СТРАННАЯ ИСТОРИЯ, рассказанная нам полковником Берком, мои дядей и человеком вообще странного прошлого
Полковник в тот день напился теплого грога и был говорлив в большей степени, чем обычно. Мы с Ровенной воспользовались этой возможностью, чтобы подокучать ему расспросами о службе и, конечно же, местах, где он успел побывать за все долгое время своего нахождения в гвардии Его Величества. Но на этот раз дядя не стал рассказывать нам леденящие душу истории о военных сражениях и жирных от постоянного поедания человеческого мяса звероглазах, к которым они однажды попали в плен. Набив трубку табаком, он оглядел наши нетерпеливые лица и начал говорить совсем не о том, что мы ожидали услышать… − У тебя красивые глаза, Ровенна. Столько мужчин с ума сведешь – не счесть. Вот помню, однажды, лет сорок назад, когда я возвращался из Данис, из той кампании, где сложили головы оба моих брата, я встретил девушку, у которой были такие же небесно-голубые глаза, как у тебя. Мы ехали по горной дороге, которую совсем не знали, и заплутали где-то в середине пути. Все были злые, усталые, а мой товарищ, к тому же, очень страдал из-за открывшейся раны на голове, поэтому когда уже под вечер где-то неподалеку мы увидели огоньки горной деревушки, решили двинуться туда. Абризы – не самый дружелюбный народ, но выбора у нас не было. Лошади хотели пить, нам хотелось есть. Да и жители наверняка знают дорогу к порту. Мы спустились по тропке вниз, ведя лошадей под уздцы. Домов двадцать, не более, около пятидесяти жителей. Все, как один – статные светловолосые красавцы с улыбками, полными острых зубов. Кеннеди нашел в деревне того, кто более менее говорил на английском, попросил его предоставить нам место для ночлега. Нашего «языка» звали Наргиль. Красивый парень, но однорукий – отклевали горные совы. Он позвал нас к себе домой, за плату, конечно. Жена его, Анна, маленькая черноглазая брюнетка, явно была не из местных. По-английски ни слова не знала, но с Кеннеди они уже через пару минут объяснялись на пальцах не хуже глухонемых. Наргиль сказал, что дорогу он знает и завтра, если мы достанем ему бумагу, он сможет нарисовать кратчайший путь до порта. Ночь в горах наступает быстро, а абризы не знают огня, потому пришлось согласиться. Терпкий чааш – вино, которым нас угостил кто-то из местных, сыграл свою роль. Мы посидели немного у костра, пугая зубастых ребятишек и их диких мамаш пляшущими в пламени тенями. Никто не решался ступить в освещенный круг. Абризы не любят и не понимают огня. Их издавна, еще с тех самых пор, когда король Георг приказал сделать горные Данисы колонией Империи, пытались обучить обращению с пламенем. Но, видимо что-то есть в природе этих народов такое, что не терпит тепла. В горах постоянно дует ветер, постоянно свежо. Кровь бежит по жилам, не замедляясь ни на миг – ведь тогда тело просто начинает мерзнуть. Наверное, абризам не по душе леность и сытость согретого огнем тела. Или духи не позволяют принимать то, что чуждо этой местности – не знаю. Только одна девушка подошла к нам, Ровенна, и глаза у нее были, как у тебя, словно наполнены битым морским стеклом. Конечно же, она не знала ни словечка на нашем языке. Кеннеди строил ей глазки, она хохотала, обнажая в улыбке все свои семь десятков зубов. Они играли друг с другом так, как ты, юная леди, играешь на балах со своими кавалерами. Путем долгих уговоров мы все-таки успокоили сердце квочки-мамаши, прибежавшей на смех дочери. Кеннеди демонстративно сложил у порога дома Наргиля мое и свое оружие, я отстегнул нож, которым эта чертовка сразу принялась играть. Ткнув пальцем себе в грудь жестом старым, как мир, каждый из нас назвал свое имя. В устах абризки я стал Бурком, Джойс – Чосом, а Кеннеди – Кэнди, конфеткой. Кокетничая, она все-таки представилась – Суджим. Попробовала чааш с нами за компанию, потрепала Кеннеди по плечу и унеслась, как птичка, из круга света. Смеялась. Но не подходила больше, хотя мы звали ее на разные лады, увещевая и уговаривая. Кеннеди, Джойс и я улеглись прямо на полу в доме Наргиля. На единственном ложе спала Анна. Наргиль, как и подобает абризу, ушел на охоту. В этих местах только ночью можно что-то поймать. Степные совы, с которыми у горных народов вражда еще с того времени, как Адам огрел палкой прародительницу этих злобных птиц, ночью спят. Я видел как-то одну молодую сову. Три метра в крыльях было, не меньше. На картинках вполовину не так впечатляет. Говорят, вкусное мясо, но убивать птицу, в которой перьев больше, чем костей – по-моему, это так же гнусно, как ловить раков только из-за шейки. Абризы их не ловят. Они питаются мясом горных коз, особым образом высушенным под безжалостным светом солнца, которое здесь никогда не прячется за облаками. Собирают коренья, набивают ими тушу, выкладывают на солнцепек на пару дней. Я как-то пробовал такое мясо – как у вашего повара, Мориса, только более сухое и пряное. Кстати, накормили нас именно им. После сытного ужина и выпитого чааша говорить не хотелось, и мы, пару раз проверив оружие, которое Анна разрешила-таки внести в дом, захрапели. Проснулся я оттого, что сбоку повеяло холодом. Протянув руку, я не нащупал Кеннеди, который грел меня с этой стороны. Спать не смог – из-под прикрывающей вход циновки дул ледяной ветер. Поворочавшись, я решил прогуляться по деревне - покурить, отыскать своего товарища. Может, сон еще и придет. А нет – так утро уже близко. Судя по восходу, который наливался красным, до рассвета оставалась пара часов, не более. Джойс недовольно заворчал, когда я отодвинулся. Шикнув на него, я не только не успокоил, но еще и разбудил. Услышав мои шепотом озвученные планы, он тоже захотел на улицу. Крякнув, потянулся, поднялся, и мы оба вышли в утренние сумерки. День в абризской деревушке начинается тогда, когда глаза начинают отличать волос брюнетки от волоса блондинки. Тишина, даже перши – мелкие злобные горные собаки, не лают. Из домов доносились мощные раскаты храпов – мы с Джойсом пришли в восторг, ведь все они принадлежали хрупким созданиям, оставшимся дома без мужей. Даже развили теорию о том, кто из исполнительниц этих ночных песен – наша знакомая Суджим. Мы прошлись по широкой улице туда-сюда, разминая кости, потягивая ароматный табак, разгоняя уже снова протягивающий к нам свои щупальца сон. Только с третьего круга каждый из нас вдруг одновременно начал понимать, что что-то не так. Если б вы побывали в абризских деревнях, вы бы сразу их узнали – длинные ряды одинаковых домов из прутьев имовой лозы, скрепленных веревками, за ними – загоны, в которых по ночам спят прирученные горные козы и овцы; каменные бочки с водой, прикрытые крышками. Горная растительность достаточно скудна, поэтому местная скотина поджарая и мускулистая – днем, когда хозяева выпускают животных на выгул, им частенько приходится искать корм и одновременно спасать свою жизнь. Горные козы – животные травоядные, но местные овцы с легкостью отращивают клыки и начинают грызть сородичей по стаду, если день выдался неудачным. Поэтому абризы не едят овец. Держат их только для молока, жирной, с особенным запахом жидкости, которая заменяет не только питье, но, в тяжелые времена, и еду. Но главная особенность селений абризов – это обзор. Дома стоят так, чтобы между ними можно было увидеть горы. Загромождать обзор в деревнях категорически запрещено, а значит, уже после первой нашей неспешной прогулки мы обязательно должны были наткнуться