Гришаткина весна Гришатка услышал, как батя загремел в сенях ведрами и понял, что проснулся. В доме было холодно, печь успела остыть за ночь, он ворочался, ворочался - а согреться никак не мог. Да еще и овчина, которой он был укрыт, вдруг стала коротка. Гришатка прятал от холодного воздуха нос - снаружи оказывались босые пятки. Поджимал ноги, перебирал пальцами, стягивая одеяло вниз - и оказывался по плечи на улицах. Он даже хныкнул от обиды, но спохватился - нельзя, батя услышит, сразу же заворчит, заставит слезть с лавки и идти кормить скотину. Или сестры встанут. "А это уж не дай Господи", - по-взрослому подумал Гришатка и перекрестился. Если сестренки проснутся - все, пропал выходной. А ему так хотелось еще немного поваляться, посчитать пауков на потолке и подумать о своем, ребячьем.
Гришатке было уже семь, и он сызмальства подсоблял отцу в работе, с тех самых пор, как тем летом умерла от горячки мамка, и он вдруг оказался за старшого. Три сестренки - шутка ли, и ведь каждую надо накормить и сопли утереть, да и приглядеть, а то, чего доброго, в печь залезут али курей выпустят, а то и к свинье норовят заползти. А она злющая, только опоросилась и даже отца не подпускает, едва руку ему намедни не прокусила. Старшей сестренке только исполнилось четыре, младшенькие были совсем малые - два года и годик, где уж тут их оставишь без присмотра.
Он услышал, как заскрипела дверь, и понял - батя ушел во двор, поить телят, кормить свинью и дать зерна курам, которые вот уже неделю как отказывались нести яйца. Гришатка слышал, как тетка Марья говорила недавно, что это какой-то Куриный Мор пришел, что яиц нет по всей деревне, и что придется, видно, ехать в воскресенье на базар в большое село и покупать их там, а заодно попросить тамошнего коневого лекаря дать какое-нибудь лекарство. Гришатка тогда всю ночь лежал и караулил - вдруг этот Куриный мор еще раз придет. Уж он тогда не подпустит его к курям, уж он ему покажет! А потом уснул и видел страшный сон про то, как Куриный мор все-таки пришел, но не за яйцами, а за Гришаткой. Мор был страшный, с длинной бородой и кривым глазом, как у деда Евсея, и Гришатка все прятался и прятался, а Мор гонялся за ним по избе, тряс бородой и что-то кричал громким голосом. Гришатка едва не полетел тогда с лавки со сна. Он рассказал отцу, а отец засмеялся и сказал, что Мор - это никакой не дед и даже не человек, а хворь такая, из-за которой куры не несут яйца. Гришатка тогда понял, что Мор за ним не придет, но все равно ночью лежал и боялся, уж очень страшный во сне был этот дед.
Он вспомнил, какой сегодня день, и аж подпрыгнул на лавке. Воскресенье! Сегодня придет тетка Марья подсобить по хозяйству, и быть может, ему удастся уговорить батю, чтобы тот взял его с собой в большое село. Вот было бы хорошо! Он едва не вскочил, но, вспомнив про сестренок, спящих на печи, опомнился. Вытащив из-под овчины, на которой спал, рубашонку, поясок и порточки, он бесшумно сполз с лавки и, как был, голышом, прошмыгнул в сени. От холода зуб на зуб не попадал, он запрыгал на одной ноге, чтобы согреться, и уже завязывая на рубахе поясок, услышал, как звонко поет во дворе голос тетки Марьи.
- Кузьма, здравствуй!
- Здравствуй, Марья Никитишна! - отозвался отец весело.
И Гришатка поскорее выбежал на улицу.
Он любил тетку Марью, уж очень хорошая и добрая она была. Всегда приносила им молока, Нюрку, младшенькую, нянчила, бусы свои из сушеного гороха давала ей погрызть и никогда не сердилась, если Нюрка кусала ее за палец своими острыми зубами. Она разрешала Гришатке побегать по улице, погонять с другими мальчишками коровьи лепешки по льду над ручьем, поозорничать и пошалить, и никогда не ругала, хоть он и приходил под вечер такой мокрый, что хоть выжимай. Тетка Марья была вдова, мужа засек до смерти барский приказчик за какую-то провинность, но она всегда улыбалась и смеялась, и Гришатка иногда думал, может, она сшутковала, что она вдова, и дядька Илья под вечер поджидает ее дома, выходит из подпола и смеется, вот, мол, как мы с тобой, Марья, всех обманули. И они садятся у печи и едят гороховую кашу и слушают, как поют на улице первые весенние песни деревенские девушки.
