Вчера с крыши одного многаждого дома слетел молодой паренёк, просто школьник. Он совсем недолго махал слабооперёнными крыльями; как беленький голубок, до сего дня наблюдавший за суетой из гнезда, и которому мамка да папка таскали червей в своих клювиках – вдруг решив что пора, и средь великого бескрайнего неба его уже ждут товарищи, друзья, и соратники – птицы – он сам, всего лишь возомнивший о мире птенец, рванул в высоту без подмоги – кому-то, а может себе, себя же стремясь доказать в самом главном свершительном подвиге – как бывает, когда долго не верят, боятся за душу и тело, властной рукою снова книзу таща за крыло – а к солнцу возросшее сердце зло тем рывкам попирается, и запретную но сладостную муку ещё больше гнетёт. К голубку первой примчалась милиция, патрулящая этот район – и обвела его на тёмном асфальте мелым белом – следом с противной сиреной приехала скорая помощь – и обчертила его душу, тем что ей уже не поможно вернуться назад – а потом тихонько в проулок впихнулись пожарные, наверно средь порожней суеты телефонов вызванные одиноким отчаяньем, и огромная красная машина, не по делу в нашем мелком спокойном дворе, вдруг стала похожа на загробный катафалк, прибывший с того света и сиюминутно уходящий обратно. Бравым ребятам – из самого пекла – нужно было поймать отлетевшую душу, потому что хозяин им приказал без добычи не возвращаться; и вот они двинули лестницу к высокому небу, впопыхах ещё на полпути уже хлопая широкими ладонями, похожими на грабалки кочегарных лопат – но душа голубка зримо от них уворачивалась, теперь искусно владея полётом, и на месте её внеземного, воздушного бытия, оставался только след серебристый как на небе яркий крест самолёта. Скоро ей надоело бояться: душа незаметно пихнула под зад одного, второму подставила ножку, и они покатившись совместно по пролежням лестницы, тут же сбили собою четвёртого, пятого, а третий успел увернуться. В суматохе неотвратимости лестница тянулась всё дальше, к самому солнцу – и когда достигла его блеска и засверкала как золото в тигле алхимика, на неё прямо с огненного ядра вступили две очень великих фигуры, различимых с земли даже – тёмная с хвостом между ног да рогами и светлая с крылами и нимбом над головой. Первая словно подпрыгивала на пружинящих волосатых ходулях; и полузрячим томительным взором, без телескопа, видно было как ей весело. Фигура вторая, светлая, хмурилась – уж так к сему надменна и выскомерна с самого появления сталась её карающая походка, что даже птицы слетели с небес – безмятежные странники – и затихли в глухой немоте.
Следователь уже битый час допрашивал эту девчонку. Девочку эмо. Она была похожа на готический роман: худое нескладное тело как угловатый рыцарский замок, подведённые чёрные глазки – бойницы, и высокая башня волос над маленькой головой. - Мне уже на этот счёт всё понятно, я знаю теперь подробности ваших отношений.- Он устал от неё, от непонимания; хотя, может быть, она и притворялась.- Вы забрались на крышу, чтобы заняться любовью. Потому что дома у вас ругаются родители, а в кустах мешают прохожие. Не рано ли в пятнадцать лет? На вид ей вообще не больше тринадцати. Ох – про себя вздохнул следователь – что за радость кувыркаться в костях? - А что я, хуже других?- вспыхнула стыдливой злостью девчонка.- Почти все мои одноклассницы этим занимаются.