Леночка заболела. Но просила передать, что постарается быстрее поправиться. Как себя чувствуют дуэлянты? Напишите мне в личку, готовы ли к дуэли. Сроки могут быть продлены. Конечно, правильнее всего будет дождаться Лену. Титул - Лирическая маска года Титул - Юморист Бойкое перо
Чтобы дуэль состоялась, пересылайте мне рассказы на е-мейл: poplavskie@gmail.com Я так понимаю, участников двое. Титул - Лирическая маска года Титул - Юморист Бойкое перо
Беспощадный холод настойчиво потребовал закутаться в шкуру. С противоположной стороны пещеры, где сбились в кучу безбородые, послышался надоедливый скулёж. Это означало, что отдых закончен, и надо вставать. Зябь не замедлила вытащить изнутри тянущую боль. Последняя охота была неудачной – пустой живот требовал пищи. Но что-то беспокоит ещё. Нет взгляда, который непременно ловил на себе, когда подкрадывался холод. Взгляда с разорванного лица. Пытаться опять завалить вепря, означало снова терпеть неудачу. Голод лишил сил, отдых только на время позволил забыть о нем. Но даже, если Лу ухватится за копье и поможет, от добычи ничего не останется сразу же в лесу. Измученные войны разорвут ещё теплого зверя и, отбирая друг у друга куски, обглодают до последней косточки. Но что- то заставляет думать о тех, кто остается ждать здесь - в пещере. Еды должно хватить на всех. Где безбородая, у которой медведь оторвал нос и губы? Почему не наблюдает, как я откидываю шкуру и выбираю наконечник? Улыбаясь, всегда улыбаясь, если даже больно и холодно… Надрывный крик разбудил всех обитателей каменного убежища. Вот и «Улыбчивая». Тащит маленького красного детеныша, и глаза её блестят. У тех, кто не вынослив на охоте, снова появился младенец, и они снова будут кормить его своим телом. Неудачное время для рождения. Слишком мало еды. Малыш заснет и сам станет пищей. Старуха, подпрыгивая, отступила вглубь пещеры, оглядываясь и приглашая за собой. Мне? Идти туда? Воины часто наведывались в нижнюю часть вонючего убежища, но моё место всегда здесь. Потому что я караулю, «Когда выход станет шире». Вдруг «Кто не научился кидать копьё», и «Кто ест помет Великанов» сорвались с места. Войны решили не дожидаться, когда новорожденный заснет. Они прыгали быстро, как звери, помогая себе руками. В глубине пещеры заголосили, рассыпаясь в разные стороны, и только «Улыбчивая» передав младенца, развернулся к нападавшим. Её желтые зубы обнажились ещё больше, а зеленая слизь из дырки носа с шипением запенилась. Когда выход был шире, она одна выскочила навстречу заползшему в пещеру медведю. Сейчас её глаза с мольбой смотрели на меня. Она ждала помощи. Я завыл песню охоты – никто не смеет не повиноваться моему зову. Голодные войны оставили в покое безбородых и столпились у тесного выхода. Охота предстояла нелегкая.
*** Прижимая голову, с трудом выбираюсь наружу. Свежий ветер белыми мухами ударяет в лицо и настораживает запахом. Великаны. Их много. Они скоро пройдут вдоль реки. Их чувствуют все, и все, повинуясь завораживающему зрелищу, вытянулись в длинную вереницу и двинулись навстречу. Голод заставлял быстро искать и охотиться. Ещё несколько неудачных вылазок и воины чаще и чаще станут наведываться в нижнюю часть пещеры. И безбородые не будут рады таким набегам, начнут исчезать, бежать, как бежал сам, когда выход был шире. Надо добыть еды для всех, не хочу чтобы «Прижимающейся» не стало. Она доставляет радость. Она нужна. Давно её не видел, но по запаху знаю, она там - в пещере. Вдоль реки тянулся высокий кряж огромных валунов. Здесь можно спрятаться и подождать великанов. Охотиться на них невозможно. У них прочная шкура и яростная сила. Только посмотрю и провожу взглядом живые горы. Войны прижались к камням и ждали появление гигантов. И вот вожак показался на узкой тропе противоположного крутого каменистого берега. Его бугристый лоб, поросший длинной спутанной шерстью, обрамлен сверкающими белыми завитками