на Кеннеди. Однако наш товарищ пропал. Мы обошли деревню трижды, нерешительно тревожа ее предутренний покой возгласами. Наконец, из домов стали выползать на рассветную дойку хозяйки, но, как мы ни старались, добиться ничего от них не смогли. Лошадь Кеннеди, привязанная у загона с козами, спокойно дожидалась хозяина. Мы с Джойсом обшарили все спуски с горы, стараясь не уходить далеко от деревни, чтобы сами не заблудиться. Увы. Когда вернулся Наргиль, мы бросились к нему. Поцокав языком, он сказал, что днем бродить по горам он не будет – совы. Если наш друг решил уйти без нас, ему ничего не грозит, но абриз за пределы деревни и шага не ступит до захода солнца. Мы с Джойсом были удручены, если не сказать большего. Кеннеди не взял ни оружия, ни припасов – зачем он ушел? Страстью к самоубийству наш товарищ не страдал, а рана на голове, если бы и могла дать какие-то последствия, уже непременно бы дала. Мы перебирали в уме кучи вариантов, и мои были не менее безумны, чем джойсовы, но друга нам это не вернуло. Я попросил Наргиля нарисовать карту. Не было смысла оставаться в деревне еще на одну ночь. Если Кеннеди ушел, мы только отстанем от него, если же с ним что-то случилось, ему понадобится наша помощь. При мысли о том, что он мог сорваться с какого-то кряжа и получить еще одну травму, я и Джойс заторопились. Может статься, наш друг истекает кровью. Степные совы не едят жителей равнин, но в горах было много других опасностей. При помощи походного грифеля на оборотной стороне старого дагерротипа сестры Джойса наш гостеприимный хозяин нарисовал извилистую трону, реку и в полудне пути от нее – порт. Опрометчиво решив срезать несколько миль, мы должны будем пробыть в пути лишний день. Ругаясь на чем свет стоит, Джойс и я отправились в путь немедля. В бурдюках плескалось козье молоко, фляжки были полны воды. Стараясь не сходить с тропы, мы вышли к отправной точке. На том месте, где развилка деревенской тропки сходилась с основной дорогой, я первый заметил под ногами лошади кровь. Во время войны и я, и Джойс навидались всякого, поэтому без труда мы определили, что кровь достаточно свежая, и что человек, который ее терял, должен быть где-то неподалеку. Слишком много ее было. От тропы вниз вел достаточно крутой спуск. Следы уходили туда, причем на самом краю естественной «ступеньки», за которой был обрыв высотой в пару людских ростов, были отчетливо различаемы отпечатки рук. Джойс решил остаться на тропе, чтобы не потерять ее из виду. Отдав ему повод своей лошади, я с величайшей предосторожностью сошел сначала к обрыву, а потом, упираясь ногами в выступы, которых на отвесной почти стене оказалось предостаточно, сполз вниз. Я увидел больше, чем хотел увидеть. Распластавшись на скале, Кеннеди истекал кровью, сочащейся из большой раны на его лице. Но далеко не сразу я понял, что мой друг слеп. Я позвал его с ужасом в голосе. Благословил удачу, когда понял, что мой товарищ жив. В походной сумке у каждого сохранились бинты, и я, на ходу вытаскивая один из них, сунулся, было, к раненому, но тут он заговорил, и волоса зашевелились на моей макушке. − Уйди, демон! Уйди! Ты пришла, чтобы убить меня? Лишить разума? Уйди, уйди! Я заговорил с ним, попытался коснуться, но Кеннеди уворачивался от моих рук и срывал повязку, которую я начал было накладывать. От сопротивления кровь стала хлестать из его ран, и я увидел, что грудь моего товарища разбита, видимо, при падении. Я ничего не мог поделать. Он не узнавал меня, глядел куда-то в пространство и все бормотал что-то о демоне. Почему ушел, куда намеревался идти, кто такая эта «демон» - ничего нельзя было от него добиться. Я позвал Джойса, сказал, что нашел Кеннеди, но помочь ему уже ничем