Страница Юрия Дихтяра - Форум  
Приветствуем Вас Гость | RSS Главная | Страница Юрия Дихтяра - Форум | Регистрация | Вход

[ Последние сообщения · Островитяне · Правила форума · Поиск · RSS ]
  • Страница 1 из 7
  • 1
  • 2
  • 3
  • …
  • 6
  • 7
  • »
Модератор форума: Влюблённая_в_лето  
Форум » Хижины Острова » Чистовики - творческие страницы авторов » Страница Юрия Дихтяра (на острове goos)
Страница Юрия Дихтяра
НэшаДата: Вторник, 11.10.2011, 14:53 | Сообщение # 1
Старейшина
Группа: Вождь
Сообщений: 5068
Награды: 46
Репутация: 187
Статус: Offline
Страница Юрия Дихтяра


Карточка в каталоге
 
Сообщение
Страница Юрия Дихтяра


Карточка в каталоге
Автор - Нэша
Дата добавления - 11.10.2011 в 14:53
Сообщение
Страница Юрия Дихтяра


Карточка в каталоге
Автор - Нэша
Дата добавления - 11.10.2011 в 14:53
goosДата: Четверг, 13.10.2011, 14:13 | Сообщение # 2
Осматривающийся
Группа: Островитянин
Сообщений: 72
Награды: 1
Репутация: 27
Статус: Offline
Сны неразгаданных слов.

Егорка рассматривал, как большая зелёная муха тыкалась в грязное треснутое окно, то ли пытаясь вырваться на свежий воздух, то ли желая убить себя, устав от кислого застоявшегося воздуха, полумрака и отсутствия еды. Егорке стало жаль бедолагу, и он размазал её пальцем, оставив на стекле жирную полосу. Лишившись развлечения, Егорка уставился в окно и принялся думать про хрупкость мира и призрачность жизни. Мысли его были просты и односложны, ибо в свои тридцать два года он имел разум пятилетнего ребёнка. Размышлять на такие темы оказалось непросто, и он хмурился, сдвигал брови и напряжённо шевелил губами, пытаясь подобрать нужные, но незнакомые слова.
- Егорка, внучек, поди-ка сюда, - оборвала философию Трофимовна, лежащая на подстилке из сена в дальнем углу комнаты. – Поди, поди, скажу чё.
- Ну чего тебе? Занят я, бабушка.
- Поди, милок.
Егорка встал с лавки и пошёл к старухе. Навис над ней большой плешивой головой.
- Помру я сегодня, - прошептала старуха.
- Ты уже сто лет помираешь.
- Сегодня точно. Нутро болеть перестало. Ты, это, сходи на кладбище. Посмотри могилу. Наверное, заросла вся.
Смерть забыла о Трофимовне, и та совсем измаялась от жизни. Даже Рай не привлекал её своей тихой суетой. Хотелось просто лежать, укрывшись землёй, и ни о чём не думать, наслаждаясь бесконечной тишиной и отсутствием себя. Но курносая всё не приходила, замотанная более важными делами. Что ей тратить время на какую-то старуху, когда жатва в полном разгаре. И Трофимовна терпеливо ждала, когда придёт и её час, но время всё утекало, и снова вставало солнце, чтобы к вечеру умереть, и снова распускались листья и поднимались травы, чтобы осенью зачахнуть. Старуха перестала есть, только пила воду, да и то, только потому, что горло высыхало и горело пламенем, и губы покрывались трещинами. Кожа обтянула старые хрупкие кости, внутренности от ненадобности увяли, оставив только тупую непрекращающуюся боль в животе, ставшую частью ощущений, такой же естественной, как дыхание. Трофимовна забыла своё имя. Забыла Бога. Забыла всё, что случилось с ней за длинные скучные годы жизни. Она лежала на отсыревшем сене и прислушивалась, не заскрипит ли перекошенная дверь, впуская долгожданную гостью.
А сегодня прошла боль, отчего стало пусто и непривычно, словно и не было у неё уже живота, и ничего не было, только желание поскорей лечь в землю.
Внук её, Егорка, был оставлен ей на воспитание совсем мальцом, когда родители поняли, что не быть сыну никем, что придётся вытирать вечные слюни и слушать ахинею, и не будет вечеринок, гостей и тихих нежных вечеров. Сначала навещали, привозили конфеты и игрушки, потом всё реже и реже, и в последний раз приезжал сын, Василий, лет десять назад. На большой чёрной машине, крепкий, загорелый и белозубый. Весело подправил безнадёжный бесполезный забор, наносил воды, скосил бурьян во дворе и, взяв лопату, пошёл на кладбище, где провозился до самого вечера. Вернулся уставший и довольный. «Всё, мама, могила у тебя теперь есть, если что, платить уже не нужно будет». Поцеловал мать, потрепал по щеке сына, и умчался обратно в шумный, быстрый, цветной мир, чтобы остаться там уже навсегда, не беспокоясь ненужными воспоминаниями.
- Иди, внучек, посмотри яму, цела ли, не осыпалась, не заросла? Чуть мне осталось. Там, между Симененкой и Самойленчихой могила моя. А, ты всё равно, читать не умеешь. Всё равно, сходи, найдёшь.
Егорка, выйдя из хаты, ослеп от сияния белого неба и долго тёр слёзы на глазах, пока не смог снова видеть. До кладбища путь лежал через мёртвую деревню. Дорога, давно ещё изъеденная колеями, стала зарастать, но по ней ещё можно было идти, не утопая по плечи в траве.
Он шёл мимо засохших яблонь, мимо чёрных гнилых крыш, торчащих из высоких бурьянов, мимо колодца с зелёной вонючей водой, возле которого стоял кривым скелетом бесполезный «журавль». Растительность, буйная, освободившаяся от людских рук, захватила всё, каждую пядь земли, валя перекошенные заборы, наполняя собой дворы и тропинки, торжествуя победу над человеком. Где-то на самом дне Егоркиной памяти ещё лежала картинка, на которой можно увидеть живую деревню, с лаем собак, с коровами, не спеша бредущими на пастбище, с ухоженными огородами и побеленными стенами домов. С дымом, поднимающимся из труб в искрящееся зимнее небо, с далёкой гармонью на околице и грохотом тракторов, спешащих рвать и перемалывать землю. Потом деревня умерла, незаметно, как умирают во сне, как затихает обессилевший путник на обочине, как угасают сгоревшие свечи. Без агонии, слёз и прощальных слов. Егорка и его бабка были последними. Червями на гниющем трупе деревни.
Но Егорка не думал об этом, ему было всё равно. Он просто шёл, удивляясь пению жаворонка, сиротливому облачку на бесцветном небе, жужжанию шмеля и запаху диких трав. Остановился возле куста терна, сорвал горсть ещё зелёных ягод, горьких и твёрдых, от которых вязалась слюна во рту, и немел язык. Но Егорка тщательно обсасывал каждую косточку, наполняя желудок хоть какой-нибудь едой.
Пройдя последний дом, Егорка увидел перекосившиеся кресты и облезлые оградки из торчащих вверх, сплюснутых на краях, прутьев. Кладбище находилось на лугу, где трава не рвалась к солнцу, а прижималась к почве, сломленная полевыми ветрами. Кузнечики брызгали из-под ног, стайка перепёлок поднялась в воздух, но невысоко; покружила, и не увидев опасности в чужаке, упала неподалёку в траву, сразу растворившись в серой зелёни луга. Жаворонки беспокойными точками носились в вышине, выводя весёлые трели. Егорка сорвал голубой невзрачный цветок, понюхал, но тот ничем не пах, и пальцы смяли его, растёрли в кашицу и бросили за ненадобностью.
«Зачем я здесь?» - задал себе вопрос Егорка, но ответа у него не было. Только чувство собственной ненужности и неуместности смутило его. Никто его не замечал, а если и замечал, то пытался обойти стороной, чтобы не столкнуться с безжалостными пальцами, умеющими только срывать, мять и выбрасывать. Он почувствовал себя чужим. Чужим для всего мира, начиная от сухой былинки и заканчивая солнцем и звёздами. Если даже он прямо сейчас умрёт на месте, никто этого не заметит, кроме диких собак, мух и трупных червей, да и те, насытив утробу, тут же забудут о нём. Егорке стало обидно, и он утёр сухую слезу со щеки.
Вот и кладбище. Егорка остановился возле первой оградки, среди которой возвышался заросший холмик, из которого торчал отполированный погодными явлениями крест. На эмалированном овале, прибитом к кресту, увидел лицо мужчины с выгоревшими глазами. Фотография побледнела - можно различить только основной контур и буквы имени, которые Егорка не смог прочитать.
Где-то внизу, не очень глубоко, лежит бледный мужчина с размытым лицом и пустыми глазами смотрит на крышку гроба. Связанные руки сложены на груди и сжимают бумажку с молитвой, которую никто не прочтёт. Егорке стало страшно, и он пошёл дальше, лишь мельком бросая взгляды на заброшенные могилы. Он всё ходил между оградок и холмиков, пытаясь найти пустую могилу, но под ногами попадались только кочки да чьи-то норы, да хрустела иссушенная трава. Солнце палило без жалости, и Егорка стал под кривой рябиной укрыться в тени. Опять попытался подумать о тех, кто лежит под его ногами, но испугался мыслей и бледных затаившихся покойников.
И тут увидел яму, еле заметный провал, поросший травой. Егорка обрадовался, поспешил рассмотреть находку, как за спиной раздался скрипучий голос:
- А ну, чего тут шастать? Кто таков?
Егорка с замершим сердцем стал, как истукан, не в силах шелохнуться. И оглянуться не было сил, потому что, понимал, что увидев того покойника с фотографии, сразу лишится последнего рассудка.
- Кто таков, спрашиваю?
Шаги шелестели сзади, приближаясь, и голос казался нечеловеческим.
- Чего молчишь?
Дыхание в самый затылок, и вот перед глазами страшное серое лицо, изъеденное мрщинами. Длинная всклокоченная грязная борода, слезящиеся бесцветные глаза, костлявая рука тянется к Егоркиному лицу.
- Ты чей будешь? – спросило чудовище.
- Трофимовны внучек…
- Какой такой Трофимовны?
- Той, что слева от старой осины хата.
- Не знаю никого и знать не хочу. Как она там?
- Говорит, помрёт сегодня.
- Тоже хорошее дело. Каждый выбирает сам. А ты чего дрожишь весь?
- Страшно мне.
Егорка еле держался, чтобы не упасть в обморок.
- Не меня ли страшно?
- Больше некого здесь бояться. Вы мертвец?
Чудовище засмеялось хохотом, больше похожим на скрип двери.
- Неужто похож? Не бойся ты. Живой я. А мертвецы здесь тихие, лежат себе – ничего им не нужно. Отгуляли своё.
Егорка и сам уже понял, что перед ним человек, только немытый и нечёсаный давно, с печатью старости на худом лице.
- Как звать тебя? – спросил старик
- Егорка.
- И что ты забрёл сюда?
- Могилу бабушке искал. Вот нашёл, - махнул в сторону обнаруженной ямы.
- А вот тебе и нет, - возразил старик, - это моё. Я там живу.
- Здесь? Прямо в могиле?
- А где же ещё жить? Я уже столько лет прожил, что и со счёту сбился, а всё потому, что здесь обитаю. Смерть меня, небось, обыскалась, носится по всему свету, спрашивает каждого, не видали старика Мартына Кривобоченко? И невдомёк ей, где меня искать. Пролетит над погостом, глядь – да тут все свои, мёртвые, и полетит дальше. А я лежу, не шевелюсь в могиле. Вот уже сколько лет живу себе и живу. И помирать не собираюсь. Жизнь нам дана, чтобы мы жили, а не умирали. Тот, кто устал – пожалуйста, а я не устал, я бы ещё столько прожил. И проживу, даже не сомневаюсь. Потому что люблю я жить. Так что, мил человек Егорка, ищи себе другую могилу. Эта уже занята.
- Понятно, а где её искать?
- А это уже не ко мне. Где хочешь, там и ищи. А мне обедать пора. Ты случайно, не голоден? Есть будешь?
Слово «голод» для Егорки ничего не значило, ибо голод был всегда, и, привыкнув к нему, уже не замечаешь, что есть хочется. Но перекусить бы он не отказался.
- Ну, пойдём, угощу тебя. Сейчас, только инструментарий возьму.
Старик откопал в траве припрятанную дощечку, грязную и сточенную по краям.
Они вышли за кладбище, и пошли на луг.
- На кладбище есть нельзя, - объяснял старик, - там всё мёртвое и священное. А вот в поле – это завсегда нужно есть. Хорошо, что люди отсюда уехали все. Земля лет десять на парах – сочная и вкусная. Жирная, как масло. Сорняк землю не портит. Он из неё вылезает, солнцем и дождём напитывается и снова в землю уходит. А вот та же пшеница или кукуруза, все соки из почвы тянет, делая её пресной и бесплодной. А смысл? Всё от земли начинается и землёй заканчивает. Зачем такие круговороты делать? Сажать, полоть, растить, собирать, жуков, букашек неразумных травить зачем?
Старик остановился, ткнул дощечкой в землю.
- Вот, здесь, - сказал он со знанием дела, и принялся вырывать из земли траву. – Так вот, на чём я там остановился? Ага. Зачем столько сил и времени убивать ради еды, когда она вот – под ногами лежит. Бери, да ешь, сколько вздумается.
Старик стал копать, ловко орудуя дощечкой. Наконец, остановился, потрогал пальцем землю, набрал горсть и, сунув в рот, принялся пережёвывать загрубевшими дёснами, выплёвывая попадающихся насекомых и камешки. Черные крошки сыпались на его ветхую рубаху, но это не беспокоило старика. Он съел ещё горсть и сыто потянулся. Потом принялся вычищать грязь, забившуюся под ногтями.
- Вот, и всё, вот я и сыт. Земля крайне питательна, и содержит всё, что нужно человеку. Все микроэлементы, витамины и другие полезные вещества. А вкусная какая! Попробуй, сынок, не стесняйся. Угощайся.
Старик был так убедителен, произнося незнакомые слова, что Егорка тоже набрал земли, и, недолго раздумывая, отправил в рот. Земля оказалась мягкой и воздушной, как творог, и вкус у неё был приятный, соленовато-кислый. Он наелся одной горстью. Еда, упав в желудок, сразу дала о себе знать, наполнив сытостью и желанием предаться обеденной дрёме.
- Вот, молодец, - одобрил старик, - ну как? Ты только не ешь много. Много нельзя – кишки глиной забьются. Да много и не съешь. Я уже дня на три заправился. Ну, пошли, теперь нужно поспать для пользы пищеварения. Земля, она суеты не терпит.
Они вернулись на кладбище и легли в тени под рябиной. Егорка смотрел на танцы стрекоз и мух, на трепет листвы и как наливаются красным соком ягоды. И краем уха слушал болтовню старика:
- … совсем не скучно так жить. Скучно спешить, копошиться, копаться и быть уставшим от спешки, скучно не видеть сны, скучно вертеться на одном месте, ошибочно думая, что ты движешься вперёд…это скучно, только нет времени понять это. И только, когда спросишь себя перед последним вздохом: а в чём суть? ответа не будет, ибо жил ты не для себя, а для неясной, не тобой заданной цели. И вся жизнь окажется вознёй в навозе, а исправить нельзя, и выдыхаешь душу, а она пустая уносится в никуда, и болтается в астрале, как говно в проруби, неприглядная и неинтересная ни Богу, ни Сатане. А мне не скучно. Мне всё интересно, и на всё у меня находится ответ и объяснение причин явлений и процессов. Даже думать мне не нужно, просто знаю, во, как, а ты думал…Вот эта кривая рябина или вон тот будяк, к примеру, стоят себе и скучают, думаешь? Или дуб сотни лет скучает? Нет, сынок, им не до скуки, они всегда себе занятие находят, вот только нам не понять древесных радостей, ибо даны нам ноги и руки, чтобы мы жизнь всю пробегали и оглянуться не успели, как пора возвращаться туда, откуда пришёл – в землю.
Старик говорил и говорил без умолку, а Егорка уснул и виделись ему неведомые ранее причины явлений и процессов, прекрасные в своей сияющей необъяснимости. Они танцевали подобно беспечным насекомым, порхая на фоне никогда не скучающих дубов и будяков.
Егорка проснулся, когда солнце готовилось к очередной смерти, багровея и тускнея в сиреневом закате. Старика рядом не было. Он обнаружился спящим на дне могилы, укрытый сухими ветками и завявшей травой.
Егорка побрёл домой, отрывая от истлевшей одежды прилипшие репяхи, позабыв, где был и зачем. Когда уже показалась его покосившаяся хата, он увидел, как из дверей выходит старуха. Сначала показалось, что это Трофимовна решила выйти попрощаться с белым светом, но это оказалась другая, незнакомая, в длинном сером балахоне. Она взяла прислоненную к стене косу и пошла навстречу Егорке. Подойдя ближе, остановилась и спросила, не видал ли он случайно Мартына Кривобоченко. Егорка отвёл взгляд от колючих старушечьих глаз, и ничего не сказав, прошёл мимо. Бабка пошла было в сторону кладбища, но потом, остановившись в раздумье, повернула направо и скрылась в густых зарослях измученных жарким днём трав.
Трофимовна лежала неподвижно, улыбаясь счастливо во весь беззубый рот. Глаза были закрыты и руки смиренно опущены вдоль тела.
- Бабуль, я вернулся, - позвал её Егорка. Но та молчала, оставив навсегда привычку дышать. В доме пахло покоем и тишиной. Егорка зажёг свечку, сел за стол и заплакал, сам не зная от чего. Ему было жаль бабушку, ему было одиноко, но в то же время свободно. Не нужно больше слышать ночные стоны, вдыхать запах старости и носить воду. Ещё он был рад, что Трофимовна, наконец, получила то, что хотела, и теперь по-настоящему счастлива.
Бабуля оказалась лёгкой и гибкой. Постоянно норовила выскользнуть из рук, пока Егорка нёс её в подвал. Могила была занята никогда не умирающим стариком, рыть новую – слишком хлопотно, тем более ночью, когда можно потревожить всякую кладбищенскую нечисть. А подвал был глубокий, прохладный, земляной. Егорка положил покойницу на пол, принёс полную кружку воды и оставил зажжённую свечу, на случай, если ей вдруг станет страшно в темноте и захочется смочить потрескавшиеся губы.
Устав от похорон, он лёг прямо во дворе, и уснул под звёздным покрывалом на радость проголодавшимся комарам.
Утро разбудило ранними пташками и ожившими солнечными лучами.
Егорка забрался на крышу хаты, откуда были видны крыши высоких домов далёкого города, трубы, курящие в небо красивый дым и натянутые между спичечных столбов вдоль электрические нитки. Чёрными точками ползли по степи автомобили. Если прислушаться, в пустом глухом воздухе можно услышать, как ворчат их железные утробы. Сначала Егорка хотел отправиться туда, где на каждом шагу неведомые чудеса, где его отец и мать ждут, когда же вернётся он в их родительские объятья. Но потом, испугавшись чужого безумного мира, взял ржавую лопату и побрёл на кладбище.
- Ну, что, сынок, вернулся? – встретил его Мартын Кривобоченко. – Правильно сделал. Идём, позавтракаем, и будем тебе новый дом делать. Молодец, что лопату прихватил. Но для еды землю железом нельзя, только деревом…Железо, оно чужое, от него вкус становится тёрпкий…
Он опять говорил и говорил, сорвавшись после многолетней немоты и найдя благодарного слушателя. А Егорка пытался запомнить незнакомые слова, чтобы любоваться ими в снах.
©goos
 
СообщениеСны неразгаданных слов.

