«Так вот: Хозяйка Морей живёт У Северных Ворот, Неприкаянных нянчит она бродяг И в океаны шлёт» Д.Р.Киплинг, «Хозяйка морей»
Говорят, где-то между Северной и Южной Америкой, в Саргассовом море живет Хозяйка Морей. Лицом и телом она подобна юной деве. Глаза ее – цвета морской волны в погожий день. Волосы – белоснежная пена, вскипающая у корабельного киля. Губы – как кораллы, цветущие на дне океана. Остров, где обитает Хозяйка Морей, каменист и уныл. Он одиноко возвышается среди неподвижных изумрудно-зеленых вод. Эти воды настолько лишены любого движения, что их гладь, как зеркало, отражает высокую башню из бурого камня, в которой Хозяйка Морей проводит дни.
Сколько восходов встретила в своей башне Хозяйка Морей - не знает никто. Кто она – никому не известно. Некоторые говорят, что она родилась из Всемирного Океана и приходится ему дочерью. Иные твердят, что все это лишь сказки старых морских волков, желающих попугать безусых салаг, и, на самом деле, Хозяйка Морей - просто богатая одинокая дама, купившая себе клочок земли и уединившаяся там по какой-то странной прихоти.
Так или иначе, но иногда Хозяйка Морей покидает свой чертог. В такие моменты на головы моряков, которых угораздило попасться ей на пути, обрушиваются шторма. Одного взмаха ее тонкого пальчика достаточно, чтобы разыгрались самые буйные ветра. Одного взгляда хватает, чтобы хлесткие ливни хлынули из сгустившихся туч. Огромные валы, один за другим, накатывают на хрупкие суденышки, грозя раздавить их в щепки. Мертвецы, наглотавшиеся самого крепкого в мире пойла, – соленой океанской воды – идут ко дну. Туда же отправляется то, над чем люди привыкли так трястись, называя «сокровищами»: круглые монеты, длинные продолговатые слитки, разноцветные прозрачные камешки, тончайшие шелка, диковинные животные, изящные вазы…
Равнодушно взирает на полученные дары Хозяйка Морей. Не надо ей ни душ утопленников, ни золота, ни шелков. Она хочет лишь того, что желает каждая женщина. Достойного. Любимого. Единственного. Говорят, что если кто из мужчин приглянется Хозяйке Морей, то она вмиг оказывается рядом, обвивает руками шею возлюбленного, припадает к его губам в поцелуе – и утягивает за собой в морскую пучину. Уносит счастливца на свой остров, чтобы сделать мужем. Подарить все несметные богатства, прибиваемые волнами к унылым каменистым берегам. Делить с ним жаркие ночи, блаженство которых невозможно представить, не побывав в ее объятиях. Только, видать, никто не достоин морской владычицы. Иначе, почему она продолжает искать?
***
Переход выдался тяжелым. «Любимица ветров», растеряв былую прыть, не летела, как прежде, по волнам, подобно чудесной птице, рассекающей небесные просторы. Она тащилась, тяжело переваливаясь с боку на бок, поскрипывая такелажем и вяло хлопая обвисшими парусами, которые не убирали лишь в надежде поймать попутный ветер.
Стояла жара. Палуба, даром что деревянная, раскалилась так, что, казалось, находившиеся на ней грешники поджаривались на адской сковороде. Зной, наполненный смрадом потных тел, переливался и звенел. В трюмах, среди «черного золота», уже давно свирепствовал тиф. Надсмотрщики перестали туда спускаться, опасаясь подхватить заразу, и лишь раз в день, по полуденным склянкам, отпирали люк, чтобы бросить вниз немного объедков и помоев для тех, кого везли, как товар. В такие моменты «Любимица ветров» наполнялась воем и звериным рычанием. Темная масса, запертая внутри, как уродливое дитя в чреве ничего не подозревающей матери, и состоявшая из мертвецов, полуживых «ходячих трупов» и тех, кто еще цеплялся за жизнь, начинала шевелиться. Черные руки тянулись, силясь в полной темноте нащупать брошенную еду и запихнуть в гнилые беззубые рты. Черные ноги скользили по трупам собратьев и собственным фекалиям, чтобы помочь худосочным телам быстрее пробраться туда, где уже чавкали более расторопные.
«Любимица ветров», такая изящная снаружи, с искусной резьбой по бортам и фигурой русалки на бушприте, вырезанной одним венецианским мастером по заказу самого капитана, с крытой беседкой на корме, украшенной белоснежными занавесками, скрывавшими небольшой обитый бархатом диванчик со множеством подушек, изнутри была плавучей тюрьмой и могилой одновременно. Лишь одному из тех, кого везли на продажу в Новый Свет, удалось избежать заточения в трюме. Но назвать его счастливчиком не поворачивался язык.
Нганга – кажется, так звучало его имя. Он, как и большинство его собратьев, не говорил по-английски, но довольно сносно понимал нашу речь. Нганга был не молод и не стар – даже если пристально рассматривать его, представлялось невозможным определить возраст. Пожалуй, он был примерно вдвое старше меня, а мне в ту пору исполнилось всего четырнадцать. За попытку убить надсмотрщика в самый первый день плавания его вытащили на палубу и привязали к грот-мачте. Стоя там, Нганга казался огромным дубом, прижатым к хрупкой сосне. При условии, конечно, что дубы могли быть цвета оникса.
