- Катюха, открывай! Полиция! – нетерпеливо барабанил Юран в дверь собственного дома. Открывай, дура, - муж со службы домой пришёл!
- Опять пил? – распахивая дверь, с укором смотрела на мужа Катя.
- Всегда ты так… Пил-пил… Почему не спросишь, ел? А я, между прочим, сегодня аттестацию прошёл. Разрешите представиться: полицейский Юрий Морозов.
Его душа задыхалась от радости, просилась наружу:
- Гуляй, Катька, ешь опилки, я начальник лесопилки!
Не дождавшись аплодисментов, Юран ввалился в дом и, сделав несколько неуверенных шагов, рухнул на диван.
Проснулся утром, которое ничем не отличалось от вечера: то же солнце заливало землю ласковым светом.
- Ка-а-ть, прости меня за вчерашнее, - неуверенно протянул Юран. – Заверни мне с собой пару бутербродов. Вчера в тундре мужик потерялся. Ноги у него отнялись. Сумел один раз позвонить и замолк: или телефон в воду упал, или разрядился. Искать мужика надо. Мы, как всегда, крайние…
- А я знаю его? – морщинки на переносице Кати мгновенно разгладились.
- Конечно, знаешь. Павел Никитич – пенсионер, на Высотной живёт, - поторопился объяснить Юран. - В прошлое лето с ним случалась подобная история: грибочков, видите ли, захотел! А не подумал, что 70 лет – это возраст! Но тогда его быстро нашли … Всю зиму в поселковой больнице пролежал… На ноги поставили… Так он опять туда же… Из ума, что ли, выжил? Ищи теперь этого дурака …
- Да-а, видно, был послан ему сигнал: не так живёшь. Бац – ноги отнялись. Думай! Это предпоследний шаг, - пыталась определить причину случившегося Катя. - Ладно, Юр… Что ж теперь делать? Работа такая… А ты, знаешь что, прихвати-ка пакеты. Пока суть да дело - грибочков наберёшь, - вдруг оживилась Катя, заворачивая в газету огромный бутерброд.
Юран немного помялся, переступая с ноги на ногу, но, увидев нахмуренные брови жены, поспешил сдаться без боя.
А «дурак» провёл в тундре первую ночь… Природе положено в это время погружаться в темноту, но вопреки законам светило бледное полярное солнце.
Он с трудом открыл глаза: рядом - букет из незабудок, островки которых, как осколки голубого неба, разбросаны повсюду. Тут же корзина, доверху наполненная грибами. Грибов много. Протяни руку - сорвёшь подберёзовик или подосиновик. Шляпки огромные, сантиметров двадцать в диаметре. Стоят, как зонтики, вровень с карликовыми берёзками и ягодными кустарниками: брусникой, черникой, голубикой, клюквой.
- Да, в жизни всякое бывает: смотришь, а под берёзой подосиновик растёт, - вздохнул Никитич, оценивая ситуацию.
- Птицы-то, птицы как поют! А вон стая гусей полетела на озёра! Хорошо в это время бродить по тундре, - стараясь не обращать внимания на мошку, облепившую лицо и руки, подумал неисправимый романтик, и, почувствовав ни с чем не сравнимое ощущение простора, сделал решительное движение, чтобы подняться.
Ноги не подчинились его воле. Застонав, он опустился в болотную жижу, за ночь согретую телом. Вечная мерзлота препятствовала полному погружению: за лето она успела оттаять всего на полметра. Что стоила ему эта ночь без сна, этот день без мечты, что стоило одиночество среди бесконечной тундры? Он видел в небе вертолёт, слышал лай собак, далёкие голоса… Вынув из кармана бесполезный теперь телефон, задержал на нём взгляд и переложил в другой, глубокий.
