Могу уже и сам идти. Хрена, организм железный. Ему только передышка нужна. Падаю в кресло, крепкие ладошки быстро меня раздевают. Трогает осторожно, даже нежно, но все равно морщусь. Доходит до штанов, и тут сопротивляюсь. Ну ее, стыдно все-таки. - Ну-ну,- говорит она,- нечего стесняться. Дай посмотрю. Я в медучилище два года отучилась. Раздевает полностью. Качает головой, матерится сквозь зубы. Все тело – сплошной синяк. - Твою ж мать! И кому ты так сурово дорогу перешел? Или баба отомстила? Ай, че вам всем объяснить можно?! Тьфу на тебя, извергиня! Не трогай меня там. - Ничего, потерпишь. Если через два дня не пройдет, к врачу иди. Начнется воспаление – останешься без наследников. Да, крутая девица. Чем-то мажет, вытирает запекшуюся кровь. - Я так понимаю, в полицию звонить не надо? - Догадливая. - Шел, упал, споткнулся,- продолжает допрос. - Ага, очнулся – гипс. - Я так и подумала. Ложись спать.
Легко сказать – спать. Легче легкого, черт возьми. Иди-ка ты, Витя Быков, механик-моторист, на боковую. А если не хочется? Если всякая дрянь в голову лезет? Если больно так, что кажется, будто режут изнутри тупыми маникюрными ножницами. Чего ей не хватало? Заботы? Да я ее на руках носил, когда дома бывал. Любви? Не смешите меня, клоуны. Секса? Ну, да, я – моряк. Но когда домой приходил, мы по нескольку дней из постели не вылезали. - Ты спишь?- хозяйка квартиры присаживается на край дивана. Я не хочу с ней разговаривать, в системе моих жизненных координат эта странная женщина существовать не должна. Там есть место только для бывшей жены. Но... невежливо как-то. Она же меня, считай, спасла. - Не сплю,- бурчу в надежде, что поймет мое нежелание разговаривать. Но если женщина чего-то хочет, то вырвет это из любой глотки. В данном конкретном случае – из моей. - Я тут подумала… Если уж ты остался на ночь, то не мешало бы познакомиться. Меня зовут Татьяна. Понимаю, что она, в общем-то, права. Даже более чем. - Виктор. - Как ты себя чувствуешь? Не отстанет. Пока не выдерет ответ, не отстанет. - Лучше. Поворачиваюсь на спину. Она симпатичная. Не красавица, как Маха, но вполне ничего. Вот ведь, все мужики одинаковые. Лежу с разбитыми ребрами и яйцами и пялюсь на молодую бабу. Короткие русые волосы и ярко-голубые глаза с длиннющими ресницами. - Это хорошо,- говорит она,- а... - И там тоже лучше,- останавливаю я любопытную ручонку. Не хватало еще трогать меня на ночь глядя, где ни попадя. То ли от боли, то ли от злости, но я подзабыл, что не ел больше суток. А может и двух. Сколько в том подвале провалялся, хрен его знает. - Слушай, я это...того...,- черт, ну не скажу же ей «жрать хочу». Неудобно. Она кивает. - Голодный? Отправляется на кухню, не выслушав ответа. Странная женщина. Отчаянная. Странная, отчаянная и заботливая.
Лежу, закинув руки за голову, и смотрю на кружок мертвенного света на стене, отбрасываемый уличным фонарем. Концентрирую внимание на этом кружке. Помню, ходил как-то в долгий рейс от сомнительной конторы, так у них прикол был. Они потом моряков на психологические тренинги отправляли. Якобы, для реабилитации после долгого общения в мужском коллективе в условиях замкнутого пространства. Зарплату не выплачивали, пока мы этот дурацкий курс не пройдем. Идиоты полные. Лучшая реабилитация для моряка – баба на берегу. Ту психологшу в тонких очках сэконд в ее же кабинете и трахнул. За что мы ему всем экипажем сказали огромное человеческое спасибо. Она нам сразу подписала пройденный курс. Вот та докторица меня этому трюку и научила: выброс негатива называется. Или типа того. Находишь в башке самое мерзкое, что можешь найти, собираешь всю дрянь в комочек типа снежного шарика. Лепишь, усердно лепишь. И запуливаешь им куда подальше. Хочешь в космос, если воображения хватит, а можно об стену шарахнуть. Вот я и шарахнул Махой в желтый кружок света на стене. Снежную бабу по имени Мария Владимировна лепил долго. С того самого телефонного звонка на палубе. Лепил из всего того, что у нас с ней было. Начиная с нашего знакомства на дискотеке и заканчивая изнасилованием на моем ковре. Я ведь ее тогда реально изнасиловал. Вот за это лежу сейчас в чужой квартире, на чужом диване, с чужой женщиной. В чем-то полегчало, в чем-то нет. - Ты рыбу ешь?- доносится из кухни. Странная она все-таки. Спрашивать у моряка: ест ли он рыбу. Да он сам рыба, если уж на то пошло. - Я все ем. Кажется, что шепчу, но она слышит и тут же отвечает: - Это хорошо, а то у меня только рыба. Заходит с подносом, и я понимаю, что она не просто симпатичная. Она, черт побери, красавица. И готовит хорошо, и пахнет от нее вкусно, и... На последнем «и» проклятое фасеточное сознание подло подкидывает воспоминание о цементном подвале и его русоголовом хозяине. - Таня,- осторожно спрашиваю ее,- кто живет в коттедже километра за три от того места, где я валялся? - Ты перешел дорогу Костенко?- поставив поднос, закуривает длинную тонкую сигарету и пускает в потолок колечко дыма.- Я тебе не завидую. Вообще-то я женщин не бью. Но сейчас захотелось ударить. Какое тебе дело до того, кому я перешел дорогу? Почему нельзя ответить прямо на поставленный вопрос? Почему надо обязательно выспрашивать подробности и лезть в душу? - Я. Ему. Дорогу. Не переходил.- стараюсь, чтобы голос звучал пожестче. Но с разбитыми губами это проблематично. Поднимает тонкие брови, окидывает ироничным взглядом. Так и вмазал бы! До чего ж баба противная попалась. Брови поднимаются еще выше, сигарета тлеет, она внимательно смотрит на огонек после каждой затяжки. Я начинаю рассказывать. Тушит сигарету в пепельнице, подходит ко мне. - Мне жаль тебя, парень. Но лучше тебе о нем забыть. Костенко злопамятный, но не дурак. Охотиться за тобой он не станет, для него статус важнее. Забудь обо всем. Что тебе, баб мало? - Зачем она ему? Б***ей не хватает? Зачем ему чужая жена? Садится на край дивана, улыбается печально и мудро, крепкая ладошка гладит по щеке. - Ну, откуда ж я знаю? Может, влюбился, может еще что. Спи.
Понимание того, что прошлой жизни настал жирный окончательный «энд» приходит утром. Наверное, поздно. Но в уголке моей не до конца засранной души все еще жила дистрофичная надежда. Беру Танькин телефон без спроса, набираю номер брата. Он у меня в ментуре работает. - Вова, выручи. Вообще-то, мы с ним не очень дружим, я ж у него Машку отбил. Но...брат, все-таки. - Со мной все в порядке,- говорю ему,- я в гостях. Потом расскажу. Вова, будь другом. Узнай, пожалуйста, кто такой Костенко. Она заходит в комнату с чашкой кофе в руке. Умытая, причесанная. - Тебе мало?- брови сходятся над голубыми глазами.- Мало вчерашнего? Зачем он тебе? Это не твоего полета птица. - Я просто хочу узнать, кто он. В этом нет ничего такого. Кстати, болит уже меньше. Везде, и там тоже. Бросаю взгляд в зеркало – ну и рожа у тебя, Быков. Горячие водяные струи чистят тело. В сливное отверстие ванны смываются последние несколько дней. Раскладываю жизнь по полочкам, группирую мысли по мере важности, выстраиваю будущее. Я – молод, почти холост, с деньгами. И очень хочу обратно в море. На крючке висит мужской халат. Странно, я думал, что она одинока.
