Не помню я, с рожденья ли, от времени, Но так привык, что толку помнить нет. В моем носу изношены артерии и чуть чего выходит кровь на свет.
Там на свету, в миру, она краснее Я заворожен этой красотой Фарватер алый на свету виднее И путь на кафеле указывает мой
Стучится в ноздри теплою волною Успел ладонь подставить и бежать Мне раковина белая родною Как кровный брат давно успела стать
Что там меня снаружи алой знать Не терпится, да сам бы не сдержался И нетерпенье заставляет реки гнать Пока не высох или расплескался.
Здесь есть на что взглянуть и посмотреть Вот труп Меркуцио с застывшими словами Поодаль жены, что любить не могут сметь Обескороненные принцы с головами.
Торговцы всех мастей и нищий сброд Сосуществуют вдоль архитектуры Внизу под ними, прямо и в обход Проложены ржавеющие трубы.
И в эти трубы, в черный лабиринт Из этой раковины, белой как сугробы Меня покинув, кровь моя бежит Принять уже начавшиеся роды.
Смешаясь с грязью, чёрте с чем еще Она достигнет логова чумного, Где ископаемая дьявольская мразь Хрипя и корчась, мучается снова
Исторгнет из себя такой же плод И кровь моя сбежавшая омоет Чудовище по трубам проползет И выйдет в люди, люди же и взвоют.
Во всех чудовищах вполне людская кровь И ею кормятся и ей же запивают Скулят и молятся, и проклинают вновь И снова в ту же пасть ее вливают.
Когда смотрю, как кровь стекает в слив Мне кажется, остановилось время Не я ли всех чудовищ и взрастил? И не мое ли в них созрело семя?