- Она положила ножку на ножку, стараясь казаться взрослей. Следователь мельком оглядел бледные куриные потрошка, трусливо выползшие из-под чёрной юбки; усмехнувшись, спросил:- Если все начнут прыгать с крыши, то ты тоже за ними? Пора уже свой разум иметь. - Я сама с ним захотела, он меня не заставлял трахаться. В её маленьких губках сердечком ещё белело неспитое материнское молоко, и грязное слово из них прозвучало скабрёзно, бесстыже, как от уличной девки. - Ты здесь не ругайся, пожалуйста. Неужели и его семилетняя дочка, пухленькое чудо с белокурыми косичками, когда-нибудь станет такой же дурочкой, слепо бегущей за миром и глупой модой. Что за радость одеваться во всё чёрное, как печальные вдовы на кладбище? Зачем прыгать с крыши из-за плохих оценок или непоняток с родителями? Он встал; прошёлся по кабинету, сам невысокий, но широкоплечий как шкафчик с бумагами. - Я хочу понять, почему он прыгнул. Может быть, всё-таки оступился: не рассчитал своей смелости, и у него закружилась голова? Но она упрямо замотала своей чёрной рыцарской башней:- Нет. Он даже не остановился на краю, а сразу сиганул. - Мать его говорит нам, что у него не было неприятностей – и дома, и в школе. А без причины люди не убиваются, тем более дети. - Она ничего про него не знает. Так грубо и дерзко, как будто мать всего лишь знакомая, что живёт с сыном в одной квартире – знакомая по генам и пуповине. А как перерезали нитку – то и всё, родство позабылось. Забылось что она кормила, одевала, воспитывала, успевая пахать как лошадь на трёх работах. Вечером придёт – снимет хомут; а посмотрит вокруг по квартире – там стирка, уборка, готовка, да сыну уроки – и снова оденет на шею, вздохнув лишь. И так каждый день, не снимая. - А отец про него больше знает? Отца он любил? - Да, батя подарил ему новый смартфон и спортивный велосипед. Интересно, когда же тот хмырёк успел стать настоящим батей. Двенадцать лет его не было в жизни сына, ни денег и помина, а как только дело подошло к совершеннолетию, то сразу он появился с подарками. И видно, что подкупил своей щедростью, раз сыновья подруга так о нём отзывается. - Скажи, а тебе тоже понравился этот батя? - Дааа.- Следователь шелестел протоколами, но краем глаза заметил, как она облизнулась.- Он богатый, красивый, и у него своя фирма. Плешивый, среднего роста, с брюшком – оказывается, вся мужская красота обретается в деньгах. И будь ты хоть добрым великодушным аполлоном, а всё равно в любви тебя обскачет кривоногий сатир на золотом сундуке. - А зачем тебе деньги? Ты ведь проповедуешь, что вся жизнь это склеп. Вон и одеваешься соответственно. - Я ничего не проповедую!- Наконец-то она возмутилась; а то была уж слишком равнодушна, словно кукла на верёвочках.- Он сам сиганул, и у меня совета не спрашивал. - Ну, ну, пусть не спрашивал,- умиротворяясь, схитрил следователь.- А всё-таки, что ты думаешь о смерти? - Интересно.- Она сжалась как мышка, словно заглядывая в грозные очи своего собственного кота, что до времени у всех таится где-то запазухой.- Никто оттуда не возвращался, чтобы нам рассказать. Следователь далеко зашёл в своих расспросах; он и сам это почувствовал. С этим почти ребёнком было опасно так близко подходить к краю – тем более, она помнит ту бездну, её сладковатый гнилостный запах. Спроси, чем пахнет смерть, и она снова пойдёт её нюхать – ей интересно. - Девочка, смерть отвратительна. Тебе мог бы сказать это твой дружок, но он не вернётся. Отучись в школе и институте, выйди замуж за хорошего парня – и обязательно роди себе ребёнка, а ещё лучше двух. Дети очень сильно привязывают родителей к жизни.
