Блоха вернул оружие. - И чтоб ни гу-гу, - погрозил Морозов пальцем и закрыл стальную дверь.
3
Лишь только Владимир Иванович Ручнёв шагнул на ступеньки райкома партии, дверь предупредительно распахнулась. - Милости просим, Владимир Иванович. Я знал, что однажды вы вернётесь. - Ты кто? – спросил Ручнёв, вглядываясь в заросшее щетиной лицо ночного сторожа. - Вобликов, завотделом пропаганды и агитации, помните? - Здесь что делаешь, зав? - Работаю, Владимир Иванович, как должен работать каждый, кому дороги идеалы революции и родной Советской власти. Сторожу, одним словом. Вы проходите, проходите: здесь никого больше нет. - Пришёл, наш родименький, вернулся, - суетился Вобликов, пропуская в здание музыкальной школы, а прежде – районного комитета партии, его бывшего первого секретаря. – Ну, теперь порядок будет. А я вот здесь сижу, поглядываю - чья возьмёт. Не верится, что в Лету канули наши могучие устои, наша всепобеждающая идеология. - Что, аппаратчики за власть перегрызлись? – усмехнулся Ручнёв. - Хуже, Владимир Иванович, гораздо хуже. Строили мы коммунизм, думали вот-вот и на века, а подул ветерок покрепче – и нету его, одни развалины остались. - Что городишь? – Ручнёв остановился в полутёмном фойе. - Правду, истинную правду, Владимир Иванович. Сколько раз в жизни убеждался в могучей, всепобеждающей силе большевистской правды. Наш советский человек всегда эту правду почитал. Могу ли теперь врать? – обиделся Вобликов. - А кто портфели захватили? – насторожился Ручнёв. - Так ведь что интересно, - сторож вознёс указательный палец. – Все партийцы бывшие. Где-то мы с вами, Владимир Иванович, проглядели-недоглядели за криводушными людишками: подняли, обласкали, а они в ответ – даешь демократию, долой КПСС! Хотя нет, вру, наверное. Не так власть перекрашивалась. Один дурак брякнул, как вождь когда-то, с броневика, а толпа подхватила. Номенклатура наша нет бы рот заткнуть крикунам, тут же стала подстраиваться да пристраиваться, чтобы власть не потерять да кусок пожирнее отхватить от народного пирога. Вот так и развалили великий и могучий Советский Союз. - Ты о Вожде поосторожней, - заметил Ручнёв, размышляя об услышанном. - А-а, - махнул рукой Вобликов. – Один остался, без охраны, не сегодня-завтра из Мавзолея на кладбище снесут. Докатились, одним словом. Бывший секретарь вскинул голову и уставился на сторожа единственным глазом. Взгляд был ужасен, но Вобликов выдержал и печально покачал головой: - Да-да, не удивляйтесь нашим переменам. Страна до ручки докатилась - прибалты бочку катят, грузины с хохлами норовят палку в ноги сунуть. Ну, а больше всего вреда от собственных буржуев - всё крадут и тащат за границу. Скоро в богатейшей некогда стране шаром покати – ничего не останется. Промышленность развалили, - Вобликов стал загибать пальцы. – Сельское хозяйство – топором под корень. Торговлю отдали на откуп спекулянтам. - Как такое могло случиться? – Ручнёв ощутил признаки подступающего страха. Растерянность бывшего первого придала уверенности сторожу музыкальной школы. Он панибратски подмигнул собеседнику и сказал очень даже снисходительно: - Я полагаю здесь тщательно спланированную и широкомасштабную диверсию ЦРУ. Долго мы не поддавались, но таки одолели нас янки проклятые. Нет больше социализма на Земле!