- Мне надо домой. Мне кажется, или она разочарована? Но мне, действительно, надо домой. - Я взял твой номер телефона. Убирает чашки со стола. Ничего не значащий кивок: никто никому ничем не обязан.Уходит на кухню, слышу оттуда: - Я постирала твою одежду. Она была грязная и в крови. Уже должна высохнуть. - Спасибо, Таня. За все спасибо. - Это тебя,- заходит с сотовым в руках, протягивает мне. В воздухе повисает пауза, которую надо заполнить, но нечем. - Витя,- слышу в трубке голос брата,- ты спрашивал. Костенко Сергей Сергеевич...
Мне не нравится голос брата. Еще меньше нравится то, что он говорит. А говорит он долго. Костенко Сергей Сергеевич. Тридцати семи лет от роду. Депутат городской думы. Я не знаю, зачем ему понадобилась моя Маха, но он полный псих. В его далеком мокроносом детстве бандиты грохнули мать, отец сгнил в тюрьме. Пацана усыновил крутой чувак, после смерти которого Костенко и взлетел вверх. Я выслушиваю то, что рассказывает Вова. - А Машка-то ему зачем?- перебиваю брата. Ну, не получается ее забыть. Я должен знать: зачем и почему. Не верю, что она ушла из-за денег. Я никогда и ни в чем ей не отказывал. Танька стоит рядом, опять курит свои противные длинные сигареты и делает вид, что ей все равно. Нет, правильно говорят, бабы – они, как кошки. Такие же любопытные. Чувствую по голосу, как напрягается Вова: - Машка? Да забудь ты ее. Б***ь она. Внутри разгорается бешенство. Спасибо, брат, что напомнил. Это я и без тебя знаю. Также знаю, что ты мне ее до сих пор не простил. Поэтому, мы ни разу с тобой после рейсов и не напивались. Но я любил ее, а ты с ней просто спал. Сам говорил не раз. Тебя потом гордость заела, что младший брат обошел. Даю отбой и хочу треснуть сотовым об стену. Но нельзя: аппарат не мой. Танька разворачивается и уходит. - Отвезешь домой?- спрашиваю в спину. Кивает и собирается. Нет, все-таки она странная. Ни одного лишнего слова.
Едем молча, разговаривать не о чем. Мы – чужие люди, которых случайно столкнула судьба. У меня впереди долгий и нудный отпуск, и его впервые придется провести в одиночестве. Понимаю, что не знаю, чем заняться на берегу. Черт, я ведь при Махе даже по магазинам не ходил. Один раз пошел, так она потом три дня нудела, что денег много потратил. Да откуда я знаю, что сколько стоит? Вот, если б меня спросили, за сколько можно подержанный джип в Ниигате взять, то среди ночи бы ответил. А тут на вашем противном берегу одно и то же растительное масло в разных магазинах по разной цене стоит. Где ж тут разберешься? Бросаю взгляд на Танькин профиль. Чем черт не шутит? Я –мужчина, она – женщина. Она меня даже голого видела и щупала. - Таня,- спрашиваю ее,- а ты через неделю свободна? Задаю дурацкий вопрос и самому становится смешно. Еще бы спросил: через месяц. А с другой стороны... надо подлечиться, а то опозорюсь в самый ответственный момент. Танька улыбается и отвлекается от дороги: - Вот через неделю и позвонишь. - Договорились. Откидываюсь на сиденье и закрываю глаза. Неделю потрачу на лечение и развод. Детей у нас нет, квартира моя, делить нам с Махой нечего. Может, если разведусь, получится забыть. Легко говорить, труднее сделать...
На берегу, на удивление, много дел. Одни только ЖКХ и очереди в коридорах чего стоят. Раньше этим Машка занималась, а сейчас пришлось самому. А походы по врачам? Я ведь раньше никогда не болел, только медкомиссию перед рейсами проходил. А ЗАГСы? Я надеялся, что увижу Маху при разводе, но она сообщила, что не появится. Претензий ко мне не имеет и просит все оформить без ее участия. Я только скрипнул зубами на этот очередной финт. Семь лет коту под хвост. Семь радостных лет. Оказывается, швартовые канаты бывают не только в руку толщиной, а и тоньше волоса. Вот пришвартуется к тебе какая-нибудь посудина. Вся такая блестящая снаружи и дочерна гнилая внутри. Обмотает сердце, врезая концы в плоть. Покачается на штилевой воде и отчалит с первым же приливом, отрываясь от тебя вместе с кровью. Я решаю, что завтра обязательно позвоню Таньке. Надоело спать одному в пустой квартире и жрать полуфабрикаты. Возвращаюсь домой, открываю почтовый ящик и достаю странное письмо. Мне никто раньше не писал писем, а тут пухлый конверт, да еще и подписан на английском языке. Читаю адресную строку – Махе. Ну, да, она же еще у меня прописана, вот и прислали. Становится любопытно: кто же ей из-за границы пишет. Неужто буржуйского муженька себе подыскивала, пока я в судовой машине масло нюхал? Наименование отправителя вызывает у меня недоумение. Даже похлеще: впадаю в ступор. Клиника «Мэйо», штат Флорида, США. Дома я все время смотрю на конверт. Открываю пиво, сую в микроволновку ужин и возвращаюсь взглядом к белому прямоугольнику, украшенному почтовыми штампами. По датам узнаю, что письмо отправлено больше месяца назад. До того ее телефонного звонка, едва не поставившего точку в моей жизни. Знаю, что неприлично читать чужие письма. Но мне кажется, что в этом конверте – ответы на все вопросы. После ужина не выдерживаю: вскрываю письмо. Через несколько мгновений впервые жалею, что я моряк и знаю английский в совершенстве. Перед глазами расплываются отпечатанные строчки. Сухой канцелярский текст бьет по мозгам не хуже кувалды. «Уважаемая миссис Быкофф. Мы вынуждены сообщить вам неприятное известие. К сожалению, болезнь вашей дочери вступила в терминальную стадию еще до того, как она прибыла к нам. Метастазы практически разрушили ее организм и наши врачи не в силах ей помочь. Прилагаем все результаты анализов. С уважением, доктор медицины А. Кларк» Из конверта вываливаются рентгеновские снимки, бумажки со столбцами непонятных цифр и символов. Держу все это в руках, опускаюсь на стул. Пол качается под ногами, как палуба во время шторма, а голову заполняет туман непонимания. Что все это значит, Маша? Откуда у тебя дочь? А самое интересное, чья она? И что я пропустил за то время, пока не вылезал из чужих портов? Убиваю в себе желание схватить сотовый и начать звонить в поздний час всем, кто придет в голову. Брату, Машке, даже Костенко. С очередной бутылкой пива стою у окна и смотрю на засыпающий город. На окна дома напротив, где молодая мать баюкает ребенка перед сном. Мы никогда с Махой не говорили серьезно о детях. Не знаю, как бы я отреагировал, если бы она сказала, что беременна. Как-то не думал об этом. Или не хотел думать. Извини, Таня, наверное, я завтра тебе не позвоню.
