Поздней осенью становилось особенно зябко. Холод гулял по дому стылым сквозняком, ледяной ветер задувал в щели смолистый сырой запах леса и проникал под самую одежду. В такое время спасал только резвый огонь да горячий чай. Редорф вытряхнул остатки сероватой пыли над топкой камина и, громко чихнув, бросил в угол пустой мешок. Едва тлеющие угли моментально вспыхнули, обдавая жаром. Он подкинул полусырых дров и довольно хмыкнул — теперь уж точно загорятся. Воздух начал прогреваться. Каминная облицовка из грязно-бордового камня в ярких отблесках казалась розовой. Редорф щурился, глядя, как бегают по щепкам белоснежные слепящие язычки. Если дерево дает мало тепла — нет ничего лучше светочной крошки. Благо, такого добра на острове целый рудник, и сыпучее топливо можно купить на любом рынке за гроши. В дверь постучали. Редорф насторожился и нащупал нож — гостей он не ждал. — Кого там принесло на ночь глядя? — Открой, Дорф, не чужие мы. Голос показался Редорфу смутно знакомым. Он сдвинул тяжелый засов и отворил дверь. На пороге стояли женщина с ребенком, вымокшие до нитки. — Что ж ты в такую погоду, по темени, да еще с дитем? Небось, с дороги сошла и заплутала? — спросил Редорф, давая нежданным гостям войти. Мальчонка лет пяти испуганно зажмурился от света. Женщина погасила фонарь и поставила на табурет, из-под капюшона показалось усталое лицо, обрамленное прядями черных как смоль волос. Карие глаза внимательно смотрели на Редорфа. — Ну, здравствуй, дорогой родственник. Поди и не узнаешь меня? Редорф пригляделся. — Риада, никак ты? — А кто ж еще! Уж и позабыл сестрицу любимой женушки? — Так лет пять не виделись. Какая нелегкая тебя сюда занесла? Неужто от мужа ушла? — Типун тебе на язык! — раздраженно бросила Риада, стягивая мокрую одежду. — Это от тебя жены сбегают. С мужем живем хорошо, а вот тебе забот теперь прибавится. — Она кивнула в сторону мальчика. Тот плюхнулся прямо на пол и вертел головой по сторонам, разглядывая нехитрое холостяцкое жилище. Редорф недоуменно посмотрел на него. — Сын это твой, — сообщила Риада. Редорф раскрыл было рот, но гостья торопливо добавила: — Да помолчи ты, дай сначала обогреться и поесть чего. Третью ночь в пути. Новоиспеченный отец хмуро побрел к печи, взялся разогревать кашу с маслом, налил чаю в три кружки. Риада раздела мальчика догола и принялась растирать. Редорф глядел на него с удивлением. Грязную кожу сплошь покрывали розовые рубцы и шрамы. Был он чумазый, черные волосы на затылке свалялись, а впереди налезали на глаза. Риада закутала его в одеяло и усадила возле огня, дав в руки чашку с кашей. Мальчик схватил еду и принялся заталкивать в рот обеими ручонками, давясь и почти не жуя. — Ложку хоть возьми, — сурово сказал Редорф. — Бесполезно, — отмахнулась Риада. — Не видишь, что ли? Дикий он. И чаю ему не давай, налей лучше воды. Редорф послушно выполнил все указания и уселся за стол, косо поглядывая на ребенка и ожидая объяснений. — Сестрица с детства была слабой на голову, вот после свадьбы от тебя и сбежала. Совсем, видать, умом тронулась, — помолчав, начала Риада. — Год скиталась где-то, уж думали, померла, потом вернулась в деревню, да только к нам не пошла, а стала жить со старухой-лекаркой. Меня не признавала, шарахалась как от чумной, говорила, что в доме у ней демон живет, и чтоб я от нее держалась подальше. Неделю назад старуха померла, а сестрица на другой день сама закололась. Я пошла тело обмывать да к похоронам готовить, слышу, под полом шебуршит что-то. Испугалась до смерти, но пошла поглядеть. Думала, мыши скребут, а там в подвале на корточках этот мальчишка ползал как зверек какой! Я и не признала его сразу, больно уж чумазый был, а потом мордашку то вымыла, гляжу — одно лицо с матерью! Только бы головой в нее не пошел. Редорф не донес ложку до рта, достал кувшин крепкого вина, молча налил себе и Риаде. Та выпила почти залпом и продолжила: — Имени у него нет, слов не знает, бормочет что-то себе под нос иногда, ходить даже не умел, пока я не научила с горем пополам. Я его оставить не могу, у самой трое ртов, да еще… — Она замолчала и тяжело вздохнула. — Беспечатный он. Если кто узнает — тотчас прибьют. Лицо Редорфа, казалось, почернело. Он невольно взглянул на запястье, где просматривался красный круг со змеей внутри — обязательная печать, которую с рождения имели все жители острова. Жить без нее все