- Странные вещи рассказываешь, Вобликов, - Ручнёв пытался взять контроль над своими расшалившимися нервами. – Не врёшь? Не пьян? Говоришь, буржуи у нас объявились? - Как грибы растут, Владимир Иванович, как грибы. И плодятся, стараются навязать простым людям свою мерзопакостную, насквозь лживую и клеветническую, собственническую идеологию. Убеждают, что народ – ничто, а собственное я – это всё, только для себя стоит жить. Об этом день и ночь трещат продажные газеты, радио и телевидение. Больно видеть к каким серьёзным неприятностям может это, в конце концов, привести даже честного человека. Партия – самое дорогое и великое, что у нас было. Принимали мы туда только тех, кто готов был целиком отдать себя борьбе за светлое будущее всего человечества. И вот теперь эти перерожденцы, партийные оборотни, объявив себя бизнесмена и предпринимателями, ограбили народ и страну. Вобликов перевёл дыхание и взглянул на нежданного гостя. - Что, больно слышать? А мне это кровь бодрит. Коммунист должен всегда смотреть правде в глаза и принимать ответственные решения. Я ждал вас, Владимир Иванович, - Вобликов пафосно возвысил голос. – Ох, как ждал! Я знаю, только вы один можете поднять знамя Великой Революции. И начаться она должна, как некогда в Нижнем Новгороде с Кузьмы Минина и князя Пожарского, в нашей уральской глубинке с вашего обращения к трудовому народу. Я обзвоню сейчас ветеранов, мы соберём завтра митинг на площади. Вы выступите с воззванием, и, я уверен, простой народ не останется безучастным. Они сами увидят и убедятся, что великие идеалы Коммунизма даже мёртвых поднимают из могилы. И тогда русский мужик возьмётся за вилы, а враги все разбегутся в страхе от одного вашего вида. Мы понесём вас на руках, как знамя, впереди толпы. Мы войдём в Кремль и устраним буржуйскую власть. Мы вернём партии её былое величие - изберём вас генсеком, а я стану председателем министров. Вы знаете, Владимир Иванович, вот здесь, - Вобликов обхватил пятернёй свой лоб. – Вот здесь скрыто планов громадьё. Нет, я зря время не терял, я всё продумал, сидя тут долгими бессонными ночами. Дело оставалось за малым – нужен был толчок. И тут вы… Он говорил ещё долго. Говорил о том, что социализм – это ошибка, это отступление от великой линии, завещанной вождём. Что военный коммунизм – это было правильное направление, его и надо было держаться. Что, перебравшись в Кремль, он закроет границы и отменит деньги. Что Россия – страна самодостаточная и легко может прожить без остального мира. А, укрепив экономику и поставив всех мужчин под ружъё, можно начать мировой поход за коммунизм, изгнать буржуев со всей планеты. Пусть убираются на Луну или к чёртовой матери…. Ручнёв слушал и недоумевал, чувствуя, как горло перехватил спазм, а единственный глаз стал влажным. Он понял, что за время его отсутствия в стране произошла масштабная катастрофа, что такое, о чём говорилось, не придумать недоумку Вобликову. Но пойти на бунт, возглавить его в теперешнем своём состоянии Владимиру Ивановичу тоже представлялось нереальным. Бред! И на этот бред ждут от него ответа. Хоть и не народные массы, а лишь один, похоже, выживший из ума сторож, но Ручнёв никогда не пренебрегал нуждами конкретного человека и того же требовал от аппаратчиков райкома партии. И он сказал первое, что пришло в голову: - Надо бюро собрать – сейчас, срочно! Вобликов вернулся из победоносного мирового похода за коммунизм и уставился на Ручнёва - о чём это он? Ах, да! - Какое бюро, Владимир Иванович? Те, кто в буржуи не пробился, седалища им лижут. Вот наше бюро! Второй секретарь Адамкин – помните? - уж три раза перекрасился – какую только веру не принимал. Бесхребетный, одним словом. А как в президиуме-то сидел – вылитый октябрёнок со значка.