- Вот найдут меня, подлечусь и буду жениться. На Машеньке из соседнего подъезда. Правда, я привык один жить. Пятнадцать лет прошло, как моя Еремеевна умерла. Конечно, брак – это ловушка. Но пусть она захлопнется. Ей-богу, женюсь. Я, конечно, смешной и даже, признаться, глупый: постоянно теряю очки, бью посуду, опаздываю, могу на улицу выйти в домашних тапочках… И талантов особых нет. Разве что – ждать умею. Я с удовольствием стою в очереди, я не раздражаюсь, не выхожу из себя, я жду. Но польза от этого какая? Во-от, никакой… Да и скучный я … Стоп! - он вдруг резко прервал свои мысли. - Хватит, опять занялся самокопанием.
В ожидании спасателей прошёл первый день. Чувство голода притупилось: иногда удавалось дотянуться до ягод. То, что когда-то с ним было, вспоминать не хотелось. Неожиданно подул холодный ветер. Знобило. Резкое похолодание – частое явление в летней тундре. Захотелось, вжаться в землю, как это делают растения в тундре, чтобы выжить и отправить в жизнь свои семена.
- Найдут меня люди и спросят, - думал он, - зачем в твоём возрасте рисковать? – Как объяснить им, что старость – не хуже и не лучше молодости. Это новое качество жизни. В это время замыкаешься на себе, своих переживаниях, недостатках, просчётах. Попадаешь в зависимость от самого себя. Мне казалось, что поход за грибами – освобождение от этих мыслей.
Как хотелось настоящей свободы! Не получалось.
- За что мне мука такая? За что?
Никитич хитрил. Он знал ответ на этот вопрос. Давно это было. В юности. После выпускного вечера в школе Павел, хмельной, весёлый, уверенный в завтрашнем дне, увёл влюблённую в него одноклассницу Машеньку в садовый домик и, потеряв контроль, разрешил себе всё.
- Не надо, не надо, - шептала Машенька, помогая себя раздеть.
И была полная страсти ночь, и было полное слёз утро… О том, что произошло, забыл Павел скоро. Уехал учиться. Через много лет, похоронив жену-красавицу, вернулся, как он любил говорить, умирать на родной земле. Иногда видел издали Машу и молодого красивого парня, который шёл с ней рядом, но приблизиться не посмел…
- Вроде на меня парень похож? Я тоже в молодости был такой же высокий, кудрявый, темноволосый… Нет, не похож, - тут же успокаивал он собственную совесть.
Павел гнал мрачные мысли прочь, старался радоваться жизни, но получалось плохо. Деток ему Бог не дал - не положено… Человек за всё отвечает сам.
Вскоре Павел Никитич потерял ориентацию во времени. Сколько суток он провёл в болоте? Это, наверно, знали спасатели. Но где они? Никитич перестал их ждать, слабел с каждым часом, стал слышать голоса. Он узнавал их:
- Мама, мамочка… Отец… Родные мои… - Павел Никитич увидел родителей и, как в детстве, протянул к ним руки, но они, молча, растворились в серебряной дымке.
Неожиданно для себя Павел Никитич получил царский подарок: к нему пришла Машенька, румяная, голубоглазая, с пшеничной косой. Задержавшись на мгновение, она поплыла по воздуху, отдаляясь от него, и, наконец, исчезла за горизонтом.
- Машенька, куда же ты? Постой! Прости меня, Маша! Выходи за меня замуж! – бежал он за ней, пытаясь остановить, но вмешалась жена. - Ты куда, Паш? Скучаю я без тебя. Иди ко мне, мой хороший… Он привычно подчинился: обнял, поцеловал в ледяные губы… Павла Никитича нашли мёртвым недалеко от посёлка через пять суток. Незабудки в его руках совершенно завяли…
Всё также и днём, и ночью ласковым светом грело землю летнее солнце…
Полицейские вскрыли квартиру. На столе Юран нашёл неотправленное письмо:
Здравствуйте, дорогая Мария Григорьевна! Пишет Вам бывший одноклассник Паша Кочанов. Узнал я, что Вы, как и я, одиноки. Простите меня за ошибку молодости. Крепко я виноват перед Вами. Может, не погребуете и выйдете за меня замуж? Будем доживать свой век вместе. Оформим всё, как полагается. Гражданским браком я жить не хочу. У меня хорошая однокомнатная квартира на втором этаже, диван, стол, этажерка, на кухне посуда всякая. Есть телевизор. Имею ботинки 41 размера, не ношенные, десяток рубах, костюм, на смерть приготовленный. Вас не обижу, потому что Вы мне нравитесь давно. Получите письмо – сразу и приходите. Я встречу Вас с цветами, нажарю грибов. Жду Вас, дорогая Мария Григорьевна.