Ну, спасибо. Читайте, раз нравится. А мне нравится, что вам нравится. А что не так с сайтом? Вроде ж как был литературный, так и остался.
Но утром она звонит сама. В дверь. Я смотрю в строгие голубые глаза и пытаюсь понять: то ли это смелость, то ли бабья дурь, то ли мужиков на всех не хватает. - Ты забыл у меня паспорт,- без всякого «здрасьте» объявляет гостья. - Какой паспорт? Признаться, я удивлен. Вроде все на месте. Она не ждет, пока мои мысли соберутся в кучу, и проходит в кухню. - Вот этот,- доносится оттуда. На краю кухонного стола вижу панамский паспорт с просроченной визой. Я даже усмехаюсь – точно. В некоторых странах мало международных документов, они свои паспорта выдают. Я его с собой носил, чтобы гаишникам показывать, если на нарушении поймают. По этой бумажке я – гражданин Панамы. Правда, пока виза действительна. А она года три назад, как закончилась. Но гайцы до этого обычно не доходили, сразу отпускали. - Адрес у твоего брата узнала,- сообщает она, стоя лицом к окну, и достает пачку сигарет,- ты звонил с моего сотового. Ищет глазами пепельницу и я морщусь: - Не кури у меня. Бросает в мою сторону быстрый взгляд, хмыкает, но сигареты не убирает, крутит в тонких пальцах. - Пожалуйста,- добавляю я. Глубоко вздыхает, с видом оскорбленной невинности прячет сигареты в сумочку. Разворачивается от окна и внимательно рассматривает бумаги на столе. Вспоминаю, что она медсестра, хоть и недоучившаяся. - Таня, что это значит?- осторожно спрашиваю ее. Рассматривает снимки, читает медицинские справки. Что она, интересно, там понимает? - У меня отец и мать хирурги,- поясняет мне,- я латынь с детства знаю. Американцы обычно по-английски все пишут, но тут на латыни. Видно, для других врачей писали. Перебирает бумажки, что-то шепчет. - Витя,- поднимает на меня просящий взгляд,- ну, можно я закурю? Я в окошко. Вот ведь, до чего бабы бывают противные. Пока кухню не задымит, ничего не расскажет. Подавляю раздражение и достаю с полки ракушку с Красного моря вместо пепельницы. - Кури, черт с тобой. - Значит, так,- говорит, с удовольствием затягиваясь,- у девочки семи лет рак крови. Терминальная стадия – это значит, что спасти ее практически невозможно. В американскую клинику она поступила слишком поздно. Танька говорит долго, сыплет медицинскими терминами, но главное я улавливаю. Светлана Быкова (!) поступила в клинику для операции по пересадке костного мозга. Донором должна была стать Маха. Либо, в случае чего... вот тут я присаживаюсь на стул и у меня перехватывает дыхание... мой брат Владимир Быков. - Почему брат?- спрашиваю Таньку, едва шевеля губами. - Как самый близкий родственник,- отвечает она еле слышно,- я думала, это твоя дочь. Извини. Я уже не протестую, когда она закуривает следующую сигарету, пуская дым в потолок. Девочке семь лет. Это значит, что она родилась прямо перед тем, как мы с Махой поженились. И было это тогда, когда я пошел в двенадцатимесячный рейс для того, чтобы заработать на эту гребаную квартиру. А Машка обещала ждать, и до сегодняшнего дня я думал, что дождалась. В голове шумят океанские ветра, а приливная волна бьет по вискам. Вова, сука... Ты мне за это ответишь! Очухиваюсь от того, что Танька гладит меня по лицу. - Бедный мой... Обнимаю ее за талию, порывисто прижимаю к себе и зарываюсь лицом в живот. Хочу в море. Хочу стоять ночью на палубе и слушать, как ворчит волна, с которой я буду один на один. Пусть так, но море хотя бы не предает.
Выбираюсь из кровати, накрываю спящую Таньку покрывалом. Стоя перед кухонным окном раздумываю, кому позвонить первому. История с загадочной больной дочерью выбила из колеи. - Вова,- наконец, говорю в трубку,- расскажи мне, пожалуйста, про семилетнюю Свету Быкову. Слышу, как брат напряженно сопит в трубку. Видимо, лихорадочно ищет ответ. - Как ты узнал? Хороший вопрос. Вы семь лет с Машкой на пару морочили мне голову. Надеялись, что дурачок – механик ни о чем не узнает? - Неважно,- говорю, как можно спокойнее,- ты отвечать будешь? Вова кричит в трубку. Захлебывается словами и щедро пересыпает речь матами.: - Я тебе еще тогда говорил... я тебя предупреждал, что твоя Машка – тварь конченная. Ты мне не поверил. Вот, теперь сам убедился. В ответ взрываюсь уже я и мы материм друг друга, как будто на спор. Я крою его морскими, он меня ментовскими. Через некоторое время понимаю, что говорю уже в мертвую трубку. Вова отключился, и на все вызовы слышу раздражающие короткие гудки. - Ну ты даешь,- Танька стоит на пороге, завернутая в покрывало,- много матов слышала, но твои... А скажи, зачем тебе это надо? Ты уже развелся, да пусть у нее хоть десять детей будет. Тебе-то что? Как объяснить этой странной женщине... Как рассказать о том, что после трех месяцев рейса снилась только ОНА. Как приходишь полумертвый от усталости в каюту после перегруза и вздрагиваешь оттого, что кажется, будто воздух пахнет ее духами. Как, ломая пальцы от злости, ждешь рейдового катера, а таможенники – суки никак не уходят с борта. Как обезумевшие ветра на мысе Горн валят тебя с ног, но в их дикой песне ты слышишь ее имя. Мы с Танькой смотрим друг другу в глаза и она первая опускает взгляд. - Поняла. Завтракать будешь? Я даже вздрагиваю от резкой смены темы.
После завтрака провожаю Таньку, целую на прощание, обещаю позвонить. И обязательно позвоню. Набираю номер, раздумывая: сменила она его или нет. - Маша... Мы разговариваем несколько минут. Она отказывается встретиться, но собирается прислать электронку, где все объяснит. - Витя, пожалуйста, отдай мне бумаги из Америки. Водитель заедет. Я мог бы пошантажировать Машку этими бумагами, но жалобные нотки в ее голосе заставляют сдаться. Как ни крути, эта несчастная девочка – родная дочь. И мне племянница. - Чей этот ребенок официально?- задаю последний вопрос. Чем черт не шутит, вдруг это окажется моя дочь. От родных, казалось бы, людей, можно ожидать всякого. - Вовин,- отвечает Машка, и у меня спадает гора с плеч,- но он от нее хочет отказаться. Ясно. Что ж ты, брат...А еще старший, называется. Мне ведь тебя в детстве всегда в пример ставили. Отличник, послушный мальчик. Это я по жизни раздолбай был.
Письмо приходит к вечеру, но лучше бы я его не читал. Это произошло тогда, когда я ушел в свой самый долгий рейс за этой проклятой квартирой.