На улице было еще темно, только узкий лучик солнышка показался на восходе. Гришатка вздрогнул от ветра, забравшегося в портки, вспомнил присловье: "Пришел марток - надевай семь порток". Мамка, когда жива была, так часто говорила. А теперь мамки нет, и марток уже прошел, а он все повторяет про себя эти слова. Сверху откуда-то каркнула громко и весело ворона, и Гришатка, задрав голову, увидел, что она сидит на суку и смотрит на него, склонив голову набок, как будто ждет ответа на свой «кар». В темноте она казалось большой, и Гришатка подумал, что, наверное, это очень старая ворона, и решил по себя, что не станет ее гонять, когда придет лето.
А лето еще, ох, как не близко. Снег только сошел, и на улице, с утра особенно, было совсем свежо. Гришатка, когда выходил давать скотине корм, промерзал до самых кончиков ушей, поэтому, чтобы согреться, ему приходилось передвигаться по двору вприпрыжку. Почему-то «припрыжка» эта приходилась аккурат на самые большие лужи. Встав в самую огромную, ту, что оставалась дольше всех посреди двора, Гришатка опасливо поглядывал на окна избы - не выйдет ли батя, и отважно начинал мерить глубину отцовским сапогом. Сначала осторожно, чтобы вода не налилась в голенища, потом смелее, а потом батя выскакивал на двор, грозя хворостиной, и Гришатка снова начинал передвигаться вприпрыжку, только в два раза быстрее. Каждый раз, пробегая мимо окошка, за которым уже торчали любопытные носики сестер, он корчил страшную рожу. Сестренки скисали от смеха. Младшенькая пускала пузыри и таращилась на Гришатку, а он уж рад стараться.
Сейчас лужа почти высохла, кое-где пробивалась зеленая травка, которую успели основательно подщипать куры, и Гришатка дня два уже ломал голову – придумывал новую забаву.
Тетка Марья стояла у заборчика, которым был огорожен курятник, и разговаривала с отцом. Гришатка увидел ее и заулыбался.
- Тетка Марья! - крикнул он и побежал к ней.
Отец повернулся к нему и хотел заругаться, мол, разбудишь же сестренок, но вдруг засмеялся, глядя на него добрыми глазами.
- Гришатка, сынок, как же ты спал! - сказал он своим хриплым голосом. - Смотри-ка, Никитишна, на нем точно домовой катался, вихры в разны стороны торчат.
Тетка Марья засмеялась, обняла Гришатку одной рукой, а второй сунула ему в рот горсть сушеных ягод калины. Ягоды были вкусные, жесткие, Гришатка засунул их за щеку и оставил там, чтобы потихоньку отгрызать по малюсенькому кусочку и наслаждаться.
- Ты чего не спишь, Гришатка? - спросила тетка Марья. - Я не велела отцу тебя будить, а ты вон какой, вскочил чуть свет.
Он поднял голову и посмотрел на нее, зная, что самое время проситься.
- Тетка Марья, а ты отпустишь меня с отцом в большое село?
Тетка Марья переглянулась с отцом и подмигнула ему.
- Отчего же, езжай, коли отец разрешит, - сказала она.
- Я тебе калач привезу, у меня копейка есть - торопливо добавил Гришатка, боясь, как бы она не передумала. С набитым ртом вышло не очень понятно, он хотел проглотить ягоды, поперхнулся и начал кашлять. Отец стал хлопать его по спине, тетка Марья побежала за водой, а Гришатка, испугавшись, что теперь все решат, что он заболел, и оставят его дома, схватил отца за руку и не отпускал, пока не прокашлялся.
- Давай-ка, Гришатка, глотни воды, сынок, - тетка Марья подала ему кружку и он, отпив глоток, снова схватился за отца.
- Батя, я выздоровлел уже! Я все-все ягоды выплюнул, гляди! - и он раскрыл рот, чтобы отец увидел, что он говорит правду. - Возьми меня с собой в село!
Тот потеребил бороду, посмотрел на тетку Марью.
- Отчего ж не возьму. Тащи ведерко свое, курям воды налей пока. А я свинье дам да телят напою, а там и тронемся.
