно запомнить вкус, хотя я совсем не уверен, что это вкус коктейля. Может, это смесь перегара и зубной пасты?
Сообщение отредактировал goos - Суббота, 25.08.2012, 12:53
Может быть, у племени майя просто не хватило каменной стенки. 
Служба доставки "концов света"?)