P.S. Как человек порядочный, должен Вас предупредить, что ночью я 2-3 раза хожу «по-маленькому». Не будет ли это Вас беспокоить?
Юрий взглянул на конверт: Морозовой Марии Григорьевне…
Запаслись Морозовы грибами на целую зиму… Вот только Юран к ним почему-то не притронулся…
Сообщение отредактировал Kautas - Четверг, 11.08.2011, 13:48
А мне письмо кажется правдоподобным, естественным. Особенно признание про ночные походы. Человек жить собирается. Невысказанное добавили незабудки! Спасибо, что-то на грусть тянет...
Quote (Kautas)
– Как объяснить им, что старость – не хуже и не лучше молодости. Это новое качество жизни. В это время замыкаешься на себе, своих переживаниях, недостатках, просчётах. Попадаешь в зависимость от самого себя. Мне казалось, что поход за грибами – освобождение от этих мыслей.
Очень проникновенно.
Сообщение отредактировал Одина1301 - Среда, 10.08.2011, 12:50
Я одному старичку пообещала найти невесту. Пока собиралась, он завалил меня письмами, подобного содержания: "А скажите, Людмила Ивановна, не будет ли она против, что я ночью несколько раз хожу "по-маленькому"? - Обычная стариковская проблема. Я тогда тоже над этим смеялась, считала нелепым. Поняла позднее. В этой фразе - его характер., старческая, почти детская, беспомощность, боязнь побеспокоить кого-нибудь.
И про не ношенные ботинки он мне писал, заодно перечисляя своё убогое "богатство". Каждая фраза начиналась со слов "Скажите ей...". Плохо было старику в одиночестве и жениться боязно.
Мы теперь не стесняемся использовать мат, описывать слишком откровенные сексуальные сцены, а вот сомнения впавшего в детство старика нас почему-то коробят.
Kautas, спасибо за рассказ, Людочка. Слёзы на глазах... Я похожих стариков видела, у меня в родне таких несколько. И письмо - всё правда. Именно так бы и написал.
Quote (Kautas)
Я одному старичку пообещала найти невесту
Ну и как? Удалось сосватать?
Quote (Kautas)
Павла Никитича нашли мёртвым недалеко от посёлка через пять суток
Эх, спасатели... что-ж так плохо искали? Титул - Лирическая маска года Титул - Юморист Бойкое перо
Самира, невесту старичку сосватать не удалось. Кому он нужен в таком возрасте? Но, видит Бог, я старалась.
Почему не нашли? Вы обратили внимание, что поисковики грибы собирали? В этом-то и заключается весь ужас случившегося. Потому Юран, всё-таки имеющий совесть, грибы не ел.
Сообщение отредактировал Kautas - Четверг, 11.08.2011, 02:47
Потому Юран, всё-таки имеющий совесть, грибы не ел.
Да, я поняла это... но ещё подумала, что тут есть второе дно - Морозова Мария Григорьевна мать Юрия, как я понимаю, а погибший старик мог оказаться его отцом, или я ошибаюсь? Титул - Лирическая маска года Титул - Юморист Бойкое перо
Хочу кое-что прояснить. Людмила, Черновик и Чистовик ( это ваша страница, вот эта) - разные вещи. Сюда вы должны перенести ваши рассказы, комментарии к ним переносить не надо, они должны остаться там где были написаны. Переносить чужие комментарии вы не можете, могут только модераторы сайта. Теперь ваша площадка здесь, на этой странице, выкладывайте сюда ваше творчество и люди уже здесь будут оставлять свои комментарии. Этап черновиков вами пройден,в ам выделена своя творческая страница, развивайте её, наполняйте. А мы будем следить за вашим творчеством
Игнат любил этот праздник. Он жил, считая месяцы, от Дня Победы - до следующего, в новом году…
9 Мая вставал рано, надевал старенький, но опрятный пиджак, на котором звенели начищенные до блеска ордена и медали, ставил на стол непочатую бутылку водки, немудрёную закуску, включал телевизор.