Егорка рассматривал, как большая зелёная муха тыкалась в грязное треснутое окно, то ли пытаясь вырваться на свежий воздух, то ли желая убить себя, устав от кислого застоявшегося воздуха, полумрака и отсутствия еды. Егорке стало жаль бедолагу, и он размазал её пальцем, оставив на стекле жирную полосу. Лишившись развлечения, Егорка уставился в окно и принялся думать про хрупкость мира и призрачность жизни. Мысли его были просты и односложны, ибо в свои тридцать два года он имел разум пятилетнего ребёнка. Размышлять на такие темы оказалось непросто, и он хмурился, сдвигал брови и напряжённо шевелил губами, пытаясь подобрать нужные, но незнакомые слова.
- Егорка, внучек, поди-ка сюда, - оборвала философию Трофимовна, лежащая на подстилке из сена в дальнем углу комнаты. – Поди, поди, скажу чё.
- Ну чего тебе? Занят я, бабушка.
- Поди, милок.
Егорка встал с лавки и пошёл к старухе. Навис над ней большой плешивой головой.
- Помру я сегодня, - прошептала старуха.
- Ты уже сто лет помираешь.
- Сегодня точно. Нутро болеть перестало. Ты, это, сходи на кладбище. Посмотри могилу. Наверное, заросла вся.
Смерть забыла о Трофимовне, и та совсем измаялась от жизни. Даже Рай не привлекал её своей тихой суетой. Хотелось просто лежать, укрывшись землёй, и ни о чём не думать, наслаждаясь бесконечной тишиной и отсутствием себя. Но курносая всё не приходила, замотанная более важными делами. Что ей тратить время на какую-то старуху, когда жатва в полном разгаре. И Трофимовна терпеливо ждала, когда придёт и её час, но время всё утекало, и снова вставало солнце, чтобы к вечеру умереть, и снова распускались листья и поднимались травы, чтобы осенью зачахнуть. Старуха перестала есть, только пила воду, да и то, только потому, что горло высыхало и горело пламенем, и губы покрывались трещинами. Кожа обтянула старые хрупкие кости, внутренности от ненадобности увяли, оставив только тупую непрекращающуюся боль в животе, ставшую частью ощущений, такой же естественной, как дыхание. Трофимовна забыла своё имя. Забыла Бога. Забыла всё, что случилось с ней за длинные скучные годы жизни. Она лежала на отсыревшем сене и прислушивалась, не заскрипит ли перекошенная дверь, впуская долгожданную гостью.
А сегодня прошла боль, отчего стало пусто и непривычно, словно и не было у неё уже живота, и ничего не было, только желание поскорей лечь в землю.
Внук её, Егорка, был оставлен ей на воспитание совсем мальцом, когда родители поняли, что не быть сыну никем, что придётся вытирать вечные слюни и слушать ахинею, и не будет вечеринок, гостей и тихих нежных вечеров. Сначала навещали, привозили конфеты и игрушки, потом всё реже и реже, и в последний раз приезжал сын, Василий, лет десять назад. На большой чёрной машине, крепкий, загорелый и белозубый. Весело подправил безнадёжный бесполезный забор, наносил воды, скосил бурьян во дворе и, взяв лопату, пошёл на кладбище, где провозился до самого вечера. Вернулся уставший и довольный. «Всё, мама, могила у тебя теперь есть, если что, платить уже не нужно будет». Поцеловал мать, потрепал по щеке сына, и умчался обратно в шумный, быстрый, цветной мир, чтобы остаться там уже навсегда, не беспокоясь ненужными воспоминаниями.
- Иди, внучек, посмотри яму, цела ли, не осыпалась, не заросла? Чуть мне осталось. Там, между Симененкой и Самойленчихой могила моя. А, ты всё равно, читать не умеешь. Всё равно, сходи, найдёшь.
Егорка, выйдя из хаты, ослеп от сияния белого неба и долго тёр слёзы на глазах, пока не смог снова видеть. До кладбища путь лежал через мёртвую деревню. Дорога, давно ещё изъеденная колеями, стала зарастать, но по ней ещё можно было идти, не утопая по плечи в траве.
Он шёл мимо засохших яблонь, мимо чёрных гнилых крыш, торчащих из высоких бурьянов, мимо колодца с зелёной вонючей водой, возле которого стоял кривым скелетом бесполезный «журавль». Растительность, буйная, освободившаяся от людских рук, захватила всё, каждую пядь земли, валя перекошенные заборы, наполняя собой дворы и тропинки, торжествуя победу над человеком. Где-то на самом дне Егоркиной памяти ещё лежала картинка, на которой можно увидеть живую деревню, с лаем собак, с коровами, не спеша бредущими на пастбище, с ухоженными огородами и побеленными стенами домов. С дымом, поднимающимся из труб в искрящееся зимнее небо, с далёкой гармонью на околице и грохотом тракторов, спешащих рвать и перемалывать землю. Потом деревня умерла, незаметно, как умирают во сне, как затихает обессилевший путник на обочине, как угасают сгоревшие свечи. Без агонии, слёз и прощальных слов. Егорка и его бабка были последними. Червями на гниющем трупе деревни.
Но Егорка не думал об этом, ему было всё равно. Он просто шёл, удивляясь пению жаворонка, сиротливому облачку на бесцветном небе, жужжанию шмеля и запаху диких трав. Остановился возле куста терна, сорвал горсть ещё зелёных ягод, горьких и твёрдых, от которых вязалась слюна во рту, и немел язык. Но Егорка тщательно обсасывал каждую косточку, наполняя желудок хоть какой-нибудь едой.
Пройдя последний дом, Егорка увидел перекосившиеся кресты и облезлые оградки из торчащих вверх, сплюснутых на краях, прутьев. Кладбище находилось на лугу, где трава не рвалась к солнцу, а прижималась к почве, сломленная полевыми ветрами. Кузнечики брызгали из-под ног, стайка перепёлок поднялась в воздух, но невысоко; покружила, и не увидев опасности в чужаке, упала неподалёку в траву, сразу растворившись в серой зелёни луга. Жаворонки беспокойными точками носились в вышине, выводя весёлые трели. Егорка сорвал голубой невзрачный цветок, понюхал, но тот ничем не пах, и пальцы смяли его, растёрли в кашицу и бросили за ненадобностью.
«Зачем я здесь?» - задал себе вопрос Егорка, но ответа у него не было. Только чувство собственной ненужности и неуместности смутило его. Никто его не замечал, а если и замечал, то пытался обойти стороной, чтобы не столкнуться с безжалостными пальцами, умеющими только срывать, мять и выбрасывать. Он почувствовал себя чужим. Чужим для всего мира, начиная от сухой былинки и заканчивая солнцем и звёздами. Если даже он прямо сейчас умрёт на месте, никто этого не заметит, кроме диких собак, мух и трупных червей, да и те, насытив утробу, тут же забудут о нём. Егорке стало обидно, и он утёр сухую слезу со щеки.
Вот и кладбище. Егорка остановился возле первой оградки, среди которой возвышался заросший холмик, из которого торчал отполированный погодными явлениями крест. На эмалированном овале, прибитом к кресту, увидел лицо мужчины с выгоревшими глазами. Фотография побледнела - можно различить только основной контур и буквы имени, которые Егорка не смог прочитать.
Где-то внизу, не очень глубоко, лежит бледный мужчина с размытым лицом и пустыми глазами смотрит на крышку гроба. Связанные руки сложены на груди и сжимают бумажку с молитвой, которую никто не прочтёт. Егорке стало страшно, и он пошёл дальше, лишь мельком бросая взгляды на заброшенные могилы. Он всё ходил между оградок и холмиков, пытаясь найти пустую могилу, но под ногами попадались только кочки да чьи-то норы, да хрустела иссушенная трава. Солнце палило без жалости, и Егорка стал под кривой рябиной укрыться в тени. Опять попытался подумать о тех, кто лежит под его ногами, но испугался мыслей и бледных затаившихся покойников.
И тут увидел яму, еле заметный провал, поросший травой. Егорка обрадовался, поспешил рассмотреть находку, как за спиной раздался скрипучий голос:
- А ну, чего тут шастать? Кто таков?
Егорка с замершим сердцем стал, как истукан, не в силах шелохнуться. И оглянуться не было сил, потому что, понимал, что увидев того покойника с фотографии, сразу лишится последнего рассудка.
- Кто таков, спрашиваю?
Шаги шелестели сзади, приближаясь, и голос казался нечеловеческим.
- Чего молчишь?
Дыхание в самый затылок, и вот перед глазами страшное серое лицо, изъеденное мрщинами. Длинная всклокоченная грязная борода, слезящиеся бесцветные глаза, костлявая рука тянется к Егоркиному лицу.
- Ты чей будешь? – спросило чудовище.
- Трофимовны внучек…
- Какой такой Трофимовны?
- Той, что слева от старой осины хата.
- Не знаю никого и знать не хочу. Как она там?
- Говорит, помрёт сегодня.
- Тоже хорошее дело. Каждый выбирает сам. А ты чего дрожишь весь?
- Страшно мне.
Егорка еле держался, чтобы не упасть в обморок.
- Не меня ли страшно?
- Больше некого здесь бояться. Вы мертвец?
Чудовище засмеялось хохотом, больше похожим на скрип двери.
- Неужто похож? Не бойся ты. Живой я. А мертвецы здесь тихие, лежат себе – ничего им не нужно. Отгуляли своё.
Егорка и сам уже понял, что перед ним человек, только немытый и нечёсаный давно, с печатью старости на худом лице.
- Как звать тебя? – спросил старик
- Егорка.
- И что ты забрёл сюда?
- Могилу бабушке искал. Вот нашёл, - махнул в сторону обнаруженной ямы.
- А вот тебе и нет, - возразил старик, - это моё. Я там живу.
- Здесь? Прямо в могиле?
- А где же ещё жить? Я уже столько лет прожил, что и со счёту сбился, а всё потому, что здесь обитаю. Смерть меня, небось, обыскалась, носится по всему свету, спрашивает каждого, не видали старика Мартына Кривобоченко? И невдомёк ей, где меня искать. Пролетит над погостом, глядь – да тут все свои, мёртвые, и полетит дальше. А я лежу, не шевелюсь в могиле. Вот уже сколько лет живу себе и живу. И помирать не собираюсь. Жизнь нам дана, чтобы мы жили, а не умирали. Тот, кто устал – пожалуйста, а я не устал, я бы ещё столько прожил. И проживу, даже не сомневаюсь. Потому что люблю я жить. Так что, мил человек Егорка, ищи себе другую могилу. Эта уже занята.
- Понятно, а где её искать?
- А это уже не ко мне. Где хочешь, там и ищи. А мне обедать пора. Ты случайно, не голоден? Есть будешь?
Слово «голод» для Егорки ничего не значило, ибо голод был всегда, и, привыкнув к нему, уже не замечаешь, что есть хочется. Но перекусить бы он не отказался.
- Ну, пойдём, угощу тебя. Сейчас, только инструментарий возьму.
Старик откопал в траве припрятанную дощечку, грязную и сточенную по краям.
Они вышли за кладбище, и пошли на луг.
- На кладбище есть нельзя, - объяснял старик, - там всё мёртвое и священное. А вот в поле – это завсегда нужно есть. Хорошо, что люди отсюда уехали все. Земля лет десять на парах – сочная и вкусная. Жирная, как масло. Сорняк землю не портит. Он из неё вылезает, солнцем и дождём напитывается и снова в землю уходит. А вот та же пшеница или кукуруза, все соки из почвы тянет, делая её пресной и бесплодной. А смысл? Всё от земли начинается и землёй заканчивает. Зачем такие круговороты делать? Сажать, полоть, растить, собирать, жуков, букашек неразумных травить зачем?
Старик остановился, ткнул дощечкой в землю.
- Вот, здесь, - сказал он со знанием дела, и принялся вырывать из земли траву. – Так вот, на чём я там остановился? Ага. Зачем столько сил и времени убивать ради еды, когда она вот – под ногами лежит. Бери, да ешь, сколько вздумается.
Старик стал копать, ловко орудуя дощечкой. Наконец, остановился, потрогал пальцем землю, набрал горсть и, сунув в рот, принялся пережёвывать загрубевшими дёснами, выплёвывая попадающихся насекомых и камешки. Черные крошки сыпались на его ветхую рубаху, но это не беспокоило старика. Он съел ещё горсть и сыто потянулся. Потом принялся вычищать грязь, забившуюся под ногтями.
- Вот, и всё, вот я и сыт. Земля крайне питательна, и содержит всё, что нужно человеку. Все микроэлементы, витамины и другие полезные вещества. А вкусная какая! Попробуй, сынок, не стесняйся. Угощайся.
Старик был так убедителен, произнося незнакомые слова, что Егорка тоже набрал земли, и, недолго раздумывая, отправил в рот. Земля оказалась мягкой и воздушной, как творог, и вкус у неё был приятный, соленовато-кислый. Он наелся одной горстью. Еда, упав в желудок, сразу дала о себе знать, наполнив сытостью и желанием предаться обеденной дрёме.
- Вот, молодец, - одобрил старик, - ну как? Ты только не ешь много. Много нельзя – кишки глиной забьются. Да много и не съешь. Я уже дня на три заправился. Ну, пошли, теперь нужно поспать для пользы пищеварения. Земля, она суеты не терпит.
Они вернулись на кладбище и легли в тени под рябиной. Егорка смотрел на танцы стрекоз и мух, на трепет листвы и как наливаются красным соком ягоды. И краем уха слушал болтовню старика:
- … совсем не скучно так жить. Скучно спешить, копошиться, копаться и быть уставшим от спешки, скучно не видеть сны, скучно вертеться на одном месте, ошибочно думая, что ты движешься вперёд…это скучно, только нет времени понять это. И только, когда спросишь себя перед последним вздохом: а в чём суть? ответа не будет, ибо жил ты не для себя, а для неясной, не тобой заданной цели. И вся жизнь окажется вознёй в навозе, а исправить нельзя, и выдыхаешь душу, а она пустая уносится в никуда, и болтается в астрале, как говно в проруби, неприглядная и неинтересная ни Богу, ни Сатане. А мне не скучно. Мне всё интересно, и на всё у меня находится ответ и объяснение причин явлений и процессов. Даже думать мне не нужно, просто знаю, во, как, а ты думал…Вот эта кривая рябина или вон тот будяк, к примеру, стоят себе и скучают, думаешь? Или дуб сотни лет скучает? Нет, сынок, им не до скуки, они всегда себе занятие находят, вот только нам не понять древесных радостей, ибо даны нам ноги и руки, чтобы мы жизнь всю пробегали и оглянуться не успели, как пора возвращаться туда, откуда пришёл – в землю.
Старик говорил и говорил без умолку, а Егорка уснул и виделись ему неведомые ранее причины явлений и процессов, прекрасные в своей сияющей необъяснимости. Они танцевали подобно беспечным насекомым, порхая на фоне никогда не скучающих дубов и будяков.
Егорка проснулся, когда солнце готовилось к очередной смерти, багровея и тускнея в сиреневом закате. Старика рядом не было. Он обнаружился спящим на дне могилы, укрытый сухими ветками и завявшей травой.
Егорка побрёл домой, отрывая от истлевшей одежды прилипшие репяхи, позабыв, где был и зачем. Когда уже показалась его покосившаяся хата, он увидел, как из дверей выходит старуха. Сначала показалось, что это Трофимовна решила выйти попрощаться с белым светом, но это оказалась другая, незнакомая, в длинном сером балахоне. Она взяла прислоненную к стене косу и пошла навстречу Егорке. Подойдя ближе, остановилась и спросила, не видал ли он случайно Мартына Кривобоченко. Егорка отвёл взгляд от колючих старушечьих глаз, и ничего не сказав, прошёл мимо. Бабка пошла было в сторону кладбища, но потом, остановившись в раздумье, повернула направо и скрылась в густых зарослях измученных жарким днём трав.
Трофимовна лежала неподвижно, улыбаясь счастливо во весь беззубый рот. Глаза были закрыты и руки смиренно опущены вдоль тела.
- Бабуль, я вернулся, - позвал её Егорка. Но та молчала, оставив навсегда привычку дышать. В доме пахло покоем и тишиной. Егорка зажёг свечку, сел за стол и заплакал, сам не зная от чего. Ему было жаль бабушку, ему было одиноко, но в то же время свободно. Не нужно больше слышать ночные стоны, вдыхать запах старости и носить воду. Ещё он был рад, что Трофимовна, наконец, получила то, что хотела, и теперь по-настоящему счастлива.
Бабуля оказалась лёгкой и гибкой. Постоянно норовила выскользнуть из рук, пока Егорка нёс её в подвал. Могила была занята никогда не умирающим стариком, рыть новую – слишком хлопотно, тем более ночью, когда можно потревожить всякую кладбищенскую нечисть. А подвал был глубокий, прохладный, земляной. Егорка положил покойницу на пол, принёс полную кружку воды и оставил зажжённую свечу, на случай, если ей вдруг станет страшно в темноте и захочется смочить потрескавшиеся губы.
Устав от похорон, он лёг прямо во дворе, и уснул под звёздным покрывалом на радость проголодавшимся комарам.
Утро разбудило ранними пташками и ожившими солнечными лучами.
Егорка забрался на крышу хаты, откуда были видны крыши высоких домов далёкого города, трубы, курящие в небо красивый дым и натянутые между спичечных столбов вдоль электрические нитки. Чёрными точками ползли по степи автомобили. Если прислушаться, в пустом глухом воздухе можно услышать, как ворчат их железные утробы. Сначала Егорка хотел отправиться туда, где на каждом шагу неведомые чудеса, где его отец и мать ждут, когда же вернётся он в их родительские объятья. Но потом, испугавшись чужого безумного мира, взял ржавую лопату и побрёл на кладбище.
- Ну, что, сынок, вернулся? – встретил его Мартын Кривобоченко. – Правильно сделал. Идём, позавтракаем, и будем тебе новый дом делать. Молодец, что лопату прихватил. Но для еды землю железом нельзя, только деревом…Железо, оно чужое, от него вкус становится тёрпкий…
Он опять говорил и говорил, сорвавшись после многолетней немоты и найдя благодарного слушателя. А Егорка пытался запомнить незнакомые слова, чтобы любоваться ими в снах.
©goos
Автор - goos
Дата добавления - 13.10.2011 в 14:13
СообщениеСны неразгаданных слов.

