Нет, линчевать мы никого не будем. Но ценз выставлять нужно. И, если уж совсем честно, вот именно такое описание "процесса" для меня, например, приравнивается к тем вещам, которые нужны подросткам для возбуждения или самоудовлетворения, или же взрослым людям с сексуальной патологией. Простите, если обидела. Титул - Лирическая маска года Титул - Юморист Бойкое перо
Нина, привет! Не то чтобы мне «Танюша» не понравилась. Это первый рассказ, прочитанный у тебя, в котором не нашла смысла. Он похож на пацанские посиделки в подворотне, где ставка делается на шокирующее действие впервые услышанных подробностей. Байку я, видимо, оценить не могу, если только не предположить в авторском стиле, что отчаявшаяся повариха сама захлопнулась в холодильнике. Эмоций, чувств, переживаний – всё, что могло привлечь читателя, как наблюдателя со стороны – нет. Ты мало открываешься сама, повторяешь чужие, на мой взгляд, безосновательные догмы. Да, мужчины ведут себя так, я даже склонна предположить существование темной стороны сексуальной жизни сильной половины человечества.(По правде говоря, они в отличии от нас очень несчастны. Обремененные силой, воинственностью, настойчивой сексуальностью – им не просто удержаться от склонности к насилию. А если к этому коктейлю Молотова добавить ум, тут и начинаются страдания и неудовлетворенность.) Женщины, наверное, тоже ведут себя подобным образом, не с бревном же герои развлекались.(Возвращаюсь к рассказу) Но должна быть мотивация, а она прозвучала мужская. Я сейчас читаю Пер Гюнта. Вот она душа мужчины – низкая, гадкая, ползающая в грязи, но мечтающая о святой Сольвейг. И самое страшное, что мечта должна оставаться недосягаемой. Потому, что Мечта. Иначе никак.
Я, однако, многое твоего ещё не прочитала. Про собак мне нравится.
Сообщение отредактировал Одина1301 - Пятница, 08.11.2013, 09:13
Вот она душа мужчины – низкая, гадкая, ползающая в грязи
Ну..... Никак не согласна. Не такие они - мужчины.
А тот элемент из произведения, для которого мы так стыдливо пытаемся подобрать определение, давно уже имеет своё название: порно.
И автору было бы неплохо (прежде чем обнародовать этакое) хорошенько подумать: нужно ли?
Скажу также, что меня как читателя, человека, женщину такие "штучки" оскорбляют и вызывают мысли о неуважительном отношении автора к читателям. nvassiljeva
Сообщение отредактировал SAMOLIAN - Понедельник, 11.11.2013, 01:20
Читать будем? Сразу предупреждаю. Есть одна (одна!) неоднозначная сцена и немного(немного) бранных словечек.
Еще предупреждаю, это не очень весело, несмотря на начало.
Называется "Сад камней"
Вы знаете, как провожают пароходы? Не знаете? Тогда я вам расскажу. - Отдать швартовы! - орет боцман, в простонародье - «дракон». Вон на причале моя Машенька трогательно машет платочком и им же вытирает слезы. Вообще, это все для киношников. На самом деле чалимся на рейде третьи сутки в условиях штормового предупреждения и жрем все подряд. Артельщик заперся в каюте и делает вид, что умер. Этак мы еще до отхода сточим все припасы, и где-то на границе России-матушки займемся каннибализмом. Стармех заходит в «машинку» и заводит унылую песню: - Витя, я все понимаю. И корыто постройки лохматых годов, и экипаж- дебилы все, как один. Но работать надо. Работа у нас, механиков, такая... Да что ж я- дурак, что ли, сам не понимаю. Если не я, то «Академик Козлоав» не то, что в кругосветку не пойдет, с рейда не двинется. А жить, друзья, хочется всем. И алкашу-матросу Капусткину, и коку Загоройкозе, и даже артельному- Васе. А жить им хочется долго, светло и счастливо. И жизнь их зависит от меня. Да, забыл сказать, Витя-это я. Механик-моторист. Молодой, красивый и веселый. Вот и приходится: там подточить, там поплевать, там выматериться. Кстати, последнее помогает лучше всего, проверено неоднократно. Вот как сейчас: вернулся с вахты, на душе- полный абзац. Из-за того, что главный двигатель кашляет и чихает. Подумаешь! Покрыл его трехэтажным, с удовольствием услышал, как тот обиделся и замолчал. Пришел в каюту и лег спать. К завтраку проснулся, а мы уже за двенадцатью милями.
После двух месяцев беспрерывного болтания в море экипаж начинает по тихой сходить с ума. - Не, Витя,- говорит стармех,- ты как хочешь, но я к капитану не пойду. Я наливаюсь бессильной злобой и хочу плюнуть деду в глаз. Мало того, что он пьяный, так еще и не желает меня понять. Двигателю нужен ремонт, иначе- песец. - Я не пойду,- повторяет стармех и уходит, раскачиваясь. Подло харкаю ему вслед тягучей слюной и отправляюсь к капитану. Делать что-то надо. Зрелище в капитанской каюте достойно кисти Пикассо. Кэп уткнулся синим носом в тарелку с красными креветками (артельщик-гад, а мне соврал, что чилимы уже закончились) и задумчиво смотрит одним глазом на настольные часы. Знаете, такие, которые если на кнопочку нажать, говорят приятным женским голосом. Там еще можно либо «Ку-ку», либо «Ку-ка-ре-ку» поставить. Капитан пускает скупую мужскую слезу и на полном серьезе у них спрашивает: - Кукушка- кукушка, скажи, сколько мне жить осталось? Нажимает на кнопочку, и часы в ответ выпаливают: - Восемь часов ровно. Ку-ку. Кэпа подкидывает, как в двенадцати бальный, и он упирается мутным взглядом в меня. В глазах щелкает обратный отсчет: «07:59:59, 07:59:58». - Че застыл?!- орет так, что люстра дребезжит.- Работать вали! Какой, нах, двигатель. Я вываливаюсь из каюты и падаю на колени от смеха. Боцман смотрит, как на умалишенного. Дверь каюты распахивается, и капитан перепрыгивает через меня, словно Джеки Чан. - Че, суки?- при звуках грозного голоса вахтенный матрос вжимается в леера.- Совсем бояться перестали? Боцман, б... Почему палуба грязная? Ну, а че... Счетчик-то щелкает. До утра не дотянет точно. А помирать приятней на чистом пароходе. И не в креветках же носом. Надо войти в историю флота с гордо поднятой головой. Слушая за спиной раскаты капитанского голоса, гребу в машину. Работать надо по- любому. «Давай, родной,- это я движку,- Амстердам скоро. Там и подлатаем». Двигатель скорбно гудит и соглашается потерпеть до города «красных фонарей». Оторвемся, братва! Хотя я и не любитель платных удовольствий. С Машкой привычнее, сподручнее и безопаснее. Помню-помню, как стюард сифилис после Эфиопии лечил. Мы когда об этом узнали, до ближайшего порта его под замок посадили. Через месяц выпустили, так он в первую очередь с трапом поздоровался. Пришли с болезным в Бразилию, вызвали на борт местного врача, построили перед ним всю команду. Все двадцать семь рыл. Латинос важно прошелся вдоль ряда, что-то шепнул капитану, и тот рявкнул: - Всем снять штаны! Возись еще с вами, гуляками, поодиночке. Двадцать семь мужиков, как один, сдернули портки и услышали громкий женский крик. Оказывается, к нам на борт направлялась миссия Красного Креста. А две любопытные девчушки, лет по семнадцать, пришли пораньше, чтобы пообщаться с экипажем. Ну, а поскольку на трапе не было даже вахтенного, они и поднялись свободно на борт. И первое, что узрели- почти три десятка здоровых мужиков, дружно обнажающих изголодавшееся хозяйство. Потом мамочки девочек пытались стребовать с российского торгового флота нехилую компенсацию за моральный ущерб.