Тут наконец Ручнёв понял, что дело не просто дрянь, а его не стало совсем - весь привычный мир, будто по мановению волшебной палочки, перевернулся с ног на голову, и то, ради чего положен нечеловеческий труд четырёх поколений, пролито столько крови, столько жизней положено и загублено, кануло куда-то разом и, похоже, без возврата. Он прошёл в каморку сторожа и сел на услужливо предложенный Вобликовым стул. Уставился единственным глазом на календарь с обнажённой девицей на шкуре белого медведя. Бывший заведующий отделом пропаганды и агитации райкома партии, поняв его состояние, страдал за компанию: - Припозднились вы, Владимир Иванович, с появлением-то, ох, немножко припозднились. Трудненько будет теперь народ поднять. Молодёжь нашу западные фильмы, штаны да жвачка напрочь развратили. Одна надежда – на старую гвардию. Они и теперь иногда митингуют – Первого мая да Седьмого ноября. Только проку мало - постоят, погудят да расходятся. Буржуи заводы, фабрики захватили, теперь добром не отдадут, а со стариками их разве перебушкаешь? Трудовой народ то ли подымится, то ли нет - партии-то нет, нашей, руководящей и направляющей, вдохновительницы всех побед. Эх-ма! Он тяжело вздохнул, смахнул каплю с кончика крупного носа и любовно взглянул на бывшего первого секретаря райкома партии: - Помню, как приехали вы в наш район, такой ещё не руководящий, может быть, но уже солидный. Навыков, посмею сказать, ещё не было хотя бы по виду отличить пшеничное поле от ржаного, но зато крепко знали, как вести борьбу за укрепление трудовой дисциплины. Помню, как говорили председатели колхозов, что новый первый разбирается в сельском хозяйстве, как баран в термометре – ни авторитета у него, мол, не будет, ни доверия. А потом ничего, как-то попривыкли, кланяться научились… Ручнёв, не слушая причитания Вобликова, думал о своём и, наконец, приняв решение, потребовал: - Дай-ка мне ключи от кабинета. - Полноте, Владимир Иванович, какой кабинет! – усмехнулся сторож. – Там уж давным-давно танцевальный класс. А всё это, - он постучал кулаком в стену. – Теперь называется музыкальной школой. Посидите-ка лучше со мной – куда вам идти. Рассказал я вам о наших бедах - расскажите о своих. Заварим сейчас чайку да послушаем, как там, в загробном мире – черти жарят, иль гурии поют? Жёнушку мою, покойную, не встречали случаем? Чую, костерит меня, на чём свет стоит. Ну, да пусть потерпит: не долго уж осталось. Ручнёв потерял терпение, взял с подвешенной на гвоздь доски несколько ключей, а саму доску в сердцах швырнул под ноги Вобликову. Тот прянул в сторону и возопил: - Поймите меня правильно! Бессмертное дело Ленина живёт и побеждает в умах русских людей. Во имя этих всемирно-исторических побед, во имя настоящего и светлого грядущего мы, люди чистой души, несгибаемой большевистской стойкости и закалки, живём и боремся. И добавил совсем как-то растерянно: - А если я умру, кому нужен буду? Ручнёв поднялся на второй этаж. Шаги затихли где-то над головой. Вобликов встрепенулся, закряхтел, собирая ключи с пола: - Ишь, разбросался. За старое взялся, а время-то новое. Нет, правду говорят - горбатого могила исправит, а партработника ничто. …. Сыграв роковую роль в судьбе школьного сторожа и будущего призывника Сергея Чаганова, бывшая заведующая районным образованием, а ныне покойная Лидия Петровна Кныш задумчиво брела главной улицей райцентра и вдруг… - Мадам танцует? Обрюзглый, неприятно молодящийся тип преградил ей дорогу. Лидия Петровна вздрогнула от неожиданности и огляделась. Дорога привела к районному Дому культуры - из распахнутых дверей лилась музыка, а тёмные окна ритмично сверкали цветными огоньками. На крыльце группами и в одиночку курили парни и девушки.
