Страница Георгия Овчинникова - Страница 4 - Форум  
Приветствуем Вас Гость | RSS Главная | Страница Георгия Овчинникова - Страница 4 - Форум | Регистрация | Вход

[ Последние сообщения · Островитяне · Правила форума · Поиск · RSS ]
  • Страница 4 из 5
  • «
  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5
  • »
Модератор форума: Влюблённая_в_лето  
Форум » Хижины Острова » Чистовики - творческие страницы авторов » Страница Георгия Овчинникова (на острове gerka-durachok, zhora50)
Страница Георгия Овчинникова
НэшаДата: Суббота, 07.05.2011, 14:41 | Сообщение # 1
Старейшина
Группа: Вождь
Сообщений: 5068
Награды: 46
Репутация: 187
Статус: Offline
Страница Георгия Овчинникова


Карточка в каталоге
 
Сообщение
Страница Георгия Овчинникова


Карточка в каталоге

Автор - Нэша
Дата добавления - 07.05.2011 в 14:41
Сообщение
Страница Георгия Овчинникова


Карточка в каталоге

Автор - Нэша
Дата добавления - 07.05.2011 в 14:41
zhora50Дата: Понедельник, 30.04.2012, 01:49 | Сообщение # 46
Осматривающийся
Группа: Островитянин
Сообщений: 32
Награды: 0
Репутация: 0
Статус: Offline
Четырнадцатая глава: месть подонка.

Кто этот молодой человек?.. Я думаю, внимательный читатель уже наверняка разобрался во всём прекрасно сам. И, разумеется, едва покопавшись в своей памяти уже обязательно сообразил, что Кирилл Антонович и есть некий чиновник именно как раз тот или если быть окончательно точным – один из замов Главы администрации города. Давеча присутствовавший на некоем совместном собрании приятного времяпрепровождения, на берегу реки – Ока. На том самом сборище: представителей самых крупных преступных группировок области, некоторых блюстителей порядка, новоиспечённых предпринимателей и заблудшихся «слуг народа». Вот уже с некоторых пор, если конечно можно так выразиться это мероприятие снискало статус традиции в некотором своём роде. Причём совершающееся, как правило, на любимом месте (на лоне природы) одного из бывших крупных государственных деятелей – ныне покойного Виталия Ибрагимовича. Про то собрание или сборище (тут уж как вам будет угодно!) я имел уже такую возможность вам рассказывать в одной из предшествующих глав. Где Кирилл Антонович тогда позволив ещё себе слегка лишнего в употреблении алкоголя развязал, таким образом, как бы ненароком свой язычок и несколько разоткровенничался. Он тогда проговорился про свою жуткую нелюбовь к народу – даже скорее неприязнь что ли – и вообще о своих особенных взглядах на рычаги власти в собственных руках.

И вот надо же было такому, потом произойти, надо было случиться такому невезению, чтобы именно этот молодой человек голубоглазый брюнет – красавчик! – так же ненамеренно как-то встретился или схлестнулся на очередном совместном банкете именно с одной из наших общих хороших знакомых милой героиней этого романа – Татьяной Ивановной. Право если и говорить-то по-честному мне очень – ну очень! – не хотелось бы этого искренне не хотелось бы, но что тут поделаешь...

Итак, вернёмся, пожалуй, к Кириллу Антоновичу. Возвратимся к нему как раз в тот самый момент, когда вот только что Татьяна Ивановна под его вопли опрометью выбежала из его «дворца». Она выскочила как пробка из бутылки из-под шампанского: с одним только заветным на данный момент желанием – как можно скорее добраться до дома. По прибытию домой, в самую первую очередь – она примитивно жаждала посмотреть – вот именно хотя бы просто полюбоваться! – на спящих своих малюток. Как бы ища в этом глоток спасения для собственной души или хотя бы по возможности очиститься от столь нежелательного осадка скопившегося в ней от общения с Кирилл Антоновичем; да! это, несомненно, было чисто материнское чувство несравнимое по своей силе ни с чем...

Кирилл Антонович, теперь оставшись один, ещё некоторое время находился в каком-то крайне таком странном – своеобразном – своём состоянии. В какой-то прострации он был. В какой-то невероятной – жутчайшей! – угнетённости. То есть, как бы ничего не могущего контролировать в своих мыслях. Иначе говоря, он был настолько поглощён злобой и негодованием всё-таки до такой степени даже охвачен ими, что просто так и сидел теперь: голый и босой посреди спальни на полу. Куда он от избытка переполнявших его возмущений и негодований всё-таки, наконец, как бы упал – присев. Его сейчас трясло мелкой дрожью даже вроде как бы непонятно было от чего же всё это происходило: то ли от холода и он просто-напросто жутко озяб, а то ли от сильного чувства создавшегося уже в нём ядовитым сплетением в один комок: жгучей досады, горького сожаления, кипящего неудовлетворённого вожделения и беснующейся в нём ярости.

Такое (за последние десять лет) с ним впервые! В голове у него сейчас кипели думы примерно так: эта стерва убила его! Да, она просто убила его!.. Унизила эта сволочь! Тварь! Мразь... И ещё огромное множество других эпитетов возникало в его воспалённом мозгу. И вспомнилось ему, как он стоял перед ней нагой – как мальчишка! – а она смеялась... Нагло ржала!.. Над кем? Над ним!!! Над тем, кого... которого обожали и обожают сотни, сотни женщин! Многие из них готовые были ползать (кстати, в чём некоторые сами в своё время перед ним признавались!) и даже ползали, умоляя его – в его ногах. В самом прямом смысле: на коленях! – чтобы только хотя бы оставаться в его любовницах... А кто она такая?.. Откуда она взялась?! Где живёт?! Нет, это-то он легко выяснит, установит вообще без проблем завтра же... Нет уже сегодня!

Всё больше и больше в нём закипала его злоба и снова он, окунулся в свои патологически больные размышления. Они лихорадочно и суетливо скрежетали где-то в груди, царапаясь там по его себялюбию. От чего он даже раскраснелся весь и даже всё-таки излишне взмок... жутко вспотев. А ведь он изначально специально не сказал ей, не сообщил, кто он такой, какое он занимает важное место в этом мире! Каким обладает положением в обществе! И самое главное... какой занимает государственный пост! Он нарочно самодовольно старался держать это несколько в тайне... про запас – как бы обладая некоторое время сюрпризом! Чтобы потом опять с радостью весельем обалдеть – увидев на её лице удивления восторг! И опять – «приторчать» – в своих неожиданно созданных для себя, но совершенно по-новому вспыхнувших теперь вокруг него как бы ореолом – уже в неких лучах! – своего величия. Рассказав уже потом ей (лёжа в постели – после случившегося) как вроде бы просто так: мол, вот он какой, мол, такой он прекрасный человек! Совсем не какой-то там тщеславный субъект или хвастунишка. Что он, дескать, и не хвастается, не кичится вовсе этим! И это в то время так сказать когда он на самом деле имеет такой огромный – просто огромаднейший! – вес в этом городе... области... Стране!..

А ведь он впервые хотел добиться своей победы без заранее сказанной о себе – той возвышающей его – информации. То есть того самого главного о чём ещё мало (по его мнению) кто даже знает. Однако невероятно распирающего в нём его чувство гордости за себя, которым, он всё-таки теперь почти невольно, но и порой неприглядно превозносился. Между прочим, невероятно гордился Кирилл Антонович, прежде всего тем, что он имеет теперь вот уже как целые полгода статус деятеля – государственного деятеля! Пусть пока хоть и зама, но всё-таки... А скоро – очень скоро – он обязательно станет первым! И не каким-нибудь замом, а самим мэром. А эта глупая кикимора! – и не поняла даже всей важности их встречи, которую ей предоставила её же судьба!.. Глупышка! Но мало того что она просто надсмеялась над ним – она ещё оскорбила его мужское достоинство!.. Нет: этого он принципиально так не оставит; он теперь просто даже обязан поставить эту возомнившую о себе кретинку на своё место, а место её – естественно – у него в ногах!.. И тут Кирилл Антонович даже явственно представил её себе (он даже сам резко встал!) вообразив её себе валяющейся на полу и жалостливо смотрящей снизу вверх прямо ему в глаза – по-рабски! – в некоем как бы раскаивании перед ним за свой проступок. Как бы прося пощады! В виноватом таком заискивании и в тоже время в каком-то исступлённом восторге и восхищении им! Он теперь даже представил себе, как он на неё ставит свою ногу, а та, понимая только-только сейчас свою ничтожность, вдруг сжимается в своей покорности в комочек и жалобно плачет…

Тут Кирилл Антонович всё-таки вроде, наконец, очнулся, и слегка осмотревшись по сторонам как бы несколько сожалея, что никто не мог видеть всей этой такой важной последней сцены. И тут же опять погрузился в свои больные размышления. Кипевшие в нём как в огненной фантастической клоаке – его мысли в его голове. Где перемешалось всё вместе: и обида с досадой и уязвлённые себялюбие с гордыней и этот её паршивый смех он сейчас рассматривал как удар ниже пояса нанесённый ему этой дрянью.

Как ему было сейчас обидно жутко досадно и жалко себя за такое нелепое первое поражение после долгого перерыва. Вот уже за многие годы после тех давнишних школьных случаев, неоднократных и подобных этому – как и тогда! – которые он помнит и поныне. И от неприятных воспоминаний теперь его опять затрясло и бросило снова в холодный пот. Такой как бы ни совсем правильный симбиоз его почти, что живых существ: злобы и ненависти, взаиморазжигающих друг друга и от которых его колотило чуть ли порой не до эпилептических конвульсий. Только лишь что при этом он не падал и не терял ни сознания, ни памяти. Он изничтожался от раздавленного его самолюбия, которое, теперь выползя откуда-то оттуда – из-под той тяжести гадкого чувства поражения уже было забывавшегося им, но вот вдруг снова ожившего теперь в нём и снова выползшего оттуда, где его раздавили – на волю! Теперь уже в своём инвалидном таком состоянии уродливом даже вернее! Как бы предъявляя ему оттуда свои претензии типа: ну ты! – как ты мог допустить вообще такое, чтобы какая-то амёба «инфузория туфелька» посмела безнаказанно уйти отсюда... И тут он опять вспомнил её хохот... и снова он затрясся и снова взвыл как затравленное животное...

Зачем же он её выгнал? Отпустил!.. Какой дурак! Надо было её здесь задушить. Нет, сначала помучить поиздеваться над ней, поглумиться насытив свою похоть и наконец – задушить! Потом закопал бы её под той вот берёзкой что недавно «ботаники» ему у пруда посадили... Всё бы польза была – удобрение – и никто бы никогда не узнал! И какой бы ему потом оно – её похороненное мёртвое тело было бы изумительной памятью, нет даже «памятником» – о его новой победе! Эх, какой он дурак!

Эта мразь была в его руках – здесь – только что совсем недавно, где и когда он мог бы с ней сделать: всё что захотел бы! Зачем тормознулся?! Как бы он сейчас над ней бы покуражился... Чего бы она – ему – тут только не делала бы. А потом бы ещё кайф поймал – поиздевавшись! – убил бы... медленно чтобы мучилась... Вот дурак!..

Долго он ещё потом вот так вот сидел, обхватив свою голову обеими руками раскачиваясь с бешенством сжимая её и причитая в досаде упущенного удовольствия; Кирилл Антонович такие представлял себе омерзительные картины издевательств – в таком богатом выборе всяких этих извращений. Где бы как! и каким бы образом он насладил бы её телом свои: похоть, себялюбие с мстительностью и садистские наклонности... А позже... совсем уже позже... Всё-таки в самом конце, когда Кирилл Антонович уже улёгся в кровать и накрылся одеялом, лишь только маленько успокоившись, он проговорил тотчас уже вслух как будто бы кому-то ещё здесь присутствующему, при этом сладко зевая и почти засыпая:

– А всё-таки нет! Я эту голубушку по-своему осажу... Я ж не убийца какой... Буду я ещё ручки марать о всякую погань, вдруг ещё найдут и тогда всё – конец – всей жизни … трёп её мать!
Татьяне Ивановне повезло; ей удалось поймать запоздалую «Жигули-пятёрку» ехавшую как раз до города. Водитель запросто посадил её, даже нисколько не удивившись столь поздней или вернее слишком ранней прогулке такой на вид респектабельной женщины. (Как будто он их тут постоянно встречает.) Она попросила его, ехать сразу по её домашнему адресу решив свой «Опель» забрать потом – думая: вряд ли он куда денется.

Войдя в квартиру, она сразу же проследовала в спальню детей и тут же была неожиданно ошеломлена: детей не было... Их кроватки были аккуратно заправлены и почему-то пусты: её малюток там не было! Поэтому остальное время – до того времени когда уже можно было бы воспользоваться телефоном Татьяна Ивановна провела в жутком нетерпении и душевном терзании! Она бегала в отчаянии по пустым (без семьи) комнатам заламывая себе руки, и всячески уже кляла себя (почём зря!). Она не находила себе места ей всё хотелось даже раньше времени взять бросить все правила этикета и позвонить свекрови чтобы хоть в этом-то хоть как-то успокоится узнав что все наконец живы... и конечно же здоровы.

Да! Муж уже неоднократно грозился уйти. Странно конечно обычно женщины уходят куда-то вместе с детьми, а тут мужчина. Ей опять было безумно теперь стыдно. Да! чтобы на всё это сказала бы её мамочка, если бы сейчас узнала обо всём этом? Но мамочка с папой сейчас далеко – почти за три тысячи километров отсюда. Ах! как она одинока... И тут она вспомнила, что вполне бы могла позвонить сейчас Генриетте – своей давней подружке ещё со школьной поры. Она подбежала к трюмо, рядом с которым на миниатюрной полочке сделанной её Колей стоял телефон. Почти машинально набрала номер и начала ждать... Но телефон Генриетты, вероятно, был попросту на ночь вовсе отключён.

Всё, разумеется, конечно же, выяснилось, всё произошло именно так, как она и предполагала. Николай уехал вместе с детьми к своей матери не, потому что хотел своим действием как-то «насолить» ей или как бы это был его какой-то временный эмоциональный всплеск, а потому что решил что, в конце концов, им действительно пора разойтись. Одних же детей не оставишь... Вот они и уехали к бабушке в гости. Сам же Николай тем временем сходил в районный суд и подал заявление, о разводе – окончательно решив его целесообразность.

Рассказывать о том, как Кирилл Антонович вообще это дельце своё такое подленькое совершал я, конечно же, не собираюсь. При его-то положении, связях, да и вообще способностях творить всякие пакости это совершенно несложно. Тем более, раз уж он задался такой себе целью: изничтожить в конец эту (как он считает) «взбунтовавшуюся» и возомнившую из себя дамочку. Было бы конечно (с его точки зрения!) гораздо проще, собственно говоря, просто её (так сказать) «заказать», но это было бы уж очень даже слишком просто в его понимании. И тем более ему ужасно не хотелось в свои дела опять же такой своей можно сказать именно «кровной мести» посвящать постороннего человека. Это естественно означает как-никак, что надо будет довериться опять же совершенно чужому человеку, а такое считай, от роду претило принципам Кирилла Антоновича. Да и чересчур уж это просто, да и сам он из этого опять-таки не извлечёт попросту никакого удовольствия. А именно удовольствия-то он всегда и во всём искал для себя в первую очередь… и ставил их выше всего!

Поэтому Кирилл Антонович так и решил: именно по-своему всё так и обстряпать всё так в аккурат и обделать это – чтобы получить от этих действий как он любил частенько выражаться в таких случаях: «максимум крайне всевозможных эстетических удовольствий». Описывать, конечно же, все его на этом мстительном поприще шевеления я и не собираюсь. Так как, честно говоря, уж слишком дюже противно, да и науку такую для некоторых подобных этой натурам не хотелось бы выносить на обозрение. Да и собственно говоря чтобы не возбуждать острых болезненных переживаний вообще всё в тех же добрых людях.

А раз такое серьёзное дело как убийство он не мог доверить совершенно постороннему человеку, поэтому Кирилл Антонович (в чём я абсолютно уверен!) скорее всего, здесь использовал непосредственно свои «хорошие» знакомства. Иначе говоря, связи и некую солидарность этих отношений. Учитывая общую ситуацию в стране на тот отрезок времени, то вероятнее всего он и не особо-то перетруждался. А, следовательно, если конечно уважаемого читателя убедили мои изъяснения то поэтому, собственно говоря, я буду сразу рассказывать лучше эту неприятную историю со стороны Татьяны Ивановны. То бишь смотря на происходящие события её глазами – с её точки зрения. Просто не хочется потом наблюдать на некоторых лицах читателей неожиданное изумление. Тем более чтобы никто не мог потом сказать, будто бы я не предупреждал.

Да! и ещё чего бы непременно хотелось бы добавить так это то что «бомбардирования» все, которые обрушивались тогда на Татьяну Ивановну, происходили естественно не в течение одной недели как могут, вероятно, подумать некоторые читатели, а всё-таки как минимум в течение нескольких месяцев. Так что если моё повествование займёт весьма маленький объём информации, охватив, казалось бы, на первый взгляд как бы короткий промежуток времени то убедительно прошу, не удивляйтесь, ибо всё-таки всё равно они (эти события) проследовали только для постороннего взгляда с головокружительной стремительностью. И это в то время когда Татьяна Ивановна наоборот по-черепашьи медленно тянувшимися днями ежечасно боролась с тоской и неожиданно навалившимися на неё проблемами...

Всё начиналось так незначительно, что на первый взгляд как будто бы и вовсе ничего и не начиналось. Однажды поначалу придя на работу, она вдруг столкнулась с какой-то внеплановой проверкой финансовых и организационных вопросов фабрики; даже из пожарной охраны тоже нежданно-негаданно пожаловали. Всё это произошло (опять же) не то чтобы вдруг тут же непосредственно в последующие дни – типа после её побега из «дворца» Кирилла Антоновича, а началось недельку другую погодя. Шельмец подмечу, даже в ожидании исполнения своей коварной мести и то находил некоторые приятные впечатления. Собственно она и думать-то обо всём этом уже позабыла. Ей в принципе достаточно нервотрёпки приносили пока свои так сказать семейные проблемы; она и с ними-то, в общем-то, страшно утопала в изнурительных потасовках и волнениях, особенно в своих душевных терзаниях упрямо пытаясь спасти свою семью совершенно отнюдь не мысля себе её распада.

Вначале были найдены уж дюже докучливыми и придирчивыми служащими контролируемых государственных учреждений вроде как – так себе! – всего лишь несколько некоторых как они сами имели честь выразится: «мелких несоответствий и не состыковочен». Правда, как впоследствии выяснилось эти мелкие «недоработочки» принесли крупные неприятности. Уже сразу вылившиеся в значительную суету с полнейшим выматыванием Татьяны Ивановны как морально, так и физически. Что самое главное: вопросы почему-то сугубо касались исключительно только самой Татьяны Ивановны и ни в коем случае её соучредителей. Было бы у неё достаточно опыта и знаний в делах такого рода, она бы конечно ко всем этим вопросам в первую очередь подключила бы обязательно юриста и только бы после консультаций с ним решала бы эти вопросы. Само собой разумеется, или даже тем более эти вопросы не смогла бы решить и её молоденькая секретарь, если бы Татьяна Ивановна вздумала бы ей их поручить. Так или иначе, я не знаю, на что там вообще Кирилл Антонович надеялся или рассчитывал, но видимо каким-то образом так и получилось.

Может быть или даже скорей всего ей надо было просто-напросто сразу как-то согласоваться со своей коллегией соучредителей, и они бы вероятнее всего легко разрешили бы эту абсурдную ситуацию. Но директор фабрики, посчитав случившееся маленьким недоразумением по собственной инициативе взялась – с пылу с жару – собственноручно покончить с такой мелочью раз и навсегда; решив поначалу, что это ей, в конце концов, даже будет полезно. Понадеявшись, что это даст некоторую возможность получше обдумать свои семейные передряги и прийти к какому-то определённому хотя бы в своих мыслях единственно правильному консенсусу. Однако, уже ввязавшись в эту интригу, она очень скоро поняла свою ошибку в недооценки произошедшего, но и остановить этот затянувшийся и утомительный процесс она уже тоже не могла. Клубок, который вроде как слегка кое-где поначалу спутавшись и который она попыталась, как бы с лёгкой руки сразу же распутать – всё больше и больше запутывался. Нервируя и выводя её окончательно из душевного равновесия (не забывайте ещё плюсом и семейные неурядицы), а, следовательно, наконец, завёл её вообще в тупик и это тогда, когда она вдруг ясно увидела что: «клубок-то превратился неожиданно в комок неимоверно запутанных проблем».

Так или иначе, но судьба, наконец, всё-таки дала ей узнать и причину всех своих, таким образом, навалившихся на неё сразу злоключений. Однажды при решении снова возникшего инцидента с её ценными личными бумагами и их какой-то там как ей опять-таки почти «по дружески» сообщили «не учтенностью», Татьяне Ивановне пришлось опять посетить целый ряд кабинетов. Как она уже потом почувствовала и поняла сама – совершенно «никчемушных» кабинетов главного здания города с его «чиновничьей душой». Первый чиновник сказал что, в общем-то, всё нормально вот только надобно зайти туда-то – и взять то-то и то-то. Чего она – на что, потратив вновь уйму времени и сил – сделала. Причём при посещении другого чиновника того которого можно было бы смело назвать вторым и который тут же порекомендовал ей обратиться за консультацией к третьему лицу – она решила что должна чего-то предпринять необычное. И вот тут у неё само собой мелькнула шальная мысль, что необходимо просто дать денег кому следует «на лапу» и тогда дело разрешиться автоматически, что собственно она и сделала – уже в третьем кабинете. На что тот молодой человек, радостно приняв знак благодарности, направил её в четвёртый кабинет, где якобы получив резолюцию она, наконец-таки уже точно разрешит давно набивший «оскомину» вопрос.

И вот на следующий день: миновав длиннющий коридор и найдя ту заветную дверь ещё одного – того самого кабинета. И уже теперь не очень-то веря в счастье и добрые сказки, Татьяна Ивановна всё-таки соизволила, наконец, войдя в помещение поиметь такую серьёзную неприятность как увидеться снова с Кириллом Антоновичем.

Можете себе представить, какое изумление у неё нарисовалось в тот момент на лице, когда она встретила вновь – эти голубые и «честные» глаза. Кроме этого у неё мгновенно прокрутилось перед её глазами всё это кино. Эпизоды и сюжеты этих месяцев прожитых ею в диких переживаниях. Но только уже в обратном порядке назад до самой их первой встречи. И она теперь абсолютно точно – с точностью до микрона – была уверенна, что вот сейчас-то уж точно до неё всё дошло. Чего-то такое у неё и раньше как бы напрашивалось, что кто-то методично скрупулёзно и вполне основательно копает под неё, но она решительно отбрасывала эти мысли как нереальные в «корзину» отбросов памяти. Считая такое вообще своего рода нонсенсом. Но нет! Вот ведь он – перед ней... Со своею ядовитой злорадствующей ухмылочкой сидит так и смотрит на неё, причём сразу видно: явно с неимоверным нетерпением он ждал этого события – этой встречи...

Наверное, кто-нибудь посчитает Татьяну Ивановну ненормальной сумасшедшей или просто дурой. Своё же мнение об этом хорошем милом и добром человеке я, пожалуй, утаю – имею право. Но, так или иначе, Татьяна Ивановна быстро сообразив и не то, чтобы у неё в душе вдруг родилось какое-то там сожаление или даже страх, напротив она как-то вдруг улыбнувшись ему – так ласково как своему старому доброму знакомому и совсем беззлобно проконстатировала:
– А! Так это, ты, тут... а я-то, думаю, откуда это так говном-то завоняло...