огромных зубов. Великаны не едят мясо, но их зубы заставляют прижимать голову и тише дышать. Следующие за вожаком поменьше, их зубы не так велики. Некоторые в группе совсем маленькие. Они держатся длинными носами за хвосты впередиидущих. Чем дольше живут, тем больше становятся ростом. Младенец, который остался в пещере, тоже будет становиться крупнее, если Лу будет охотиться вместе со мной. Вдруг ветер первый узнал об опасности. Вожаку он тоже сообщил об этом. Тот остановился и, высоко подняв хобот, затрубил. С раскатистым ревом перед ним запрыгал желтый, как солнце, Хахай. Рослые великаны столпились стеной, перекрывая тропу. Молодые и слабые оказались в центре спасительного ограждения. Я видел, как охотится любимец Лу - Хахай. Никогда он не обнаруживал своих намерений громким рыком. Почему он ведет себя так? Вожак великанов непосильная для него добыча. Должно быть, он зовет Лу на помощь! Узкая дорожка вдоль крутого берега слишком тесное место для гигантов. Они скользят по каменистому обрыву, перестраиваясь и уплотняя ряды. Злобный и быстрый Хахай прыгает и прыгает с одного края на другой. Молодняк в страхе шарахается из стороны в сторону. Маленький кудрявый сосунок оказался у края и заскользил в пропасть, отчаянно упираясь. Два крепких хобота ухватили его за ноги и стали удерживать от падения. Хахай озлобился сильнее. Он кинулся под ноги вожаку и вынудил его сделать резкие движения. Великан, защищая своё стадо, принял вызов и зацепил назойливого врага бивнем. Приподнимая противника над землей, он невольно отступил, позади сгрудились, толкая друг друга, и сосунок сорвался в реку. Один хобот сразу отпустил несчастного. Другой же великан, так близко приблизился к краю, что тот обрушился, и два тела полетели на каменистые клыки шумной неглубокой речушки. Вожак несколько раз ударил врага о скалу и отбросил окровавленное тело. Войны, не отрываясь, следили за происходящими событиями. Подаю знак успокоиться. То, что сегодня не придется охотиться, всех радует. Но увиденное ошеломило. Стадо вновь вытянулось в цепочку и двинулось в намеченном направлении. Вожак раздувал мелкий щебень под ногами и с тоской глядел на дно ущелья. Когда последний великан скрылся из виду, он быстро побежал следом, покидая место трагедии.
*** Возле упавших туш развели костер. Вокруг собралось племя. Моё племя. Мясо рубили топорами. Лица у всех довольные и доброжелательные. Вкус великана оказался знакомым. Я ел его, когда выход был шире. В пещере на территории безбородых оживленно и шумно. Они возятся со шкурой, костями и мясом. Мясо быстро испортится и снова придется думать о добыче. Как удачно получилось… Случайно или нет? Приятно с полным животом готовится к ночлегу. Где старуха? Она будет смотреть, как я засыпаю? Сегодня должен выход стать шире. Зачем мне это? Зачем мне «Улыбчивая»? Где же она? Глаза слипаются… Пришла. И не одна… С ней «Прижимающаяся» с младенцем. Передают его друг другу и греют своим телом… «Улыбчивая» с красивым лицом толкает меня в бок, сует в руки богиню Лу и велит бежать. Голод, опять голод. Но страх быть съеденным подхватывает и несет прочь. Свободно вылетаю из пещеры и несусь … Вот дерево, возле которого «Улыбчивая» кормила ягодами. Вот каменоломня, где «Седой воин» учил делать наконечники. Вот большая нора, где первый раз охотился на жирного дикобраза. В неё… Там темно и сухо. Там никто не найдет… Холод вновь заставляет кутаться в шкуру. Ловлю на себе взгляд. Два взгляда. Всё в порядке – все живы, все на месте, все сыты. Выход из пещеры вновь стал уже. Вот дерево… Какое же оно трухлявое. Вот заброшенная каменоломня… Вот завалившаяся нора. С опаской тыкаю в узкую щель копьём. Мало ли какая гадость могла в ней поселиться. Тихо. Проталкиваю руку и нащупываю Богиню. Какая красивая! Это всё, что осталось от «Седого война». Война, у которого было много имен. Я вспомнил тебя - «Кто учил охотиться на мамонтов»!
