Кагон — детское имя Армаддако Каго

Монтер — приемный сын Удондера

Блодро — мать Кагона

Ралого — сестра Кагона

Крандо Самс — отец Кагона

Келобар — отчим Кагона

Аргатру Сея — дядя Кагона

Гудареб Пус — глава разбойничьей банды гоблинов

Удонтер — торговец гончарными изделиями

Ратебран Железный Меч — вождь клана Железного Меча

Батог Кула — князь провинции Тефиз

Батог Дос — сын Батога Кула

Аргеброн Сай — вассал клана Перси

Рабрак Има — вассал клана Кровавые

Робрак Ова— князь провинции Фантом, вождь клана Фантом

Каго Хис — имя Кагон, полученное при поступлении на бугайскую службу

Громкар Сметненосец— глава клана Сметненосец, вассал вождя Робрака Ова

Орбан Шрам — один из самых влиятельных вассалов вождя Робрака Ова

Ванг — место рождения Армаддако Каго, провинция, принадлежащая клану Фантом

Рахиш — главный город провинции Фантом

Кнэту — провинция, принадлежащая клану Перси

Юнанис — главный город провинции Тефиз

Юнис — провинция, принадлежащая клану Кровавые

Добавлено (26.03.2011, 18:20)
---------------------------------------------
Глава первая
«ЭЛЬФ! ЭЛЬФ!»

— Это мой заяц!

— Нет, мой!

— Врешь!

Группа из девяти орченков табуном мчалась по полю, сшибая палками цветы. Они гонялись за зайцами. Кагону, сыну Крандо Самса , было шесть лет, его зеленое, но более человечное лицо походило на лицо эльфа. Он не выдался ростом, однако почти никто во всей деревне не мог превзойти его в драках и иных шалостях.

— Дурак! — крикнул Кагон, когда орк покрупней в схватке из-за зайца сшиб его с ног. Кагон сделал подножку другому приятелю, когда тот нечаянно наступил ему на ногу. — Заяц достанется тому, кто поймает его. Поймаешь, значит, твой, — сказал он, проворно вскочив на ноги и схватив зайца в прыжке. — Да!

С зайцем, держа его за уши, Кагон отбежал шагов на десять. Он оторвал ему голову, а остальное засунул себе в рот. Тело зайца наполняла кровь. Для здешних детей, не знавших вкуса крови Крюкорога, подобное лакомство было необыкновенным чудом. Косясь на мальчишек, Кагон выпил всю кровь и облизнулся. Остальные глазели на него, истекая слюной.

— Эльф! — крикнул рослый орк по кличке Нап, единственный, с кем Кагон не осмеливался тягаться. Почувствовав силу на своей стороне, к насмешкам присоединились и другие.

— Человек!

—Эльф!

— Эльф! Эльф! Эльф!

Теперь они кричали хором, даже Монтер, самый крохотный среди всех. Говорили, что ему восемь, но он не слишком перерос шестилетнего Кагона. Лицом, правда, он удался куда краше: темно-зеленый, с правильными орскими чертами.

— И ты туда же! — воскликнул Кагон, гневно взглянув на Монтера. Ему было наплевать, что другие называют его эльфам, — все, но только не Монтер. — Или забыл, что я всегда заступаюсь за тебя, гоблин ты тупой?

Монтер смутился и принялся грызть ногти. Он был еще ребенком, но обвинение в неблагодарности ранило его куда больнее, чем сравнение с гоблином. А другие орченки уже отвернулись: забыв о зайцах, они разглядывали облако желтой пыли, поднимающееся далеко в поле.

— Глядите-ка, войско! — закричал один из них.

— Бугаи, — поправил другой. — Возвращаются с битвы.

Мальчишки замахали руками и завопили, приветствуя воинов.

Робрак Ова, вождь клана Фантом, и его сосед, Бондак Има, были заклятыми врагами, что постоянно приводило к стычкам на границе двух кланов. Однажды войска Бондака перешли границу, сожгли деревни и уничтожили посевы. В ответ войска Фантома вышли из Рахиша и разгромили противника, истребив всех до последнего. На следующую зиму у орков не было ни еды, ни крыши над головой, но своего вождя они не упрекали. Когда им выпадало голодать, они голодали; когда приходилось мерзнуть — мерзли. Вопреки расчетам Има, лишения только усиливали их враждебность к вождю соседнего клана.

Здешние дети видели и слышали все это с самого рождения, поэтому они встречали войско своего вождя с великой радостью.

— Бежим навстречу!

Они дружно бросились туда, где показалось войско, лишь Монтер и Кагон по-прежнему стояли не спуская друг с друга глаз. Малодушный Монтер хотел было присоединиться к остальным, но взгляд Кагона пригвоздил его к месту.

— Извини. — Монтер нерешительно подошел к Кагону и положил ему руку на плечо. — Извини, ладно?

Покрасневший от гнева Кагон дернул плечом, но, поняв, что Монтер вот-вот расплачется, несколько смягчился.