На всех каналах шла война: на Курской дуге, под Сталинградом, под Москвой… Бойцы шли в атаку, падали, сражённые вражескими пулями, умирали. Каждая смерть острой болью отзывалась в сердце фронтовика. По-особому воспринимал Игнат сюжеты о битве за Берлин, в которой принимал непосредственное участие. Тогда он наполнял рюмку чаще и чаще…
Жена тоже любила этот праздник. В отличие от мужа Ефросинья отмечала его почти каждый день, потому что сражались Климовы часто, а победу всегда одерживала она.
Как правило, конфликт начинался с мелочей и по её инициативе:
- Да что ты зенки-то вылупил, Игнат? Целый день от телевизора не отходишь. Последнее зрение потеряешь! – сердилась на мужа Ефросинья. – Всё ждёшь, что тебя покажут? – выдала она его тайную мечту. - Герой… Да кому ты нужен?
Последней фразой она окончательно добила врага. Но этого было мало.
- Игнат, не видишь что ли? Курица в огород зашла, опять всё раскопает! – начинала она новое сражение. В ответ – тишина. - Игнат, у сестры Марьи новая шаль… А ты мне за всю жизнь чулки не купил – совсем раздетая … - снова пошла в атаку Ефросинья.
Ни звука.
- Опять пенсию сыну-пьянице отдал? На что жить будем? Я, мой дорогой, такой жизни не заказывала…
Ни слова.
- Другие ветераны в городе квартиры и себе, и детям получили, а мы в развалюхе живём. Страшно подумать: одни в деревне остались! Пустота! Ни крика петушиного, ни лая собачьего. Тополя вдоль улицы и те засохли. В мёртвой деревне живём! В Хатыни! Только колоколов у каждой избы не хватает, да туристов нет.
Игнат давно для себя решил, что деревня – далеко не самое худшее место на земле, где можно и жизнь построить, и умереть, когда время придёт. Обычно масла в огонь он старался не подливать - чаще молчал, потому что знал за собой вину настоящую. Вину, которую простить ему Фрося не могла даже за давностью лет. Но сегодня Игнат не выдержал - обиделся:
- Я из твоих рук, Ефросинья, ем, пью, засыпаю возле тебя. Что тебе ещё нужно?
Способ прекратить пока что вялую словесную перестрелку был один: с глаз долой! Хорошо, что в конце деревни поселился в доме умершей матери Павел Соколов, умный мужик, понимающий. Недолго пробудет – дня три, а Игнату - радость.
Поправил он на груди медали-ордена, взял в руки старенькую гармошку, развернул меха и с песней зашагал к Соколовым:
- День Победы, как он был от нас далёк…
Гармошка вела свою мелодию, Игнат – свою… Они явно мешали друг другу. Однако ноги старались чётко следовать ритму. Это был парад без развевающихся знамён, громогласного раскатистого «Ур-а-а!», без маршала, без торжественной музыки десятка оркестров, без друзей однополчан… В нем участвовал всего один человек, бывший фронтовик Климов, ныне - житель мёртвой деревни.
- Это праздник со слезами на глазах… - в последний раз всхлипнув вместе с хозяином, смолкла гармошка.
Павел Соколов гостеприимно распахнул перед гостем калитку. За стол – и потекла беседа.
Игнат вспомнил и как первого немца убил, и как друга хоронил, и как Берлин брал … И всё чаще и чаще доставал из кармана носовой платок.
- Что мы всё о войне да о войне! – опомнился Павел. – Давай-ка лучше про любовь!