Возмущение колыхнуло душу Лидии Петровны - какие танцы, ведь уже, наверное, полночь! А девчонки, как бесстыже одеты! И курят! Так бы и вцепилась в волосенки! - Ну, что, мадам? Иль забыли, что для женщины главная честь, когда есть у ней рядом мужчина? Лидия Петровна критически оглядела прилипалу - в коротких узких штанах, мятой безрукавке, сутулый и очкастый, он производил впечатление подгулявшего школьного учителя. Должно быть, свою компанию потерял, здесь не нашёл, хмель играет, домой не охота, вот и колобродит, приключений ищет, бравируя интеллигентностью. - А, пойдём! – тряхнула Лидия Петровна жидкими висюльками неухоженных волос и взяла его под руку. Со стороны они выглядели странной парой - она в старомодном строгом платье, с размашистой походкой отставного солдата, он пижонистый, вихлястый, безмерно радостный, что заполучил наконец партнёршу. Было действительно за полночь – час, когда кассир и контролёр покинули свои посты с чувством исполненного долга, распахнув бесплатный вход для всех желающих потусоваться под музыку. Потому, что назвать увиденные кривляния молодых людей танцами у Лидии Петровны не поворачивался подгнивший язык. - Я вас уже почти люблю, - шепнул кавалер, взяв её за лопатки и круто поводя мосластыми бёдрами. Лидия Петровна пошла боком, повинуясь его рукам, а головой вертела во все стороны, повторяя вполголоса: - Какая безвкусица! Какое падение нравов! Какая убогость! И это новое поколение? - Какие интересные у вас духи, - он ткнулся носом в её обнажённую шею. - А я вам нравлюсь? - Ах, оставьте, - почти томно сказала Лидия Петровна - заточение в гробу не вытравило из неё женского начала. - Я хочу заняться с вами сексом, - подгулявший учитель чмокнул её в ключицу. - Чем, чем заняться? – Лидия Петровна отстранилась, почти изящно вогнув спину, чтобы заглянуть партнёру в лицо. - Любовью, мадам, – пижон прижался к ней костлявыми чреслами. – Чувствуете, какое вы будите во мне желание? Бывшая заврайоно хотела отстраниться, оттолкнуть назойливого мужчину, но в этот момент её грубо пихнули в спину. Она наступила партнёру на ноги, и он упал, выпустив её из рук. - Эй, старпёры, сторонись! Коляша класс показывает. Образовался круг, в который протиснулся долговязый подросток. Он щёлкнул пальцами и заказал: - Диджейчик, музычку! - И свет, свет! Врубите свет! – потребовали в зале. Лидия Петровна, заслуженный педагог РСФСР, такого отношения со стороны подрастающего поколения, воспитанию которого она посвятила все свои помыслы и деяния, стерпеть никак не могла. Она ворвалась в центр круга и в тот момент, когда Коляша, опёршись на руку, заколбасил в воздухе ногами, схватила его за вихры. - А-ай! – взвизгнул подросток и тюкнулся лицом в пол, с глухим стуком приземлились рядом его ноги. В эту минуту в зале вспыхнул свет. Несколько мгновений длилось немое оцепенение. Потом началась паника, и массовой исход до смерти перепуганной молодёжи через единственную дверь. Поначалу многочисленные истошные вопли, слившиеся в общий хор, глушили музыку, а потом она сама иссякла, погасли и цветные гирлянды - диджей, рванувшийся с подиума, запутался в шнурах, упал, вскочил и убежал вместе с ними. Лидия Петровна победно оглядела опустевший зал. На полу остались недопитые бутылки, затоптанные косметички и даже чья-то изящная туфелька.