...И Кирилл Антонович не успел даже и слова молвить, он только было, рот открыл... как Татьяна Ивановна ушла, а тот так и остался сидеть с открытым ртом в недоумении. Она вышла из административного здания медленно, в глубокой задумчивости подошла к своему «Опелю»... Хлопнула дверца, заработал равномерно и еле слышно двигатель, а через несколько минут она уже мчалась по проспекту в шумном потоке движущихся автомобилей. Да, но что же ей теперь делать?

В голове её был такой хаос – такой сумбур, что мысли путались, и она никак не могла сконцентрироваться на чём-то одном конкретном. Она всячески пыталась хоть как-то найти для себя какое-нибудь объяснение или решение, которое смогло бы помочь ей в сложившейся ситуации. Мысленно Татьяна Ивановна перебирала разные варианты. Вдруг кое-что, вспомнив она резко прямо через две сплошные линии, развернула свой «Опель» в обратную сторону немного внеся сумятицы в движении других автомобилей на дороге. Спереди и сзади завизжали тормоза, зазвучали психованно и испуганно сигналы, но всё обошлось без дорожно-транспортного происшествия.

Через полчаса она была уже у «Лиса» (это Лёха – тот молодой человек, бандит) и с нетерпением давила на кнопку звонка его квартиры. Дверь открылась быстро:
– Вот это да! Кого мы видим – и без охраны... Привет, Татьяна! Каким ветром, – немного посторонившись и пропуская её в помещение, радостно проговорил Лёха, – занесло нашего дирехтура к столь низшим слоям населения?
– Привет, Лис! У меня очень серьёзное дело к тебе. Можно сказать вопрос: жизни и смерти.
Татьяна Ивановна молча разулась и прошла в комнату, осматриваясь вокруг себя. Здесь она была впервые хоть, и адрес знала уже давно. Это была совсем обычная двухкомнатная квартира девятиэтажного панельного дома. Всё было на удивление просто и даже можно сказать несколько бедновато. Обшарпанные дешёвые обои. Обычная вдоль стены слева «стенка» (которые пользовались особой популярностью лет десять назад). Ковёр на стене со стороны дивана и ковёр на полу и если бы не аппаратура, которая занимала самое значительное место в комнате то, вообще можно было бы смело сказать, что бандиты в России ведут аскетический образ жизни. А тут было сразу видно, что человек жуткий меломан.
– Да, а я думала, что российские бандиты намного лучше живут.
– Тут скажу тебе, Татьян, ты глубоко ошибалась. Пойдём лучше на кухню. Там чайник поставлю: чай-кофей попьём, да и побазарим. Что у тебя там произошло? По пустякам-то ясное дело не пришла б.
– Ах! Знаете ли, Лис... А можно я буду вас лучше называть Алексеем? А то мне это как-то не очень удобно, – и она тут же на ходу вопросительно заглянула молодому человеку в глаза. И тут же получив от него одобрительный кивок, присаживаясь как раз в тот момент на указанное ей место продолжила:

– Алексей, дело в том, что один так сказать государственный деятель. А именно некий Кирилл Антонович один из замов Главы администрации мне мстит за то, Алёша, что я однажды... В общем, Алёш, меня дуру угораздило как-тось к нему... Алексей, на загородную виллу его – в загородный его дом, Алёш, это под Первомайским где-то... попасть. Так поехали-то просто... повеселиться... пообщаться. Повеселиться. Отдохнуть. Я даже его сразу и предупредила перед самой поездкой туда, Алексей, чтобы он, мол, никаких планов себе постельных там, чтобы себе не строил... никаких, Алексей, иллюзий... В общем, я ему не дала... – тут она густо покраснела, как будто совершила в тот раз какой-то немыслимо постыдный поступок, – а он теперь... Алёша... козни всякие «чинушные» свои строит.

Татьяна Ивановна говорила всё это, когда они уже находились в кухне, где она заняла место у стола со стороны окна, куда Алексей своевременно указал ей и, в общем-то, за этим как раз её рассказиком-то они и расположились уже. В кухне всё так же было очень скромно, но чисто и аккуратно, несмотря на то, что Алексей жил один. (Так как она где-то случаем слышала, что родители его живут в каком-то совсем другом городе.)

– И ты, конечно, Татьяна, пришла за помощью... за защитой... Я правильно тебя понял? – и он, не дожидаясь ответа, продолжил, – правильно сделала! Мы этот вопрос «разрулим» в элементе. Даже не переживай! Вот здесь, – он с полки кухонного гарнитура достал ручку с блокнотом и положил перед ней, – напиши о нём всё, что ты знаешь: где работает, где живёт и т.д. и т.п. Мы его разыщем и, конечно же, с ним культурно поговорим...

Она тут же сразу коротко и ясно всё расписала: чего о том сама знала. А дальше они ещё где-то с часик, наверное, культурно посидели, поговорили о том и сём. Лёха рассказал Татьяне о своей девушке Марине, с которой они собираются пожениться и что Марина теперь на третьем месяце беременности – а, следовательно: он скоро будет папой! – и они уже подали заявление в ЗАГС. И очень скоро где-то через месяц у них будет шикарная свадьба, на которую, кстати, он её уже заранее тоже приглашает. Хотя она ещё будет специально им об этом уведомлена. Потом Татьяна Ивановна, значительно уже успокоившись, поехала домой, предварительно заехав к свекрови за детьми. Николая дома не было – он был на работе. Поэтому ей опять не удалось с ним поговорить о перемирии. Потому как он пока вообще об этом даже категорически не хочет разговаривать и всячески поэтому, наверное, избегает их встреч. Она собиралась неоднократно ещё раз как-нибудь улучить такой момент, чтобы всё-таки уговорить его начать всё сначала как прежде, но уже пересмотрев её ошибки и перегибы. Сейчас у неё всё равно на душе было более-менее хорошо! Светланка и Костик были очень рады мамке, весело о чём-то теперь щебетали между собой на заднем сиденье. Так как дома было шаром покати из еды то: она решила вместе с детьми заехать в кафе. Пообедав, они потом прошлись так же все вместе по магазинам и закупили продуктов. А уже потом весело провели прекрасный вечер дома.

На следующее утро, подвезя по пути на работу детей до школы, она приехала, как полагается на работу. И как обычно, перед тем как войти в свой кабинет по негласной традиции как повелось – они поздоровались и, перекинувшись парой добрых фраз с секретарём Юлей, вошла в кабинет. В течение всего последующего дня самозабвенно и даже с некоторым увлечением она занималась впервые за эти несколько месяцев своей работой. Дети в школе оставались на продлёнку где они: обедали, делали домашние уроки, отдыхали и играли с другими детьми, а вечером она их забирала домой. Так прошло два дня. Пока не появился Виктор (тоже бандит из той же группировки) который войдя в её кабинет вдруг с некоторой, хотя и еле заметной грустью сообщил ей, что вместо Лиса теперь будет приходить он.

– А куда делся Алексей? – с некоторым удивлением и разочарованием спросила она, как-то успев за прошлую встречу у него дома сильнее сдружиться с ним, да и не понимая вовсе к чему всякие эти перестановки. На что Виктор, уходя, коротко ответил ей:
– Лис! Теперь в гостях у Бога... – и быстро ушёл.

Всё дело в том, что когда Татьяна Ивановна оставила данные на Кирилла Антоновича, и сама уехала, Лёха тотчас же созвонился с «братвой». Он передал им жалобу с объекта находящегося под их «крышей». Буквально через час, лично сам Лис уже был в кабинете Кирилла Антоновича (разумеется, без всякой очереди и предварительной записи) с «предъявой» к нему. Где Кирилл Антонович в свою очередь сразу созвонился уже со своими «братками» и тут же передал трубку Лису. Таким, собственно говоря, образом как раз и была тогда «забита стрелка» на определённое время и место.

Обычно встречи при «забивании стрелок» происходили в безлюдных местах. Где-то на пригородных пустырях чтобы никто не мог помешать – спокойному «разбору базара» между переговаривающимися сторонами. В городе несколько районов и на каждый район по одной крупной «бригаде», но на самом же деле конечно количество группировок (в общем, по городу) было гораздо больше. Постоянно происходили всякие «кипения» в этой взрывоопасной среде. Одни группы распадались, зато тут же появлялись в удвоенном количестве другие. Трудно было сказать, сколько их было на самом деле. Но самих этих групп было на самом деле гораздо больше, чем, во всяком случае, сообщалось по обыкновению в милицейских сводках и все они без исключения бились с огнестрельным оружием в руках ежедневно не на жизнь, а на смерть – отстаивая своё место под солнцем.

Причём чем мельче была группировка, тем зачастую безрассуднее и ожесточённее, а самое главное наглее и отчаяннее она отстаивала свои «права». То и дело между их клиентами возникали конфликты. И эти конфликты ежедневно «разруливались» этими «крышами». То есть улаживались «на разборках» по предоставленным самой жизнью определённым «понятиям». Обычно самими участниками, то есть вооружённой огнестрельным оружием «братвой» в том или ином месте. Довольно-таки часто происходили перестрелки и бойни: с соответствующим числом убитых и раненых молодых и крепких парней с той и другой из сторон.

То же самое произошло и сейчас. Люди сошлись и, не придя ни к какому взаимоприемлемому соглашению, решили в очередной раз договориться силой оружия. За всем этим естественно скорей всего крылись и ещё какие-нибудь свои тайные и давние причины, а эта «мелочь» лишь послужила поводом. В то ранее утро как передавали в новостях, потом по местному телевидению погибло с обеих сторон – семь человек. Лис – он же Алексей: мужчина двадцати девяти лет, холост (так, пожалуй, мы его и запомним) неоднократный чемпион Советского Союза, двукратный чемпион Европы, серебряный призёр чемпионата мира, мастер спорта по вольной борьбе и т.д. и т. п. – погиб в перестрелке между группировками организованной преступности...
* * *


Сообщение отредактировал zhora50 - Вторник, 01.05.2012, 14:22
 
СообщениеЧетырнадцатая глава: месть подонка.

Кто этот молодой человек?.. Я думаю, внимательный читатель уже наверняка разобрался во всём прекрасно сам. И, разумеется, едва покопавшись в своей памяти уже обязательно сообразил, что Кирилл Антонович и есть некий чиновник именно как раз тот или если быть окончательно точным – один из замов Главы администрации города. Давеча присутствовавший на некоем совместном собрании приятного времяпрепровождения, на берегу реки – Ока. На том самом сборище: представителей самых крупных преступных группировок области, некоторых блюстителей порядка, новоиспечённых предпринимателей и заблудшихся «слуг народа». Вот уже с некоторых пор, если конечно можно так выразиться это мероприятие снискало статус традиции в некотором своём роде. Причём совершающееся, как правило, на любимом месте (на лоне природы) одного из бывших крупных государственных деятелей – ныне покойного Виталия Ибрагимовича. Про то собрание или сборище (тут уж как вам будет угодно!) я имел уже такую возможность вам рассказывать в одной из предшествующих глав. Где Кирилл Антонович тогда позволив ещё себе слегка лишнего в употреблении алкоголя развязал, таким образом, как бы ненароком свой язычок и несколько разоткровенничался. Он тогда проговорился про свою жуткую нелюбовь к народу – даже скорее неприязнь что ли – и вообще о своих особенных взглядах на рычаги власти в собственных руках.

И вот надо же было такому, потом произойти, надо было случиться такому невезению, чтобы именно этот молодой человек голубоглазый брюнет – красавчик! – так же ненамеренно как-то встретился или схлестнулся на очередном совместном банкете именно с одной из наших общих хороших знакомых милой героиней этого романа – Татьяной Ивановной. Право если и говорить-то по-честному мне очень – ну очень! – не хотелось бы этого искренне не хотелось бы, но что тут поделаешь...

Итак, вернёмся, пожалуй, к Кириллу Антоновичу. Возвратимся к нему как раз в тот самый момент, когда вот только что Татьяна Ивановна под его вопли опрометью выбежала из его «дворца». Она выскочила как пробка из бутылки из-под шампанского: с одним только заветным на данный момент желанием – как можно скорее добраться до дома. По прибытию домой, в самую первую очередь – она примитивно жаждала посмотреть – вот именно хотя бы просто полюбоваться! – на спящих своих малюток. Как бы ища в этом глоток спасения для собственной души или хотя бы по возможности очиститься от столь нежелательного осадка скопившегося в ней от общения с Кирилл Антоновичем; да! это, несомненно, было чисто материнское чувство несравнимое по своей силе ни с чем...

Кирилл Антонович, теперь оставшись один, ещё некоторое время находился в каком-то крайне таком странном – своеобразном – своём состоянии. В какой-то прострации он был. В какой-то невероятной – жутчайшей! – угнетённости. То есть, как бы ничего не могущего контролировать в своих мыслях. Иначе говоря, он был настолько поглощён злобой и негодованием всё-таки до такой степени даже охвачен ими, что просто так и сидел теперь: голый и босой посреди спальни на полу. Куда он от избытка переполнявших его возмущений и негодований всё-таки, наконец, как бы упал – присев. Его сейчас трясло мелкой дрожью даже вроде как бы непонятно было от чего же всё это происходило: то ли от холода и он просто-напросто жутко озяб, а то ли от сильного чувства создавшегося уже в нём ядовитым сплетением в один комок: жгучей досады, горького сожаления, кипящего неудовлетворённого вожделения и беснующейся в нём ярости.

Такое (за последние десять лет) с ним впервые! В голове у него сейчас кипели думы примерно так: эта стерва убила его! Да, она просто убила его!.. Унизила эта сволочь! Тварь! Мразь... И ещё огромное множество других эпитетов возникало в его воспалённом мозгу. И вспомнилось ему, как он стоял перед ней нагой – как мальчишка! – а она смеялась... Нагло ржала!.. Над кем? Над ним!!! Над тем, кого... которого обожали и обожают сотни, сотни женщин! Многие из них готовые были ползать (кстати, в чём некоторые сами в своё время перед ним признавались!) и даже ползали, умоляя его – в его ногах. В самом прямом смысле: на коленях! – чтобы только хотя бы оставаться в его любовницах... А кто она такая?.. Откуда она взялась?! Где живёт?! Нет, это-то он легко выяснит, установит вообще без проблем завтра же... Нет уже сегодня!

Всё больше и больше в нём закипала его злоба и снова он, окунулся в свои патологически больные размышления. Они лихорадочно и суетливо скрежетали где-то в груди, царапаясь там по его себялюбию. От чего он даже раскраснелся весь и даже всё-таки излишне взмок... жутко вспотев. А ведь он изначально специально не сказал ей, не сообщил, кто он такой, какое он занимает важное место в этом мире! Каким обладает положением в обществе! И самое главное... какой занимает государственный пост! Он нарочно самодовольно старался держать это несколько в тайне... про запас – как бы обладая некоторое время сюрпризом! Чтобы потом опять с радостью весельем обалдеть – увидев на её лице удивления восторг! И опять – «приторчать» – в своих неожиданно созданных для себя, но совершенно по-новому вспыхнувших теперь вокруг него как бы ореолом – уже в неких лучах! – своего величия. Рассказав уже потом ей (лёжа в постели – после случившегося) как вроде бы просто так: мол, вот он какой, мол, такой он прекрасный человек! Совсем не какой-то там тщеславный субъект или хвастунишка. Что он, дескать, и не хвастается, не кичится вовсе этим! И это в то время так сказать когда он на самом деле имеет такой огромный – просто огромаднейший! – вес в этом городе... области... Стране!..

А ведь он впервые хотел добиться своей победы без заранее сказанной о себе – той возвышающей его – информации. То есть того самого главного о чём ещё мало (по его мнению) кто даже знает. Однако невероятно распирающего в нём его чувство гордости за себя, которым, он всё-таки теперь почти невольно, но и порой неприглядно превозносился. Между прочим, невероятно гордился Кирилл Антонович, прежде всего тем, что он имеет теперь вот уже как целые полгода статус деятеля – государственного деятеля! Пусть пока хоть и зама, но всё-таки... А скоро – очень скоро – он обязательно станет первым! И не каким-нибудь замом, а самим мэром. А эта глупая кикимора! – и не поняла даже всей важности их встречи, которую ей предоставила её же судьба!.. Глупышка! Но мало того что она просто надсмеялась над ним – она ещё оскорбила его мужское достоинство!.. Нет: этого он принципиально так не оставит; он теперь просто даже обязан поставить эту возомнившую о себе кретинку на своё место, а место её – естественно – у него в ногах!.. И тут Кирилл Антонович даже явственно представил её себе (он даже сам резко встал!) вообразив её себе валяющейся на полу и жалостливо смотрящей снизу вверх прямо ему в глаза – по-рабски! – в некоем как бы раскаивании перед ним за свой проступок. Как бы прося пощады! В виноватом таком заискивании и в тоже время в каком-то исступлённом восторге и восхищении им! Он теперь даже представил себе, как он на неё ставит свою ногу, а та, понимая только-только сейчас свою ничтожность, вдруг сжимается в своей покорности в комочек и жалобно плачет…

Тут Кирилл Антонович всё-таки вроде, наконец, очнулся, и слегка осмотревшись по сторонам как бы несколько сожалея, что никто не мог видеть всей этой такой важной последней сцены. И тут же опять погрузился в свои больные размышления. Кипевшие в нём как в огненной фантастической клоаке – его мысли в его голове. Где перемешалось всё вместе: и обида с досадой и уязвлённые себялюбие с гордыней и этот её паршивый смех он сейчас рассматривал как удар ниже пояса нанесённый ему этой дрянью.

Как ему было сейчас обидно жутко досадно и жалко себя за такое нелепое первое поражение после долгого перерыва. Вот уже за многие годы после тех давнишних школьных случаев, неоднократных и подобных этому – как и тогда! – которые он помнит и поныне. И от неприятных воспоминаний теперь его опять затрясло и бросило снова в холодный пот. Такой как бы ни совсем правильный симбиоз его почти, что живых существ: злобы и ненависти, взаиморазжигающих друг друга и от которых его колотило чуть ли порой не до эпилептических конвульсий. Только лишь что при этом он не падал и не терял ни сознания, ни памяти. Он изничтожался от раздавленного его самолюбия, которое, теперь выползя откуда-то оттуда – из-под той тяжести гадкого чувства поражения уже было забывавшегося им, но вот вдруг снова ожившего теперь в нём и снова выползшего оттуда, где его раздавили – на волю! Теперь уже в своём инвалидном таком состоянии уродливом даже вернее! Как бы предъявляя ему оттуда свои претензии типа: ну ты! – как ты мог допустить вообще такое, чтобы какая-то амёба «инфузория туфелька» посмела безнаказанно уйти отсюда... И тут он опять вспомнил её хохот... и снова он затрясся и снова взвыл как затравленное животное...

Зачем же он её выгнал? Отпустил!.. Какой дурак! Надо было её здесь задушить. Нет, сначала помучить поиздеваться над ней, поглумиться насытив свою похоть и наконец – задушить! Потом закопал бы её под той вот берёзкой что недавно «ботаники» ему у пруда посадили... Всё бы польза была – удобрение – и никто бы никогда не узнал! И какой бы ему потом оно – её похороненное мёртвое тело было бы изумительной памятью, нет даже «памятником» – о его новой победе! Эх, какой он дурак!

Эта мразь была в его руках – здесь – только что совсем недавно, где и когда он мог бы с ней сделать: всё что захотел бы! Зачем тормознулся?! Как бы он сейчас над ней бы покуражился... Чего бы она – ему – тут только не делала бы. А потом бы ещё кайф поймал – поиздевавшись! – убил бы... медленно чтобы мучилась... Вот дурак!..

Долго он ещё потом вот так вот сидел, обхватив свою голову обеими руками раскачиваясь с бешенством сжимая её и причитая в досаде упущенного удовольствия; Кирилл Антонович такие представлял себе омерзительные картины издевательств – в таком богатом выборе всяких этих извращений. Где бы как! и каким бы образом он насладил бы её телом свои: похоть, себялюбие с мстительностью и садистские наклонности... А позже... совсем уже позже... Всё-таки в самом конце, когда Кирилл Антонович уже улёгся в кровать и накрылся одеялом, лишь только маленько успокоившись, он проговорил тотчас уже вслух как будто бы кому-то ещё здесь присутствующему, при этом сладко зевая и почти засыпая:

– А всё-таки нет! Я эту голубушку по-своему осажу... Я ж не убийца какой... Буду я ещё ручки марать о всякую погань, вдруг ещё найдут и тогда всё – конец – всей жизни … трёп её мать!
Татьяне Ивановне повезло; ей удалось поймать запоздалую «Жигули-пятёрку» ехавшую как раз до города. Водитель запросто посадил её, даже нисколько не удивившись столь поздней или вернее слишком ранней прогулке такой на вид респектабельной женщины. (Как будто он их тут постоянно встречает.) Она попросила его, ехать сразу по её домашнему адресу решив свой «Опель» забрать потом – думая: вряд ли он куда денется.

Войдя в квартиру, она сразу же проследовала в спальню детей и тут же была неожиданно ошеломлена: детей не было... Их кроватки были аккуратно заправлены и почему-то пусты: её малюток там не было! Поэтому остальное время – до того времени когда уже можно было бы воспользоваться телефоном Татьяна Ивановна провела в жутком нетерпении и душевном терзании! Она бегала в отчаянии по пустым (без семьи) комнатам заламывая себе руки, и всячески уже кляла себя (почём зря!). Она не находила себе места ей всё хотелось даже раньше времени взять бросить все правила этикета и позвонить свекрови чтобы хоть в этом-то хоть как-то успокоится узнав что все наконец живы... и конечно же здоровы.

Да! Муж уже неоднократно грозился уйти. Странно конечно обычно женщины уходят куда-то вместе с детьми, а тут мужчина. Ей опять было безумно теперь стыдно. Да! чтобы на всё это сказала бы её мамочка, если бы сейчас узнала обо всём этом? Но мамочка с папой сейчас далеко – почти за три тысячи километров отсюда. Ах! как она одинока... И тут она вспомнила, что вполне бы могла позвонить сейчас Генриетте – своей давней подружке ещё со школьной поры. Она подбежала к трюмо, рядом с которым на миниатюрной полочке сделанной её Колей стоял телефон. Почти машинально набрала номер и начала ждать... Но телефон Генриетты, вероятно, был попросту на ночь вовсе отключён.

Всё, разумеется, конечно же, выяснилось, всё произошло именно так, как она и предполагала. Николай уехал вместе с детьми к своей матери не, потому что хотел своим действием как-то «насолить» ей или как бы это был его какой-то временный эмоциональный всплеск, а потому что решил что, в конце концов, им действительно пора разойтись. Одних же детей не оставишь... Вот они и уехали к бабушке в гости. Сам же Николай тем временем сходил в районный суд и подал заявление, о разводе – окончательно решив его целесообразность.

Рассказывать о том, как Кирилл Антонович вообще это дельце своё такое подленькое совершал я, конечно же, не собираюсь. При его-то положении, связях, да и вообще способностях творить всякие пакости это совершенно несложно. Тем более, раз уж он задался такой себе целью: изничтожить в конец эту (как он считает) «взбунтовавшуюся» и возомнившую из себя дамочку. Было бы конечно (с его точки зрения!) гораздо проще, собственно говоря, просто её (так сказать) «заказать», но это было бы уж очень даже слишком просто в его понимании. И тем более ему ужасно не хотелось в свои дела опять же такой своей можно сказать именно «кровной мести» посвящать постороннего человека. Это естественно означает как-никак, что надо будет довериться опять же совершенно чужому человеку, а такое считай, от роду претило принципам Кирилла Антоновича. Да и чересчур уж это просто, да и сам он из этого опять-таки не извлечёт попросту никакого удовольствия. А именно удовольствия-то он всегда и во всём искал для себя в первую очередь… и ставил их выше всего!

Поэтому Кирилл Антонович так и решил: именно по-своему всё так и обстряпать всё так в аккурат и обделать это – чтобы получить от этих действий как он любил частенько выражаться в таких случаях: «максимум крайне всевозможных эстетических удовольствий». Описывать, конечно же, все его на этом мстительном поприще шевеления я и не собираюсь. Так как, честно говоря, уж слишком дюже противно, да и науку такую для некоторых подобных этой натурам не хотелось бы выносить на обозрение. Да и собственно говоря чтобы не возбуждать острых болезненных переживаний вообще всё в тех же добрых людях.