Амстердам. Команда чистит перышки, агент привез зарплату, артельный затарился продуктами. Третий помощник хватает меня за локоть: - Вить, слушай, пойдем со мной. Третий в рейсе в первый раз, салага совсем. Молодой, неженатый. Как же так, приехать в Амстердам и в красноту не сходить. Даже внукам рассказать будет нечего. Пожимаю плечами: - Пойдем. Хрена ли, ремонтники только к утру прибудут, а до этого движок в щадящем режиме и мне работы особой нет. Отвожу его к месту назначения, показываю на окошки, где двигают попками местные красотки. Хлопаю по плечу: вперед, не стесняйся. Они здесь именно для этого. Третий заворожено смотрит на фантастическое зрелище. Оставляю его одного. Фигня, я там как-то по молодости- до Машки- всю зарплату просадил, еще и должен остался. Боцманя выручил, деньжат подкинул. Подхожу к каналу, любуюсь прозрачной гладью. Вот, вроде, моряк. Задница уже ракушками обросла, а воду до сих пор люблю. Любую. От той, что в кране, до седых океанских волн. Есть в ней что-то первобытное. Напоминает о том, что оттуда мы все когда-то вышли. Захожу в кафешку, беру чашку «Эспрессо», самый горький шоколад и закрываю глаза. Люблю Голландию. Спокойно, тихо, по-настоящему. После постоянной вибрации на судне- отдых для души. Сейчас выхлебаю чашку и прошвырнусь по магазинам. Из Амстердама я Машке всегда белье привожу. Оно здесь отменного качества и красоты. И моя малышка в нем смотрится, как кукла Барби перед брачной ночью с Кеном. А то помню...Пришли в Африку, стоим на рейде. Вокруг вьются утлые лодочки, торгуют всем подряд: от фруктов до племенных барабанов. В одной посудине муж с женой. Молодая стройная негритяночка с белоснежной улыбкой одета, как положено, только в набедренную повязку. А мы в море уже месяцев семь. Вот мужики и собрались у борта, слюни пускают. В общем, скупили мы у них весь товар, загрузили лодку продуктами под завязку, лишь бы только они подольше у нашего судна простояли. Уж дюже деваха была хороша. Всем улыбается, ручкой машет, а нам только это и надо. Сквозь плотный строй ржущих мужиков протолкалась кокша – тетя Даша. Гром – баба. Что в анфас, что в профиль – глазами не объять. Увидела негритяночку, и давай орать капитанским голосом: - Что за срамота, прости меня, Господи. Титьками, как флагом, размахалась тут. Совсем стыд потеряла. Девочка и ей улыбнулась. Тетя Даша развернулась по-военному и, не переставая возмущаться, удалилась. Через несколько минут вернулась, держа в руках... лифчик. Больше напоминающий спаренный парашют. - Вот,- сказала повариха, отправляя эту забавную вещь в лодку,- и чтобы я тебя в таком виде больше не видела. Африканочка удивленно приняла подарок и что-то прощебетала в ответ. Ее супруг сразу заныкал подношение под слой каких-то тряпок. Ну... и все. Тетя Даша с чувством выполненного долга отправилась на камбуз, лодка отплыла от борта, а мы – радостные и возбужденные – вернулись к работе. На следующий день ушлый негр, сообразивший, что с женой у него доход, как минимум в два раза больше, причалил к нашему борту опять. Нас всех собрал вахтенный матрос по громкой связи: - Мужики, на это надо посмотреть. Черная красавица гордо стояла в лодке в полный рост. Одетая, как обычно, в одну набедренную повязку. А белоснежный лифчик был кокетливо повязан на кудрявых волосах. Вот и сгодились твои парашюты, тетя Даша. Девочка первой модницей в деревне стала, не иначе.