— Это все потому, что ты дразнил меня вместе с другими, — упрекнул он. — А они ведь и тебя дразнят. И гоблином называют, и по-всякому. Разве я когда-нибудь над тобой потешался?

— Нет.

— Даже гоблин, если мы его приняли в свою шайку, становится таким же, как все. Я всегда так говорю, верно?

— Точно. — Монтер отер глаза грязной рукой, размазав по щекам темные разводы.

— А все из-за того, что ты хнычешь, когда тебя обзывают гоблином. Пошли-ка на воинов посмотрим. Быстрей, а то уедут! — Взяв Монтера за руку, Кагон помчался вдогонку за остальными.

Из клубов пыли показались боевые громамонты и знамена. В войске было примерно двадцать наездников-бугаев и две сотни пеших воинов. Следом шла пестрая толпа гоблинов-рабов, несших длинные пики, копья и колчаны со стрелами. Свернув с дороги, они пересекли долину и начали подниматься на берег реки Роот. Дети, успев опередить бугаев, уже взобрались на высокий берег. Кагон, Офуку, Нап и остальные принялись рвать дикие фиалки и розы и бросать их в воздух.

—Серег! Серег! — кричали они во весь голос, взывая к богу войны. — Слава нашим победоносным воинам! — Встречая воинов в деревне или в чистом поле, дети неизменно приветствовали их таким образом.

И командир войска, и бугаи-наездники, и пешие воины шествовали в полном молчании, их мужественные лица застыли, как маски. Они не остерегали орченков, чтобы те не попались под рог и лапы громамонта (что привело бы к взрыву первого), и не отвечали на их восторженные возгласы хотя бы улыбкой. Этот отряд, похоже, был частью армии, отступавшей из-под Микавы, и с первого взгляда было ясно, что их там хорошо потрепали. И орки, и громамонты выглядели смертельно изнуренными. Раненые, залитые кровью, опирались на плечи товарищей. Запекшаяся кровь черным лаком блестела на остриях и на древках копий. Пыль так покрыла потные лица, что виднелись одни лишь глаза.

— Напоить громмантов! — приказал командир.

Бугаи-наездники громким криком передали приказ по цепочке. Наездники спешились, остальные воины остановились как вкопанные. С тихими вздохами облегчения они повалились на траву.

Крепость Рахиш за рекой казалась отсюда совсем маленькой. Среди самураев был Роесаб, младший брат Робрака Всето. Окруженный полудюжиной молчаливых соратников, он уселся на раскладной походный стул и уставился в небо.

Воины принялись перевязывать раны. Судя по их бледности и унынию, они потерпели страшное поражение, но для орченков это не имело значения. Видя чужую кровь, они воображали себя омытыми кровью героями. Копья и пики, наконечники которых сверкали на солнце, убеждали в том, что враг истреблен. Гордость и восторг переполняли детские сердца.

— Серег! Серег! Победа!

Громмамонты напились, и орченки начали бросать им цветы, приветствуя их, как и орков.

Один из бугаев, держа громмамонта за поводья, обратился к Кагону:

— Эй, сын Самса! Как поживает твоя мать?

— Вы это мне?

Кагон подошел к бугаю и посмотрел ему прямо в лицо, поражавшее суровостью. Кивнув, бугай положил руку на потную голову Кагона. Лет ему было не больше двадцати. Ощутив тяжесть руки в кольчужной перчатке, принадлежащей воину, который только что возвратился с поля боя, Кагон преисполнился великой гордостью.

«Неужели наше семейство водит знакомство с такими самураями?» — удивился он. Друзья, выстроившиеся рядком поблизости, видели, как счастлив Кагон.

— Тебя ведь звать Кагон, верно?

— Да.

— Хорошее имя. Правда, очень хорошее имя.

Молодой бугай потрепал Кагона по затылку. Воин расслабил пояс на кожаных доспехах и выпрямился, не сводя глаз с лица Кагона. Внезапно какая-то мысль рассмешила самурая.

Кагон умел быстро обзаводиться друзьями, даже среди взрослых. А сейчас — оттого, что к его голове прикоснулся незнакомец, да к тому же воин, — его большие глаза вспыхнули светом гордости. Он мгновенно обрел свое обычное красноречие:

— Но меня, знаете ли, никто не зовет Кагоном, только мать и отец.

— Наверно, из-за твоего сходства кое с кем.

— С людьми и эльфами?

— Хорошо, что ты это понимаешь.

— Именно так меня все и зовут.

— Ха-ха-ха!

У бугая был зычный голос, и хохотал он громко. Тут же засмеялись и другие воины, а Кагон с деланным равнодушием достал из-за пазухи мертвого ужа и принялся его жувать. Кровь был сладок на вкус. Кагон равнодушно выплюнул кожу.

— Сколько тебе лет?

— Шесть.

— Вот как?

— А вы откуда?

— Я хорошо знаю твою мать.

— Неужели?

— Младшая сестра твоей матери часто заходит ко мне. Когда вернешься домой, передай матери мой поклон, скажи, что Аргатру Сея желает ей доброго здоровья.

