Жил в нашей деревне дед один, Питюрей звали. То ли кличка это была, то ли имя такое, никто уж и не припомнит. Было тому Питюре от роду лет сто, а может и того больше. Годков ему никто не считывал, да и сам-то он уж поди не сказал бы, а документов тогда в деревне не выдавали. Нет, если конечно, соберется человек поехать куда, то справку выпишут, мол такой-то, такой-то, проживает там-то, там-то, только фотографию не клеили, а потому ежели пол и возраст совпадают, то по одной справке могло сколько хочешь народу по стране колесить.
Жил Питюря бобылем с тех пор, как поселился после войны в кривом заброшенном домишке на краю переулка. Правда поговаривали, что была у него давным-давно жена любимая, но померла в молодости. Да много чего про него болтали. К примеру, одни говорили, будто служил он в войну полицаем на Смоленщине, солдат и офицеров наших расстреливал, а другие - что мол никого он и не расстреливал, а наоборот, был разведчиком и партизаном, а полицай - это так, для маскировки. Скрытный был уж очень, оттого и придумывали небылицы разные.
Домик Питюря поправил, баньку срубил, огородик обиходил - все вроде как положено, пас скотину в совхозе, особо не шиковал, но и не голодовал. А как силушки не стало, чтобы в седле по лесам да по оврагам мыкаться, то на пенсию вышел. Кусок хлеба с картохой имел, да и то ладно. Вобщем жил себе и жил, никого не трогал. С соседями дружбы не водил, только к Нюрке-продавщице за молоком иногда заходил, а та его жалела. Говорила, что душа у него тяжелая, а облегчить не старается, будто сам себя наказывает. А еще судачили, что Питюря колдун был, как есть колдун, самый настоящий и что душу дьяволу продал из-за жены своей, чтобы она, значит, замуж за него пошла. Любил уж больно. Ерунда, конечно, но люди верили и всякие разные подробности выдумывали, чтоб еще страшнее и еще интереснее было. Вон Клавка Забубеннова говорила, будто позапрошлой весной пошла было она к нему, чтобы снадобья приворотного спросить или заклинание какое, Леху Тузка приворожить. В дом сказывала, не впустил, тут же в палисаднике, как взошла, он и спрашивает, неприветливо так: - Чего пришла? Клавка ему обсказала все как есть, а он как заорет на нее - А ну пошла отседа, дура! Так заорал, что аж глаза кровью налились. Клавка с перепугу чуть калитку нашла. До дому бежала, как ошпаренная. Одним словом, слава у деда Питюри была в деревне та еще.
И вот дед Питюря помирать, значит, собрался. Лежал при смерти дней 5, как не больше, а по деревне опять слухи поползли: - Вот и верно, что колдун! Они, говорят, шибко долго помирают, пока свое колдовство кому-нибудь не передадут. А у нас тут охотников на это дело не находится, вот и мается, черная его душа.
* * *
Лето в тот год стояло жаркое, дождей совсем почти что не было. Картошка никак не наливалась, и хлеба стояли низкие да хилые - одно расстройство. Народ тужил и опять Питюрю недобрым словом поминал: "Это он поди по злобе колдует, за то что никто его худое дело перенимать не хочет". Детворе погодка была на радость: сиди себе в речке целый день и не вылезай, и оправдание есть - жарко! А под вечер, когда огороды были политы, скотина собрана, ужин какой-никакой съеден, собиралась детвора на лавке у Гасова двора и засиживалась до поздней ночи, обсуждая деревенские новости, благо спокойно в деревне было, хоть до утра броди, никто и пальцем не тронет. - Слышь, Ванек, чего там про Питюрю-то слыхать? Не помер ищо? - А я почем знаю? - Дык чай мимо ходишь, мож видал чего? - Неа, не видал.