- Золушка, - усмехнулась Лидия Петровна и, ещё раз окинув взглядом зал, сказала себе. – Вот так-то будет лучше. …. Среди ночи редактора местной газеты Адамкина разбудил телефонный звонок. Зловещий голос на том конце провода возвестил: - Спишь, змеёныш? За сколько грошей продал партбилет, гнида? - Кто говорит? – предчувствие чего-то нехорошего шевельнулось в душе бывшего второго секретаря райкома партии. - Редактором заделался – статейки кропаешь. А помнишь: «на лбу светился смертный приговор, как белые кресты на дверях гугенотов»? - продолжил голос в трубке. - Перестаньте хулиганить, - потребовал перепуганный Адамкин, но трубку не повесил вопреки сильному желанию. - Забыл, предатель, что партия тебе дала? Как из моих рук ключи от новой квартиры получал, тоже забыл? А кто тебя вторым рекомендовал? Да знал бы я тогда, какого Иуду в аппарат ввожу, собственными руками… - Владимир Иванович? Вы? – изумлению редактора не было конца. – Этого не может быть! - Узнал, Адамкин? Узнал, говорю, меня? Ты, перерожденец, забыл наши лозунги? Я напомню. Дело партии живёт и побеждает! Дело Ленина бессмертно! Ты в партию вступал – какую клятву давал? Забыл? Я тебе сейчас напомню. Одевайся и бегом в райком. Даю тебе час. Если не явишься ты, приду за тобой я. А ты пожалеешь. - Приходите завтра, Владимир Иванович, в редакцию. Или лучше давайте в мэрии встретимся, - осторожно предложил Адамкин. - В мэрии, хэрии… Слова русские забыли, христопродавцы. Ну, я до вас доберусь. Ты, Адамкин, первой жертвой будешь. - Почему я? - обиделся редактор. Но ему ответили короткие гудки в трубке телефона, а на звонок по 02 совсем не ответили. Остаток ночи Адамкин провёл у кухонного окна с двустволкой наперевес. …. На следующее утро кладбищенский сторож Илья Кузьмич Коротухин был разбужен необычными визитёрами – на двух служебных машинах приехали сотрудники райотдела милиции и на чёрной «Волге» сам районный прокурор. Он и распоряжался. Коротухина привели на старые могилы со следами вскрытия и строго спросили: - Что это? Илья Кузьмич не знал. Ему вручили лопату и приказали: - Копай! Коротухин хотел возразить, что он сторож, а совсем даже не могильщик, но не посмел. Кряхтя и постанывая, начал копать. Но нетерпеливые гости скоро отобрали у него лопату, а самого прогнали прочь. Сторож битый час бродил вокруг да около, для виду поправляя венки на могилках, а сам следил, томясь любопытством, чего это стражи порядка удумали. Когда пять гробов были извлечены на поверхность, его вновь окликнули. - Почему крышки сорваны? Коротухин и этого не знал. Он стал опасаться, что гробы пустые, и его привлекут за ротозейство. Но с этим был порядок - все бывшие районные деятели, однажды угоревшие в баньке, были на своих местах. Подпорченные, конечно, временем, но вполне узнаваемые. Потом Коротухин сбегал за гвоздями, крышки прибили, а гробы опустили в могилы. Прокурор уехал, позже – милиционеры, приказав сторожу закопать могилы и держать язык за зубами. Он так и сделал. …. Я думаю, в тех телах уже не было живых душ. Рамсес исполнил свою миссию -вернулся и забрал их в контактор. С той поры об инопланетянах в наших краях никто ничего не слышал. Да и вся эта история, однажды случившаяся, очень скоро обросла нелепыми домыслами и превратилась в легенду. Многие были в ней участниками, да не все знают подноготную. Я знаю, а от кого – не время говорить. С этим остаюсь, Ваш Алексей Гладышев. …. Прочитал последнюю строку, задумался.