Машутке покупаю три набора -белый, черный и бежевый. Воздушное голландское кружево, ткань такая нежная, что все помещается у меня в кулаке. Медлю несколько минут, выбирая между жадностью и неожиданно накатившим желанием, и захожу в секс-шоп. Голландочка за прилавком закатывает глаза и качает головой. А то. Любуйся, мартышка, на механиков российского флота. Рост- сто девяносто три, в школе баскетболистом был. Взгляд падает на откровенный набор белья: лифчик без чашечек и трусики с пикантной «молнией» на самом интересном месте. Цена этого удовольствия- почти половина месячной зарплаты истосковавшегося морского волка. Жадность еще пытается сказать свое веское слово, типа: « Разве стоит это дерьмо того, чтобы копаться в железяках две недели?». Побеждает желание увидеть Машку именно в этом. Голландочка разочарованно улыбается, понимает, что беру явно не для себя, и заворачивает покупку. Возвращаюсь на борт и слышу, как стармех кроет ремонтную бригаду. Негритосы вежливо улыбаются, качают головами и отказываются понимать наше русское, национальное. Да куда им до нас? Они кроме «фак ё мазер» ничего путевого придумать не смогли. Но, худо-бедно, движок через три дня заработал. С натягом, плюясь и кашляя, но потянул. Бригадир скорбно покивал, посоветовал утопить эту лохань где-нибудь подальше от его родных берегов и вернуться домой на спасательных плотах. Сказал, что на его опытный взгляд, так будет безопаснее. - Быков,- это мне старпом,- где третий? Пожимаю плечами. А хрен его знает, я ему не нянька. - Он же с тобой ушел еще три дня назад. Ты где его оставил? Ой, сибирская мама, точно. Пацан так три дня и не появлялся. Его на вахтах второй заменял, чему очень был «рад». Так «рад», что мы к нему подходить боялись. Две вахты подряд- это любого из себя выведет. - Быков,- старпом закипает,- отход через пятнадцать минут, а этого щегла до сих пор нет. - Чиф, а я здесь причем? Пока собачились, дождь лупанул. Мелкий такой, противный, перед глазами пеленой стоит. Капитан дает команду на отход, уже поднимаем трап и видим... Третий движется к борту нетвердой танцующей походкой. По бокам идут две толстые негритоски, обе выше его головы на две. Правая трогательно поддерживает помощника капитана под локоток, а левая заботливо раскинула раскинула над ним огромный зонт. Вся команда облепила леера и созерцает сногсшибательное зрелище. Стоящий правым бортом к нам «итальянец» аж накренился. Его экипаж комментировал эту картину в своем духе: бурно, с руками и громкими выкриками. Итальянский третий показывает нашему два поднятых больших пальца. А то! Мы надуваемся, как индюки и нам становится страшно гордо за развевающийся над нами триколор. Знай наших! Не удивлюсь, если знойные красотки ему еще и приплатили. - С-с-сука,- с чувством обзывает его чиф на трапе, третий на это улыбается непривычно большим и ярким ртом. - Ах ты...,- только и говорит старпом. Счастливо-дебильная физиономия третьего измазюкана кроваво-красной помадой от одного уха до второго. - Падла,- продолжает чиф,- марш в каюту. Как проспишься, на вахту на целую неделю. Протяжный гудок дает знать, что «Академик Козлов» покидает гостеприимную акваторию Амстердама. Две живописные женщины провожают наш гордый пароход, утирая слезы платочками. Мы машем им с борта, улюлюкая и напевая «Прощание Славянки». Третий, с тебя пузырь! Следующая остановка- Марсель.
- Быков,- чиф не может пройти мимо меня ,- иди, ткни нашего донжуана, ему на вахту пора. Ты с ним, вроде как, подружился. Понимаю, что это про третьего, который дрыхнет вторые сутки подряд. А и ткну, я – парень добрый, мне не жалко товарища под ребра пихнуть. Дверь в каюту третьего приоткрыта, я толкаю ее и... Сначала смотрю, вылупив глаза, а потом сползаю по переборке, давясь хохотом. Паренек спит на шконке, раскинув тощие ручки, а на цыплячьих бедрах болтаются громадные розовые трусы в умилительный зеленый горошек. Явно женские, пользованные и негритянской принадлежности. Мимо проходит матрос Капусткин и смотрит на меня вопросительным взглядом. Поскольку членораздельно ответить не могу, киваю на эту картину, и мы ржем уже вместе, как ненормальные. Через некоторое время коридор возле каюты третьего напоминает скопление Плеяд. Ржут все. Наконец, обнаружив, что экипаж куда-то пропал, к нам спускается чиф. - Ах, ты....кусок дерьма. Третий переворачивается на бок, кошмарное нижнее белье сползает, обнажая трогательно беззащитные юношеские ягодицы. Чиф подходит к нему медленно, лелея коварные планы. С оттягом шлепает ладонью по костистой пятой точке, вкладывая в удар всю свою отцовскую заботу. Третьего сносит со шконки ветром перемен. То, что обернуто вокруг бедер, спадает окончательно, и нам всем сразу становится очень стыдно и жутко завидно. Нет, не убеждайте меня в обратном – размер имеет значение. Я бы на месте негритянок, наверное, тоже приплатил. В море болтаемся четвертый месяц. Начинают сниться цветные подростковые сны и все труднее просыпаться на вахту. Боцман грузит палубную команду по полной. У него четкое, проверенное жизнью правило: все беды у мужиков от безделья. Поэтому матросня перекрашивает борт «Козлова» по пятому кругу. Кэп бросил пить и внимательно следит за вверенным экипажем. Самым ярким эпизодом перехода Амстердам-Марсель становится списание кока. А начиналось все так… В дверь каюты раздался настойчивый стук, выдравший меня из сна на самом интересном месте. Там Машенька в тех самых голландских трусиках с «молнией» как раз снимала с себя коротенький халатик. С грустью понял, что справедливости на свете нет, и пошел открывать. На пороге стоял задумчивый сэконд. Я ждал от него ответа, вопроса или любого признака жизни ровно две с половиной минуты, потом захлопнул перед носом дверь. Только повернулся, чтобы пойти досмотреть, что же под халатиком у Машеньки, как стук раздался снова. Открыл опять, сэконд прошел в каюту, не спрашивая разрешения. Я заинтересовался и присел напротив него на шконку. - А скажи, Витя,- начал он издалека,- веришь ли ты в карликов? Я как-то сразу и не нашел, что ответить на этот ночной вопрос. Мы в рейсе еще не настолько долго, чтобы крыша съехала. Тем более, Андрюха почти не пьет. Но, на всякий случай, неопределенно пожал плечами. - А в гномов?- допытывался он.