Его кожа на солнце лоснилась, напоминая шкуру диковинного зверя. Глаза – черные как Адова тьма, умные, живые – цепко оглядывали каждого, кто проходил мимо. Нганга, как и остальной живой товар, был одет лишь в лохмотья, чудом державшиеся на бедрах. На его груди запеклась кровь – в драке за жизнь и свободу он был ранен кем-то из надсмотрщиков. Рана нагноилась. Днем, когда жара достигала апогея, и все мы прятались под навесы, а Нганга так и оставался стоять там, под палящим солнцем, над его телом вилась мелкая мошкара. Возможно, гнус притягивало заманчивым для него запахом воспаленной плоти. Возможно, большой черный человек и не замечал мелких укусов – его руки все равно были скручены за спиной, и он не мог отогнать крылатых кровопийц. Кроме того, под безжалостными лучами Нганга словно засыпал: его покрытая мелкими черными кудрями голова клонилась к груди, тяжелые веки опускались, а пересохшие потрескавшиеся губы приоткрывались.
Поначалу надсмотрщики приводили его в чувство, окатывая водой, зачерпнутой ведром из-за борта. Но шли дни, переходу, казалось, не было конца, и это развлечение им надоело. Тогда Нгангу решили просто не поить и не кормить, так как бунтаря в любом случае ждала смерть за то, что он поднял руку на белого. И если его не убили до сих пор, то лишь для того, чтобы позабавиться и развеять скуку однообразных дней до прибытия в порт.
Я не могла поверить, что Нгангу убьют. Фитц – старый боцман – говорил, что всему виной бунтарский характер. Мол, если бы он был покорным, то мог бы надеяться на лучшую участь – таких красивых и сильных мужчин часто покупали богатые дамочки Нового Света или чудаки, любившие выводить породистое потомство у своих рабов. И в любом из этих случаев ему не пришлось бы работать в поле или горбатиться на каменоломне.
- Умный человек, Лукас, - говорил мне Фитц, - это не тот, кто отстаивает свои принципы до последней капли крови, а тот, кто ценит самое дорогое, что у него есть. Жизнь. А этот черный – безмозглый.
Он любил на правах старшего поучать меня во время вечерних посиделок на палубе. Казалось, Фитц знает все и обо всех. Он рассказал мне и историю Нганги, которую ему, в свою очередь, поведал один из надсмотрщиков. Нганга был вождем племени. По роковому стечению обстоятельств он с небольшой группой соплеменников оказался на охоте, в то время как белые напали и убили тех, кто сопротивлялся, а остальных угнали в рабство. Туда же попала и его жена.
- Могучие воины пришли к стенам форта, - рассказывал Фитц, - и сложили у ног копья, выкрикивая что-то на своем языке. Их было всего шестеро. На счастье среди обитателей форта нашелся тот, кто понимал туземную речь. Он перевел, что черные просят вернуть женщин обратно. И тогда им предложили единственный способ избежать разлуки с женами – тоже сдаться в плен.
Я смотрела на Нгангу и думала о том, что понимаю его. У него имелись причины отстаивать свои принципы, как и у меня. Он был таким же бесправным существом, как и я. Только Нганга родился черным, а я – девчонкой. На самом деле, мне стоило быть благодарной Фитцу. Именно он, набирая в порту недостающих членов команды на «Любимицу ветров», наткнулся на меня и позвал на борт юнгой, позволив избежать худшей участи. Конечно, Фитцу и в голову не пришло, что перед ним не Лукас, голодный оборванец и сирота, искавший, где бы заработать на кусок хлеба, а Люциана, дочь Доминико Пьячетти, посла Ее Величества, скончавшегося от лихорадки всего несколько месяцев назад.
Я никогда не жалела, что отец оторвал нас с матерью от родины и привез сюда. Мне нравился черный континент. Несмотря на жару и болезни, подстерегавшие со всех сторон. Было что-то, щемящее душу, в багровых закатах и странных напевах туземцев, которые те заводили, окончив дневную работу. Я быстро освоилась и даже немного выучила язык черных рабов, служивших в доме. Отец всегда был добр к ним, утверждая, что все люди одинаковы по своей сути и не препятствуя нашему общению. Три счастливых года пролетели как три дня. А потом отец умер. Мать растерялась. Она осталась одна, без поддержки, в стране, которую, в отличие от меня, не любила и не понимала. Написала родственникам на родину и вскоре приехал ее кузен – мой двоюродный дядя Филип - чтобы забрать нас. Моего мнения никто не спрашивал, моих слез никто не замечал.
В ту роковую ночь, незадолго до запланированного отъезда, я проснулась от негромкого стука двери. Филип вошел в мою спальню по-хозяйски. Он был мужчиной, а значит господином. Его руки, зажимавшие мой рот, ненасытные губы с тонкой щекочущей полоской усиков над ними… все это снилось мне до сих пор, заставляя просыпаться с криком. А еще снилась кровь. Не такая, как на груди Нганги – потемневшая засохшая корка. Свежая алая кровь. Моя белоснежная ночная рубашка в крови. В крови мои руки и, кажется, лицо. В крови постель. В крови Филип…
Я вымылась в какой-то канаве, неподалеку от порта. Там же, в одном из дворов, стащила с бельевой веревки одежду. Это оказались штаны, рубашка и жилет. Провидение указывало путь. Густые медового цвета волосы отрезала почти под корень тем же кинжалом, который обнаружила зажатым в руке после побега из дома. Вещь отца, которую я всегда хранила под подушкой с момента его смерти. Так, на рассвете нового дня, исчезла Люциана, и появился Лукас.