нельзя. Спуститься тот не мог – ведь кому-то надо было помочь мне влезть обратно, да и путь мы в сплетении дорог теперь боялись потерять. Мой друг умер у меня на руках. В последние минуты сознание Кеннеди прояснилось. Он посмотрел прямо мне в глаза своими распахнутыми от боли глазами, в темноте расширенных зрачков которых отразилось мое лицо. − Как же темно, Боже, как темно! Потом голова его упала на грудь, и мой друг умер. Похоронить его не было возможности. Оплакивая нашего товарища, мы двинулись по дороге, которую указал Наргиль. Но, видимо, он не так хорошо знал местность, как уверял нас, потому что очередным поворотом тропинка вывела нас к той же деревне, из которой мы ушли утром. Наргиль, казалось, ждал нас. Он извинялся и предлагал проводить нас той же ночью. «Ошибика, - беспрестанно повторял он. – Моя вина, лишняя поворот тропинка!» Быстроглазая Суджим выбежала навстречу, услышав наши голоса. Ее взгляд искал Кеннеди, но не находил. Выражения наших лиц, как видно, были красноречивы, потому как из глаз ее вдруг брызнули растаявшие осколки морского льда – слезы. Она заплакала так, как у нас плачут по покойнику близкие родственницы, и убежала к себе в дом, а мы с Джойсом провожали ее взглядами и думали о том, что еще вчера наш друг был жив. Не надо, наверное, говорить о том, что Наргиль довел нас до реки, свернув направо там, где на его же карте был нарисован поворот налево. Оказалось, в своем путешествии вместо шага вперед мы делали два шага назад. Его острые зубы слегка отсвечивали в темноте, когда он показывал вдаль, на огни Данис, которые уже виднелись за небольшим плато, через которое нам предстояло перебраться утром. Назавтра к вечеру мы должны были оказаться в порту. Я предчувствовал выволочку от нашего майора, но надеялся оправдать себя (пусть это и было малодушно) известием о гибели Кеннеди. Тогда я считал, что горе, которое испытываем мы с Джойсом, неподдельно. Но теперь, спустя годы, понимаю – мы восприняли все это, как еще одну военную потерю. Джойс уже через пару часов после расставания с Наргилем говорил о прелестях мисс Марлоу из Сити, которая ждет его вот уже семь месяцев, я намеревался выбить себе парочку наград и повышение в чине за то, что не умер там, где полегли сотни. Смерть Кеннеди, так поразившая меня еще днем своей нелепостью и странностью, отходила на второй план, вытесняемая обыденностью того, что теперь называют мирной жизнью. Я не очень представлял себе, как это – сложить оружие, поэтому еще у реки принял решение проситься дальше на юг, туда, где казахи и абризы боролись за право строить свои деревни. Данисы – территория большая, народов на ней проживает тьма, и каждый по тогдашнему нашему твердому убеждению просто обречен был на вымирание без правящей руки короля. Зубов у казахов все-таки было поменьше, чем у абризов, и почему-то они тогда казались нам не такими опасными, как эти жутковатые жители плоскогорья. Я и сам не заметил, как задремал. Очнулся от того, что стихло мурлыканье спящих рядом лошадей, достаточно громкое, чтобы приходилось привыкать к нему в походах, но достаточно тихое, чтобы быть прекрасной колыбельной после боя. Я толкнул в бок Джойса, мы вскочили, озираясь по сторонам. Лошадей не было. Река, долина просматривались на мили вокруг, но ни силуэта, ни движения кроме движения колыхаемой ветром чахлой травы мы не заметили Лошади начали кричать спустя некоторое время. Мы одновременно увидели их – несущиеся со склона животные со вздыбленными гривами и распущенными хвостами. Они не храпели, как обычно во время сражения – они просто дико вопили, и вот уже ночная живность, потревоженная этими воплями, стала ворочаться и недовольно рычать на нас из своих укрытий. Лошади