Егорка рассматривал, как большая зелёная муха тыкалась в грязное треснутое окно, то ли пытаясь вырваться на свежий воздух, то ли желая убить себя, устав от кислого застоявшегося воздуха, полумрака и отсутствия еды. Егорке стало жаль бедолагу, и он размазал её пальцем, оставив на стекле жирную полосу. Лишившись развлечения, Егорка уставился в окно и принялся думать про хрупкость мира и призрачность жизни. Мысли его были просты и односложны, ибо в свои тридцать два года он имел разум пятилетнего ребёнка. Размышлять на такие темы оказалось непросто, и он хмурился, сдвигал брови и напряжённо шевелил губами, пытаясь подобрать нужные, но незнакомые слова.
- Егорка, внучек, поди-ка сюда, - оборвала философию Трофимовна, лежащая на подстилке из сена в дальнем углу комнаты. – Поди, поди, скажу чё.
- Ну чего тебе? Занят я, бабушка.
- Поди, милок.
Егорка встал с лавки и пошёл к старухе. Навис над ней большой плешивой головой.
- Помру я сегодня, - прошептала старуха.
- Ты уже сто лет помираешь.
- Сегодня точно. Нутро болеть перестало. Ты, это, сходи на кладбище. Посмотри могилу. Наверное, заросла вся.
Смерть забыла о Трофимовне, и та совсем измаялась от жизни. Даже Рай не привлекал её своей тихой суетой. Хотелось просто лежать, укрывшись землёй, и ни о чём не думать, наслаждаясь бесконечной тишиной и отсутствием себя. Но курносая всё не приходила, замотанная более важными делами. Что ей тратить время на какую-то старуху, когда жатва в полном разгаре. И Трофимовна терпеливо ждала, когда придёт и её час, но время всё утекало, и снова вставало солнце, чтобы к вечеру умереть, и снова распускались листья и поднимались травы, чтобы осенью зачахнуть. Старуха перестала есть, только пила воду, да и то, только потому, что горло высыхало и горело пламенем, и губы покрывались трещинами. Кожа обтянула старые хрупкие кости, внутренности от ненадобности увяли, оставив только тупую непрекращающуюся боль в животе, ставшую частью ощущений, такой же естественной, как дыхание. Трофимовна забыла своё имя. Забыла Бога. Забыла всё, что случилось с ней за длинные скучные годы жизни. Она лежала на отсыревшем сене и прислушивалась, не заскрипит ли перекошенная дверь, впуская долгожданную гостью.
А сегодня прошла боль, отчего стало пусто и непривычно, словно и не было у неё уже живота, и ничего не было, только желание поскорей лечь в землю.
Внук её, Егорка, был оставлен ей на воспитание совсем мальцом, когда родители поняли, что не быть сыну никем, что придётся вытирать вечные слюни и слушать ахинею, и не будет вечеринок, гостей и тихих нежных вечеров. Сначала навещали, привозили конфеты и игрушки, потом всё реже и реже, и в последний раз приезжал сын, Василий, лет десять назад. На большой чёрной машине, крепкий, загорелый и белозубый. Весело подправил безнадёжный бесполезный забор, наносил воды, скосил бурьян во дворе и, взяв лопату, пошёл на кладбище, где провозился до самого вечера. Вернулся уставший и довольный. «Всё, мама, могила у тебя теперь есть, если что, платить уже не нужно будет». Поцеловал мать, потрепал по щеке сына, и умчался обратно в шумный, быстрый, цветной мир, чтобы остаться там уже навсегда, не беспокоясь ненужными воспоминаниями.
- Иди, внучек, посмотри яму, цела ли, не осыпалась, не заросла? Чуть мне осталось. Там, между Симененкой и Самойленчихой могила моя. А, ты всё равно, читать не умеешь. Всё равно, сходи, найдёшь.
Егорка, выйдя из хаты, ослеп от сияния белого неба и долго тёр слёзы на глазах, пока не смог снова видеть. До кладбища путь лежал через мёртвую деревню. Дорога, давно ещё изъеденная колеями, стала зарастать, но по ней ещё можно было идти, не утопая по плечи в траве.
Он шёл мимо засохших яблонь, мимо чёрных гнилых крыш, торчащих из высоких бурьянов, мимо колодца с зелёной вонючей водой, возле которого стоял кривым скелетом бесполезный «журавль». Растительность, буйная, освободившаяся от людских рук, захватила всё, каждую пядь земли, валя перекошенные заборы, наполняя собой дворы и тропинки, торжествуя победу над человеком. Где-то на самом дне Егоркиной памяти ещё лежала картинка, на которой можно увидеть живую деревню, с лаем собак, с коровами, не спеша бредущими на пастбище, с ухоженными огородами и побеленными стенами домов. С дымом, поднимающимся из труб в искрящееся зимнее небо, с далёкой гармонью на околице и грохотом тракторов, спешащих рвать и перемалывать землю. Потом деревня умерла, незаметно, как умирают во сне, как затихает обессилевший путник на обочине, как угасают сгоревшие свечи. Без агонии, слёз и прощальных слов. Егорка и его бабка были последними. Червями на гниющем трупе деревни.
Но Егорка не думал об этом, ему было всё равно. Он просто шёл, удивляясь пению жаворонка, сиротливому облачку на бесцветном небе, жужжанию шмеля и запаху диких трав. Остановился возле куста терна, сорвал горсть ещё зелёных ягод, горьких и твёрдых, от которых вязалась слюна во рту, и немел язык. Но Егорка тщательно обсасывал каждую косточку, наполняя желудок хоть какой-нибудь едой.
Пройдя последний дом, Егорка увидел перекосившиеся кресты и облезлые оградки из торчащих вверх, сплюснутых на краях, прутьев. Кладбище находилось на лугу, где трава не рвалась к солнцу, а прижималась к почве, сломленная полевыми ветрами. Кузнечики брызгали из-под ног, стайка перепёлок поднялась в воздух, но невысоко; покружила, и не увидев опасности в чужаке, упала неподалёку в траву, сразу растворившись в серой зелёни луга. Жаворонки беспокойными точками носились в вышине, выводя весёлые трели. Егорка сорвал голубой невзрачный цветок, понюхал, но тот ничем не пах, и пальцы смяли его, растёрли в кашицу и бросили за ненадобностью.
«Зачем я здесь?» - задал себе вопрос Егорка, но ответа у него не было. Только чувство собственной ненужности и неуместности смутило его. Никто его не замечал, а если и замечал, то пытался обойти стороной, чтобы не столкнуться с безжалостными пальцами, умеющими только срывать, мять и выбрасывать. Он почувствовал себя чужим. Чужим для всего мира, начиная от сухой былинки и заканчивая солнцем и звёздами. Если даже он прямо сейчас умрёт на месте, никто этого не заметит, кроме диких собак, мух и трупных червей, да и те, насытив утробу, тут же забудут о нём. Егорке стало обидно, и он утёр сухую слезу со щеки.
Вот и кладбище. Егорка остановился возле первой оградки, среди которой возвышался заросший холмик, из которого торчал отполированный погодными явлениями крест. На эмалированном овале, прибитом к кресту, увидел лицо мужчины с выгоревшими глазами. Фотография побледнела - можно различить только основной контур и буквы имени, которые Егорка не смог прочитать.
Где-то внизу, не очень глубоко, лежит бледный мужчина с размытым лицом и пустыми глазами смотрит на крышку гроба. Связанные руки сложены на груди и сжимают бумажку с молитвой, которую никто не прочтёт. Егорке стало страшно, и он пошёл дальше, лишь мельком бросая взгляды на заброшенные могилы. Он всё ходил между оградок и холмиков, пытаясь найти пустую могилу, но под ногами попадались только кочки да чьи-то норы, да хрустела иссушенная трава. Солнце палило без жалости, и Егорка стал под кривой рябиной укрыться в тени. Опять попытался подумать о тех, кто лежит под его ногами, но испугался мыслей и бледных затаившихся покойников.
И тут увидел яму, еле заметный провал, поросший травой. Егорка обрадовался, поспешил рассмотреть находку, как за спиной раздался скрипучий голос:
- А ну, чего тут шастать? Кто таков?
Егорка с замершим сердцем стал, как истукан, не в силах шелохнуться. И оглянуться не было сил, потому что, понимал, что увидев того покойника с фотографии, сразу лишится последнего рассудка.
- Кто таков, спрашиваю?
Шаги шелестели сзади, приближаясь, и голос казался нечеловеческим.
- Чего молчишь?
Дыхание в самый затылок, и вот перед глазами страшное серое лицо, изъеденное мрщинами. Длинная всклокоченная грязная борода, слезящиеся бесцветные глаза, костлявая рука тянется к Егоркиному лицу.
- Ты чей будешь? – спросило чудовище.
- Трофимовны внучек…
- Какой такой Трофимовны?
- Той, что слева от старой осины хата.
- Не знаю никого и знать не хочу. Как она там?
- Говорит, помрёт сегодня.
- Тоже хорошее дело. Каждый выбирает сам. А ты чего дрожишь весь?
- Страшно мне.
Егорка еле держался, чтобы не упасть в обморок.
- Не меня ли страшно?
- Больше некого здесь бояться. Вы мертвец?
Чудовище засмеялось хохотом, больше похожим на скрип двери.
- Неужто похож? Не бойся ты. Живой я. А мертвецы здесь тихие, лежат себе – ничего им не нужно. Отгуляли своё.
Егорка и сам уже понял, что перед ним человек, только немытый и нечёсаный давно, с печатью старости на худом лице.
- Как звать тебя? – спросил старик
- Егорка.
- И что ты забрёл сюда?
- Могилу бабушке искал. Вот нашёл, - махнул в сторону обнаруженной ямы.
- А вот тебе и нет, - возразил старик, - это моё. Я там живу.
- Здесь? Прямо в могиле?
- А где же ещё жить? Я уже столько лет прожил, что и со счёту сбился, а всё потому, что здесь обитаю. Смерть меня, небось, обыскалась, носится по всему свету, спрашивает каждого, не видали старика Мартына Кривобоченко? И невдомёк ей, где меня искать. Пролетит над погостом, глядь – да тут все свои, мёртвые, и полетит дальше. А я лежу, не шевелюсь в могиле. Вот уже сколько лет живу себе и живу. И помирать не собираюсь. Жизнь нам дана, чтобы мы жили, а не умирали. Тот, кто устал – пожалуйста, а я не устал, я бы ещё столько прожил. И проживу, даже не сомневаюсь. Потому что люблю я жить. Так что, мил человек Егорка, ищи себе другую могилу. Эта уже занята.
- Понятно, а где её искать?
- А это уже не ко мне. Где хочешь, там и ищи. А мне обедать пора. Ты случайно, не голоден? Есть будешь?
Слово «голод» для Егорки ничего не значило, ибо голод был всегда, и, привыкнув к нему, уже не замечаешь, что есть хочется. Но перекусить бы он не отказался.
- Ну, пойдём, угощу тебя. Сейчас, только инструментарий возьму.
Старик откопал в траве припрятанную дощечку, грязную и сточенную по краям.
Они вышли за кладбище, и пошли на луг.
- На кладбище есть нельзя, - объяснял старик, - там всё мёртвое и священное. А вот в поле – это завсегда нужно есть. Хорошо, что люди отсюда уехали все. Земля лет десять на парах – сочная и вкусная. Жирная, как масло. Сорняк землю не портит. Он из неё вылезает, солнцем и дождём напитывается и снова в землю уходит. А вот та же пшеница или кукуруза, все соки из почвы тянет, делая её пресной и бесплодной. А смысл? Всё от земли начинается и землёй заканчивает. Зачем такие круговороты делать? Сажать, полоть, растить, собирать, жуков, букашек неразумных травить зачем?
Старик остановился, ткнул дощечкой в землю.
- Вот, здесь, - сказал он со знанием дела, и принялся вырывать из земли траву. – Так вот, на чём я там остановился? Ага. Зачем столько сил и времени убивать ради еды, когда она вот – под ногами лежит. Бери, да ешь, сколько вздумается.
Старик стал копать, ловко орудуя дощечкой. Наконец, остановился, потрогал пальцем землю, набрал горсть и, сунув в рот, принялся пережёвывать загрубевшими дёснами, выплёвывая попадающихся насекомых и камешки. Черные крошки сыпались на его ветхую рубаху, но это не беспокоило старика. Он съел ещё горсть и сыто потянулся. Потом принялся вычищать грязь, забившуюся под ногтями.
- Вот, и всё, вот я и сыт. Земля крайне питательна, и содержит всё, что нужно человеку. Все микроэлементы, витамины и другие полезные вещества. А вкусная какая! Попробуй, сынок, не стесняйся. Угощайся.
Старик был так убедителен, произнося незнакомые слова, что Егорка тоже набрал земли, и, недолго раздумывая, отправил в рот. Земля оказалась мягкой и воздушной, как творог, и вкус у неё был приятный, соленовато-кислый. Он наелся одной горстью. Еда, упав в желудок, сразу дала о себе знать, наполнив сытостью и желанием предаться обеденной дрёме.
- Вот, молодец, - одобрил старик, - ну как? Ты только не ешь много. Много нельзя – кишки глиной забьются. Да много и не съешь. Я уже дня на три заправился. Ну, пошли, теперь нужно поспать для пользы пищеварения. Земля, она суеты не терпит.
Они вернулись на кладбище и легли в тени под рябиной. Егорка смотрел на танцы стрекоз и мух, на трепет листвы и как наливаются красным соком ягоды. И краем уха слушал болтовню старика:
- … совсем не скучно так жить. Скучно спешить, копошиться, копаться и быть уставшим от спешки, скучно не видеть сны, скучно вертеться на одном месте, ошибочно думая, что ты движешься вперёд…это скучно, только нет времени понять это. И только, когда спросишь себя перед последним вздохом: а в чём суть? ответа не будет, ибо жил ты не для себя, а для неясной, не тобой заданной цели. И вся жизнь окажется вознёй в навозе, а исправить нельзя, и выдыхаешь душу, а она пустая уносится в никуда, и болтается в астрале, как говно в проруби, неприглядная и неинтересная ни Богу, ни Сатане. А мне не скучно. Мне всё интересно, и на всё у меня находится ответ и объяснение причин явлений и процессов. Даже думать мне не нужно, просто знаю, во, как, а ты думал…Вот эта кривая рябина или вон тот будяк, к примеру, стоят себе и скучают, думаешь? Или дуб сотни лет скучает? Нет, сынок, им не до скуки, они всегда себе занятие находят, вот только нам не понять древесных радостей, ибо даны нам ноги и руки, чтобы мы жизнь всю пробегали и оглянуться не успели, как пора возвращаться туда, откуда пришёл – в землю.
Старик говорил и говорил без умолку, а Егорка уснул и виделись ему неведомые ранее причины явлений и процессов, прекрасные в своей сияющей необъяснимости. Они танцевали подобно беспечным насекомым, порхая на фоне никогда не скучающих дубов и будяков.
Егорка проснулся, когда солнце готовилось к очередной смерти, багровея и тускнея в сиреневом закате. Старика рядом не было. Он обнаружился спящим на дне могилы, укрытый сухими ветками и завявшей травой.
Егорка побрёл домой, отрывая от истлевшей одежды прилипшие репяхи, позабыв, где был и зачем. Когда уже показалась его покосившаяся хата, он увидел, как из дверей выходит старуха. Сначала показалось, что это Трофимовна решила выйти попрощаться с белым светом, но это оказалась другая, незнакомая, в длинном сером балахоне. Она взяла прислоненную к стене косу и пошла навстречу Егорке. Подойдя ближе, остановилась и спросила, не видал ли он случайно Мартына Кривобоченко. Егорка отвёл взгляд от колючих старушечьих глаз, и ничего не сказав, прошёл мимо. Бабка пошла было в сторону кладбища, но потом, остановившись в раздумье, повернула направо и скрылась в густых зарослях измученных жарким днём трав.
Трофимовна лежала неподвижно, улыбаясь счастливо во весь беззубый рот. Глаза были закрыты и руки смиренно опущены вдоль тела.
- Бабуль, я вернулся, - позвал её Егорка. Но та молчала, оставив навсегда привычку дышать. В доме пахло покоем и тишиной. Егорка зажёг свечку, сел за стол и заплакал, сам не зная от чего. Ему было жаль бабушку, ему было одиноко, но в то же время свободно. Не нужно больше слышать ночные стоны, вдыхать запах старости и носить воду. Ещё он был рад, что Трофимовна, наконец, получила то, что хотела, и теперь по-настоящему счастлива.
Бабуля оказалась лёгкой и гибкой. Постоянно норовила выскользнуть из рук, пока Егорка нёс её в подвал. Могила была занята никогда не умирающим стариком, рыть новую – слишком хлопотно, тем более ночью, когда можно потревожить всякую кладбищенскую нечисть. А подвал был глубокий, прохладный, земляной. Егорка положил покойницу на пол, принёс полную кружку воды и оставил зажжённую свечу, на случай, если ей вдруг станет страшно в темноте и захочется смочить потрескавшиеся губы.
Устав от похорон, он лёг прямо во дворе, и уснул под звёздным покрывалом на радость проголодавшимся комарам.
Утро разбудило ранними пташками и ожившими солнечными лучами.
Егорка забрался на крышу хаты, откуда были видны крыши высоких домов далёкого города, трубы, курящие в небо красивый дым и натянутые между спичечных столбов вдоль электрические нитки. Чёрными точками ползли по степи автомобили. Если прислушаться, в пустом глухом воздухе можно услышать, как ворчат их железные утробы. Сначала Егорка хотел отправиться туда, где на каждом шагу неведомые чудеса, где его отец и мать ждут, когда же вернётся он в их родительские объятья. Но потом, испугавшись чужого безумного мира, взял ржавую лопату и побрёл на кладбище.
- Ну, что, сынок, вернулся? – встретил его Мартын Кривобоченко. – Правильно сделал. Идём, позавтракаем, и будем тебе новый дом делать. Молодец, что лопату прихватил. Но для еды землю железом нельзя, только деревом…Железо, оно чужое, от него вкус становится тёрпкий…
Он опять говорил и говорил, сорвавшись после многолетней немоты и найдя благодарного слушателя. А Егорка пытался запомнить незнакомые слова, чтобы любоваться ими в снах.
©goos
Автор - goos
Дата добавления - 13.10.2011 в 14:13
goosДата: Четверг, 13.10.2011, 14:14 | Сообщение # 3
Осматривающийся
Группа: Островитянин
Сообщений: 72
Награды: 1
Репутация: 27
Статус: Offline
Думающий мир