- А в эльфов? Вообще, во всякую чертовщину. Наконец, у меня созрел ответ: - Не верю. А что случилось? Сэконд почесал затылок и выдал: - Понимаешь, я карлика видел. Я подавил желание пощупать ему лоб. Оно плавно переросло во второе: чтобы Андрюха дематериализовался из каюты сию секунду. Меня озарило: у него и правда снесло чердак. Наверное, от долгого рейса и постоянных вахт. - Я все понимаю, Витя,- погрустнел сэконд и ушел. Все бы ничего, но про карлика я услышал еще от троих человек. Злостное существо из кельтских мифов бегало ночами по палубе и демонически хохотало. Экипаж, включая комсостав, потихоньку мандражировал. Все спали с закрытыми дверями – мало ли, что у карлика на уме. Вдруг он не один, а их целый десант? Наконец, чиф не вытерпел и меня с Капусткиным отрядил на облаву. - Витек,- шептал матрос, вооруженный огромным ножом, стибренным на камбузе,- как только тварь появится, сразу берем в клещи. Ты будешь нападающим, потому что до тебя он не допрыгнет. А я сзади прикрою. - Хорошо,- также прошептал я. Сам был безоружен, но шел на амбразуру с гордо поднятой головой. Примерно через час мы его увидели. Существо петляло между гружеными контейнерами и подвывало, нагоняя тоску. Как только карлик поравнялся с моим укрытием, я подставил ему подножку и навалился сверху. Капусткин бежал к нам, размахивая ножом на манер рыцарского меча: - Мочи гада-а-а-а! - Ребята, ребята, не надо, это шутка. Вы чего, шуток не понимаете?- встревоженно забухтело из-под меня. Я аккуратно слез с добычи и присел рядом на корточки. Меховая шапка и телогрейка слетели на палубу, а под ними оказался...кок. Подлец сгибался под прямым углом, накидывал на спину телогрейку, венчал ее драной меховой шапкой и бегал в темноте по пароходу. - Ловко я вас всех надул?- восторгался он, утирая пот со лба. Прощай, кок! Хороший у тебя борщ был. Кэп ему этой выходки не простил, списал с треском, и из Франции поваренок уныло отправился домой. На подходе к Марселю ко мне подкатывает третий. - Витя, ты же во Франции был? - Да сто раз! - А как там?... Ну, сам понимаешь... Как там с этим делом? Я восхищенно кручу головой. Силен, зараза! Даром, что тощий, как шланг. - Нормально,- отвечаю,- как везде. К Марселю подходим светлым субботним утром, и это хорошо. По выходным у буржуинов ничего не работает, а, значит, у команды два полновесных выходных дня. Исключая вахтенных. Третий линяет сразу, едва таможня покидает борт, и сэконд провожает его подозрительным взглядом. Я был в Марселе раз пять. Ничего интересного здесь нет, кроме парфюмерии. Покупаю Машеньке несколько тонких французских ароматов, крем для ее нежной кожи и вижу радостного третьего, сопровождаемого миниатюрной француженкой. Она висит у него на локотке и щебечет. Молодой, неженатый. Лови удачу, парень! Следующим приятным сюрпризом становится появление на борту нового кока. Приятнее всего, что это – кокша. То есть, дама. Причем, молодая и весьма недурной наружности. Мужики сразу подтягивают распущенные брюшки, застегивают рубашки на все пуговицы, и, вообще, ходят гоголем. Через три дня мы все поняли, что оказались в раю. Новая повариха готовила божественно. А что еще надо одинокому мужику, оторванному от дома? Ну, кроме водки и баб, разумеется. Пароход, перекрашенный по седьмому разу, провожает маленькая стройная француженка. Она прощается с третьим на мелодичном языке и плачет так горько, что у всех на глаза наворачиваются слезы. Третий пытается броситься к ней вплавь, Андрюха перехватывает его за пояс и заталкивает в каюту. Его достали двойные вахты на стоянках. - Стоп, машина!- орет стармех.- Отход отложили. Штормовое на два дня. Я стою у борта, когда телефон высвечивает Машкин номер. Меня будто обдает горько-соленым океанским бризом. - Здравствуй, Витя,- певучий голос в динамике так далеко и так близко. Закрываю глаза и вижу: вот она, моя Машка. Хочется заглянуть в ее глаза, уткнуться носом в волосы, вдохнуть сладкий любимый запах. И стоять рядом не двигаясь – день, два, неделю, месяц. Плевать на роуминг, жрущий деньги; плевать на морские мили и сухопутные километры между нами. Я ору, пытаясь перекричать стонущие волны: - Машка, родная, привет. Буду месяца через два. Сейчас Гавана, потом – через мыс Горн, и домой. Совсем чуть-чуть осталось. - Витя, извини, мне нужно тебе это сказать... Через две минуты мир погас. В буквальном смысле и вместе со мной. Вся жизнь уложилась в жалкие две минуты. Все мои тридцать с лишним лет. Она меня бросила и позвонила только для того, чтобы это сообщить. Ушла к другому. Тому, который всегда рядом. У которого есть и «плечо» и «спина». Сильное плечо и широкая спина. - Почему, Машка? - Надоело быть одной. - Я брошу море. - Не ври себе, Витя. Ты никогда не уйдешь с морей. А если и уйдешь, то мне этого не простишь. Она права, черт побери! Я не могу бросить это проклятое море, я прирос к нему щупальцами, растворился в его волнах, захлебнулся его солью. Это я кричу ей в ответ, но она не слышит. В трубке телефона – шепот, раскалывающий надо мной небо: - Прощай, Витя, и... прости меня. Это палуба качается под ногами или я сам? Вижу, как телефон исчезает в воде, которая все приближается. Плещется в глазах, обволакивая воркованием океанских волн. Хочу стать водой – прозрачной и бездумной. Или лучше вон тем камнем на дне. Сколько ему лет? Миллион? Больше? Хочу быть таким же. Тупым и холодным. Лежать под многотонной толщей моря и ни о чем не думать. Ему хорошо, его никогда не бросит та, что составляла целый мир. У него нет мира. У него нет сердца, которое только что вырвали и сожгли. Нет души, в которую смачно харкнули, а сверху еще и нассали. Он один от начала и до конца гребаных времен. И он, падла, счастлив. А водная гладь так тепла, прозрачна и равнодушна. И манит, тварь мокрая, манит и манит. Протягиваю руку, чтобы взять камень, почувствовать в ладонях холодную гладкость, древность его существования. Хочу... - Быков, сука, стой! Ты куда?! Кто-то сбивает с ног, задыхаюсь от удара в живот, сгибаюсь пополам. Это Капусткин врезал мне кулаком. Хватает выше локтей и трясет, как грушу. - Витька, что с тобой? Едва поймал, ты чуть за борт не нырнул. Без сил опускаюсь на палубу и бьюсь затылком о леер. - Сука-сука-сука... Хочу, чтобы одна боль вытеснила другую. Говорят, помогает. Кто такое говорит? Плюньте идиоту в глаз. Ни хрена не помогает. Только болеть начинает сразу в двух местах: в сердце, которого нет, и в голове. Матрос садится рядом и заглядывает в глаза. - Да что с тобой? - Сука-сука-сука… Подходит сэконд, взглядом спрашивает: «Что?». Капусткин пожимает плечами. - Машка,- отвечаю сразу обоим, чтобы не доставали,- бросила. Утыкаюсь головой в раздвинутые колени, руки смыкаю в замок на затылке. Хочу умереть, но не знаю как. Зачем помешали, суки? Я где-то читал, что у женщин во время аборта в голове рвутся все причинно-следственные связи. Теперь понимаю, что это значит. Мне только что сделали аборт, я был беременный Машкой. Капусткин присвистывает, не знает, что сказать. Андрюха сплевывает на палубу и размазывает кроссовком: - Подождать до конца рейса не могла? Невтерпеж, что ли? А если бы тебя не поймали? Уже рыб кормил бы. Матрос пытается поставить меня на ноги: - Пойдем, у меня заначка есть. Таможня не нашла. Сейчас нажрешься в хлам и забудешься. На вахту подменишься. Пойдем, Витя, не сиди здесь, не надо. Как провожают пароходы? Совсем не так, как поезда. Следующая остановка – Гавана.