А раз такое серьёзное дело как убийство он не мог доверить совершенно постороннему человеку, поэтому Кирилл Антонович (в чём я абсолютно уверен!) скорее всего, здесь использовал непосредственно свои «хорошие» знакомства. Иначе говоря, связи и некую солидарность этих отношений. Учитывая общую ситуацию в стране на тот отрезок времени, то вероятнее всего он и не особо-то перетруждался. А, следовательно, если конечно уважаемого читателя убедили мои изъяснения то поэтому, собственно говоря, я буду сразу рассказывать лучше эту неприятную историю со стороны Татьяны Ивановны. То бишь смотря на происходящие события её глазами – с её точки зрения. Просто не хочется потом наблюдать на некоторых лицах читателей неожиданное изумление. Тем более чтобы никто не мог потом сказать, будто бы я не предупреждал.

Да! и ещё чего бы непременно хотелось бы добавить так это то что «бомбардирования» все, которые обрушивались тогда на Татьяну Ивановну, происходили естественно не в течение одной недели как могут, вероятно, подумать некоторые читатели, а всё-таки как минимум в течение нескольких месяцев. Так что если моё повествование займёт весьма маленький объём информации, охватив, казалось бы, на первый взгляд как бы короткий промежуток времени то убедительно прошу, не удивляйтесь, ибо всё-таки всё равно они (эти события) проследовали только для постороннего взгляда с головокружительной стремительностью. И это в то время когда Татьяна Ивановна наоборот по-черепашьи медленно тянувшимися днями ежечасно боролась с тоской и неожиданно навалившимися на неё проблемами...

Всё начиналось так незначительно, что на первый взгляд как будто бы и вовсе ничего и не начиналось. Однажды поначалу придя на работу, она вдруг столкнулась с какой-то внеплановой проверкой финансовых и организационных вопросов фабрики; даже из пожарной охраны тоже нежданно-негаданно пожаловали. Всё это произошло (опять же) не то чтобы вдруг тут же непосредственно в последующие дни – типа после её побега из «дворца» Кирилла Антоновича, а началось недельку другую погодя. Шельмец подмечу, даже в ожидании исполнения своей коварной мести и то находил некоторые приятные впечатления. Собственно она и думать-то обо всём этом уже позабыла. Ей в принципе достаточно нервотрёпки приносили пока свои так сказать семейные проблемы; она и с ними-то, в общем-то, страшно утопала в изнурительных потасовках и волнениях, особенно в своих душевных терзаниях упрямо пытаясь спасти свою семью совершенно отнюдь не мысля себе её распада.

Вначале были найдены уж дюже докучливыми и придирчивыми служащими контролируемых государственных учреждений вроде как – так себе! – всего лишь несколько некоторых как они сами имели честь выразится: «мелких несоответствий и не состыковочен». Правда, как впоследствии выяснилось эти мелкие «недоработочки» принесли крупные неприятности. Уже сразу вылившиеся в значительную суету с полнейшим выматыванием Татьяны Ивановны как морально, так и физически. Что самое главное: вопросы почему-то сугубо касались исключительно только самой Татьяны Ивановны и ни в коем случае её соучредителей. Было бы у неё достаточно опыта и знаний в делах такого рода, она бы конечно ко всем этим вопросам в первую очередь подключила бы обязательно юриста и только бы после консультаций с ним решала бы эти вопросы. Само собой разумеется, или даже тем более эти вопросы не смогла бы решить и её молоденькая секретарь, если бы Татьяна Ивановна вздумала бы ей их поручить. Так или иначе, я не знаю, на что там вообще Кирилл Антонович надеялся или рассчитывал, но видимо каким-то образом так и получилось.

Может быть или даже скорей всего ей надо было просто-напросто сразу как-то согласоваться со своей коллегией соучредителей, и они бы вероятнее всего легко разрешили бы эту абсурдную ситуацию. Но директор фабрики, посчитав случившееся маленьким недоразумением по собственной инициативе взялась – с пылу с жару – собственноручно покончить с такой мелочью раз и навсегда; решив поначалу, что это ей, в конце концов, даже будет полезно. Понадеявшись, что это даст некоторую возможность получше обдумать свои семейные передряги и прийти к какому-то определённому хотя бы в своих мыслях единственно правильному консенсусу. Однако, уже ввязавшись в эту интригу, она очень скоро поняла свою ошибку в недооценки произошедшего, но и остановить этот затянувшийся и утомительный процесс она уже тоже не могла. Клубок, который вроде как слегка кое-где поначалу спутавшись и который она попыталась, как бы с лёгкой руки сразу же распутать – всё больше и больше запутывался. Нервируя и выводя её окончательно из душевного равновесия (не забывайте ещё плюсом и семейные неурядицы), а, следовательно, наконец, завёл её вообще в тупик и это тогда, когда она вдруг ясно увидела что: «клубок-то превратился неожиданно в комок неимоверно запутанных проблем».

Так или иначе, но судьба, наконец, всё-таки дала ей узнать и причину всех своих, таким образом, навалившихся на неё сразу злоключений. Однажды при решении снова возникшего инцидента с её ценными личными бумагами и их какой-то там как ей опять-таки почти «по дружески» сообщили «не учтенностью», Татьяне Ивановне пришлось опять посетить целый ряд кабинетов. Как она уже потом почувствовала и поняла сама – совершенно «никчемушных» кабинетов главного здания города с его «чиновничьей душой». Первый чиновник сказал что, в общем-то, всё нормально вот только надобно зайти туда-то – и взять то-то и то-то. Чего она – на что, потратив вновь уйму времени и сил – сделала. Причём при посещении другого чиновника того которого можно было бы смело назвать вторым и который тут же порекомендовал ей обратиться за консультацией к третьему лицу – она решила что должна чего-то предпринять необычное. И вот тут у неё само собой мелькнула шальная мысль, что необходимо просто дать денег кому следует «на лапу» и тогда дело разрешиться автоматически, что собственно она и сделала – уже в третьем кабинете. На что тот молодой человек, радостно приняв знак благодарности, направил её в четвёртый кабинет, где якобы получив резолюцию она, наконец-таки уже точно разрешит давно набивший «оскомину» вопрос.

И вот на следующий день: миновав длиннющий коридор и найдя ту заветную дверь ещё одного – того самого кабинета. И уже теперь не очень-то веря в счастье и добрые сказки, Татьяна Ивановна всё-таки соизволила, наконец, войдя в помещение поиметь такую серьёзную неприятность как увидеться снова с Кириллом Антоновичем.

Можете себе представить, какое изумление у неё нарисовалось в тот момент на лице, когда она встретила вновь – эти голубые и «честные» глаза. Кроме этого у неё мгновенно прокрутилось перед её глазами всё это кино. Эпизоды и сюжеты этих месяцев прожитых ею в диких переживаниях. Но только уже в обратном порядке назад до самой их первой встречи. И она теперь абсолютно точно – с точностью до микрона – была уверенна, что вот сейчас-то уж точно до неё всё дошло. Чего-то такое у неё и раньше как бы напрашивалось, что кто-то методично скрупулёзно и вполне основательно копает под неё, но она решительно отбрасывала эти мысли как нереальные в «корзину» отбросов памяти. Считая такое вообще своего рода нонсенсом. Но нет! Вот ведь он – перед ней... Со своею ядовитой злорадствующей ухмылочкой сидит так и смотрит на неё, причём сразу видно: явно с неимоверным нетерпением он ждал этого события – этой встречи...

Наверное, кто-нибудь посчитает Татьяну Ивановну ненормальной сумасшедшей или просто дурой. Своё же мнение об этом хорошем милом и добром человеке я, пожалуй, утаю – имею право. Но, так или иначе, Татьяна Ивановна быстро сообразив и не то, чтобы у неё в душе вдруг родилось какое-то там сожаление или даже страх, напротив она как-то вдруг улыбнувшись ему – так ласково как своему старому доброму знакомому и совсем беззлобно проконстатировала:
– А! Так это, ты, тут... а я-то, думаю, откуда это так говном-то завоняло...

...И Кирилл Антонович не успел даже и слова молвить, он только было, рот открыл... как Татьяна Ивановна ушла, а тот так и остался сидеть с открытым ртом в недоумении. Она вышла из административного здания медленно, в глубокой задумчивости подошла к своему «Опелю»... Хлопнула дверца, заработал равномерно и еле слышно двигатель, а через несколько минут она уже мчалась по проспекту в шумном потоке движущихся автомобилей. Да, но что же ей теперь делать?

В голове её был такой хаос – такой сумбур, что мысли путались, и она никак не могла сконцентрироваться на чём-то одном конкретном. Она всячески пыталась хоть как-то найти для себя какое-нибудь объяснение или решение, которое смогло бы помочь ей в сложившейся ситуации. Мысленно Татьяна Ивановна перебирала разные варианты. Вдруг кое-что, вспомнив она резко прямо через две сплошные линии, развернула свой «Опель» в обратную сторону немного внеся сумятицы в движении других автомобилей на дороге. Спереди и сзади завизжали тормоза, зазвучали психованно и испуганно сигналы, но всё обошлось без дорожно-транспортного происшествия.

Через полчаса она была уже у «Лиса» (это Лёха – тот молодой человек, бандит) и с нетерпением давила на кнопку звонка его квартиры. Дверь открылась быстро:
– Вот это да! Кого мы видим – и без охраны... Привет, Татьяна! Каким ветром, – немного посторонившись и пропуская её в помещение, радостно проговорил Лёха, – занесло нашего дирехтура к столь низшим слоям населения?
– Привет, Лис! У меня очень серьёзное дело к тебе. Можно сказать вопрос: жизни и смерти.
Татьяна Ивановна молча разулась и прошла в комнату, осматриваясь вокруг себя. Здесь она была впервые хоть, и адрес знала уже давно. Это была совсем обычная двухкомнатная квартира девятиэтажного панельного дома. Всё было на удивление просто и даже можно сказать несколько бедновато. Обшарпанные дешёвые обои. Обычная вдоль стены слева «стенка» (которые пользовались особой популярностью лет десять назад). Ковёр на стене со стороны дивана и ковёр на полу и если бы не аппаратура, которая занимала самое значительное место в комнате то, вообще можно было бы смело сказать, что бандиты в России ведут аскетический образ жизни. А тут было сразу видно, что человек жуткий меломан.
– Да, а я думала, что российские бандиты намного лучше живут.
– Тут скажу тебе, Татьян, ты глубоко ошибалась. Пойдём лучше на кухню. Там чайник поставлю: чай-кофей попьём, да и побазарим. Что у тебя там произошло? По пустякам-то ясное дело не пришла б.
– Ах! Знаете ли, Лис... А можно я буду вас лучше называть Алексеем? А то мне это как-то не очень удобно, – и она тут же на ходу вопросительно заглянула молодому человеку в глаза. И тут же получив от него одобрительный кивок, присаживаясь как раз в тот момент на указанное ей место продолжила:

– Алексей, дело в том, что один так сказать государственный деятель. А именно некий Кирилл Антонович один из замов Главы администрации мне мстит за то, Алёша, что я однажды... В общем, Алёш, меня дуру угораздило как-тось к нему... Алексей, на загородную виллу его – в загородный его дом, Алёш, это под Первомайским где-то... попасть. Так поехали-то просто... повеселиться... пообщаться. Повеселиться. Отдохнуть. Я даже его сразу и предупредила перед самой поездкой туда, Алексей, чтобы он, мол, никаких планов себе постельных там, чтобы себе не строил... никаких, Алексей, иллюзий... В общем, я ему не дала... – тут она густо покраснела, как будто совершила в тот раз какой-то немыслимо постыдный поступок, – а он теперь... Алёша... козни всякие «чинушные» свои строит.

Татьяна Ивановна говорила всё это, когда они уже находились в кухне, где она заняла место у стола со стороны окна, куда Алексей своевременно указал ей и, в общем-то, за этим как раз её рассказиком-то они и расположились уже. В кухне всё так же было очень скромно, но чисто и аккуратно, несмотря на то, что Алексей жил один. (Так как она где-то случаем слышала, что родители его живут в каком-то совсем другом городе.)

– И ты, конечно, Татьяна, пришла за помощью... за защитой... Я правильно тебя понял? – и он, не дожидаясь ответа, продолжил, – правильно сделала! Мы этот вопрос «разрулим» в элементе. Даже не переживай! Вот здесь, – он с полки кухонного гарнитура достал ручку с блокнотом и положил перед ней, – напиши о нём всё, что ты знаешь: где работает, где живёт и т.д. и т.п. Мы его разыщем и, конечно же, с ним культурно поговорим...

Она тут же сразу коротко и ясно всё расписала: чего о том сама знала. А дальше они ещё где-то с часик, наверное, культурно посидели, поговорили о том и сём. Лёха рассказал Татьяне о своей девушке Марине, с которой они собираются пожениться и что Марина теперь на третьем месяце беременности – а, следовательно: он скоро будет папой! – и они уже подали заявление в ЗАГС. И очень скоро где-то через месяц у них будет шикарная свадьба, на которую, кстати, он её уже заранее тоже приглашает. Хотя она ещё будет специально им об этом уведомлена. Потом Татьяна Ивановна, значительно уже успокоившись, поехала домой, предварительно заехав к свекрови за детьми. Николая дома не было – он был на работе. Поэтому ей опять не удалось с ним поговорить о перемирии. Потому как он пока вообще об этом даже категорически не хочет разговаривать и всячески поэтому, наверное, избегает их встреч. Она собиралась неоднократно ещё раз как-нибудь улучить такой момент, чтобы всё-таки уговорить его начать всё сначала как прежде, но уже пересмотрев её ошибки и перегибы. Сейчас у неё всё равно на душе было более-менее хорошо! Светланка и Костик были очень рады мамке, весело о чём-то теперь щебетали между собой на заднем сиденье. Так как дома было шаром покати из еды то: она решила вместе с детьми заехать в кафе. Пообедав, они потом прошлись так же все вместе по магазинам и закупили продуктов. А уже потом весело провели прекрасный вечер дома.

На следующее утро, подвезя по пути на работу детей до школы, она приехала, как полагается на работу. И как обычно, перед тем как войти в свой кабинет по негласной традиции как повелось – они поздоровались и, перекинувшись парой добрых фраз с секретарём Юлей, вошла в кабинет. В течение всего последующего дня самозабвенно и даже с некоторым увлечением она занималась впервые за эти несколько месяцев своей работой. Дети в школе оставались на продлёнку где они: обедали, делали домашние уроки, отдыхали и играли с другими детьми, а вечером она их забирала домой. Так прошло два дня. Пока не появился Виктор (тоже бандит из той же группировки) который войдя в её кабинет вдруг с некоторой, хотя и еле заметной грустью сообщил ей, что вместо Лиса теперь будет приходить он.

– А куда делся Алексей? – с некоторым удивлением и разочарованием спросила она, как-то успев за прошлую встречу у него дома сильнее сдружиться с ним, да и не понимая вовсе к чему всякие эти перестановки. На что Виктор, уходя, коротко ответил ей:
– Лис! Теперь в гостях у Бога... – и быстро ушёл.

Всё дело в том, что когда Татьяна Ивановна оставила данные на Кирилла Антоновича, и сама уехала, Лёха тотчас же созвонился с «братвой». Он передал им жалобу с объекта находящегося под их «крышей». Буквально через час, лично сам Лис уже был в кабинете Кирилла Антоновича (разумеется, без всякой очереди и предварительной записи) с «предъявой» к нему. Где Кирилл Антонович в свою очередь сразу созвонился уже со своими «братками» и тут же передал трубку Лису. Таким, собственно говоря, образом как раз и была тогда «забита стрелка» на определённое время и место.

Обычно встречи при «забивании стрелок» происходили в безлюдных местах. Где-то на пригородных пустырях чтобы никто не мог помешать – спокойному «разбору базара» между переговаривающимися сторонами. В городе несколько районов и на каждый район по одной крупной «бригаде», но на самом же деле конечно количество группировок (в общем, по городу) было гораздо больше. Постоянно происходили всякие «кипения» в этой взрывоопасной среде. Одни группы распадались, зато тут же появлялись в удвоенном количестве другие. Трудно было сказать, сколько их было на самом деле. Но самих этих групп было на самом деле гораздо больше, чем, во всяком случае, сообщалось по обыкновению в милицейских сводках и все они без исключения бились с огнестрельным оружием в руках ежедневно не на жизнь, а на смерть – отстаивая своё место под солнцем.

Причём чем мельче была группировка, тем зачастую безрассуднее и ожесточённее, а самое главное наглее и отчаяннее она отстаивала свои «права». То и дело между их клиентами возникали конфликты. И эти конфликты ежедневно «разруливались» этими «крышами». То есть улаживались «на разборках» по предоставленным самой жизнью определённым «понятиям». Обычно самими участниками, то есть вооружённой огнестрельным оружием «братвой» в том или ином месте. Довольно-таки часто происходили перестрелки и бойни: с соответствующим числом убитых и раненых молодых и крепких парней с той и другой из сторон.

То же самое произошло и сейчас. Люди сошлись и, не придя ни к какому взаимоприемлемому соглашению, решили в очередной раз договориться силой оружия. За всем этим естественно скорей всего крылись и ещё какие-нибудь свои тайные и давние причины, а эта «мелочь» лишь послужила поводом. В то ранее утро как передавали в новостях, потом по местному телевидению погибло с обеих сторон – семь человек. Лис – он же Алексей: мужчина двадцати девяти лет, холост (так, пожалуй, мы его и запомним) неоднократный чемпион Советского Союза, двукратный чемпион Европы, серебряный призёр чемпионата мира, мастер спорта по вольной борьбе и т.д. и т. п. – погиб в перестрелке между группировками организованной преступности...
* * *

Автор - zhora50
Дата добавления - 30.04.2012 в 01:49
СообщениеЧетырнадцатая глава: месть подонка.

Кто этот молодой человек?.. Я думаю, внимательный читатель уже наверняка разобрался во всём прекрасно сам. И, разумеется, едва покопавшись в своей памяти уже обязательно сообразил, что Кирилл Антонович и есть некий чиновник именно как раз тот или если быть окончательно точным – один из замов Главы администрации города. Давеча присутствовавший на некоем совместном собрании приятного времяпрепровождения, на берегу реки – Ока. На том самом сборище: представителей самых крупных преступных группировок области, некоторых блюстителей порядка, новоиспечённых предпринимателей и заблудшихся «слуг народа». Вот уже с некоторых пор, если конечно можно так выразиться это мероприятие снискало статус традиции в некотором своём роде. Причём совершающееся, как правило, на любимом месте (на лоне природы) одного из бывших крупных государственных деятелей – ныне покойного Виталия Ибрагимовича. Про то собрание или сборище (тут уж как вам будет угодно!) я имел уже такую возможность вам рассказывать в одной из предшествующих глав. Где Кирилл Антонович тогда позволив ещё себе слегка лишнего в употреблении алкоголя развязал, таким образом, как бы ненароком свой язычок и несколько разоткровенничался. Он тогда проговорился про свою жуткую нелюбовь к народу – даже скорее неприязнь что ли – и вообще о своих особенных взглядах на рычаги власти в собственных руках.

И вот надо же было такому, потом произойти, надо было случиться такому невезению, чтобы именно этот молодой человек голубоглазый брюнет – красавчик! – так же ненамеренно как-то встретился или схлестнулся на очередном совместном банкете именно с одной из наших общих хороших знакомых милой героиней этого романа – Татьяной Ивановной. Право если и говорить-то по-честному мне очень – ну очень! – не хотелось бы этого искренне не хотелось бы, но что тут поделаешь...

Итак, вернёмся, пожалуй, к Кириллу Антоновичу. Возвратимся к нему как раз в тот самый момент, когда вот только что Татьяна Ивановна под его вопли опрометью выбежала из его «дворца». Она выскочила как пробка из бутылки из-под шампанского: с одним только заветным на данный момент желанием – как можно скорее добраться до дома. По прибытию домой, в самую первую очередь – она примитивно жаждала посмотреть – вот именно хотя бы просто полюбоваться! – на спящих своих малюток. Как бы ища в этом глоток спасения для собственной души или хотя бы по возможности очиститься от столь нежелательного осадка скопившегося в ней от общения с Кирилл Антоновичем; да! это, несомненно, было чисто материнское чувство несравнимое по своей силе ни с чем...

Кирилл Антонович, теперь оставшись один, ещё некоторое время находился в каком-то крайне таком странном – своеобразном – своём состоянии. В какой-то прострации он был. В какой-то невероятной – жутчайшей! – угнетённости. То есть, как бы ничего не могущего контролировать в своих мыслях. Иначе говоря, он был настолько поглощён злобой и негодованием всё-таки до такой степени даже охвачен ими, что просто так и сидел теперь: голый и босой посреди спальни на полу. Куда он от избытка переполнявших его возмущений и негодований всё-таки, наконец, как бы упал – присев. Его сейчас трясло мелкой дрожью даже вроде как бы непонятно было от чего же всё это происходило: то ли от холода и он просто-напросто жутко озяб, а то ли от сильного чувства создавшегося уже в нём ядовитым сплетением в один комок: жгучей досады, горького сожаления, кипящего неудовлетворённого вожделения и беснующейся в нём ярости.

Такое (за последние десять лет) с ним впервые! В голове у него сейчас кипели думы примерно так: эта стерва убила его! Да, она просто убила его!.. Унизила эта сволочь! Тварь! Мразь... И ещё огромное множество других эпитетов возникало в его воспалённом мозгу. И вспомнилось ему, как он стоял перед ней нагой – как мальчишка! – а она смеялась... Нагло ржала!.. Над кем? Над ним!!! Над тем, кого... которого обожали и обожают сотни, сотни женщин! Многие из них готовые были ползать (кстати, в чём некоторые сами в своё время перед ним признавались!) и даже ползали, умоляя его – в его ногах. В самом прямом смысле: на коленях! – чтобы только хотя бы оставаться в его любовницах... А кто она такая?.. Откуда она взялась?! Где живёт?! Нет, это-то он легко выяснит, установит вообще без проблем завтра же... Нет уже сегодня!

Всё больше и больше в нём закипала его злоба и снова он, окунулся в свои патологически больные размышления. Они лихорадочно и суетливо скрежетали где-то в груди, царапаясь там по его себялюбию. От чего он даже раскраснелся весь и даже всё-таки излишне взмок... жутко вспотев. А ведь он изначально специально не сказал ей, не сообщил, кто он такой, какое он занимает важное место в этом мире! Каким обладает положением в обществе! И самое главное... какой занимает государственный пост! Он нарочно самодовольно старался держать это несколько в тайне... про запас – как бы обладая некоторое время сюрпризом! Чтобы потом опять с радостью весельем обалдеть – увидев на её лице удивления восторг! И опять – «приторчать» – в своих неожиданно созданных для себя, но совершенно по-новому вспыхнувших теперь вокруг него как бы ореолом – уже в неких лучах! – своего величия. Рассказав уже потом ей (лёжа в постели – после случившегося) как вроде бы просто так: мол, вот он какой, мол, такой он прекрасный человек! Совсем не какой-то там тщеславный субъект или хвастунишка. Что он, дескать, и не хвастается, не кичится вовсе этим! И это в то время так сказать когда он на самом деле имеет такой огромный – просто огромаднейший! – вес в этом городе... области... Стране!..