Каких только историй не слушал от своих пациентов Иван Свиридович Ковалёв – психиатр с двадцатилетним стажем. Кто только не побывал в его кабинете – начиная от человека – тостера и кончая самим Господом Богом. Анекдотические Наполеоны как-то ушли в прошлое, но зато появились Зорги, Маклауды и даже Терминаторы.
Порой выдвигались довольно стройные версии, в которые, не будь у доктора опыта общения с больными, можно было поверить. Кто-то считал себя великим, кто-то ничтожным, одни пытались спасти мир, другие уничтожить, кто-то бежал от выдуманной им славы, а кто-то от опасности, ну, а кто-то просто от военкомата.
Иван Свиридович ещё в начале карьеры сделал для себя установку – не вникать в суть того, что рассказывают больные, а просто искать симптомы, для того, чтобы поставить правильный диагноз. Но, ни с коем случае не пытаться понять логику и мировоззрение больного. Так и самому немудрено отправится в палату на лечение.
Очередной пациент не выглядел сумасшедшим – вполне ясный спокойный взгляд, свежий цвет лица, естественная поза.
- Добрый день, меня зовут Иван Свиридович Ковалёв, ваш лечащий врач. Я просмотрел вашу медицинскую карточку и слегка удивлён, что вы оказались в моём кабинете. Но всё когда-нибудь случается впервые. Расскажите немного о себе, чтобы познакомиться поближе. Вы не против?
- Почему я должен быть против? Меня зовут… - больной замялся, почесал висок в раздумьях, - сейчас меня зовут Пётр. А вообще, у меня нет имени. Поймите, я хочу быть откровенным с вами.
Врач сделал пометку в блокноте.
- Конечно, я надеюсь на откровенность. Мы же здесь для того, чтобы выявить проблему и попытаться совместно её решить. Что значит, нет имени?
- Долго объяснять. Вас устроит имя Пётр?
- Я не против. Продолжайте. Чем вы занимаетесь…занимались до того, как попали сюда?
- Вы ставите меня в щекотливое положение. С одной стороны, если я скажу правду, вы сочтёте меня сумасшедшим, а если солгу, то…
- Доверьтесь мне, я, как специалист, разберусь, больны вы или нет. Давайте правду.
- Ну, что ж. Я думаю этот мир.
- Да? Очень интересно.
Боже, опять слушать этот бред. Что творится в их головах? Откуда они берут эти идиотские идеи?
Доктор улыбнулся, откинулся на спинку кресла и приготовился абстрагироваться, чтобы отсеивать зёрна симптомов болезни из потока слов.
- Да, это очень интересно, но становится всё труднее. – Продолжил Пётр. - Раньше было намного проще. Сейчас же я начал терять контроль, людей становится больше, новые технологии, новые взаимоотношения. Я просто устал.
- Вот и хорошо, вы сможете отдохнуть у нас.
- Что значит, отдохнуть? Если я перестану думать, то всё рухнет, всё просто исчезнет. И придётся начинать заново. А я вряд ли на это решусь.
- А что значит «думать мир»?
- Как что значит? Однажды мне стало скучно и одиноко, и я решил придумать мир. Сначала я придумал Вселенную. Это было просто. Даже как-то само поучилось. Бум – и миллиарды звёзд разлетелись в разные стороны. Не настоящих, конечно, а в моём воображении. Это было красиво, но со временем, наскучило. Одно и то же – огненные шары в темноте, которые со временем превратились в еле заметные точки.
«Ясно, ещё один Бог» - разочаровался врач. Ничего оригинального. Через него прошло уже несколько Создателей.
- И что же дальше? Вы создали Землю и заселили её животными, растениями, людьми?
- Что значит, создал? Как это можно создать? Я это придумал.
- У вас богатая фантазия.
- Да, этого у меня не отнимешь. Но как оказалось, фантазия оказалась сильнее меня. И теперь мне всё труднее сдерживать её. Это как цепная реакция. Законы, которые я придумал, заработали независимо от меня. И дошло до того, что мне приходится сейчас объясняться с придуманным доктором. Что вы на это скажете?
- То есть, вы хотите сказать, что меня не существует? Что я плод вашей фантазии?
- Вне сомнений.
- И как давно вы «думаете мир»?
- Сложно сказать. По вашему времени часов пять назад.
- И за пять часов вы всё это придумали?
- Долго ли, умеючи?
- А как же миллиарды лет, которые существует Вселенная?
Пациент засмеялся, хлопнув ладонями по коленям.
- Откуда вы это знаете, что она существует так долго?
- Как откуда? Это все знают.
- Правильно, это знают все обитатели моей фантазии, потому что я им это придумал.
- Это как? Ладно, бог с ней, со Вселенной. А как вы объясните тот факт, что я живу уже сорок шесть лет, а не пять часов. Я помню детство, помню то, что происходило в мире?
Иван Свиридович поймал себя на том, что разговор его затягивает. Как-то совсем по-детски, захотелось поспорить и вывести лжеца на чистую воду. Ну, что ж, возможно, если он сможет убедить больного, что всё что он говорит – чушь, и лечение пойдёт быстрее и легче.
- Конечно, помните, ведь я придумал вашу память, а она связана с памятью остальных людей. Мне нужно было только придумать вас, а вы уже сами насочиняли своё прошлое. И верите в то, что это было. Я не могу объяснить. Это сложно даже для меня. Но это так. Да и пять часов, которые я думаю – очень условно. Это мои часы, а не ваши. У вас нет часов, нет времени. Есть только миг сейчас. Прошлое сразу исчезает, остаётся только память о нём. Исчезает бесследно. К нему нельзя вернуться и потрогать. Пшик, и всё. И нет ничего. Возможно, я путано объясняю.
- С вашего позволения, - доктор достал сигарету, прикурил, протянул пачку больному, но тот отказался. – Хорошо, я задам всего один вопрос – почему тогда вы сейчас беседуете со мной, а не с прекрасной девушкой где-нибудь на тропическом пляже? Придумали бы себе…
- Я же вам объясняю – я потерял контроль над моими фантазиями.
- И поэтому вы набросились на прохожего?
- Да, он отказался подчиняться моим мыслям. И тогда я решил…а меня доставили к вам.
- Надеюсь, вы не будете применять ко мне подобные меры.
- Нет, конечно.
- Вот и хорошо.
Иван Свиридович долго писал в истории болезни, затем снял очки, устало потёр переносицу. В принципе, с диагнозом он уже определился – просто классика психиатрии – и слушать дальше эту чушь не было никакой охоты. Он нажал кнопку на столе, и через несколько секунд на пороге появились медсестра и санитар.
- Любушка, вот, - доктор протянул карточку, - здесь назначения. Предварительный диагноз есть, после обследования подкорректируем, но затягивать не стоит, начитайте прямо сейчас. Спасибо, уважаемый Пётр, надеюсь, здесь вы найдёте время, чтобы отдохнуть от ваших фантазий.
- Подождите, - пациент вдруг вскочил, стал пятиться к окну, - доктор, послушайте меня внимательно. Мне нельзя ничего колоть. Ничего психотропного, галюценногенного, ничего, что повлияет на моё мышление. Никаких антидепрессантов, ничего. Последствия могут быть непредсказуемые.
- Голубчик, успокойтесь. Никто вам ничего колоть не будет. Только витаминчики, для подержания, так сказать. Вы сами пойдёте или санитар вам поможет? Больной бросил взгляд на громадину в белом халате.
- Я сам.
- Н и ладненько. Увидимся, я сегодня к вам обязательно загляну.
Когда из кабинета все вышли, Иван Свиридович включил чайник, насыпал в чашку заварку, бросил пару кубиков рафинада и снова закурил. Не самый худший пациент, хоть не буйный и речь связная, да и так приятный на вид. Психическая болезнь ставит свой отпечаток на лицах больных, порой незаметный, ничего конкретного, но одного взгляда достаточно, чтобы заметить, что что-то не так. В данном случае, ничего такого не наблюдалось, просто человек, несущий чушь. Врущий ради прикола. Скорее всего, симулянт, ну, ничего, дождёмся результатов обследования, а пока пусть проколят его. Ради прикола. Чтобы впредь не хотелось сюда попадать.
Доктор залил чай в чашку. Поискал ложку, но её нигде не было. Как же, только что лежала на столе. И тут он увидел, что ложка, выгибаясь словно гусеница, ползёт по ковру. Но почему-то это не удивило доктора. Он догнал ложку, остановил её, наступив ногой, затем поднял, держа её так, чтобы она не смогла его укусить.
В чашке плавали корабли. Маленькие, с яркими парусами; их было больше сотни. Как они все там помещаются, удивился Иван Свиридович, и стал рассматривать морскую баталию. Стреляли маленькие пушечки, кораблики загорались, некоторые тонули, некоторые превращались в бабочек и разлетались по кабинету. Ну, вот, и как теперь чай пить? Но чай превратился в песок, затянувший в себя остатки флотилии.
Откуда-то потянуло резким букетом гари, аммиака и фекалий. Иван Свиридович пошёл к окну, чтобы закрыть его, но обнаружил, в раме нет стекла, да и окна как такового нет. Он стоял на краю пропасти, внизу растекалось море розового песка, образовывая волны барханов, ближе к горизонту виднелись уходящие вдаль фиолетовые деревья и дома кислотных цветов. Они шли на тоненьких ножках и пели хором «Hey, Joe, Where you gonna run to now? Where you gonna run to?». Слева над землёй поднимался красивый ядерный гриб. Поднимался медленно, не торопясь, позволяя в подробностях рассмотреть весь процесс его роста.
А вместо неба была пустота.
Доктор стоял на самом краю обрыва, так что над пропастью выступали носки ботинок. И его ничего не удивляло. Так было всегда. Это его мир. Здесь и сейчас. Рядом с ним приземлилась зелёная мультяшная ворона, клюнула в ногу, выжидательно посмотрела в глаза и спросила:
- Ну, что, чувак, ты летишь? Сколько можно ждать?
- Да, конечно. – Нави Видовчисвир сделал шаг и полетел вниз. Но, не долетев всего несколько метров до земли, расправил крылья и повис в воздухе на потоке горячего ветра.
(С) goos
 
СообщениеДумающий мир

Каких только историй не слушал от своих пациентов Иван Свиридович Ковалёв – психиатр с двадцатилетним стажем. Кто только не побывал в его кабинете – начиная от человека – тостера и кончая самим Господом Богом. Анекдотические Наполеоны как-то ушли в прошлое, но зато появились Зорги, Маклауды и даже Терминаторы.
Порой выдвигались довольно стройные версии, в которые, не будь у доктора опыта общения с больными, можно было поверить. Кто-то считал себя великим, кто-то ничтожным, одни пытались спасти мир, другие уничтожить, кто-то бежал от выдуманной им славы, а кто-то от опасности, ну, а кто-то просто от военкомата.
Иван Свиридович ещё в начале карьеры сделал для себя установку – не вникать в суть того, что рассказывают больные, а просто искать симптомы, для того, чтобы поставить правильный диагноз. Но, ни с коем случае не пытаться понять логику и мировоззрение больного. Так и самому немудрено отправится в палату на лечение.
Очередной пациент не выглядел сумасшедшим – вполне ясный спокойный взгляд, свежий цвет лица, естественная поза.
- Добрый день, меня зовут Иван Свиридович Ковалёв, ваш лечащий врач. Я просмотрел вашу медицинскую карточку и слегка удивлён, что вы оказались в моём кабинете. Но всё когда-нибудь случается впервые. Расскажите немного о себе, чтобы познакомиться поближе. Вы не против?
- Почему я должен быть против? Меня зовут… - больной замялся, почесал висок в раздумьях, - сейчас меня зовут Пётр. А вообще, у меня нет имени. Поймите, я хочу быть откровенным с вами.
Врач сделал пометку в блокноте.
- Конечно, я надеюсь на откровенность. Мы же здесь для того, чтобы выявить проблему и попытаться совместно её решить. Что значит, нет имени?
- Долго объяснять. Вас устроит имя Пётр?
- Я не против. Продолжайте. Чем вы занимаетесь…занимались до того, как попали сюда?
- Вы ставите меня в щекотливое положение. С одной стороны, если я скажу правду, вы сочтёте меня сумасшедшим, а если солгу, то…
- Доверьтесь мне, я, как специалист, разберусь, больны вы или нет. Давайте правду.
- Ну, что ж. Я думаю этот мир.
- Да? Очень интересно.
Боже, опять слушать этот бред. Что творится в их головах? Откуда они берут эти идиотские идеи?
Доктор улыбнулся, откинулся на спинку кресла и приготовился абстрагироваться, чтобы отсеивать зёрна симптомов болезни из потока слов.
- Да, это очень интересно, но становится всё труднее. – Продолжил Пётр. - Раньше было намного проще. Сейчас же я начал терять контроль, людей становится больше, новые технологии, новые взаимоотношения. Я просто устал.
- Вот и хорошо, вы сможете отдохнуть у нас.
- Что значит, отдохнуть? Если я перестану думать, то всё рухнет, всё просто исчезнет. И придётся начинать заново. А я вряд ли на это решусь.
- А что значит «думать мир»?
- Как что значит? Однажды мне стало скучно и одиноко, и я решил придумать мир. Сначала я придумал Вселенную. Это было просто. Даже как-то само поучилось. Бум – и миллиарды звёзд разлетелись в разные стороны. Не настоящих, конечно, а в моём воображении. Это было красиво, но со временем, наскучило. Одно и то же – огненные шары в темноте, которые со временем превратились в еле заметные точки.
«Ясно, ещё один Бог» - разочаровался врач. Ничего оригинального. Через него прошло уже несколько Создателей.
- И что же дальше? Вы создали Землю и заселили её животными, растениями, людьми?
- Что значит, создал? Как это можно создать? Я это придумал.
- У вас богатая фантазия.
- Да, этого у меня не отнимешь. Но как оказалось, фантазия оказалась сильнее меня. И теперь мне всё труднее сдерживать её. Это как цепная реакция. Законы, которые я придумал, заработали независимо от меня. И дошло до того, что мне приходится сейчас объясняться с придуманным доктором. Что вы на это скажете?
- То есть, вы хотите сказать, что меня не существует? Что я плод вашей фантазии?
- Вне сомнений.
- И как давно вы «думаете мир»?
- Сложно сказать. По вашему времени часов пять назад.
- И за пять часов вы всё это придумали?
- Долго ли, умеючи?
- А как же миллиарды лет, которые существует Вселенная?
Пациент засмеялся, хлопнув ладонями по коленям.
- Откуда вы это знаете, что она существует так долго?
- Как откуда? Это все знают.
- Правильно, это знают все обитатели моей фантазии, потому что я им это придумал.
- Это как? Ладно, бог с ней, со Вселенной. А как вы объясните тот факт, что я живу уже сорок шесть лет, а не пять часов. Я помню детство, помню то, что происходило в мире?
Иван Свиридович поймал себя на том, что разговор его затягивает. Как-то совсем по-детски, захотелось поспорить и вывести лжеца на чистую воду. Ну, что ж, возможно, если он сможет убедить больного, что всё что он говорит – чушь, и лечение пойдёт быстрее и легче.
- Конечно, помните, ведь я придумал вашу память, а она связана с памятью остальных людей. Мне нужно было только придумать вас, а вы уже сами насочиняли своё прошлое. И верите в то, что это было. Я не могу объяснить. Это сложно даже для меня. Но это так. Да и пять часов, которые я думаю – очень условно. Это мои часы, а не ваши. У вас нет часов, нет времени. Есть только миг сейчас. Прошлое сразу исчезает, остаётся только память о нём. Исчезает бесследно. К нему нельзя вернуться и потрогать. Пшик, и всё. И нет ничего. Возможно, я путано объясняю.
- С вашего позволения, - доктор достал сигарету, прикурил, протянул пачку больному, но тот отказался. – Хорошо, я задам всего один вопрос – почему тогда вы сейчас беседуете со мной, а не с прекрасной девушкой где-нибудь на тропическом пляже? Придумали бы себе…
- Я же вам объясняю – я потерял контроль над моими фантазиями.
- И поэтому вы набросились на прохожего?
- Да, он отказался подчиняться моим мыслям. И тогда я решил…а меня доставили к вам.
- Надеюсь, вы не будете применять ко мне подобные меры.
- Нет, конечно.
- Вот и хорошо.
Иван Свиридович долго писал в истории болезни, затем снял очки, устало потёр переносицу. В принципе, с диагнозом он уже определился – просто классика психиатрии – и слушать дальше эту чушь не было никакой охоты. Он нажал кнопку на столе, и через несколько секунд на пороге появились медсестра и санитар.
- Любушка, вот, - доктор протянул карточку, - здесь назначения. Предварительный диагноз есть, после обследования подкорректируем, но затягивать не стоит, начитайте прямо сейчас. Спасибо, уважаемый Пётр, надеюсь, здесь вы найдёте время, чтобы отдохнуть от ваших фантазий.
- Подождите, - пациент вдруг вскочил, стал пятиться к окну, - доктор, послушайте меня внимательно. Мне нельзя ничего колоть. Ничего психотропного, галюценногенного, ничего, что повлияет на моё мышление. Никаких антидепрессантов, ничего. Последствия могут быть непредсказуемые.
- Голубчик, успокойтесь. Никто вам ничего колоть не будет. Только витаминчики, для подержания, так сказать. Вы сами пойдёте или санитар вам поможет? Больной бросил взгляд на громадину в белом халате.
- Я сам.
- Н и ладненько. Увидимся, я сегодня к вам обязательно загляну.
Когда из кабинета все вышли, Иван Свиридович включил чайник, насыпал в чашку заварку, бросил пару кубиков рафинада и снова закурил. Не самый худший пациент, хоть не буйный и речь связная, да и так приятный на вид. Психическая болезнь ставит свой отпечаток на лицах больных, порой незаметный, ничего конкретного, но одного взгляда достаточно, чтобы заметить, что что-то не так. В данном случае, ничего такого не наблюдалось, просто человек, несущий чушь. Врущий ради прикола. Скорее всего, симулянт, ну, ничего, дождёмся результатов обследования, а пока пусть проколят его. Ради прикола. Чтобы впредь не хотелось сюда попадать.
Доктор залил чай в чашку. Поискал ложку, но её нигде не было. Как же, только что лежала на столе. И тут он увидел, что ложка, выгибаясь словно гусеница, ползёт по ковру. Но почему-то это не удивило доктора. Он догнал ложку, остановил её, наступив ногой, затем поднял, держа её так, чтобы она не смогла его укусить.
В чашке плавали корабли. Маленькие, с яркими парусами; их было больше сотни. Как они все там помещаются, удивился Иван Свиридович, и стал рассматривать морскую баталию. Стреляли маленькие пушечки, кораблики загорались, некоторые тонули, некоторые превращались в бабочек и разлетались по кабинету. Ну, вот, и как теперь чай пить? Но чай превратился в песок, затянувший в себя остатки флотилии.
Откуда-то потянуло резким букетом гари, аммиака и фекалий. Иван Свиридович пошёл к окну, чтобы закрыть его, но обнаружил, в раме нет стекла, да и окна как такового нет. Он стоял на краю пропасти, внизу растекалось море розового песка, образовывая волны барханов, ближе к горизонту виднелись уходящие вдаль фиолетовые деревья и дома кислотных цветов. Они шли на тоненьких ножках и пели хором «Hey, Joe, Where you gonna run to now? Where you gonna run to?». Слева над землёй поднимался красивый ядерный гриб. Поднимался медленно, не торопясь, позволяя в подробностях рассмотреть весь процесс его роста.
А вместо неба была пустота.
Доктор стоял на самом краю обрыва, так что над пропастью выступали носки ботинок. И его ничего не удивляло. Так было всегда. Это его мир. Здесь и сейчас. Рядом с ним приземлилась зелёная мультяшная ворона, клюнула в ногу, выжидательно посмотрела в глаза и спросила:
- Ну, что, чувак, ты летишь? Сколько можно ждать?
- Да, конечно. – Нави Видовчисвир сделал шаг и полетел вниз. Но, не долетев всего несколько метров до земли, расправил крылья и повис в воздухе на потоке горячего ветра.
(С) goos
Автор - goos
Дата добавления - 13.10.2011 в 14:14
СообщениеДумающий мир