Не знаю, хватило бы мне духу пуститься в плавание, если бы Фитц не соблазнил меня рассказами об удивительной стране, где все люди свободны. Он рассказывал, что там даже женщины имеют больше свободы, чем в Европе. Они могут жить одни, не нуждаясь в опеке отца или брата. Услышав это, я не сомневалась более ни секунды. Мы отплыли. Скучала ли я по красивым платьям, которые без счета покупал мне отец? Несомненно. Думала ли о матери, брошенной мной так жестоко? Каждый день. Но у меня, как и у чернокожего мужчины, привязанного к грот-мачте «Любимицы ветров», не было выбора.
Зато у нас имелся общий секрет. Каждую ночь, когда дневная жара сменялась легким морским ветерком, (к сожалению, недостаточно сильным, чтобы, как следует, наполнить паруса), а команда, посидев на палубе и насладившись прохладой, отправлялась спать, я прокрадывалась к Нганге, чтобы покормить и дать воды. Приходилось долго выжидать, пока матрос, сидящий в «вороньем гнезде», выкурит трубочку и неподвижно уставится вдаль, а Фитц, покряхтывая, в очередной раз беззлобно обругает меня «все мечтаешь, бездельник» и поковыляет в каюту. И только когда «Любимица ветров» погружалась в сон, я, с колотящимся от страха быть пойманной сердцем, оставляла канатную бухту, служившую мне убежищем, и подходила к пленнику.
Поначалу он косился на меня с опаской, словно ожидая подвоха. Делал всего один-два глотка воды из фляги – я берегла для него свою дневную норму – хотя было заметно, что жажда сводила его с ума. От еды отворачивался. Но шли дни. Нганга, конечно, слышал, не мог не слышать, как удивляются его мучители тому, что он еще жив. И его взгляд, адресованный мне, стал благодарным.
- Девочка, - произнес он однажды на ломаном английском. Я чуть не подпрыгнула от удивления и от ужаса, что кто-то его услышит. – Добрая. Слишком. Не надо.
- Я не девочка! – тут же свирепо прошептала я, оглядываясь по сторонам. Вокруг было по-прежнему тихо, лишь слышался размеренный плеск воды за бортом. – Меня зовут Лукас.
Нганга промолчал, но его взгляд сказал мне все. Луна, вошедшая в полную фазу, отражалась в глубине его зрачков, пока он разглядывал меня. Он принял еду из моих рук и съел все до крошки. Я снова поднесла флягу к его губам, наблюдая, как ходит кадык Нганги, когда он делает жадные глотки. Оставшиеся несколько капель вытряхнула на ладонь и обтерла ему лицо. Он глубоко вздохнул.
- Спасибо.
Я пожала плечами, чувствуя себя неловко от той интонации, с которой темнокожий мужчина произнес единственное слово. Разве он не поступил бы на моем месте так же?!
- Тебе очень больно? – спросила я, указав на веревки, безжалостно впившиеся в его руки и тело.
Сейчас, в полутьме, они походили на серых змей, туго обвивших черные бугры мышц Нганги. Но я помнила, как это выглядит при дневном свете, и почти ощущала ту боль, которую, должно быть, испытывал он. Нганга неопределенно мотнул головой, что сошло бы и за «да», и за «нет».
- Где твоя жена? – вырвалось у меня.
Мы с Фитцем много раз гадали, что случилось с той женщиной, ради которой Нганга добровольно отрекся от свободы. Боцман утверждал, что она, скорее всего, в трюме, а, значит, вполне может статься, что уже мертва. Что черный, хоть он и небольшого ума, но потому и устроил бунт, что не хотел жене такой участи. И мне тоже начало казаться, что она умерла, а Нганге уже нечего терять. Я бы тоже не убежала из дома, если бы не оказалась загнанной в угол.
- Там, - он посмотрел вдаль, за горизонт.
- Она не на корабле? – удивилась я: такого мы с Фитцем и не предполагали.
- Корабль, - кивнул он, переводя на меня полный боли взгляд. – Другой.
Мне потребовалось несколько мгновений, чтобы вникнуть в смысл сказанного. В порту всегда стояло много суден работорговцев. «Черное золото» пользовалось большим спросом. Я знала, как продают рабов. Отец всегда старался покупать черных семьями. «Ты, Люциана, ведь не захотела бы быть оторванной от меня или мамы?» - ответил он однажды на мое недоумение. После этого я задумалась. А затем начала понимать, почему некоторые чернокожие прямо на рынке опускались на колени и целовали туфли моего отца. Прежде я считала: ведь это так унизительно – целовать обувь человеку, который только что тебя купил. Но мой отец был мудрым человеком. Одной фразой он объяснил мне все.
- Вас разлучили? – догадалась я. – Ее продали на другой корабль?
Нганга долго молчал, и я начала сомневаться, понял ли он мои слова. А потом опустил голову и отвернулся. Мне оставалось только тихонько отойти: этот человек явно хотел побыть наедине со своими мыслями. В ту ночь я долго не могла уснуть. У нас с Нгангой появилось еще кое-что общее. Мы оба были оторваны от родных.
