Вчера в церкви со мной был человек, который во время знакомства представился мне чёрным псом сатаны. Выразился он немного не так; а просто объяснил, что с некоторого времени – годов с 20-ти – им властвует непонятная огненная сущность, коя проникла в него одномоментно и яростно. Он мог бы бороться с ней – и победить даже – но она сама помогает ему побеждать во всех личных и деловых начинаниях, и поэтому каждый труд у него – соглашенье, контракт – почти всегда оказывается подвигом, в который прежде никто из компаньонов не верит, но любое его геройство сбывается.- Мне прёт! Понимаете, прёт!- потирал он пухлые руки словно мягкие бока фортуны.- Я уже не могу отказаться от этого покровителя. У него был стеклянный взгляд человека, не только прошедшего по трупам, но и выгодно продавшего всё это мясо, перемолов его квадратными челюстями. Он красив: завораживающей красотой себялюбия и гордыни, как тот самый дориан грей, который помер от скудного одиночества, так и не найдя себе равных на земле. Этот тоже сейчас одинок, и я уже чувствую, зачем ему нужен.- Вам не хватает товарища, друга, чтобы похвастаться мощью своей? - Да!- Он загорелся, как и тогда в двадцать лет.- Всё верно: я сразу ощутил в вас родственную душу – только со знаком плюс. Вы ведь тоже понимаете людей, выворачивая их наизнанку. - Нет.- Я улыбнулся, совершенно не стесняясь этой химеры в блестящем костюме.- Не так. Я просто предъявляю каждому его самого, чтоб он полюбовался на свои страхи, которых боится – или на изыски сердечного добра, коих почему-то стыдится. - А мне? что вы можете предъявить?- В этих стеклянных глазах появилось вдруг – так что неловко было смотреть на в хлам смятую мощь – трагическое ожидание суровой кары, будто ему приснился сегодня грозный и неумолимый вещий сон, который для суеверного человека ужаснее смерти. - Вы страшитесь потерять своего покровителя, потому что тогда вот останетесь голеньким, низменным. А высокая репутация для вас, и вам подобных людей – да хоть для того ж сатаны – значит удивительно много, даже жизни больше. В отличие от простецких милосердных человечков, которым хватает маленького спасиба за дарованное ими большущее благо.
Шёл я и дальше рядышком с этим сатанистом, разговаривая о чём-то пустяшном - потому что всерьёз, въяве, я эту призрачную нечистую силу не воспринимаю – её экран и преобразователь всегда внутри нас; так вот, шёл – и думал: любит он её, боится ли как ребёнок, а может уже ненавидит. Если он всей душой отдался поклонению деньгам да власти, то уж наверное любит. Это ведь вожделённее плотской услады – разврат своей собственной души. Что тело? получит мелкое удовольствие и отваливается в сторону до нового животнова позыва. А вот в сознании разума всегда остаются обольстительные мечты и грёзы, которые желают бросить сердцу под ноги прежде недостижимые идеалы, разоблачённые от своих царских одежд и ползающие нагими в холуйстве да унижении. И деньги со властью исполняют почти всё из этих мечтаний.
Знает ли кто-нибудь из людей, что по улицам ездят гробы и во чревах своих деревянных везут тыщи покойников? Черепа окаянные злые орут во всю глотку, спеша обогнаться словно фатуму взяли за хвост; и теперь вот она в пристяжных гонит пуще, а сзади седок её, мил да удачлив, от радости машет лавровым венком. Он уж думает – этот успех его, полный фурор перед жизнью ниспослан ему в оправдание низких деяний, которые истово искренне каясь пришлось совершить на пути к многотрудной вершине. И высокая цель не была привлекательной блажью всего лишь, а сияла как светоч великой идеей, ради коей сознательно можно грешить, закатив глаза к небу и сниская посыл да прощенье. Лицемерие прочно угнёздилось в кривых и фальшивых улыбках больших черепов – и теперь они верят дорогому мессии, обожают его а себя божествят.
Но глаза человека рядом со мной – стеклянны. Так бывает у кролика, которому хочется заглянуть в чёрную бездну удава, и хоть он понимает что там естественно смерть, там всего лишь желудочный сок – но надежда познать самим собой, жизнью, то что рассудку ещё непонятно, влечёт его в пустую дыру как тёмную тайну могилы. Он надеется стать больше и выше смерти, победить её – глупый крол. Изза грязных камней, из замшелых болот его лупатеньких глаз, угрожающе похрюкивая-поквакивая уже выползают скользкие, им самим придуманные, пресмычённые василиски – и чвакнув пару раз на ушастых нетопырей губастым секретным сигналом, тут же осёдлывают их, чтобы летучей кавалькадой двинуться вслед за кроликом в развёрстую ужаса пасть. В этом человеке бурлит, кипит, и уже пламенеет ненависть – я по голосу слышу, он скоро сгорит. Его лихорадка бьёт от желания покорить своего завоевателя, который поглотил тело и душу, не оставив ему возможности властвовать собой, взамен даровав власть над химерами мирского быта. А этот человек хочет сам единственный быть облечённым могучей силой, чтобы всё и вся ему принадлежало, и даже хозяин его – сатана.
Кто ты, мой величающийся человек? Ты живёшь, веря в своё высочайшее предназначение и целью оправдывая средства. Лицемерие и подлость уже кажутся не запретными для простой души низменными пороками, а небесным соизволением для своего великого духа, который, веришь, рождён был прекрасным богом на всемирное деяние. Кто ты; пророк или сам господь, что убедил себя в праве хозяйски властвовать над другими, позволяя своей гордыне снискать на людей униженья, побои, и даже предательство? Ты преступил все мыслимые границы человечьей морали, которая уже не является для тебя главной заповедью земной твоей жизни – потому что сам считаешься рождённым для вечного бессмертья в другой высшей сути, а нынешняя бренная юдоль всего лишь малая толика будущего вселенского величия. Ты даже слов не находишь – мелки они, низменны – чтобы объявить миру свою судьбу и мессию. ========