Каких только историй не слушал от своих пациентов Иван Свиридович Ковалёв – психиатр с двадцатилетним стажем. Кто только не побывал в его кабинете – начиная от человека – тостера и кончая самим Господом Богом. Анекдотические Наполеоны как-то ушли в прошлое, но зато появились Зорги, Маклауды и даже Терминаторы.
Порой выдвигались довольно стройные версии, в которые, не будь у доктора опыта общения с больными, можно было поверить. Кто-то считал себя великим, кто-то ничтожным, одни пытались спасти мир, другие уничтожить, кто-то бежал от выдуманной им славы, а кто-то от опасности, ну, а кто-то просто от военкомата.
Иван Свиридович ещё в начале карьеры сделал для себя установку – не вникать в суть того, что рассказывают больные, а просто искать симптомы, для того, чтобы поставить правильный диагноз. Но, ни с коем случае не пытаться понять логику и мировоззрение больного. Так и самому немудрено отправится в палату на лечение.
Очередной пациент не выглядел сумасшедшим – вполне ясный спокойный взгляд, свежий цвет лица, естественная поза.
- Добрый день, меня зовут Иван Свиридович Ковалёв, ваш лечащий врач. Я просмотрел вашу медицинскую карточку и слегка удивлён, что вы оказались в моём кабинете. Но всё когда-нибудь случается впервые. Расскажите немного о себе, чтобы познакомиться поближе. Вы не против?
- Почему я должен быть против? Меня зовут… - больной замялся, почесал висок в раздумьях, - сейчас меня зовут Пётр. А вообще, у меня нет имени. Поймите, я хочу быть откровенным с вами.
Врач сделал пометку в блокноте.
- Конечно, я надеюсь на откровенность. Мы же здесь для того, чтобы выявить проблему и попытаться совместно её решить. Что значит, нет имени?
- Долго объяснять. Вас устроит имя Пётр?
- Я не против. Продолжайте. Чем вы занимаетесь…занимались до того, как попали сюда?
- Вы ставите меня в щекотливое положение. С одной стороны, если я скажу правду, вы сочтёте меня сумасшедшим, а если солгу, то…
- Доверьтесь мне, я, как специалист, разберусь, больны вы или нет. Давайте правду.
- Ну, что ж. Я думаю этот мир.
- Да? Очень интересно.
Боже, опять слушать этот бред. Что творится в их головах? Откуда они берут эти идиотские идеи?
Доктор улыбнулся, откинулся на спинку кресла и приготовился абстрагироваться, чтобы отсеивать зёрна симптомов болезни из потока слов.
- Да, это очень интересно, но становится всё труднее. – Продолжил Пётр. - Раньше было намного проще. Сейчас же я начал терять контроль, людей становится больше, новые технологии, новые взаимоотношения. Я просто устал.
- Вот и хорошо, вы сможете отдохнуть у нас.
- Что значит, отдохнуть? Если я перестану думать, то всё рухнет, всё просто исчезнет. И придётся начинать заново. А я вряд ли на это решусь.
- А что значит «думать мир»?
- Как что значит? Однажды мне стало скучно и одиноко, и я решил придумать мир. Сначала я придумал Вселенную. Это было просто. Даже как-то само поучилось. Бум – и миллиарды звёзд разлетелись в разные стороны. Не настоящих, конечно, а в моём воображении. Это было красиво, но со временем, наскучило. Одно и то же – огненные шары в темноте, которые со временем превратились в еле заметные точки.
«Ясно, ещё один Бог» - разочаровался врач. Ничего оригинального. Через него прошло уже несколько Создателей.
- И что же дальше? Вы создали Землю и заселили её животными, растениями, людьми?
- Что значит, создал? Как это можно создать? Я это придумал.
- У вас богатая фантазия.
- Да, этого у меня не отнимешь. Но как оказалось, фантазия оказалась сильнее меня. И теперь мне всё труднее сдерживать её. Это как цепная реакция. Законы, которые я придумал, заработали независимо от меня. И дошло до того, что мне приходится сейчас объясняться с придуманным доктором. Что вы на это скажете?
- То есть, вы хотите сказать, что меня не существует? Что я плод вашей фантазии?
- Вне сомнений.
- И как давно вы «думаете мир»?
- Сложно сказать. По вашему времени часов пять назад.
- И за пять часов вы всё это придумали?
- Долго ли, умеючи?
- А как же миллиарды лет, которые существует Вселенная?
Пациент засмеялся, хлопнув ладонями по коленям.
- Откуда вы это знаете, что она существует так долго?
- Как откуда? Это все знают.
- Правильно, это знают все обитатели моей фантазии, потому что я им это придумал.
- Это как? Ладно, бог с ней, со Вселенной. А как вы объясните тот факт, что я живу уже сорок шесть лет, а не пять часов. Я помню детство, помню то, что происходило в мире?
Иван Свиридович поймал себя на том, что разговор его затягивает. Как-то совсем по-детски, захотелось поспорить и вывести лжеца на чистую воду. Ну, что ж, возможно, если он сможет убедить больного, что всё что он говорит – чушь, и лечение пойдёт быстрее и легче.
- Конечно, помните, ведь я придумал вашу память, а она связана с памятью остальных людей. Мне нужно было только придумать вас, а вы уже сами насочиняли своё прошлое. И верите в то, что это было. Я не могу объяснить. Это сложно даже для меня. Но это так. Да и пять часов, которые я думаю – очень условно. Это мои часы, а не ваши. У вас нет часов, нет времени. Есть только миг сейчас. Прошлое сразу исчезает, остаётся только память о нём. Исчезает бесследно. К нему нельзя вернуться и потрогать. Пшик, и всё. И нет ничего. Возможно, я путано объясняю.
- С вашего позволения, - доктор достал сигарету, прикурил, протянул пачку больному, но тот отказался. – Хорошо, я задам всего один вопрос – почему тогда вы сейчас беседуете со мной, а не с прекрасной девушкой где-нибудь на тропическом пляже? Придумали бы себе…
- Я же вам объясняю – я потерял контроль над моими фантазиями.
- И поэтому вы набросились на прохожего?
- Да, он отказался подчиняться моим мыслям. И тогда я решил…а меня доставили к вам.
- Надеюсь, вы не будете применять ко мне подобные меры.
- Нет, конечно.
- Вот и хорошо.
Иван Свиридович долго писал в истории болезни, затем снял очки, устало потёр переносицу. В принципе, с диагнозом он уже определился – просто классика психиатрии – и слушать дальше эту чушь не было никакой охоты. Он нажал кнопку на столе, и через несколько секунд на пороге появились медсестра и санитар.
- Любушка, вот, - доктор протянул карточку, - здесь назначения. Предварительный диагноз есть, после обследования подкорректируем, но затягивать не стоит, начитайте прямо сейчас. Спасибо, уважаемый Пётр, надеюсь, здесь вы найдёте время, чтобы отдохнуть от ваших фантазий.
- Подождите, - пациент вдруг вскочил, стал пятиться к окну, - доктор, послушайте меня внимательно. Мне нельзя ничего колоть. Ничего психотропного, галюценногенного, ничего, что повлияет на моё мышление. Никаких антидепрессантов, ничего. Последствия могут быть непредсказуемые.
- Голубчик, успокойтесь. Никто вам ничего колоть не будет. Только витаминчики, для подержания, так сказать. Вы сами пойдёте или санитар вам поможет? Больной бросил взгляд на громадину в белом халате.
- Я сам.
- Н и ладненько. Увидимся, я сегодня к вам обязательно загляну.
Когда из кабинета все вышли, Иван Свиридович включил чайник, насыпал в чашку заварку, бросил пару кубиков рафинада и снова закурил. Не самый худший пациент, хоть не буйный и речь связная, да и так приятный на вид. Психическая болезнь ставит свой отпечаток на лицах больных, порой незаметный, ничего конкретного, но одного взгляда достаточно, чтобы заметить, что что-то не так. В данном случае, ничего такого не наблюдалось, просто человек, несущий чушь. Врущий ради прикола. Скорее всего, симулянт, ну, ничего, дождёмся результатов обследования, а пока пусть проколят его. Ради прикола. Чтобы впредь не хотелось сюда попадать.
Доктор залил чай в чашку. Поискал ложку, но её нигде не было. Как же, только что лежала на столе. И тут он увидел, что ложка, выгибаясь словно гусеница, ползёт по ковру. Но почему-то это не удивило доктора. Он догнал ложку, остановил её, наступив ногой, затем поднял, держа её так, чтобы она не смогла его укусить.
В чашке плавали корабли. Маленькие, с яркими парусами; их было больше сотни. Как они все там помещаются, удивился Иван Свиридович, и стал рассматривать морскую баталию. Стреляли маленькие пушечки, кораблики загорались, некоторые тонули, некоторые превращались в бабочек и разлетались по кабинету. Ну, вот, и как теперь чай пить? Но чай превратился в песок, затянувший в себя остатки флотилии.
Откуда-то потянуло резким букетом гари, аммиака и фекалий. Иван Свиридович пошёл к окну, чтобы закрыть его, но обнаружил, в раме нет стекла, да и окна как такового нет. Он стоял на краю пропасти, внизу растекалось море розового песка, образовывая волны барханов, ближе к горизонту виднелись уходящие вдаль фиолетовые деревья и дома кислотных цветов. Они шли на тоненьких ножках и пели хором «Hey, Joe, Where you gonna run to now? Where you gonna run to?». Слева над землёй поднимался красивый ядерный гриб. Поднимался медленно, не торопясь, позволяя в подробностях рассмотреть весь процесс его роста.
А вместо неба была пустота.
Доктор стоял на самом краю обрыва, так что над пропастью выступали носки ботинок. И его ничего не удивляло. Так было всегда. Это его мир. Здесь и сейчас. Рядом с ним приземлилась зелёная мультяшная ворона, клюнула в ногу, выжидательно посмотрела в глаза и спросила:
- Ну, что, чувак, ты летишь? Сколько можно ждать?
- Да, конечно. – Нави Видовчисвир сделал шаг и полетел вниз. Но, не долетев всего несколько метров до земли, расправил крылья и повис в воздухе на потоке горячего ветра.
(С) goos
Автор - goos
Дата добавления - 13.10.2011 в 14:14
Одина1301Дата: Четверг, 13.10.2011, 16:44 | Сообщение # 4
Уважаемый островитянин
Группа: Островитянин
Сообщений: 2020
Награды: 20
Репутация: 153
Статус: Offline
С открытием странички! l_daisy
 
СообщениеС открытием странички! l_daisy
Автор - Одина1301
Дата добавления - 13.10.2011 в 16:44
СообщениеС открытием странички! l_daisy
Автор - Одина1301
Дата добавления - 13.10.2011 в 16:44
goosДата: Четверг, 13.10.2011, 16:48 | Сообщение # 5
Осматривающийся
Группа: Островитянин
Сообщений: 72
Награды: 1
Репутация: 27
Статус: Offline
спасибо,так всё сложно для меня)
 
Сообщениеспасибо,так всё сложно для меня)
Автор - goos
Дата добавления - 13.10.2011 в 16:48
Сообщениеспасибо,так всё сложно для меня)
Автор - goos
Дата добавления - 13.10.2011 в 16:48
goosДата: Четверг, 13.10.2011, 16:51 | Сообщение # 6
Осматривающийся
Группа: Островитянин
Сообщений: 72
Награды: 1
Репутация: 27
Статус: Offline
Она
Немного пьяна
Шепчет ему страсть,
Предлагает ему пасть.
Он
Немного смущён,
Но хочет её всласть
И знает её власть.

В клубе «Колибри»
Важно то, что в кармане.
Всё дело в калибре.
Готовь мани.

Она
С бокалом вина
Поводит плечом
Говорит ни о чём.
Он
Попивает бурбон
Все мысли о том
Когда будут они вдвоём.

В клубе «Колибри»
Важно то, что в стакане
Всё дело в калибре.
Готовь мани.

Она
В объятии вечного сна
В узоре резаных знаков
Между мусорных баков
Он
Слегка возбуждён
Кровь вытирает с рук
Бумажник – в карман брюк.

В клубе «Колибри»
Блюз в табачном тумане
Хочешь поиграть в игры -
Готовь мани.
 
СообщениеОна
Немного пьяна
Шепчет ему страсть,
Предлагает ему пасть.
Он
Немного смущён,
Но хочет её всласть
И знает её власть.

В клубе «Колибри»
Важно то, что в кармане.
Всё дело в калибре.
Готовь мани.

Она
С бокалом вина
Поводит плечом
Говорит ни о чём.
Он
Попивает бурбон
Все мысли о том
Когда будут они вдвоём.

В клубе «Колибри»
Важно то, что в стакане
Всё дело в калибре.
Готовь мани.

Она
В объятии вечного сна
В узоре резаных знаков
Между мусорных баков
Он
Слегка возбуждён
Кровь вытирает с рук
Бумажник – в карман брюк.

В клубе «Колибри»
Блюз в табачном тумане
Хочешь поиграть в игры -
Готовь мани.
Автор - goos
Дата добавления - 13.10.2011 в 16:51
СообщениеОна
Немного пьяна
Шепчет ему страсть,
Предлагает ему пасть.
Он
Немного смущён,
Но хочет её всласть
И знает её власть.

В клубе «Колибри»
Важно то, что в кармане.
Всё дело в калибре.
Готовь мани.

Она
С бокалом вина
Поводит плечом
Говорит ни о чём.
Он
Попивает бурбон
Все мысли о том
Когда будут они вдвоём.

В клубе «Колибри»
Важно то, что в стакане
Всё дело в калибре.
Готовь мани.

Она
В объятии вечного сна
В узоре резаных знаков
Между мусорных баков
Он
Слегка возбуждён
Кровь вытирает с рук
Бумажник – в карман брюк.

В клубе «Колибри»
Блюз в табачном тумане
Хочешь поиграть в игры -
Готовь мани.
Автор - goos
Дата добавления - 13.10.2011 в 16:51
СамираДата: Четверг, 13.10.2011, 16:51 | Сообщение # 7
Душа Острова
Группа: Шаман
Сообщений: 10275
Награды: 110
Репутация: 346
Статус: Offline
goos, у вас появились читатели. Это главное! Поздравляю с собственной хижиной! l_daisy Я буду заходить обязательно. А Таня (Одина1301) сама пишет интересно, неординарно. И она хороший читатель. smile
Титул - Лирическая маска года
Титул - Юморист Бойкое перо
 
Сообщениеgoos, у вас появились читатели. Это главное! Поздравляю с собственной хижиной! l_daisy Я буду заходить обязательно. А Таня (Одина1301) сама пишет интересно, неординарно. И она хороший читатель. smile
Автор - Самира
Дата добавления - 13.10.2011 в 16:51
Сообщениеgoos, у вас появились читатели. Это главное! Поздравляю с собственной хижиной! l_daisy Я буду заходить обязательно. А Таня (Одина1301) сама пишет интересно, неординарно. И она хороший читатель. smile
Автор - Самира
Дата добавления - 13.10.2011 в 16:51
goosДата: Четверг, 13.10.2011, 16:51 | Сообщение # 8
Осматривающийся
Группа: Островитянин
Сообщений: 72
Награды: 1
Репутация: 27
Статус: Offline
Солнцем отбелено небо
Моря зелёный лёд
Чайки просят хлеба
Ловят добычу влёт.
Загорают девочки -
Золотые цепочки
Отдыхают мальчики -
Веерами пальчики.
Пиво, вино, виноград
Медовая пахлава
Шашлычный аромат
Инжир, алыча, айва.
Карты, мат и смех,
Ноги, груди, попки
Песок белый, как снег
И всегда не хватает водки.
Парус завис вдали
Сирены уснули на скалах
Уходят на дно корабли
Тонут в хрустальных бокалах
 
СообщениеСолнцем отбелено небо
Моря зелёный лёд
Чайки просят хлеба
Ловят добычу влёт.
Загорают девочки -
Золотые цепочки
Отдыхают мальчики -
Веерами пальчики.
Пиво, вино, виноград
Медовая пахлава
Шашлычный аромат
Инжир, алыча, айва.
Карты, мат и смех,
Ноги, груди, попки
Песок белый, как снег
И всегда не хватает водки.
Парус завис вдали
Сирены уснули на скалах
Уходят на дно корабли
Тонут в хрустальных бокалах
Автор - goos
Дата добавления - 13.10.2011 в 16:51
СообщениеСолнцем отбелено небо
Моря зелёный лёд
Чайки просят хлеба
Ловят добычу влёт.
Загорают девочки -
Золотые цепочки
Отдыхают мальчики -
Веерами пальчики.
Пиво, вино, виноград
Медовая пахлава
Шашлычный аромат
Инжир, алыча, айва.
Карты, мат и смех,
Ноги, груди, попки
Песок белый, как снег
И всегда не хватает водки.
Парус завис вдали
Сирены уснули на скалах
Уходят на дно корабли
Тонут в хрустальных бокалах
Автор - goos
Дата добавления - 13.10.2011 в 16:51
goosДата: Четверг, 13.10.2011, 16:52 | Сообщение # 9
Осматривающийся
Группа: Островитянин
Сообщений: 72
Награды: 1
Репутация: 27
Статус: Offline
Достану я свой праздничный пиджак
И лучшую рубашку наутюжу.
На скатерть белую шампанское, коньяк
И всё что приготовлено на ужин-

Икра и сыр, балык и сервелат,
А в заливном колечки из морковки,
Из мидий экзотический салат,
Цветов букетик в дополненье к сервировке.

Конфеты, фрукты, шоколад, буше,
Хрусталь бокалов отражает свечи,
Но как-то неуютно на душе,
Хотя надеюсь я ещё на встречу.

На улице давно уже темно
Погас асфальт, устав от фонарей.
А я всё бегаю- то выгляну в окно,
То постою с надеждой у дверей.

Ну где ж ты, Муза? Я тебя так ждал,
Я так надеялся на рифм хитросплетенье.
Налью- ка я себе ещё бокал,
Быть может он подарит вдохновенье.

Чиста бумага и нетронуто перо
И я уснул, напившись в драбадан
Сегодня снова выпал мне зеро,
Как и вчера и завтра и всегда.

А эта дрянь, с каким-то мудаком,
Не бритым и в засаленом халате
В полуподвале с выбитым окном
Довольствуется килькою в томате.

Она, дитя предательства и зла,
Повиснув на его немытой шее,
Портвейн дешёвый хлещет из горлА
Нашёптывая ямбы и хореи
 
СообщениеДостану я свой праздничный пиджак
И лучшую рубашку наутюжу.
На скатерть белую шампанское, коньяк
И всё что приготовлено на ужин-

Икра и сыр, балык и сервелат,
А в заливном колечки из морковки,
Из мидий экзотический салат,
Цветов букетик в дополненье к сервировке.

Конфеты, фрукты, шоколад, буше,
Хрусталь бокалов отражает свечи,
Но как-то неуютно на душе,
Хотя надеюсь я ещё на встречу.

На улице давно уже темно
Погас асфальт, устав от фонарей.
А я всё бегаю- то выгляну в окно,
То постою с надеждой у дверей.

Ну где ж ты, Муза? Я тебя так ждал,
Я так надеялся на рифм хитросплетенье.
Налью- ка я себе ещё бокал,
Быть может он подарит вдохновенье.

Чиста бумага и нетронуто перо
И я уснул, напившись в драбадан
Сегодня снова выпал мне зеро,
Как и вчера и завтра и всегда.

А эта дрянь, с каким-то мудаком,
Не бритым и в засаленом халате
В полуподвале с выбитым окном
Довольствуется килькою в томате.

