Жили-были два писателя, два не то чтобы инженера душ человечьих, но вполне себе неплохих словесника из третьего эшелона. Первого звали Даниил Иваныч, а второго – Сергей Сергеич. Даниил Иваныч тяготел к классике, и потому писал хоть и скучно, зато длинно и натурально. А Сергей Сергеич писал кудряво, со всяческими хитростями, и оттого тексты у него получались завлекательными, да только читатель по прочтении начинал чесать темечко и думать: и о чем это таком в книжке Сергей Сергеича было поведано? Даниил Иваныч Сергея Сергеича не любил, да и Сергей Сергеич своего собрата по цеху не жаловал. Раз встретились в парке Сергей Сергеич и Даниил Иваныч и, как люди, причисляющие себя к интеллигенции, приподняли картузики в приветствии, поговорили а погоде, а потом, будучи в благодушном настроении, присели на скамеечку. И – слово за слово – а начали они старый спор о том, что важнее в изящной словесности: форма или содержание? - Форма первична! – горячится Сергей Сергеич. - Нет, содержание! – не уступает Даниил Иваныч. - Без формы даже щей не сваришь, все содержание по полу растечется! - А кому нужна кастрюля, в которой нету щей? Щи – цель, а форма – только средство! - Чем больше кастрюля, тем больше щей влезет! Форма первична! - Нет, вторична! - Первична! - Вторична! И вот уже полетели картузики под скамейку и стали писатели друг друга метелить под микитки. Быть бы большой беде, да проходил мимо гражданин. Посмотрел он на бой, подивился бойцовскому пылу и неумелости, а потом разнял забияк, стряхнул с них пыль, вернул на скамеечку и вручил Сергей Сергеичу железную монету, а Даниилу Ивановичу – пивную бутылку, чтобы прикладывать сии предметы к ранам и не дать разрастись синим гулям на светлых челах. Отдышались господа писатели, вернули медицинский инструмент своему замирителю и стали его уговаривать: рассуди ты нас, неразумных, в извечном споре: что первично – кастрюля или щи, мысль или материя, слово или дело… Ну, - говорит гражданин, - рассужу я вас, а то дойдет у вас дело до смертоубийства, а кому оно надо? Только давайте так: говорите по очереди, а мой приговор, даже если не по нраву придется, примите и миром разойдетесь. Согласны? - Согласны! – ответили писатели, в первый раз в жизни друг с другом в единодушии. Первым слово взял Сергей Сергеич: - Пишу я, мил человек, о мире и людях так, чтобы было правдиво и без выкрутасов. Ежели, скажем, есть под рукой кирпич – так я его и опишу полностью: и какого цвета, и где на нем трещинка, и как жучок по нему ползет. А коли получается письмо мое длинным и занудным, как про то говорят мои недруги, то это по причине скрытых в самом бытии занудства и печальности. Зато в моих творениях сама жизнь играет, и тот, кто приник к роднику моего сочинительства, может не выходя из дому видеть бытие таким, какое оно есть. - Ну, не знаю, - говорит незнакомый гражданин. Может, оно и правильно, а может, и нет – кто ж его разберет? Мне вот и пройтись порой бывает приятно… Тут стал и Сергей Сергеич хвалить свой шесток: - Что это такое – содержание? И не есть ли оно по сути своей проявление все той же формы? Как отличить его, содержание, от формы? Положим, напишу я рассказ не завлекательно, так его никто и читать не станет, и сгинет содержание в безвестности. И чем форма цветастее, тем больше читателей, а в идеале, когда оболочка совершенна, то места в ней для наполнения уже не остается – да и становится оно ненужным. - Это уж как водится, - говорит незнакомый гражданин. Я вот со своей бабой прожил сорок лет. Когда познакомился, то втюрился так скоропостижно, что содержание в ней разглядеть не успел, да и не стремился: все заслоняли формы. С той поры формы, конечно, стали больше, да совершенство растеряли. Но столько их, этих форм, стало много, что все равно за ними ничего не видать. Да мне и не нужно: а вдруг там такое, что напугаюсь? Видя такой разброд в словах своего судьи, снова заспорили писатели: - Форма первична! – горячится Сергей Сергеич. - Нет, содержание! – не уступает Даниил Иваныч. Тут незнакомец, видя, что дело снова идет к потасовке, вмешался в спор: - Стойте, отцы! Дома у меня лежит книжка старинного китайского мудреца Дзынь Бздынь Миня, а в ней про ваш спор все как есть прописано, только по-китайски. Сейчас пойдем ко мне, дам я вам ту книгу и вы спор свой разрешите. Растерялись писатели, запечалились: «Горе нам, ибо знаем только великий и могучий, а китайской грамоте не разумеем!» Тут обнял их незнакомец за худосочные интеллигентские плечи, поправил картузики и сказал: «Вот, отцы родные, и решение вашего спора: книга китайская есть, и в ней написано все, что вам нужно, а прочесть вы не можете, потому что под вашими лобиками нет ключей к той книге. Так и с вашей писаниной: вы думаете, что читатель видит в ней ваши мысли, а он всего лишь обнаруживает в тех текстах собственное отражение. И коли зеркало, которое ему подсунуто, для него не подходит, то увидит он в нем не себя, а лишь одну муть. Так что дело не в одних только форме да содержании. Поняли, отцы?» - Поняли! – хором воскликнули писатели. – Надобно нам китайской грамоте учиться! Плюнул незнакомый прохожий в сердцах, да и ушел восвояси. А писатели долго еще смотрели ему вслед и удивлялись: и чего человек осерчал? А потом снова заспорили: - Первична! - Вторична!
Прочитал я тут одно произведение... Типа... Посадил мужик дуб в землю. Поливал его, удобрял... Вырос дуб и ветвями машет... А мужик смотрит на дуб и значительно так... - Мдя...
Вот сейчас задумался, что здесь первично, форма или содержание...
