Ее звали Нюся. Каждое утро она появлялась на городском рынке, что напротив поместной церкви в центре провинциального городка. Нюся имела обыкновение укутывать себя пестрым ветхим тряпьем, соломенной шляпой – непременным атрибутом, двойными очками: несуразными круглыми с диоптрией на переносице, и сдвинутыми на курносую пипку солнцезащитными в роговой коричневой оправе. Искрящиеся в улыбке приветливые глаза отчетливо выглядывали на собеседника иcподлобья в ожидании милостыни или просто прохожего.
- Здравствуйте, как Ваше здоровье? – по обыкновению вступала она в разговор с постоянными посетителями. Справлялась о здоровье родных и близких, рассказывала о последних новостях СМИ, не забывала поведать о росте цен на различные товары рынка, особенно, первой необходимости: на хлеб, молоко и так далее. Нет, она не протягивала ладонь, не просила милостыни, не сетовала на свою судьбу. Напротив, в ее стремлении выговориться сквозило желание помочь собеседнику сориентироваться в сегодняшнем дне. Обнаружив нежелание второго, тут же переводила разговор на политику или погоду, зачастую прибегая к высказываниям классиков мировой литературы, цитируя Пушкина, Гоголя, Достоевского в том объеме, в котором мог выслушать на тот момент встреченный ею собеседник. Обычно подобное цитирование заканчивалось на первом предложении. И Нюся без сожаления прерывалась на полуслове. Лишь бы не причинить дискомфорта встреченному путнику.
- Дай Бог, Вам здоровья! – по обыкновению заканчивала она прерванную в такой ситуации беседу, и, мило улыбаясь беззубым ртом, причмокивала в смиренном молчании… В случаях, когда ее одаривали мелкими купюрами или монетами, она с благодарностью низко кланялась, приговаривая: - Спасиби-спасиби, на хлеб-соль хватит, еще и на винцо красненькое соберется, даст Господь… - На винцо Бог не одобряет! – протягивая помятую десятирублевку, укоризненно покачала головой в этот раз полноватая дама с одышкой, обмахивая вспотевшее напудренное лицо китайским веером. - Винцо для радости, милая… для души предназначается… Разве, Вы, не в курсе, что сам Христос с Апостолами частенько трапезничали не гнушаясь… - Образованная, - буркнул хмуро тяжеловесный спутник дамы в клетчатой панаме и фирменных джинсах с клепками. - Докторша, как говорится, в прошлом, - неловко ухмыляясь, продолжала комментировать Нюся: - мама профессоршей русского языка так и ушла бесследно, и сынок подавал надежды в данном направлении… три года, как канул, вернее, утонул в озере… бесследно… без весточек живу… Смышленыша моего два дня назад люди недобрые колесами прямо вон на той дороге раздавили… следы крови до сих пор… Не хотите посмотреть на место гибели возлюбленного моих сироток? - Фу, гадость какая?! Митроша, поблагодарил, и будет… - Да, да, милочка, вот тебе еще десятка, и гуляй себе с миром… - Спасиби-спасиби… и за Ваше драгоценное здоровьеце… От одышки листья мать-мачехи помогают. Можно, сушеные настоять, можно, кипяточком залить…Последнее время уротерапия частенько стала применяться… - Фу, гадость какая?! Митроша, осмотрись, тип глистовидный из-за бочки с пивом на нас глазеет. Не иначе, как сговор…Не иначе, как бомжиху специально заслали… - сквозь зубы испуганно зашептала дама с веером, уволакивая мужа во второй ряд рынка …
Нюся пикантно помахала ладошкой в след дарителей, сдвинула набекрень соломенную шляпу с широкими полями и алым бантом, перекрестилась трижды, вновь выглянула иcподлобья, огляделась по сторонам, спрятала в разноцветных лоскутах милостыню, и тут же обнаружила около центрального входа перед киоском покупателя газет.