Но не только я приглядывалась к чернокожему пленнику. Из той самой беседки на корме, где, должно быть, так чудесно было находиться в жару, укрывшись за белыми занавесками, отражавшими яростные лучи, но пропускавшими прохладный бриз, иногда прилетавший откуда-то с севера, за Нгангой следила еще пара глаз. Глаз изумительной красоты – такой, какую мне не дала природа при рождении – принадлежавших Адриане, любовнице капитана. Говорили, что тот настолько очарован ею, что презрел все морские страхи и суеверия и разрешил жить на своем корабле. Я охотно верила этим слухам. Адриана могла очаровать любого. Ее черные, как смоль, волосы удивительно оттеняли белоснежную кожу, и, оберегая себя от вульгарного загара, она никогда не появлялась на палубе днем. Одевалась Адриана изысканно, украшениями не пренебрегала. Капитан всячески баловал ее. Меня часто посылали принести в беседку то вина, то закусок, и я видела как, обнявшись, полулежит на диване эта пара.
Адриана выходила из беседки только вечером. Иногда мне казалось, что она специально выжидает, чтобы матросы покончили с дневными заботами и уселись отдохнуть, а затем появляется, подставляя длинные волосы вечернему ветерку, позволяя случайно соскользнуть с плеча лямке тонкого платья и буквально впитывая жадные мужские взгляды. Я могла только смутно догадываться, какие желания она будоражит в сердцах своих зрителей. Не потому ли некоторые из них со стоном ворочались в гамаках посреди ночи? Не из-за этого ли манящего женственного силуэта они становились день ото дня угрюмее и злее?
Капитан был уже не молод. Под вечер он любил подремать в беседке, и на прогулки любовницы смотрел сквозь пальцы. Его авторитет считался непоколебимым: никто не посмел бы открыто притязать на принадлежавшую ему женщину. Да и гуляла она недолго. Всего пара раз от кормы до бака и обратно. Но, проходя мимо грот-мачты, Адриана всегда останавливалась для того, чтобы окатить чернокожего пленника презрительным взглядом – точно так же, как надсмотрщики окатывали его водой из ведра. И каждый раз он отвечал ей улыбкой. Не такой, какую дарил мне: радушной, теплой. Эта улыбка Нганги была под стать взгляду Адрианы наполнена холодным презрением и ненавистью. Я не могла понять, что между ними происходит, но в глубине души мне становилось страшно.
- Она его хочет, - шептал Фитц, толкая меня локтем в бок. – Белая сучка хочет черного кобеля.
В его словах таилось что-то мерзкое. Что-то, сквозившее во взгляде Филипа, когда он зажимал мне рот, чтобы не дать закричать. Я чувствовала это кожей, сердцем, каким-то иным чутьем, но не находила определения в словах. Такого отец не объяснял мне, а Фитц всегда обозначал, как нечто само собой разумеющееся, что я должна была знать, но – увы! – боялась даже намекнуть, что не знала. Я не понимала, почему Нганга улыбается. Ему следовало отворачиваться, или кричать от негодования, ощущая на себе этот взгляд Адрианы, или хотя бы делать вид, что ничего не замечает. Но он улыбался ей с вызовом, от которого любовница капитана превращалась в злобную фурию. Наблюдая со своей канатной бухты, я видела, как сжимались в кулаки тонкие украшенные кольцами пальцы, когда Адриана уходила с палубы. Атмосфера день ото дня накалялась, как накаляется она в воздухе перед грозой. И гром не замедлил грянуть.
«Любимица ветров» сбилась с курса. Об этом мне сообщил на рассвете хмурый Фитц. Он не отходил от нактоуза, все пытаясь определить стороны света. Но прибор, похоже, сломался, потому что стрелка, как сумасшедшая, крутилась вокруг оси без остановки. Чуть позже меня послали зачерпнуть воды из-за борта, чтобы надраить палубу. Я перегнулась, бросив вниз ведро на веревке, и замерла. Волны больше не были прозрачными, как раньше. Да, океан переменчив, и иногда «Любимица ветров» скользила по лазури, а иногда – по темно-синему шелку. Но сейчас она оказалась на зеленом лугу. Водоросли. Они заполнили собой все пространство, словно нерадивый кок засыпал в большую кастрюлю слишком много лапши. Они простирались, покуда хватало глаз. И штиль. Мертвый. Еще неделю назад Фитц жаловался, что запасов воды может не хватить, и собирался урезать всем дневную норму вдвое. Но тогда «Любимица ветров» медленно, но верно все же продвигалась к цели. А теперь?
Я потянула на себя тяжелое ведро. Водоросли, наполнившие жестяную емкость, зашевелились, и на секунду показалось, что это и не водоросли вовсе, а щупальца, тянущиеся ко мне. Я вскрикнула, веревка выскользнула из пальцев, и ведро ухнуло вниз, подняв небольшой фонтан брызг.
- Что ты наделал, Лукас?! – завопил Фитц, на мое несчастье оказавшийся поблизости.
Его глаза буквально вылезли из орбит, когда, перегнувшись через борт, он посмотрел вслед уже успевшему утонуть ведру, а потом снова обратил наполненный ужасом взгляд на меня. Размахнувшись, он влепил мне здоровенную пощечину, от которой все закружилось перед глазами.
- Нам конец, парень! – воскликнул он.
Закусив губу, я вцепилась в щеку, стараясь не разреветься. Да, мне уже довелось познакомиться со многими приметами, при одном упоминании которых прожженные морские волки – такие, как Фитц – превращались в перепуганных суеверных тюфяков. Но я же уронила ведро не нарочно!