Она, дитя предательства и зла,
Повиснув на его немытой шее,
Портвейн дешёвый хлещет из горлА
Нашёптывая ямбы и хореи
Автор - goos
Дата добавления - 13.10.2011 в 16:52
СообщениеДостану я свой праздничный пиджак
И лучшую рубашку наутюжу.
На скатерть белую шампанское, коньяк
И всё что приготовлено на ужин-

Икра и сыр, балык и сервелат,
А в заливном колечки из морковки,
Из мидий экзотический салат,
Цветов букетик в дополненье к сервировке.

Конфеты, фрукты, шоколад, буше,
Хрусталь бокалов отражает свечи,
Но как-то неуютно на душе,
Хотя надеюсь я ещё на встречу.

На улице давно уже темно
Погас асфальт, устав от фонарей.
А я всё бегаю- то выгляну в окно,
То постою с надеждой у дверей.

Ну где ж ты, Муза? Я тебя так ждал,
Я так надеялся на рифм хитросплетенье.
Налью- ка я себе ещё бокал,
Быть может он подарит вдохновенье.

Чиста бумага и нетронуто перо
И я уснул, напившись в драбадан
Сегодня снова выпал мне зеро,
Как и вчера и завтра и всегда.

А эта дрянь, с каким-то мудаком,
Не бритым и в засаленом халате
В полуподвале с выбитым окном
Довольствуется килькою в томате.

Она, дитя предательства и зла,
Повиснув на его немытой шее,
Портвейн дешёвый хлещет из горлА
Нашёптывая ямбы и хореи
Автор - goos
Дата добавления - 13.10.2011 в 16:52
OmelianaДата: Четверг, 13.10.2011, 17:14 | Сообщение # 10
Поселенец
Группа: Островитянин
Сообщений: 304
Награды: 6
Репутация: 12
Статус: Offline
Quote (goos)
Бум – и миллиарды звёзд разлетелись в разные стороны.


а я представляла Бум, как кульминацию секса - и родился мир. а, оказывается, это всего лишь думание. :((

стихи потом почитаю. больше прозу люблю.
 
Сообщение
Quote (goos)
Бум – и миллиарды звёзд разлетелись в разные стороны.


а я представляла Бум, как кульминацию секса - и родился мир. а, оказывается, это всего лишь думание. :((

стихи потом почитаю. больше прозу люблю.
Автор - Omeliana
Дата добавления - 13.10.2011 в 17:14
Сообщение
Quote (goos)
Бум – и миллиарды звёзд разлетелись в разные стороны.


а я представляла Бум, как кульминацию секса - и родился мир. а, оказывается, это всего лишь думание. :((

стихи потом почитаю. больше прозу люблю.
Автор - Omeliana
Дата добавления - 13.10.2011 в 17:14
Одина1301Дата: Четверг, 13.10.2011, 17:20 | Сообщение # 11
Уважаемый островитянин
Группа: Островитянин
Сообщений: 2020
Награды: 20
Репутация: 153
Статус: Offline
goos,
В клубе "Колибри"- страсти напасти;
Возле баков- резаные части...

Самира, спасибо! Стихи это по вашей части, заходите почаще.

Сообщение отредактировал Одина1301 - Четверг, 13.10.2011, 17:27
 
Сообщениеgoos,
В клубе "Колибри"- страсти напасти;
Возле баков- резаные части...

Самира, спасибо! Стихи это по вашей части, заходите почаще.
Автор - Одина1301
Дата добавления - 13.10.2011 в 17:20
Сообщениеgoos,
В клубе "Колибри"- страсти напасти;
Возле баков- резаные части...

Самира, спасибо! Стихи это по вашей части, заходите почаще.
Автор - Одина1301
Дата добавления - 13.10.2011 в 17:20
СамираДата: Четверг, 13.10.2011, 18:00 | Сообщение # 12
Душа Острова
Группа: Шаман
Сообщений: 10275
Награды: 110
Репутация: 346
Статус: Offline
Quote (Одина1301)
Стихи это по вашей части


Не всегда. blush В данном случае, проза мне нравится гораздо больше. goos, вы только не вздумайте обижаться. Стихи тоже прочту. Но ваши рассказы надо переживать, укладывать в голове и мыслях, чтобы потом можно было более-менее связно передать ощущения. smile
Титул - Лирическая маска года
Титул - Юморист Бойкое перо
 
Сообщение
Quote (Одина1301)
Стихи это по вашей части


Не всегда. blush В данном случае, проза мне нравится гораздо больше. goos, вы только не вздумайте обижаться. Стихи тоже прочту. Но ваши рассказы надо переживать, укладывать в голове и мыслях, чтобы потом можно было более-менее связно передать ощущения. smile
Автор - Самира
Дата добавления - 13.10.2011 в 18:00
Сообщение
Quote (Одина1301)
Стихи это по вашей части


Не всегда. blush В данном случае, проза мне нравится гораздо больше. goos, вы только не вздумайте обижаться. Стихи тоже прочту. Но ваши рассказы надо переживать, укладывать в голове и мыслях, чтобы потом можно было более-менее связно передать ощущения. smile
Автор - Самира
Дата добавления - 13.10.2011 в 18:00
ФеликсДата: Четверг, 13.10.2011, 18:48 | Сообщение # 13
Старейшина
Группа: Шаман
Сообщений: 5136
Награды: 53
Репутация: 314
Статус: Offline
goos,
Quote (goos)
Она, дитя предательства и зла, Повиснув на его немытой шее, Портвейн дешёвый хлещет из горлА Нашёптывая ямбы и хореи
Только недавно говорили о Музах). Они такие biggrin
 
Сообщениеgoos,
Quote (goos)
Она, дитя предательства и зла, Повиснув на его немытой шее, Портвейн дешёвый хлещет из горлА Нашёптывая ямбы и хореи
Только недавно говорили о Музах). Они такие biggrin
Автор - Феликс
Дата добавления - 13.10.2011 в 18:48
Сообщениеgoos,
Quote (goos)
Она, дитя предательства и зла, Повиснув на его немытой шее, Портвейн дешёвый хлещет из горлА Нашёптывая ямбы и хореи
Только недавно говорили о Музах). Они такие biggrin
Автор - Феликс
Дата добавления - 13.10.2011 в 18:48
goosДата: Пятница, 14.10.2011, 22:17 | Сообщение # 14
Осматривающийся
Группа: Островитянин
Сообщений: 72
Награды: 1
Репутация: 27
Статус: Offline
Сирота Федот.

Когда Матрёна Гаврилинчиха отдала Богу душу, домовой Федот, живший за печкой, решил не задерживаться в хате. Делать там всё равно уже нечего. Никто уже не вселится в эту перекошенную глинобитную халупу, крытую прелой соломой. Похорон ждать он тоже не собирался – поп придёт с кадилом, икон понавешают, свечи церковные жечь начнут: какому домовому такое понравится.
Жаль было хозяйку, с которой душа в душу столько лет прожили, а перед тем с отцом её, а ещё раньше с дедом. Матрёна завсегда уваживала - то пирожок оставит на столе, то сала кусочек, то молока в стакане, а Федот за это в долгу не оставался – мог и двор подмести, и хоря от курей прогнать, и паутину в углу смахнуть. Да и всякую нечисть приблудную в дом не пускал. А теперь почувствовал себя совсем сиротой. Дом тоже умер вместе с хозяйкой. Дождавшись, когда сядет солнце, поклонился лежащей на полу покойнице и вышел во двор. Потрепал по холке старого пса Букета, который тоже почуяв неладное, тихонько подвывал на взошедшую луну, оглядел в последний раз своё небогатое хозяйство и подался прочь.
Дойдя до края села, решил попрощаться с приятелем своим, домовиком Стёпкой, что у Макарченков хозяйничает, взобрался на крышу их дома и позвал в печную трубу.
- Кого это там носит? – недовольно отозвался Стёпка.
- Это я, Федот, проститься пришёл.
- Далеко собрался? – показалась из трубы бородатая голова.
- Померла моя Матрёна. Не знаю теперь, что делать. Пойду, куда глаза глядят, может, где пристроюсь.
- Да, брат, скоро все мы пойдём по миру. В селе осталось пять калек. Мой тоже на ладан дышит. А знаешь, что? Свояк мой, Трофимка, в город подался. Там, говорят, домов настроили, а нашего брата по пальцам перечесть можно. Найди его, может, пособит советом, подскажет, что и как. А там и я, глядишь, заявлюсь.
- Ну, пошёл я, пока роса не села.
- Давай, не унывай. Скатертью дорожка, сосед.
Федот спрыгнул вниз, и побрёл по нескошенной ещё ниве.
Если бы кто знающий, умыв глаза соком обоянь-травы, посмотрел, что это колышет колосья ячменные, то увидел бы бредущего старика с давно нечёсаной бородой, в стареньком армяке, лаптях и овчинной шапке. Но так как знающих сейчас и не сыщешь, то выглядело это, словно ветерок пробежал по полю.
Проходя мимо заросшего пруда, Федот перекинулся парой слов с водяником, примостившимся на перекошенной сиже. Тот пожаловался, что камыш совсем одолел, рыбы почти не осталось, русалки все растаяли и унёс их предрассветный ветер с лугов, а новых утопленниц вовек не дождёшься, потому, что купаться сюда никто не ходит. Домовой задерживаться не стал, а то, того и гляди, хозяин пруда схватит за ноги и утащит к себе на илистое дно, чтобы не было ему скучно одному.
До города Федот дошёл только к рассвету. День – не лучшее время для нежити, поэтому он забрался под мохнатые лапы ели и проспал до самого заката, улыбаясь во сне воспоминаниям о покинутом доме.

Город даже ночью горел огнями, и люди, вместо того, чтобы лечь вместе с солнышком, слонялись без дела под жёлтым светом фонарей. Дома, огромные, с бесчисленным количеством окон, и на дома похожи не были. И шумело всё. Не было той ночной глухой деревенской тишины, когда слышно даже малейшее шевеление воздуха.
Федот позаглядывал в окна: другие домовые не попадались, можно было смело селиться, облюбовать местечко в тёплом углу. Только вот неуютные были дома – слишком много света и звуков. У Матрёны всегда было тихо. Домовик любил сидеть за печкой и слушать, как шуршит юбкой и шлёпает босыми ногами по земляному полу хозяйка, как звенит посуда и трещат дрова, вдыхать запахи борща и пирогов. Ворчание Букета в будке, писк цыплят в закутке и шорох мышей в клуне были неотъемлемой частью уюта. Здесь же и говорили громко, и музыка звучала странная, и пахло в домах неаппетитно.
Домовик присел на скамейку и загрустил, сожалея о своём путешествии. Уж лучше, наверное, было бы нырнуть в омут к водяному – всё к дому ближе. А где Трофима искать? Как тут можно найти кого-нибудь?
- Что, дядько, опечалился? – раздался за спиной голос. – Заплутал, что ли?
На спинку скамейки запрыгнул большой рыжий кот, сел, обвернувшись хвостом.
- Ты ещё кто такой?
- А я вас знаю. Вы у Матрёны жили. Не узнаёте меня?
- Не припомню.
Кот спрыгнул на землю, три раза кувыркнулся через голову, и перед Федотом предстал мужичок, невысокого роста, рыжий, с лицом, усеянным веснушками. Присел рядом.
- Ну, что, теперь вспомнили?
- Вот, бесья душа, - воскликнул Федот, - Васька–окрутник! То-то я смотрю, пропал ты с села. Думал, собаки загрызли уже.
- Да, сейчас! Я сам кого хочешь, загрызу. Ушёл я с села. Что мне там, мышей ловить? А тут хорошо – живу в доме, сплю целый день на диване, кормят меня от пуза, за ушком чешут, блох травят. А ночью я уже сам по себе гуляю. В человека почти не оборачиваюсь. Котом оно как-то легче жить.
- Эх, измельчала нечесть, - вздохнул домовик. – Раньше, помню, ты всё чаще в волка окручивался, скотину рвал, да девиц душил, что дотемна загуляются возле леса. А сейчас вона как – кот, говоришь.
- А мне что? Я хозяев приучил, что ем только мясо, да чтоб ещё с кровью. А вы какими судьбами тут?
- Да вот, остался я сиротой. Ищу теперь, где пристроиться, но только мне всё не по душе. Мне бы Трофимку найти, может, он что подскажет. Не знаешь, случаем, где его найти?
- Как не знать? Сюда много наших перебралось. Даже ведьма Аниська, и та сюда съехала. Теперь к ней очереди, кабинет свой открыла – народный целитель и гадалка по совместительству. А к Трофиму свожу вас, здесь недалеко.
Васька снова кувыркнулся три раза и обратился котом. Пошагал важно, подняв трубой хвост и оглядываясь, не отстаёт ли Федот.

Сергея Ивановича разбудил звонок в дверь. Часы показывали час ночи. Кого это там нелёгкая принесла. Сергей Иванович пошёл в коридор, спросонья тычась то в шкаф, то в дверной косяк. Посмотрел в глазок – никого. Наверное, молодёжь балуется, а может, приснилось. «Кто там?» - спросил на всякий случай. Никто не отозвался. Он вернулся в спальню, лёг, обнял спящую жену и тут же провалился в сон.
- Кого там черти носят? – недовольно спросил Трофим.
- Свои, - раздался из-за двери незнакомый голос.
- Я сейчас этим своим так наваляю, чтоб забыли сюда дорогу навеки. Пошёл прочь.
- Трофим, это Федот с Тихояровки.
- Не знаю никого. Вас только пусти, потом не выгонишь. Иди, откуда пришёл. Федот – обормот.
- Мне Стёпка, свояк твой, обещал, что ты поможешь. Говорил, что ты здесь освоился.
- Стёпка, говоришь. Ну, раз Стёпка, то заходи. Только смотри, это мой дом. Двоим тут хозяйничать нечего.
Федот прошёл сквозь дверь, попал в узкие длинные сени. Всё было чисто, и одежда нигде не висела. Только стены, двери, и зеркало. Ни тебе вёдер, лопат, граблей. Ни галош, ни фуфаек на гвоздях, вбитых в стену. И пахло странно – вроде цветами, но не живыми, не настоящими. Трофим был коротко стрижен, без бороды и одет в мягкий полосатый халат.
- Давай, в кухню проходи.
Трофим показал на одну из дверей.
Они зашли в небольшую комнату, совсем не похожую на те, что были у Матрёны. Чистая, с белыми стенами, с мебелью необычной. Ни тебе печи, ни тазов, ни кочерги с ухватом. И посуды не видно никакой. В углу гудел большой белый шкаф.
- Садись, - Трофим подвинул табурет, сел сам на другой.
- Что ты, Федот, сразу не сказал, что это ты. А то я думаю, что за Федот? Сколько лет не виделись. Какими судьбами?
- Да Матрёна моя окочурилась, вот я и решил пойти себе домик присмотреть.
- А меня сюда вместе с дедом Микитой привезли. Как стал он плох, так его дети в город забрали. Ну и я в машину запрыгнул, вот и приехал. Всё ж лучше со своими, чем бродяжничать потом. Микита недолго протянул, и помер месяца через три с непривычки к городу. А я задержался. Куда мне идти? Вот и живу тут.
- Ну, и как тебе тут?
- Да привык уже, но всё равно, тянет меня обратно. Только говорят, что и хата уже сгорела.
- Сгорела, точно, прошлым летом.
- Эх, тоска. Есть хочешь?
- Не отказался бы.
Трофим деловито стал накрывать на стол. Не открывая дверцу в белом гудящем шкафу, прямо запуская руку сквозь стенку, стал доставать оттуда банки, тарелки и кастрюльки.
- Никто мне ничего не оставляет на столе, потому что не верят в меня, - ворчал он, - вот, и приходится самому хозяйничать. Во, тут и бутылка есть. Отметим встречу? Так, что тут у нас? Тефтельки, селёдочка, салатик мой любимый, огурчики маринованные. Хлеб не забыть… Хлеб тут жуткий, то ли дело деревенский, из печи. Помнишь?
- Помню, помню. Совсем недавно ел.
- Ну, за встречу.
Домовые на самом деле едят не так, как люди. Оставишь ему пирог на столе, утром пирог и останется, но домовик сытый, за печкой пузо потирает. Люди знающие говорят, что то, что домовику оставил, есть нельзя, ни самому, ни скотине давать. Заболеть не заболеешь, но и пользы уже никакой от этой еды не будет. Еда, извлечённая из холодильника, как и водка, так в холодильнике и осталась, но в то же время, и стол накрыт. Смысл таких парадоксов людям не понять, а для домовых это настолько очевидно, что они даже не задумываются, как оно так происходит.
Выпили, захрустели огурцами. Трофим малость пожаловался на городскую жизнь, мол, трудно тут домовым. Работы никакой, разве что пыль стереть да цветы полить. А так хозяйства никакого. Одно радует – жильцы весь день на работе, занимайся чем хочешь – телевизор смотри, спи сколько влезет в мягких креслах, ешь чего хочешь. Только скучно, и не верят в него. Он уже и напоминал о себе – то одеяло ночью стащит со спящих, то крупу рассыплет на пол, то чашки переставит в другом порядке. А они как будто и не замечают. Пожмут плечами и всё. А без веры в неё любая нечисть начинает таять, бледнеть, сохнуть, и поговаривают, может совсем исчезнуть.
- Это уж точно, - подтвердил Федот, - слыхал я о таких случаях. Вон, лешие совсем перевелись. Леса теперь без присмотра, да и кикимор почти не осталось, а русалки и вовсе вывелись.
- А помнишь, как мы русалок гоняли по лугам? Как они визжали, и в рассыпную в реку. А меня бесята болотные однажды чуть не утянули. Еле отбился.
- А леший охотников стращал. Пантелея кривого совсем удушил за то, что медвежонка пристрелил. Давно это было. Ох, давно. А сейчас нас и не боятся совсем.
- Знаешь, как нас называют теперь? Барабашки! Придумают же такое. Знаешь, брат, я вот чувствую, что и со мной что-то неладное творится. Как-то неуютно мне порой, то кашель одолеет, то голова закружится, то ломает всего. Совсем без работы я засиделся.
- Я Василия-оборотня встретил. Тот вроде не жалуется.
- Все мы не жалуемся. Видал я его на днях. Шерсть плешью пошла, зуб выпал, и глаза мутные какие-то. Скоро, брат, все мы останемся только в сказках, которые никто и не читает уже. Дети хрень всякую по телевизору смотрят про придуманных героев, да про нечисть нерусскую. А своих не помнят и не уважают. И не боятся совсем.
- Не боятся, говоришь? – Федот после третьей рюмки совсем отошёл от тоски, а разговоры о незавидной участи нежити ввели его в состояние протеста. – А как ты посмотришь, если мы их напугаем? А?
- Да ну их.
- Я без твоего разрешения в твоём доме хозяйничать не могу. А то бы показал им, кто хозяин в доме.
Изрядно посоловевший Трофим злорадно улыбнулся.
- Давай, делай, что хочешь. А то и впрямь я сам в себя скоро верить перестану. Помню, раньше, если хозяин чем не угодит, так я его так ночью придушу, что на следующий день он у меня как шёлковый ходил.
Федот взял чашку с полки и швырнул в стену. Осколки звонко посыпались на пол.
- Ой, что это там? – послышалось из спальни.- Серёж, сходи, посмотри.
Почти сразу появился Сергей Иванович, потирая сонные глаза. Увидел на полу разбитую чашку. Долго крутил головой, пытаясь высчитать траекторию полёта, откуда и почему упала посуда.
Сидевшие за столом домовые с интересом наблюдали за озадаченным жильцом.
- Ну, что там? – в дверном проёме показалась жена.
- Да вот, чашка упала.
- Странно. Ладно, пойдём спать. Завтра уберём.
- Жанна, подожди, откуда она упала?
- Какая разница. Мне вставать рано. Идём.
- Говорю я тебе, что-то завелось у нас.
- Ага, завелось, прекрати, Серёжа, неужели ты веришь в эту чепуху? - Жанна повернулась, чтобы уйти и тут ей в спину полетела тефтеля, неожиданно появившаяся над пустым столом.
Тефтеля оставила на ночной рубашке сочное томатное пятно и плюхнулась на пол. Затем прямо в голову полетел кусок селёдки, и повис, зацепившись за локон.
- Ты что, дурак? – оглянулась жена.
- Это не я, - пробормотал побледневший от страха муж. И когда зависшая на мгновенье над столом, неизвестно откуда взявшаяся рюмка, полетела в стену, он закричал и оттолкнув жену, выбежал из кухни. Супруга недоумённо смотрела на кухонный стол. Вторая тефтеля попала ей прямо в лицо. Жанна завизжала и побежала, не переставая кричать, вслед за мужем.
Федот, смеялся, схватившись за живот, а Трофим даже не улыбнулся, сидел, уставившись в дверной проём.
- Ой, умора! – хохотал Федот. – Видал, как чухнули. А ты говоришь, не боятся! Будут теперь знать!
- Хреново, - сказал Трофим. – Завтра попа приведут. Будут квартиру святить.
- А тебе-то что? Попы нынче такие, что самих святить надо.
- Да не в том дело… Хотя, знаешь, немного полегчало, но всё равно, не поверили они в меня. Во что угодно поверили, но не в меня. Назовут это всё умными словами, как их…полтергецы, или как они там говорят. Я по телевизору видел.
Трофим взял на подоконнике какую-то чёрную штуковину и нажал а ней кнопку.
Висевший над стеной ящик внезапно засветился и заговорил. Трофим добавил громкость.
В глубине квартиры снова завизжала Жанна. Было слышно, как они наспех одеваются, и через пару минут хлопнула входная дверь.
- Ушли, - вздохнул Трофим. – А ну их, совсем. Не любил я их никогда. Деда любил, а этих… Где ты взялся на мою голову. Всё внутри перевернул. А может, спас ты меня. Так и завял бы я в этих хоромах. Давай, на посошок. И пойдём.
- Куда ты пойдёшь?
- Какая разница. Найдём что-нибудь. Есть ещё нормальные дома, со своим двором, с собакой в будке и огородом.
Они выпили и, не закусывая, вышли на улицу. Сергей Иванович и Жанна, перепуганные до полусмерти, закутанные в пледы, смотрели, задрав головы, на свои окна.
Домовые прошли мимо. Федот хотел отвесить пару пентюхов, но Трофим сдержал его.
- Ну, их, недостойны они.
Если бы кто знающий, протёр глаза соком обоянь-травы, то увидел бы двоих подвыпивших старичков, которые, обнявшись, брели по пустынной ночной улице. И услышал бы, как поют они хмельными голосами древнюю песню, наполненную неведомыми смертным печалями.
Но нет больше знающих, и язык песни давно забыт.
 