***
Маша проснулась от стука в дверь. Та ходила ходуном, грозя вынести косяк. Виктор ушел вчера, помахал рукой, послал воздушный поцелуй, улыбнулся на прощание и вахтенный матрос поднял трап. Между ней и женихом оказались тонны воды и высокие борта рыболовного сейнера. Заплаканную девушку на причале и веселого парня на палубе разделили триста шестьдесят пять дней и четыре сезона. Она обещала звонить каждый день, он обещал писать письма, когда будет в портах. Год – это немного, пролетит, и не заметишь. Маша тряхнула головой, отгоняя сон, накинула халат и побрела открывать. Вова стоял на пороге в расстегнутом кителе, опираясь рукой о стену. Высокий, как брат. Красивый, как брат. И такой непохожий на брата. - Витя в рейсе,- растерянно сказала Маша. - Знаю,- откликнулся гость,- пустишь? Видя, как смутилась бывшая подруга, рассмеялся. - Чего боишься? Почти родственники уже. Маня, я капитана получил. Давай отметим. Посторонилась, пропуская внутрь. Действительно, почти деверь. Капитана получил, радость, все-таки. А то, что было – то давно в прошлом. Она вспомнила, как забилось сердце, когда Виктор пригласил ее на танец. Как огромные руки обвили талию, укрыв с головой от окружающего мира. Стать его женой он предложил к концу танца. Сказал, что решение надо принимать прямо сейчас, потому что скоро он опять уходит. Не помня себя, кивнула. Уголком глаза поймала Володькин взгляд. Тот, как всегда, был пьян. Ей стало стыдно, спрятала голову на широкой, пропахшей морской солью, груди. - Ты его любишь?- услышала шепот в макушку. Ответила: - Нет. - Он тебя тоже не любит. Ну, что сказать... Она знала это, чувствовала. Глубоко вздохнула, когда крепкие пальцы подняли голову за подбородок. - Ждать будешь? Провалилась в серо-зеленые глаза и поставила точку: - Да. И все тогда закончилось мирно. Вова лишь присвистнул, услышав новость, хлопнул брата по плечу и расхохотался: - Ну, спасибо, братан. А то я уже и не знал, куда деваться от этой обузы. Надоела до чертиков. А бросить жаль. Маша помотала головой, отгоняя непрошенные воспоминания. - Накрывай на стол, невестка,- услышала из кухни. Пили коньяк, заедая лимоном и шоколадом. Выставила из холодильника остатки прощального ужина. Слушала милицейские байки, даже смеялась. Опьянела быстро. На секунду прикрыла глаза, а очнувшись, увидела, что он стоит перед ней. - Вова, ты чего? Чего ты?- бормотала, схватившись за ворот халата. Ударил умеючи, вырубая сознание. Так, как учили в школе милиции. Следующий проблеск света случился, когда он тяжело дышал ей в опрокинутое лицо. Ударил снова, погружая в свинцовый океан надолго. Очнулась от холодной воды, что выплеснул на нее из кружки. Приближая такие же серо-зеленые глаза, как у брата, усмехнулся со злобой: - Хоть слово пикнешь, и твой Витенька больше в море никогда не пойдет. Наркоту подбросим в каюту. А ты его знаешь: на берегу он сдохнет.
Она, правда, меня знала. Они оба знали: я сдохну на берегу, задохнусь от пыли и лжи. От грубого обмана и вежливого притворства. Машка родила, побоявшись первого аборта. Что говорил Вова, не знаю. Она об этом не писала, но я мог догадываться. Послал ее куда подальше и захлопнул перед ней дверь. Дочку Маха отдала маразматической бабке куда-то в Тьмутаракань. Во время моих рейсов жила там. Возила дочь на процедуры и плакала ночами над кроватью несчастной лысой девчушки. И ей все время не хватало денег. Катастрофически. Просить у меня опасалась, я бы заметил такие провалы в бюджете. Поэтому, хваталась за любую работу: от сдачи налоговых деклараций подозрительным продавцам на рынках до написания курсовых и дипломных работ. Я не знаю, как на это реагировать. Не знаю. Ожидая водителя, копирую медицинские документы. Понятия не имею, зачем. Вове покажу, потом наглую морду набью. Пусть спасибо скажет, если не убью совсем.
Звонок в дверь раздается неожиданно и оглушительно. Давно пора поменять этот пронзительный свист на что-то более приличное. Открыв дверь, теряю дар речи. Машка… Собственной персоной. Я даже онемел на несколько мгновений. А она смотрит своими невыносимыми медово-карими глазищами, протягивает руку и гладит меня по заживающему лицу. И когда холодные пальцы едва ощутимым касанием прошлись по щеке я понял: мне никогда ее не забыть. Это истину надо понять, принять, пропустить через нервы и впитать в кровь. С кем бы я ни был потом, куда бы не забросила злая волна, всегда буду помнить только ее – мою Машку. - Пустишь?- спрашивает еле слышно, одними губами. - Конечно… Я начинаю по-глупому суетиться, пропуская ее внутрь, снимаю с нее плащ, провожаю в комнату. Как дорогую гостью, как будто она не была здесь хозяйкой семь лет. Как будто не она обставляла квартиру и вытирала здесь пыль. Прохожу за ней, вижу, как она присела на краешек кресла. Становится неудобно за неубранную кровать, кажется, Машка понимает, что я спал на ней не один. - Кофе будешь?- спрашиваю ее. Черт, говорю что-то не то, что-то не так. Она же не на чашку кофе сюда пришла. Кстати, а зачем она пришла? - Что?- Маха словно выныривает из мыслей.- А… Нет, спасибо. Тогда я присаживаюсь напротив и смотрю, не отводя взгляда. - Витя, отдай документы. Протягиваю папку, она берется за пластиковый край, и я накрываю маленькую руку своей. - Может, все-таки расскажешь до конца. Машка вздыхает, отдергивает ладонь. Складывает руки на коленках, как примерная ученица. - Что ты хочешь узнать? - Все. Ну, с Вовой понятно. Этому кобелю я еще харю отполирую. С ребенком тоже ясно. Девчонка не виновата, что у нее папаша – козел конченный. Но почему ты мне ничего не рассказала? - Ох... Она вздыхает так горько, что вздрагивает даже моя просоленная душа. - Как я могла тебе это рассказать после твоего: «Ждать будешь»? Что я должна была тебе сказать? «Прости, любимый, но я не дождалась тебя с первого же рейса»? А аборт мне нельзя было делать – девяносто процентов бесплодия потом. И опять она права. Не знаю, как бы я отреагировал тогда на заявление о том, что у нее ребенок от моего брата. Вряд ли бы мне что-то можно было объяснить после двенадцати месяцев, которые я провел на путине, покрываясь рыбьей чешуей. Задаю очень интересующий меня вопрос. - А Костенко? Он как тебя нашел? Машка встает, проходит к окну, обдавая ароматным облаком незнакомых духов: - Костенко… Это не он меня нашел, а скорее я его. Вернее, даже не я, а опять же – Вова. Что-то имя моего брата звучит слишком часто и это неприятно. А Машка продолжает говорить, стоя ко мне спиной. - Знаешь, как страшно смотреть на этих детей? Мы – молодые, красивые, сильные. А они – маленькие старички. И их так много. Как же их много, Витя. Лысых, с огромными пронзительными глазами. Исхудавших до невозможности. И каждый из них хочет жить. До умопомрачения, до безумия. Они хватаются за любую соломинку, чтобы просто жить. Мы клянем правительство, надоедливых соседей, наглых водителей на дорогах. А они хотят только одного: жить. Поворачивается