Наша жизнь и копейки не стоит,
Ценят нас лишь за наши дела:
Дочь родить, да домишко построить,
Чтобы счастье в том доме нашла,

Да поставить скамью возле сада,
Посадить у скамейки той вяз,
И пусть тень его дарит прохладу
Тем, кто будет здесь жить после нас.

Наша жизнь и копейки не стоит,
Ценят нас лишь за наши дела:
Дочь родить, да домишко построить,
Чтобы счастье в том доме нашла,

Да поставить скамью возле сада,
Посадить у скамейки той вяз,
И пусть тень его дарит прохладу
Тем, кто будет здесь жить после нас.

Все говорили, мол, способный мальчик!
Меня манили ноты, кисти, стих...
И шевелюры рыжий одуванчик
Не мог найти - что предпочесть из них.

Жизнь пролетела.
И злой рок-обманщик
Растратил мои зоркость, память, слух.
А солнечный когда-то одуванчик
Уже теряет побелевший пух.

Все говорили, мол, способный мальчик!
Меня манили ноты, кисти, стих...
И шевелюры рыжий одуванчик
Не мог найти - что предпочесть из них.

Жизнь пролетела.
И злой рок-обманщик
Растратил мои зоркость, память, слух.
А солнечный когда-то одуванчик
Уже теряет побелевший пух.

Я всё ищу в тебе тепла,
Вниманья, уваженья.
И знаю - ты чиста, светла,
И жду с тобой забвенья.

Так ранним утром ждут рассвет,
Устав от тьмы глубокой...
А ты - звезды прекрасной свет
Холодной и далёкой.

Я всё ищу в тебе тепла,
Вниманья, уваженья.
И знаю - ты чиста, светла,
И жду с тобой забвенья.

Так ранним утром ждут рассвет,
Устав от тьмы глубокой...
А ты - звезды прекрасной свет
Холодной и далёкой.

В час ночной, как золотой янтарь,
Лампы свет струится мошкарою.
Кажется им солнышком фонарь,
И летят к нему беспечным роем.

Что сгорят, им видно невдомёк.
Свет в ночи им доставляет радость...
Вот и я лечу, как мотылёк,
Чтоб сгореть в лучах твоей лампады.

В час ночной, как золотой янтарь,
Лампы свет струится мошкарою.
Кажется им солнышком фонарь,
И летят к нему беспечным роем.

Что сгорят, им видно невдомёк.
Свет в ночи им доставляет радость...
Вот и я лечу, как мотылёк,
Чтоб сгореть в лучах твоей лампады.

Ты не смогла поверить в искренность
Моих стихов и слов несмелых.
И сердце радужными искрами
От нежности к тебе истлело.

А на золе души обугленной
Увяли лепестки надежды.
И только тлеющими углями
Дымится то, что было прежде.

Ты не смогла поверить в искренность
Моих стихов и слов несмелых.
И сердце радужными искрами
От нежности к тебе истлело.

А на золе души обугленной
Увяли лепестки надежды.
И только тлеющими углями
Дымится то, что было прежде.

Ночь распростёрла надо мною два крыла.
Под правым - месяц,
Под левым - звёзды.

Я понимаю, что, конечно, жизнь прошла,
Мечтать о девах,
Пожалуй, поздно.

Но как мне хочется опять уйти в полёт.
И я надеюсь!
А вдруг придётся?

И вновь душа моя, как соловей, поёт,
И солнце греет,
И сердце бьётся.

Ночь распростёрла надо мною два крыла.
Под правым - месяц,
Под левым - звёзды.

Я понимаю, что, конечно, жизнь прошла,
Мечтать о девах,
Пожалуй, поздно.

Но как мне хочется опять уйти в полёт.
И я надеюсь!
А вдруг придётся?

И вновь душа моя, как соловей, поёт,
И солнце греет,
И сердце бьётся.

Забрался ночью в чей-то дом удачливый домушник.
Собрал, что было в доме том, и уходил сквозь кущи.
Закашлялся. Наверно крупп. Хрипит. В суставах боли.
Одет легко. Забыл тулуп, когда бежал оттоле.
Когда ж открыл он свой мешок движением привычным,
То испытал внезапный шок от эдакой добычи...
Забравшись в запустелый дом с идеей поживиться,
Нашел случайно штоф с вином и поспешил напиться.

А потом, нагрузившись изрядно вином,
Без разбору брал все, что попалось.
И, обшарив небрежно запущенный дом,
Все забрал. Ничего не осталось.
Но, поскольку он шарил в сплошной темноте,
Брал все то, что нащупал рукою.
Потому-то и вещи попались не те,
Видно с ним подшутило хмельное.

В мешке нашел какой-то хлам: чулки с дырою, шляпку,
Кусок драпры, мадапалам, растоптанные тапки,
Горшок, шкатулку без ключа, тарелку из сервиза,
Засов, кусочек сургуча, колечки от карниза,
Нож ржавый, вилку без зубцов, сухой пучок латука,
И банку скисших огурцов, попавшую под руку,
Портрет, подпорченный водой, поломанные клещи.
И не было там ни одной чуть-чуть хоть ценной вещи.