А ведь он впервые хотел добиться своей победы без заранее сказанной о себе – той возвышающей его – информации. То есть того самого главного о чём ещё мало (по его мнению) кто даже знает. Однако невероятно распирающего в нём его чувство гордости за себя, которым, он всё-таки теперь почти невольно, но и порой неприглядно превозносился. Между прочим, невероятно гордился Кирилл Антонович, прежде всего тем, что он имеет теперь вот уже как целые полгода статус деятеля – государственного деятеля! Пусть пока хоть и зама, но всё-таки... А скоро – очень скоро – он обязательно станет первым! И не каким-нибудь замом, а самим мэром. А эта глупая кикимора! – и не поняла даже всей важности их встречи, которую ей предоставила её же судьба!.. Глупышка! Но мало того что она просто надсмеялась над ним – она ещё оскорбила его мужское достоинство!.. Нет: этого он принципиально так не оставит; он теперь просто даже обязан поставить эту возомнившую о себе кретинку на своё место, а место её – естественно – у него в ногах!.. И тут Кирилл Антонович даже явственно представил её себе (он даже сам резко встал!) вообразив её себе валяющейся на полу и жалостливо смотрящей снизу вверх прямо ему в глаза – по-рабски! – в некоем как бы раскаивании перед ним за свой проступок. Как бы прося пощады! В виноватом таком заискивании и в тоже время в каком-то исступлённом восторге и восхищении им! Он теперь даже представил себе, как он на неё ставит свою ногу, а та, понимая только-только сейчас свою ничтожность, вдруг сжимается в своей покорности в комочек и жалобно плачет…

Тут Кирилл Антонович всё-таки вроде, наконец, очнулся, и слегка осмотревшись по сторонам как бы несколько сожалея, что никто не мог видеть всей этой такой важной последней сцены. И тут же опять погрузился в свои больные размышления. Кипевшие в нём как в огненной фантастической клоаке – его мысли в его голове. Где перемешалось всё вместе: и обида с досадой и уязвлённые себялюбие с гордыней и этот её паршивый смех он сейчас рассматривал как удар ниже пояса нанесённый ему этой дрянью.

Как ему было сейчас обидно жутко досадно и жалко себя за такое нелепое первое поражение после долгого перерыва. Вот уже за многие годы после тех давнишних школьных случаев, неоднократных и подобных этому – как и тогда! – которые он помнит и поныне. И от неприятных воспоминаний теперь его опять затрясло и бросило снова в холодный пот. Такой как бы ни совсем правильный симбиоз его почти, что живых существ: злобы и ненависти, взаиморазжигающих друг друга и от которых его колотило чуть ли порой не до эпилептических конвульсий. Только лишь что при этом он не падал и не терял ни сознания, ни памяти. Он изничтожался от раздавленного его самолюбия, которое, теперь выползя откуда-то оттуда – из-под той тяжести гадкого чувства поражения уже было забывавшегося им, но вот вдруг снова ожившего теперь в нём и снова выползшего оттуда, где его раздавили – на волю! Теперь уже в своём инвалидном таком состоянии уродливом даже вернее! Как бы предъявляя ему оттуда свои претензии типа: ну ты! – как ты мог допустить вообще такое, чтобы какая-то амёба «инфузория туфелька» посмела безнаказанно уйти отсюда... И тут он опять вспомнил её хохот... и снова он затрясся и снова взвыл как затравленное животное...

Зачем же он её выгнал? Отпустил!.. Какой дурак! Надо было её здесь задушить. Нет, сначала помучить поиздеваться над ней, поглумиться насытив свою похоть и наконец – задушить! Потом закопал бы её под той вот берёзкой что недавно «ботаники» ему у пруда посадили... Всё бы польза была – удобрение – и никто бы никогда не узнал! И какой бы ему потом оно – её похороненное мёртвое тело было бы изумительной памятью, нет даже «памятником» – о его новой победе! Эх, какой он дурак!

Эта мразь была в его руках – здесь – только что совсем недавно, где и когда он мог бы с ней сделать: всё что захотел бы! Зачем тормознулся?! Как бы он сейчас над ней бы покуражился... Чего бы она – ему – тут только не делала бы. А потом бы ещё кайф поймал – поиздевавшись! – убил бы... медленно чтобы мучилась... Вот дурак!..

Долго он ещё потом вот так вот сидел, обхватив свою голову обеими руками раскачиваясь с бешенством сжимая её и причитая в досаде упущенного удовольствия; Кирилл Антонович такие представлял себе омерзительные картины издевательств – в таком богатом выборе всяких этих извращений. Где бы как! и каким бы образом он насладил бы её телом свои: похоть, себялюбие с мстительностью и садистские наклонности... А позже... совсем уже позже... Всё-таки в самом конце, когда Кирилл Антонович уже улёгся в кровать и накрылся одеялом, лишь только маленько успокоившись, он проговорил тотчас уже вслух как будто бы кому-то ещё здесь присутствующему, при этом сладко зевая и почти засыпая:

– А всё-таки нет! Я эту голубушку по-своему осажу... Я ж не убийца какой... Буду я ещё ручки марать о всякую погань, вдруг ещё найдут и тогда всё – конец – всей жизни … трёп её мать!
Татьяне Ивановне повезло; ей удалось поймать запоздалую «Жигули-пятёрку» ехавшую как раз до города. Водитель запросто посадил её, даже нисколько не удивившись столь поздней или вернее слишком ранней прогулке такой на вид респектабельной женщины. (Как будто он их тут постоянно встречает.) Она попросила его, ехать сразу по её домашнему адресу решив свой «Опель» забрать потом – думая: вряд ли он куда денется.

Войдя в квартиру, она сразу же проследовала в спальню детей и тут же была неожиданно ошеломлена: детей не было... Их кроватки были аккуратно заправлены и почему-то пусты: её малюток там не было! Поэтому остальное время – до того времени когда уже можно было бы воспользоваться телефоном Татьяна Ивановна провела в жутком нетерпении и душевном терзании! Она бегала в отчаянии по пустым (без семьи) комнатам заламывая себе руки, и всячески уже кляла себя (почём зря!). Она не находила себе места ей всё хотелось даже раньше времени взять бросить все правила этикета и позвонить свекрови чтобы хоть в этом-то хоть как-то успокоится узнав что все наконец живы... и конечно же здоровы.

Да! Муж уже неоднократно грозился уйти. Странно конечно обычно женщины уходят куда-то вместе с детьми, а тут мужчина. Ей опять было безумно теперь стыдно. Да! чтобы на всё это сказала бы её мамочка, если бы сейчас узнала обо всём этом? Но мамочка с папой сейчас далеко – почти за три тысячи километров отсюда. Ах! как она одинока... И тут она вспомнила, что вполне бы могла позвонить сейчас Генриетте – своей давней подружке ещё со школьной поры. Она подбежала к трюмо, рядом с которым на миниатюрной полочке сделанной её Колей стоял телефон. Почти машинально набрала номер и начала ждать... Но телефон Генриетты, вероятно, был попросту на ночь вовсе отключён.

Всё, разумеется, конечно же, выяснилось, всё произошло именно так, как она и предполагала. Николай уехал вместе с детьми к своей матери не, потому что хотел своим действием как-то «насолить» ей или как бы это был его какой-то временный эмоциональный всплеск, а потому что решил что, в конце концов, им действительно пора разойтись. Одних же детей не оставишь... Вот они и уехали к бабушке в гости. Сам же Николай тем временем сходил в районный суд и подал заявление, о разводе – окончательно решив его целесообразность.

Рассказывать о том, как Кирилл Антонович вообще это дельце своё такое подленькое совершал я, конечно же, не собираюсь. При его-то положении, связях, да и вообще способностях творить всякие пакости это совершенно несложно. Тем более, раз уж он задался такой себе целью: изничтожить в конец эту (как он считает) «взбунтовавшуюся» и возомнившую из себя дамочку. Было бы конечно (с его точки зрения!) гораздо проще, собственно говоря, просто её (так сказать) «заказать», но это было бы уж очень даже слишком просто в его понимании. И тем более ему ужасно не хотелось в свои дела опять же такой своей можно сказать именно «кровной мести» посвящать постороннего человека. Это естественно означает как-никак, что надо будет довериться опять же совершенно чужому человеку, а такое считай, от роду претило принципам Кирилла Антоновича. Да и чересчур уж это просто, да и сам он из этого опять-таки не извлечёт попросту никакого удовольствия. А именно удовольствия-то он всегда и во всём искал для себя в первую очередь… и ставил их выше всего!

Поэтому Кирилл Антонович так и решил: именно по-своему всё так и обстряпать всё так в аккурат и обделать это – чтобы получить от этих действий как он любил частенько выражаться в таких случаях: «максимум крайне всевозможных эстетических удовольствий». Описывать, конечно же, все его на этом мстительном поприще шевеления я и не собираюсь. Так как, честно говоря, уж слишком дюже противно, да и науку такую для некоторых подобных этой натурам не хотелось бы выносить на обозрение. Да и собственно говоря чтобы не возбуждать острых болезненных переживаний вообще всё в тех же добрых людях.

А раз такое серьёзное дело как убийство он не мог доверить совершенно постороннему человеку, поэтому Кирилл Антонович (в чём я абсолютно уверен!) скорее всего, здесь использовал непосредственно свои «хорошие» знакомства. Иначе говоря, связи и некую солидарность этих отношений. Учитывая общую ситуацию в стране на тот отрезок времени, то вероятнее всего он и не особо-то перетруждался. А, следовательно, если конечно уважаемого читателя убедили мои изъяснения то поэтому, собственно говоря, я буду сразу рассказывать лучше эту неприятную историю со стороны Татьяны Ивановны. То бишь смотря на происходящие события её глазами – с её точки зрения. Просто не хочется потом наблюдать на некоторых лицах читателей неожиданное изумление. Тем более чтобы никто не мог потом сказать, будто бы я не предупреждал.

Да! и ещё чего бы непременно хотелось бы добавить так это то что «бомбардирования» все, которые обрушивались тогда на Татьяну Ивановну, происходили естественно не в течение одной недели как могут, вероятно, подумать некоторые читатели, а всё-таки как минимум в течение нескольких месяцев. Так что если моё повествование займёт весьма маленький объём информации, охватив, казалось бы, на первый взгляд как бы короткий промежуток времени то убедительно прошу, не удивляйтесь, ибо всё-таки всё равно они (эти события) проследовали только для постороннего взгляда с головокружительной стремительностью. И это в то время когда Татьяна Ивановна наоборот по-черепашьи медленно тянувшимися днями ежечасно боролась с тоской и неожиданно навалившимися на неё проблемами...

Всё начиналось так незначительно, что на первый взгляд как будто бы и вовсе ничего и не начиналось. Однажды поначалу придя на работу, она вдруг столкнулась с какой-то внеплановой проверкой финансовых и организационных вопросов фабрики; даже из пожарной охраны тоже нежданно-негаданно пожаловали. Всё это произошло (опять же) не то чтобы вдруг тут же непосредственно в последующие дни – типа после её побега из «дворца» Кирилла Антоновича, а началось недельку другую погодя. Шельмец подмечу, даже в ожидании исполнения своей коварной мести и то находил некоторые приятные впечатления. Собственно она и думать-то обо всём этом уже позабыла. Ей в принципе достаточно нервотрёпки приносили пока свои так сказать семейные проблемы; она и с ними-то, в общем-то, страшно утопала в изнурительных потасовках и волнениях, особенно в своих душевных терзаниях упрямо пытаясь спасти свою семью совершенно отнюдь не мысля себе её распада.

Вначале были найдены уж дюже докучливыми и придирчивыми служащими контролируемых государственных учреждений вроде как – так себе! – всего лишь несколько некоторых как они сами имели честь выразится: «мелких несоответствий и не состыковочен». Правда, как впоследствии выяснилось эти мелкие «недоработочки» принесли крупные неприятности. Уже сразу вылившиеся в значительную суету с полнейшим выматыванием Татьяны Ивановны как морально, так и физически. Что самое главное: вопросы почему-то сугубо касались исключительно только самой Татьяны Ивановны и ни в коем случае её соучредителей. Было бы у неё достаточно опыта и знаний в делах такого рода, она бы конечно ко всем этим вопросам в первую очередь подключила бы обязательно юриста и только бы после консультаций с ним решала бы эти вопросы. Само собой разумеется, или даже тем более эти вопросы не смогла бы решить и её молоденькая секретарь, если бы Татьяна Ивановна вздумала бы ей их поручить. Так или иначе, я не знаю, на что там вообще Кирилл Антонович надеялся или рассчитывал, но видимо каким-то образом так и получилось.

Может быть или даже скорей всего ей надо было просто-напросто сразу как-то согласоваться со своей коллегией соучредителей, и они бы вероятнее всего легко разрешили бы эту абсурдную ситуацию. Но директор фабрики, посчитав случившееся маленьким недоразумением по собственной инициативе взялась – с пылу с жару – собственноручно покончить с такой мелочью раз и навсегда; решив поначалу, что это ей, в конце концов, даже будет полезно. Понадеявшись, что это даст некоторую возможность получше обдумать свои семейные передряги и прийти к какому-то определённому хотя бы в своих мыслях единственно правильному консенсусу. Однако, уже ввязавшись в эту интригу, она очень скоро поняла свою ошибку в недооценки произошедшего, но и остановить этот затянувшийся и утомительный процесс она уже тоже не могла. Клубок, который вроде как слегка кое-где поначалу спутавшись и который она попыталась, как бы с лёгкой руки сразу же распутать – всё больше и больше запутывался. Нервируя и выводя её окончательно из душевного равновесия (не забывайте ещё плюсом и семейные неурядицы), а, следовательно, наконец, завёл её вообще в тупик и это тогда, когда она вдруг ясно увидела что: «клубок-то превратился неожиданно в комок неимоверно запутанных проблем».

Так или иначе, но судьба, наконец, всё-таки дала ей узнать и причину всех своих, таким образом, навалившихся на неё сразу злоключений. Однажды при решении снова возникшего инцидента с её ценными личными бумагами и их какой-то там как ей опять-таки почти «по дружески» сообщили «не учтенностью», Татьяне Ивановне пришлось опять посетить целый ряд кабинетов. Как она уже потом почувствовала и поняла сама – совершенно «никчемушных» кабинетов главного здания города с его «чиновничьей душой». Первый чиновник сказал что, в общем-то, всё нормально вот только надобно зайти туда-то – и взять то-то и то-то. Чего она – на что, потратив вновь уйму времени и сил – сделала. Причём при посещении другого чиновника того которого можно было бы смело назвать вторым и который тут же порекомендовал ей обратиться за консультацией к третьему лицу – она решила что должна чего-то предпринять необычное. И вот тут у неё само собой мелькнула шальная мысль, что необходимо просто дать денег кому следует «на лапу» и тогда дело разрешиться автоматически, что собственно она и сделала – уже в третьем кабинете. На что тот молодой человек, радостно приняв знак благодарности, направил её в четвёртый кабинет, где якобы получив резолюцию она, наконец-таки уже точно разрешит давно набивший «оскомину» вопрос.

И вот на следующий день: миновав длиннющий коридор и найдя ту заветную дверь ещё одного – того самого кабинета. И уже теперь не очень-то веря в счастье и добрые сказки, Татьяна Ивановна всё-таки соизволила, наконец, войдя в помещение поиметь такую серьёзную неприятность как увидеться снова с Кириллом Антоновичем.

Можете себе представить, какое изумление у неё нарисовалось в тот момент на лице, когда она встретила вновь – эти голубые и «честные» глаза. Кроме этого у неё мгновенно прокрутилось перед её глазами всё это кино. Эпизоды и сюжеты этих месяцев прожитых ею в диких переживаниях. Но только уже в обратном порядке назад до самой их первой встречи. И она теперь абсолютно точно – с точностью до микрона – была уверенна, что вот сейчас-то уж точно до неё всё дошло. Чего-то такое у неё и раньше как бы напрашивалось, что кто-то методично скрупулёзно и вполне основательно копает под неё, но она решительно отбрасывала эти мысли как нереальные в «корзину» отбросов памяти. Считая такое вообще своего рода нонсенсом. Но нет! Вот ведь он – перед ней... Со своею ядовитой злорадствующей ухмылочкой сидит так и смотрит на неё, причём сразу видно: явно с неимоверным нетерпением он ждал этого события – этой встречи...

Наверное, кто-нибудь посчитает Татьяну Ивановну ненормальной сумасшедшей или просто дурой. Своё же мнение об этом хорошем милом и добром человеке я, пожалуй, утаю – имею право. Но, так или иначе, Татьяна Ивановна быстро сообразив и не то, чтобы у неё в душе вдруг родилось какое-то там сожаление или даже страх, напротив она как-то вдруг улыбнувшись ему – так ласково как своему старому доброму знакомому и совсем беззлобно проконстатировала:
– А! Так это, ты, тут... а я-то, думаю, откуда это так говном-то завоняло...

...И Кирилл Антонович не успел даже и слова молвить, он только было, рот открыл... как Татьяна Ивановна ушла, а тот так и остался сидеть с открытым ртом в недоумении. Она вышла из административного здания медленно, в глубокой задумчивости подошла к своему «Опелю»... Хлопнула дверца, заработал равномерно и еле слышно двигатель, а через несколько минут она уже мчалась по проспекту в шумном потоке движущихся автомобилей. Да, но что же ей теперь делать?

В голове её был такой хаос – такой сумбур, что мысли путались, и она никак не могла сконцентрироваться на чём-то одном конкретном. Она всячески пыталась хоть как-то найти для себя какое-нибудь объяснение или решение, которое смогло бы помочь ей в сложившейся ситуации. Мысленно Татьяна Ивановна перебирала разные варианты. Вдруг кое-что, вспомнив она резко прямо через две сплошные линии, развернула свой «Опель» в обратную сторону немного внеся сумятицы в движении других автомобилей на дороге. Спереди и сзади завизжали тормоза, зазвучали психованно и испуганно сигналы, но всё обошлось без дорожно-транспортного происшествия.

Через полчаса она была уже у «Лиса» (это Лёха – тот молодой человек, бандит) и с нетерпением давила на кнопку звонка его квартиры. Дверь открылась быстро:
– Вот это да! Кого мы видим – и без охраны... Привет, Татьяна! Каким ветром, – немного посторонившись и пропуская её в помещение, радостно проговорил Лёха, – занесло нашего дирехтура к столь низшим слоям населения?
– Привет, Лис! У меня очень серьёзное дело к тебе. Можно сказать вопрос: жизни и смерти.
Татьяна Ивановна молча разулась и прошла в комнату, осматриваясь вокруг себя. Здесь она была впервые хоть, и адрес знала уже давно. Это была совсем обычная двухкомнатная квартира девятиэтажного панельного дома. Всё было на удивление просто и даже можно сказать несколько бедновато. Обшарпанные дешёвые обои. Обычная вдоль стены слева «стенка» (которые пользовались особой популярностью лет десять назад). Ковёр на стене со стороны дивана и ковёр на полу и если бы не аппаратура, которая занимала самое значительное место в комнате то, вообще можно было бы смело сказать, что бандиты в России ведут аскетический образ жизни. А тут было сразу видно, что человек жуткий меломан.
– Да, а я думала, что российские бандиты намного лучше живут.
– Тут скажу тебе, Татьян, ты глубоко ошибалась. Пойдём лучше на кухню. Там чайник поставлю: чай-кофей попьём, да и побазарим. Что у тебя там произошло? По пустякам-то ясное дело не пришла б.
– Ах! Знаете ли, Лис... А можно я буду вас лучше называть Алексеем? А то мне это как-то не очень удобно, – и она тут же на ходу вопросительно заглянула молодому человеку в глаза. И тут же получив от него одобрительный кивок, присаживаясь как раз в тот момент на указанное ей место продолжила:

– Алексей, дело в том, что один так сказать государственный деятель. А именно некий Кирилл Антонович один из замов Главы администрации мне мстит за то, Алёша, что я однажды... В общем, Алёш, меня дуру угораздило как-тось к нему... Алексей, на загородную виллу его – в загородный его дом, Алёш, это под Первомайским где-то... попасть. Так поехали-то просто... повеселиться... пообщаться. Повеселиться. Отдохнуть. Я даже его сразу и предупредила перед самой поездкой туда, Алексей, чтобы он, мол, никаких планов себе постельных там, чтобы себе не строил... никаких, Алексей, иллюзий... В общем, я ему не дала... – тут она густо покраснела, как будто совершила в тот раз какой-то немыслимо постыдный поступок, – а он теперь... Алёша... козни всякие «чинушные» свои строит.

Татьяна Ивановна говорила всё это, когда они уже находились в кухне, где она заняла место у стола со стороны окна, куда Алексей своевременно указал ей и, в общем-то, за этим как раз её рассказиком-то они и расположились уже. В кухне всё так же было очень скромно, но чисто и аккуратно, несмотря на то, что Алексей жил один. (Так как она где-то случаем слышала, что родители его живут в каком-то совсем другом городе.)

– И ты, конечно, Татьяна, пришла за помощью... за защитой... Я правильно тебя понял? – и он, не дожидаясь ответа, продолжил, – правильно сделала! Мы этот вопрос «разрулим» в элементе. Даже не переживай! Вот здесь, – он с полки кухонного гарнитура достал ручку с блокнотом и положил перед ней, – напиши о нём всё, что ты знаешь: где работает, где живёт и т.д. и т.п. Мы его разыщем и, конечно же, с ним культурно поговорим...

Она тут же сразу коротко и ясно всё расписала: чего о том сама знала. А дальше они ещё где-то с часик, наверное, культурно посидели, поговорили о том и сём. Лёха рассказал Татьяне о своей девушке Марине, с которой они собираются пожениться и что Марина теперь на третьем месяце беременности – а, следовательно: он скоро будет папой! – и они уже подали заявление в ЗАГС. И очень скоро где-то через месяц у них будет шикарная свадьба, на которую, кстати, он её уже заранее тоже приглашает. Хотя она ещё будет специально им об этом уведомлена. Потом Татьяна Ивановна, значительно уже успокоившись, поехала домой, предварительно заехав к свекрови за детьми. Николая дома не было – он был на работе. Поэтому ей опять не удалось с ним поговорить о перемирии. Потому как он пока вообще об этом даже категорически не хочет разговаривать и всячески поэтому, наверное, избегает их встреч. Она собиралась неоднократно ещё раз как-нибудь улучить такой момент, чтобы всё-таки уговорить его начать всё сначала как прежде, но уже пересмотрев её ошибки и перегибы. Сейчас у неё всё равно на душе было более-менее хорошо! Светланка и Костик были очень рады мамке, весело о чём-то теперь щебетали между собой на заднем сиденье. Так как дома было шаром покати из еды то: она решила вместе с детьми заехать в кафе. Пообедав, они потом прошлись так же все вместе по магазинам и закупили продуктов. А уже потом весело провели прекрасный вечер дома.

На следующее утро, подвезя по пути на работу детей до школы, она приехала, как полагается на работу. И как обычно, перед тем как войти в свой кабинет по негласной традиции как повелось – они поздоровались и, перекинувшись парой добрых фраз с секретарём Юлей, вошла в кабинет. В течение всего последующего дня самозабвенно и даже с некоторым увлечением она занималась впервые за эти несколько месяцев своей работой. Дети в школе оставались на продлёнку где они: обедали, делали домашние уроки, отдыхали и играли с другими детьми, а вечером она их забирала домой. Так прошло два дня. Пока не появился Виктор (тоже бандит из той же группировки) который войдя в её кабинет вдруг с некоторой, хотя и еле заметной грустью сообщил ей, что вместо Лиса теперь будет приходить он.

– А куда делся Алексей? – с некоторым удивлением и разочарованием спросила она, как-то успев за прошлую встречу у него дома сильнее сдружиться с ним, да и не понимая вовсе к чему всякие эти перестановки. На что Виктор, уходя, коротко ответил ей:
– Лис! Теперь в гостях у Бога... – и быстро ушёл.

Всё дело в том, что когда Татьяна Ивановна оставила данные на Кирилла Антоновича, и сама уехала, Лёха тотчас же созвонился с «братвой». Он передал им жалобу с объекта находящегося под их «крышей». Буквально через час, лично сам Лис уже был в кабинете Кирилла Антоновича (разумеется, без всякой очереди и предварительной записи) с «предъявой» к нему. Где Кирилл Антонович в свою очередь сразу созвонился уже со своими «братками» и тут же передал трубку Лису. Таким, собственно говоря, образом как раз и была тогда «забита стрелка» на определённое время и место.