лицом, продолжает говорить, но уже другим тоном. Деловым, что ли. - Когда мне сказали, что Светке может помочь только пересадка костного мозга, я пошла к Володе. На что надеялась, не знаю. Может, на отцовские чувства. Он дверь открыл, я ему в ноги упала. Я уже и сама денег поднакопила, в банке о займе договорилась. Мне нужно-то было всего пятьдесят тысяч долларов. Если бы он захотел тогда помочь... ничего этого не случилось бы. Но он в очередной раз назвал меня проституткой и сказал, что не знает, от кого я родила своего ублюдка. Я усмехаюсь. Узнаю братца. Я в детстве всегда на себя его вину брал. Мне все равно семь бед – один ответ, а ему характеристику для ментуры портить влом. - И вот однажды,- продолжает Маха,- он сам мне позвонил. Попросил подъехать в кафе, пообещал помочь. Конечно, я поехала. Если бы он сказал, что мне нужно переспать с половиной города, я переспала бы. Она говорит это так спокойно, что становится жутковато. - Но там был только Костенко, с которым меня и познакомили. А на следующий день тот мне сам позвонил, когда я уже собиралась уезжать к дочери. Пригласил в ресторан, сыпал комплиментами, обещал посодействовать. Сначала предложил перевезти Светку к нему в коттедж, нанял медсестру. Знаешь, как неудобно постоянно мотаться туда-сюда. Да еще и следить, чтобы ты неожиданно не вернулся. - Да зачем ты ему?! Вот этого я понять не мог. С его-то возможностями он любую модель мог отхватить. На что ему чужая жена со смертельно больным ребенком? Маша пожимает плечами и разводит руками. - Понятия не имею. Однажды он обронил, что я похожа на его мать, которую убили. Я тогда решила, что это просто так сказано, а сейчас думаю: может, впрямь, похожа. Вот он и запал. Я растерянно качаю головой. Чудны дела Твои, Господи...Машка, меж тем, все рассказывала: - А когда Светка была уже у него, предложил и мне переселиться. Без всяких намеков, просто поближе к дочери. Сам эту американскую клинику и нашел, договорился, за все заплатил. А когда дочь увезли, попросил стать его женой. Что я должна была делать? И я понимаю, что она ничего не могла поделать. Поступила так, как на ее месте поступила бы, наверное, любая: бросила меня. Подхожу к ней вплотную. Так близко, что мое дыхание ерошит ее волосы. - А что сейчас? Машка поднимает на меня взгляд, так хочется обнять ее. - Попробуем в Германии, там врачи лучше. Я не выдерживаю, прижимаю к себе. Зарываюсь пальцами в волосы, пахнущие мятой, ищу ее губы. На излете сознания слышу шепот: - Не надо, Витя. Только хуже сделаешь. Да... Она уже чужая жена.
Да выложу уже до конца. Вещь готовая. Как дочитаете, так буду рада отзывам.
Закрываю за ней дверь и прислоняюсь спиной к стене. Внутри словно грохнул ядерный взрыв, который выжег все живое и оставил после себя сгоревшие тени. Я получил ответы на все вопросы, но не могу понять: доволен ли этим. Раньше думал, что Машка просто б***ь. Мне было от этого хреново, но я мог с этим смириться и жить дальше. А сейчас все перевернулось с ног на голову и уже не понять, кто и в чем виноват. Однажды в Японии ходил в их знаменитый сад камней. Так вот что интересно: ни из одной точки сада не видно всех камней одновременно, обязательно один будет скрыт. Вот и моя жизнь сейчас напоминает этот самый каменный сад: ничего не видно сразу. Где-то за очередным поворотом постоянно прячется какой-то камешек. И кто-то все время хочет им в меня запустить. «Вова!»,- приходит на ум гениальная мысль. Вот кто виноват во всех моих неприятностях. Пора бы навестить братца. А то невежливо как-то: пришел с моря, а с братаном не напился. От принятого решения на душе становится легко. Собираюсь, насвистывая старую морскую песенку: «И пусть качает, качает волна морская, Любые штормы может выдержать моряк».
***
Это ничего, что час поздний и что на улице уже темнеет. Это ничего... Вова брата не выгонит, я знаю. Чай, родственники. Ближе нет никого. На кого же еще в этом гребаном мире надеяться, если не на единокровную душу. Накручивая себя злостью, гоню машину по вечерним улицам. Наливаясь яростью, забываю сбрасывать газ на поворотах. Едва не лопаясь от бешенства, чуть не пропускаю красный свет светофора, так и норовящий меня остановить.
Вова открывает дверь веселый и пьяный. Видимо, только с дежурства: китель расхристан, ремень расстегнут. - Здравствуй, брат. Если надо, я умею быть обаятельным. Вот и сейчас улыбаюсь самой искренней улыбкой, на которую способен. Вова набычился и смотрит исподлобья. Вот-вот пар из ноздрей пустит. - Не кипятись, давай выпьем. Прав ты, Вова: б***ь Машка оказалась. Зря я тебе не поверил. Кладу руку ему на плечо и прощупываю напряженные мышцы. Не зажирел там в своей ментуре? Брательник облегченно вздыхает и пропускает внутрь. - Что ж ты, Вова, такой козел?- спрашиваю, пока он закрывает дверь.- Вот уж кому яйца надо было еще в детстве оторвать, так это тебе. Чтобы неповадно было чужих невест лапать. Его спина вздрагивает, он поворачивается и отработанным жестом выбрасывает правый кулак. Вас, конечно, в ментовке всяким трюкам учат, но и я на пароходах железяки не за хрен собачий таскаю. Пригибаюсь ему под локоть и кулак врезается в стену. Пока он шипит от боли, бью в живот, заставляя согнуться пополам. Черт, надо было до комнаты дойти. Во мне сто девяносто три сантиметра, в нем сто девяносто. Как два слона на блюдечке. Это последняя осознанная мысль. То, что было потом, помню плохо. Мы лупили друг друга в хвост и в гриву, вымещая все обиды и невысказанные оскорбления. Разбомбили тумбочку, разбили зеркало и снесли вешалку. Наконец, я впечатываю его харей в стену, он сползает по ней, оставляя кровавые дорожки. Приземляется у моих ног и затихает. Голова гудит, как Ту-134 на взлете. Кажется, что сейчас лопнет. Захожу в ванную, сую свою несчастную тыкву, по которой в последнее время бьют все, кому не лень, под ледяную воду. Смотрю на себя в зеркало и невольно ухмыляюсь. Опять красавец писаный! Губы расквашены по новой, на старые синяки наложились свежие, глаз уже заплывает. Танька меня, наверное, настоящим и не увидит никогда. Только в таком вот побитом состоянии. В прихожей присаживаюсь на корточки и начинаю разговор по душам: - Вова, я пошел домой, а ты полежи, подумай. И даже не надейся мне какую-нибудь пакость с визой сотворить. У меня вся таможня прикормленная, они скорее тебя сдадут, чем меня. Конечно, я блефую. Есть у меня парочка друганов «Верещагиных», но они максимум, что через кордон пропустят – это бутылку водки, да трешку сотен заныканных баксов без декларации. Но Вове об этом знать не нужно, да и есть у меня подозрение, что братушка будет молчать, как рыба. Облико морале российской полиции, не за нее ли боремся всем миром. Домой возвращаюсь веселый и злой. Можно расслабиться и жить дальше. Да, надо обязательно звякнуть Таньке. Пусть едет ко мне со всеми своими медицинскими примочками. Спасает гордость торгового флота в очередной раз.
