1. Художественная вышивка. Панно « Незнакомка». Только молчать..
Просто расправить на коленях накрахмаленную ткань и молчать. Не идти больше к ближайшей остановке на последний промерзший троллейбус. Не прятать нос в колючий шерстяной шарф. Только молчать... Не давиться горячим кофе в какой- то там привокзальной забегаловке. Только молчать... В пустоту. Не биться головой о кафель, не искать нож, бритву, таблетки, что угодно, а только молчать. Прятать озябшие руки в складках длинного платья ( а хотела же маленькое и черное от « Шанель»), пританцовывать в тоненьких сапожках на шпильке. Но молчать.. Не выть, не кричать, не заламывать руки, а всего лишь собирать и расставлять акценты. Как нитки. Нитки мулине, потому что они лучшие, яркие прочные, подходящие именно для этой вышивки. Только молчать... Не спать, не ждать, не искать водку, стаканы, лимоны, чтобы закусить, хотя не закусываю, только пью, морщась, как от зубной боли. Просто молчать.. И ждать. Отпустить руку, не нажать на курок будто бы случайно. Опять разбавить виски « Ред Буллом» и не писать в « Skype», не высылать фотографии, открытки, музыку, слова. Обычные слова. Самые простые, такие, что говорят при встрече. Только молчать.. Расправить на коленях накрахмаленную ткань – « Незнакомка в парке»- дрожащими ( не моими словно) пальцами. - Bonne voyage- прошептать. - Не надо!
2. Мережки.
И ты больше не приносишь в дом елку перед Рождеством. Коробки с игрушками пылятся на антресолях, а рождественские свечи забыты на камине. - Да ты просто стареешь, любимый! Ты провожаешь взглядом взрослую дочь, смотришь, как она идет с кем- то там нескладным, высоким, и больше не выходишь на улицу, чтобы напомнить о двадцати двух ноль- ноль, когда она обязана быть дома. - Ты стареешь, правда? И тебе не больно, хотя я всегда хотела стареть вместе с тобой. С самого начала. Чтобы вставать по ночам к ребенку, менять пеленки, греть бутылочку со смесью, укачивать на руках, напевая тихо- тихо, чтобы не будить тебя. Но ты все равно проснешься. .. - Ты поломала мне всю жизнь! Конечно. А хотела надломить только кусочек, всего лишь срезать край( чтоб был сын Николай), самый тоненький, почти незаметный, подобрать крошки, упавшие на пол. - Сделайте мне аборт, пожалуйста! – даже не разожму побелевших губ. Потому что никогда не будет ни бессонных ночей, ни мокрых пеленок, ни тихой колыбельной, которая тебя все- таки разбудит. - Веришь? - И мы всегда будем стареть по отдельности... Как ни банально. Где- то в чужих районах, в съемных квартирах, на чужих кухнях, среди чужих людей. Ведь совершенно не страшно: слишком тупые ножи и чересчур низкий этаж. - А надо бы, чтоб наверняка, понимаешь?
3. Лоскутное шитье. Выравнивание углов.
Просто делить надо всегда на три. Не на два, а на три. Первую деталь пришить ко второй, вторую к третьей, чтобы они встретились посередине. В золотой середине. - Ведь когда- то же надо посмотреть нам обеим в глаза. Хотя бы мельком. Когда обманывают, всегда смотрят мельком или мимо. - Шутки любишь, да? - Нет, обдумываю нестандартное положение. Положение лежа, стоя ( наклонись чуть ниже, спасибо, родная), не глядя на звезды , а только в тьму огромного зала. - Богохульствуй! Давай же! Когда я подслушаю заветные слова Богу во время намаза, притаясь за шторой в чужом доме. Сокровенные тайны, исковерканные временем и людьми. Полусоженная тетрадь в переплете, выпрошенная у Иуды, выплаканная вместе со счастьем в здравии и в недуге, в радости и в горести. Как подарок, который никому не покажешь, сохранишь на память где- то в шкафу среди белья, нафталина, букетика лаванды, под стопкой праздничных рубашек. - Не мое! Надрывно, как плачут скрипки. Согревать губы одним дыханием, шепотом, вздохом, каплями пота на лбу - я сотру- тишиной, горькой, как полынь, звонкой, как смех за спиной; и только для того, чтоб растаять обыкновенной снежинкой в ладонях. - Здравствуйте же, мой генерал!
4. Фенечки из бисера. Фенька- зигзаги.
Ведь я играла на скрипке. Или только пробовала убегать с уроков, чтобы сесть на скамейку в парке, бросив футляр рядом, и, задрав голову, долго- долго смотреть на серое плачущее небо. Потому что вечером отец отыщет меня где- то среди листвы, продрогшую, без перчаток и шапки( да забыла же еще днем в гардеробе « музыкалки» ), обнимет за плечи: - И что , скрипка, будем жить вместе? Вытащит блестящую и продрогшую, как и я, скрипку, осторожно коснется грифа, выговорит в холод : - Влип как! Пришел к деревянной невесте! А мне - наплевать! Я - хороший.... Ты мне веришь, Ми? И я кивну. Потому что только отец называл меня так. До. Ре. Ми..... - А ты не знал. И я с кулаками бросалась на обидчика, кричащего мне в полутьме интернатского коридора: - Да нет у тебя никакого отца! Бухает он где- то. Может, сдох давно где- нибудь в овраге, дура! И , утирая кровь с разбитого носа, оправдывалась перед ночной нянькой: - Врет он. Есть у меня отец! И он играет на скрипке. .. Играет, верите? -Верю, деточка. Конечно- она гладила меня по растрепанным косам. – Но ты опять пришла поздно. Как бы воспитатель не ругал, а? Сегодня Передний дежурит. Лютует он страшно... Знаешь ведь...