равно, что ходить с петлей на шее. — Из деревни я его кое-как вытащила, — продолжила Риада, осушив еще один бокал. — Страху-то натерпелась! Слава Создателю, что ты в город или в селение какое не подался, так и отшельничаешь. Иначе сгинула б вместе с дитем! Она всхлипнула. Плечи с накинутым поверх платья шерстяным платком мелко задрожали. Блеснув, скатилась по щеке слеза, за ней другая. — А жалко ведь дитенка, и не оставишь его, и за себя страшно. Я все молчком и тишком, никому и словечком о нем не обмолвилась. Домашние думают, к матери ушла, про сестру сказывать, а я вот к тебе понеслась как полоумная. Днем пряталась, а ночами шла. Редорф молчал. Он знал и то, почему Памеа вдруг ушла от него, и то, почему прятала сына, называя демоновым отродьем. — А ты как живешь теперь, чем на жизнь зарабатываешь? — спросила Риада. — Смотрителем работаю, в Северной тюрьме. Говоря это, Редорф почти не соврал. Со дня на день его должны были перевести из палача в смотрители. Риада кивнула и побрела к уснувшему мальчику. Они легли спать на лавку у стены, а Редорф остался сидеть за столом, вслушиваясь в треск пламени и стук дождя по крыше. Оконное стекло отражало обрамленное густой бородой лицо, с глубокими морщинами и черными кругами под глазами - отпечатком привычной бессонницы. Памеа сбежала от него, когда узнала правду о прошлой жизни: Редорф наживался на чужой смерти. Он был наемником и среди своих слыл одним из самых жестоких убийц северной части острова. Первое кровопролитье, определившее его судьбу, случилось в тринадцать лет. К двадцати Редорф уже был в одном из лучших преступных отрядов Энсердара, а к тридцати вокруг удачливого наемника образовался его собственный. Тогда у него были деньги, море выпивки и новые женщины каждую ночь. Но разгульная жизнь оборвалась чередой неудач, после которой отряд попал в засаду. В ту злосчастную ночь погибли все, кроме Редорфа. Сам он чудом спасся, но оказался тяжело ранен и некоторое время находился в бегах, пока не добрался до самых окраин острова, где и устроился работать палачом. Тогда он даже женился, но в деревне карателя недолюбливали, и он поселился отдельно ото всех, а после побега Памеа слухи стали ходить и вовсе недобрые: поговаривали, что жену он прибил и закопал где-то в лесу. Возвращаться в селение Редорф не стал, так и жил бобылем. Утром, когда было еще темно, Риада, торопливо попрощавшись, ушла, и Редорф остался один на один с беспечатным зверьком. Он подошел к лавке и, присев на корточки, отодвинул волосы со лба сына. Глаза у него оказались серыми, цвета стали, такими же, как у отца. Редорф нагрел воды в ведре и устроил мытье. Мальчишка не сопротивлялся, когда его сажали в лохань, но смотрел на воду, в которой оказался, с огромным удивлением и испугом. Редорф отмыл его, растерев докрасна, и обрезал волосы. Цирюльник из него вышел плохой, но теперь криво остриженные пряди хотя бы не закрывали глаза. Нетронутая солнцем кожа оказалась белее молока, только на щеках горел румянец. Одежонку Редорф постирал и повесил сушиться у очага. Была она сшита из старых женских платьев, платков и еще неизвестно чего. К тому времени, как за окном рассвело, одетый в шерстяную рубаху отца мальчонка лопал за обе щеки хлеб с молоком. Редорф сел за стол напротив и задумчиво пробормотал: — Что ж мне с тобой делать? Мальчик перестал жевать и весь сжался, притянув ломоть к груди. Рот у него был весь в крошках. — Говорить, значит, и вправду не умеешь. — Редорф со вздохом почесал затылок. — Для начала надо тебя как-то назвать. Он долго хмурил лоб, барабанил пальцами по столешнице и наконец выдал: — Аринд. Оранжевый, значит. Так буду тебя звать. А если коротко, то Ар, это уже красный. Понимаешь? Аринд — это как огонек. А то ты сродни крысе, серый весь, пусть хоть имя будет звучное. Только вот что мне с тобой делать, Аринд? Показывать тебя никому нельзя. Ни в деревню, ни в город ходу тебе не видать. Стало быть, и работы путной не найдешь. А когда я помру, что ж с тобой будет? Один путь и остается — по моим стопам. Наемнику никакая печать не нужна, да и в мире всегда есть те, кому кто-нибудь мешает, так уж устроена людская порода. Ну, чего глазенками лупаешь? Наелся? Редорф потянулся через весь стол и осторожно погладил сына по взъерошенной голове. Он ощутил доселе неведомое тепло, с появлением которого одиночество отступило, а жизнь обрела новый смысл.