- Витя, вставай завтракать. Кто говорил, что женщина-врач в доме- это хорошо? Не верьте. Так я бы еще до обеда поспал, но у Таньки все по расписанию. Особенно завтрак. Я делаю вид, что умер и накрываюсь с головой. Но она заходит в комнату и неумолимо сдергивает с меня одеяло. Отопление еще не включили, становится холодно. Поворачиваюсь на спину и смотрю на нее укоризненным взглядом. - Вставай, вставай,- не успокаивается Танька,- завтракай, пока горячее. А мне на работу пора. Гляжу, как она собирается на работу. Она все делает основательно, не торопясь. При этом умудряется готовить быстро и вкусно, убирать в доме тщательно и сноровисто. Говорит редко и всегда по делу. Однажды мы с ней поругались. По поводу ее вонючих сигарет. Так она на мои психи о том, что хватить задымливать мне кухню, сказала одно: - Я тебе вечером отвечу. Целый день ломал голову: что бы это значило. А вечером услышал прямо с порога: - Я подумала над твоими словами и приняла решение бросить курить. И бросила. По крайней мере при мне. Вот такая Татьяна Георгиевна Крыловская. Опустевшие после ухода Махи шкафы как-то незаметно заполнились ее вещами. В осиротевших шкатулках и вазочках появились сережки и бусики. А стол перед зеркалом украсился тюбиками с труднопроизносимыми названиями. К ним в компанию я подсунул французские баночки, купленные в Марселе. А в стопку с ее бельем закопал голландские наборы. Мне было почему-то неудобно объяснять, что я привозил все Махе. Но эта странная женщина понимает меня без лишних слов. Только хмыкнула, увидев обновки. - Танька,- говорю, глядя, как она застегивает юбку,- а выходи за меня замуж. Тонкие пальцы перестают сражаться с непослушным замком и она подходит ко мне. - Витя, ты хорошо подумал? Мне становится реально смешно. Она живет у меня третий месяц и по всем законам жизни мы должны пожениться. - Не, Танька,- мотаю я головой,- ты не увиливай. Ты мне скажи: замуж за меня пойдешь? Только решай быстрее. Она сосредоточенно кивает: - Сколько у меня времени? - Я через пару месяцев опять ухожу. На полгода. Смотрит на меня аквамариновыми глазами: - Спасибо, что предупредил. Ответ дам сегодня вечером. Не забудь позавтракать. Одевается окончательно, хлопает дверью, щелкает дверным замком. Наливая кофе, раздумываю над своим предложением. Я сказал то, что должен был сказать. Не умею жить один и хочу, чтобы меня ждали. Возвращаться не в пустую пыльную квартиру, а в дом, где пахнет свежесваренным кофе и блинчиками с мясом. После вахты, пропахший маслом, набрать номер и услышать за сотни миль и десятки часовых поясов нежное: - Витя, ты? От этого щемящей грустью схватывает закаленное океанскими ветрами сердце. На перегрузах, падая от усталости, знать, что все не напрасно. Что там, в родном городе, тебя кто-то ждет. Верит в тебя, боится за тебя. Открыть границу на несколько часов и стоять на палубе в ожидании, когда к борту подойдет рейдовый катер. Мы расхватываем поднимающихся по трапу жен и подруг с первобытной страстью. А Танька не худший вариант. Лучше многих.
Что-то я расчувствовался, чуть слезу не пустил. Цепляю с тарелки фаршированный блинчик и иду в комнату к компьютеру. Первое же сообщение, выскочившее на экране, как чертик из коробочки: «Одно новое письмо от Мария». Что за черт? Мы не переписывались и не звонили друг другу все это время. Мы поставили точку. Не запятую, не многоточие, не знак вопроса. Большую жирную точку. Слов в сообщении было мало. Каждое по отдельности понятно, но общий смысл ускользал. «Витя, мне больше не к кому обратиться. Нужна твоя помощь. Позвони, как только сможешь» Что могло случиться? Что-то с ребенком? Ну, если быть до конца откровенным – это не мои проблемы. Это не мой ребенок, хоть и родная кровь. Я ее и не видел-то никогда. Да, мне жаль несчастную девочку, но... А если не с дочкой, тогда что-то с Костенко? Так, тоже... причем здесь я? Это был сознательный Машкин выбор, который она сделала без всякого принуждения. Что сейчас-то... пить «Боржоми», когда почки отвалились. Вот это все я говорю сам себе, потому что знаю: так и должен сказать. Но еще знаю, что Маха никогда не обратилась бы ко мне просто так. Значит, случилось что-то отменно мерзкое и неприятное. Она ведь могла потратить все мои деньги при желании, а я бы только нахмурился. Но предпочла зарабатывать сама. Даже уходя, не забрала драгоценности, которые я привозил. Несмотря на то, что нуждалась. Кофе остыл, а из надкусанного блинчика вывалилась начинка, измазав жирным клавиатуру.
А-а, была не была. Отставляю чашку с кофе, набираю номер телефона. Машка даже не дает поздороваться. Говорит быстро и приглушенно, как будто опасается, что нас подслушают: - Нам надо встретиться. Лучше сегодня. В 14.00 в кафе «Розовый фламинго». Что за игры в Штирлица?
Сую в рот несчастный блинчик, запиваю невкусным холодным кофе. Перед зеркалом в ванной раздумываю несколько секунд: бриться или не бриться. Решаю, что не буду – не в филармонию иду. В кафе подъезжаю за полчаса до назначенного времени. Скучать за столиком просто так неудобно, и я заказываю чашку эспрессо. Официант, потерявший надежду на хорошие чаевые, кривит губы в презрительной усмешке. Едва делаю глоток, как слышу из-за спины: - Спасибо, что пришел. От неожиданности вздрагиваю. Тьфу ты, черт! Маха обходит стол и садится напротив. Избегает моего взгляда и теребит сумочку. Хочу заказать ей кофе, но не успеваю. Маша поднимает голову, и я вижу, какая она бледная. Карие глаза на меловом лице кажутся ямами. А может это из-за того, что под веками залегли синеватые тени. У меня возникает стойкое ощущение, что она в последнее время не спала. - Ну,- не выдерживаю я,- что случилось? Машка хватает мою чашку, делает несколько глотков. Пьет торопливо, обжигаясь. Пока допивает горячий напиток, немного успокаивается. - Ты извини меня,- наконец, говорит она,- я просто не знала, к кому можно обратиться. Так уж получилось, что ты – единственный, кому можно доверять. Вопросительно поднимаю брови. - Вот, возьми,- Машка передает мне флешку. Задумчиво кручу ее в пальцах: - Что там? - Дома посмотри. Я там объяснила. Маха встает и собирается уходить. И это все? Нет, так, реально, не пойдет. Я хватаю ее за локоть и удерживаю. - Что это значит? Почему ты похожа на смерть? Она нервничает и вырывается. - Витя, отпусти. Мне надо идти, я и так сильно рискую. Ты поймешь, когда посмотришь запись. Не остается ничего другого, кроме как разжать пальцы. Глядя, как она несется к выходу, цокая каблуками, ловлю себя на мысли, что вижу ее в последний раз. Отгоняю дурацкую мыслишку, расплачиваюсь за кофе и отправляюсь домой.
И опять я читаю то, о чем лучше бы не читал. Чтобы дойти до конца письма, мне нужен допинг. Достаю из шкафа бутылку виски и выпиваю полстакана безо всякого льда. Таньке придется потерпеть меня пьяного, на трезвую голову написанное принять сложно.