- Давай, голубчик, за любовь выпьем! – предложил Игнат. Пригубил. Помолчал. Потом глубоко вздохнул, вытер мокрым платком готовую упасть слезу и зашептал:
- Я перед своей старухой крепко винов-а- ат, Паша … Обижал её, незаслуженно обижал, сынок…
Павел пододвинул гостю тарелку с закуской. - С войны пришёл молодой, слава Богу, здоровый, - продолжал исповедь гость. - Дождалась меня Ефросинья. На мирную жизнь настроились: хозяйство завели. Сначала работал в колхозе бригадиром. Потом купил старую «Победу», возил жену на базар, по весне огороды пахал, лабал на гармошке. Сын родился. Жизнь – в радость! Что ещё надо? А надо! Как же! Один мужик на всю деревню остался. И мужик этот - я!
- Смотри, Игнат, ничего не меняется: был после войны один, один и сейчас остался! – удивился Павел.
- Не мешай, - отмахнулся тот. - А кровь-то во мне не только русская, но и грузинская течёт. До женского пола охоч. Нет-нет, да и приглашал то одну, то другую бабёнку в придорожные кусты. А Ефросинья, ласточка моя, терпела, виду не показывала, что новости эти ей уже давно сорока на хвосте принесла.
- Неужели? – удивился Павел. – Так она у тебя чистая голубица: верная, преданная, терпеливая…
- С выводами не торопись, Павло … Голубица … Поначалу я тоже так думал. Как-то ушла она из дома на целый день. А тут, как на зло, к нам соседка заглянула. Ядрёная бабёнка! Лежим, значит, мы, голубчик ты мой Паша, в постели, притомились слегка, задремали … Вдруг слышим:
- А не поставить ли мне вам чаю?
Ефросинья на пороге. И опять никакого скандала.
- Неужели стерпела?! – Павел ударил ладонью по столу.
- Стерпела … Слушай дальше… Молчала до недавних пор. Наливай, Паша, себе, ещё наливай. - Так вот, прихватило у меня как-то поясницу – рёвом реву… А Фроська мне лечение в фитобочке предложила, мол, вычитала в газете. Я и согласился. Пропарили большую деревянную бочку, в которой на зиму капусту солили, заварили разной травы, баньку протопили… Ефросинья домашними делами занялась, а я в бочку - шмыг, сижу, наслаждаюсь, результата жду… Скоро и результат появился – голова закружилась… Ну, думаю, пора вылезать… Туда - сюда – ни хрена! Не получается, голубчик ты мой, вылезти – застрял. Фроську зову – не отзывается. Кричал, ругался, даже матерился, правда, в промежутках молитвенные прошения вставлял. Наконец, появляется моя принцесса:
- А ну, признавайся, старый хрыч, сколько раз и с кем мне изменял? – спрашивает. – Скажешь правду – вытащу!
- Фросенька, - говорю, - голубка моя сизокрылая, два раза за всю жизнь изменил, милая! Одной позволил только за руку себя взять – зачем она нужна, если до меня уже два раза с кем-то целовалась… - А второй? – не отстаёт она.
- А про второй раз ты сама знаешь … Но, вот те крест, не успели… Повернулась моя голубица спиной – уйти хочет. Признаюсь тебе, Павлик, взмолился я тогда:
- Прости, Фросенька, Христом Богом клянусь: на коленях буду ползать, руки целовать, унижаться научусь … Ну было, было… несколько раз … Только прости …
- Не успел я три раза прощения попросить – смилостивилась: взяла топор… Я, было, затрепетал… А она ударила топором по бочке – та и рассыпалась… Вот такой Ефросинья мне детектор лжи устроила. Вредно бабам газеты читать, - подытожил Игнат и отхлебнул из стакана.
- Нет, Игнат, Ефросинья твоя - не голубица, а воительница! И правильно делает: за своим куском сала смотреть нужно.
Помолчали. Первым нарушил тишину Игнат:
- Воительница… А у тебя, Паш, жена - кто?
- А у меня – соблазнительница… Видишь, один в деревню езжу… А она в это время чужих мужиков соблазняет…
- Игнаша, Игнаша! Ты где? – послышалось голубиное воркованье под окном.
У калитки стояла пожилая, но всё ещё красивая, статная женщина.
- Здесь я, Фросенька, здесь! – ласково отозвался Игнат и бросился ей навстречу.