Краткий привал закончился. Бугаи и обычные воины выстроились в цепочку и пошли вброд через реку. Еще раз глянув на Кагона, Сея торопливо сел на громмамонта. С тапаром и в доспехах он, казалось, лучился мощью и благородством.

— Скажи ей, что, когда все закончится, я заеду к Самсу.

Сея гикнул, пришпорил громмамонта и пустился догонять своих. Мутная вода заплясала вокруг копыт.

Кагон, ощущая во рту вкус сочного мяса змеи, глядел ему вслед.

***
Каждый раз, когда мать Кагона наведывалась в кладовую, она впадала в глубокое отчаяние. Зачем бы она ни шла — за мясом, за зерном или за дровами, — что-нибудь непременно оказывалось на исходе. При мыслях о будущем ком подкатывал к горлу. У нее было только двое детей — шестилетний Кагон и девятилетняя дочь Ралога, — и оба, понятно, еще не могли по-настоящему ей помочь. Муж, искалеченный в бою, все время неподвижно сидел у очага и глядел в одну точку под висящим чайником, даже летом, когда в очаге не разводили огня.
«И эти вещи… Хоть бы они сгорели», — думала она.
В сарае у стены стоял топор с черным дубовым древком, над ним висели шлем пешего воина и нечто, похожее на часть старых доспехов. В дни, когда ее мужу доводилось воевать, это снаряжение было самым ценным его достоянием. А сейчас оно было покрыто пылью и ни на что не годно, подобно своему хозяину. Она каждый раз при виде оружия и доспехов содрогалась от отвращения. Мысли о войне леденили ей душу.
«Что бы ни твердил муж, мой Кагон никогда не станет бугаем», — решила она для себя.
В пору сватовства Крандо Самса она считала, что бугай — самый достойный жених. Небольшой дом в Кисого, в котором она родилась и выросла, принадлежал бугайскому роду, и хотя Самс был всего лишь пешим воином, он входил в число соратников Робрака Всето. Когда они стали мужем и женой, дав обет «нажить тысячу тон ящи», оружие и доспехи служили символом их надежд, более важным, чем домашняя утварь, которой ей хотелось обзавестись. Ныне эти бессмысленные предметы, без сомнения, будили воспоминания о счастливой поре их супружества. Как далеки юношеские мечты от действительности. Суровая участь подтачивала мать Кагона под самый корень. Ее муж стал калекой, не успев прославиться в бою. Поэтому он вынужден был уйти со службы у вождя. Первые полгода они едва смогли прокормиться, и в конце концов Самсу пришлось заняться трудом раба. Сейчас он уже не способен даже на работу в поле.