СообщениеСирота Федот.

Когда Матрёна Гаврилинчиха отдала Богу душу, домовой Федот, живший за печкой, решил не задерживаться в хате. Делать там всё равно уже нечего. Никто уже не вселится в эту перекошенную глинобитную халупу, крытую прелой соломой. Похорон ждать он тоже не собирался – поп придёт с кадилом, икон понавешают, свечи церковные жечь начнут: какому домовому такое понравится.
Жаль было хозяйку, с которой душа в душу столько лет прожили, а перед тем с отцом её, а ещё раньше с дедом. Матрёна завсегда уваживала - то пирожок оставит на столе, то сала кусочек, то молока в стакане, а Федот за это в долгу не оставался – мог и двор подмести, и хоря от курей прогнать, и паутину в углу смахнуть. Да и всякую нечисть приблудную в дом не пускал. А теперь почувствовал себя совсем сиротой. Дом тоже умер вместе с хозяйкой. Дождавшись, когда сядет солнце, поклонился лежащей на полу покойнице и вышел во двор. Потрепал по холке старого пса Букета, который тоже почуяв неладное, тихонько подвывал на взошедшую луну, оглядел в последний раз своё небогатое хозяйство и подался прочь.
Дойдя до края села, решил попрощаться с приятелем своим, домовиком Стёпкой, что у Макарченков хозяйничает, взобрался на крышу их дома и позвал в печную трубу.
- Кого это там носит? – недовольно отозвался Стёпка.
- Это я, Федот, проститься пришёл.
- Далеко собрался? – показалась из трубы бородатая голова.
- Померла моя Матрёна. Не знаю теперь, что делать. Пойду, куда глаза глядят, может, где пристроюсь.
- Да, брат, скоро все мы пойдём по миру. В селе осталось пять калек. Мой тоже на ладан дышит. А знаешь, что? Свояк мой, Трофимка, в город подался. Там, говорят, домов настроили, а нашего брата по пальцам перечесть можно. Найди его, может, пособит советом, подскажет, что и как. А там и я, глядишь, заявлюсь.
- Ну, пошёл я, пока роса не села.
- Давай, не унывай. Скатертью дорожка, сосед.
Федот спрыгнул вниз, и побрёл по нескошенной ещё ниве.
Если бы кто знающий, умыв глаза соком обоянь-травы, посмотрел, что это колышет колосья ячменные, то увидел бы бредущего старика с давно нечёсаной бородой, в стареньком армяке, лаптях и овчинной шапке. Но так как знающих сейчас и не сыщешь, то выглядело это, словно ветерок пробежал по полю.
Проходя мимо заросшего пруда, Федот перекинулся парой слов с водяником, примостившимся на перекошенной сиже. Тот пожаловался, что камыш совсем одолел, рыбы почти не осталось, русалки все растаяли и унёс их предрассветный ветер с лугов, а новых утопленниц вовек не дождёшься, потому, что купаться сюда никто не ходит. Домовой задерживаться не стал, а то, того и гляди, хозяин пруда схватит за ноги и утащит к себе на илистое дно, чтобы не было ему скучно одному.
До города Федот дошёл только к рассвету. День – не лучшее время для нежити, поэтому он забрался под мохнатые лапы ели и проспал до самого заката, улыбаясь во сне воспоминаниям о покинутом доме.

Город даже ночью горел огнями, и люди, вместо того, чтобы лечь вместе с солнышком, слонялись без дела под жёлтым светом фонарей. Дома, огромные, с бесчисленным количеством окон, и на дома похожи не были. И шумело всё. Не было той ночной глухой деревенской тишины, когда слышно даже малейшее шевеление воздуха.
Федот позаглядывал в окна: другие домовые не попадались, можно было смело селиться, облюбовать местечко в тёплом углу. Только вот неуютные были дома – слишком много света и звуков. У Матрёны всегда было тихо. Домовик любил сидеть за печкой и слушать, как шуршит юбкой и шлёпает босыми ногами по земляному полу хозяйка, как звенит посуда и трещат дрова, вдыхать запахи борща и пирогов. Ворчание Букета в будке, писк цыплят в закутке и шорох мышей в клуне были неотъемлемой частью уюта. Здесь же и говорили громко, и музыка звучала странная, и пахло в домах неаппетитно.
Домовик присел на скамейку и загрустил, сожалея о своём путешествии. Уж лучше, наверное, было бы нырнуть в омут к водяному – всё к дому ближе. А где Трофима искать? Как тут можно найти кого-нибудь?
- Что, дядько, опечалился? – раздался за спиной голос. – Заплутал, что ли?
На спинку скамейки запрыгнул большой рыжий кот, сел, обвернувшись хвостом.
- Ты ещё кто такой?
- А я вас знаю. Вы у Матрёны жили. Не узнаёте меня?
- Не припомню.
Кот спрыгнул на землю, три раза кувыркнулся через голову, и перед Федотом предстал мужичок, невысокого роста, рыжий, с лицом, усеянным веснушками. Присел рядом.
- Ну, что, теперь вспомнили?
- Вот, бесья душа, - воскликнул Федот, - Васька–окрутник! То-то я смотрю, пропал ты с села. Думал, собаки загрызли уже.
- Да, сейчас! Я сам кого хочешь, загрызу. Ушёл я с села. Что мне там, мышей ловить? А тут хорошо – живу в доме, сплю целый день на диване, кормят меня от пуза, за ушком чешут, блох травят. А ночью я уже сам по себе гуляю. В человека почти не оборачиваюсь. Котом оно как-то легче жить.
- Эх, измельчала нечесть, - вздохнул домовик. – Раньше, помню, ты всё чаще в волка окручивался, скотину рвал, да девиц душил, что дотемна загуляются возле леса. А сейчас вона как – кот, говоришь.
- А мне что? Я хозяев приучил, что ем только мясо, да чтоб ещё с кровью. А вы какими судьбами тут?
- Да вот, остался я сиротой. Ищу теперь, где пристроиться, но только мне всё не по душе. Мне бы Трофимку найти, может, он что подскажет. Не знаешь, случаем, где его найти?
- Как не знать? Сюда много наших перебралось. Даже ведьма Аниська, и та сюда съехала. Теперь к ней очереди, кабинет свой открыла – народный целитель и гадалка по совместительству. А к Трофиму свожу вас, здесь недалеко.
Васька снова кувыркнулся три раза и обратился котом. Пошагал важно, подняв трубой хвост и оглядываясь, не отстаёт ли Федот.

Сергея Ивановича разбудил звонок в дверь. Часы показывали час ночи. Кого это там нелёгкая принесла. Сергей Иванович пошёл в коридор, спросонья тычась то в шкаф, то в дверной косяк. Посмотрел в глазок – никого. Наверное, молодёжь балуется, а может, приснилось. «Кто там?» - спросил на всякий случай. Никто не отозвался. Он вернулся в спальню, лёг, обнял спящую жену и тут же провалился в сон.
- Кого там черти носят? – недовольно спросил Трофим.
- Свои, - раздался из-за двери незнакомый голос.
- Я сейчас этим своим так наваляю, чтоб забыли сюда дорогу навеки. Пошёл прочь.
- Трофим, это Федот с Тихояровки.
- Не знаю никого. Вас только пусти, потом не выгонишь. Иди, откуда пришёл. Федот – обормот.
- Мне Стёпка, свояк твой, обещал, что ты поможешь. Говорил, что ты здесь освоился.
- Стёпка, говоришь. Ну, раз Стёпка, то заходи. Только смотри, это мой дом. Двоим тут хозяйничать нечего.
Федот прошёл сквозь дверь, попал в узкие длинные сени. Всё было чисто, и одежда нигде не висела. Только стены, двери, и зеркало. Ни тебе вёдер, лопат, граблей. Ни галош, ни фуфаек на гвоздях, вбитых в стену. И пахло странно – вроде цветами, но не живыми, не настоящими. Трофим был коротко стрижен, без бороды и одет в мягкий полосатый халат.
- Давай, в кухню проходи.
Трофим показал на одну из дверей.
Они зашли в небольшую комнату, совсем не похожую на те, что были у Матрёны. Чистая, с белыми стенами, с мебелью необычной. Ни тебе печи, ни тазов, ни кочерги с ухватом. И посуды не видно никакой. В углу гудел большой белый шкаф.
- Садись, - Трофим подвинул табурет, сел сам на другой.
- Что ты, Федот, сразу не сказал, что это ты. А то я думаю, что за Федот? Сколько лет не виделись. Какими судьбами?
- Да Матрёна моя окочурилась, вот я и решил пойти себе домик присмотреть.
- А меня сюда вместе с дедом Микитой привезли. Как стал он плох, так его дети в город забрали. Ну и я в машину запрыгнул, вот и приехал. Всё ж лучше со своими, чем бродяжничать потом. Микита недолго протянул, и помер месяца через три с непривычки к городу. А я задержался. Куда мне идти? Вот и живу тут.
- Ну, и как тебе тут?
- Да привык уже, но всё равно, тянет меня обратно. Только говорят, что и хата уже сгорела.
- Сгорела, точно, прошлым летом.
- Эх, тоска. Есть хочешь?
- Не отказался бы.
Трофим деловито стал накрывать на стол. Не открывая дверцу в белом гудящем шкафу, прямо запуская руку сквозь стенку, стал доставать оттуда банки, тарелки и кастрюльки.
- Никто мне ничего не оставляет на столе, потому что не верят в меня, - ворчал он, - вот, и приходится самому хозяйничать. Во, тут и бутылка есть. Отметим встречу? Так, что тут у нас? Тефтельки, селёдочка, салатик мой любимый, огурчики маринованные. Хлеб не забыть… Хлеб тут жуткий, то ли дело деревенский, из печи. Помнишь?
- Помню, помню. Совсем недавно ел.
- Ну, за встречу.
Домовые на самом деле едят не так, как люди. Оставишь ему пирог на столе, утром пирог и останется, но домовик сытый, за печкой пузо потирает. Люди знающие говорят, что то, что домовику оставил, есть нельзя, ни самому, ни скотине давать. Заболеть не заболеешь, но и пользы уже никакой от этой еды не будет. Еда, извлечённая из холодильника, как и водка, так в холодильнике и осталась, но в то же время, и стол накрыт. Смысл таких парадоксов людям не понять, а для домовых это настолько очевидно, что они даже не задумываются, как оно так происходит.
Выпили, захрустели огурцами. Трофим малость пожаловался на городскую жизнь, мол, трудно тут домовым. Работы никакой, разве что пыль стереть да цветы полить. А так хозяйства никакого. Одно радует – жильцы весь день на работе, занимайся чем хочешь – телевизор смотри, спи сколько влезет в мягких креслах, ешь чего хочешь. Только скучно, и не верят в него. Он уже и напоминал о себе – то одеяло ночью стащит со спящих, то крупу рассыплет на пол, то чашки переставит в другом порядке. А они как будто и не замечают. Пожмут плечами и всё. А без веры в неё любая нечисть начинает таять, бледнеть, сохнуть, и поговаривают, может совсем исчезнуть.
- Это уж точно, - подтвердил Федот, - слыхал я о таких случаях. Вон, лешие совсем перевелись. Леса теперь без присмотра, да и кикимор почти не осталось, а русалки и вовсе вывелись.
- А помнишь, как мы русалок гоняли по лугам? Как они визжали, и в рассыпную в реку. А меня бесята болотные однажды чуть не утянули. Еле отбился.
- А леший охотников стращал. Пантелея кривого совсем удушил за то, что медвежонка пристрелил. Давно это было. Ох, давно. А сейчас нас и не боятся совсем.
- Знаешь, как нас называют теперь? Барабашки! Придумают же такое. Знаешь, брат, я вот чувствую, что и со мной что-то неладное творится. Как-то неуютно мне порой, то кашель одолеет, то голова закружится, то ломает всего. Совсем без работы я засиделся.
- Я Василия-оборотня встретил. Тот вроде не жалуется.
- Все мы не жалуемся. Видал я его на днях. Шерсть плешью пошла, зуб выпал, и глаза мутные какие-то. Скоро, брат, все мы останемся только в сказках, которые никто и не читает уже. Дети хрень всякую по телевизору смотрят про придуманных героев, да про нечисть нерусскую. А своих не помнят и не уважают. И не боятся совсем.
- Не боятся, говоришь? – Федот после третьей рюмки совсем отошёл от тоски, а разговоры о незавидной участи нежити ввели его в состояние протеста. – А как ты посмотришь, если мы их напугаем? А?
- Да ну их.
- Я без твоего разрешения в твоём доме хозяйничать не могу. А то бы показал им, кто хозяин в доме.
Изрядно посоловевший Трофим злорадно улыбнулся.
- Давай, делай, что хочешь. А то и впрямь я сам в себя скоро верить перестану. Помню, раньше, если хозяин чем не угодит, так я его так ночью придушу, что на следующий день он у меня как шёлковый ходил.
Федот взял чашку с полки и швырнул в стену. Осколки звонко посыпались на пол.
- Ой, что это там? – послышалось из спальни.- Серёж, сходи, посмотри.
Почти сразу появился Сергей Иванович, потирая сонные глаза. Увидел на полу разбитую чашку. Долго крутил головой, пытаясь высчитать траекторию полёта, откуда и почему упала посуда.
Сидевшие за столом домовые с интересом наблюдали за озадаченным жильцом.
- Ну, что там? – в дверном проёме показалась жена.
- Да вот, чашка упала.
- Странно. Ладно, пойдём спать. Завтра уберём.
- Жанна, подожди, откуда она упала?
- Какая разница. Мне вставать рано. Идём.
- Говорю я тебе, что-то завелось у нас.
- Ага, завелось, прекрати, Серёжа, неужели ты веришь в эту чепуху? - Жанна повернулась, чтобы уйти и тут ей в спину полетела тефтеля, неожиданно появившаяся над пустым столом.
Тефтеля оставила на ночной рубашке сочное томатное пятно и плюхнулась на пол. Затем прямо в голову полетел кусок селёдки, и повис, зацепившись за локон.
- Ты что, дурак? – оглянулась жена.
- Это не я, - пробормотал побледневший от страха муж. И когда зависшая на мгновенье над столом, неизвестно откуда взявшаяся рюмка, полетела в стену, он закричал и оттолкнув жену, выбежал из кухни. Супруга недоумённо смотрела на кухонный стол. Вторая тефтеля попала ей прямо в лицо. Жанна завизжала и побежала, не переставая кричать, вслед за мужем.
Федот, смеялся, схватившись за живот, а Трофим даже не улыбнулся, сидел, уставившись в дверной проём.
- Ой, умора! – хохотал Федот. – Видал, как чухнули. А ты говоришь, не боятся! Будут теперь знать!
- Хреново, - сказал Трофим. – Завтра попа приведут. Будут квартиру святить.
- А тебе-то что? Попы нынче такие, что самих святить надо.
- Да не в том дело… Хотя, знаешь, немного полегчало, но всё равно, не поверили они в меня. Во что угодно поверили, но не в меня. Назовут это всё умными словами, как их…полтергецы, или как они там говорят. Я по телевизору видел.
Трофим взял на подоконнике какую-то чёрную штуковину и нажал а ней кнопку.
Висевший над стеной ящик внезапно засветился и заговорил. Трофим добавил громкость.
В глубине квартиры снова завизжала Жанна. Было слышно, как они наспех одеваются, и через пару минут хлопнула входная дверь.
- Ушли, - вздохнул Трофим. – А ну их, совсем. Не любил я их никогда. Деда любил, а этих… Где ты взялся на мою голову. Всё внутри перевернул. А может, спас ты меня. Так и завял бы я в этих хоромах. Давай, на посошок. И пойдём.
- Куда ты пойдёшь?
- Какая разница. Найдём что-нибудь. Есть ещё нормальные дома, со своим двором, с собакой в будке и огородом.
Они выпили и, не закусывая, вышли на улицу. Сергей Иванович и Жанна, перепуганные до полусмерти, закутанные в пледы, смотрели, задрав головы, на свои окна.
Домовые прошли мимо. Федот хотел отвесить пару пентюхов, но Трофим сдержал его.
- Ну, их, недостойны они.
Если бы кто знающий, протёр глаза соком обоянь-травы, то увидел бы двоих подвыпивших старичков, которые, обнявшись, брели по пустынной ночной улице. И услышал бы, как поют они хмельными голосами древнюю песню, наполненную неведомыми смертным печалями.
Но нет больше знающих, и язык песни давно забыт.
Автор - goos
Дата добавления - 14.10.2011 в 22:17
СообщениеСирота Федот.