« Извини,- пишет Маха,- я знаю, что не должна обращаться к тебе, но у меня нет другого выхода. Только это может спасти мою дочь. В прикрепленных файлах ты найдешь странные списки. Тебе они ничего не скажут. Может быть, тебе и не придется ничего делать, но если вдруг... Если что-то случится, отнеси их в наркоконтроль, они поймут. ОН оплатил только хоспис, а не операцию. ОН просто отправил ее туда умирать, а я ничего не могу сделать. Даже забрать ее не могу, потому что мне не дают визу, ведь ОН на мне так и не женился пока. Сейчас думаю, что специально. Когда я получила документы из Америки, то отправилась с ними в онкоцентр. Главврач сказал, что, судя по анализам, состояние Светки очень тяжелое, но операция по пересадке может помочь. Вероятность удачи небольшая: десять-пятнадцать процентов, но она есть. Понимаешь, надежда есть! Я дозвонилась до этого А. Кларка, наорала на него в трубку, потребовала, чтобы он готовил дочь к операции. По вызову из больницы мне были бы обязаны дать визу. Но он сказал, что деньги на операцию не поступили, а оплаченное время в хосписе заканчивается через три месяца. Если дочь до этого не умрет сама, они отключат ее от аппарата. Когда ОН вернулся домой, я закатила истерику. Выслушал меня с каменным лицом и ответил, что при раскладе десять – пятнадцать ОН не банкует. Хоспис обойдется дешевле, чем операция и реабилитационный период. Вот так... Там, за океаном, умирает моя дочь, а я ничего не могу сделать. Два месяца я собирала информацию. Вскрыла его компьютер. Я ведь ходила на курсы программистов, чтобы подрабатывать этим. Оказывается, Костенко курирует наркотрафик. Я думаю, что файлах зашифрованы фамилии и телефоны дилеров, купцов и барыг. Вся городская сеть. Костенко – редкостный педант. Все разложено по полочкам. Наркоконтроль разберется, там ребята толковые. А я попробую повлиять на него грубым шантажом. Будь осторожен, Витя. И опасайся своего братца, он прикрывает все Костенковские делишки». Спасибо, Маха, что втравила меня в грязную историю. И что со всем этим делать? Набираю ее номер, хочу сказать, чтобы она не вздумала шантажировать Костенко. Он раздавит нас, как клопов. А я еще жить хочу, у меня невеста вот-вот с работы придет. Телефон не отвечает, и я нервничаю. Нервничаю, но понимаю, что переубедить ее все равно не смогу. У нее есть призрачный шанс на спасение дочери и ради него Маха подставит под удар любого. Значит, Вова, само собой, отпадает. Неудивительно. В ментуру братик пошел за длинным рублем, а не за романтикой милицейских будней. Я даже не смотрю прикрепленные файлы. Ну их... Может, живее буду.
Татьяна возвращается с работы, и я встречаю ее в прихожей грустный и полупьяный. - Праздник, что ли?- спрашивает она, принюхиваясь. - Ты за меня замуж пойдешь?- говорю вместо ответа. - Ну, куда ж я денусь,- вздыхает и проходит в кухню,- ты же без меня сопьешься. Бреду за ней. На кухне, прислонившись к косяку, смотрю, как она разбирает покупки. Быстро и ловко прячет свертки в холодильник, достает оттуда кастрюльки. Проклятая судьба! Сводит и разводит людей по своему усмотрению. Тасует жизни, как колоду карт. Подхожу сзади, обнимаю Таню за талию, утыкаюсь носом в коротко стриженый затылок. Она на мгновение замирает, поворачивается ко мне. Смотрит с легким волнением: - Что-то случилось? Она читает меня, как книгу, но содержание этой главы ей знать необязательно. Поэтому, чтобы прекратить ненужные расспросы, я подхватываю невесту на руки и несу в комнату. О том, что делать с полученным письмом, подумаю позже.
Машкин телефон молчит уже третий день и это выводит из себя. Пойти в ФСКН? Но боюсь, что я туда элементарно не дойду. Поэтому, сижу дома третий день и не выхожу даже за хлебом. Трель сотового заставляет вздрогнуть, а надпись на экране «Номер скрыт» наводит на неприятные мысли. - Виктор Александрович?- голос в трубке кажется знакомым. Не давая мне ответить, продолжает: - Включите телевизор. Новости по третьему каналу наверняка вас заинтересуют. Только не бросайте телефон, нам надо это обсудить. Не отнимая трубку от уха, иду в комнату и включаю телевизор. Нахожу третий канал, утыкаюсь взглядом в светящийся прямоугольник, и мне становится плохо. У Костенко берут интервью. Он смотрит на журналиста, на лице скорбное выражение. - Сергей Сергеевич, вы подозреваете, что авария, в которую попала ваша невеста, не была случайностью? - Чтобы подозревать,- отвечает депутат,- нужны веские основания, а у меня их пока нет. Могу только догадываться, что гибель Марии связана с моим депутатским расследованием незаконного оборота наркотиков в нашем городе. Город у нас портовый, и наркосеть развита хорошо. Он переводит взгляд в камеру и, кажется, что смотрит прямо мне в глаза. - Хочу сказать тем, кто пытается меня запугать: не получится. Несколько томительных мгновений мы смотрим друг на друга, журналист задает следующий вопрос: - Мы знаем, что вы пытались спасти больную девочку – дочь вашей избранницы. Скажите, какова ее судьба на данный момент? Выражение лица Костенко меняется, на нем мелькает что-то, похожее на жалость. - К сожалению, несчастный ребенок умер, несмотря на принятые меры. Эта девочка была единственным, что у меня оставалось после Марии. Телефон в руке оживает вопросом: - Вы все поняли, Виктор Александрович? - Чего вы хотите?- спрашиваю собеседника. - У вас одна моя вещь. Я хочу ее забрать, как можно скорее. Надеюсь на ваше благоразумие. Позвоню завтра утром. Отключается, а я застываю столбом посреди комнаты.
Понимание того, в какой переплет попал, приходит не сразу. Сначала не верю в то, что увидел и услышал с экрана. С упрямством дебила трижды набираю Машкин номер. Трижды выслушиваю: «Абонент отключил телефон», потом сдаюсь. Опускаюсь в кресло и обхватываю голову руками. Машка... Как бы ни штормила нас жизнь, но ты оставалась в моем сердце. Пряталась там, на дне, как морская звезда под камнем. Хочется верить, что эти семь лет ты была со мной счастлива. Но сейчас я уже не знаю, так ли это на самом деле. Прости, Маха, дурацкая тебе выпала карта. Хуже всего: я не знаю, что делать. Взрывоопасную флешку отдал бы хоть сейчас, но не уверен, что это сохранит мне жизнь. Я – не Брюс Виллис и не смогу сражаться со всем миром. Я и дрался-то нечасто, дураков мало на мой рост кулаками махать. А Танька? Ее куда девать? Полнейший сумбур в голове. Слишком много вопросов и ни одного внятного ответа. И тогда я решаю поступить так, как поступил бы любой русский мужик. Решаю напиться. Тем более, что Татьяна приедет только завтра вечером. У нее арбитраж в соседнем городе.
Где-то после седьмой стопки напротив садится Маха и смотрит медовыми глазами на то, как механик хлещет неразбавленный виски без закуси. - Что ж ты, Машка?- спрашиваю ее.- Как же так? Грустно улыбается, в янтарных глазах дрожат хрустальные капли. - Плачешь? А мне-то что делать? Ты все это закрутила, так подскажи, как быть. Я – моряк, простой механик и не умею жить так, как вы. Врать, притворяться и изменять. Что мне делать?! Последнюю фразу выкрикиваю в тающее марево, в которое превращается Машкино лицо. Кажется, что она напоследок что-то говорит, но я уже не понимаю. Потому, что засыпаю прямо на столе, уткнувшись тяжелой головой в скрещенные руки.