- Мил человек, с добрым утрецом, - незамедлительно она обратилась к бородатому седовласому старцу, приспособившему кучу газет и журналов подмышкой: - сегодняшние вести полны катастроф, разочарований и всяческих скандалов. Впрочем, как и вчерашние. - С добрым утром, Нюся, - протягивая монету, пробасил бородач. - Благодарствую, Владимир Ильич. Ваша постоянная спонсорская помощь бережет моих подопечных, и гарантирует им будущее. - Вы там же, в подвалах? - Там же, в тесноте обитаем, но со всем семейством… - Нюся примолкла. И без того мутноватые глаза наполнились вдруг слезами, но, сжав ладоши в кулачки, женщина вмиг побагровела, и, сдерживая слезу, по секрету прошептала: - Вы же не знаете, драгоценный, папа наш трагически погиб два дня назад на дороге… Прямо, вот так, без зазрения совести проехали по живому…. Семеро котят и мама наша на полном моем обеспечении сиротками остались… - У Вас, Нюся, все, как в хороших сказках: и котят семеро… и серых волков не видать… и мама коза под присмотром… - шутя, попытался успокоить взволнованную Нюсю собеседник. - Драгоценный Владимир Ильич, и, Вы, оказались схожим с вождем революции… - с легкостью приняв шутливый тон собеседника, отчеканила Нюся. - Ничего общего с бунтарями… Вы меня понимаете, милосердная? - Я, Вас, уважаю, и благодарю не только, как постоянного спонсора, но и, как мыслящего собеседника. Признаюсь откровенно, жду каждое утро с нетерпением Вашего восхождения к газетному киоску. - Благодарствую.
Мужчина завернул за угол трехэтажного старинного дома с колоннами. Нюся с той же пикантностью помахала ему вслед ладошкой, развернулась на сто восемьдесят, и тут же, почти лоб в лоб столкнулась с тем самым подозрительным типом, что выглядывал минут пять назад из-за пивной бочки.
- Все еще дышишь, халява? Не подохла? - Князь, с женщинами воспитанные молодые люди вначале здороваются. А Вы сразу лбом в шляпу… Исказили поля. - Лярва старая, всех семерых завалю, и тебя к ним в придачу, если данью не отметишься в срок. - Князь, Вы, пошляк. Я на, Вас, жаловаться буду в Министерство юстиции. Предупреждаю, чтоб потом недоразумений не было. - Мзду закинь в общаг, стукачка сраная. - Пошлину со спонсорской помощи, если потребуется, заплатим, как положено в госказну. И ни копейки левым. - Предупреждаю в последний кон: я тут банкую. Не дожидайся пожара, усекла, карга с бантом? Все. Последний базар. Жду до семи на пристани со штукой…
Глистоватый парень в тельняшке быстро юркнул на тротуар, и мигом исчез в толпе пассажиров, выходящих из трамвая. Нюся поправила шляпу, отряхнула ладонями разноцветное тряпье, огляделась по сторонам. Посетителей обнаружилось множество. И все они входили и выходили, хлопая массивными дверями рынка, будто барабанными палками, отстукивали ритмично мелодию наступившего рыночного дня.
Нюсе нравилось наблюдать за ритмичным рыночным процессом. Ей нравились улыбки людей, задумчивые взгляды, их сосредоточенность, деловитость. И даже, если на нее не обращалось внимание, она радовалась новым лицам, озабоченным взглядам. Конечно, ей хотелось заговорить с каждым из них, чтоб успокоить, помочь советами, или просто так потолковать по душам, но она понимала, что на рынок люди приходят за покупками, и отвлекать от дел считала не интеллигентной манерой. Потому и ждала всегда того, кто обратит на нее первым внимание. А уж тогда-то и побеседовать вволю могла.
Так прошло ее третье лето. Наступила осень. Затем выпал первый снег. Грянули январские морозы.
Обычно и в холод Нюся появлялась с раннего утра перед центральным входом рынка в соломенной шляпе. А тут уже февраль на исходе, а Нюси не было на месте. Пожалуй, никто, кроме Владимира Ильича не заметил ее отсутствия в новом году:
- А, что с Нюсей, случилось? – спросил он в февральское бушующее поземкой утро, рыжеволосую киоскершу в пуховом платке. - Еще осенью схоронили… Поговаривают банда Глиста камнями во дворе по среди бела дня закидали бедняжку…И чего им от бомжихи понадобилось? Ума не приложу… Опустела без Нюси округа. Царствие ей Небесное! - Опустело. Истинно опустело.
Заглушая вой февральской вьюги, нагрянул заутренний колокольный перезвон. Из-под подмышек полушубка бородатого мужчины выпала стопка газет. Ветер перелистывал страницы. На одной из них отчетливо выпячивал заголовок «Бомжиха», и фотография в черной рамке. Это была Нюся. Та же соломенная шляпа. Те же двойные очки. И тот же искрящийся взгляд исподлобья. И милосердная улыбка, обнажающая беззубый рот.