Гришатка запрыгал по двору на одной ноге, едва не потеряв от радости портки. Тетка Марья, смеясь, пошла в дом, отец - в хлев, к телятам.
Они быстро управились, вдвоем-то сподручней; отец запряг чалую кобылу Отраду, Гришатка залез в телегу, туда же поставили лукошки для яиц, и вот уже лошадь, весело помахивая хвостом, повезла их по улице.
Светало. Отец правил, Гришатка сидел рядом с ним, как большой, свесив ноги и глядя во все стороны - боялся упустить что-то интересное. Они выехали из деревни по грязной, не просохшей еще после недавнего дождя дороге, и лошадь легко побежала под гору, прочь от дома. Под горой оказалось большое поле, невспаханная земля была черным-черна, и только кое-где еще видны были маленькие, последние уже кучки снега. Гришатка смотрел на них и ерзал - так хотелось ему залезть туда ногой в отцовском сапоге, уж больно манил его к себе этот последний, выпавший уже весной снежок. Но останавливаться было нельзя, да и отец бы не разрешил – вон, как он нахмурился, не иначе, про Куриный Мор думает. Гришатка уселся поспокойней и тоже принялся думать про Мор, но ему это быстро надоело, и он снова стал вертеться и крутить головой по сторонам.
Они взобрались на небольшой пригорок, и Гришатка аж застыл от удивления: так много всего вдруг оказалось впереди! Кончились крестьянские поля, и пошла невспаханная земля, целина, а там, ежась еще от последних мартовских холодов, тянулась к солнышку первая весенняя травка. Она была совсем еще маленькая, и такая нежно-зеленая, что у Гришатки неизвестно почему вдруг защекотало в носу. Он никогда не видел столько травы. Казалось, она шла от края земли до другого ее края, и все это безбрежное море зелени колыхалось ветерком, колыхалось, колыхалось...! Гришатка смотрел-смотрел, и внутри нарастало что-то такое, чего он еще не знал, что-то такое большое и громкое, что захотелось вдруг вскочить с телеги и побежать и закричать во все горло. Он не выдержал.
- Э-ге-гей! - закричал он протяжно. - Смотри, батя, смотри!
Кобыла вдруг дернула, видимо, испугавшись его голоса, понесла, и Гришатка упал на спину, и батя тоже упал на спину, и они барахтались, а лошадь весело бежала по дороге, разбрасывая из-под копыт грязь. Батя и Гришатка лежали в телеге и не могли подняться, потому что кобыла бежала быстро и телега тряслась на ухабах.
- Вот ты даешь, Гришатка, совсем домовой тебе ночью голову задурил, - заругался отец, и вдруг как засмеется!
И Гришатка тоже засмеялся, потому что отец смеялся, а потом и сам стал смеяться и смеялся до тех пор, пока у него не заболел живот.
Батя кое-как поднялся, ухватил веревки, которыми была привязана лошадь (Гришатка постоянно забывал, как они называются), потянул, и Отрада стала бежать медленнее.
- Ну, вставай уже, сынок, - сказал он добрым голосом, и Гришатка тоже поднялся, уцепившись за его большую мозолистую руку.
Он снова сел рядом и свесил ноги, глядя по сторонам. Кобылка бежала ровно, повсюду была только травка, но она уже Гришатке надоела. Он сначала прислонился головой к отцовскому плечу, а потом и вовсе лег на дно телеги, и стал смотреть, как небо над головой становится все светлее и светлее, и вот уже оно не синее, а такое же, как глаза тетки Марьи - голубовато-серое, еще хмурое после зимы, но уже такое весеннее. Он увидел, как пролетели над ними птички, и подумал: как же хорошо! Как же хорошо вот так лежать, укрывшись отцовским тулупом, слышать, как фыркает изредка лошадь Отрада, взбегая по дороге на пригорок, и знать, что скоро лето, лето, лето!
Эх, поскорее бы тепло! Вот-вот уже пойдут грибы, и Гришатка с сыном дядьки Потапа, Емелькой, снарядятся за ними в барскую рощу. Они станут ходить, важно перекликаясь, чуть потеряют друг дружку из виду, будут притворяться, что заблудились, и искать место для ночевки, наберут полные лукошки душистых сморщенных сморчков и их старших братьев - красавцев-строчков, а вечером мамка нажарит их со сметаной...