Просыпаюсь на рассвете, как от пинка. Мутным взглядом смотрю на место, где в похмельном бреду сидела Машка. Выдыхаю с облегчением: ф-фу, привиделось. А я уж думал: пора голову лечить. Проблема, которую надеялся залить спиртным, никуда не делась. Но в уголке больной головы мелькает полуоформившаяся мысль. После таблетки болеутоляющего и холодного душа, который я принимаю, сжав зубы, мысль оформляется окончательно. Я даже улыбаюсь – как все оказывается просто. Надо чаще смотреть фильмы про шпионов, они бывают полезны. У меня мало времени. Вернее, его нет совсем. Костенко может позвонить с минуты на минуту, а мне обязательно нужно набрать один номер. После пятого гудка трубку снимают, слышу раздраженный голос абонента: - Ну, чего тебе? Вроде все выяснили. - Тихо, Вова, тихо,- успокаиваю брата,- я сейчас пришлю тебе занимательное чтиво. Почитай внимательно. Времени на все про все – полчаса. Через тридцать минут жду твоего звонка. Я иду ва-банк и стараюсь, чтобы голос звучал как можно спокойнее. Если Вова не позвонит... не знаю, что я тогда буду делать. Но брат перезванивает ровно через тридцать минут и шипит в трубку: - Чего ты хочешь? У меня отлегает от сердца. Я специально дал ему время с запасом, чтобы этот пес успел связаться с хозяином. И если дверь моей квартиры сейчас не взламывают, значит, они решили поторговаться. Это дает слабую надежду выйти сухим из воды. - Странный вопрос,- отвечаю ему,- конечно же, гарантий. Я спокойно ухожу в рейс, Татьяна спокойно меня дожидается. Если вдруг не смогу до нее дозвониться (пусть даже случайно), копия этого криминального романа полетит по трем адресам: прокуратура, наркоконтроль и центральная газета. Ты все понял, брат? Слышу в трубку злобное «Да» и ухмыляюсь.
- Ты с ума сошел! Впервые вижу Таньку в таком состоянии. Она меряет шагами комнату, стремительная, как выпущенная стрела. - У меня нет выбора,- пытаюсь достучаться до нее, стоя у окна.- Мы договорились с Костенко о встрече. Завтра, в 13.00 в кафе «Розовый фламинго». Она останавливается. Обычно невозмутимые голубые глаза переполнены... я сначала даже не понимаю чем. Позже доходит: это – страх. Она боится. Подходит ко мне вплотную. Так близко, что чувствую ее дыхание на груди в расстегнутой рубашке. - Ты же будешь осторожен, правда? Дрожащий голос так не похож на ее обычный, что хочется приласкать эту женщину, как ребенка. Что я тут же и делаю, прижимая Татьяну к себе. Не сказал я, что Маха мертва. Незачем ей об этом знать. Только про флэшку и то потому, что это касается и ее. - Со мной будут сэконд и Капусткин,- шепчу в русую макушку. - Незаменимый Капусткин,- хихикает она. Ну, вот, уже смеемся. - А я рассказывал тебе, как он на швартовку ездил? - Это куда еще?- Таня округляет глаза. Хочу, чтобы она забыла о завтрашней встрече и спокойно утром пошла на работу. Моя недоучившаяся медсестра, ныне юрист. Глядя, как она собирает на стол, рассказываю ей историю нашей швартовки в Гамбурге.
Блин-компот, много до конца еще. Целый рОман наваяла.
- Быков,- опять чиф, чтоб ему неладно было,- ты почему бездельничаешь? Вдыхаю, выдыхаю. Пошел бы лучше стармеха – алкаша пнул, тот уже третьи сутки из пике не выходит. А двигатель опять ноет, а я один на всех, потому что у третьего механика руки из задницы растут. Вчера попросил его в «машине» прибраться, так этот придурок едва пожар не устроил – масляную тряпку комком в угол бросил. - Я только что с вахты, Виталий Сергеевич,- говорю споко-о-о-йно, как удав. - Очень хорошо. Но все равно, пошел бы вон швартовой команде помог. Гамбург на горизонте. Оглядывает палубу и видит Капусткина, который ковыряется в двигателе своей Тойоты, купленной в Японии. - Капусткин!- кричит матросу.- Ты что там делаешь? Матрос вскакивает, вытягивается в струнку и чуть ли не отдает честь: - Да вот, Виталий Сергеевич, что-то движок в машине забарахлил. Быкова ведь не допросишься посмотреть. - А какого черта,- чиф наливается злостью,- ты в рабочее время ремонтируешь собственное имущество? Тебе за это, что ли, зарплату платят? Займись тем, за что деньги получаешь! Разрядившись на непутевом матросе, старпом удаляется с чувством выполненного долга. Мы с Капусткиным смотрим друг на друга несколько секунд, я улыбаюсь, он вздыхает. Берет молоток и пристраивается к конструкции над каютой капитана. Через некоторое время воздух оглашается громкими ударами. Матрос монотонно хреначит молотком надстройку аккурат сверху капитанской спальни. Заспанный кэп выглядывает из дверей, обводит палубу взглядом, подозрительно смотрит на меня. Развожу руками (я здесь не причем) и показываю наверх. - Капусткин!- орет капитан, узрев нарушителя спокойствия.- Ты что там делаешь? - Готовлю палубные конструкции к покраске,- рапортует горе-работяга,- сбиваю старую ржавчину. Прямое указание старпома. - Поспать перед таможней не даешь, дебил. По голове себе постучи, а еще лучше по своей придурочной машине. Раздраженный кэп скрывается в каюте, напоследок высказав все, что думает о работниках-кретинах. Мы с матросом опять смотрим друг на друга. Я опять улыбаюсь, а удовлетворенный Капусткин возвращается к японскому двигателю, согласно прямому указанию капитана. Через некоторое время аккуратно закрывает капот и поглаживает машину по зеркалу: - Ох, ты ж моя красавица! - Оу!- слышу полный удивления голос.- Вот из ит? Сухопарый седой немчура – лоцман ловко хватается за леера и ступает на палубу. Чувствуется большая практика. Перевожу взгляд в направлении вытянутой лоцманской руки. Ну, машина. Ну, Тойота. Ну, на крыше трюма. А куда ее, простите, ставить? На палубу, что ли? Туда нельзя, по технике безопасности запрещено. Подходит сэконд, берет фрица под локоток. А тот не унимается и тыкает пальцем на трюм. - Вот, собаки! - беззлобно ругается Андрюха.- Ты глянь, Витя, совсем обленились. Мы все, включая ошарашенного лоцмана, наблюдаем, как швартовая команда в составе трех матросов поднимается по лесенке и садится в Тойоту. Счастливый хозяин подержанной японки заводит мотор и автомобиль плавно переезжает с крыши четвертого трюма на крышу первого. Довольная матросня вываливается из салона, поднимается на бак. - Вот а зей дуин?- добивается ответа назойливый немец. - На швартовку поехали,- поясняет сэконд,- это мы так на швартовку ездим. Чтобы побыстрее было. Потому и машина на трюме. Андестенд? Лоцман покачивает стриженной под «бобрик» головой, в глазах мелькают уважение и понимание того, почему же войну проиграли они, а не мы. Широту русской души не объять.