Прочёл одним духом. Сногсшибательно! Очень лёгкий слог, я прямо наслаждался чтением). Немного напомнило Виктора Конецкого). Не читали? "За доброй надеждой". Продолжение будет? Очень бы хотелось).
Будет-будет. Только юмора там мало. Первая часть подана как характеристика героя и объяснение того, почему и как в его жизни произошли последующие события. Феликс, с ножом к горлу пристану. Первое мужское лицо удалось? Как мужчина мужчину спрашиваю буквально. А то мне сетевые критики сказали, что ни фига у меня не получился Витька Быков. гад, сволочь, отморозок и вообще ненастоящий.
Пока что всё нормально, на мой взгляд. Ничего особо неестественного. В том числе и первое мужское. А что конкретно смущает сетевых критиков? Даже если гад, сволочь и отморозок - разве так не бывает?
ЦитатаZnfufy ()
Как мужчина мужчину спрашиваю
Нина, а Вы разве мужчина? Сцена расставания чуть театральна... самую малость. В пределах допустимого. И эпизод с покупкой белья в Амстердаме - соответственно). Нет, мужчины покупают, конечно, и давно уже не смущаются Но имея в виду скорее себя, чем своих любимых - из чисто эгоистических соображений
Сказали, что написано очень грубо. Нарочито грубо. Я им сказала, что действует не актер больших и малых театров, а морской мужик. Которого еще и бросили, когда он в рейсе был. Себя, говорю, на его место поставьте. Он что, должен был поцеловать ей руку и пожелать счастья в личной жизни? Я сама пять лет отморячила, ни одного такого дурака не встречала. Но там дальше полегче будет, обещаю. Просто сейчас он на сплошных эмоциях. Еще и после шторма, еще и боцман погиб.
Макс Кирюхин идет по коридору и дергает задом в такт заводной музыке: - Ламбада, дэнс- дэнс- дэнс. Ламбада, дэнс- дэнс- дэнс. Ну, а что... Впереди – Гавана. Секс-мечта для руссо-моряко. Блестящие шоколадные тела, готовые за банку сгущенки, пачку чая или кофе, в гостинице, каюте, на пляже или прямо под пальмами. На переходе к Гаване нас настигает задница. Большая, черная и мокрая. Шторм в одиннадцать баллов бьет в борта. Несчастный «Козлов» ложится на волну под углом в сорок пять градусов. Мне бы бубен в машину, я бы вокруг движка попрыгал. Всем известным богам уже отмолился, остались первобытные. Двигатель ревет, ноет, хрипит и стонет одновременно. Держись, брат, не время сейчас! Если и спим, то в спасжилетах: в одном кармане документы, в другом деньги. - С-с-сука!- орет боцман,- какой идиот швартовы не закрепил? Кто-то из швартовой команды поленился и не закрепил стальные концы, как положено. И сейчас они разматываются, словно огромные змеи и хлещут тяжелыми хвостами по палубе. - Капец,- бормочет бледный Капусткин, вглядываясь в иллюминатор.- Если намотается на винт... Второй «Титаник» будет, только фильмов не снимут. Чиф обжигает его бешеным взглядом. - Боцман,- приказывает он,- пойдешь на палубу. Крепить концы. - У меня двое детей, Виталий Сергеевич. - Твои же паразиты пальцем в жопе ковырялись, вместо того, чтобы работать. Намотается на винт – все пойдем ко дну! Боцманя молится и крестится, хотя неверующий. Его обматывают вокруг пояса веревкой и он выходит на палубу под одиннадцать штормовых баллов. Я не знаю, о чем он думал в последний момент, да и думал ли. Жену вспоминал или детей, когда размотанный металлический конец снес ему голову. Капусткин сгибается пополам. То ли штормовая качка, то ли зрелище на палубе, но он выметывает остатки ужина на переборку. - Быков,- чиф подходит ко мне, и я знаю, что он хочет сказать,- ты из нас самый крупный и тяжелый. Если не ты, то больше никто не сможет. Эту суку надо поставить на место. Долбаный чиф, чтоб тебе боцман по ночам снился! Ору, как бешеный. Кирюхин перехватывает меня в поясе и с трудом оттаскивает от старпома. - Витя, уймись. Под суд захотел? Снимаю спасжилет и рубашку, буравя чифа злобным взглядом. Мне нужна полная свобода действий. Незаменимый Капусткин обматывает за пояс тросом. - Ты, Витек, главное, не кипятись. Если что, дергай, мы тебя сразу втащим. Открываю дверь и ступаю на мокрую палубу. Норд сбивает с ног, валит мордой на скользкий металл. Ни хрена, не на того напал. Упрямо поднимаюсь и иду вперед. Нептун на дне моря явно заигрался с русалочками. Очередная волна перехлестывает через голову, и я ощущаю себя рыбой, выброшенной на берег. В смысле, так же задыхаюсь. Подхожу к крепежу, хочу найти подлый карабин и вижу боцмана. Вернее, то, что от него осталось. По ходу, нам после шторма даже соскребать будет нечего, его уже понемногу смывает за борт. Захлебываюсь рвотой, чувствую, как меня дергают за пояс- типа, блевать потом будешь, крепи падлу. Нахожу холодный противный крепеж и жду, когда эта сволочь хоть немного успокоится, чтобы я мог ее поймать. Как подслушав мои мысли, железная змея замирает. Ну, давай, на брудершафт, а потом поцелуемся. Не зря я люблю воду, не зря отдал ей лучшие годы. Невероятно, но на мгновение ветер стихает и волны унимаются. Не сильно, но достаточно для того, чтобы я зафиксировал эту скотину на положенном месте. Спасибо, дедушка Нептун! Дергаю за трос – тяните, мерзавцы, я возвращаюсь. Следующая остановка – дом. Гавана отменяется. Потрепанный «Академик Козлов» с пробоинами в бортах понуро ползет в порт приписки. Идем на вспомогательных движках – главный, все-таки, сдох. Впереди дом, и... Машка, которую я обязательно найду. Хотя бы для того, чтобы плюнуть в бесстыжие глаза.