Обычно встречи при «забивании стрелок» происходили в безлюдных местах. Где-то на пригородных пустырях чтобы никто не мог помешать – спокойному «разбору базара» между переговаривающимися сторонами. В городе несколько районов и на каждый район по одной крупной «бригаде», но на самом же деле конечно количество группировок (в общем, по городу) было гораздо больше. Постоянно происходили всякие «кипения» в этой взрывоопасной среде. Одни группы распадались, зато тут же появлялись в удвоенном количестве другие. Трудно было сказать, сколько их было на самом деле. Но самих этих групп было на самом деле гораздо больше, чем, во всяком случае, сообщалось по обыкновению в милицейских сводках и все они без исключения бились с огнестрельным оружием в руках ежедневно не на жизнь, а на смерть – отстаивая своё место под солнцем.

Причём чем мельче была группировка, тем зачастую безрассуднее и ожесточённее, а самое главное наглее и отчаяннее она отстаивала свои «права». То и дело между их клиентами возникали конфликты. И эти конфликты ежедневно «разруливались» этими «крышами». То есть улаживались «на разборках» по предоставленным самой жизнью определённым «понятиям». Обычно самими участниками, то есть вооружённой огнестрельным оружием «братвой» в том или ином месте. Довольно-таки часто происходили перестрелки и бойни: с соответствующим числом убитых и раненых молодых и крепких парней с той и другой из сторон.

То же самое произошло и сейчас. Люди сошлись и, не придя ни к какому взаимоприемлемому соглашению, решили в очередной раз договориться силой оружия. За всем этим естественно скорей всего крылись и ещё какие-нибудь свои тайные и давние причины, а эта «мелочь» лишь послужила поводом. В то ранее утро как передавали в новостях, потом по местному телевидению погибло с обеих сторон – семь человек. Лис – он же Алексей: мужчина двадцати девяти лет, холост (так, пожалуй, мы его и запомним) неоднократный чемпион Советского Союза, двукратный чемпион Европы, серебряный призёр чемпионата мира, мастер спорта по вольной борьбе и т.д. и т. п. – погиб в перестрелке между группировками организованной преступности...
* * *

Автор -
Дата добавления - в
zhora50Дата: Понедельник, 30.04.2012, 22:18 | Сообщение # 47
Осматривающийся
Группа: Островитянин
Сообщений: 32
Награды: 0
Репутация: 0
Статус: Offline
Пятнадцатая глава: уход из стаи...

Геннадий Николаевич ушёл и с его уходом, стало как-то уж чересчур почему-то пусто – и так нестерпимо пусто! в душе Вячеслава Сергеевича, что он даже сейчас немного пожалел о том, что тому так скоро пришлось уйти. Но иначе поступать, конечно же, тот и не должен был. Потому как могут в скором времени, считай уже вот-вот появиться и другие участники их группировки – их волчьей стаи. А сейчас? – сейчас это даже очень хорошо, что он остался теперь один. Ему как раз ещё очень многое надо обдумать и решить до их появления. Он прекрасно понимал, что теперь у него будет, несомненно, само собой свой «геморрой». Свои каверзные (всякие «штучки-дрючки») и скорей всего в первую очередь всё те же «психические проблемы» и нервотрёпка. Какие-то там, на первый взгляд кажущиеся ему вовсе даже ненадобными все эти теперь объяснения со своими бывшими подельниками.

Ко всей этой чуши он был не только абсолютно безразличным, но и вообще она ему казалась даже скорее лишней (или так он, во всяком случае, может быть, просто на это себя настраивал). Типа того: так что же они ему, поэтому поводу могут вообще сказать или тотчас скажут? Какие могут со своей стороны «налепить предъявы»? И какими могут вдруг случиться всё-таки для него они острыми – все эти их претензии по сути своей. Да и вообще: он даже уже себе пытался как-то представить их всех – вообразить перед своими глазами, но этого у него никак не получалось.

Он знает точно, что он им совершенно ничего не должен. И ни чем перед ними не обязан – всё, что он делал – он делал только сам. А всё-таки, наверное, какими у них будут «дурашливыми их рожи» – и их широко раскрытые «хлебала», когда он вдруг сообщит им о своём непоколебимом намерении... Как они вообще к этому отнесутся?! Тут, он даже невольно засмеялся слегка, но смех тот, правда, был слишком всё-таки для такого громкого своего названия определённо мало или скорее совсем мизерно значительным. Скорее это была некая пародия такового действия, нежели само проявление в полном его виде и присущем ему объёме. А потому следом за тем вроде как заблудившимся проявлением вылезло теперь уже новое уродливое и даже наверняка ядовитое какое-то скверное предчувствие чего-то приближающегося к нему: неумолимого, безжалостного и в тоже время бесконечно омерзительного. Определённо, при возможном некотором стечении обстоятельств могущее элементарно оказаться в конечном итоге даже смертельным.

Таков был тот мир, в котором он уже довольно-таки долгий срок копошился – вот именно! – копошился, а не иначе. Где они ради наживы пожирали всех вокруг себя и готовы сожрать, кроме того в любой момент даже друг друга. И трудно сказать, куда и по каким рельсам вообще нёсся этот бешено мчащийся преступный состав. У которого нет – стоп-крана! Но с которого непременно необходимо уже как можно скорее спрыгивать. А это значит надо немедленно покидать его на полном ходу при любой полнейшей опасности... И каким бы не, казалось бы, это безумством он просто должен это сделать! Теперь в его сознании в абсолютно полной мере всё это вдруг выяснилось для него раз и навсегда – а значит, и нет назад уже пути. И не надо… лучше уж тогда даже смерть!

Теперь-то его матушка всё знает, они обсудили с ней давеча в ту долгую ночь, в которую они окончательно тогда решили, что он непременно уйдёт из банды и затем следом отправится в монастырь для замаливания своих грехов. Уйти – чтобы спасти там, в каждодневных и беспрестанных молитвах свою упавшую в поганый мерзопакостный омут душу, душу было растерявшуюся в нём в том неожиданном для неё умерщвлении самой себя. Так, в общем-то, и постановили они вместе с матушкой. Решили так же: что человека того которого он отпустит обязательно он потом пошлёт к матушке чтобы пристроить его – помочь ему – вылезти из этой «страшной трясины бедствий». А поэтому тот теперь будет жить в одной из комнат их квартиры на правах собственной. Чего он собственно уже сделал: отпустил и передал ему адрес. Осталось за малым: объясниться с бывшими «товарищами» и покинуть этот суетный светский мир, уйдя в монастырь.

Вячеслав знал, что вот-вот с минуты на минуту должны уже начинать в неопределённом порядке появляться кто-то из его бывших подручных и соратников по грабежам. Вследствие этого выйдя на улицу, он присел на лавочку и решил ещё раз в голове прокрутить, что и как он будет говорить. Сначала собирался он, дождавшись и собрав всех тех вместе объявить им о своём таком намерении как бы разом – всем; поэтому сейчас он заранее хотел продумать хорошенько свою речь, чтобы потом не мямлить, а говорить твёрдо и уверенно. Но как назло мысли либо урывками путались, либо совершенно отсутствовали: ну хоть какая-нибудь более менее путёвая пусть и завалящаяся бы появилась. Ноль! Тогда он решил, что поступит, так как получится само по себе.

Первым подкатил на своём новеньком «Фольксваген» – почти нулёвом – самой последней модели как тот сам частенько не без гордости в весёлых компаниях хвастался – здоровенный Борман. Борманом его кликали ещё с давнишних времён, когда они – многие из них – только как раз начинали заниматься классической борьбой (им было по десять – двенадцать лет тогда) под руководством одного прекрасного тренера на спортивном манеже центрального стадиона города. Тогда это было совершенно мирное прозвище, однако теперь которое, выдержав немало «передряг и лихолетий» немыслимо окрепло – став по достоинству настоящим боевым «погонялом». Он и в центральной тюрьме, где он «чалился» восемь месяцев пока был под следствием, закалился и сам – и подкрепил имидж «блатного урки». Если, по правде говоря, то – во всей этой «чехарде» было больше рисовки, нежели истинного зековсого геройства (настоящий рецидивист на это только бы иронично ухмыльнулся), но так или иначе он ни в чём не проиграл.

Они увидели друг друга ещё издалека. Вячеслав сидел, облокотившись о стену сарая, а Борман как раз только заруливал на парковку. Припарковавшись ловко и умеючи он выпрыгнул из авто и не закрывая двери несколько тяжеловатой походкой с широченной улыбочкой направился прямо к нему. Стараясь двигаться как-то по-простецки тот вероятно не думал, что выглядел наоборот довольно-таки смешно. Он видимо предполагал, что идёт-то красиво даже величаво («как в море лодочка»), а в реале получалось несколько по-медвежьи, неуклюже при этом вертя задницей как бы пританцовывая кривыми косолапыми и толстыми ногами, да ещё и напевая чего-то трогательное, судя по гримасам. Сразу видно, что настроение у него было великолепное.

– Здравие, бояре! – это была его любимая манера приветствовать своих корешей. По сути это говорило, что тот с кем он таким макаром поздоровался, по меньшей мере, его наидревнейший корешок. Вячеслав нехотя кивнул ему и даже слегка отвернулся пока тот не подошёл к нему вплотную и не протянул ему руку. Он просто хорошо знал всю «говнистость» натуры того и был меньше всего рад теперь что тот оказался самым первым. Он равнодушно пожал протянутую руку, чем вызвал поначалу некоторое лёгкое удивление, следом уже быстро переросшее в яркую и заметную даже со стороны ядовитую обиду.

– Волчара, шо случилось? Грустный главно такой... Шо тёлка шо ли кака не дала? – он вообще был жутким бабником, но чисто только по-своему. В постели женщины всегда для него были только как прислуга над его обнажённым телом. Он – очень большой был в сексе эгоист. В женщинах он просто как бы ни замечал людей, а вполне открыто их даже презирал; с сексуальными партнёршами был всегда чрезвычайно груб, поэтому они у него постоянно были разные. Больше двух постельных встреч мало кто из них выдерживал. Женщин он примитивно покупал. Вряд ли он когда-нибудь сможет вообще найти себе жену. Впрочем, если только какую-то заядлую мазохистку? – Ну, Волчара... нелады, братан, совсем нелады! – тем временем закончил он.

И тут он, даже не договорив ещё тех самых своих фраз, уже обратил своё изумлённое внимание при этом как гиппопотам шутливо раззява нарочно, скорее, для комичности рот на широко распахнутые ворота сарая. Со странным несколько шутовским выражением в физиономии, а к тому же ещё и с каким-то вычурно трепетным волнением или даже более того с озабоченным изумлением Борман теперь тихонько подкрался к открытому проёму и как-то по «куриному» только что не кудахча, заглянул туда.
– А где этот-то хрен морковкин? Где этот сорняк хренов?! Волчара, он чи шо смылся шоль гадила как-тось, во!? А я и смотрю ты какой-то угрюмый шибко...
– Нет, Борман, он не смылся…
– А шо це таки? Я не бачу...
– Я отпустил его, Борман.
– В смысле?
– Без смысла!
– Не понял!
– На волю я его отпустил. И сам, кстати, собираюсь уходить. Всё, Борман, ухожу я от вас. Завязываю я! Не хочу больше быть в бригаде...
– Слушай, Волчара, пойдём, поищем его, он не мог далеко уйти, – всё ещё не мог поверить услышанному от Вячеслава Борман, – да я... даже наверняка знаю, где этот урод сейчас прячется!
– Ты что, Борман, дурак или притворяешься? Я же тебе русским языком уже объяснил, а ты как баран чего-то не въезжаешь... Ухожу я из бригады!
Видимо всё-таки до Бормана начинало потихоньку кое-что мало-мальски доходить, но он всё же с каким-то сомнением пока присматривался к нему и вдруг ехидно как бы чего-то неожиданно сообразив, съязвил:
– Шо к Тёртыму шо ли подашься? Думашь там лучше?!
– Дурак ты, Борман! Я вообще ухожу... в монастырь... – тут Вячеслав Сергеевич подумал: «да кому я собственно объяснять-то собрался? Уйду сейчас, а Борман остальным сам всё передаст. В конце концов, отчитываться перед ними я не намерен». И он несколько брезгливо, ещё раз осмотрев внимательно Бормана с ног до головы как бы намереваясь запомнить на всю оставшуюся жизнь, с какими людьми на будущее ему лучше теперь больше никогда не встречаться или лучше даже не иметь вообще ничего общего. Потом как-то с недовольным выражением лица он хмыкнул и, отвернувшись, было, уже двинулся в сторону своей тачки, чтобы сесть в неё и уехать. Только теперь видимо до Бормана всё-таки что-то там уже совсем дошло, и он кроме всего этого понял и достаточно конкретно, что Волчара сейчас совершенно не был настроен на какие-нибудь там шуточки. Поэтому прыжком догнав Вячеслава, вдруг схватил его за грудки, и грубо развернув к себе лицом глядя при этом куда-то ему в нос заорал, обильно брызгая слюною тому в подбородок:

– Ты шо, Волчара, в натуре?! Ты шо блин с дуба рухнул, тлять? Мы шо тут, по-твоему, в бирюльки музьдякаемся?! Зассал шо ли... Э, да ты точно зассал падла, кругом братва гибнет – битвы всякие кругом, а ты сука решил смыться, падла! Нет, я всегда знал, всегда подозревал в тебе гниду тухлую трусливую!.. Никуда ты, падла, не пойдёшь, я сказал!.. Ты понял?.. – и, увидев, что тот спокойно освободившись от его захвата одним коротким, но достаточно мощным рывком собирается явно и дальше продолжить свой путь. Борман вдруг как бы чего-то, вспомнив, сунул быстро руку за спину, но не успел... и глазом моргнуть. Ему прямо в нос прямо меж глаз был уже направлен неимоверного калибра огромный ствол. Поэтому доканчивая чисто механически свои действия, но получив некоторый сбой в команде: мозг – ошибся. Так как ранее рука уже почти было выхватила пистолет после первой команды, но та неожиданность опережения сбила его с толку и растерявшийся организм как бы спасовав, выронил оружие... Борман вдогонку кинулся, снова пытаясь всё-таки напоследках поймать пистолет, а получилось наоборот. Случайно откинул по неловкости, неуклюже ловившей рукой его ещё дальше от них обоих в сторону метра на два на три. Большой пистолет кувырком затерялся в траве. Тут Борман вообще как бы мгновенно заморозился. Нельзя сказать, что испугался потому, как кипел открытой ненавистью. Но уж потерялся немного точно.

Борман, ошалев от своей нерасторопности с досадой, медленно поднял руки и отступил в нерешительности назад. Вячеслав улыбнулся на эту глупую ситуацию, а больше на застывшую совершенно слабоумную гримасу Бормана – глядя на него совершенно беззлобно. Вдруг – ну уж чего совсем не мог, наверное, ожидать Борман Вячеслав как-то перехватив быстро свой пистолет из руки в руку, тут же протянул ему револьвер рукояткой вперёд как бы этим жестом говоря: «держи! и больше не теряй...» А затем, когда тот невольно принимая протянутое ему оружие и совсем ничего не соображая, наконец, всё-таки взял его Вячеслав молча повернулся и дальше проследовал к авто.

Борман, в руке которого неожиданно оказалось оружие само собой сразу же, как только опомнился, соизволил его использовать по его прямому назначению. И нацелившись Вячеславу в спину, дважды нажал на спусковой крючок... Выстрелов не прозвучало – только щелчки. Вячеслав, тем не менее, даже не обернувшись, следовал далее. Тогда Борман, уже в панике отшвырнул в сторону не выстреливший пистолет. Подумав второпях, что тот неисправен или совсем ни о чём, не подумав (а просто матюгнулся в сердцах!) уже ища на ходу свой «родной» ТТ. и найдя его глазами, мигом подбежал и, схватив его, так же теперь направил его на открывшего в тот момент дверцу своего автомобиля Вячеслава... И тут их взгляды встретились. Вячеслав понимал, что вряд ли уже тот-то «ствол» окажется незаряженным. Но он абсолютно спокойно встретил столь опасный момент в своей жизни, может быть и самый что ни на есть – последний. У него даже в голове промелькнуло: «прощайте милые девчонки». (Подразумевая: матушку и Катеньку.) Но он тут может быть даже сделал это больше для того чтобы себя как-то что ли подзадорить напоследок или уж как говориться – умирать так с песней! – улыбнулся Борману, подмигнул ему с задоринкой, и, садясь уже в машину, так же попросту кинул тому фразу, как бы на прощание, совершенно конечно, «наобум Лазаря»:

– Да он тоже не выстрелит, Борман; сегодня нестрельная погода, пока!
Борман, с самодовольной ухмылкой садиста два раза нажал на спусковой крючок... С такого расстояния промахнуться такому стрелку как он – тренирующемуся в стрельбе на тайной своей полянке в лесу, каждое воскресенье – почти немыслимо. Сердце его злорадствовало, давненько он мечтал: «завалить» Волчару и вот, наконец, его мечта сбылась... Но снова всё те же сухие щелчки!.. Борман почти в истерике – на грани сумасшествия распсиховавшись с топотанием ног, шмякнул вдруг пистолет со всего размаху об землю и, продолжая своё возмущение уже в полном бессилии, проковылял и уселся на лавочку. С уничтожающей ненавистью он тогда глядел на то, как Вячеслав Сергеевич на своём автомобиле тем временем уже отдалялся всё дальше и дальше.
* * *
 
Сообщение Пятнадцатая глава: уход из стаи...

Геннадий Николаевич ушёл и с его уходом, стало как-то уж чересчур почему-то пусто – и так нестерпимо пусто! в душе Вячеслава Сергеевича, что он даже сейчас немного пожалел о том, что тому так скоро пришлось уйти. Но иначе поступать, конечно же, тот и не должен был. Потому как могут в скором времени, считай уже вот-вот появиться и другие участники их группировки – их волчьей стаи. А сейчас? – сейчас это даже очень хорошо, что он остался теперь один. Ему как раз ещё очень многое надо обдумать и решить до их появления. Он прекрасно понимал, что теперь у него будет, несомненно, само собой свой «геморрой». Свои каверзные (всякие «штучки-дрючки») и скорей всего в первую очередь всё те же «психические проблемы» и нервотрёпка. Какие-то там, на первый взгляд кажущиеся ему вовсе даже ненадобными все эти теперь объяснения со своими бывшими подельниками.

Ко всей этой чуши он был не только абсолютно безразличным, но и вообще она ему казалась даже скорее лишней (или так он, во всяком случае, может быть, просто на это себя настраивал). Типа того: так что же они ему, поэтому поводу могут вообще сказать или тотчас скажут? Какие могут со своей стороны «налепить предъявы»? И какими могут вдруг случиться всё-таки для него они острыми – все эти их претензии по сути своей. Да и вообще: он даже уже себе пытался как-то представить их всех – вообразить перед своими глазами, но этого у него никак не получалось.

Он знает точно, что он им совершенно ничего не должен. И ни чем перед ними не обязан – всё, что он делал – он делал только сам. А всё-таки, наверное, какими у них будут «дурашливыми их рожи» – и их широко раскрытые «хлебала», когда он вдруг сообщит им о своём непоколебимом намерении... Как они вообще к этому отнесутся?! Тут, он даже невольно засмеялся слегка, но смех тот, правда, был слишком всё-таки для такого громкого своего названия определённо мало или скорее совсем мизерно значительным. Скорее это была некая пародия такового действия, нежели само проявление в полном его виде и присущем ему объёме. А потому следом за тем вроде как заблудившимся проявлением вылезло теперь уже новое уродливое и даже наверняка ядовитое какое-то скверное предчувствие чего-то приближающегося к нему: неумолимого, безжалостного и в тоже время бесконечно омерзительного. Определённо, при возможном некотором стечении обстоятельств могущее элементарно оказаться в конечном итоге даже смертельным.

Таков был тот мир, в котором он уже довольно-таки долгий срок копошился – вот именно! – копошился, а не иначе. Где они ради наживы пожирали всех вокруг себя и готовы сожрать, кроме того в любой момент даже друг друга. И трудно сказать, куда и по каким рельсам вообще нёсся этот бешено мчащийся преступный состав. У которого нет – стоп-крана! Но с которого непременно необходимо уже как можно скорее спрыгивать. А это значит надо немедленно покидать его на полном ходу при любой полнейшей опасности... И каким бы не, казалось бы, это безумством он просто должен это сделать! Теперь в его сознании в абсолютно полной мере всё это вдруг выяснилось для него раз и навсегда – а значит, и нет назад уже пути. И не надо… лучше уж тогда даже смерть!

Теперь-то его матушка всё знает, они обсудили с ней давеча в ту долгую ночь, в которую они окончательно тогда решили, что он непременно уйдёт из банды и затем следом отправится в монастырь для замаливания своих грехов. Уйти – чтобы спасти там, в каждодневных и беспрестанных молитвах свою упавшую в поганый мерзопакостный омут душу, душу было растерявшуюся в нём в том неожиданном для неё умерщвлении самой себя. Так, в общем-то, и постановили они вместе с матушкой. Решили так же: что человека того которого он отпустит обязательно он потом пошлёт к матушке чтобы пристроить его – помочь ему – вылезти из этой «страшной трясины бедствий». А поэтому тот теперь будет жить в одной из комнат их квартиры на правах собственной. Чего он собственно уже сделал: отпустил и передал ему адрес. Осталось за малым: объясниться с бывшими «товарищами» и покинуть этот суетный светский мир, уйдя в монастырь.

Вячеслав знал, что вот-вот с минуты на минуту должны уже начинать в неопределённом порядке появляться кто-то из его бывших подручных и соратников по грабежам. Вследствие этого выйдя на улицу, он присел на лавочку и решил ещё раз в голове прокрутить, что и как он будет говорить. Сначала собирался он, дождавшись и собрав всех тех вместе объявить им о своём таком намерении как бы разом – всем; поэтому сейчас он заранее хотел продумать хорошенько свою речь, чтобы потом не мямлить, а говорить твёрдо и уверенно. Но как назло мысли либо урывками путались, либо совершенно отсутствовали: ну хоть какая-нибудь более менее путёвая пусть и завалящаяся бы появилась. Ноль! Тогда он решил, что поступит, так как получится само по себе.

Первым подкатил на своём новеньком «Фольксваген» – почти нулёвом – самой последней модели как тот сам частенько не без гордости в весёлых компаниях хвастался – здоровенный Борман. Борманом его кликали ещё с давнишних времён, когда они – многие из них – только как раз начинали заниматься классической борьбой (им было по десять – двенадцать лет тогда) под руководством одного прекрасного тренера на спортивном манеже центрального стадиона города. Тогда это было совершенно мирное прозвище, однако теперь которое, выдержав немало «передряг и лихолетий» немыслимо окрепло – став по достоинству настоящим боевым «погонялом». Он и в центральной тюрьме, где он «чалился» восемь месяцев пока был под следствием, закалился и сам – и подкрепил имидж «блатного урки». Если, по правде говоря, то – во всей этой «чехарде» было больше рисовки, нежели истинного зековсого геройства (настоящий рецидивист на это только бы иронично ухмыльнулся), но так или иначе он ни в чём не проиграл.

Они увидели друг друга ещё издалека. Вячеслав сидел, облокотившись о стену сарая, а Борман как раз только заруливал на парковку. Припарковавшись ловко и умеючи он выпрыгнул из авто и не закрывая двери несколько тяжеловатой походкой с широченной улыбочкой направился прямо к нему. Стараясь двигаться как-то по-простецки тот вероятно не думал, что выглядел наоборот довольно-таки смешно. Он видимо предполагал, что идёт-то красиво даже величаво («как в море лодочка»), а в реале получалось несколько по-медвежьи, неуклюже при этом вертя задницей как бы пританцовывая кривыми косолапыми и толстыми ногами, да ещё и напевая чего-то трогательное, судя по гримасам. Сразу видно, что настроение у него было великолепное.