На этом мои беды не закончились. Весь день только ленивый не шпынял меня за оплошность. В наказание меня лишили воды и еды на сутки, и я могла бы это стойко пережить, если бы не мысли о Нганге, которого сегодня нечем будет напоить. Но о нем, казалось, все позабыли. Возможно, потому что объектом для издевательств в этот день была я. А возможно из-за штиля – вот, что на самом деле волновало команду. Капитан с боцманом заперлись в каюте. Относя им вино, я подслушала всего несколько фраз, но этого хватило, чтобы усилить мое беспокойство.
- Рейс уже можно признать убыточным, - говорил капитан. – Я рассчитывал довезти хотя бы одну треть товара живой, но если мы застрянем здесь, они все передохнут.
- Как бы нам самим не отдать концы, - ответил Фитц. – Запасы на исходе. Кроме того, мальчишка уронил ведро… Не пора ли помолиться Деве Марии и святым заступникам?
Если уж Фитц, всегда отпускавший сальные шуточки на тему религии, вдруг решил помолиться, значит, дело было табак. Адриана тоже, наверно, переживала – на вечернюю прогулку она не вышла. Я вздохнула с облегчением. Хоть один спокойный вечер для Нганги. Он единственный, похоже, не волновался, хотя должен был слышать разговоры вокруг. Безмятежно глядя вдаль, чернокожий мужчина думал о чем-то, и на его губах блуждала полуулыбка. Неужели он не боялся смерти, в отличие от всех нас?
Ночью я долго не могла уснуть. Громко урчало в желудке от голода, хотелось пить после жаркого дня и не давали покоя мысли о возможной гибели. На какое-то мгновение я представила, что так и умру здесь, свернувшись среди канатов на палубе «Любимицы ветров» калачиком, не доплыв до обещанной чудесной страны и не вкусив долгожданной свободы. Никто не будет искать безродного Лукаса, да и Люциану наверняка давно считают погибшей. Плакала ли по мне мать? Когда умер отец, она сидела с сухими покрасневшими глазами и смотрела в одну точку. Это продлилось всего сутки. Может, так же легко ей удалось смириться и с моей пропажей?
От грустных мыслей меня отвлек шорох платья. Я чуть-чуть приподняла голову и увидела Адриану. Мое сердце сжалось в нехорошем предчувствии. Любовница капитана, крадучись, пробиралась по палубе, освещенной лишь лунным светом и тусклым отблеском кормового фонаря. Она направлялась к грот-мачте, и Нганга тоже заметил ее: он поднял голову, и его губы скривились в ухмылке. Как морская крыса, перебежками, я подобралась ближе и укрылась за бочкой с питьевой водой, не спуская с них глаз. Из укрытия мне хорошо были видны лица обоих.
Адриана остановилась в нескольких шагах от мужчины. Они молча разглядывали друг друга. Я засунула в рот палец и больно прикусила, чтобы не завопить от страха – мне казалось, что сейчас она ударит его, желая поиздеваться, или сделает еще что-нибудь, более жестокое. Иногда рабам, посмевшим дерзко смотреть на белых женщин, выкалывали глаза в назидание. Но Адриана поступила по-другому. Она вдруг спустила бретельки платья, запустила руки в лиф и, обхватив ладонями груди, сжала и приподняла их, подобно спелым плодам предлагая пленнику. Я похолодела. Зачем она это делает? Нганга продолжал ухмыляться, но эта ухмылка застыла на лице, превратив его в маску.
- Хочешь попробовать? – она говорила достаточно тихо, но мне удавалось расслышать каждое слово. – Хочешь хоть раз лизнуть белой кожи, ниггер?
Я перестала дышать. Адриана назвала Нгангу унизительным, самым мерзким из всех прозвищ, которые мне доводилось слышать в адрес чернокожих. На его месте я бы плюнула ей в лицо, но он даже не пошевелился, только перестал, наконец, ухмыляться.
- Ну так что? – снова спросила Адриана. – Не притворяйся дураком, я прекрасно знаю, что ты меня понял.
Нганга медленно кивнул. Я схватилась за голову. Да что происходит на этом корабле? Все сошли с ума? Если бы сейчас рядом был отец, который объяснил бы мне хоть что-то! Почему они так смотрят друг на друга? Адриана шагнула вперед, привстала на цыпочки, а Нганга склонил голову. Мне бросилось в глаза, как он облизнул губы: будто готовясь сделать глоток из моей фляжки. Ему, наверно, очень сильно, безумно хотелось пить. Затаив дыхание, я ждала, что будет дальше. Адриана прижалась еще ближе и вдруг отпрянула. На ее лице играла ледяная улыбка.
- Ну-ка, посмотрим, - она скользнула рукой вниз.
Я так и не поняла, что произошло, но Нганга вздрогнул и дернулся как от боли. Он пробормотал что-то на своем языке. Это был незнакомый мне диалект. Но Адриана стала довольной, как кошка, объевшаяся сметаны.
- Что ты лопочешь там, ниггер? – игриво поинтересовалась она. – Возносишь хвалу своим богам?
Любовница капитана снова прильнула к пленнику. Он вдруг резко подался вперед, натянув свои путы, и прошептал что-то в самое ухо Адрианы. Она тут же отскочила, переменившись в лице.
- Да как ты… - Адриана буквально задыхалась от ярости, поправляя лиф платья, - да как ты смеешь!