Тут Гришатка вспомнил, что мамки больше нет. А если мамки нет, то кто будет жарить грибы? Он вздохнул и вдруг заплакал, представив, как принес лукошко, а жарить некому, а батя не умеет. Он старался не шмыгать носом, но батя услыхал, и Гришатка почувствовал, как он поворачивается в телеге, чтобы посмотреть на него.
- Ты чего, сынок?
Гришатка хотел ответить, как взрослый, но сказал только "мамка" и совсем расплакался. Отец тяжело вздохнул и отвернулся, а он все плакал и плакал, и успокоился только тогда, когда уснул. Он проспал до самого конца пути и проснулся, когда Отрада уже остановилась. Гришатка услышал, как батя спрашивает у кого-то, где найти коневого лекаря, и понял, что они почти приехали. Он вытер рукавом глаза и поднялся в телеге, выглядывая наружу. Они стояли посреди какой-то большой улицы, и дома были и спереди, и сзади, и везде слышались голоса. Гришатка увидел, что рядом с телегой стоит какой-то худой мужик и разговаривает с отцом, а отец выглядит так важно, ну ни дать, ни взять, большой человек. Даже борода у него стала какая-то важная, и Гришатка гордо подумал, что отец у него ну прямо настоящий барин.
- Езжай прямо, - говорил тем временем худой мужик. - В конце улицы будет сверток, а там не заблудишься - изба с забором как раз и есть дохтурская.
Батя поблагодарил, тронул лошадь, и они поехали дальше. Гришатка проводил худого мужика взглядом и покачал головой. Он почему-то думал, что раз село большое, то и люди в нем должны быть большие, а оказалось, что батя его даже больше. По улице пронесся вкусный запах свежего хлеба, и в животе у Гришатки заурчало. Он посмотрел на солнце, и понял, что уже совсем день, а ведь он не ел ничего и вчера, только вечером успел перехватить пару ложек вкусной отрубной каши, которую приготовила им тетка Марья. При воспоминании о каше живот снова заговорил, и Гришатка посмотрел на спину отца, словно ожидая, что она вдруг что-то скажет. Но спина молчала, а ныть Гришатка не хотел, поэтому он сделал вид, что совсем-совсем не хочет есть, и перебрался на место рядом с отцом, как ни в чем не бывало.
- Батя, а я тетке Марье калач посулил, - сказал он как бы невзначай. - Заедем потом, а?
Батя посмотрел на него, но Гришатка притворился, что рассматривает гриву лошади. Он не хотел, чтобы батя подумал про него, что он маленький и не может потерпеть. Он ведь не про себя спросил, а про тетку Марью, что такого?
- Потерпи, сынок, - ласково потрепав его по плечу своей большой рукой, сказал отец. - Вот возьмем лекарство, поедем на базар, и я тебе куплю булку или пирожок с калиной.
- Я тетке Марье посулил, - торопливо сказал Гришатка, испугавшись, что отец разгадал его хитрость и больше не возьмет с собой. - А я еще хоть цельный день могу!
Отец ничего не сказал, только от уголков его глаза разбежались во все стороны лучики-морщинки. Гришатка понял, что отец не злится на него, и вздохнул. И все-таки, как долго еще ждать пирожка с калиной!
Они повернули налево, как и говорил им худой мужик, и увидели впереди избу, обнесенную низким заборчиком. На завалинке сидели и разговаривали две тетки, и Гришатка заметил даже издалека, что у одной во рту совсем не было зубов. Он так вытаращился, что она увидела, перестала разговаривать и посмотрела на него.
Гришатка покраснел и отвернулся. Пока батя привязывал лошадь, он успел спрыгнуть с телеги с другой стороны, чтобы не попасться теткам на глаза, но было поздно. Он услышал, как отец здоровается с ними, а потом называет его имя.
- Гришатка, сынок, поди-ка сюда!
Он подошел. Тетки разглядывали его, и Гришатка насупился, потому что он не любил, когда его разглядывали. Батя сказал, чтобы он подождал здесь, а сам, сжимая в руке тряпочку, в которую завернуты были деньги для лекаря, зашел в избу. Гришатка остался один, и испугался, что сейчас его заругают за то, что он так смотрел на беззубую тетку. Он глядел себе под ноги, на отцовские сапоги, и ждал, что вот сейчас начнут ругаться, но никто не ругался, и он, с опаской покосившись на их лица, увидел, что обе тетки улыбаются.