Сообщение отредактировал Kautas - Пятница, 12.08.2011, 08:06
- Борисыч, проснись! Проснись, тебе говорят. Перевернись на другой бок и заткнись. Что ты хохочешь, как сумасшедший? Бабы что ли тебя щекочут? – тормошил Яшку сосед по койке. - Ну, никакого покоя нет.
Наконец-то Яша открыл глаза и какое-то время, наморщив лоб, силился понять, где он и что с ним. Сосед, почувствовав это, популярно объяснил:
- Да всё тут же ты, тут, в Доме инвалидов, придурок. Где ты ещё можешь быть? Кому ты такой … нужен? – он грязно выругался. Ещё раз хрюкнешь, убью, как собаку, - и он показал огромный кулак, синий от многочисленных татуировок.
Яша мгновенно проснулся, так как прекрасно знал, что такое кулак: не раз пробовал на себе этот веский аргумент, решающий любой возникший спор в пользу соседа. Правда же всегда на стороне сильного и подлого. Понял он, и что веселье не было реальным. Так хорошо может быть только во сне, а в настоящей жизни не бывает. Перевернувшись на другой бок, Яков попытался уснуть, надеясь увидеть счастливое продолжение, но напрасно. Сон улетучился, зато появилась навязчивая мысль встретить Новый год у сестры Зинки в родном городе, в родной квартире, в компании с племянником Ванюшкой и шурином Максимом. Максима он ещё ни разу не видел, но слышал: приезжали они с Зинкой к нему полгода назад за благословением. И Яша, на правах старшего брата, их брак одобрил и хорошими словами напутствовал. Тогда он не мог видеть ни сестру, ни зятя, потому что пять лет уже вообще ничего не видел. Как-то с друзьями выпил что-то не то и ослеп. Недавно сделали ему операцию по замене хрусталика и зрение вернули. Правда, пока видел только один глаз. Но уже и это хорошо! Яша, как будто заново на свет народился: сны стал видеть цветные, весёлые, себя полностью обслуживал. Теперь самое время на родню посмотреть.
Яков еле дождался утра. И как только бледный рассвет умудрился проникнуть между тоненькими ленточками жалюзи в палату, потихоньку, стараясь не потревожить соседа, сполз на пол с кровати. Сполз, потому что по-другому просто не мог: горела огнём нога, которую он умудрился отморозить ещё прошлой зимой, когда жил в брошенной коммунальщиками у подъезда дома трубе большого диаметра. Началась гангрена. Пришлось ампутировать ступню. Но легче не стало - нога болела по-прежнему. Конечно, боль в какой-то мере сдерживала его желание ехать в город, но он, как и всякий русский, привык рассчитывать на «авось».
Накинув на себя застиранный казённый халат, босой, Яков выполз в коридор. Дверь в кабинет главного врача была приоткрыта. Да вот он и сам: как всегда, подтянутый, чисто выбритый, энергичный, в белоснежном халате и шапочке.
- А ты куда, Арефьев, ползёшь? В разведку? Считай, что ты попал в плен, сдавайся, - пошутил он.
- Олег Степанович, Христом Богом Вас прошу: отпустите меня на Новый год к сестре, - Яша устремил на врача свои ясные голубенькие глазки, из которых тут же, как по заказу, выкатились две нечаянные слезинки.
- Отпустить… отпустить… Что-то я не помню, Арефьев, чтобы она тебя приглашала…
- Так не успела, Олег Степанович! Праздничная суета, то да сё… Некогда было. А она меня ждёт, ой, как ждёт. У неё же кроме меня и Ванюшки никого нет. Одни мы с ней остались, сиротки горемычные. Вы знаете, как она обрадуется! Приеду, в дверь позвоню и спрячусь! – продолжал он очаровывать врача. - Она откроет, а тут я с новогодними подарками! Сюрприз так сюрприз! На шею ко мне бросится, Ванюшку позовёт, мужа и… заплачет, родная моя. Знаете, она такая жалостливая и добрая … Кошки не обидит, - Яша всхлипнул, и слёзы потекли рекой.