Пришлось женщине взяться за дело. Прихватив с собой обоих детей, жена Самса собирала листья шелковника, пахала, молотила просо, ежедневно борясь с нищетой. Но что же дальше? Много ли сил осталось в ее тонких руках? При мысли об этом на сердце становилось холодно, как в пустом амбаре… Она с трудом собрала еды на ужин — просо, немного сушеной редьки, иногда мясо. Ей не исполнилось еще и тридцати, но тяжелые роды Кагона придали ее коже цвет неспелого персика.
— Кагон, я тут.
Кагон помчался на голос матери и ухватил ее за руку, в которой была бамбуковая корзинка с едой.
— Сегодня я встретил на берегу одного твоего знакомого!
— Кого же?
— Бугая! Аргатру, а дальше забыл. Он сказал, что знает тебя, и передал тебе поклон. Он положил руку мне на голову! Он долго со мной говорил!
— Это, верно, Аргатру Сея.
— Он был с целым войском! Они возвращались после сражения. И громмамонт у него отменный! Кто он?
— Сея живет неподалеку от храма Дзикоме.
— Правда?
— Он помолвлен с моей младшей сестрой.
— Как это — помолвлен?
— Что ты пристаешь?
— Я просто спрашиваю.
— Они собираются пожениться.
— Значит, он станет мужем твоей сестры? — Кагон необычайно обрадовался этой новости и рассмеялся.
Мать, глядя на его хищную ухмыляющуюся мордочку, поневоле сравнила сына с беспокойным зверенышем.
— Мама, у нас в амбаре лежит такой большой топор, да?
— Ну топор. На что он тебе?
— А можно я возьму его? Он такой старый! Папе он все равно не нужен.
— Опять играть в войну?
— А что в этом плохого? Можно?
— Нет! Ни в коем случае!
— Но почему?
— Сам подумай, что скажут, если сын раба начнет расхаживать с топором воина.
— Но ведь когда-нибудь я стану бугаем! — Кагон топнул ногой, как ребенок, которому не дали игрушку. Он понял, что просить бесполезно.
Мать поглядела на него, и слезы навернулись ей на глаза.
— Глупенький! — обругала она его и, неловко стерев слезы, потащила за руку. — Хоть немножко помоги сестре, воды принеси!
— Нет! Нет! — сопротивлялся Кагон, упираясь пятками в землю. — Нет! Ненавижу тебя! Дура! Ни за что!
Мать настойчиво тянула его за руку, но в этот миг из окна, послышался кашель и потянуло дымком из очага. Услышав голос отца, Кагон сразу же понурился и примолк. Самсу было под сорок, но, обреченный прожить остаток дней калекой, он обладал резким, хриплым голосом мужчины за пятьдесят.
— Вот пожалуюсь отцу, что с тобой нет сладу! — Пальцы матери разжались.
Кагон закрыл лицо руками и тихонько заплакал.
Глядя на маленького мальчика, дерзкого не по годам, мать сокрушенно думала о том, что из него вырастет.
— Блодро! Почему ты опять кричишь на Кагона? Зачем воевать с собственным сыном да еще и плакать? — спросил Самс из-за окна болезненно-раздраженным тоном.
— Тогда сам накажи его! — укоризненно возразила Блодро.
— За что же? — рассмеялся Самс. — За то, что он хочет поиграть с моим старым топором?
— Да.
— Он ведь только хотел поиграть.
— Ему нельзя.
— Он ведь мальчик, к тому же мой сын. Что в этом дурного? Ну-ка, дай ему топор!
Блодро изумленно поглядела в сторону окна и обиженно закусила губу.
«Я победил!» Кагон возликовал, упиваясь своей победой, но через мгновение, увидев, как по изможденному лицу матери катятся слезы, он забыл о радости.
— Ой, пожалуйста, не плачь! Не нужен мне никакой топор. Лучше помогу сестренке. — Он понесся в кухню, где сестра через деревянную трубку раздувала огонь в глиняной печке.
Кагон влетел в кухню с вопросом:
— Воды принести?
— Нет, спасибо, — ответила Ралого, удивившись его порыву. Она недоуменно покачала головой.
Кагон приподнял крышку бадейки для воды.
— Полное. Может, принести бобовую пасту?
— Нет, не приставай!
— Это я-то пристаю? Просто хочу тебе помочь. Что мне сделать для тебя? Может, мясо принести из амбара?
— Мама, кажется, собиралась принести.
— Ну, так что прикажешь мне делать?
— Веди себя хорошо. И мама будет довольна.
— А что, я разве плохо себя веду? Огонь есть? Давай я разведу! Ну-ка, подвинься!
— Сама справлюсь!
— Если ты только подвинешься…
— Погляди, что наделал! Все погасло!
— Врешь! Это у тебя все погасло!
— Неправда!
— Заткнись! — Кагон, разозлившись на дрова, которые не хотели загораться, ударил сестру по щеке.
Ралого, громко заплакав, позвала на помощь отца. Кухня и жилая комната располагались по соседству, поэтому голос отца тут же загрохотал в ушах у Кагона.
— Не смей бить сестру! Мужчине недостойно поднимать руку на женщину. Кагон, поди сюда! — послышался приказ из-за тонкой перегородки.
Кагон молча, с укоризной посмотрел на Ралогу. Мать вошла и застыла на пороге в отчаянии от того, что в доме, как всегда, ссорились.
Сасм был строгим отцом, самым грозным на свете. Кагон поплелся в соседнюю комнату. Он выпрямился и посмотрел на отца.
Крандо Самс сидел перед очагом. Под рукой у него была трость, без которой он уже не мог передвигаться. Его локоть покоился на деревянном ящичке с инструментами для вязания и плетения пеньки. Этим занятиям он, впрочем, предавался лишь под настроение. Таким образом, он вносил скудную лепту калеки в доход семьи.
— Кагон!
— Слушаю, отец.
— Не огорчай мать.
— Хорошо.
— И не ссорься с сестрой. Подумай о своем поведении. Как ты будешь вести себя, став взрослым, как будешь обращаться с женщинами, которые нуждаются в заботе?
— Но я… но я же не…
— Помолчи! Я пока не оглох! Я все о тебе знаю и о твоих проделках, хотя никогда не выхожу из этой комнаты.
Кагон задрожал. Он свято верил каждому слову отца. Самс не мог скрыть любовь, которую он питал к единственному сыну. Рука и нога изувечены, но благодаря сыну он, как казалось ему, будет жить вечно. Взглянув на сына, Самс сменил гнев на милость. Отец должен быть лучшим судьей своему ребенку. Самс даже в самом благодушном настроении, не мог вообразить, что этот невзрачный сопливый орченок со временем способен превзойти родителей и возродить славу семьи. И все же Кагон был его единственным сыном, и Самс лелеял в душе несбыточные надежды.
— Этот топор в сарае… Хочешь получить его?
— Ну… — Хиёси покачал головой.
— Отвечай вразумительно.
— Хочу, но…
— Так и говори!
— А мама не разрешает.
— Все потому, что женщины ненавидят оружие. Жди здесь!
Взяв посох, Самс нетвердо побрел в соседнюю комнату. В отличие от обычного жилища бедного раба, в их доме было несколько комнат. Когда-то дом принадлежал родственникам Блодри. У Самса почти не было родичей, зато у его жены в округе жило великое множество родни.
Кагон не наказали, но он по-прежнему чувствовал себя неуверенно. Самс вернулся с одноручным топором, завернутым в холстину. Он принес не тот топор, что ржавел в амбаре.
— Кагон, этот топорик — твой! Носи его!
— Правда?
— Я бы не хотел, чтобы ты щеголял с ним на людях. Ты еще мал, и тебя просто засмеют. Расти побыстрее, чтобы никто не посмел издеваться над тобой. Обещаешь? Этот топор выковали для твоего деда… — Самс надолго замолчал, а потом продолжил, медленно выговаривая слова и не сводя с сына тяжелого взгляда: — Твой дед был рабом. Когда он решил искать лучшей доли и выбиться в люди, он попросил кузнеца выковать этот топор. У нашего рода Крандо когда-то имелись семейные хроники, но они сгорели в пожаре. В бурные времена многим семействам выпала такая же участь.