Беззубая тетка улыбалась, глядя на него. Вторая - тоже, и вдруг Гришатка понял, что сам он тоже улыбается. Он подумал, что беззубая тетка, наверное, добрая, раз не обиделась, что он так ее разглядывал.
- Вот постреленок, - сказала она, глядя на Гришатку. - Сколько тебе лет? Знаешь?
- Семь, - важно сказал он, и чтобы они не подумали, что он маленький, сказал: - Мамка у меня умерла, и я теперь за старшого.
Тетка покачала головой.
- Да ты совсем большой, - как-то грустно сказала она и погладила его по голове своей огрубевшей рукой.
- У меня еще есть три сестры и тетка Марья, - добавил Гришатка, чтобы порадовать ее. - Она хорошая, печет мне блины и варит кашу. А Нюрка ест бусы из гороха.
Снова громко заурчал живот, и Гришатка покраснел. Так хотелось есть, что хоть плачь. Беззубая тетка переглянулась с другой теткой и поднялась с завалинки.
- Ты побудешь здесь, Прасковья? Свожу мальца к себе, дам ему кое-чего. Не боишься? - спросила она у Гришатки. - Я тут живу, рукой подать.
Гришатка не боялся. Они вышли со двора и перешли улицу, - и все, вот уже был дом, где она жила.
Дом у беззубой тетки был старый, какой-то кривой и с дырявым полом. Гришатка удивился, он думал, что в большом селе не бывает дырявых полов. Когда они зашли внутрь, он сразу почувствовал вкусный запах. Это в горшке на печи варилась картошка. Беззубая тетка потыкала ее щепиной и, повернувшись с Гришатке, подмигнула.
- Садись, постреленок. Накормлю тебя.
Гришатка радостно уселся за стол, оглядываясь вокруг. В избе было светло, солнышко светило Гришатке в затылок, и он нежился под его лучами. Скоро перед ним на столе появился горшок с картошкой, тетка дала ложку, и он тут же зачерпнул бульон. Он был горячий, и Гришатка даже немного обжегся, когда начал есть. Но не подал виду, что ему больно. Он съел целых две картошки и похлебал бульон. Тетка сидела напротив, но не смотрела на него, а возилась с полотенцем, на котором была большая дырка. Гришатка подумал, что мамка не стала бы такое зашивать, а взяла бы и отнесла в хлев, чтобы вытирать корове Пеструхе вымя. Он посмотрел вокруг и понял, что беззубая тетка очень бедная. У нее, наверное, даже коровы не было. Гришатка задумался. У них в деревне тоже была бедная, тетка Матрена, но у нее была корова. Наверное, это совсем плохо, когда нет коровы.
Тетка увидела, что он перестал жевать и поднялась.
- Наелся, постреленок?
Гришатка закивал. Ему было стыдно, потому что тетка была бедная, а он съел так много. Вот придет ее беззубый сынок (Гришатка почему-то твердо был уверен, что и у теткиных детей зубов тоже нет), а есть-то и нечего. А он, Гришатка, не мог потерпеть до базара. Он понуро вышел из-за стола.
- Идем, провожу тебя, постреленок.
Тетка вышла на улицу, хмурый Гришатка - за ней. Они пошли через двор, тем же путем, что и раньше, но тут вдруг Гришатка заметил возле дома коневого доктора, там, где около заборчика протекал маленький весенний ручеек, что-то желтое, и как будто живое. Цветы?
Он даже рот разинул от удивления. Как же такое может быть? Ведь на улице же еще снег лежит! Гришатка остановился посреди улицы, прямо как деревенский дурачок Петя.
- Эй, сынок, ты что там? Потерялся?
Батя уже звал, и Гришатка, опомнившись, побежал к телеге. Отец был довольный, добрый, улыбался. Наверное, коневой доктор дал ему лекарство, и Мор больше не придет в деревню, решил Гришатка. Отец отвязал лошадь, и они уже собрались трогаться, но тут подошла беззубая тетка.
- Кузьма Фомич, не возьмешь до базара? Дочка у меня там рядом живет, проведать хочу.
Отец крякнул, поглядел на Гришатку.
- Ну-ка, мОлодец, подвинься-ка чуток, - подмигнув, сказал он. - Садись, Ефросинья, только не обессудь, парень у меня озорной, ежели чего, ты его сразу в ребра.