5. Вязание крючком. Цепочка.
Самое легкое и необыкновенное все же. Основа и мотивация. Без этого не строят воздушных замков и не стучат до одури в запертые ворота. И только лет через пятнадцать можно все вспомнить и простить. - Вы кажется, Дмитрий? Здравствуйте! И, кажется, вы все также пьете на публику? И кто она теперь? Марина? Таня? Зоя? Наташа? – усмехнусь, сяду рядом без приглашения. А он удивленно протянет руку, сожмет где- то повыше локтя. - Ну, здравствуй, родная! А я будто заслонюсь от солнечного света, вспыхнувшего перед самым лицом, как тогда. Или как всегда. Только на пятнадцать лет раньше, потому что солнце всегда было повсюду. На полу, на ковре, на стенах и на постели, на книжных полках и на разбросанной одежде, на фотографии Джонни Деппа и на стареньком кассетнике в углу. Ведь я все уже знала наизусть. Наизусть каждую осень и каждый осенний парк. Знала первый снег и каждую зиму. Знала, как наступает неожиданная ранняя весна, и помнила, как мокнут в воде русые косы берез. - Сколько же я не видел тебя, а? Как будто целый век, да? И, кажется, надо выпить, опять выпить залпом ( как всегда или как тогда), не закусывая, чтобы опять ехать или идти куда- то рядом или вместе с ним. Опять с ним. А утром прошептать: - Привет, ага.. Потому что финал так и не наступил, последний звонок не собрал зрителей в зал, а актеры не откланялись под аплодисменты. - А ты ведь поломала мне всю жизнь, знаешь? Не знаешь, конечно... Потому что помню.. А ведь я уже давно не рисую снежинки на запотевшем стекле и не бросаю по утрам монетку , чтобы точно знать- орел или решка. Я давно- давно не курю натощак и у меня больше нет пакетика с табаком. Я не ношу в рюкзаке томик Бродского и не пишу стихов в дорожный блокнот. Это как листать альбомы Семпе, проглядывая вереницу лиц и четкость линий. - Ensemble. c est tout... Всегда вместе Я помню.
6. Вязание на спицах. Оформление петель для пуговиц.
Я знала. Уже издали я слышала, как он идет по коридору в сторону наших спален. Девочки испуганно затихали, сжимались, укрываясь одеялом с головой, а я лишь крепче прижимала к себе футляр скрипки. - Иди сюда, сучка! Ну, шустрее, шустрее! – и он рывком вытаскивал меня из постели. – Сколько звать можно, а? - За что, Павел Сергеевич? Ледяной ветер касается босых ног, где- то хлопает плохо закрытая форточка. - Ты где шлялась сегодня вечером, а? А дежурить в уборной кто будет? Я? Валерка, падла, весь пол в сортире обоссал. ... - Павел Сергеевич.. Но он уже толкает меня прямо к унитазам, к ведрам и тряпкам в углу. - Ну, быстро, быстро.. Швабру взяла и вперед. За Родину, которая кормит вас сироток. Я мою долго, не оборачиваясь, отжимая тряпку прямо в унитаз, босиком по холодному мокрому кафелю, чувствуя , как он стоит позади меня, помахивая бельевой веревкой. - Рубашку сними- произносит вдруг глухо. -Что? – все еще не оборачиваюсь, но он подходит ближе. - Рубашку сними, сучка! - Как? – чуть поворачиваю голову. – Как снять? - Совсем. Так мой... Он почти сразу разрывает белую ткань - от плеча до пояса- щурится, разглядывая, смеется, и вдруг бьет – резко, что не успеваю отвернуться- наотмашь, и голова тяжело, словно не моя, мотнулась из одной стороны в другую. - Скрипачка хренова- цедит сквозь зубы, толкает к подоконнику, где ведра и щетка, прямо к открытому окну. – Скрипачка, а... Прыгай, ну! Дура! И я слышу, как внизу визжат тормоза остановившихся машин... - Ну что же ты, Ми?
7. Вязание на спицах. Реглан.
Конечно, это была еще одна осень. И я шла ей навстречу, вслушиваясь в шорох и в шелест, всматриваясь в тихую упоительность коротких вечеров, тающих вместе с караванами улетающих птиц. Пыталась уловить именно то особенное осеннее дыхание, будто прикосновение озябших рук к еще пылающему лицу. Будто звон дождя по оконному стеклу. Словно блеклая палитра красок, размытая брызгами луж. А я опять на Театральной площади , в Варшаве. Где- то на небе. Еще выше, чтобы к солнцу- взмахнуть крыльями у самых лучей и лететь вниз, стремительно, разбиваясь уже о воздух . - Ты не ангел- не скажешь, а лишь шевельнешь губами. Глянешь сквозь пелену утренней серости, чтобы коснуться хоть на мгновение. - Не ангел... Вспомнишь в шелесте ветра и шепоте первого снега. Запрокинешь, как на распятие, проникая глубже и глубже, до самого сердца, тронешь, рассыпая по плечам собранные косы. - Не ангел. И я опять едва кивну, прощаясь. Не оглядываясь, пойду на последний промерзший троллейбус. - Не ангел...
***
И ждать. Отпустить руку, не нажать на курок будто бы случайно. Опять разбавить виски « Ред Буллом» и не говорить . Обычные слова. Самые простые, такие, что говорят при встрече. Только молчать.. Расправить на коленях накрахмаленную ткань – « Незнакомка в парке»- дрожащими ( не моими словно) пальцами. - Bonne voyage- прошептать. - Удачи!
Анаит, из личного. Но не дневникового. Я не веду дневников с 15 лет. Просто " дневник"-это сокровенное. А я,наверное, все-таки более открытая. Люблю честность. поэтому и личное.