Лампа горела в соседней комнате, а та, в которой находились они, была озарена пламенем очага. Слушая отца, Кагон не отрывал глаз от огненных языков. Самс не знал, понимал ли его Кагон, но чувствовал, что не смог бы говорить об этом с женой или дочерью.
— Если бы семейные хроники уцелели, я бы поведал тебе о наших предках. Существует, однако, живое фамильное древо, и ты — его наследник. Вот оно. — Самс погладил вену у себя на запястье. — Это кровь рода Крандо.
Таков был отцовский урок. Кагон кивнул и стиснул свое запястье. И в его теле текла такая же кровь. Вот оно, самое живое фамильное древо!
— Мне неизвестны наши предки до твоего деда, но я убежден, что среди них были и великие орки. Возможно, бугаи или шаманы, но кровь их жива, и я передал ее тебе.
— Да, — кивнул Кагон.
— Из меня, увы, не вышло великого человека. Я — жалкий калека, поэтому ты, Кагон, должен стать великим человеком!
— Отец, — произнес Кагон, широко раскрыв глаза, — что я должен сделать для этого?
— Нет предела тому, чего ты можешь достичь. Я умру спокойно, если ты станешь бесстрашным воином и сбережешь топор своего деда.
Кагон промолчал. Он выглядел растерянным. Он не был уверен в себе и тщательно избегал отцовского взгляда.
«Что ж, естественно, он ведь еще дитя», — подумал Самс, заметив смятение сына. Пожалуй, дело не столько в крови, которая течет в жилах, а в окружении, где живет орк. От этой мысли сердце его наполнилось горечью.
Блодро тем временем приготовила ужин и молча сидела в углу, ожидая, пока муж закончит говорить. Их мечты о будущем сына не совпадали. Ей была ненавистна сама мысль о том, что муж сделает из Кагона бугая. Она в душе молилась о счастье сына. Какое безрассудство обращаться с подобной речью к малому ребенку! «Кагон, отец говорит все это из ожесточения! — хотелось воскликнуть ей. — Ты совершишь страшную ошибку, последовав по его стопам. Уродился дурачком, так оставайся им, но, пожалуйста, стань рабом, пусть даже у тебя лишь клочок земли». Вслух же она сказала:
— Ладно, давайте ужинать. Кагон, Ралого, садитесь поближе к очагу.
Она раздала всем миски и дощечки для еды. Ужин ничем не отличался от любого другого в их доме и состоял из одного жидкого просяного супа. Самс, как обычно, почувствовал обиду и стыд, потому что был главой семейства, неспособным прокормить жену и детей. Кагон и Ралого, жадно схватив миски, раскрасневшись, уплетали скудную еду. По их аппетиту нельзя было заподозрить детей в том, что трапеза казалась им нищенской, ведь они и не знали других кушаний.
— Хозяин лавки подарил мне бобовую пасту. У нас еще остались сушеные овощи и каштаны в амбаре, так что Ралого и Кагон должны есть как следует, — сказала Блодро, пытаясь подбодрить мужа. Сама она не притронулась к пище, пока дети не наелись досыта и отец не отодвинул от себя миску. Сразу после ужина все отправились спать, как было принято в деревне. После заката никто не зажигал света в Реканаму .
С наступлением тьмы отзвуки постоянных сражений — оркские шаги по дорогам и полям — становились слышны издалека. И беженцы, и гонцы с тайными поручениями предпочитали передвигаться ночью.
Кагону часто снились страшные сны. Были они отголоском этой тайной ночной жизни или образы сражений за власть на этой земле заполняли его сознание? Этой ночью он во сне лягнул Ралого, лежавшую рядом на циновке, а когда сестра вскрикнула от неожиданности, завопил:
— Серег! Серег! Серег!
Вскочив с постели, он насторожился, как перед дракой. Мать успокоила его, но Кагон еще долго ворочался без сна.
— Прижги ему шею моксой, — распорядился Самс.
— Зря ты показал ему топор и рассказал о предках, — отозвалась жена.
***
На следующий год в доме случились большие перемены: от тяжелого недуга умер Самс. Глядя в лицо покойного отца, Кагон не плакал. На похоронах он баловался и дурачился.
Осенью, когда Кагону пошел восьмой год, к ним в дом понаехала многочисленная родня. Весь вечер они готовили колобки из щея, пили кровь Крюкорога и распевали песни. Один из родичей объяснил Кагону:
— У тебя будет новый отец. Он был другом Самса и тоже состоял на службе у вождей Робраков. Его зовут Келобар. Ты должен стать ему почтительным сыном.
Набив рот колобком, Кагон заглянул в глубь дома. Мать накрасила лицо и выглядела необычно привлекательной. Рядом с нею был пожилой незнакомец, и она не смела поднять на него глаза. Картина эта привела Кагона в восторг.
— Серег! Серег! Цветы для новобрачных! — закричал он. Этой ночью мальчик веселился больше всех гостей.
И вновь наступило лето. Высоко поднялись колосья в поле. Каждый день Кагон вместе с остальными деревенскими ребятишками голышом купался в реке, ловил и ел маленьких красных лягушек в поле. Мясо полевых лягушек было даже вкуснее крови зайцев. Блодро научила Кагона есть лягушек. Она сказала, что это лучше любого лекарства для детей, — и сразу же лягушки стали его любимым лакомством.
Отчим разыскивал Кагона каждый раз, когда пасынок играл со сверстниками.
— Эльф! Эльф! — издали кричал Келобар.
Отчим оказался неутомимым тружеником. Не прошло и года, как он поправил дела семейства настолько, что о голоде забыли. Кагона нагружали мелкой работой по хозяйству, и трудиться ему надлежало с утра до ночи. Если он отлынивал или шалил, тяжелая рука Келобара повсюду настигала его. Кагон возненавидел новые порядки в семье. Работа его не страшила, но ему хотелось хотя бы на мгновение ускользнуть от пристального взгляда отчима. Каждый день, невзирая на множество дел, Келобар позволял себе короткий послеобеденный отдых, а Кагон тут же исчезал из дому. Счастье длилось недолго — издалека вырастала фигура Келобара и слышался его голос:
— Эльф! Куда подевалась наш эльф?
Кагон мгновенно прятался в высоких зарослях проса. Иногда Келобару надоедало искать орченка и он поворачивал назад. Кагон выскакивал из укрытия с победным кличем, каждый раз забывая, что вечером не получит ужина и будет наказан. Он забывал обо всем на свете, увлекшись играми.
Сегодня Келобар раздраженно рыскал по полям:
— Куда запропастился этот дьявол?
Кагон взобрался на высокий берег реки.
Келобар, поднявшись на берег, обнаружил там Монтера, стоящего в полном одиночестве. Монтер, единственный из мальчишек, носил одежду и летом. Он никогда не купался и не ел красных лягушек.
— Ты из посудной лавки? Не видел, куда спряталась наш эльф? — спросил Келобар.
— Не знаю, — ответил Монтер.
— Если ты соврал, тупой гоблин, я пойду к твоему отцу и пожалуюсь, — припугнул его Келобар.
Трусливый Монтер побледнел.
— Он вон там прячется. — Он указал на маленькое суденышко у берега.
Увидев приближающегося отчима, Кагон выскочил из лодки, как крошечный водяной.
Келобар хуком с лева сшиб мальчика с ног. Кагон разбил губы о камень, изо рта хлынула кровь.
— Ай, больно!
— Поделом тебе!
— Извините меня!