Она размахнулась и влепила Нганге звонкую пощечину. Потом еще одну, и еще, наотмашь, без остановки. Но, видимо, этого Адриане было мало. Она сжала кулачки и ударила еще раз. Края колец оцарапали ему кожу, заблестела кровь. Мои глаза застлало багровой пеленой. Завизжав, я бросилась вперед и повисла на ее руке, не давая размахнуться снова. Адриана громко выругалась – такие слова я слышала прежде только от матросов да надсмотрщиков – и попыталась меня оттолкнуть, но мои пальцы уже мертвой хваткой уцепились ей в волосы.
На крик сбежалась вся команда. Меня оттащили, хотя я продолжала брыкаться и замолчала только после хорошей затрещины. Опомнившись, я поняла, что это Фитц пытался меня успокоить. Рыдающую Адриану придерживал за плечи капитан. Все переводили взгляды с меня на нее и обратно, очевидно, не понимая, как нас угораздило подраться среди ночи. Любовница капитана ткнула пальцем в Нгангу.
- Он… проклятый черномазый… - она всхлипнула, - обозвал меня шлюхой! Да ему за это надо вырвать язык! Он назвал меня подстилкой ниггера!
Кто-то из команды гоготнул. Фитц с капитаном тут же вытянули шеи, но остальные мгновенно сделали каменные лица, и вычислить насмешника не удалось.
- Это правда? – с негодованием воскликнул капитан и посмотрел на Нгангу.
Тот ответил ему равнодушным взглядом, словно и не понимал, что говорят о нем. Капитан повернулся к Адриане и погладил ее по волосам.
- Не переживай, милая. Ты же знаешь, что мы поступим по справедливости. На рассвете ему всыпят сто ударов «кошкой» и вырвут язык. А если это не прикончит живучего гада – подвесим на рею!
- Спросите у нее, за что ее так обозвали! – закричала я, приходя в ужас от услышанного. – Спросите, что она делала ночью на палубе!
- Дышала воздухом! – передернула плечом Адриана. – А вот ты, маленький недоносок, признайся-ка нам, кто кормил ниггера по ночам, а? Ты думаешь, мне ничего не известно?
Все глаза одновременно уставились на меня.
- Парень мал и глуп, - вступился вдруг Фитц. – Посидит денек взаперти на камбузе, сомлеет от жары да, глядишь, уму-разуму научится. Я бы всыпал и ему «кошкой», но он такой тщедушный, что может и помереть, а мне без юнги как без рук.
- Посидит до рассвета, - кивнул капитан, прожигая меня насквозь взглядом из-под нахмуренных посеребренных сединой бровей, - а потом вытащить его, чтоб смотрел, как накажут прикормленного им черномазого! Будет наукой.
Меня подхватили под руки и поволокли по палубе. Я снова отчаянно забрыкалась, пнула кого-то ногой. Шею обхватила чья-то сильная рука. Горло пережали, перед глазами поплыли разноцветные круги. Я продолжала биться. Рука сдавливала сильнее. В памяти всплыли слова Фитца: «Умный человек – не тот, кто отстаивает свои принципы, а тот, кто ценит самое дорогое, что имеет. Жизнь». Мне подумалось, что я глупа, очень глупа, потому что пытаюсь бороться против несправедливости, которую никогда не смогу победить. А потом мне стало казаться, что я умерла.
…Рассвет был таким же хмурым, как мои мысли. Фитц пришел за мной на камбуз, и долго допытывался, зачем я кормила Нгангу. Он не мог понять, а мне не хотелось подбирать слова, чтобы объяснить, и поэтому я хранила угрюмое молчание. Вздохнув, боцман рывком заставил меня подняться на ноги и вытолкал на палубу. Небо затянули тяжелые тучи, в воздухе пахло грозой, но по-прежнему ни ветерка, ни шевеления волн – это казалось пугающе неестественным.
Я поежилась то ли от утренней прохлады, то ли от вида команды, полукругом собравшейся вокруг того места, где был привязан Нганга. Мой взгляд одновременно выхватил и то, что чернокожего пленника повернули лицом к мачте, и ведро с морской водой, в которой был замочен хвост «кошки», и трепетавшие в предвкушении крови ноздри мужчин. Капитан и Адриана наблюдали за приготовлениями с возвышенности полубака. В глазах женщины читался мстительный восторг. Она то и дело теребила прядь волос, словно в нетерпении, когда уже представление начнется. Фитц, крепко держа меня за запястье, подошел ближе, и один из надсмотрщиков – здоровенный детина в коротких, до колен, штанах и без рубахи – наклонился и взял «кошку».
Я хотела зажмуриться, но не смогла. Отец никогда не наказывал слуг плетьми, и мне не верилось, что сейчас, на моих глазах, живого человека начнут избивать. Надсмотрщик, чуть развернувшись, размахнулся, на его спине заиграли мускулы. Раздался свист. Конец «кошки» прилип к черной спине Нганги и тут же оторвался от нее, оставив под собой набухшую полоску кожи. Пленник не вскрикнул, не пошевелился. Я вспомнила, что он не пил уже более суток, и от всей души пожелала ему блаженного забытья. Палач занес руку снова. Удары участились. Следы на черной спине множились, они ложились внахлест, причудливо перекрещивались, набухали все больше. Наконец, кожа на одном из вспухших рубцов лопнула, рваные края расползлись, обнажая кровавое мясо. «Кошка» припадала к нему, словно целуя свежие раны. Вода в ведре, куда периодически ее опускали, порозовела. Тогда и послышался первый глухой стон.