Капусткин гордо демонстрирует переписку с супругой. Он: пять месяцев без секса. В твоих интересах прибыть к трапу первой. Она: пять месяцев без секса. В твоих интересах сойти с трапа первым. А я понимаю, что впервые за семь лет меня никто не встретит с цветами у трапа. Мне не к кому пойти, не с кем лечь в постель после пяти месяцев рейса. Меня даже накормить некому. - Пойдем ко мне,- говорит сэконд. Он подходит сзади и кладет руку на плечо. Хочу согласиться, но понимаю... На хрен я ему нужен. У него красавица-жена, домашний ужин, постель уже разобрана. А тут брошенный механик со своими проблемами. А я, когда нажрусь, всегда буяню. Поэтому, отказываюсь и плетусь к себе. Открываю дверь и вхожу в пустой, пропахший одиночеством дом. И когда только стены успели стать такими унылыми? В квартире чистота, холодильник пуст, только в морозильнике полпачки пельменей. Спасибо, Маша, я не голоден. Накормили на пароходе. На кухонном столе – записка огромными буквами: «Прости меня, Витя». Она ничего не забрала. Ни денег, ни ценностей, ни сувениров, привезенных мною. Только личные вещи, купленные на собственные средства. Открываю шкаф, перебираю то, что осталось, зарываюсь носом в хранящие ее запах вещи. Белая шелковая блузка с глубоким вырезом, завязывающаяся на бедрах. Это из Испании. Она надевала ее с черной юбкой, втыкала в темные волосы красную розу и становилась похожа на подругу тореадора. Короткая красная юбка – это из Бразилии. Кусочек растягивающейся ткани. Ходячая просьба – трахни меня. Длинное черное вечернее платье – это из Франции. Однажды я попал на показ мод и не удержался: потратил на блестящую красоту всю месячную зарплату. Наборы голландского белья, к которым присоединятся те, что я привез сейчас. Корейская косметика, японская обувь, китайский халат с драконами. Каждая вещь – веха совместной жизни. Долбаное напоминание о том, что было и чего никогда уже не будет. Опускаюсь на ковер, раскидываю руки. Сука, как больно… Сердца нет, оно выгорело дотла, развеяв по ветру вонючий пепел. Болит в животе, ноет в печени, свербит в почках и горит в легких. Куда ни ткнись, везде Машка. Нет даже друзей, к кому можно пойти и напиться. Мой единственный друг остался за бортом парохода. Мой единственный товарищ – море, но ему наплевать на мою боль. Оно может только выпить меня до дна. Сыто рыгнуть и переварить. Собираю все ее вещи в мусорный пакет, почему-то оставив новое белье, и выношу в контейнер. Рву в магазин, затариваюсь продуктами и водкой. Много-много водки, дорогой жратвы, ненужных вещей и самый вонючий освежитель воздуха. Дома прохожу по всем углам, прыскаю им, словно от тараканов, стараюсь изгнать ее запах. Ее сучий, ненавистный запах. Выкидываю постельное белье. К чертям, в топку. Ни одного напоминания. Ни одного, иначе вздернусь. Пью водку до зеленых чертей в глазах. Заедаю крабами, креветками, осьминогами в вонючем майонезе. Я один, и уже никто не скажет: « Витя, сними обувь, я только что помыла полы»… «Витя, вымой руки перед едой»… «Витя, смени рубашку»... «Витя, трахни меня, пожалуйста, я так по тебе скучала»…
Спасибо, Феликс. Очень приятно. Самая сложная сцена. Эмоциональная кульминация. Потом на спад пойдет.
«Утро красит нежным светом стены древнего Кремля»... Фраза из старой песни первая приходит на ум, когда я пытаюсь поднять с пола тяжелую голову. Да, я спал на полу в спальне. Ни за какие коврижки не мог себя заставить лечь в кровать. Воняю похмельем и отчаянием. Мне хреново, господа. Мерзну, словно долбаный цуцик. Слышу, как открывается входная дверь. Я еще не проспался толком и хриплым голосом ору: - Пошли вон! По пятницам не подаю. - Я пришла поговорить и отдать тебе ключи от квартиры. Лежа на полу, поворачиваю голову и вижу... Маленькие ножки в красных туфельках на высоченном каблуке, правая нервно постукивает о пол. От этого моя башка пытается оторваться к чертям. Поднимаю взгляд выше; лодыжки, колени, верхний край чулка под короткой черной юбкой. - Маха, ты? Все, что было прошлой ночью, дурацкий телефонный разговор – чушь. Неправда, фильм ужасов. Я слишком долго был в рейсе, у меня съехала крыша и все только показалось. А моя Машка – вот она. А я лежу на полу пьяный и грязный. Вот она мне сейчас задаст жару по первое число. Собираю огромное тело по кускам, сажусь, раздвинув ноги. - Машка, я напился. - Вижу,- равнодушный голос окатывает ледяной водой. Она проходит на кухню. Поднимаюсь и бреду за ней. Там такой бардак, что становится стыдно. Маша смотрит на стол, где валяются упаковки от еды, высосанные щупальца крабов и панцири от креветок. В медово-карих глазах мелькает брезгливость, и она начинает наводить порядок. Я не мешаю, наблюдая. Скидывает мусор со стола в мешок, протирает полированную поверхность. Маленькая, приходится тянуться до противоположного угла стола. Приподнявшаяся юбка обнажает не только край чулка, но и черные трусики. Я пять месяцев был в сраном рейсе, и это пока еще МОЯ жена. Подхожу сзади, обхватываю бедра, поворачиваю лицом к себе, усаживаю на стол, раздвигаю ее ноги. Она испугана, откидывается назад, дышит всей грудью: - Витя, не надо. Пожалуйста. Опираюсь руками по краям стола, приближаю лицо к ее ярко-красным губам: - Кто он? Маленькая мышка. С удовольствием вижу, как в темных глазах зарождается страх. - Витя, он богатый. Сильный и опасный. Отхожу от нее, опускаюсь по переборке вниз и хохочу. - Тебе что, денег не хватало? Я одевал тебя, как куклу. Скажи хоть слово, я бы на год на сейнер пошел, лишь бы тебе лишнюю шмотку купить. Она встает, оправляется, из глаз уходит страх. - Ты не понимаешь. И, наверное, никогда не поймешь. Он...он...он – хозяин, а ты... - Слишком любил тебя, так?- заканчиваю за нее. Не стоит делать мне еще больнее, чем есть сейчас. - Наверное. Бросает ключи на стол и направляется к выходу. Ни хрена. Я пять месяцев был в рейсе. Пять долгих, мрачных месяцев. Перехватываю на выходе, прижимаю к стене, дышу перегаром в лицо. Пусть терпит. Коленка несильно врезается в пах. Ах ты!.. Чуть отвлекаюсь и она бежит уже к выходу, выворачивая ноги на каблуках. Поиграем? В кошки-мышки? Кто кого перегонит? Рву в коридор, прижимаю телом к полу, хрипло дышу в затылок: - Что ж ты драться-то не научилась? Разве ж это удар? Хочешь, покажу настоящий? - Не надо, Витя. Пожалуйста. Переворачиваю лицом к себе. Блузка разорвана, юбка задралась до пояса, чулки сползли. - У тебя родинка под правой грудью,- шепчу ей в ухо,- и родимое пятнышко под лопаткой. И когда кончаешь, ты плачешь. А я слизываю твои слезы. Тебе этого было мало? - А еще,- продолжаю,- ты любишь, когда я трахаю тебя пальцами и языком. Тебе и этого было мало? Надо было больше? Извини, я моряк. Она все еще пытается вырваться, ноги ходят ходуном, прижимаю их коленями к полу. - Витя, не надо. Ты пожалеешь об этом. Поздно, родная! Об этом надо было раньше думать. Когда ты позвонила мне, и я едва не нырнул за борт. Тебе плохо? Сучка драная, ты трахалась, как швейная машинка, а я блевал над телом боцмана. - Не заставляй меня делать тебе больно,- это была моя последняя вменяемая фраза. Сгребаю в горсть длинные волосы. Удобные трусики, не мешают процессу. Выплескиваю в нее все, накопившееся за пять месяцев. Ведь я тебе не изменял. Слышу тихий плач; она уходит. Хлопает дверь, а я остаюсь лежать на пыльном ковре. Сердца нет давно и душа уже обоссана, а сейчас и в голове кошки насрали. Что ж мне так хреново-то?