Они засмеялись, а Гришатка надулся. Чего это сразу в ребра. Он вовсе не собирался шалить. Тем более, тетка Фрося ему нравилась. И он собирался расспросить у нее про эти чуднЫе желтые цветы, которые видел у заборчика. Наверное, тетка Фрося знает, ведь она же сидела на завалинке рядом с ними.
Тетка залезла в телегу. Отрада удивленно оглянулась - как это, в телеге было два человека, а стало три. У нее было такое смешное выражение на лице, что Гришатка покатился со смеху. Батя тоже засмеялся, тронул поводья, и они поехали.
Гришатка сначала сел поближе к отцу, но тот молчал, стало скучно, и он перебрался к тетке Фросе. Он хотел спросить у нее про желтые цветы, но вдруг заробел и просидел молча почти всю дорогу до базара, даже не вертелся. И вот вдали уже показались телеги, окружившие базарное место. Гришатка испугался - он никогда не видел столько народу сразу. Он прижался к тетке Фросе, а она погладила его по голове своей жесткой рукой.
- Не пужайся, постреленок, - сказала она ласково.
Гришатка тотчас выпрямился.
- Да я и не испужался, - сказал он громко, чтобы слышал батя. - Я про цветы спросить хотел.
- Про желтые? - угадала тетка Фрося.
- Про желтые, - кивнул Гришатка. – Знаешь про них?
- Знаю, отчего же нет, - сказала она. – Это ведь мать-трава. Она самая первая в наших краях цветет, весну встречает. Ее еще мать-мачехой называют, царь-травой. Да ты посмотри дома у ручья какого али в канаве. Там ее много растет. Лечебная она, от всякой хвори помогает.
- И от куриного мора?
Тетка Фрося и батя засмеялись.
- Нет, постреленок, от куриного мора нет, - сказала она. – Но вот ежели кашлять будешь – запросто поможет.
«Батя кашляет, - подумал Гришатка. – Надо ему нарвать».
Тетка Фрося рассказала ему про то, почему траву называют мать-мачехой. Гришатка открыл рот и слушал. Он и не знал, что такое бывает, и только качал головой, и совсем не заметил, как они прибыли на базар.
Отец встал с самого краю, ворча, что придется далеко идти и опасаясь, что поколет яйца. Тетка Фрося вылезла из телеги, подмигнула Гришатке на прощание и потрепала его по плечу.
- Прощевай, постреленок. Слушайся батьку и не озоруй.
Гришатка глядел ей вслед, пока она не потерялась. Батя посмотрел на него, усмехнулся в бороду.
- Ну что, останешься здесь? Покараулишь Отраду, не забоишься один?
- Так я же не один, батька, - рассудительно, совсем как большой, сказал Гришатка. – Вон сколько народу. Не забоюсь я.
Батя обещал воротиться совсем скоро и ушел, и Гришатка остался в телеге. Преисполнившись важности от сознания собственной значимости, - ну как же, чай, не просто так, а лошадь сторожит! – он принял суровый вид и стал всех разглядывать.
Вот мужик из их деревни, дядька Иван, стоит, продает поросят. Вот рядом с ним кудрявый, как баран Федька, парень развернул перед крестьянкой большой кусок домотканого полотна. Везде говорили, везде торговались, везде спорили. Гришатка даже устал, пока ждал батьку. Тот вернулся нескоро, с полными лукошками яиц, красный, видимо, выпил все-таки с мужиками чарку. Гришатка, успевший уже слезть с телеги, снова забрался внутрь.
- Ох, - сказал батя, - мы ведь с тобой совсем запамятовали. А калачи сестренкам! А пирожки с калиной! А тетке Марье калач.
И он лукаво подмигнул Гришатке.
- Ну, давай свою копейку.
Гришатка полез в карман. Там ничего не было. Он проверил еще – раз – пусто. Батя смотрел на него.
- Ну чего ты сынок?
Гришатка вытащил руку, насупился и опустил глаза
- Потерял али? Эх ты. Ладно, – батька погладил его по голове. – Бог дал, Бог взял. Куплю я тетке Марье калач. Только сам отдашь и не говори, что я купил.
Гришатка не хотел плакать, но когда он так сказал, то не удержался и заревел.