- О чём, Создатель? - Почему мой двойник и автор рукописи трудится школьным сторожем? - Умом не вышел. - Судя по тексту – с этим порядок. - А представляешь, кто его мама – уж никак не профессор МГУ. - Ну, почему? Скажем, парень уехал быть самостоятельным. Кстати, где этот южноуральский посёлок? - На Урале. - Если в Башкирии, значит, Алексей в творческой командировке - изучает родословную по отцовской линии. - Нет, восточнее. - Могут быть другие причины. - Какие, не хочешь узнать? - Как ты это представляешь? - Контактор. Вселяешься в его оболочку, выводишь парня на светлый путь и со спокойной совестью возвращаешься на исходную позицию. - То есть, в своё, поношенное? - Если хочешь. - А вдруг соблазн возникнет? - Я бы не увидел в этом криминала или преступления против человечности. - Ну, ты бы да, а я нет. - Есть лёгкий способом избежать экспансии – на спиралях тьма-тьмущая твоих двойников, и не все генераловы внуки – помог одному выпутаться из жизненных передряг, поспеши к другому. - Представляется заманчиво. - А то. Там наверняка встретишься с кем-то из близких – Анастасией Алексеевной, Любой, Настенькой…. - Почти уговорил. Только не могу себя представить, с контактором в руках бегающим за двойниками в параллельных мирах. - Этого как раз не будет - практикой перемещений ведают инструкторы. Твоя задача – дать согласие. - Я подумаю. - Я бы очень удивился, услышав: «я согласен». - Ну, хорошо. Ответь только, что будет с душой двойника на время моего временного вселения в его телесную оболочку? - То же, что с твоей нынешней оболочкой – впадёт в спячку. - Не лишится рассудка после пробуждения? - От чего же? Ты пощеголяешь в его теле, частичку памяти мы сохраним, и он будет думать, что всего добился сам. - Нет, Билли, что-то не по душе мне эта затея. - Ну, хорошо, пусть школы сторожат, коров пасут, в тюрьмах маются Лёшки Гладышевы – твои двойники в параллельных мирах. - Что и такое возможно? - Однажды родившись, как волна от брошенного в воду камня, дальше они живут вполне самостоятельной жизнью. И что встречается на жизненном пути, как преодолеваются преграды и преодолеваются ли – дальше всё зависит от случая и судьбы. Да дело даже не в твоих двойниках – пусть пасут и сторожат – подумай о людях близких и дорогих, каково им с недотёпами. - Билли, почти убедил, но…. Больно смахивает на сафари. Развлечь хочешь? - Да Боже упаси! Я всегда за эксперимент и против праздности. Ты знаешь. - С этим согласен. - Или вообще согласен? - Считай, что да.
- Тогда приготовься – сейчас ты переместишься в одного из своих двойников параллельного мира. - Это как – на старт, внимание, марш? - Гораздо проще – разденься и в постель. Явится инструктор и переместит твою душу в контактор. - Как дьявол из преисподней? - Мажорнее – усни, царевич, утро вечера мудренее. И я уснул.