На следующий день моя машина сверкает разбитым лобовым стеклом. Видя это непотребство, задыхаюсь от злости: «Найду – покалечу урода». Но, делать нечего, везу тачку в ремонт. Крякаю от суммы, которую мне называют, и опять крою Машку ласковыми словами. Почему-то кажется, что во всех неприятностях отныне и навсегда будет виновата она. Больше некому. - Молодой человек, прикурить не найдется?- мягкий баритон задает самый невинный вопрос на свете. Сука, и ведь уже научен с юности этими самыми : «Дай прикурить». Но нет, поворачиваюсь, как последний болван, чтобы ответить, что не курю, и ловлю в харю смачную подачу. Качок, чуть ниже меня ростом, просто замахнулся. Без злости, обыденно, как на работе. - Падла,- я даже не успеваю обидеться. Просто не понимаю: за что? Спросить тоже не дают, он толкает мою тушу в машину. Там меня нежно принимает второй спортсмен и усаживает на сидение между ними двумя. Ради приличия пытаюсь вырваться, хотя понимаю, что бесполезно. Держат за локти железной хваткой. С разбитой губы капает противная кровь, слизываю ее языком, морщась от отвращения. Никудышный из меня вампирюга. На пассажирском сидении маячит хорошо уложенная русая голова. Ее хозяин пускает в окошко сигаретный дым и интригующе молчит. - Ну?- не выдерживаю.- Я вам денег, что ли, должен? Так отдам, только отпустите. Голова подает голос: - Вы не должны мне денег, Виктор Александрович. Поверьте, если бы вы числились в моих должниках, я принял бы другие меры. Все гораздо хуже. Вы смертельно оскорбили меня, молодой человек. Хочу ухмыльнуться, но губы не слушаются. - И когда же это я успел вам дорогу перейти? Я только несколько дней, как из рейса. Наконец, пассажир поворачивается и я вижу его холодные серые глаза. - В этом-то и проблема, Виктор Александрович. Вы не в состоянии контролировать свои животные инстинкты. Мария предупреждала об этом. Признаться, я не хотел верить. Но пришлось. То, что вы сделали с ней – не просто отвратительно, это оскорбительно. В первую очередь для меня. Я не люблю, когда кто-то лапает то, что принадлежит мне. Приходит понимание. Так вот, кто это – Машкин хахаль. Козел! Рвусь телом вперед, но руки на плечах усаживают обратно. - С каких это пор Маха принадлежит тебе, сучонок сухопутный? Ничего, что мы говорим о моей жене? Моей?! Жене?! Он морщится так, словно я при всех испортил воздух. - Мария – взрослый человек и вольна в своих поступках. Это ее сознательный выбор, и не вам, Виктор Александрович, оспаривать его. Зря вы это сделали. Трогай,- обращается он к водиле. Везут долго, куда-то за город. Почему-то мне не страшно. То ли отбоялся, то ли на все насрать. Огромный особняк с красной крышей. Только легкомысленного петушка наверху не хватает. Телаши, не отпуская локти, ведут меня в дом. - Не в комнату,- командует хозяин,- не люблю кровь на коврах. В подвал. Бросают на цементный пол мордой вниз. На прощание первая сволочь, что прикурить просил, с оттяжкой бьет меня между ног, похабно улыбаясь. С-с-сука! Сворачиваюсь в клубок, стараясь не орать в голос. Тяжелая дверь захлопывается, оставляя в темноте. Сволочи, грохнули бы сразу, на хрена вот так? Сколько провалялся, не знаю. Темнота полнейшая, снаружи ни звука, телефон отобрали. Хочу пить и ссать. Яйца болят, как ошпаренные. Гребу в угол, расстегиваю штаны и обдаю стену горячей струей. Хоть бы лучик, поглядеть, что там у меня осталось. Наконец, дверь распахивается, амбал заносит кресло, в которое вальяжно опускается хозяин. - Ну, что ж,- говорит он, затягиваясь сигаретой,- я освободился от дел и готов продолжить нашу занимательную беседу. Хочется дотянуться и врезать по наглой харе. Но два качка по углам не дают сделать ни одного движения. - Слушай, ты,- отвечаю охрипшим голосом,- не знаю, как зовут. Все равно ведь грохнешь. Чего тянешь? Скажи своим мудакам: пусть придушат здесь же. Я даже сопротивляться не буду, обещаю. Он поднимает брови: - А почему вы решили, что я хочу вас убить? Меня вы вполне устраиваете и живой. Тем более, Мария вряд ли простит вашу безвременную кончину. Я хочу вас просто проучить. Отбить охоту трогать чужое. Начинайте,- кивает он палачам. Бьют без злобы, но с наслаждением. Захлебываюсь кровью, шлепаю разбитыми губами, пытаюсь защитить самое дорогое. И думаю о том, что если выживу – убью каждого поодиночке. Буду выдирать жилы и слушать, как орут перед смертью. - Хватит,- спокойный голос прекращает экзекуцию. Хозяин подходит ко мне, садится на корточки, наслаждается тем, что видит перед собой. Кусок отбивной. Ни хрена не соображаю, хочу плюнуть в морду, но сил нет даже на это. - А самое вкусное оставим на следующий раз. Окатывают холодной водой и оставляют мерзнуть на цементном полу.