Когда Матрёна Гаврилинчиха отдала Богу душу, домовой Федот, живший за печкой, решил не задерживаться в хате. Делать там всё равно уже нечего. Никто уже не вселится в эту перекошенную глинобитную халупу, крытую прелой соломой. Похорон ждать он тоже не собирался – поп придёт с кадилом, икон понавешают, свечи церковные жечь начнут: какому домовому такое понравится.
Жаль было хозяйку, с которой душа в душу столько лет прожили, а перед тем с отцом её, а ещё раньше с дедом. Матрёна завсегда уваживала - то пирожок оставит на столе, то сала кусочек, то молока в стакане, а Федот за это в долгу не оставался – мог и двор подмести, и хоря от курей прогнать, и паутину в углу смахнуть. Да и всякую нечисть приблудную в дом не пускал. А теперь почувствовал себя совсем сиротой. Дом тоже умер вместе с хозяйкой. Дождавшись, когда сядет солнце, поклонился лежащей на полу покойнице и вышел во двор. Потрепал по холке старого пса Букета, который тоже почуяв неладное, тихонько подвывал на взошедшую луну, оглядел в последний раз своё небогатое хозяйство и подался прочь.
Дойдя до края села, решил попрощаться с приятелем своим, домовиком Стёпкой, что у Макарченков хозяйничает, взобрался на крышу их дома и позвал в печную трубу.
- Кого это там носит? – недовольно отозвался Стёпка.
- Это я, Федот, проститься пришёл.
- Далеко собрался? – показалась из трубы бородатая голова.
- Померла моя Матрёна. Не знаю теперь, что делать. Пойду, куда глаза глядят, может, где пристроюсь.
- Да, брат, скоро все мы пойдём по миру. В селе осталось пять калек. Мой тоже на ладан дышит. А знаешь, что? Свояк мой, Трофимка, в город подался. Там, говорят, домов настроили, а нашего брата по пальцам перечесть можно. Найди его, может, пособит советом, подскажет, что и как. А там и я, глядишь, заявлюсь.
- Ну, пошёл я, пока роса не села.
- Давай, не унывай. Скатертью дорожка, сосед.
Федот спрыгнул вниз, и побрёл по нескошенной ещё ниве.
Если бы кто знающий, умыв глаза соком обоянь-травы, посмотрел, что это колышет колосья ячменные, то увидел бы бредущего старика с давно нечёсаной бородой, в стареньком армяке, лаптях и овчинной шапке. Но так как знающих сейчас и не сыщешь, то выглядело это, словно ветерок пробежал по полю.
Проходя мимо заросшего пруда, Федот перекинулся парой слов с водяником, примостившимся на перекошенной сиже. Тот пожаловался, что камыш совсем одолел, рыбы почти не осталось, русалки все растаяли и унёс их предрассветный ветер с лугов, а новых утопленниц вовек не дождёшься, потому, что купаться сюда никто не ходит. Домовой задерживаться не стал, а то, того и гляди, хозяин пруда схватит за ноги и утащит к себе на илистое дно, чтобы не было ему скучно одному.
До города Федот дошёл только к рассвету. День – не лучшее время для нежити, поэтому он забрался под мохнатые лапы ели и проспал до самого заката, улыбаясь во сне воспоминаниям о покинутом доме.

Город даже ночью горел огнями, и люди, вместо того, чтобы лечь вместе с солнышком, слонялись без дела под жёлтым светом фонарей. Дома, огромные, с бесчисленным количеством окон, и на дома похожи не были. И шумело всё. Не было той ночной глухой деревенской тишины, когда слышно даже малейшее шевеление воздуха.
Федот позаглядывал в окна: другие домовые не попадались, можно было смело селиться, облюбовать местечко в тёплом углу. Только вот неуютные были дома – слишком много света и звуков. У Матрёны всегда было тихо. Домовик любил сидеть за печкой и слушать, как шуршит юбкой и шлёпает босыми ногами по земляному полу хозяйка, как звенит посуда и трещат дрова, вдыхать запахи борща и пирогов. Ворчание Букета в будке, писк цыплят в закутке и шорох мышей в клуне были неотъемлемой частью уюта. Здесь же и говорили громко, и музыка звучала странная, и пахло в домах неаппетитно.
Домовик присел на скамейку и загрустил, сожалея о своём путешествии. Уж лучше, наверное, было бы нырнуть в омут к водяному – всё к дому ближе. А где Трофима искать? Как тут можно найти кого-нибудь?
- Что, дядько, опечалился? – раздался за спиной голос. – Заплутал, что ли?
На спинку скамейки запрыгнул большой рыжий кот, сел, обвернувшись хвостом.
- Ты ещё кто такой?
- А я вас знаю. Вы у Матрёны жили. Не узнаёте меня?
- Не припомню.
Кот спрыгнул на землю, три раза кувыркнулся через голову, и перед Федотом предстал мужичок, невысокого роста, рыжий, с лицом, усеянным веснушками. Присел рядом.
- Ну, что, теперь вспомнили?
- Вот, бесья душа, - воскликнул Федот, - Васька–окрутник! То-то я смотрю, пропал ты с села. Думал, собаки загрызли уже.
- Да, сейчас! Я сам кого хочешь, загрызу. Ушёл я с села. Что мне там, мышей ловить? А тут хорошо – живу в доме, сплю целый день на диване, кормят меня от пуза, за ушком чешут, блох травят. А ночью я уже сам по себе гуляю. В человека почти не оборачиваюсь. Котом оно как-то легче жить.
- Эх, измельчала нечесть, - вздохнул домовик. – Раньше, помню, ты всё чаще в волка окручивался, скотину рвал, да девиц душил, что дотемна загуляются возле леса. А сейчас вона как – кот, говоришь.
- А мне что? Я хозяев приучил, что ем только мясо, да чтоб ещё с кровью. А вы какими судьбами тут?
- Да вот, остался я сиротой. Ищу теперь, где пристроиться, но только мне всё не по душе. Мне бы Трофимку найти, может, он что подскажет. Не знаешь, случаем, где его найти?
- Как не знать? Сюда много наших перебралось. Даже ведьма Аниська, и та сюда съехала. Теперь к ней очереди, кабинет свой открыла – народный целитель и гадалка по совместительству. А к Трофиму свожу вас, здесь недалеко.
Васька снова кувыркнулся три раза и обратился котом. Пошагал важно, подняв трубой хвост и оглядываясь, не отстаёт ли Федот.

Сергея Ивановича разбудил звонок в дверь. Часы показывали час ночи. Кого это там нелёгкая принесла. Сергей Иванович пошёл в коридор, спросонья тычась то в шкаф, то в дверной косяк. Посмотрел в глазок – никого. Наверное, молодёжь балуется, а может, приснилось. «Кто там?» - спросил на всякий случай. Никто не отозвался. Он вернулся в спальню, лёг, обнял спящую жену и тут же провалился в сон.
- Кого там черти носят? – недовольно спросил Трофим.
- Свои, - раздался из-за двери незнакомый голос.
- Я сейчас этим своим так наваляю, чтоб забыли сюда дорогу навеки. Пошёл прочь.
- Трофим, это Федот с Тихояровки.
- Не знаю никого. Вас только пусти, потом не выгонишь. Иди, откуда пришёл. Федот – обормот.
- Мне Стёпка, свояк твой, обещал, что ты поможешь. Говорил, что ты здесь освоился.
- Стёпка, говоришь. Ну, раз Стёпка, то заходи. Только смотри, это мой дом. Двоим тут хозяйничать нечего.
Федот прошёл сквозь дверь, попал в узкие длинные сени. Всё было чисто, и одежда нигде не висела. Только стены, двери, и зеркало. Ни тебе вёдер, лопат, граблей. Ни галош, ни фуфаек на гвоздях, вбитых в стену. И пахло странно – вроде цветами, но не живыми, не настоящими. Трофим был коротко стрижен, без бороды и одет в мягкий полосатый халат.
- Давай, в кухню проходи.
Трофим показал на одну из дверей.
Они зашли в небольшую комнату, совсем не похожую на те, что были у Матрёны. Чистая, с белыми стенами, с мебелью необычной. Ни тебе печи, ни тазов, ни кочерги с ухватом. И посуды не видно никакой. В углу гудел большой белый шкаф.
- Садись, - Трофим подвинул табурет, сел сам на другой.
- Что ты, Федот, сразу не сказал, что это ты. А то я думаю, что за Федот? Сколько лет не виделись. Какими судьбами?
- Да Матрёна моя окочурилась, вот я и решил пойти себе домик присмотреть.
- А меня сюда вместе с дедом Микитой привезли. Как стал он плох, так его дети в город забрали. Ну и я в машину запрыгнул, вот и приехал. Всё ж лучше со своими, чем бродяжничать потом. Микита недолго протянул, и помер месяца через три с непривычки к городу. А я задержался. Куда мне идти? Вот и живу тут.
- Ну, и как тебе тут?
- Да привык уже, но всё равно, тянет меня обратно. Только говорят, что и хата уже сгорела.
- Сгорела, точно, прошлым летом.
- Эх, тоска. Есть хочешь?
- Не отказался бы.
Трофим деловито стал накрывать на стол. Не открывая дверцу в белом гудящем шкафу, прямо запуская руку сквозь стенку, стал доставать оттуда банки, тарелки и кастрюльки.
- Никто мне ничего не оставляет на столе, потому что не верят в меня, - ворчал он, - вот, и приходится самому хозяйничать. Во, тут и бутылка есть. Отметим встречу? Так, что тут у нас? Тефтельки, селёдочка, салатик мой любимый, огурчики маринованные. Хлеб не забыть… Хлеб тут жуткий, то ли дело деревенский, из печи. Помнишь?
- Помню, помню. Совсем недавно ел.
- Ну, за встречу.
Домовые на самом деле едят не так, как люди. Оставишь ему пирог на столе, утром пирог и останется, но домовик сытый, за печкой пузо потирает. Люди знающие говорят, что то, что домовику оставил, есть нельзя, ни самому, ни скотине давать. Заболеть не заболеешь, но и пользы уже никакой от этой еды не будет. Еда, извлечённая из холодильника, как и водка, так в холодильнике и осталась, но в то же время, и стол накрыт. Смысл таких парадоксов людям не понять, а для домовых это настолько очевидно, что они даже не задумываются, как оно так происходит.
Выпили, захрустели огурцами. Трофим малость пожаловался на городскую жизнь, мол, трудно тут домовым. Работы никакой, разве что пыль стереть да цветы полить. А так хозяйства никакого. Одно радует – жильцы весь день на работе, занимайся чем хочешь – телевизор смотри, спи сколько влезет в мягких креслах, ешь чего хочешь. Только скучно, и не верят в него. Он уже и напоминал о себе – то одеяло ночью стащит со спящих, то крупу рассыплет на пол, то чашки переставит в другом порядке. А они как будто и не замечают. Пожмут плечами и всё. А без веры в неё любая нечисть начинает таять, бледнеть, сохнуть, и поговаривают, может совсем исчезнуть.
- Это уж точно, - подтвердил Федот, - слыхал я о таких случаях. Вон, лешие совсем перевелись. Леса теперь без присмотра, да и кикимор почти не осталось, а русалки и вовсе вывелись.
- А помнишь, как мы русалок гоняли по лугам? Как они визжали, и в рассыпную в реку. А меня бесята болотные однажды чуть не утянули. Еле отбился.
- А леший охотников стращал. Пантелея кривого совсем удушил за то, что медвежонка пристрелил. Давно это было. Ох, давно. А сейчас нас и не боятся совсем.
- Знаешь, как нас называют теперь? Барабашки! Придумают же такое. Знаешь, брат, я вот чувствую, что и со мной что-то неладное творится. Как-то неуютно мне порой, то кашель одолеет, то голова закружится, то ломает всего. Совсем без работы я засиделся.
- Я Василия-оборотня встретил. Тот вроде не жалуется.
- Все мы не жалуемся. Видал я его на днях. Шерсть плешью пошла, зуб выпал, и глаза мутные какие-то. Скоро, брат, все мы останемся только в сказках, которые никто и не читает уже. Дети хрень всякую по телевизору смотрят про придуманных героев, да про нечисть нерусскую. А своих не помнят и не уважают. И не боятся совсем.
- Не боятся, говоришь? – Федот после третьей рюмки совсем отошёл от тоски, а разговоры о незавидной участи нежити ввели его в состояние протеста. – А как ты посмотришь, если мы их напугаем? А?
- Да ну их.
- Я без твоего разрешения в твоём доме хозяйничать не могу. А то бы показал им, кто хозяин в доме.
Изрядно посоловевший Трофим злорадно улыбнулся.
- Давай, делай, что хочешь. А то и впрямь я сам в себя скоро верить перестану. Помню, раньше, если хозяин чем не угодит, так я его так ночью придушу, что на следующий день он у меня как шёлковый ходил.
Федот взял чашку с полки и швырнул в стену. Осколки звонко посыпались на пол.
- Ой, что это там? – послышалось из спальни.- Серёж, сходи, посмотри.
Почти сразу появился Сергей Иванович, потирая сонные глаза. Увидел на полу разбитую чашку. Долго крутил головой, пытаясь высчитать траекторию полёта, откуда и почему упала посуда.
Сидевшие за столом домовые с интересом наблюдали за озадаченным жильцом.
- Ну, что там? – в дверном проёме показалась жена.
- Да вот, чашка упала.
- Странно. Ладно, пойдём спать. Завтра уберём.
- Жанна, подожди, откуда она упала?
- Какая разница. Мне вставать рано. Идём.
- Говорю я тебе, что-то завелось у нас.
- Ага, завелось, прекрати, Серёжа, неужели ты веришь в эту чепуху? - Жанна повернулась, чтобы уйти и тут ей в спину полетела тефтеля, неожиданно появившаяся над пустым столом.
Тефтеля оставила на ночной рубашке сочное томатное пятно и плюхнулась на пол. Затем прямо в голову полетел кусок селёдки, и повис, зацепившись за локон.
- Ты что, дурак? – оглянулась жена.
- Это не я, - пробормотал побледневший от страха муж. И когда зависшая на мгновенье над столом, неизвестно откуда взявшаяся рюмка, полетела в стену, он закричал и оттолкнув жену, выбежал из кухни. Супруга недоумённо смотрела на кухонный стол. Вторая тефтеля попала ей прямо в лицо. Жанна завизжала и побежала, не переставая кричать, вслед за мужем.
Федот, смеялся, схватившись за живот, а Трофим даже не улыбнулся, сидел, уставившись в дверной проём.
- Ой, умора! – хохотал Федот. – Видал, как чухнули. А ты говоришь, не боятся! Будут теперь знать!
- Хреново, - сказал Трофим. – Завтра попа приведут. Будут квартиру святить.
- А тебе-то что? Попы нынче такие, что самих святить надо.
- Да не в том дело… Хотя, знаешь, немного полегчало, но всё равно, не поверили они в меня. Во что угодно поверили, но не в меня. Назовут это всё умными словами, как их…полтергецы, или как они там говорят. Я по телевизору видел.
Трофим взял на подоконнике какую-то чёрную штуковину и нажал а ней кнопку.
Висевший над стеной ящик внезапно засветился и заговорил. Трофим добавил громкость.
В глубине квартиры снова завизжала Жанна. Было слышно, как они наспех одеваются, и через пару минут хлопнула входная дверь.
- Ушли, - вздохнул Трофим. – А ну их, совсем. Не любил я их никогда. Деда любил, а этих… Где ты взялся на мою голову. Всё внутри перевернул. А может, спас ты меня. Так и завял бы я в этих хоромах. Давай, на посошок. И пойдём.
- Куда ты пойдёшь?
- Какая разница. Найдём что-нибудь. Есть ещё нормальные дома, со своим двором, с собакой в будке и огородом.
Они выпили и, не закусывая, вышли на улицу. Сергей Иванович и Жанна, перепуганные до полусмерти, закутанные в пледы, смотрели, задрав головы, на свои окна.
Домовые прошли мимо. Федот хотел отвесить пару пентюхов, но Трофим сдержал его.
- Ну, их, недостойны они.
Если бы кто знающий, протёр глаза соком обоянь-травы, то увидел бы двоих подвыпивших старичков, которые, обнявшись, брели по пустынной ночной улице. И услышал бы, как поют они хмельными голосами древнюю песню, наполненную неведомыми смертным печалями.
Но нет больше знающих, и язык песни давно забыт.
Автор - goos
Дата добавления - 14.10.2011 в 22:17
Одина1301Дата: Суббота, 15.10.2011, 06:42 | Сообщение # 15
Уважаемый островитянин
Группа: Островитянин
Сообщений: 2020
Награды: 20
Репутация: 153
Статус: Offline
goos,
продолжаете радовать! Только вот что это за чертовщина у меня в компе завелась! Вчера этого сироту Федота днем видела, а вечером, прибейте меня не могла узреть. А сегодня с утра , на тебе появился, а ещё у меня мышка не слушается, пароль по два раза нажимаю, и текст танцевать-качаться начинает! Как-то его задобрить надоть.
Нравятся мне ваши словечки, вспоминать что-то заставляют! До вечера, лишь бы монитор на столе остался.
 
Сообщениеgoos,
продолжаете радовать! Только вот что это за чертовщина у меня в компе завелась! Вчера этого сироту Федота днем видела, а вечером, прибейте меня не могла узреть. А сегодня с утра , на тебе появился, а ещё у меня мышка не слушается, пароль по два раза нажимаю, и текст танцевать-качаться начинает! Как-то его задобрить надоть.
Нравятся мне ваши словечки, вспоминать что-то заставляют! До вечера, лишь бы монитор на столе остался.
Автор - Одина1301
Дата добавления - 15.10.2011 в 06:42
Сообщениеgoos,
продолжаете радовать! Только вот что это за чертовщина у меня в компе завелась! Вчера этого сироту Федота днем видела, а вечером, прибейте меня не могла узреть. А сегодня с утра , на тебе появился, а ещё у меня мышка не слушается, пароль по два раза нажимаю, и текст танцевать-качаться начинает! Как-то его задобрить надоть.
Нравятся мне ваши словечки, вспоминать что-то заставляют! До вечера, лишь бы монитор на столе остался.
Автор - Одина1301
Дата добавления - 15.10.2011 в 06:42
Форум » Хижины Острова » Чистовики - творческие страницы авторов » Страница Юрия Дихтяра (на острове goos)
  • Страница 1 из 7
  • 1
  • 2
  • 3
  • …
  • 6
  • 7
  • »
Поиск:
Загрузка...

Посетители дня
Посетители:
Последние сообщения · Островитяне · Правила форума · Поиск · RSS
Приветствую Вас Гость | RSS Главная | Страница Юрия Дихтяра - Форум | Регистрация | Вход
Конструктор сайтов - uCoz
Для добавления необходима авторизация
Остров © 2024 Конструктор сайтов - uCoz