- Тебя послушаешь, так ты, Борисыч, - чистый ангел, и крылышки у тебя за спиной. Беленький, пушистенький такой. Ладно, поезжай, - расчувствовался врач. - Только смотри, не пей много – козлёночком станешь. Знаю я твою широкую глотку. Да помни: за тебя ответственность несу, не подведи! – Олег Степанович погрозил Яшке пальцем. – А с ногой-то как быть? Дойдёшь? Давай-ка я тебя до остановки на машине подброшу. Деньги на автобус и подарки у тебя должны быть: пенсию недавнополучил. Всё. Собирайся.
Санитарка Даша, ухаживающая за Яшкой, тотчас позвонила Зинке:
- Радуйся, Зин, братан к тебе едет. В десять вечера будет.
- Бог ты мой, что делать-то? Что делать? – заволновалась Зина.
- Как, что делать? Встречать, - съехидничала Даша.
Ровно в десять пьяный Яша, превратившийся уже не в козлёночка, а в настоящего козла, настойчиво нажимал на кнопку звонка квартиры на пятом этаже. В квартире было тихо. То, что в ней не горел свет, Яша заметил, ещё подходя к дому. «Неужели куда-нибудь уехала, стерва?» - подумал он. В целлофановом пакете, напомнив о себе, брякнули бутылки с самопальной водкой. Яша устало опустился на коврик у двери. « Ну что ж, будем ждать и дождёмся!» Рука сама потянулась к бутылке: «Иди ко мне, моя маленькая. Я тебя хочу!»- ласково прошептал он. Нащупал бутылку, открыл, и водка свободно полилась в широко открытое Яшкино горло. Закурил, задумался. Первый раз, пожалуй, о своей постылой жизни задумался.
Родился давно: уже шестой десяток разменял. Учился долго: считай, в каждом классе по два года сидел. Жизненной науке обучался, впитывая её азы, сначала с молоком матери, потом с кашей в детском саду, потом с баландой в тюрьме. На этом курс и закончился. Но в скором времени тюремный курс пришлось повторить, так как не всему ещё научился. Повторил, на свободу вышел не один, с туберкулёзом. И началось: утром выпил – днём свободен. «Да-а-а», - тяжело вздохнул Яшка, встал, рука снова потянулась к звонку. А в ответ – тишина. Чем больше звонил, тем сильнее приходил в ярость. Бедная дверь. В ход пошли кулаки и правая нога. Все эти резкие удары он сопровождал таким отборным матом, что все святые, наверно, попадали с престолов.
Время близилось к двенадцати. В подъезде тихо, в подъезде никого. Соседи с детства знали Яшеньку и предпочитали с ним не связываться. За дверями соседних квартир послышался бой кремлёвских курантов, звон хрусталя, громкие возгласы, поздравления.
Яша тоже поздравил себя с Новым годом, произнёс свой любимый тост: « И чтоб всё!», - снова вылил прямо в глотку остатки водки. Закурил. К нему снова вернулось желание рассуждать о своей незавидной судьбе, вспомнить всех, кто виноват, что жизнь прошла мимо. Но алкоголь, видимо, вымыл большую часть мозга и привёл Яшу в состояние полной опустошённости и отвращения ко всем, но не к себе. «Почему?», «Зачем?», «Как?» - вопросов было много. На них нужно было отвечать самому, но Яша всегда искал крайнего. «Ответь, Господи!» - закричал он на весь подъезд и рухнул на холодный пол. Несколько мгновений бедный Яша не подавал никаких признаков жизни. Казалось, его душа отправилась в свободный, совершенно независимый полёт.
Когда Яша снова открыл глаза, на дверях квартиры увидел знакомый лик. Проницательный взгляд умных строгих глаз, ореол святости над головой… Собрав в кучу остатки пропитой памяти, Яша наконец-то узнал Николая Угодника, икона которого была в их доме и занимала почётное место в переднем углу. Мать частенько обращалась к Святому с просьбой вразумить пропащего сына: на коленях стояла, поклоны била, молилась - помощь не приходила. Может, не тому святому молилась?