Конец тебе, механик-моторист российского торгового флота. Из-за бабы. Сдохнешь в подвале из-за дешевой шлюхи. Такие невеселые мысли полнят затуманенную голову, когда дверь приоткрывается. Я пытаюсь сгруппироваться в ожидании новой боли. Кто-то подходит к моей истерзанной туше, садится рядом и обдает знакомым ароматом. Тонкая рука проводит по волосам, едва касается окровавленного лица, отводит со лба слипшиеся пряди. - Витя, прости меня. Но... ты сам виноват. Я предупреждала, что ты пожалеешь. Машка. Поднимаю на нее мутный взгляд, смотрю заплывшими глазами. Она сидит на корточках, красивая, как картинка. Любимая, далекая и ненавистная. - Если бы ты знала, как я хочу тебе врезать,- еле говорю разбитыми губами. - Знаю. Но тогда тебя уже ничто не спасет. Они уехали по делам. Все. И он, и его амбалы. А я украла ключ. Уходи сейчас же, как хочешь уходи. Ползком ползи. Я с трудом поднимаюсь на ноги. Качает, как в двенадцать баллов, но нам не привыкать ходить в раскорячку. Держась за стенки, выползаю наружу, жмурюсь от света, привыкаю несколько секунд. Она подносит к моим губам стакан с водой. Пью жадно, захлебываясь и отфыркиваясь. - Он убьет тебя за это,- говорю ей. Пожимает плечами в ответ. - Не убьет. Уходи, Витя.
Бросаю на нее прощальный взгляд и отправляюсь прочь. - Будь осторожен,- слышу в спину. Буду. Я буду о-хре-неть какой осторожный. Только отойду немного, и от моей осторожности никому мало не покажется. Курс зюйд-вест, до трассы километра три; башка, как пустой чугунный котел, по которому шарахнули молотом. Знаю, что надо идти, но присаживаюсь на пенек. Надо ж заглянуть, осталось у меня там хоть что-нибудь или нет. Твою мать. Яйца фиолетового цвета. Но, похоже, живые. От печальной участи Маха их, все-таки, спасла. А вот ребра отбили точно. Гандоны штопаные, доберусь до каждого. И тогда зовите всех святых на помощь. Узнать бы, кто там у них главная сволочь. Я ведь даже его имя у Махи не спросил. А они мне все как-то и не подумали представиться. Когда выхожу на обочину, падаю носом на дорогу. Сил не остается совсем. И последней мыслью в пустой голове становится: «С-с-сука, так глупо сдохнуть». Прихожу в себя от того, что какой-то дебил несильно, но монотонно шпыняет по больным ребрам острым носком. - Убью,- разлепляю разбитые губы. - Вставай, пьянь подзаборная,- говорит сверху злой женский голос,- разлегся на дороге. Я тебя чуть не переехала. Собираю отупевшую голову по запчастям, кое-как сажусь. В глазах – марево, впереди –неясный силуэт. - Дамочка,- каркаю хриплым голосом,- не пошла бы ты туда, где у негра темно. Делать тебе нечего, что ли, как только избитых мужиков добивать. Гестаповка. Дамочка присаживается рядом, крепкая ладошка берет меня за подбородок. Шиплю в ответ, хочу послать на три буквы. - Это кто тебя так?- ни малейшего сострадания. А говорят, женщины жалеют убогих. Врут, сволочи. - Кто-кто. Конь, блин, в дешевом пальто. - Ясно. Интересно, чего это ей ясно? Мне и самому ни черта не ясно, а эта с первого взгляда все поняла. - Если шутишь,- продолжает она,- значит, жить будешь. Поднимайся. Помогает подняться, пихая локтем по злосчастным ребрам. - Елки,- не выдерживаю я,- тебя в каком концлагере учили раненым помогать? Молчит. А крепкая деваха. Мою тушу на себе прет, только сопит. Заталкивает на заднее сиденье машины и нечаянно задевает рукой между ног. В глазах прыгают цветные зайчики, в ушах звенит. - Ой-й-й… На большее сил не хватает. По-моему, до нее доходит. Ощупывает джинсы и ошарашенно качает головой. - Ты там хоть живой? Ха, хороший вопрос. Самому бы на него ответ знать. - Пока да. Но ненадолго, если не отстанешь. - Веселый ты парень. Вот и все. Садится за руль, а я отрубаюсь. Снится мне Машка. Красивая и мерзкая сучка. Снится, как мы с ней возле моря отдыхаем. Никого вокруг на сотни метров. Ходим голые и счастливые. Маха, почему ты мне ребенка не родила? Может, жизнь по-другому сложилась бы. Не помню. Сначала хотели для себя пожить, потом некогда было. Откладывали и откладывали. Вот и дооткладывались! Просыпаюсь по дороге, устраиваюсь поудобнее, стараясь сильно не тревожить свою несчастную плоть. Оглядываю сзади коротко стриженную водительницу, сосредоточенную на дороге. Интересно, куда она меня везет? Опять лезут в голову дурные мысли. Глупые, отчаянные и злобные. Отомстить хочется всем, в первую очередь Машке. Но, понимаю, что: А. До нее не добраться. Б. Я ничего не смогу сделать ей плохого. Слишком люблю. И эту проклятую любовь из меня не выжечь. Остается скрипеть зубами от несправедливости гребаной жизни. - Приехали,- сообщает водительница,- вылезай. Не знаю, что с тобой случилось, но, по-моему, ты не отморозок. Я тебя к себе домой привезла. Подумаем, что с тобой дальше делать.
Первое, что подумала - так надо, просто такая уж фамилия, а только потом дошло, что Козлов. Я пока только первых два отрывка прочла. Мне тоже очень нравится, но меня не оставляет ощущение, что я уже читала. Вы не выкладывали раньше отрывки? Про осмотр всего состава и про возвращение третьего точно читала. Титул - Лирическая маска года Титул - Юморист Бойкое перо
Но имея в виду скорее себя, чем своих любимых - из чисто эгоистических соображений 