Странно. Очень странно. Неимоверно. Просто оглушительно. Барабанной дробью отдается в перепонках. Врывается телефонный звонок. Хватаю трубку. Привет. Салют. Да нет, тут по правде стреляют. Прямо на площади? Да. И люди бегут куда-то. Что-нибудь говорят? Нет. Просто бегут, как ошалелые. Бегут, не оглядываясь. Тебе не страшно? Нет. Жутковато. Будто вокруг пустота. И сухость во рту. Из-за угла видно пламя. Горит прокуратура. Напротив, подорвали налоговую... Нет, не синим пламенем, обыкновенный пожар. Помню в детстве, грянул гром, сверкнула молния. Запылал тети Асин дом. Сказочно пылал. Дух захватывало. Все вокруг метались с ведрами, бидонами. Плескали воду, а пламя озаряло переулок. Я жутко торжествовал. Надо же! Сгорает последняя из последних навозных хибарок с соломенной крышей. И поделом. Построят кирпичные с черепичной. Село преобразится в город. Радио проведут, как в соседней Быряевке. Музыку станем слушать. Людей культурных в дом впустим. Они нам сказки расскажут про жизнь веселую. Вчера у тети Поли слушал в Быряевке. Про светлое будущее в недалеком… И голос нежный вещал. И слова были не из мира сего. Вроде, «Пролетарии всех стран соединяйтесь». Соединились. В Союз общий вошли. Друг дружку насильно уважать научились. Надоела призрачная канитель: врозь жить захотелось. Хотеть не вредно. Уметь, однако?.. Говорят для того мозги человеку даны, чтоб он в отличие от животного созерцать умел, жизнью наслаждался. \"Наслаждался\" – это как?.. Как птица в полете парит?.. Ясное дело, без крика. А, когда соловей звоном заливается?.. Ясное дело, с утра пораньше, перед восходом солнца, в укромном, удобном гнездышке, либо перед - в обстановке комфорта, благополучия, безопасности. Это я к тому: пули свистят. Из окон слышна барабанная дробь. Через стекло наблюдаю: юнец лет семнадцати несется по тротуару безоглядно. Господи! Рухнул на асфальт… Женщина с ребенком промелькнула, как угорелая мимо. Пацаны лет по четырнадцати стаей пролетают, как воробьи подстреленные, оглядываясь в опаске, ошалело бегут куда-то. Женщина с ребенком на руках вдруг посреди тротуара остановилась, брякнулась на асфальт, завыла: - Ой-ей-ой! Паразиты! Им политика, нам смерть! Мужика не отыскала в толпе! Дурак! Идиот! Сиротами оставил! За ней пролетарий лет тридцати со скошенной физиономией орет: - Какого хрена хлопушек пери бздели! Они специально газ в глаза пустили, что б мы свободы не увидали! - Какая хрень, свобода, когда менты дубинками народ дубасят. Газы слезоточивые из пушек выпускают. - Какие газы?! Пулеметами строчат с крыш. - Там раньше под мрамором правители восседали… - Не надо было отбрехиваться. - Поздно. Натворили делов! - Кто сотворил-то? - Да уж, не Всевышний. - Всенижний?! - Пригнись, осел, настоящей дробью палят.
Упал черноволосый. Кровь на асфальте. Они бегут. Пробегают мимо. Закрываю на защелку окно. Смотрю через стекло. Бегут. Дым из-за угла повалил. Взрыв раздался, будто салют в честь дня победы. Нет. Это не салют. Это дробью в живых людей палят. Сверху откуда-то. Там, где раньше власть народная заседала. Теперь оно пламенем пылает: здание то - вычурное, вроде, белого дома.... Господи, а, что такое этот белый дом? Если посмотреть сейчас через стекло с седьмого этажа, так это точно психушка! Ужас. Пламя. Дым клубами. Люди, как муравьи, копошатся, бегут кто в огонь, кто на нашу улицу. Она между тополей в зелень укуталась, тропой безлюдной в тупик врезалась. От Белого дома до психушки одна была дорога меж стройными тополями. Метров пятьсот длинной, десятью шириной. Приоткрыл окно. Поглядел в тупик. Стоит нетронутой лечебница. Только людей много вокруг. Видно, ворота закрыты. Около забора, как в копилке, уйма медяков с испуганными физиономиями скопилось. Ждут. От огня и пуль, видать, может, от митингующих спрятаться решили в зеленом дворе за решетками пятаки без знаков отличия… Боже! Стекла задребезжали от взрыва неимоверного. Нет. Это явно не салют. ..
Народ от радости не побежит в сторону психушки в страхе и отчаянии... Aлександр Балбекин
Сообщение отредактировал rampa - Воскресенье, 10.07.2011, 08:37