Рыжый Ванек жил почти что на краю деревни и идти ему было до дому в аккурат мимо Питюриного двора. - Вот как пойдешь нынче мимо Питюри, он тебя хвать за шкимок - и к себе в избу. Обратит тебя в колдуны, чтоб ему помереть было спокойно – балаболил толстый Мишаня - Ой уж и напужался – весело ответил Ванек – Видали мы таких в гробу в белых тапках! Пускай сперва догонит! А вот тебя, Мишань, враз догонит, ты бегать не могешь, тяжеловат малость. - Да мне что, мне через дорогу только – отозвался Мишаня
Совсем уж стемнело, дневная духота постепенно спала, в воздухе запахло свежестью, речкой и ночной фиалкой, которую в изобилии сажали сельчане в своих палисадниках. Жители давно уже разошлись по домам и залегли спать: назавтра полно работы, ведь летний день, как известно, год кормит. - Мишка, окаянный, марш домой, завтра картошку окучивать! – послышалось из соседней избы. - Мамка – вздохнул Мишаня – пошел я, завтра вставать рано Дети стали расходиться по домам, пошел и Ванек. Хоть и не боязно было, а идти одному по пустой полутемной улице приятного мало. Идет, а сам по сторонам озирается. Вроде и луна серпом светит, и звезды – все небо усыпано, не тьма кромешная, а неспокойно как-то на душе. Тишина. Даже собак не слыхать.
Питюрин дом стоял весь темный , только в кухонном окошке из-за плотной занавески полоска света проглядывала. Ванек поежился и на другую сторону улицы перешел. Шагу прибавил, взгляд в землю уткнул, идет и одно думает: скорей бы до своего дома добраться. И вдруг слышит со стороны Питюриного двора - «тук-тук» - будто дверь слегка стукнула. Обернулся Ванек, глядь, а на крыльце, что во двор выходит, стоит Питюря а белой рубахе, руки к небу вскинул и молится. У Ванька ноги подкосились, горло будто ватой заложило, остолбенел - ни крикнуть, ни убежать. Постоял так чуток, а потом как заорет во всю мочь: - Мааааамаааааа! !! ! – да как дернет со всей дури до дому, так, что ежели бы кто по секундомеру засек, рекорд был бы, как пить дать.
Забежал в калитку, все засовы, которые отродясь не закрывались, задвинул, дверь избную на оба запора запер, зачерпнул в сенях воды в кружку, а кружка по зубам «бринь-бринь», даже Митька, брательник, завозился за занавеской: - Ванек, ты что ли? Ты чего там? - Там...Там...Питюря... - Да чего Питюря-то? Говори толком! - На крыльце стоит... грехи замаливает. Меня увидал, догнать было хотел... да в колдуны обратить. Еле убег! - Ты чего, сдурел? Он ишо днем помер. - Да ну! ? - Ну да, часов в пять вроде. Или в шесть. Мамка говорила тетке Марусе. Я слыхал. - Вот незадача-то – растерялся Ванек – а кто же тогда на крыльце стоял? Почудилось что ли? - Страху поди нагнал, вот и почудилось. Ложись давай!
Наутро Ванек проснулся от Митькиного хохота: - Вставай, дурилка, айда погляди, кто там ночью Богу молился! На Питюрином крыльце у навеса был прицеплен кусок грязно-белой холстины, чтобы солнце не так крыльцо жарило. Один конец материи оторвался и легонько колыхался на слабом ветерке. Ванек, сперва стоял, молча глядя на тряпку и не веря своим глазам, а потом покатился со смеху вместе с Митькой: - Во ить как! Глазищи-то у страха! Велики-и!
* * *
Похоронили Питюрю на деревенском кладбище, все честь по чести, как положено, а дней через несколько в сельмаг завезли товар. Бабы стояли в очереди и чесали языками: - Слышь, бабы, - говорила Семеновна, жена конюха Васьки Злобина, которая всегда все и про всех знала – а после как Питюрю-то схоронили, деревья на мазарках все до единого посохли! - Правда что ли? – удивилась доярка Верка - Вот те крест! Колдун Питюря был, точно колдун! Люди зря болтать не станут! В разговор вмешалась продавщица Нюрка: - Э-эх! Языки ваши поганые! Чего зря на человека наговаривать? - И ничего не зря, так все и было – не унималась Семеновна – Жил бирюк бирюком, людей сторонился, доброго слова никому за всю жизнь не сказывал, и помер, как собака, один, ни родных, ни друзей, землей присыпать некому, сельсовет хоронил! - А оттого так жил, что в молодости дитя свово кровного, сынка двухгодовалого, уморил по недосмотру, а жена от горя померла. Всю войну смерти искал, да видать не судьба помереть была, жить да молча горе свое в себе носить назначено. А что деревья посохли – эка невидаль! Вон оне и в лесу-то сохнут без дождей. И откуда вы такие злющие только взялись на этом свете? А ну-ка, марш все за дверь! Недостача у меня, кассу сверять буду, опосля обеда придете!
Нюрка с деловым видом полезла под прилавок за документами, а притихшие бабы гуськом стали вытекать на сельмаговское крыльцо.