Залепив Кагону ногой по почкам, Келобар схватил его за руку и поволок домой. Келобар называл пасынка не иначе как эльфом, но относился к нему неплохо. Желая поскорее выбраться из нищеты, он держался с домашними строго и надеялся вдобавок исправить характер Кагона даже силой, если понадобится.
— Тебе уже девять лет, а ты бездельник непутевый! — прикрикнул Келобар.
Дома он еще несколько раз ударил мальчика кулаком. Мать Кагона попыталась было защитить сына.
— Нечего с ним нежничать! — огрызнулся Келобар.
Он ударил Кагона еще раз, когда Блодро заплакала.
— Чего слезы льешь? Я бью этого дрянного эльфа, желая ему добра. Одни неприятности от него!
Поначалу Кагон, когда отчим занимался рукоприкладством, закрывал лицо руками и просил прощения. Теперь он плакал в три ручья, как полоумный в истерике, и выкрикивал бранные слова:
— За что? Скажи! Неизвестно откуда взялся и прикидываешься тут отцом! Задираешь нас, а вот мой настоящий отец…
— Как ты смеешь? — Мать бледнела, вздыхала и подносила руку к губам.
— Сопляк! Нашелся умник! — гремел Келобар, впадая в неистовый гнев.
Он запирал Кагона в амбаре и запрещал жене кормить его. До самой темноты вопли Кагона оглашали дом.
— Выпусти меня! Дурак! Болван! Ты что, оглох? Дождешься, что я сожгу здесь все дотла!
Он выл по-собачьи, но к полуночи засыпал. Однажды Кагон услышал чей-то голос у самого уха:
— Кагон! Кагон!
Ему снился покойный отец. Спросонья он воскликнул: «Отец!» Потом различил во мраке фигуру матери. Блодро тайком принесла немного еды:
— Поешь и успокойся. А утром я попрошу у отца прощения за тебя.
Он покачал головой и ухватился за материнский рукав:
— Ложь! Он мне не отец. Мой отец умер!
— Почему ты постоянно твердишь такие глупости? Почему не хочешь вести себя хорошо? Сколько я умоляла тебя слушаться отца! — Каждый разговор с сыном был для Блодро как острый нож, но Кагон не понимал, почему мать вдруг начинала судорожно рыдать.
На следующее утро, едва встало солнце, Келобар обрушился на жену с попреками:

— Ты обманула меня и отнесла ему ночью еду, верно? Его никак не исправить из-за твоих потачек. И пусть Ралого тоже не подходит к амбару!
Ссора длилась полдня, пока Блодро опять в слезах не ушла куда-то одна. Под вечер она вернулась с шаманом из храма Дзикоме. Келобар не спросил, где она пропадала. Он сидел перед домом вместе с Ралого и плел циновку. Увидев жену, он лишь нахмурился.
— Келобар, — сказал шаман, — твоя жена просит нас взять в ученики твоего сына. Ты согласен?
Келобар молча посмотрел на Блодро, которая стояла у задних ворот и тихо всхлипывала.
— Ну что ж… По-моему, это совсем неплохо. Но ведь нужен поручитель.
— К счастью, жена Аргатру Сея согласилась. Они живут недалеко от храма. И она, насколько мне известно, сестра твоей жены.
— Вот как! Она и у Сея побывала?
Келобар помрачнел, хотя и не возражал против отправки Кагона в храм, но разговаривал с шаманом односложно.
Дав какое-то распоряжение Ралого, он пошел приводить в порядок инструменты и проработал до конца дня с угрюмым видом.
Кагон, выпущенный из амбара, выслушал еще одно материнское наставление. Ночью его искусали комары, и лицо у него распухло. Узнав, что его решили отправить в храм, он разрыдался, но быстро утешился:
— Там мне будет лучше.
Шаман засветло собрал все, что могло понадобиться Кагону, и, когда наступила пора прощаться, даже Келобар выглядел опечаленным.
— Послушай, Эльф, в храме тебе придется вести себя иначе. Таких озорников там держат в строгости. Научись читать, писать и возможно разговаривать с природой, и мы скоро увидим тебя настоящим шаманом.
Кагон, пробормотав что-то в ответ, поклонился. Из-за ограды он несколько раз обернулся на мать, провожавшую его взглядом.
Маленький храм стоял на вершине горы, неподалеку от деревни. Это был шаманский храм секты Нитирэн. Настоятель преклонных лет не вставал с постели. Два молодых шамана следили за храмом и хозяйством.
Деревня пришла в упадок из-за многолетних междоусобиц, и учеников в храме осталось немного. Кагон, быстро приспособившись к новым условиям, работал прилежно, словно переродившись. Он был сообразительным и трудолюбивым. Шаманы относились к нему с добротой и обещали научить всему, что знали сами. Каждый вечер они занимались с Кагоном каллиграфией и другими науками. У ученика оказалась блестящая память. У Кагона получалось даже выращивать небольшие кусты всего за несколько часов…
— Вчера я встретил твою мать, рассказал ей о твоих успехах, — однажды сообщил ему один из шаманов.
Кагон толком не понимал, чем именно он расстраивал мать, но радости у них всегда были общими.
Осенью, когда Кагону исполнилось десять, пребывание в храме начало тяготить его. Молодые шаманы разошлись по окрестным деревням за работой. Предоставленный самому себе, Кагон достал припрятанные деревянный топор и волшебную палочку и отправился на вершину холма.
— Эй вы, презренные враги! А ну, нападайте на меня, откуда хотите! — обратился он к деревенским мальчишкам, всегда готовым поиграть в войну.
В неурочный час внезапно ударил большой колокол храма. Люди внизу растерянно озирались. Сверху полетели камни, обломки черепицы. Один из них поранил девочку, работавшую в огороде.
— Это тот мальчишка из храма. Собрал наших ребят, и опять играют в войну.
Четверо взрослых поднялись на гору и подошли к главному храму. Ворота широко распахнуты, а все внутри покрыто пеплом. И молельня, и святилище разгромлены, курильницы сломаны, знамена выглядели как тряпки, золотой парчовый занавес разорван, а клочья разбросаны вокруг, барабан продырявлен.
— Сёбо! Ёсаку! — Родители скликали своих детей. Кагона нигде не было видно, все остальные тоже куда-то внезапно исчезли.
Стоило взрослым спуститься с горы, в храме вновь начался переполох. Слышался треск раздираемой материи, летели камни, опять ударил колокол. Солнце село, и мальчишки в синяках и кровоподтеках едва приковыляли домой.
Молодые шаманы, возвращавшиеся из странствий, ежевечерне выслушивали жалобы крестьян на безобразия в храме, но они застыли в ужасе, увидев учиненный погром. Курильница перед алтарем была разбита пополам.
Оба шамана смертельно побледнели. Настоятель мог окончательно слечь после доклада о случившемся.
— Наверняка Эльф, — сказал один из шаманов.
— Не иначе, — согласился второй. — Никто больше не способен на подобное злодейство. У него шаманской силы очень много, но управлять ею, он не научиться никогда, потерял много лет.
— Как нам быть?
Они привели Кагона и ткнули его носом в осколки курильницы. Кагон не помнил, что сломал ее, однако сказал:
— Извините!
Это слово привело шаманов в неистовство, потому что орченок держался спокойно и не проявлял признаков раскаяния.
— Варвар! — сказали они и, скрутив руки ему за спиной, привязали к большой колонне внутри храма. — Оставим тебя здесь на день-другой. Может, крысы сожрут тебя.
Кагона наказывали так уже не раз. «Завтра придут друзья, — с горечью думал он, — а я не смогу с ними играть». И они действительно пришли, но, увидев, что Кагон наказан, убежали.
— Развяжите меня! — заорал он им вслед. — Или я изобью вас!
Пожилые шаманы и рабы, заходившие в храм, потешались над ним:
— Настоящий Эльф!
Кагон сумел совладать с собой и поклялся: «Я вам еще покажу!» Его хилое тело, привязанное к колонне, вдруг налилось силой, но он никому не сказал о пережитом чуде и, осознав знак свыше, лишь насупился, проклиная свои невзгоды.
На какое-то время он провалился в сон и пробудился от собственного похрапывания. День тянулся невероятно долго. Изнывая от скуки, он уставился на разбитую курильницу. По днищу сосуда мелкими буквами шла надпись: «Неизменно служи Добру. Горо».