- Ну что ты, взялся еще посреди базара, - сказал отец, прижав его к себе. – Увидят девки деревенские, на смех поднимут.
Гришатка сразу же замотал головой, показывая, что перестает плакать. Скажут еще, что он маленький, и батя не возьмет его с собой в следующий раз. Он угрюмо оттер слезы рукавом и повернулся к лукошкам.
Батя купил калачи, и они поехали домой. Гришатка сидел рядом с отцом, щурился от весеннего солнца, и думал о мать-мачехе. Когда они оказались за деревней и поехали вдоль ручья, он все высматривал знакомые желтые головки, и когда увидел, попросил батю остановиться. Сказал, что хочет оправиться, а сам раз – и к ручью.
- Гришатка, ты чего? – крикнул батя.
- Хочу тебе нарвать, - крикнул в ответ Гришатка. – Тетка Фрося сказала, от кашля помогает. А ты кашляешь.
Земля у ручья была скользкая, и Гришатка, не удержавшись, ухнул в него обеими ногами. Брызги так и полетели.
- Гришатка! Прибью, озорник! – сразу же заругался батя из телеги.
Гришатка посмотрел на себя, стоящего по щиколотку в воде, посмотрел на батю, и поежился.
- Батя, я нечаянно! – закричал он.
Цветы росли у самого берега, желтые, яркие, как солнышки. Гришатка нарвал немного, стараясь оставить корешки в земле. Пусть еще растут. Он потом, может, еще приедет. И тогда уже увидит листья, и проверит, не сшутковала ли тетка Фрося. Дело ли – снизу теплые листики, сверху холодные. Гришатка наклонился к земле, разглядывая стебельки – а вдруг листики уже появились. Но там ничего не было, и он только вздохнул. Он вышел из воды и побрел к телеге, зная, что сейчас ему попадет. Батя уже вылезал, и лицо его было сердитое. Гришатке очень не хотелось попасть под руку, и он обошел телегу, чтобы положить цветы с другой стороны, где батя не достанет.
- Поди-ка сюда, сынок, - угрожающе сказал батька.
Светило солнышко. Теплый ветерок трепал гришаткины вихры и забирался под рубаху, щекоча до мурашек. Гришатка сам не понял, как так вышло, а вот уже, как зайчик, которого он однажды видел в поле, он прыгнул в сторону, спасаясь от батиной тяжелой руки.
- Гришатка! – взревел батя. – А ну подойди!
Гришатка честно хотел подойти, но опять почему-то оказался в совсем другой стороне, а батя, тяжело выдохнув, ухватил рукой воздух.
- Ужо попадешься ты у меня! – сказал батя грозно и побежал за Гришаткой.
А Гришатка от него - и прямиком к ручью, у которого собирал мать-траву. Прыг – и вот он уже в воде.
Батька стал на берегу, бранясь и грозя кулаком. Потом тяжело вздохнул и полез в ручей. Гришатка уже было вылез на другой берег, но тут земля опять обвалилась – и он полетел в воду. Брызги окатили их обоих, Гришатка не удержался на ногах и, закрыв глаза, упал, ухватившись за что-то мягкое. Раздался громкий плеск... и батя совсем рядом заохал и засмеялся одновременно.
- Ох, озорник! Ох, бездельник!
Гришатка открыл глаза и увидел, что отец сидит рядом с ним в ручье и смеется. Потом жесткая рука ухватила Гришатку за вихор.
- Попался!
Гришатка кое-как вскочил, вырвавшись из батькиной хватки, выбрался на берег и побежал от ручья, батя - за ним.
Они бегали друг за другом, пока не утомились, а потом оба упали на свежую солому телеги, укрылись тулупом, сняв мокрые сапоги и портки, и смеялись, и батя пел песни, а лошадь Отрада везла их домой, и в небе звенели птицы, и Гришатка был счастлив…
А ночью, когда все уже спали, Гришатка лежал под теплой овчиной и все думал о копейке, которую он сунул тетке Фросе в карман кофты. Он уснул, и ему приснилось, как тетка Фрося нашла копейку, как она пошла на базар и купила молока, а ее беззубые дети собрались вокруг стола и радуются. И она налила им молока, и все удивлялась, откуда у нее копейка.
А он, Гришатка, знает, откуда, но никому не скажет, подумал он во сне.
А потом ему стала сниться мать-трава, и он и сам не заметил, как пришло утро. |
