Широкая, как речной разлив в займищах, растеклась по небу заря. Ни постука, ни шороха, ни крика. На земляных кровлях тощие деревца сутулятся ветру. Сонные перед избами кивают травы. Роса серебрится на цветах луга, на мхах срубов, на ископытной пыли тропинок. Рваным холстом ветер стелется в травах, поземшись с холодной выси, и пьет росы, и поит им воздух окрест, и тот стоит влажный и росяной, напоенный ветром.
Над лесом, с восточной стороны, намазано словно наотмашь теплое рассветное марево. С ним беленая синь сутемени предваряет рождение зари. Засучив сермяжные порты, сгорбленный старик боком спускается по глиняной окатице к речной горловине в заводь, где на тонких сваях плещется в льняных мрежах ночная рыба. Зашел в неглубокую воду, непослушными в старость руками, ссохшимися, дрожащими, стал разматывать хвосты мрежей, кряхтя и горбясь, распутал их наконец и выволок сеть на берег.
- Скурата.– хрипло, слабо проронил. – Скурата! Окаянец!.. Лезь досель. – задирая на сухой шее тонкую бороду, дед крикнул куда-то вверх, на луговой берег. Оттуда скоро донесся шорох, шелест травы, к береговому обрыву вышел лохматый, колченогийотрок, на вид зим тринадцати. Со сна, видать, долго еще глядел не моргая на крохотного деда, потом дернул головой и, промычав утробно как-то, махом спрыгнул вниз прямо к воде. Тотчас сел рядом, взялся вместе с ним выпутывать из мрежи рыбину. Старик глянул с прищуром, дернув головой на внука, прохрипел строго:
- Пестерь-то взял? – тот растеряно поднял очи в ответ. – Ты, говорю, пестерь для рыбы взял?! – почти криком на немого внука, и махом по затылку затрещину. Цепляясь за траву руками, несвязно мыча, отрок взмыл по берегу к лугу, пропятал вдоль отвеса высокими росистыми травами, холодящими стопы. И на самом Син-мосту, на высоких его над водой бревнах, замер. За лесным озером, за гребнями синих елей в мгновенье лопнула малиновая пелена, и по стремнине Роси, по ивам и красноземам берегов, ударил золотом первый рассветный луч.