– Здравие, бояре! – это была его любимая манера приветствовать своих корешей. По сути это говорило, что тот с кем он таким макаром поздоровался, по меньшей мере, его наидревнейший корешок. Вячеслав нехотя кивнул ему и даже слегка отвернулся пока тот не подошёл к нему вплотную и не протянул ему руку. Он просто хорошо знал всю «говнистость» натуры того и был меньше всего рад теперь что тот оказался самым первым. Он равнодушно пожал протянутую руку, чем вызвал поначалу некоторое лёгкое удивление, следом уже быстро переросшее в яркую и заметную даже со стороны ядовитую обиду.

– Волчара, шо случилось? Грустный главно такой... Шо тёлка шо ли кака не дала? – он вообще был жутким бабником, но чисто только по-своему. В постели женщины всегда для него были только как прислуга над его обнажённым телом. Он – очень большой был в сексе эгоист. В женщинах он просто как бы ни замечал людей, а вполне открыто их даже презирал; с сексуальными партнёршами был всегда чрезвычайно груб, поэтому они у него постоянно были разные. Больше двух постельных встреч мало кто из них выдерживал. Женщин он примитивно покупал. Вряд ли он когда-нибудь сможет вообще найти себе жену. Впрочем, если только какую-то заядлую мазохистку? – Ну, Волчара... нелады, братан, совсем нелады! – тем временем закончил он.

И тут он, даже не договорив ещё тех самых своих фраз, уже обратил своё изумлённое внимание при этом как гиппопотам шутливо раззява нарочно, скорее, для комичности рот на широко распахнутые ворота сарая. Со странным несколько шутовским выражением в физиономии, а к тому же ещё и с каким-то вычурно трепетным волнением или даже более того с озабоченным изумлением Борман теперь тихонько подкрался к открытому проёму и как-то по «куриному» только что не кудахча, заглянул туда.
– А где этот-то хрен морковкин? Где этот сорняк хренов?! Волчара, он чи шо смылся шоль гадила как-тось, во!? А я и смотрю ты какой-то угрюмый шибко...
– Нет, Борман, он не смылся…
– А шо це таки? Я не бачу...
– Я отпустил его, Борман.
– В смысле?
– Без смысла!
– Не понял!
– На волю я его отпустил. И сам, кстати, собираюсь уходить. Всё, Борман, ухожу я от вас. Завязываю я! Не хочу больше быть в бригаде...
– Слушай, Волчара, пойдём, поищем его, он не мог далеко уйти, – всё ещё не мог поверить услышанному от Вячеслава Борман, – да я... даже наверняка знаю, где этот урод сейчас прячется!
– Ты что, Борман, дурак или притворяешься? Я же тебе русским языком уже объяснил, а ты как баран чего-то не въезжаешь... Ухожу я из бригады!
Видимо всё-таки до Бормана начинало потихоньку кое-что мало-мальски доходить, но он всё же с каким-то сомнением пока присматривался к нему и вдруг ехидно как бы чего-то неожиданно сообразив, съязвил:
– Шо к Тёртыму шо ли подашься? Думашь там лучше?!
– Дурак ты, Борман! Я вообще ухожу... в монастырь... – тут Вячеслав Сергеевич подумал: «да кому я собственно объяснять-то собрался? Уйду сейчас, а Борман остальным сам всё передаст. В конце концов, отчитываться перед ними я не намерен». И он несколько брезгливо, ещё раз осмотрев внимательно Бормана с ног до головы как бы намереваясь запомнить на всю оставшуюся жизнь, с какими людьми на будущее ему лучше теперь больше никогда не встречаться или лучше даже не иметь вообще ничего общего. Потом как-то с недовольным выражением лица он хмыкнул и, отвернувшись, было, уже двинулся в сторону своей тачки, чтобы сесть в неё и уехать. Только теперь видимо до Бормана всё-таки что-то там уже совсем дошло, и он кроме всего этого понял и достаточно конкретно, что Волчара сейчас совершенно не был настроен на какие-нибудь там шуточки. Поэтому прыжком догнав Вячеслава, вдруг схватил его за грудки, и грубо развернув к себе лицом глядя при этом куда-то ему в нос заорал, обильно брызгая слюною тому в подбородок:

– Ты шо, Волчара, в натуре?! Ты шо блин с дуба рухнул, тлять? Мы шо тут, по-твоему, в бирюльки музьдякаемся?! Зассал шо ли... Э, да ты точно зассал падла, кругом братва гибнет – битвы всякие кругом, а ты сука решил смыться, падла! Нет, я всегда знал, всегда подозревал в тебе гниду тухлую трусливую!.. Никуда ты, падла, не пойдёшь, я сказал!.. Ты понял?.. – и, увидев, что тот спокойно освободившись от его захвата одним коротким, но достаточно мощным рывком собирается явно и дальше продолжить свой путь. Борман вдруг как бы чего-то, вспомнив, сунул быстро руку за спину, но не успел... и глазом моргнуть. Ему прямо в нос прямо меж глаз был уже направлен неимоверного калибра огромный ствол. Поэтому доканчивая чисто механически свои действия, но получив некоторый сбой в команде: мозг – ошибся. Так как ранее рука уже почти было выхватила пистолет после первой команды, но та неожиданность опережения сбила его с толку и растерявшийся организм как бы спасовав, выронил оружие... Борман вдогонку кинулся, снова пытаясь всё-таки напоследках поймать пистолет, а получилось наоборот. Случайно откинул по неловкости, неуклюже ловившей рукой его ещё дальше от них обоих в сторону метра на два на три. Большой пистолет кувырком затерялся в траве. Тут Борман вообще как бы мгновенно заморозился. Нельзя сказать, что испугался потому, как кипел открытой ненавистью. Но уж потерялся немного точно.

Борман, ошалев от своей нерасторопности с досадой, медленно поднял руки и отступил в нерешительности назад. Вячеслав улыбнулся на эту глупую ситуацию, а больше на застывшую совершенно слабоумную гримасу Бормана – глядя на него совершенно беззлобно. Вдруг – ну уж чего совсем не мог, наверное, ожидать Борман Вячеслав как-то перехватив быстро свой пистолет из руки в руку, тут же протянул ему револьвер рукояткой вперёд как бы этим жестом говоря: «держи! и больше не теряй...» А затем, когда тот невольно принимая протянутое ему оружие и совсем ничего не соображая, наконец, всё-таки взял его Вячеслав молча повернулся и дальше проследовал к авто.

Борман, в руке которого неожиданно оказалось оружие само собой сразу же, как только опомнился, соизволил его использовать по его прямому назначению. И нацелившись Вячеславу в спину, дважды нажал на спусковой крючок... Выстрелов не прозвучало – только щелчки. Вячеслав, тем не менее, даже не обернувшись, следовал далее. Тогда Борман, уже в панике отшвырнул в сторону не выстреливший пистолет. Подумав второпях, что тот неисправен или совсем ни о чём, не подумав (а просто матюгнулся в сердцах!) уже ища на ходу свой «родной» ТТ. и найдя его глазами, мигом подбежал и, схватив его, так же теперь направил его на открывшего в тот момент дверцу своего автомобиля Вячеслава... И тут их взгляды встретились. Вячеслав понимал, что вряд ли уже тот-то «ствол» окажется незаряженным. Но он абсолютно спокойно встретил столь опасный момент в своей жизни, может быть и самый что ни на есть – последний. У него даже в голове промелькнуло: «прощайте милые девчонки». (Подразумевая: матушку и Катеньку.) Но он тут может быть даже сделал это больше для того чтобы себя как-то что ли подзадорить напоследок или уж как говориться – умирать так с песней! – улыбнулся Борману, подмигнул ему с задоринкой, и, садясь уже в машину, так же попросту кинул тому фразу, как бы на прощание, совершенно конечно, «наобум Лазаря»:

– Да он тоже не выстрелит, Борман; сегодня нестрельная погода, пока!
Борман, с самодовольной ухмылкой садиста два раза нажал на спусковой крючок... С такого расстояния промахнуться такому стрелку как он – тренирующемуся в стрельбе на тайной своей полянке в лесу, каждое воскресенье – почти немыслимо. Сердце его злорадствовало, давненько он мечтал: «завалить» Волчару и вот, наконец, его мечта сбылась... Но снова всё те же сухие щелчки!.. Борман почти в истерике – на грани сумасшествия распсиховавшись с топотанием ног, шмякнул вдруг пистолет со всего размаху об землю и, продолжая своё возмущение уже в полном бессилии, проковылял и уселся на лавочку. С уничтожающей ненавистью он тогда глядел на то, как Вячеслав Сергеевич на своём автомобиле тем временем уже отдалялся всё дальше и дальше.
* * *

Автор - zhora50
Дата добавления - 30.04.2012 в 22:18
Сообщение Пятнадцатая глава: уход из стаи...

Геннадий Николаевич ушёл и с его уходом, стало как-то уж чересчур почему-то пусто – и так нестерпимо пусто! в душе Вячеслава Сергеевича, что он даже сейчас немного пожалел о том, что тому так скоро пришлось уйти. Но иначе поступать, конечно же, тот и не должен был. Потому как могут в скором времени, считай уже вот-вот появиться и другие участники их группировки – их волчьей стаи. А сейчас? – сейчас это даже очень хорошо, что он остался теперь один. Ему как раз ещё очень многое надо обдумать и решить до их появления. Он прекрасно понимал, что теперь у него будет, несомненно, само собой свой «геморрой». Свои каверзные (всякие «штучки-дрючки») и скорей всего в первую очередь всё те же «психические проблемы» и нервотрёпка. Какие-то там, на первый взгляд кажущиеся ему вовсе даже ненадобными все эти теперь объяснения со своими бывшими подельниками.

Ко всей этой чуши он был не только абсолютно безразличным, но и вообще она ему казалась даже скорее лишней (или так он, во всяком случае, может быть, просто на это себя настраивал). Типа того: так что же они ему, поэтому поводу могут вообще сказать или тотчас скажут? Какие могут со своей стороны «налепить предъявы»? И какими могут вдруг случиться всё-таки для него они острыми – все эти их претензии по сути своей. Да и вообще: он даже уже себе пытался как-то представить их всех – вообразить перед своими глазами, но этого у него никак не получалось.

Он знает точно, что он им совершенно ничего не должен. И ни чем перед ними не обязан – всё, что он делал – он делал только сам. А всё-таки, наверное, какими у них будут «дурашливыми их рожи» – и их широко раскрытые «хлебала», когда он вдруг сообщит им о своём непоколебимом намерении... Как они вообще к этому отнесутся?! Тут, он даже невольно засмеялся слегка, но смех тот, правда, был слишком всё-таки для такого громкого своего названия определённо мало или скорее совсем мизерно значительным. Скорее это была некая пародия такового действия, нежели само проявление в полном его виде и присущем ему объёме. А потому следом за тем вроде как заблудившимся проявлением вылезло теперь уже новое уродливое и даже наверняка ядовитое какое-то скверное предчувствие чего-то приближающегося к нему: неумолимого, безжалостного и в тоже время бесконечно омерзительного. Определённо, при возможном некотором стечении обстоятельств могущее элементарно оказаться в конечном итоге даже смертельным.

Таков был тот мир, в котором он уже довольно-таки долгий срок копошился – вот именно! – копошился, а не иначе. Где они ради наживы пожирали всех вокруг себя и готовы сожрать, кроме того в любой момент даже друг друга. И трудно сказать, куда и по каким рельсам вообще нёсся этот бешено мчащийся преступный состав. У которого нет – стоп-крана! Но с которого непременно необходимо уже как можно скорее спрыгивать. А это значит надо немедленно покидать его на полном ходу при любой полнейшей опасности... И каким бы не, казалось бы, это безумством он просто должен это сделать! Теперь в его сознании в абсолютно полной мере всё это вдруг выяснилось для него раз и навсегда – а значит, и нет назад уже пути. И не надо… лучше уж тогда даже смерть!

Теперь-то его матушка всё знает, они обсудили с ней давеча в ту долгую ночь, в которую они окончательно тогда решили, что он непременно уйдёт из банды и затем следом отправится в монастырь для замаливания своих грехов. Уйти – чтобы спасти там, в каждодневных и беспрестанных молитвах свою упавшую в поганый мерзопакостный омут душу, душу было растерявшуюся в нём в том неожиданном для неё умерщвлении самой себя. Так, в общем-то, и постановили они вместе с матушкой. Решили так же: что человека того которого он отпустит обязательно он потом пошлёт к матушке чтобы пристроить его – помочь ему – вылезти из этой «страшной трясины бедствий». А поэтому тот теперь будет жить в одной из комнат их квартиры на правах собственной. Чего он собственно уже сделал: отпустил и передал ему адрес. Осталось за малым: объясниться с бывшими «товарищами» и покинуть этот суетный светский мир, уйдя в монастырь.

Вячеслав знал, что вот-вот с минуты на минуту должны уже начинать в неопределённом порядке появляться кто-то из его бывших подручных и соратников по грабежам. Вследствие этого выйдя на улицу, он присел на лавочку и решил ещё раз в голове прокрутить, что и как он будет говорить. Сначала собирался он, дождавшись и собрав всех тех вместе объявить им о своём таком намерении как бы разом – всем; поэтому сейчас он заранее хотел продумать хорошенько свою речь, чтобы потом не мямлить, а говорить твёрдо и уверенно. Но как назло мысли либо урывками путались, либо совершенно отсутствовали: ну хоть какая-нибудь более менее путёвая пусть и завалящаяся бы появилась. Ноль! Тогда он решил, что поступит, так как получится само по себе.

Первым подкатил на своём новеньком «Фольксваген» – почти нулёвом – самой последней модели как тот сам частенько не без гордости в весёлых компаниях хвастался – здоровенный Борман. Борманом его кликали ещё с давнишних времён, когда они – многие из них – только как раз начинали заниматься классической борьбой (им было по десять – двенадцать лет тогда) под руководством одного прекрасного тренера на спортивном манеже центрального стадиона города. Тогда это было совершенно мирное прозвище, однако теперь которое, выдержав немало «передряг и лихолетий» немыслимо окрепло – став по достоинству настоящим боевым «погонялом». Он и в центральной тюрьме, где он «чалился» восемь месяцев пока был под следствием, закалился и сам – и подкрепил имидж «блатного урки». Если, по правде говоря, то – во всей этой «чехарде» было больше рисовки, нежели истинного зековсого геройства (настоящий рецидивист на это только бы иронично ухмыльнулся), но так или иначе он ни в чём не проиграл.

Они увидели друг друга ещё издалека. Вячеслав сидел, облокотившись о стену сарая, а Борман как раз только заруливал на парковку. Припарковавшись ловко и умеючи он выпрыгнул из авто и не закрывая двери несколько тяжеловатой походкой с широченной улыбочкой направился прямо к нему. Стараясь двигаться как-то по-простецки тот вероятно не думал, что выглядел наоборот довольно-таки смешно. Он видимо предполагал, что идёт-то красиво даже величаво («как в море лодочка»), а в реале получалось несколько по-медвежьи, неуклюже при этом вертя задницей как бы пританцовывая кривыми косолапыми и толстыми ногами, да ещё и напевая чего-то трогательное, судя по гримасам. Сразу видно, что настроение у него было великолепное.

– Здравие, бояре! – это была его любимая манера приветствовать своих корешей. По сути это говорило, что тот с кем он таким макаром поздоровался, по меньшей мере, его наидревнейший корешок. Вячеслав нехотя кивнул ему и даже слегка отвернулся пока тот не подошёл к нему вплотную и не протянул ему руку. Он просто хорошо знал всю «говнистость» натуры того и был меньше всего рад теперь что тот оказался самым первым. Он равнодушно пожал протянутую руку, чем вызвал поначалу некоторое лёгкое удивление, следом уже быстро переросшее в яркую и заметную даже со стороны ядовитую обиду.

– Волчара, шо случилось? Грустный главно такой... Шо тёлка шо ли кака не дала? – он вообще был жутким бабником, но чисто только по-своему. В постели женщины всегда для него были только как прислуга над его обнажённым телом. Он – очень большой был в сексе эгоист. В женщинах он просто как бы ни замечал людей, а вполне открыто их даже презирал; с сексуальными партнёршами был всегда чрезвычайно груб, поэтому они у него постоянно были разные. Больше двух постельных встреч мало кто из них выдерживал. Женщин он примитивно покупал. Вряд ли он когда-нибудь сможет вообще найти себе жену. Впрочем, если только какую-то заядлую мазохистку? – Ну, Волчара... нелады, братан, совсем нелады! – тем временем закончил он.

И тут он, даже не договорив ещё тех самых своих фраз, уже обратил своё изумлённое внимание при этом как гиппопотам шутливо раззява нарочно, скорее, для комичности рот на широко распахнутые ворота сарая. Со странным несколько шутовским выражением в физиономии, а к тому же ещё и с каким-то вычурно трепетным волнением или даже более того с озабоченным изумлением Борман теперь тихонько подкрался к открытому проёму и как-то по «куриному» только что не кудахча, заглянул туда.
– А где этот-то хрен морковкин? Где этот сорняк хренов?! Волчара, он чи шо смылся шоль гадила как-тось, во!? А я и смотрю ты какой-то угрюмый шибко...
– Нет, Борман, он не смылся…
– А шо це таки? Я не бачу...
– Я отпустил его, Борман.
– В смысле?
– Без смысла!
– Не понял!
– На волю я его отпустил. И сам, кстати, собираюсь уходить. Всё, Борман, ухожу я от вас. Завязываю я! Не хочу больше быть в бригаде...
– Слушай, Волчара, пойдём, поищем его, он не мог далеко уйти, – всё ещё не мог поверить услышанному от Вячеслава Борман, – да я... даже наверняка знаю, где этот урод сейчас прячется!
– Ты что, Борман, дурак или притворяешься? Я же тебе русским языком уже объяснил, а ты как баран чего-то не въезжаешь... Ухожу я из бригады!
Видимо всё-таки до Бормана начинало потихоньку кое-что мало-мальски доходить, но он всё же с каким-то сомнением пока присматривался к нему и вдруг ехидно как бы чего-то неожиданно сообразив, съязвил:
– Шо к Тёртыму шо ли подашься? Думашь там лучше?!
– Дурак ты, Борман! Я вообще ухожу... в монастырь... – тут Вячеслав Сергеевич подумал: «да кому я собственно объяснять-то собрался? Уйду сейчас, а Борман остальным сам всё передаст. В конце концов, отчитываться перед ними я не намерен». И он несколько брезгливо, ещё раз осмотрев внимательно Бормана с ног до головы как бы намереваясь запомнить на всю оставшуюся жизнь, с какими людьми на будущее ему лучше теперь больше никогда не встречаться или лучше даже не иметь вообще ничего общего. Потом как-то с недовольным выражением лица он хмыкнул и, отвернувшись, было, уже двинулся в сторону своей тачки, чтобы сесть в неё и уехать. Только теперь видимо до Бормана всё-таки что-то там уже совсем дошло, и он кроме всего этого понял и достаточно конкретно, что Волчара сейчас совершенно не был настроен на какие-нибудь там шуточки. Поэтому прыжком догнав Вячеслава, вдруг схватил его за грудки, и грубо развернув к себе лицом глядя при этом куда-то ему в нос заорал, обильно брызгая слюною тому в подбородок:

– Ты шо, Волчара, в натуре?! Ты шо блин с дуба рухнул, тлять? Мы шо тут, по-твоему, в бирюльки музьдякаемся?! Зассал шо ли... Э, да ты точно зассал падла, кругом братва гибнет – битвы всякие кругом, а ты сука решил смыться, падла! Нет, я всегда знал, всегда подозревал в тебе гниду тухлую трусливую!.. Никуда ты, падла, не пойдёшь, я сказал!.. Ты понял?.. – и, увидев, что тот спокойно освободившись от его захвата одним коротким, но достаточно мощным рывком собирается явно и дальше продолжить свой путь. Борман вдруг как бы чего-то, вспомнив, сунул быстро руку за спину, но не успел... и глазом моргнуть. Ему прямо в нос прямо меж глаз был уже направлен неимоверного калибра огромный ствол. Поэтому доканчивая чисто механически свои действия, но получив некоторый сбой в команде: мозг – ошибся. Так как ранее рука уже почти было выхватила пистолет после первой команды, но та неожиданность опережения сбила его с толку и растерявшийся организм как бы спасовав, выронил оружие... Борман вдогонку кинулся, снова пытаясь всё-таки напоследках поймать пистолет, а получилось наоборот. Случайно откинул по неловкости, неуклюже ловившей рукой его ещё дальше от них обоих в сторону метра на два на три. Большой пистолет кувырком затерялся в траве. Тут Борман вообще как бы мгновенно заморозился. Нельзя сказать, что испугался потому, как кипел открытой ненавистью. Но уж потерялся немного точно.

Борман, ошалев от своей нерасторопности с досадой, медленно поднял руки и отступил в нерешительности назад. Вячеслав улыбнулся на эту глупую ситуацию, а больше на застывшую совершенно слабоумную гримасу Бормана – глядя на него совершенно беззлобно. Вдруг – ну уж чего совсем не мог, наверное, ожидать Борман Вячеслав как-то перехватив быстро свой пистолет из руки в руку, тут же протянул ему револьвер рукояткой вперёд как бы этим жестом говоря: «держи! и больше не теряй...» А затем, когда тот невольно принимая протянутое ему оружие и совсем ничего не соображая, наконец, всё-таки взял его Вячеслав молча повернулся и дальше проследовал к авто.

Борман, в руке которого неожиданно оказалось оружие само собой сразу же, как только опомнился, соизволил его использовать по его прямому назначению. И нацелившись Вячеславу в спину, дважды нажал на спусковой крючок... Выстрелов не прозвучало – только щелчки. Вячеслав, тем не менее, даже не обернувшись, следовал далее. Тогда Борман, уже в панике отшвырнул в сторону не выстреливший пистолет. Подумав второпях, что тот неисправен или совсем ни о чём, не подумав (а просто матюгнулся в сердцах!) уже ища на ходу свой «родной» ТТ. и найдя его глазами, мигом подбежал и, схватив его, так же теперь направил его на открывшего в тот момент дверцу своего автомобиля Вячеслава... И тут их взгляды встретились. Вячеслав понимал, что вряд ли уже тот-то «ствол» окажется незаряженным. Но он абсолютно спокойно встретил столь опасный момент в своей жизни, может быть и самый что ни на есть – последний. У него даже в голове промелькнуло: «прощайте милые девчонки». (Подразумевая: матушку и Катеньку.) Но он тут может быть даже сделал это больше для того чтобы себя как-то что ли подзадорить напоследок или уж как говориться – умирать так с песней! – улыбнулся Борману, подмигнул ему с задоринкой, и, садясь уже в машину, так же попросту кинул тому фразу, как бы на прощание, совершенно конечно, «наобум Лазаря»:

– Да он тоже не выстрелит, Борман; сегодня нестрельная погода, пока!
Борман, с самодовольной ухмылкой садиста два раза нажал на спусковой крючок... С такого расстояния промахнуться такому стрелку как он – тренирующемуся в стрельбе на тайной своей полянке в лесу, каждое воскресенье – почти немыслимо. Сердце его злорадствовало, давненько он мечтал: «завалить» Волчару и вот, наконец, его мечта сбылась... Но снова всё те же сухие щелчки!.. Борман почти в истерике – на грани сумасшествия распсиховавшись с топотанием ног, шмякнул вдруг пистолет со всего размаху об землю и, продолжая своё возмущение уже в полном бессилии, проковылял и уселся на лавочку. С уничтожающей ненавистью он тогда глядел на то, как Вячеслав Сергеевич на своём автомобиле тем временем уже отдалялся всё дальше и дальше.
* * *

Автор - zhora50
Дата добавления - 30.04.2012 в 22:18
zhora50Дата: Вторник, 01.05.2012, 06:32 | Сообщение # 48
Осматривающийся
Группа: Островитянин
Сообщений: 32
Награды: 0
Репутация: 0
Статус: Offline

Шестнадцатая глава: пути Господни неисповедимы...