4
Пусто в коридорах. Громкий стук каблуков, отражаясь от потолка, двоился, дробился, рассыпался барабанным боем. Трясись, Чапай – каппелевцы идут! Что это мне на ум пришло? Школьная директриса конвоирует в одиннадцатый класс, а в голове такие аллегории. Должно быть, от впечатлений первой встречи. - Практикант? – Римма Васильевна улыбнулась из-под массивных очков, принимая из моих рук университетское направление. - Аспирант, - улыбку перекосило в ухмылку. – Материал для диссертации. И какова же темочка. Ого! «Школьная нравственность, как она есть». Ухмылка подкрепилась полупрезрительным хмыком. - Это рабочее название, - поспешил я. - Ну, понятно: соберёте гору позитива – одна тема, неготивчик вскроется – другая. Пожал плечами – рано говорить. Но у Риммы Васильевны душа болела. - Как вы можете судить о нравственности в школе, не имея достаточного педагогического опыта? Сколько вы работали с детьми? - На практике два месяца. - Ну, вот. И такие…. (собеседница проглотила слово, но по глазам читалось «профаны», а может, «прощелыги») берутся за кандидатские диссертации, рекомендации из которых спускаются в школы, как руководящий материал в воспитательной работе. Сами-то уверены, что тема по зубам? - Ну, это кому какой лицеприятным будет вывод, а свежий взгляд любому делу подспорье. - Вот что, давайте условимся – всё, что напишите, мне на стол. - Не вижу повода для возражений. - Какой возраст интересует? - Думаю, начинать надо с выпускников: если обнаружатся изъяны по изучаемому вопросу, можно проследить, на каком этапе воспитательного процесса они возникли. - Хорошо, идёмте. И вот мы идём пустыми коридорами – я, неслышно ступая мягкими кроссовками, Римма Васильевна, сверкая крепкими лодыжками, ведёт в атаку белогвардейские цепи. У двери оглянулась: - Одиннадцатый «Б», не образцовый, но показательный. И мы вошли. Ребята приветствовали нас вставанием, а дама в классе озабоченно поскребла уголок рта: - Где вам удобнее? Садитесь рядом с Вероникой. Проследил её взгляд и чуть не обронил ноутбук. Никушка! Господи! Живая, милая, любимая, контрактная моя жёнушка. Пробежался взглядом по рядам – незнакомы все лица. Нет сестрички Доминички. Да и помнится, не в общеобразовательной школе они учились в нашей реальности, а в специализированном лицее. Ну, что ж, нюансы параллельного мира - будем привыкать, будем осваиваться. Вероника на меня ноль внимания. Не стал предметом любопытства и навороченный ноутбук. Прикрывшись им от преподавателя, взялся за весьма рискованный для урока эксперимент – совращение Данаи шоколадом.
Проклятая фольга! Громоподобный треск её плохо гармонировал с привычным гулом учебного процесса. В тот момент, когда лакомство лишилось обёртки, хмурый взгляд преподавателя возвестил, что до поборника школьной нравственности я, пожалуй, ещё не дозрел. К довершению, Вероника отказалась от угощения, слегка качнув головой. Но наградила любопытным взглядом. Потом ещё одним. Потом ещё. Доминику с Вероникой трудно различить, но можно, присмотревшись. Первая чуть ироничнее, вторая – романтичнее. Первая увлекалась прозой, вторая стихами. Что, солнышко из параллельного мира, влечёт тебя? Пока размышлял, урок закончился. Можно стало говорить. - Не любите шоколад? - Не люблю угощений от незнакомых людей. - Так в чём дело? Алексей Гладышев собственной персоной. А вы – Вероника? - А я Вероника. А где же Доминика, хотел спросить, но не успел. Какой-то нахал вырос перед нами. - Этой сучке не шоколад, а вафлю надо. В следующее мгновение возник тот самый момент, когда бытиё, по мнению Билли, опережает сознание. Цапнул парня за волосы, ткнул носом в стол и пихнул прочь. Он протаранил задом стеклянную дверцу шкафа и затих там с окровавленным лицом и бесконечно удивлённым взглядом. Впрочем, до начала урока он успел извлечь свою задницу из пробоины и даже унести её из кабинета. Девчонки, весьма сообразительные в таких делах, убрали осколки стекла и прикрыли искалеченный