Титул - Лирическая маска года Титул - Юморист Бойкое перо
Я всегда недолюбливал поезда. Маленьким боялся, не понимая, как такая махина может двигаться по двум тонюсеньким рельсам, а теперь, при сумасшедшем ритме жизни главного бухгалтера крупной строительной фирмы, катастрофически жаль времени, проведенного на колесах в пустых разговорах со случайными людьми. На сей раз в моем вип-купе был единственный попутчик - мой ноут, но и он надоел до чертиков. За окном уже стемнело. Поезд осторожно подкрадывался к какой-то маленькой станции. Засыпанный снегом перрон, спешащие к вагонам люди, дети, редкие торговки со снедью и напитками - придорожная суета маленького провинциального городишки - от всего этого как-то вдруг неожиданно пахнуло детством. Через минуту поезд тронулся, и перед окном медленно проплыла табличка "Сурженск" "Сурженск! Надо же! Сколько же я здесь не был?!" По-пацански прильнув к вагонному стеклу, я вглядывался в темные силуэты деревьев. Некогда молодые и хлипкие, они возмужали и заматерели. Поезд быстро набирал скорость. "Семь километров, где-то здесь, должно быть... " Мимо промчались огни железнодорожного переезда и маленькая белая табличка "Владимировка". Был я тогда не крутым и уважаемым специалистом по бухучету и финансам Григорием Васильевичем Рубцовым, а маленьким рыжим оторвой по прозвищу Гриня Рупь и было мне всего-навсего четырнадцать. Изобретательней и хулиганистей подростка в нашей Владимировке не было. Отец был колхозным бухгалтером, а мама работала воспитательницей в детском саду. Старшая сестра Соня в том году заканчивала школу и собиралась поступать в медицинский. Шла зима, самая лучшая и самая ужасная зима моего детства. Наша классная Анна Тимофеевна Звягинцева была учителем от Бога и большой души женщиной, хоть и строга была неимоверно. Сколько раз за свою жизнь я мысленно благодарил ее за то чувство прекрасного, даже не вложенное, а вбитое в мою дурную голову нетесаным дубовым поленом. Она всегда говорила нам: "Даже в самой безнадежной глухомани можно вырасти интеллигентным человеком", а по сему регулярно таскала нас в город в театры, в музеи, на выставки, устраивала литературные и музыкальные вечера, читала стихи, проигрывала пластинки с оперными ариями, учила "видеть" полотна великих художников. У нас даже был свой маленький школьный драмкружок. Помню, мне ужасно нравилось играть партизана в каком-то мини-спектакле, где я лихо расстреливал из игрушечного пистолета всех немцем и полицаев и освобождал девушку, которую вот-вот должны были повесить. Как-то в одну из наших поездок я увидел репродукцию картины Пукирева "Неравный брак". Не знаю, чем она меня тогда так поразила, но вглядываясь в лица на ней, я живо представил себе всю сцену наяву. Мне стало настолько жаль бедную девушку, что я готов был, как тот партизан, выскочить из укрытия, раскидать всех по сторонам, взять ее за руку, обнять, успокоить, развеселить. Домой я вернулся под впечатлением от увиденного и лежа в постели, долго размышлял о том жестоком времени и о несчастной судьбе невесты. Было это по весне, а в сентябре нам прислали новую учительницу биологии Людмилу Анатольевну Васину, молоденькую, только после института. Их тогда троих прислали: физика, немца и ее. Ехать в деревню учительствовать охотников было мало, вот и присылали выпускников по распределению на три года, а потом эти отрабатывали и уезжали, на их место присылали других. Так вот, эта Людмила Анатольевна была удивительным образом похожа на ту несчастную девушку с картины. Даже вид у нее был такой же несчастный, наверно оттого, что волею судьбы попала она в нашу глушь, а мечтала о большом городе. Вот с того дня и началась у меня и счастливая и несчастная одновременно, полная волнений жизнь. Счастливая, потому что сердце мое сладко сжималось и замирало, когда я видел ее, говорил с ней, а несчастная, потому что она не замечала ни моих пламенных взглядов, ни дрожи голосе, когда я отвечал урок, ни моих влажных ладоней, когда я протягивал ей свой дневник. К тому же в школе болтали, что она еще с института была влюблена в учителя физики и что во Владимировку к нам приехала из-за него. Но даже если и так, ее уроки биологии стали для меня с той поры смыслом жизни. В канун Нового года, как обычно, в школе проводился бал-маскарад. Это был единственный школьный вечер, на который разрешалось приходить