- В дом не пускают. Тебе обидно? Виноватых ищешь? - прозвучал чей-то громоподобный глас. – А с кем ты здесь жил, помнишь?
- Помню. Как не помнить? С маменькой, отчимом, сестрой, племянником.
- И где же маменька?
- Умерла, умерла… Давно умерла, - залепетал испуганный Яша.
- Ты её на тот свет отправил! Ты! А она так любила тебя! Твоему появлению на свет божий радовалась. Ночей не спала сначала потому, что ты часто болел, потом, потому что тебя целыми ночами дома не было. А когда ты украл у соседа по даче кролика, распял его живого на дереве, разрезал брюшко и вырвал у несчастного создания все внутренности, мать увезли на «Скорой» с инфарктом. Это был первый рубец на материнском сердце.
А помнишь медали Ветеранов войны, которые ты похитил в музее? Перед судом предстала она, твоя мать, и нельзя было найти слов, которые могли бы её успокоить. Это второй рубец.
А сколько этих судов было потом! Собрав последние копейки, она везла тебе в тюрьму за тридевять земель то, что сама никогда не пробовала, а ты, обидевшись, (привезла не те сигареты) даже не захотел встретиться с ней. А помнишь, как ты выплеснул на стену кухни тарелку борща, потому что в нём почти не было мяса?
У твоей матери никогда не было кошелька: без него легче деньги от тебя прятать в маленькой холщовой сумочке на груди, где хранилось и единственное тоненькое золотое колечко, которое ты всё-таки умудрился украсть.
Хоронили мать, а ты прятался в кустах и попрощаться не подошёл… А когда сестра напомнила, что ты должен матери на могилу положить венок, где его взял?
- На соседней могиле… А что?
- На траурной ленте что было написано?
-Ну… Рабе божьей Анне…
- А мать твою как звали?
- Ирина…
Голос не сразу возобновился. Потом зазвучал с новой силой:
- А где отчим твой?
- Умер, тоже умер…Вслед за маменькой умер.
- Он женился на твоей матери впервые в тридцать пять лет. Прежде с тобой познакомился, язык общий нашёл, всё своё свободное время тебе отдавал. Мать твою очень любил, страдал вместе с ней, и нёс свой крест до конца жизни. А ты на его могиле хотя бы раз был? То-то же.
- Сестра твоя Зинаида кипела в аду, который семье создал ты. У неё не было детства. Она жила в постоянном ожидании какого-нибудь несчастья. Вечное безденежье (ты никогда не работал), отсутствие элементарных вещей сделали её жизнь убогой. Ей хотелось старшим братом гордиться, а приходилось испытывать только стыд, когда досужие соседки начинали расспрашивать о твоих «подвигах». Умерла мать, она взвалила на себя непосильную заботу о тебе: вылечила от туберкулёза, выхлопотала пенсию, определила в Дом инвалидов, навещала, привозила подарки, тратя на них свою мизерную зарплату медсестры. Так ты кому посылаешь маты?
- А племянника Ванечку начинает трясти при одном упоминании твоего имени. Он хорошо помнит, как ты в своей, ещё детской пижаме зайчиками, стуча от страха зубами, сидел под столом, уверяя приехавшую психбригаду, что тебя хотят убить. Нет! Нет тебе, Яков, прощения. Библейское: «Стучитесь и откроется» - не для тебя.
Голос смолк. Лик исчез. Яша ещё что-то говорил, пытаясь оправдаться, но ничего вразумительного не получалось: язык не слушался, остатки мыслей путались.
А тут и соседи, расслабившись одной-другой рюмкой водки, потеряли страх и потянулись на лестничную площадку в поисках свежих впечатлений. Охали, ахали, сочувствовали, подносили стаканы с водкой и куски недоеденного пирога. Яша уже только блеял, но руки с протянутыми стаканами не отталкивал.
К утру за ним главврач Олег Степанович прислал машину. Ответственность чувствует. На государственной службе человек.
Сообщение отредактировал Kautas - Пятница, 12.08.2011, 08:16