шкаф планшетами. Урок прошёл в напряжённом перешёптывании и переглядывании. На перемене класс перебрался в другой кабинет, ну, а ко мне подошли четверо. Нет, к нам подошли, так как ни на шаг не отходил от Вероники, пытаясь втереться в доверие, хотя она стала ещё более замкнутой после инцидента. - Слышь, чувак, сам придёшь на толковище, или мы за тобой побегаем? Видимо, не дотягивал мой внешний вид до преподавательской неприкосновенности. - Сам приду. А куда? - К трансформаторной будке за стадионом. Вот она знает. Парламентёры удалились. Я к Веронике: - Покажешь? - Вас изобьют. - Ну, это вряд ли. Скорее наоборот, но не хотелось бы. Впрочем, зовут на толковище – есть надежда договориться. И надежда решить твои проблемы. - Мои проблемы оставьте мне. - На это не надейся. Всевышний создал из ребра не женщину, а проблему для мужчины и обязал её решать. - Вам для чего? - У меня нюх на прекрасных девушек. - И многих вы обнюхали? Лукавинка заискрилась в печальных глазах. Что гнетёт тебя, душа моя? Где сестрица единоутробная, Доминика? Неужто…? Не хочется думать о плохом, не время спрашивать – слишком слабенькие искорки в бездонной печали карих глаз. Женщина – не только украшение любой кампании, но её совесть и порядочность. Увидев за трансформаторной будкой в гурьбе ребят их одноклассниц, успокоился – толковище будет по правилам. Передал ноутбук Веронике и взял инициативу в свои руки. - Думаю, возникший конфликт исчерпал себя ещё в кабинете: хамство наказано, и у меня даже не возникает желания потребовать от него извинений – пусть останется делом его совести. Если кто-то считает иначе – к вашим услугам. Но прежде позвольте продемонстрировать маленький фокус. Протиснулся к белокаменной стене трансформаторной будки.
- Билли, помогай. - Ага, вспомнил. А я смотрю, возомнил себя этаким языческим богом параллельного мира – Футы-Нуты. - Да, брось. У меня ещё масса вопросов к тебе – обстановка не располагает к диалогу. Ну, я бью? - Бей. - А руку не сломаю? - Сломаешь – вылечу. - А от позора как спасёшь? - Бей. И я ударил: - Ки-Я! Рассчитывал выбить силикатный кирпич-полуторник из кладки стены, но он сломался – уголок рассыпался в пыль. Народ притих. - А если так по голове, что с ней будет? – стращал и упивался своим триумфом. - Короче, ребята, - подставил Веронике локоть. – Давайте жить дружно. Наверное, любой школьнице, тем более выпускнице, приятно пройтись под руку с преподавателем. А меня так и представили – мол, из университета, по обмену педагогическим опытом. Спутница моя шла и рдела. Посетовала у ворот школьного двора: - Автобус ушёл – придётся пешком. - Возьмём такси? - Нет. И мне не хотелось. - Шибко далеко идти? - Да. - Ты живёшь…? - В детском доме. Потребовалась пауза. - Билли, это что за искажение реальности? - Знаю не больше твоего. - Где Доминика? - Не ведаю, но я предупреждал: всё с чистого листа, никакого сафари-шоу. - Обо мне-то должен что-то знать? - Что-то знаю – золотая медаль в школе, красный диплом в универе, аспирантура. - Но почему педагогика? Уж лучше бы журналистика. - Об этом двойника надо спросить. - А где он? Наверное, в пятках прохлаждается? - Догадлив. - Где он живёт - то есть, я? - На съёмной квартире. - Прилично. Родители? - Увы, сиротствуешь. - Печально. Впрочем, заболтались – рядом дама. Дама делилась планами на перспективу. После окончания школы мечтает поступить в наш университет, на филфак. - Большой конкурс? – её застенчивый взгляд вопрошал: «А можете, вы кулаком, как кирпичную стену – бац! – и нет преград на пути в студенчество?». Да, конечно же, милая – я явился в этот мир, чтобы устроить твою жизнь. Ты, наверное, не представляешь, в каком неоплаченном долгу перед тобой и сестрицею твоей. Ах, Никушки, мои Никушки – красивые, гордые, неукротимые. Какая жестокая судьба разлучила нас в реальном мире. Какой счастливый случай свёл в этом? Но почему грустны глаза, какая печаль грызёт сердце? Открой свою душу, Земляничка.