бестолково метались, то приближаясь, то отдаляясь от нас. А потом, несмотря на наши с Джойсом предупреждающие крики, они одна за другой бросились в воду. Фрат – река достаточно мелкая, но лошади не плавают, ибо прикосновение воды парализует их в мгновение ока. Наши скакуны ушли ко дну в считанные секунды. Мы с Джойсом в растерянности бегали по берегу и что-то тоже пытались кричать. Походные сумки и оружие осталось при нас. Но дело было даже не в этом. Я присел на камень, устав от криков и проклятий, опустил голову на руки и задумался. Лошади вели себя не странно – они словно сошли с ума! На память пришел Кеннеди, сопротивляющийся демону, которая лишил его зрения. Лошади знали, что вода губительна для них, они знали, что означает наше «казор!», то есть, «берегись», команда, которую скакун должен выполнять при любых обстоятельствах. И все же они прыгнули во Фрат. Шагнули туда, будто не знали, что это вода, или как будто… не видели, куда идут. Я постарался отогнать мрачные мысли подальше. Светало, и нам с Джойсом пора было двигаться в путь. Наргиль указал путь к мосту, и на этот раз правильно – ниже по течению через реку в самом деле были перекинуты доски. Таща на себе тяжелую амуницию, мы чертыхались и проклинали Данисы, изощряясь в ругательствах один хуже другого. Плато приближалось. На пришлось немало поплутать по тропинкам, прежде чем оказаться на нужной, но, слава Богу, ориентир был перед глазами. Уж плоскогорье-то потерять мы не боялись. По горе шла тропа, еще одна, сплетенная в узкую казахскую косичку с десятком троп мельче и извилистей. Некоторые тропинки были просто цепочкой следов, идущей туда и обратно. Сам черт бы не разобрался в том, какая из них куда ведет. Мы вышли на плато вечером. Ветер донес до ноздрей запах жарящегося на солнце козьего мяса и пряностей; блеяние коз и заливистый лай перши – очень мелких и злобных абризских собак. В наступающих сумерках навстречу нам из крайнего дома вышел красивый статный однорукий парень, и мы с Джойсом, уже не удивившись, узнали в нем Наргиля. Он извинялся и снова толковал об ошибке, теперь уже нашей, клялся, что мы свернули не там, но и я, и Джойс уже не просто чувствовали - мы знали, что просто так нас эти зубастые не отпустят. Я не собирался спать этой ночью. Когда мужчины уйдут на охоту, мы тоже сбежим, прихватив с собой самое необходимое. Эти мерзкие твари, прости, Ровенна, не на тех напали. Я вдруг стал замечать и улыбки женщин, больше не пугающихся нашего огня, и робкие попытки светлоглазой Суджим присоединиться к нашей компании, и взгляды мужчин, натачивающих ножи у большого камня рядом с домом аксакала. Я не понимал, почему они не убили нас еще тогда, в первую ночь. Зачем нужна была эта игра в кошки-мышки, эти фальшивые попытки проводить в порт… Я улыбался так, словно и у меня во рту было семьдесят зубов, позволил Суджим поиграть с моим ножом, сделал вид, что опьянел после чааша. Поддерживая друг друга и напевая песни, мы с Джойсом улеглись на полу хижины Наргиля и захрапели так, что переплюнули по мелодичности звук английского горна. Я почувствовал, как беспокойно шевелится, изображая напившегося вояку, Джойс, приоткрыл глаза, и увидел, что в дверях дома кто-то стоит. Сжав руку товарища, я привлек его внимание. Анна продолжала выводить рулады на своем ложе, так что это мог быть только кто-то чужой. Я увидел, как тень скользнула к нам, склонилась, разглядывая. Суджим? Я едва не позвал ее, и, только спохватившись, удержался. Захрапев еще громче, я повернулся набок и нащупал в складках одежды нож, которым она так застенчиво сегодня играла. Рядом раздался легкий звон, как будто разбилось стекло. В лицо мне брызнуло горячее и соленое, и я понял, что это кровь. Открыть