Где-то вдали раздался раскат грома, но люди, не спускавшие глаз с привязанного к мачте тела, казалось, ничего не слышали. Они потрясали кулаками, подступали все ближе, не стесняясь в выражениях и подбадривая палача, который от усердия уже покрылся потом. Набедренная повязка Нганги намокла от крови, струйками стекающей по его спине. Он дергался от ударов, словно его пронзало молнией. Я согнулась в три погибели, и меня вырвало прямо под ноги.
- Во всем виноват ты, Лукас, - тоже наклонившись, пробормотал Фитц. – Если бы ты не кормил черного, он бы потерял сознание и умер во сне. Мягко и не так мучительно. Ты же продлил его страдания. Иногда расчетливая жестокость более полезна, чем безрассудная доброта. Понял, парень?
Я заплакала, упав на колени и заткнув пальцами уши, чтобы не слышать ни нравоучений Фитца, ни хриплых криков Нганги. С детства меня учили милосердию. Отец говорил, что когда наступит Судный день, только доброта спасет мир. Почему же сейчас от моей доброты мир рушился?!
Словно в подтверждение моих мыслей, палуба под ногами заходила ходуном. Я вскинула голову, обводя взглядом растерянные лица. Все замерли. Надсмотрщик опустил руку с клещами, которыми уже готовился рвать язык пленника. Над головой затрепетали паруса. Сильный порыв ветра вдруг налетел, закружив «Любимицу ветров» в диком танце. Она завалилась на левый галс. Реи протяжно заскрипели, бизань-мачта выгнулась дугой.
- Полундра! – заорал Фитц что есть сил. – Убрать паруса!
Палуба задрожала от топота ног. Каждый знал свое дело, каждый пытался спасти хрупкую скорлупку от стремительно надвигающегося шторма. Я сидела ни жива, ни мертва среди бегающих туда-сюда людей, не зная, что делать и испытывая благоговейный ужас перед разыгравшейся стихией. Тучи сгущались. Потемнело. Я почувствовала себя песчинкой, попавшей в бурю. Где-то басил капитан, ему визгливо вторил Фитц. Неясный вой донесся из трюма. Корабль раскачивался из стороны в сторону. Казалось, «Любимица ветров» ожила и, подобно дикому зверю, хочет сбросить с себя людей, как раздражающих ее блох.
- Вал! – раздался крик сверху, где сидел впередсмотрящий.
Справа по борту у самого горизонта я увидела взмывшую до неба гигантскую стену воды. Она отвесно поднималась вверх, дыбилась гребнями пены и… приближалась. Задрав голову, я не могла оторвать глаз от этого великолепного до дрожи в кончиках пальцев зрелища. Я уже поняла, что умру, и тело странно расслабилось, желая просто растянуть подольше каждый оставшийся вдох. Нас ожидала грандиозная смерть. Смерть под толщей воды высотой в десять, нет, двадцать домов, поставленных друг на друга. А может, тридцать? По мере приближения вал казался все выше и выше.
Палуба накренилась, нос «Любимицы ветров» начал задираться кверху. Мимо покатились бочки, люди. Я чудом отпрыгнула, вцепившись в мачту, к которой был привязан Нганга и только теперь, к своему стыду, вспомнила о нем. Он еще дышал, но смотрел стеклянным блуждающим взглядом. Вынув кинжал отца, с которым, как и прежде, не расставалась, я начала отчаянно пилить веревки, удерживающие пленника. Пусть нам всем осталось недолго, но оставлять его привязанным казалось мне кощунством. Моя ладонь вспотела, кинжал то и дело норовил выскользнуть. Крики, свист, проклятья, душераздирающий скрип и треск – все слилось в нескончаемую какофонию.
Мне почти удалось перерезать веревки, когда «Любимица ветров» рывком выровняла положение. Меня бросило на мачту, я больно ударилась лбом и, кажется, на несколько секунд потеряла сознание, а когда пришла в себя, не поверила глазам. Нас снова окутал штиль. Нганга лежал на спине рядом со мной, его глаза были закрыты. Я села. Ни один волосок не шевелился на голове, ни одна складка ткани не трепетала. Но небо оставалось черным, и стена воды нависала уже почти над кораблем. А с другой стороны, легко шагая по воде, к нам шла женщина.
Она была так красива, что, вспоминая после, я никогда не могла достоверно описать эту красоту. Адриана не шла ни в какое сравнение с незнакомкой. Ее грациозная походка напоминала поступь придворных дам Ее Величества – еще ребенком отец брал меня на какой-то прием, и их танцующие шаги навсегда врезались в память. Ее губы безмятежно улыбались, белоснежные волосы пышными локонами спадали на грудь. Она шла, как если бы решила прогуляться в погожий день: непринужденно и неторопливо. Я подумала, что это ангел, о котором мне рассказывали в детстве. Но у нее не было крыльев. И тогда вспомнилась одна из историй, которыми любил баловать меня Фитц по вечерам.
- Хозяйка Морей! – невольно прошептала я, и в то же мгновение женщина посмотрела прямо на меня.