семиклассникам. Обычно на вечерах были только ученики старших классов. Меня эти вечера не особо интересовали, но на этот раз я ждал новогоднего бала с нетерпением. Наш драмкружок показывал сказку о лесных жителях, где я играл барсука. Людмила Анатольевна сидела в первом ряду, нарядная и красивая до умопомрачения. Я боялся даже смотреть в ее сторону. Роль у меня была небольшая, но я потел, мямлил и путался, а под конец совсем забыл текст и убежал со сцены. За кулисами своей железной рукой в меня вцепилась наша классная и взглядом трехсотмиллиметровой гаубицы "пригвоздила" к стене: - Григорий! Это что еще за саботаж! Вон со сцены! А Сеньке Шапошникову, игравшему роль медведя, скомандовала: - Семен! Дальше играем без барсука. Сосредоточьтесь! Весь остаток вечера я просидел в радиоузле, в комнатушке за сценой, у своего соседа Митяя. Он учился на заочном в политехническом и подрабатывал в школе радистом. Спектакль закончился, начались игры и танцы. Время от времени я смотрел в зал сквозь дырку в занавесе и искал глазами Людмилу Анатольевну. Она танцевала и веселилась, как ни в чем не бывало. Конечно, что ей мой позор - ничего. Уже под конец вечера я еще раз решил взглянуть на свою возлюбленную, но ее в зале не было. Словно мой герой барсук, я почуял неладное и через боковую дверь вышел в коридор, а затем в фойе. У окна, что в углу рядом с гардеробом, глядя на заснеженный школьный двор, стояла Людмила Анатольевна и тихо плакала. Сердце мое сжалось, и так мне захотелось обнять ее, утешить, сказать, что все будет хорошо, обязательно будет, не может не быть. Но подойти не решился: какая женщина, тем более училка, захочет, чтобы ее видели в слезах. "Во, черт" - подумал я, - что же делать-то? Я тихо прошмыгнул в конец коридора и свернул к учительской. Дверь кабинета была приоткрыта и из нее доносились тихие голоса и приглушенный женский смех. Заглянув в щелку, я увидел физика в обнимку с химичкой. Он что-то басил ей на ухо, а она противно хихикала. Потом она обвила руками его шею, и они поцеловались. Кровь отхлынула от моего лица, кулаки сжались так, что ногти впились в ладони: - Вот, козел! Его такая девушка любит, а он! Ну, погоди, ты у меня попляшешь! Когда я вернулся в гардероб, Людмилы Анатольевны не было. Я схватил свое пальто и валенки и выбежал на улицу. Всю дорогу до дома я размышлял, как отомстить этому подлому бабнику физику и, наконец, придумал. Назавтра был последний учебный день второй четверти. Биологии у нас по расписанию не было. Несколько раз я бегал к учительской, но Людмилу Анатольевну так и не увидел. "Заболела может?" - подумал я - "Довел, паразит!" Мое решение отомстить стало непоколебимым. После уроков я выловил своего закадычного друга Саню и поведал ему план мести. Я, конечно, не сказал ему, за что хочу отомстить физику. Просто сказал, что это не моя тайна. Саня не стал расспрашивать, и мы пошли ко мне готовиться к осуществлению моего коварного плана. Всю ночь я боялся проспать и вскакивал через каждые полчаса. Наконец, стрелка на будильнике подползла к цифре "4". Натянув в темноте заранее приготовленные штаны и свитер, я на цыпочках прокрался в кухню, оделся и вышел на улицу. Ночь была сказочная. Луна светила в полную силу. Снег сиял и искрился, словно бриллиантовые россыпи, и тишина, удивительная тишина стояла вокруг. "Эх, вот бы прогуляться по такой сказке с Людмилой Анатольевной!" - подумалось мне. Подойдя к Саниному окошку, я тихонько поскреб в стекло. В комнате заметалась тень, и через минуту на крыльце появился Саня: - Не передумал? - спросил он, зевая, - Ты чего? Да ни в жисть! - Ну, тогда пошли. Дом бабки Дарьи, где квартировал физик, стоял в конце улицы. В доме было темно и тихо. - Дрыхнет - злобно сказал я - Ага, - отозвался Саня, - чего еще человеку в четыре утра делать? Это мы два дурака куролесим. Может ну ее, а, Гринь? А то кабы чего не вышло - Да чего ты заладил: не надо, не надо. Надо, я сказал! Пусть знает, как хороших людей обижать. Да и чего выйдет-то? Ну, встанет с утречка, печку затопит, а тяги нет. Пока сообразит, что к чему, попрыгает да дымком умоется, козел. Обойдя дом с задней стороны, я по забору перелез на сарай, оттуда на крышу и спустил Сане веревку: - Привязывай сковороду! Саня послушно обмотал большую чугунную сковороду веревкой и махнул: - Тяни! Сковорода зловеще-черным диском медленно