Подойдя к фонарю, где немного светло,
Понял он, что добычу не жалко,
Ведь в мешке оказалось одно барахло.
И забросил мешок свой на свалку.
Наблюдал за воришкой проказник-февраль
Мастер острого слова и жарта.
Он мешок подобрал и унес его вдаль
Чтоб подкинуть его в руки марту.

Ребята поутру нашли мешок со скарбом странным
И растащили, что смогли, по курткам и карманам.
Они имуществом своим не устают хвалиться,
Всё подойдет для игр им, все в играх пригодится.
В шкатулке можно прятать клад, устроить лодку в тапке,
Ну, а для кукол подойдут и лоскутки и тряпки.
Портрет иконкою святой поставить можно в угол,
И посадить на "аналой" теперь нарядных кукол.

Позабыли они про своих матерей,
Про мороз, и про детские беды.
Ну, а те уж кричат из открытых дверей,
Зазывая детишек к обеду.
Только как прекратить эти игрища враз,
Сорванцы ведь живут в мире том.
Можно взять, словно щит, покорёженный таз,
А разбитый горшок, как шелом.

Еще набрасывать кольцо на прутик гибкой ивы,
Чулок надевши на лицо, разбойничать шутливо,
Затем собрать большую рать, их бросить на защиту,
Отчаянно ножом махать (естественно для виду)...
Но, наконец, ажиотаж спадает понемножку.
Развеялся игры мираж. Распахнуты одежки.
Пусть на дворе пока мороз - февральский посошок,
Но сколько радости принес заброшенный мешок.

Уже вовсю бежит ручьём
Подтаявший сугроб.
А детям холод нипочём,
Вгоняют зиму в гроб.
Да и влюбленным не до сна,
Хоть снег,
Хоть дождь,
Хоть град.
Ведь все равно, придет весна
В апрель,
Иль в май,
Иль в март!

Забрался ночью в чей-то дом удачливый домушник.
Собрал, что было в доме том, и уходил сквозь кущи.
Закашлялся. Наверно крупп. Хрипит. В суставах боли.
Одет легко. Забыл тулуп, когда бежал оттоле.
Когда ж открыл он свой мешок движением привычным,
То испытал внезапный шок от эдакой добычи...
Забравшись в запустелый дом с идеей поживиться,
Нашел случайно штоф с вином и поспешил напиться.

А потом, нагрузившись изрядно вином,
Без разбору брал все, что попалось.
И, обшарив небрежно запущенный дом,
Все забрал. Ничего не осталось.
Но, поскольку он шарил в сплошной темноте,
Брал все то, что нащупал рукою.
Потому-то и вещи попались не те,
Видно с ним подшутило хмельное.

В мешке нашел какой-то хлам: чулки с дырою, шляпку,
Кусок драпры, мадапалам, растоптанные тапки,
Горшок, шкатулку без ключа, тарелку из сервиза,
Засов, кусочек сургуча, колечки от карниза,
Нож ржавый, вилку без зубцов, сухой пучок латука,
И банку скисших огурцов, попавшую под руку,
Портрет, подпорченный водой, поломанные клещи.
И не было там ни одной чуть-чуть хоть ценной вещи.

Подойдя к фонарю, где немного светло,
Понял он, что добычу не жалко,
Ведь в мешке оказалось одно барахло.
И забросил мешок свой на свалку.
Наблюдал за воришкой проказник-февраль
Мастер острого слова и жарта.
Он мешок подобрал и унес его вдаль
Чтоб подкинуть его в руки марту.

Ребята поутру нашли мешок со скарбом странным
И растащили, что смогли, по курткам и карманам.
Они имуществом своим не устают хвалиться,
Всё подойдет для игр им, все в играх пригодится.
В шкатулке можно прятать клад, устроить лодку в тапке,
Ну, а для кукол подойдут и лоскутки и тряпки.
Портрет иконкою святой поставить можно в угол,
И посадить на "аналой" теперь нарядных кукол.

Позабыли они про своих матерей,
Про мороз, и про детские беды.
Ну, а те уж кричат из открытых дверей,
Зазывая детишек к обеду.
Только как прекратить эти игрища враз,
Сорванцы ведь живут в мире том.
Можно взять, словно щит, покорёженный таз,
А разбитый горшок, как шелом.

Еще набрасывать кольцо на прутик гибкой ивы,
Чулок надевши на лицо, разбойничать шутливо,
Затем собрать большую рать, их бросить на защиту,
Отчаянно ножом махать (естественно для виду)...
Но, наконец, ажиотаж спадает понемножку.
Развеялся игры мираж. Распахнуты одежки.
Пусть на дворе пока мороз - февральский посошок,
Но сколько радости принес заброшенный мешок.

Уже вовсю бежит ручьём
Подтаявший сугроб.
А детям холод нипочём,
Вгоняют зиму в гроб.
Да и влюбленным не до сна,
Хоть снег,
Хоть дождь,
Хоть град.
Ведь все равно, придет весна
В апрель,
Иль в май,
Иль в март!