Пришла ночь. Уже относительно стихло над этой частью Земли. Редкие машины проносятся по автостраде, словно железные жуки, торопящиеся на ночёвку в свои бетонные норки. Иногда визгливо замяукает кошка, то ли прихваченная сворой неспящих голодных собак, то ль каким-то неугомонным котом. Из одного окна вдруг треснула попсовая музыка-лай, как будто от камня стекло; но тут же умолкла испуганно, под ругань сердитого шостаковича из соседней квартиры. На крыше многоэтажки, на ворохе картона, оставшегося от кровельщиков, лежали двое – старшеклассник и девочка эмо. Он шептал ей, стесняясь своего голоса в тихой ночи, что она прекраснее всех на свете, и когда-нибудь, лет через пять, они обязательно поженятся. Так всегда говорят люди, впервые как навсегда испытав любовную близость, и негу, и наслаждение. - Тебе понравилось?- спросила девочка эмо почти без волнения, будто отдала ему не себя а шоколадную конфету, вкусную сладкую. Чувствовалось, что она так спрашивала уже много раз: но неопытному мальчишке всё было в диковинку – он здесь воочию узрел чудо. - Очень понравилось!- ответил он теперь в полный голос, выражая свой восторг и почтение смелой невесте. - Тогда скажи мне спасибо. - Спасииибо, спасииибо, миленькая моя. - Поцелуй меня в губы, а потом туда. - Пожалуйста, родненькая моя.- Он ткнулся с губами, с подбородком и носом в её лицо, слепо мыкаясь то в щёки то под соски как маленький щень; а потом сполз между узеньких бёдер, слюняво присосавшись к гладкой отроческой мокрощелке. Девочка эмо тихонько хихикала, зажав его затылок ладонями и не давая дышать. Паренёк наконец-то отвалился, запрокинувшись навзничь и шмаля носом спёртый воздух душного лета.- А звёзды как у тебя дома на потолке. Потом приподнялся на локте, и спросил, заглядывая ей в глаза:- Скажи, почему стены твоей комнаты оклеены обоями бездны? Там со всех четырёх сторон такие пропасти, что кажется как будто летишь на дно ущелья. - Ты никогда не заглядывал в глубину без дна.- Девочка эмо улыбнулась совсем без улыбки, как чёрная маска хэллоуина.- Я думаю, что когда долго падаешь в неизвестность, то в душе такой ужас и восторг, как будто ты бог и мышонок одновременно – ты сначала перевернёшь всю вселенную, а потом тебя съест рыжая кошка. - Почему рыжая?- улыбнулся паренёк ангельски, словно на праздник костей, черепов, и тыкв с дырками вместо глаз, пришёл с белыми крыльями. - А просто она на луну похожа. Посмотри, как с неба смотрит на нас. Хочешь заглянуть в её бездну? Мальчишка обрадовался, чувствуя что затевается интересное приключение: - Давай.- Он пошёл бы за девочкой и на край света – там где холодно, голодно, страшно, оберегая её. Девочка эмо подошла к самому карнизу; ограждение было хлипким, к тому же изрядно поржавевшим от времени. Оно б не удержало и рыжую кошку. - Осторожнее!- Паренёк в тревоге ступил следом: со стороны они смотрелись очень смешно – она голая босая, а он уже одетый, в ботинках, ещё стыдящийся своего детского тела. - Зря ты боишься. Мы с тобой над всем миром. Посмотри как красиво внизу. Последние пару шагов он едва-едва лишь скользнул на подошвах, страшась оторваться от твердыни. Но всё же стал рядом с ней, поёживаясь утренним холодком и напускной бравадой. - Не будь трусом. Наклонись к глазам бездны. Он вытянул длинную шею, опасливо вальсуя на цыпочках. Девочка эмо тихо подошла к нему сзади, на дорожку обняла его крепко, сладко прижавшись голым худеньким телом, и прошептав:- лети,- обеими руками столкнула с крыши.
Он понял, что валится в бездну. Как громоздкий шкаф, который подвезли к краю огромной глубокой помойки, на дне которой скопился всяческий умерший мусор, и столкнули, наслаждаясь необъятным падением. Или как самолёт с четырьмя вдруг заглохшими моторами – но не над близкой ему землёй, а прямо над морем, у которого, кажется, под водой есть ещё мириады километров непознанной глубины. И вот этот вселенский прекрасный ужас – что же там, на самом дне? – охватил сердце паренька железными когтями, сдавливая их медленно, но неотвратимо, словно на пыточном столе. Он падал раскинув руки, похожий на страусёнка – надеясь, веря, и теперь уже точно зная что умеет летать – но как?; ему хотелось хотя бы на миг остановиться и вспомнить – а в голове проносились несделанные уроки, субботняя рыбалка с отцом, и кроссовки от найка, которые мать обещала купить. Его заворожила, спеленала в кокон какого-то необычайного восторга необратимость того, что должно было неминуемо совершиться; и даже если бы весь сущий мир вдруг замер на тысячи лет, да хоть на мильён, то он всё равно обязан был пасть на дно этой бездны, как сама душа безграничной, потому что у неё только одно тоненькое стёклышко между двумя мирами, тем да этим. И ополоумевший паренёк пробил это прозрачное стекло своей головой, успев только выдохнуть самое ёмкое слово на свете: - мамочка! – которое в минуты потерь иль побед мощно раздирает в лохмотья грудную клетку. Но не мама; а уже спускались навстречу ему с высочайших небес две фигуры – строгая с сияющим нимбом над головой, и в белой тунике, и весёленькая с хвостом да рогами, от радости ожиданья приплясывающая на тонких копытцах.