глаза я не мог – один был залит кровью, поэтому пришлось прищуриться. Это меня и спасло. Суджим сидела на груди моего товарища и смотрела на него, глаза в глаза. Грудь Джойса была обнажена, и ребра торчали из раны. Он не издал ни звука, хотя, должно быть, боль была жесточайшей. Девушка поднялась так легко и бесшумно, что спящим я ее бы не услышал. Джойс медленно встал с пола под ее взглядом. Они вышли тихо и почти не производя шума. Что бы эта гадина не собиралась сделать с моим другом, я должен был это остановить. Я схватил нож и ружье и вскочил на ноги, но тут храп Анны резко оборвался, и она бросилась на меня, царапаясь и кусаясь, как кошка. Мы сцепились. Я ударил ее ножом в грудь несколько раз, все это – в полнейшей тишине, нарушаемой лишь нашим тяжелым дыханием. Наконец, эта сумасшедшая разжала пальцы, застыв в луже собственной крови. Я подобрал нож и выскочил в ночь. Кольцо женщин окружило меня, отделяя от пространства в центре другого кольца, где творила что-то дьявольское с грудью моего товарища Суджим. Глаза Джойса были широко открыты, и в них отражался лунный свет. Я понял, что мой друг тоже ослеп, и причиной этому – она, эта страшная девушка с глазами, наполненными острыми осколками. Суджим вдруг повернула ко мне лицо, и я закричал от ужаса – передо мной в лунном свете оказалась самая ужасная древняя старуха из всех, которых я когда-либо видел! Мной овладело безумие, подобное тому, которое я видел на лице умирающего Кеннеди. Я оттолкнул ту из женщин, что стояла ближе всех и рванулся к Суджим. Прежде, чем меня успели схватить, я метнул нож, цепляясь в искаженный гниением и нечеловеческим голодом глаз. Брызнула жидкость, но это была не кровь. Я завопил как ненормальный и в голове у меня потемнело. Я не помню, как вырвался из этого круга, не помню, как бежал по дороге, ведущей к реке, не помню, как оказался в порту. И почему они отпустили, я так и не понял.
Полковник посмотрел на наши ошарашенные лица. Усмехнулся. − Когда набирались войска для похода на абризские Данисы, я не пошел. Мучили кошмары, долго не мог вспомнить, что же случилось там на самом деле. Может, и не Суджим была это вовсе, бабка ее, не знаю. Посмотрел вот в твои глаза, девочка, и вспомнилось… you see things from a different point of view
Я только тобою, поверь мне, жила, Ладони сжимая, под вечер ждала, А ты уходил, улыбаясь другой, Хороший, любимый, но только не мой.
Однажды пошла я к студеной реке, Вдруг слышится голос мужской вдалеке, Я вижу: ее ты целуешь в траве, И все помутилось в моей голове.
Я в лес побежала, заплакав навзрыд, Там в чаще котел, темной хвоей укрыт, Варю свое зелье: забудешь ее! Другой низачто не отдам я свое!
На празднике сельском идет хоровод, Пусть тот, кто устал, из кувшина попьет. Ты смотришь с улыбкой, ты смотришь в глаза, Отпил. И еще. "Очень вкусно", - сказал.
Теперь ты навеки привязан ко мне! - Со смехом кричу я погасшей луне. Под вечер в деревне стоит тишина. Последнюю ночь проведу я одна.
Рассвет. Ты о ней уже должен забыть, Нас крепко связала сплетенная нить. Я волосы в косу плету у огня. Сейчас ты поймешь, что ты любишь меня.
Но день догорает. И в сердце тоска, Тебя я отправлюсь под вечер искать. И вижу: сидишь у колодца один, В руках опустевший разбитый кувшин.
Тебя я звала, но ты глаз не открыл, И я закричала со всех своих сил. Убила. В рецепте напутала я, В котле для любимого сделала яд.
Пусть руки мне свяжет палач за спиной, Пусть пытки. Пусть боль. Все равно, что со мной. Пусть пламя обнимет меня, не любя. Своим колдовством я убила тебя. you see things from a different point of view
Я бреду по застылой равнине, Ветер снегом бросает в меня, Я остался один на чужбине, Потеряв и любовь, и коня.