поползла вверх. Отвязав и сунув за пазуху закопченую посудину, я полез на печную трубу. "Только бы не провалилась" - думал я. Но сковорода встала, как и тут была. И со стороны совсем не видно: труба как труба. Пока печника не вызовет, фиг найдет, почему в печи тяги нет. Вот только мама сковороды хватится. Ну и ладно. Поищет-поищет да новую купит. Мы с Саней поспешили по домам, и я с чувством исполненного долга я нырнул в прохладную постель и провалился в сон. Разбудили меня громкие разговоры и шаги в кухне. Я выглянул из-за занавески: на пороге стоял хмурый отец, а мама, подавая ему полушубок, тихонько причитала: - Господи, да как же это так, почему же так случилось-то? У меня все внутри похолодело: - Что, мам? - Да учитель ваш, физик, чуть не умер - ответила она, - Заболел он накануне - воспаление легких, как будто. Температура очень высокая была. На ночь бабка Дарья дала ему отвара, чтобы спал, а утром рано печь зажгла и побежала к фельдшеру. Пока бегала, тут дыму нашло полный дом, а учитель лежит без сознания - угорел видно. Слава Богу, фельдшер быстро пришел - откачал. Теперь вот в город повезут, в больницу. Ты чего, Гриш? - Не... Ничего... так... До сих пор помню то ощущение страшной, непоправимой ошибки, обжигающей горечи вины и безысходности, охватившее меня: "Господи, что я наделал! А если бы не откачали?" Участковый пришел после обеда. В руках у него была завернутая в газету сковорода: - Не ваша ли вещь, Надежда Прокофьевна? Мама внимательно посмотрела на сковороду и удивленно сказала: - Моя. А откуда она у вас? - Пойдем-ка Гринь, пошепчемся - вместо ответа сказал он, - Одевайся Я, мысленно уже собравшись в тюрьму, подумал: "Заслужил, чего уж там. Маму с папой только жалко: затаскают. Но по любому, лучше уж чистосердечно" Участковый оказался человеком мудрым и бывалым. Без суеты и нажима он выведал у меня все: и про сковороду, и про вечер тот злосчастный, и про мою несчастную любовь. - Если учитель заявление подавать не будет, значит, ограничимся воспитательной работой. Но отцовской порки, брат мой, тебе не миновать. Так что сослужил ты, товарищ Кулибин, себе медвежью услугу. Ты давай денька этак через четыре на каникулах как раз, езжай-ка к учителю в больницу, поговори с ним: так, мол, и так, бес попутал, не серчайте. А протокол, ежели что, напишем после праздника. Новый Год как- никак! А? - С наступающим – пробубнил я, вздохнул и поплелся к дому. Через четыре дня мы с мамой поехали к физику в больницу. Учитель чувствовал себя намного лучше. Когда я рассказал ему обо всем, он усмехнулся, помолчал немного, а потом сказал: - Да нет у нас с Людмилой Анатольевной никакой любви. Мы просто друзья. А плакала она потому, что нашла на своем столе в учительской письмо, которое пришло на адрес школы и которое почему-то ей не успели передать днем. А в письме том говорилось, что ее отец тяжело заболел. На следующий день она уехала домой. Но теперь все хорошо, отец поправляется, и она скоро вернется. - Простите меня, Сергей Владимирович! Я не хотел, честное слово не хотел. - А ты знаешь, Григорий, ведь я тебе должен сказать спасибо. Если бы я не надышался дымом и не потерял сознание, не поехал бы я в больницу, а остался дома на праздник: кому захочется встречать Новый Год на больничной койке? А у меня, как оказалось, двустороннее крупозное воспаление легких. И кто знает, чем бы все закончилось, не окажись я в момент кризиса под наблюдением врачей. Так что, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Давай-ка, мы с тобой забудем эту историю и просто будем жить дальше. - Спасибо Вам, Сергей Владимирович! Спасибо. Только прошу, не говорите ничего Людмиле Анатольевне. Да и вообще… - я почувствовал, как лицо мое заливает краска. - А зачем кому-то знать о наших делах ? – лукаво подмигнул физик. Поначалу Владимировка гудела от разговоров о том, кто и зачем закрыл физику трубу сковородой, потом постепенно нашлись другие темы для обсуждений и все тихонько забылось. А осенью отца перевели в райцентр, и мы уехали из Владимировки. Саня писал мне потом, что и физик и Людмила Анатольевна тоже уехали, и как сложилась их дальнейшая жизнь никому не известно. По бесконечному белому полю поезд мчал меня в ночь, в другую жизнь, увозя все дальше и дальше от Владимировки и от моего беспокойного детства.
Титул - Лирическая маска года Титул - Юморист Бойкое перо