Вот так вот и получилось с ним; когда он уходил: он ещё очень долго не мог поверить ни ушам своим, ни даже глазам. Единственно, что он мог без каких-либо обиняков теперь с уверенностью сказать: так это то, что этот паренёк ему однозначно очень и очень понравился. А вот чем? – на этот вопрос, пожалуй, было бы трудно с такой же лёгкостью уже дать вразумительный ответ прямо сейчас же, сходу. Однако всё равно он точнёхонько и непременно знал, что благоволение это брало свои корни отнюдь совсем не из той почвы, откуда якобы обычно берёт своё начало простая почти рефлекторная, но и в тоже время вполне легко объяснимая чисто человеческая благодарность за элементарное избавление его от смерти. Не углубляясь в обширные рассуждения и излишнюю полемику можно было смело сделать верный вывод, что тот просто-напросто симпатизировал ему, как он это тотчас ощущал – чисто даже визуально внешним ну что ли славянским каким-то своим обликом. Хотя и это совсем ничего не объясняло. Потому как что-то в нём чувствовалось кроме всего прочего ещё и очень искреннее и даже фундаментальное откровенно некое человеколюбивое качество.

Он сейчас пока не мог точно сообразить: как и что – тут чего-либо объяснять по этому поводу ни то чтобы себе или кому-то ещё более интересующемуся конкретно, чтобы делать там какие-нибудь поспешные выводы или уже даже проводить какие-никакие там параллельные и серьёзные умозаключения. Вообще типа: что и, как и почему? – ибо в голове у него была всё-таки сумятица на данном отрезке времени: какой-то вернее винегрет! Да что там – бардак!.. А впрочем, что я опять-то такое тут говорю. Вы и сами, наверняка должно быть теперь уже догадываетесь или как-то всё-таки сможете даже явно себе представить это. Иной раз, опосля праздника-то идёшь домой, а в «котелке» – трамтарарам неописуемый! А тут всё-таки можно даже смело констатировать, что он шествует после целых убийственных в нервозном отношении суток; практически с не меньшей смелостью можно ещё добавить, что он с несостоявшихся собственных похорон идёт.

Рука его была до сих пор в кармане, а в руке была записка, которую он ещё там получив от молодого человека туда определил. И не вытаскивал теперь, судорожно зажав её в пальцах (аж пальцы ломило!). Он так и шёл, боясь потерять её, как будто бумажка с написанным на ней аккуратным подчерком адресом (это куда, по словам молодого человека, он должен немедленно проследовать) могла улететь как птичка. И тут он, как бы вдруг спохватившись, поспешно вынул руку из кармана. Судорожно торопясь, развернул, расправил листочек и сразу, лицом зарывшись в него начал усердно в отблеске луны читать содержимое. Решив, что лучше всего, если он вообще прочтёт её содержимое и просто-напросто запомнит написанную в ней информацию.

Ах, как он был удивлён! Когда прочитал знакомые и улицу и даже номер дома. Оказывается, он уже как минимум год постоянно ошивался рядом – ничего к тому же и, не подозревая даже. Вблизи долгое время ходил там нисколько и не думая, что судьба злодейка его однажды порадует таким сюрпризом как сейчас. Дело в том что они с Фомичом частенько проходили мимо того дома с некоторой даже завистью наблюдая (как они тогда думали) бесхлопотно ютившихся в том доме и прекрасном скверике – тихих и добрых людей. Там, по его же (того молодого человека) словам должно быть его уже теперь ждёт женщина – мать этого весьма странного молодого человека. Ну что ж если это, правда, о чём тот ему говорил то вероятнее всего, у него теперь больше действительно не будет проблем с жильём, даже прописку обещали и он сможет, наконец, устроиться на работу. Неужели такое вообще возможно? Ему в это совершенно никак не верилось: да хоть ты тресни! Хотя кто его знает?.. Странный молодой человек – весьма странный! И вообще, почему всё-таки он решил его свести со своею матерью. С какой такой стати он вдруг решил его отпустить даже специально для этого приехал ночью?.. Всё-таки волей-неволей эти вопросы теперь уже почему-то сами самостоятельно барахтались в его голове. Настырно выпячиваясь и как бы даже требуя теперь снова и снова хоть какого-нибудь ответа. Но ответа не было. Пока – не было.

Пройдя лесом в общей сложности немногим немалым где-то, наверное, с час он, в конце концов, вышел на какое-то шоссе. Уже полностью рассвело. Но время всё равно было ещё слишком раннее и вряд ли, могла пока появиться какая-нибудь машина, а куда идти дальше хотя бы просто в какую сторону он тоже не знал. И поэтому увидев с боку шоссе прекрасный пенёк, он сел на него. Только-только он, потихонечку, вот только сейчас он начинает приходить в себя. Утренняя свежесть немного охладила его пальцы рук и ног. Где-то звонко пел соловей, как будто встречал его доброй вестью о продолжении его жизненного пути. Так славно заливался, как будто ласкал виртуозными трелями за эту ночь его уставшую душу, как бы в настоящее время, сообщая или даже как бы предвещая ему о его дальнейшей – прекрасной! – безоблачной жизни. Геннадий Николаевич почему-то порой откуда-то твёрдо знал, что с ним ничего не может случиться плохого. И пока, во всяком случае, пока до этих пор его предчувствия постоянно сбывались. Судьба, проводила нередко его по жутчайшим местам, благосклонно всё-таки сама как бы оберегая его от острых смертоносных своих лезвий лишь частенько всё-таки пугая его, но, не выполняя физического его уничтожения. Хоть он это и чувствовал как бы заранее, но всё равно случалось иногда уж невозможно как бывало страшновато. Особенно было страшно, когда он только начинал понимать в какую передрягу на этот раз, вообще попал. Да! Это было что-то... Он дважды чуть не описался... Это сейчас звучит немного всё чуточку смешно, когда события уже на сегодняшний день теперь позади – а вот тогда-то!.. И он начал опять невольно всё вспоминать.

Как появился этот молодой человек... (Господи! он даже имени-то его и не знает). Надо было конечно спросить. Вот всё-таки балбес! Даже в таких элементарных вещах и то опростоволосился. Потом его мысли вдруг повели его сознание путаными лабиринтами к тому: как тогда, совершенно вдруг, как-то внезапно, абсолютно неожиданно, тот паренёк спросил. Спросил ни с того ни с сего верит ли он после того как узнал его имя – верит ли Геннадий Николаевич – да! так и спросил, верит ли Геннадий Николаевич в Бога? Вопрос этот прямо можно сказать его – ошеломил! Застал врасплох. Он помнит прекрасно сейчас сам что он в тот момент, когда говорил – «что конечно верит!» – на самом деле ещё не ведал даже что он вообще дальше, потом будет высказывать, если потребуются объяснения. Или высказывания каких-то собственных мнений по этому вопросу. Не было в голове совершенно ни одной мыслишки... только пустота! Но когда тот с каким-то странным видом – очень странным! С одной стороны как бы скептически даже с какой-то ехидцей и ядовитостью улыбаясь, а с другой стороны одновременно как бы уже другой человек тоже живущий в нём робко спросил. И с каким-то уж чересчур жалобным даже каким-то детским – особенно в глазах! – выражением справлялся. Причём голос его тоже был несколько двояк: какой-то ехидно-умоляющий.

– Ну и где – этот ваш Бог?
А дальше всё как бы застыло; заморозилось. Геннадий Николаевич до сих пор не может никак понять, что же тогда вообще произошло... что такое случилось? То ли его мозги, соскучившись по лекциям которые он когда-то с таким удовольствием декламировал, вот именно декламировал как поэзию, а не просто читал. С пылкой любовью к предмету иной раз, подслащивая свою речь пикантными шуточками, а порой меняя резко направление и отстраняясь чуть-чуть от главной темы, уводил аудиторию в совершенно другой – несколько сказочный мир. Даже некоторые студенты с других факультетов нередко захаживали в аудиторию послушать его лекции, и он никогда не противился этому. Что самое интересное так это то что, несмотря на явно иногда заметную удалённость от темы он всегда великолепно вёл её всё-таки ортодоксально рядышком, выражая свои идеи по заданной теме последовательно, и всё у него получалось на славу. Многие студентки были просто влюблены тогда в него. Они посылали ему свои наивные записочки с душевными признаниями на что он, конечно же, в своё время по-тогдашнему своему восприятию ценностей жизни – само собой «правильно» реагировал и не пропускал без внимания ни одной юбки. И тему проходили, и аудитория не дремала, а восхищённо «пожирала» его глазами и если можно так выразиться ушами...

А тут он лично сам не понял, что же это такое с ним тогда произошло. Он никогда особенно-то и не интересовался: ни религиозными книгами, ни конкретно теософией, ни другой какой-то ещё подобно этой литературой. Бабушка (он как сейчас помнит) когда он был ещё совсем маленьким, читала ему тогда ветхий завет, да и он сам, как только читать научился, потом новый завет одолел. Даже перечитал его дважды кряду. Это была его вообще самая первая – «такая толстая книга». Да и думал, нередко бывало об этом, несомненно, очень и очень часто и помногу. А в остальном: где-то там – чего-то прочтёт, где-то здесь – чего-то услышит. И всё! Если только в студенческие годы было такое, интересовался чуток хиромантией. Да и помнит, прочёл как-то на третьем курсе между семестрами «Раджа йогу» – да и всё! А тут как нахлынули совсем не его... даже слова-то какие-то не его и манера другая и говорил как будто кто-то другой. Что он и сам его слушал – и слышал многое впервые... И зачастую звучавшее: поначалу даже казалось нелепым – абсурдным! – не поддающимся пониманию к тому же сказано было часто с каким-то подвыподвертом... Он только сейчас, полностью сам осознал или всё же не на сто процентов – а только частями, что же именно он в тот раз – «выдал на верха»...

Вдруг там вдали он ясно увидел, сначала что-то засверкало на солнце, а чуть позже он понял, что это не что иное, как непременно приближающийся грузовой автомобиль. Геннадий Николаевич встал и поднял руку. Как ни странно, но грузовик, а это был «КамАЗ-дальнобойщик» остановился. Геннадий Николаевич открыл дверь и, в общем-то, безо всякой надежды даже голосом как бы уже заранее извиняясь, спросил:
– Извините, мил-человек, будьте так любезны, объясните старому дураку, где я вообще нахожусь и далеко ли до города?
Водитель, мужичок средних лет, с улыбчивой физиономией и уставшими глазами усмехнувшись, проявил чувство юмора:
– Бать, ты, что с луны свалился? До города ещё ажно вёрст десять буде... Если табе туды залазь!.. Чего оробел? Карабкайся, Юшкин кот!
– Да у меня это... денег нет!
– Ну и что... брезгавашь что ль? Другого лунохода ты может ваще ещё очень долго, дожидаться будешь! Садись! – и он уж в нетерпении нажал на газ торопясь отпустить сцепление. После чего даже машина как будто проревела, гневно требуя поторопиться: «Садись!!! Тляяя». Геннадий Николаевич дважды себя упрашивать не позволил. Он как пацан проворно для своего возраста запрыгнул в кабину, уселся и не успел он ещё захлопнуть дверь, как они уже вовсю мчались дальше по шоссе.
– Ты это что за грибами, что ли ходил? Заблудился?.. Так вроде раноть?.. – располагаясь к длинной беседе, пробурчал шофёр, сразу видно уже отчаянно борясь со сном:
– Эх! Домчимся ща... в ванну нырну и сразу там усну!.. Едрён корень! Это ж надо сменщика по пути в больницу пришлось уложить. Хорошо всё случилось-то рядышком, а то кыркнулся б Вася! И было б: «Вася – я снеслася!». И все дела... Таперь надо буде ащщо Матрёнке егойной стукануть, а то он там с тоски помрёть...

Водила ехал и тараторил как из пулемёта. Геннадий Николаевич чувствовал, что согреваясь, начинал потихоньку клевать уже носом. Он поначалу вовсю силился, порой неупорядоченно кивал тому головой с понтом его слушал, а сам уже на самом деле давно его не понимал, и только где-то рядышком вроде бы бубнило что-то и всё! Да и шофёр хороший парень видимо попался не слишком-то гордый. Знал своё дело – только наяривал! Как и обещал: быстро домчались. Высадил он Ген-Ника на остановке у кинотеатра где тот его и попросил: оттуда до того дома всего-то десять минут неторопливой ходьбы.

Геннадий Николаевич превосходно знал, где та улица, на которой живёт та женщина, да и дом тот тоже прекрасно помнил потому, как в том же районе находился, где и Фомич живёт. (Почти по-соседски: три минуты ходьбы). Да! Что тотчас Фомич делает? Заждался его, поди... Скажет: «всё бросил его бедолагу, Ген-Ник, совсем бросил... Пропал окаянный...» Ничего скоро он к нему сам зайдёт вот только сейчас проведает эту женщину. Поклонится ей в пол, дескать, спасибо мать за сына твоего – добрый человек! Вот от смерти отвёл, а то бы всё! – хана бы была...

Хоть и шёл он, медленно не выбирая дороги, просто шёл и думал тем временем о своём, а пришёл-то быстро, да и безошибочно равно к себе домой... да и как же иначе-то! Вот вошёл во дворик он – симпатичный такой скверик тут рядом оградкой невысокой аккуратненькой огороженный, а там клумбочки всякие с разными цветочками, в скором времени которые будут – уже выросли, осталось-то только малость. Такую капельку: расцвести, раскрыться для всеобщего обозрения. Два столика, да и лавочки при них с обеих сторон. И бельё уже какая-то хозяйка вывесила, а ли со вчерашнего дня ещё висит. Маруся, небось! Здесь он точно знает, что бывал и нередко даже: мужички частенько в «доминишко» тут режутся. Замечательное местечко такое – благодать. Тополя стоят летом от солнышка прикрывают. В самый жаркий день здесь желанное спасение – прохладой. Детишкам тут вообще раздолье вдали от проезжих дорог. Город вроде, а суеты городской нет – тихо и спокойно, живи – не хочу! Вот и устраивают дети тут всякие свои шумные и задорные игры. В «казаков-разбойников», «жмурки», «выбивалы», да много игр у них тут бывает – весело! Подошёл он к подъезду дома, а ведь он даже и квартиру-то знает. На первом этаже, а этажи высокие – окна у комнат большие; помнит, кстати, как-то грелся в этом-то подъезде однажды зимой он. Тёплый, хороший подъезд, а главное люди здесь хорошие живут. Знают они его, а как же конечно знают! А вот в этой-то квартире, где сейчас та женщина-то живёт, мужик раньше одинокий обитал – пьяница горький был, да нет теперь его. Пропал, говорят, без вести куда-то. Давно.

Надавил он на звонок, услышал трель за дверью. Прислушался, слышит, кто-то шаркает вроде ближе-ближе, загремел замок, дверь открыла маленького роста женщина. Сразу он её узнал, как не узнать коли сын – на мать похож как две капли воды. Ему почему-то даже подумалось ненароком совсем ни с того ни с сего: «сын на мать похож – знать счастливым должен быть». (Поверье такое в народе есть.)
– Здравствуйте! – сказал он, стараясь как можно ласковее. А сам смотрит на неё и опять думает: нет, женщина уж слишком хрупкая прямо и не верится, как такая крошка могла вот такого-то богатыря родить. Странно как-то всё! А та – тем временем как вроде бы чего-то вдруг вспомнила, распахнула дверь, улыбается только зашиблено как-то, виновато:
– Здравствуйте, проходите... милости просим...
А у самой почему-то слёзы по щекам потекли. Нет, не такие слёзы, которые слёзы огорчения или когда от беды какой-то там плачут. А слёзы какой-то как будто внутренней благодарности, что ли... Причём благодарности к нему за то, что пришёл... слёзы умиления какого-то... от сознания верности своего поступка что ли... И блеск в её глазах какой-то чистый добрый. Вошёл Геннадий Николаевич, представился. Представилась и она. Стоят и улыбаются друг другу, словно оба помешанные не иначе. Оказалось, что и не надо было даже никаких слов итак всё ясно...

– Вот, Геннадий Николаевич, вот в этой комнате вы теперь жить будете. Завтра, то есть, нет сегодня – прямо сейчас – как раз ЖЭУ только-только открылось. Подождите, я только свой паспорт возьму. И она быстро забежала в другую комнату, видимо у неё было уже всё наготове. Потому что Мария Никитична тут же выскочила назад только с сумочкой. И они вместе пошли на выход... на улицу...
* * *
 
Сообщение
Шестнадцатая глава: пути Господни неисповедимы...


Вот так вот и получилось с ним; когда он уходил: он ещё очень долго не мог поверить ни ушам своим, ни даже глазам. Единственно, что он мог без каких-либо обиняков теперь с уверенностью сказать: так это то, что этот паренёк ему однозначно очень и очень понравился. А вот чем? – на этот вопрос, пожалуй, было бы трудно с такой же лёгкостью уже дать вразумительный ответ прямо сейчас же, сходу. Однако всё равно он точнёхонько и непременно знал, что благоволение это брало свои корни отнюдь совсем не из той почвы, откуда якобы обычно берёт своё начало простая почти рефлекторная, но и в тоже время вполне легко объяснимая чисто человеческая благодарность за элементарное избавление его от смерти. Не углубляясь в обширные рассуждения и излишнюю полемику можно было смело сделать верный вывод, что тот просто-напросто симпатизировал ему, как он это тотчас ощущал – чисто даже визуально внешним ну что ли славянским каким-то своим обликом. Хотя и это совсем ничего не объясняло. Потому как что-то в нём чувствовалось кроме всего прочего ещё и очень искреннее и даже фундаментальное откровенно некое человеколюбивое качество.

Он сейчас пока не мог точно сообразить: как и что – тут чего-либо объяснять по этому поводу ни то чтобы себе или кому-то ещё более интересующемуся конкретно, чтобы делать там какие-нибудь поспешные выводы или уже даже проводить какие-никакие там параллельные и серьёзные умозаключения. Вообще типа: что и, как и почему? – ибо в голове у него была всё-таки сумятица на данном отрезке времени: какой-то вернее винегрет! Да что там – бардак!.. А впрочем, что я опять-то такое тут говорю. Вы и сами, наверняка должно быть теперь уже догадываетесь или как-то всё-таки сможете даже явно себе представить это. Иной раз, опосля праздника-то идёшь домой, а в «котелке» – трамтарарам неописуемый! А тут всё-таки можно даже смело констатировать, что он шествует после целых убийственных в нервозном отношении суток; практически с не меньшей смелостью можно ещё добавить, что он с несостоявшихся собственных похорон идёт.

Рука его была до сих пор в кармане, а в руке была записка, которую он ещё там получив от молодого человека туда определил. И не вытаскивал теперь, судорожно зажав её в пальцах (аж пальцы ломило!). Он так и шёл, боясь потерять её, как будто бумажка с написанным на ней аккуратным подчерком адресом (это куда, по словам молодого человека, он должен немедленно проследовать) могла улететь как птичка. И тут он, как бы вдруг спохватившись, поспешно вынул руку из кармана. Судорожно торопясь, развернул, расправил листочек и сразу, лицом зарывшись в него начал усердно в отблеске луны читать содержимое. Решив, что лучше всего, если он вообще прочтёт её содержимое и просто-напросто запомнит написанную в ней информацию.

Ах, как он был удивлён! Когда прочитал знакомые и улицу и даже номер дома. Оказывается, он уже как минимум год постоянно ошивался рядом – ничего к тому же и, не подозревая даже. Вблизи долгое время ходил там нисколько и не думая, что судьба злодейка его однажды порадует таким сюрпризом как сейчас. Дело в том что они с Фомичом частенько проходили мимо того дома с некоторой даже завистью наблюдая (как они тогда думали) бесхлопотно ютившихся в том доме и прекрасном скверике – тихих и добрых людей. Там, по его же (того молодого человека) словам должно быть его уже теперь ждёт женщина – мать этого весьма странного молодого человека. Ну что ж если это, правда, о чём тот ему говорил то вероятнее всего, у него теперь больше действительно не будет проблем с жильём, даже прописку обещали и он сможет, наконец, устроиться на работу. Неужели такое вообще возможно? Ему в это совершенно никак не верилось: да хоть ты тресни! Хотя кто его знает?.. Странный молодой человек – весьма странный! И вообще, почему всё-таки он решил его свести со своею матерью. С какой такой стати он вдруг решил его отпустить даже специально для этого приехал ночью?.. Всё-таки волей-неволей эти вопросы теперь уже почему-то сами самостоятельно барахтались в его голове. Настырно выпячиваясь и как бы даже требуя теперь снова и снова хоть какого-нибудь ответа. Но ответа не было. Пока – не было.

Пройдя лесом в общей сложности немногим немалым где-то, наверное, с час он, в конце концов, вышел на какое-то шоссе. Уже полностью рассвело. Но время всё равно было ещё слишком раннее и вряд ли, могла пока появиться какая-нибудь машина, а куда идти дальше хотя бы просто в какую сторону он тоже не знал. И поэтому увидев с боку шоссе прекрасный пенёк, он сел на него. Только-только он, потихонечку, вот только сейчас он начинает приходить в себя. Утренняя свежесть немного охладила его пальцы рук и ног. Где-то звонко пел соловей, как будто встречал его доброй вестью о продолжении его жизненного пути. Так славно заливался, как будто ласкал виртуозными трелями за эту ночь его уставшую душу, как бы в настоящее время, сообщая или даже как бы предвещая ему о его дальнейшей – прекрасной! – безоблачной жизни. Геннадий Николаевич почему-то порой откуда-то твёрдо знал, что с ним ничего не может случиться плохого. И пока, во всяком случае, пока до этих пор его предчувствия постоянно сбывались. Судьба, проводила нередко его по жутчайшим местам, благосклонно всё-таки сама как бы оберегая его от острых смертоносных своих лезвий лишь частенько всё-таки пугая его, но, не выполняя физического его уничтожения. Хоть он это и чувствовал как бы заранее, но всё равно случалось иногда уж невозможно как бывало страшновато. Особенно было страшно, когда он только начинал понимать в какую передрягу на этот раз, вообще попал. Да! Это было что-то... Он дважды чуть не описался... Это сейчас звучит немного всё чуточку смешно, когда события уже на сегодняшний день теперь позади – а вот тогда-то!.. И он начал опять невольно всё вспоминать.

Как появился этот молодой человек... (Господи! он даже имени-то его и не знает). Надо было конечно спросить. Вот всё-таки балбес! Даже в таких элементарных вещах и то опростоволосился. Потом его мысли вдруг повели его сознание путаными лабиринтами к тому: как тогда, совершенно вдруг, как-то внезапно, абсолютно неожиданно, тот паренёк спросил. Спросил ни с того ни с сего верит ли он после того как узнал его имя – верит ли Геннадий Николаевич – да! так и спросил, верит ли Геннадий Николаевич в Бога? Вопрос этот прямо можно сказать его – ошеломил! Застал врасплох. Он помнит прекрасно сейчас сам что он в тот момент, когда говорил – «что конечно верит!» – на самом деле ещё не ведал даже что он вообще дальше, потом будет высказывать, если потребуются объяснения. Или высказывания каких-то собственных мнений по этому вопросу. Не было в голове совершенно ни одной мыслишки... только пустота! Но когда тот с каким-то странным видом – очень странным! С одной стороны как бы скептически даже с какой-то ехидцей и ядовитостью улыбаясь, а с другой стороны одновременно как бы уже другой человек тоже живущий в нём робко спросил. И с каким-то уж чересчур жалобным даже каким-то детским – особенно в глазах! – выражением справлялся. Причём голос его тоже был несколько двояк: какой-то ехидно-умоляющий.