Она немного изменила направление, приближаясь ко мне. Я не смотрела по сторонам, но, думаю, все остальные тоже замерли. Не часто приходится видеть красавицу, шагающую по волнам, как по аллее парка. Мои пальцы продолжали сжиматься вокруг рукоятки кинжала, но, скорее, машинально, - даже если бы могла, я бы не подумала применить его против этой удивительной женщины. Вот она ступила на палубу, показав из-под длинного белого платья ножку в легкой туфельке. Вот она подошла и опустилась возле меня на колени. От Хозяйки Морей пахло морем и свежим ветром. Ее глаза бутылочно-зеленого цвета спокойно рассматривали меня. Нестерпимо захотелось прикоснуться к ней, как хочется иногда потрогать огонь – но вовремя останавливаешься, понимая, что обожжешься.
- Возьми мальчишку! – раздался окрик.
Мы обе повернулись: Фитц, стоя на полубаке, вцепился в перила, бледный, как беленая стена.
- Мы приносим его тебе в дар, Хозяйка! – крикнул он. – Прими его и дай нам идти дальше!
Я не поверила своим ушам. Фитц не смотрел на меня, но нетрудно было догадаться, что им движет. Разумная жестокость. И желание спасти себе жизнь. У меня почему-то не возникло злости или обиды на него. Скорее, понимание. Женщина снова повернулась ко мне. Я опустила глаза. Зачем я ей? Согласно легенде, она отворачивается даже от драгоценностей. Что тогда говорить о жалкой девчонке?
За моей спиной глухо застонал Нганга. Я испуганно вскинула глаза. Хозяйка Морей властным жестом положила мне руку на плечо и отодвинула в сторону. В этом прикосновении был холод могильного камня и влажная сырость болота. По спине побежали мурашки. Кое-как я отползла в сторону, наблюдая, как женщина придвигается к чернокожему мужчине, протягивает руку и гладит его по голове. Не открывая глаз, Нганга снова застонал. И вдруг мне подумалось, что все же есть шанс его спасти. Что ждало его в настоящем? Неминуемая гибель. Но если слухи не врут, если Хозяйка Морей на самом деле забирает избранных в свой чертог, то, может быть, у Нганги есть шанс начать новую жизнь.
- Забери его, - попросила я. Мой голос срывался и дрожал. – Он добрый, сильный, верный, честный… он – тот, кто тебе нужен.
Она глянула на меня лишь искоса. Ее губы чуть дрогнули, словно желая мне что-то ответить. Над головой раздался нарастающий гул. Подняв глаза, я увидела огромную толщу воды, лениво и медленно начинающую падать на «Любимицу ветров». Я втянула голову в плечи, ожидая того неприятного ощущения, которое всегда испытывала, когда горничная во время купания опрокидывала на меня сверху кувшин, чтобы ополоснуть волосы. Уши заложило. А через секунду вал захлестнул и снес окружающий мир вместе с Хозяйкой Морей, прильнувшей в поцелуе к губам чернокожего мужчины.
***
Нет, я не умерла. Счастливая ли это случайность или просто огромная жажда жить? Легкие взрывались от напряжения, меня мотало в океанской пучине, пузырьки воздуха щекотали лицо, но я отчаянно молотила руками и ногами, как будто отбиваясь от незримых демонов. Почему меня не засосало в водоворот, когда тонула «Любимица ветров»? Почему не прибило мачтой или бочкой и не затянуло на дно? Не знаю. Сильное течение откуда-то из глубины подхватило меня, уже практически задохнувшуюся, и вытолкнуло на поверхность.
Я обнаружила, что цепляюсь за доску. Где нахожусь – не имела ни малейшего понятия. Но водорослей вокруг больше не было. Дул легкий ветерок, я качалась на волнах, окончательно доверив себя провидению. Ближе к вечеру меня заметили с проходящей мимо шхуны и подобрали. Мою невероятную историю выслушали с пониманием: каждый моряк готов ко встрече с Хозяйкой Морей и знает, что это не шутки. Так мне все-таки удалось достичь Нового Света – обещанной Фитцем чудесной страны.
Я прожила здесь много лет, но не увидела ни удивительных хлопковых плантаций, ни загадочных золотых приисков: не смогла покинуть приморский городок, где меня высадили спасители. Все встречала, да и продолжаю встречать каждый корабль, заходящий в порт, и задавать один и тот же вопрос – не слышно ли чего о Хозяйке Морей? «Не слышно», - получаю ответ. И в груди снова теплится надежда. Ведь если она больше не ищет, значит, Нганга все еще счастлив с ней?
Если автор хочет сказать, что вещи не являются сокровищами, то выбирает описание, снижающее или отрицающие их ценность. Вы уже начали это делать (драгоценные камни назвали разноцветными прозрачными камешками). Нужно продолжить в том же духе: и назвать монеты, например медными кругляшами, а тончайшие шелка - тряпками.
Цитата (Вергилия)
шею возлюбленного
- шею ИЗБРАННИКА.
Цитата (Вергилия)
утягивает за собой
- УВЛЕКАЕТ.
Цитата (Вергилия)
прибиваемые волнами
- тяжёлый оборот.
Цитата (Вергилия)
Только, видать, никто не достоин морской владычицы
- выбивается из стиля.
Цитата (Вергилия)
не убирали лишь в надежде поймать попутный ветер.
- НЕ УБИРАЛИ ЛИШЬ ПОТОМУ, ЧТО НАДЕЯЛИСЬ ПОЙМАТЬ ПОПУТНЫЙ ВЕТЕР. Успеха Вам в творчестве. nvassiljeva
Сообщение отредактировал SAMOLIAN - Суббота, 13.04.2013, 23:45