Горо был гончаром. Ближайшая деревня Тосэ, собственно говоря, и вся округа славились своими гончарами. Раньше Кагон не было дела до этого ремесла, но сейчас, разглядывая расписные черепки сосуда, он размечтался.
Любопытно, где все это находится? Высокие горы и каменные мосты, башни и существа, одежда и лодки, каких он никогда не видел в родных местах, были нарисованы, синим на белом фарфоре. «Что это за страна?» — задумался он. Разве можно оставить без ответа такой вопрос. Он был смышленым и любознательным орченком, и ему не терпелось раскрыть секрет рисунка. Незнание должно восполниться фантазией.
Неужели и правда где-то есть такая страна?
И пока он терялся в догадках, что-то мелькнуло у него в голове — нечто такое, о чем он читал или слышал, но уже позабыл. Кагон сосредоточенно думал.
Территория Орды Тьмы! Вот что! Это же Орда Тьмы!
Он обрадовался, что память не подвела его. Глядя на расписной фарфор, он мысленно перенесся в Орду.
Долгий день подошел к концу. Шаманы вернулись с работ. Они полагали, что найдут Кагона заплаканным, но он радостно ухмылялся.
— Любые наказания ему нипочем. Нам не справиться с этим сорванцом. Лучше отослать его назад к родителям.
Тем же вечером один шаман, покормив орченка, повел его в долину к дому Аргатру Сея. Хозяин лежал на татами, а рядом горел светильник. Он был бугаем и привык сражаться с утра до ночи. В редкие дни отдыха он не находил себе места от пустого времяпрепровождения. Успокоение и расслабленность крайне опасны — к ним очень легко пристраститься.
***
— Цуэ!
— Да? — донесся из кухни голос жены.
— Посмотри, кто к нам стучится!
— Может, опять гоблины топают?
— Нет, кто-то в ворота стучит.
Вытерев руки, Цуэ вышла и тут же вернулась.
— Шаман из Дзикоме. Он привел Кагона. — Тень недовольства пробежала по ее молодому лицу.
— Ага, — сказал Сея, ожидавший чего-то в этом роде, и рассмеялся. — Похоже, Эльфа выгнали взашей.
Сея выслушал подробный рассказ шамана о случившемся. Аргатру платил за обучение Кагона, поэтому ему пришлось извиниться и взять на себя ответственность за мальчика.
— Коли из него не получится шамана, ничего не поделаешь. Отправим его домой в Реканаму. Вы не обязаны держать его в храме. Сожалею, что он доставил всем столько хлопот.
— Пожалуйста, сообщите всю правду его родителям, — попросил шаман.
В обратный путь он зашагал веселее, словно сбросил с плеч тяжелую ношу. Кагон остался один. Он с любопытством огляделся по сторонам, гадая, в чей дом попал. По дороге в храм он не заходил к Сея, да ему и не сказали, что его родственники живут по соседству.
— Ну что, парень, ты уже ужинал? — с улыбкой спросил Аргатру.
Кагон покачал головой.
— Вот свежее мясо. Угощайся!
Набив рот, Кагон осмотрелся и заметил копье, висевшее над входом