Меч давно уже выпал из ножен, Ждет любимая свадьбы с другим, Я король. Я бедняк. Я низложен. Растворилось богатство, как дым.
Что заснуло – уже не проснется. Не зажжется теплом милый взгляд. Ваш низвергнутый бог не вернется. Никогда не вернется назад.
Я иду, вспоминая пророка, Что весной погостить забредал. Нес с собой он хрустальное око, Мою смерть в январе нагадал.
Я был зол, я ему прямо в зале Снес башку, но себе на беду. В январе мою смерть предсказали. Но в каком, неизвестно, году.
Я за год почернел от испуга. Своей тени пугался зимой. Выгнал самого близкого друга. Вдруг предатель? И нож за спиной?
Вызвал сотню пророков в столицу. Предсказания льются рекой. Слава. Счастье. Одни небылицы. Всех казнить! Всех из замка долой!
Вновь январь. Я как зверь одичалый. Казни. Пытки. Беда тут и там. Недоволен народ мой усталый. Ненавистен им злобный тиран.
Одиночество гложет мне душу. От невесты приходит отказ. И зачем я пророка послушал? Все наврал этот дьявольский глаз!
Ночью сон раскололся внезапно. Я в постели – у горла мечи. Цепь. Тюрьма и побои. А завтра Мою душу возьмутся лечить.
Меня грубо толкают к подвалу. В свете факелов видно, как днем. У столба свежий хворост навален. Знать, лечить меня будут огнем.
Я грызу горло стражнику утром. Ключ в замок – и по снегу бегу. Не январь. Старый дурень напутал! Я пока умереть не могу!
Дни в пути, обморожены ноги, Я бреду, потерявшись во мгле. Замело все пути, все дороги. Я – один на проклятой Земле.
Ветер с ног меня навзничь сбивает. Снег ласкает, забвенье даря. Я смеюсь, как дурак, умирая В самый солнечный день января. you see things from a different point of view
Сообщение отредактировал Daydreamer - Понедельник, 11.05.2015, 19:50
Правда, как это получилось заставит задуматься не только Шерлока Холмса. Хотя если учесть, что это сон... Учись делать всё сам: никто за тебя не умрёт. Светлана Сурганова - Игра в классики.
Сообщение отредактировал furygide - Вторник, 12.05.2015, 08:32
Юлечка! Вы большая умница! Получилась целая баллада! Благодарю за столь нежное поздравление здесь, поскольку в эту страничку Вы чаще заглядываете! Не будь мудрецом в глазах твоих!
Сообщение отредактировал bib - Вторник, 12.05.2015, 10:42
Значение слова НИЗАЧТО по словарю Ушакова: НИЗАЧТО нареч. Ни в каком случае, ни при каких условиях. Низачто не поеду. (Не смешивать с местоим. "что", напр. еще ни за что не принялся: ни за чтение, ни за переписку.)
Стараюсь по возможности смотреть в словари. А "со всех" - это фокал. Если прям выпирает - уберу. bib, рада видеть Вас у себя. Поздравление от сердца, потому так. Феликс, спасибо! furygide, да, знаю, напутала там с ключом и снегом, еще и с конем... править пытаюсь, но пока не очень... you see things from a different point of view
На перроне усталые спят паровозы, Я в вагоне сижу, по лицу льются слезы, Ты стоишь под дождем в полумраке вокзала, Я сама все сказала. Сама все сказала.
Сжала руки, лица твоего не касаюсь. Не тебя я боюсь - я себя опасаюсь. Ах, зачем же судьба нас так крепко связала? Я сама все сказала. Сама все сказала.
Ты молчал и курил, не желая смириться. Улетела навек наша синяя птица, Я ее отпустила и путь указала. Я сама все сказала. Сама все сказала.
Поезд тронулся, ты все стоишь на перроне, Я до крови сожму ледяные ладони. Нас не Бог наказал - нас любовь наказала. Я сама все сказала. Сама все сказала. you see things from a different point of view
Жаль синюю птицу... Замёрзнет.