– Ну и где – этот ваш Бог?
А дальше всё как бы застыло; заморозилось. Геннадий Николаевич до сих пор не может никак понять, что же тогда вообще произошло... что такое случилось? То ли его мозги, соскучившись по лекциям которые он когда-то с таким удовольствием декламировал, вот именно декламировал как поэзию, а не просто читал. С пылкой любовью к предмету иной раз, подслащивая свою речь пикантными шуточками, а порой меняя резко направление и отстраняясь чуть-чуть от главной темы, уводил аудиторию в совершенно другой – несколько сказочный мир. Даже некоторые студенты с других факультетов нередко захаживали в аудиторию послушать его лекции, и он никогда не противился этому. Что самое интересное так это то что, несмотря на явно иногда заметную удалённость от темы он всегда великолепно вёл её всё-таки ортодоксально рядышком, выражая свои идеи по заданной теме последовательно, и всё у него получалось на славу. Многие студентки были просто влюблены тогда в него. Они посылали ему свои наивные записочки с душевными признаниями на что он, конечно же, в своё время по-тогдашнему своему восприятию ценностей жизни – само собой «правильно» реагировал и не пропускал без внимания ни одной юбки. И тему проходили, и аудитория не дремала, а восхищённо «пожирала» его глазами и если можно так выразиться ушами...

А тут он лично сам не понял, что же это такое с ним тогда произошло. Он никогда особенно-то и не интересовался: ни религиозными книгами, ни конкретно теософией, ни другой какой-то ещё подобно этой литературой. Бабушка (он как сейчас помнит) когда он был ещё совсем маленьким, читала ему тогда ветхий завет, да и он сам, как только читать научился, потом новый завет одолел. Даже перечитал его дважды кряду. Это была его вообще самая первая – «такая толстая книга». Да и думал, нередко бывало об этом, несомненно, очень и очень часто и помногу. А в остальном: где-то там – чего-то прочтёт, где-то здесь – чего-то услышит. И всё! Если только в студенческие годы было такое, интересовался чуток хиромантией. Да и помнит, прочёл как-то на третьем курсе между семестрами «Раджа йогу» – да и всё! А тут как нахлынули совсем не его... даже слова-то какие-то не его и манера другая и говорил как будто кто-то другой. Что он и сам его слушал – и слышал многое впервые... И зачастую звучавшее: поначалу даже казалось нелепым – абсурдным! – не поддающимся пониманию к тому же сказано было часто с каким-то подвыподвертом... Он только сейчас, полностью сам осознал или всё же не на сто процентов – а только частями, что же именно он в тот раз – «выдал на верха»...

Вдруг там вдали он ясно увидел, сначала что-то засверкало на солнце, а чуть позже он понял, что это не что иное, как непременно приближающийся грузовой автомобиль. Геннадий Николаевич встал и поднял руку. Как ни странно, но грузовик, а это был «КамАЗ-дальнобойщик» остановился. Геннадий Николаевич открыл дверь и, в общем-то, безо всякой надежды даже голосом как бы уже заранее извиняясь, спросил:
– Извините, мил-человек, будьте так любезны, объясните старому дураку, где я вообще нахожусь и далеко ли до города?
Водитель, мужичок средних лет, с улыбчивой физиономией и уставшими глазами усмехнувшись, проявил чувство юмора:
– Бать, ты, что с луны свалился? До города ещё ажно вёрст десять буде... Если табе туды залазь!.. Чего оробел? Карабкайся, Юшкин кот!
– Да у меня это... денег нет!
– Ну и что... брезгавашь что ль? Другого лунохода ты может ваще ещё очень долго, дожидаться будешь! Садись! – и он уж в нетерпении нажал на газ торопясь отпустить сцепление. После чего даже машина как будто проревела, гневно требуя поторопиться: «Садись!!! Тляяя». Геннадий Николаевич дважды себя упрашивать не позволил. Он как пацан проворно для своего возраста запрыгнул в кабину, уселся и не успел он ещё захлопнуть дверь, как они уже вовсю мчались дальше по шоссе.
– Ты это что за грибами, что ли ходил? Заблудился?.. Так вроде раноть?.. – располагаясь к длинной беседе, пробурчал шофёр, сразу видно уже отчаянно борясь со сном:
– Эх! Домчимся ща... в ванну нырну и сразу там усну!.. Едрён корень! Это ж надо сменщика по пути в больницу пришлось уложить. Хорошо всё случилось-то рядышком, а то кыркнулся б Вася! И было б: «Вася – я снеслася!». И все дела... Таперь надо буде ащщо Матрёнке егойной стукануть, а то он там с тоски помрёть...

Водила ехал и тараторил как из пулемёта. Геннадий Николаевич чувствовал, что согреваясь, начинал потихоньку клевать уже носом. Он поначалу вовсю силился, порой неупорядоченно кивал тому головой с понтом его слушал, а сам уже на самом деле давно его не понимал, и только где-то рядышком вроде бы бубнило что-то и всё! Да и шофёр хороший парень видимо попался не слишком-то гордый. Знал своё дело – только наяривал! Как и обещал: быстро домчались. Высадил он Ген-Ника на остановке у кинотеатра где тот его и попросил: оттуда до того дома всего-то десять минут неторопливой ходьбы.

Геннадий Николаевич превосходно знал, где та улица, на которой живёт та женщина, да и дом тот тоже прекрасно помнил потому, как в том же районе находился, где и Фомич живёт. (Почти по-соседски: три минуты ходьбы). Да! Что тотчас Фомич делает? Заждался его, поди... Скажет: «всё бросил его бедолагу, Ген-Ник, совсем бросил... Пропал окаянный...» Ничего скоро он к нему сам зайдёт вот только сейчас проведает эту женщину. Поклонится ей в пол, дескать, спасибо мать за сына твоего – добрый человек! Вот от смерти отвёл, а то бы всё! – хана бы была...

Хоть и шёл он, медленно не выбирая дороги, просто шёл и думал тем временем о своём, а пришёл-то быстро, да и безошибочно равно к себе домой... да и как же иначе-то! Вот вошёл во дворик он – симпатичный такой скверик тут рядом оградкой невысокой аккуратненькой огороженный, а там клумбочки всякие с разными цветочками, в скором времени которые будут – уже выросли, осталось-то только малость. Такую капельку: расцвести, раскрыться для всеобщего обозрения. Два столика, да и лавочки при них с обеих сторон. И бельё уже какая-то хозяйка вывесила, а ли со вчерашнего дня ещё висит. Маруся, небось! Здесь он точно знает, что бывал и нередко даже: мужички частенько в «доминишко» тут режутся. Замечательное местечко такое – благодать. Тополя стоят летом от солнышка прикрывают. В самый жаркий день здесь желанное спасение – прохладой. Детишкам тут вообще раздолье вдали от проезжих дорог. Город вроде, а суеты городской нет – тихо и спокойно, живи – не хочу! Вот и устраивают дети тут всякие свои шумные и задорные игры. В «казаков-разбойников», «жмурки», «выбивалы», да много игр у них тут бывает – весело! Подошёл он к подъезду дома, а ведь он даже и квартиру-то знает. На первом этаже, а этажи высокие – окна у комнат большие; помнит, кстати, как-то грелся в этом-то подъезде однажды зимой он. Тёплый, хороший подъезд, а главное люди здесь хорошие живут. Знают они его, а как же конечно знают! А вот в этой-то квартире, где сейчас та женщина-то живёт, мужик раньше одинокий обитал – пьяница горький был, да нет теперь его. Пропал, говорят, без вести куда-то. Давно.

Надавил он на звонок, услышал трель за дверью. Прислушался, слышит, кто-то шаркает вроде ближе-ближе, загремел замок, дверь открыла маленького роста женщина. Сразу он её узнал, как не узнать коли сын – на мать похож как две капли воды. Ему почему-то даже подумалось ненароком совсем ни с того ни с сего: «сын на мать похож – знать счастливым должен быть». (Поверье такое в народе есть.)
– Здравствуйте! – сказал он, стараясь как можно ласковее. А сам смотрит на неё и опять думает: нет, женщина уж слишком хрупкая прямо и не верится, как такая крошка могла вот такого-то богатыря родить. Странно как-то всё! А та – тем временем как вроде бы чего-то вдруг вспомнила, распахнула дверь, улыбается только зашиблено как-то, виновато:
– Здравствуйте, проходите... милости просим...
А у самой почему-то слёзы по щекам потекли. Нет, не такие слёзы, которые слёзы огорчения или когда от беды какой-то там плачут. А слёзы какой-то как будто внутренней благодарности, что ли... Причём благодарности к нему за то, что пришёл... слёзы умиления какого-то... от сознания верности своего поступка что ли... И блеск в её глазах какой-то чистый добрый. Вошёл Геннадий Николаевич, представился. Представилась и она. Стоят и улыбаются друг другу, словно оба помешанные не иначе. Оказалось, что и не надо было даже никаких слов итак всё ясно...

– Вот, Геннадий Николаевич, вот в этой комнате вы теперь жить будете. Завтра, то есть, нет сегодня – прямо сейчас – как раз ЖЭУ только-только открылось. Подождите, я только свой паспорт возьму. И она быстро забежала в другую комнату, видимо у неё было уже всё наготове. Потому что Мария Никитична тут же выскочила назад только с сумочкой. И они вместе пошли на выход... на улицу...
* * *

Автор - zhora50
Дата добавления - 01.05.2012 в 06:32
Сообщение
Шестнадцатая глава: пути Господни неисповедимы...


Вот так вот и получилось с ним; когда он уходил: он ещё очень долго не мог поверить ни ушам своим, ни даже глазам. Единственно, что он мог без каких-либо обиняков теперь с уверенностью сказать: так это то, что этот паренёк ему однозначно очень и очень понравился. А вот чем? – на этот вопрос, пожалуй, было бы трудно с такой же лёгкостью уже дать вразумительный ответ прямо сейчас же, сходу. Однако всё равно он точнёхонько и непременно знал, что благоволение это брало свои корни отнюдь совсем не из той почвы, откуда якобы обычно берёт своё начало простая почти рефлекторная, но и в тоже время вполне легко объяснимая чисто человеческая благодарность за элементарное избавление его от смерти. Не углубляясь в обширные рассуждения и излишнюю полемику можно было смело сделать верный вывод, что тот просто-напросто симпатизировал ему, как он это тотчас ощущал – чисто даже визуально внешним ну что ли славянским каким-то своим обликом. Хотя и это совсем ничего не объясняло. Потому как что-то в нём чувствовалось кроме всего прочего ещё и очень искреннее и даже фундаментальное откровенно некое человеколюбивое качество.

Он сейчас пока не мог точно сообразить: как и что – тут чего-либо объяснять по этому поводу ни то чтобы себе или кому-то ещё более интересующемуся конкретно, чтобы делать там какие-нибудь поспешные выводы или уже даже проводить какие-никакие там параллельные и серьёзные умозаключения. Вообще типа: что и, как и почему? – ибо в голове у него была всё-таки сумятица на данном отрезке времени: какой-то вернее винегрет! Да что там – бардак!.. А впрочем, что я опять-то такое тут говорю. Вы и сами, наверняка должно быть теперь уже догадываетесь или как-то всё-таки сможете даже явно себе представить это. Иной раз, опосля праздника-то идёшь домой, а в «котелке» – трамтарарам неописуемый! А тут всё-таки можно даже смело констатировать, что он шествует после целых убийственных в нервозном отношении суток; практически с не меньшей смелостью можно ещё добавить, что он с несостоявшихся собственных похорон идёт.

Рука его была до сих пор в кармане, а в руке была записка, которую он ещё там получив от молодого человека туда определил. И не вытаскивал теперь, судорожно зажав её в пальцах (аж пальцы ломило!). Он так и шёл, боясь потерять её, как будто бумажка с написанным на ней аккуратным подчерком адресом (это куда, по словам молодого человека, он должен немедленно проследовать) могла улететь как птичка. И тут он, как бы вдруг спохватившись, поспешно вынул руку из кармана. Судорожно торопясь, развернул, расправил листочек и сразу, лицом зарывшись в него начал усердно в отблеске луны читать содержимое. Решив, что лучше всего, если он вообще прочтёт её содержимое и просто-напросто запомнит написанную в ней информацию.

Ах, как он был удивлён! Когда прочитал знакомые и улицу и даже номер дома. Оказывается, он уже как минимум год постоянно ошивался рядом – ничего к тому же и, не подозревая даже. Вблизи долгое время ходил там нисколько и не думая, что судьба злодейка его однажды порадует таким сюрпризом как сейчас. Дело в том что они с Фомичом частенько проходили мимо того дома с некоторой даже завистью наблюдая (как они тогда думали) бесхлопотно ютившихся в том доме и прекрасном скверике – тихих и добрых людей. Там, по его же (того молодого человека) словам должно быть его уже теперь ждёт женщина – мать этого весьма странного молодого человека. Ну что ж если это, правда, о чём тот ему говорил то вероятнее всего, у него теперь больше действительно не будет проблем с жильём, даже прописку обещали и он сможет, наконец, устроиться на работу. Неужели такое вообще возможно? Ему в это совершенно никак не верилось: да хоть ты тресни! Хотя кто его знает?.. Странный молодой человек – весьма странный! И вообще, почему всё-таки он решил его свести со своею матерью. С какой такой стати он вдруг решил его отпустить даже специально для этого приехал ночью?.. Всё-таки волей-неволей эти вопросы теперь уже почему-то сами самостоятельно барахтались в его голове. Настырно выпячиваясь и как бы даже требуя теперь снова и снова хоть какого-нибудь ответа. Но ответа не было. Пока – не было.

Пройдя лесом в общей сложности немногим немалым где-то, наверное, с час он, в конце концов, вышел на какое-то шоссе. Уже полностью рассвело. Но время всё равно было ещё слишком раннее и вряд ли, могла пока появиться какая-нибудь машина, а куда идти дальше хотя бы просто в какую сторону он тоже не знал. И поэтому увидев с боку шоссе прекрасный пенёк, он сел на него. Только-только он, потихонечку, вот только сейчас он начинает приходить в себя. Утренняя свежесть немного охладила его пальцы рук и ног. Где-то звонко пел соловей, как будто встречал его доброй вестью о продолжении его жизненного пути. Так славно заливался, как будто ласкал виртуозными трелями за эту ночь его уставшую душу, как бы в настоящее время, сообщая или даже как бы предвещая ему о его дальнейшей – прекрасной! – безоблачной жизни. Геннадий Николаевич почему-то порой откуда-то твёрдо знал, что с ним ничего не может случиться плохого. И пока, во всяком случае, пока до этих пор его предчувствия постоянно сбывались. Судьба, проводила нередко его по жутчайшим местам, благосклонно всё-таки сама как бы оберегая его от острых смертоносных своих лезвий лишь частенько всё-таки пугая его, но, не выполняя физического его уничтожения. Хоть он это и чувствовал как бы заранее, но всё равно случалось иногда уж невозможно как бывало страшновато. Особенно было страшно, когда он только начинал понимать в какую передрягу на этот раз, вообще попал. Да! Это было что-то... Он дважды чуть не описался... Это сейчас звучит немного всё чуточку смешно, когда события уже на сегодняшний день теперь позади – а вот тогда-то!.. И он начал опять невольно всё вспоминать.

Как появился этот молодой человек... (Господи! он даже имени-то его и не знает). Надо было конечно спросить. Вот всё-таки балбес! Даже в таких элементарных вещах и то опростоволосился. Потом его мысли вдруг повели его сознание путаными лабиринтами к тому: как тогда, совершенно вдруг, как-то внезапно, абсолютно неожиданно, тот паренёк спросил. Спросил ни с того ни с сего верит ли он после того как узнал его имя – верит ли Геннадий Николаевич – да! так и спросил, верит ли Геннадий Николаевич в Бога? Вопрос этот прямо можно сказать его – ошеломил! Застал врасплох. Он помнит прекрасно сейчас сам что он в тот момент, когда говорил – «что конечно верит!» – на самом деле ещё не ведал даже что он вообще дальше, потом будет высказывать, если потребуются объяснения. Или высказывания каких-то собственных мнений по этому вопросу. Не было в голове совершенно ни одной мыслишки... только пустота! Но когда тот с каким-то странным видом – очень странным! С одной стороны как бы скептически даже с какой-то ехидцей и ядовитостью улыбаясь, а с другой стороны одновременно как бы уже другой человек тоже живущий в нём робко спросил. И с каким-то уж чересчур жалобным даже каким-то детским – особенно в глазах! – выражением справлялся. Причём голос его тоже был несколько двояк: какой-то ехидно-умоляющий.

– Ну и где – этот ваш Бог?
А дальше всё как бы застыло; заморозилось. Геннадий Николаевич до сих пор не может никак понять, что же тогда вообще произошло... что такое случилось? То ли его мозги, соскучившись по лекциям которые он когда-то с таким удовольствием декламировал, вот именно декламировал как поэзию, а не просто читал. С пылкой любовью к предмету иной раз, подслащивая свою речь пикантными шуточками, а порой меняя резко направление и отстраняясь чуть-чуть от главной темы, уводил аудиторию в совершенно другой – несколько сказочный мир. Даже некоторые студенты с других факультетов нередко захаживали в аудиторию послушать его лекции, и он никогда не противился этому. Что самое интересное так это то что, несмотря на явно иногда заметную удалённость от темы он всегда великолепно вёл её всё-таки ортодоксально рядышком, выражая свои идеи по заданной теме последовательно, и всё у него получалось на славу. Многие студентки были просто влюблены тогда в него. Они посылали ему свои наивные записочки с душевными признаниями на что он, конечно же, в своё время по-тогдашнему своему восприятию ценностей жизни – само собой «правильно» реагировал и не пропускал без внимания ни одной юбки. И тему проходили, и аудитория не дремала, а восхищённо «пожирала» его глазами и если можно так выразиться ушами...

А тут он лично сам не понял, что же это такое с ним тогда произошло. Он никогда особенно-то и не интересовался: ни религиозными книгами, ни конкретно теософией, ни другой какой-то ещё подобно этой литературой. Бабушка (он как сейчас помнит) когда он был ещё совсем маленьким, читала ему тогда ветхий завет, да и он сам, как только читать научился, потом новый завет одолел. Даже перечитал его дважды кряду. Это была его вообще самая первая – «такая толстая книга». Да и думал, нередко бывало об этом, несомненно, очень и очень часто и помногу. А в остальном: где-то там – чего-то прочтёт, где-то здесь – чего-то услышит. И всё! Если только в студенческие годы было такое, интересовался чуток хиромантией. Да и помнит, прочёл как-то на третьем курсе между семестрами «Раджа йогу» – да и всё! А тут как нахлынули совсем не его... даже слова-то какие-то не его и манера другая и говорил как будто кто-то другой. Что он и сам его слушал – и слышал многое впервые... И зачастую звучавшее: поначалу даже казалось нелепым – абсурдным! – не поддающимся пониманию к тому же сказано было часто с каким-то подвыподвертом... Он только сейчас, полностью сам осознал или всё же не на сто процентов – а только частями, что же именно он в тот раз – «выдал на верха»...

Вдруг там вдали он ясно увидел, сначала что-то засверкало на солнце, а чуть позже он понял, что это не что иное, как непременно приближающийся грузовой автомобиль. Геннадий Николаевич встал и поднял руку. Как ни странно, но грузовик, а это был «КамАЗ-дальнобойщик» остановился. Геннадий Николаевич открыл дверь и, в общем-то, безо всякой надежды даже голосом как бы уже заранее извиняясь, спросил:
– Извините, мил-человек, будьте так любезны, объясните старому дураку, где я вообще нахожусь и далеко ли до города?
Водитель, мужичок средних лет, с улыбчивой физиономией и уставшими глазами усмехнувшись, проявил чувство юмора:
– Бать, ты, что с луны свалился? До города ещё ажно вёрст десять буде... Если табе туды залазь!.. Чего оробел? Карабкайся, Юшкин кот!
– Да у меня это... денег нет!
– Ну и что... брезгавашь что ль? Другого лунохода ты может ваще ещё очень долго, дожидаться будешь! Садись! – и он уж в нетерпении нажал на газ торопясь отпустить сцепление. После чего даже машина как будто проревела, гневно требуя поторопиться: «Садись!!! Тляяя». Геннадий Николаевич дважды себя упрашивать не позволил. Он как пацан проворно для своего возраста запрыгнул в кабину, уселся и не успел он ещё захлопнуть дверь, как они уже вовсю мчались дальше по шоссе.
– Ты это что за грибами, что ли ходил? Заблудился?.. Так вроде раноть?.. – располагаясь к длинной беседе, пробурчал шофёр, сразу видно уже отчаянно борясь со сном:
– Эх! Домчимся ща... в ванну нырну и сразу там усну!.. Едрён корень! Это ж надо сменщика по пути в больницу пришлось уложить. Хорошо всё случилось-то рядышком, а то кыркнулся б Вася! И было б: «Вася – я снеслася!». И все дела... Таперь надо буде ащщо Матрёнке егойной стукануть, а то он там с тоски помрёть...

Водила ехал и тараторил как из пулемёта. Геннадий Николаевич чувствовал, что согреваясь, начинал потихоньку клевать уже носом. Он поначалу вовсю силился, порой неупорядоченно кивал тому головой с понтом его слушал, а сам уже на самом деле давно его не понимал, и только где-то рядышком вроде бы бубнило что-то и всё! Да и шофёр хороший парень видимо попался не слишком-то гордый. Знал своё дело – только наяривал! Как и обещал: быстро домчались. Высадил он Ген-Ника на остановке у кинотеатра где тот его и попросил: оттуда до того дома всего-то десять минут неторопливой ходьбы.

Геннадий Николаевич превосходно знал, где та улица, на которой живёт та женщина, да и дом тот тоже прекрасно помнил потому, как в том же районе находился, где и Фомич живёт. (Почти по-соседски: три минуты ходьбы). Да! Что тотчас Фомич делает? Заждался его, поди... Скажет: «всё бросил его бедолагу, Ген-Ник, совсем бросил... Пропал окаянный...» Ничего скоро он к нему сам зайдёт вот только сейчас проведает эту женщину. Поклонится ей в пол, дескать, спасибо мать за сына твоего – добрый человек! Вот от смерти отвёл, а то бы всё! – хана бы была...

Хоть и шёл он, медленно не выбирая дороги, просто шёл и думал тем временем о своём, а пришёл-то быстро, да и безошибочно равно к себе домой... да и как же иначе-то! Вот вошёл во дворик он – симпатичный такой скверик тут рядом оградкой невысокой аккуратненькой огороженный, а там клумбочки всякие с разными цветочками, в скором времени которые будут – уже выросли, осталось-то только малость. Такую капельку: расцвести, раскрыться для всеобщего обозрения. Два столика, да и лавочки при них с обеих сторон. И бельё уже какая-то хозяйка вывесила, а ли со вчерашнего дня ещё висит. Маруся, небось! Здесь он точно знает, что бывал и нередко даже: мужички частенько в «доминишко» тут режутся. Замечательное местечко такое – благодать. Тополя стоят летом от солнышка прикрывают. В самый жаркий день здесь желанное спасение – прохладой. Детишкам тут вообще раздолье вдали от проезжих дорог. Город вроде, а суеты городской нет – тихо и спокойно, живи – не хочу! Вот и устраивают дети тут всякие свои шумные и задорные игры. В «казаков-разбойников», «жмурки», «выбивалы», да много игр у них тут бывает – весело! Подошёл он к подъезду дома, а ведь он даже и квартиру-то знает. На первом этаже, а этажи высокие – окна у комнат большие; помнит, кстати, как-то грелся в этом-то подъезде однажды зимой он. Тёплый, хороший подъезд, а главное люди здесь хорошие живут. Знают они его, а как же конечно знают! А вот в этой-то квартире, где сейчас та женщина-то живёт, мужик раньше одинокий обитал – пьяница горький был, да нет теперь его. Пропал, говорят, без вести куда-то. Давно.

Надавил он на звонок, услышал трель за дверью. Прислушался, слышит, кто-то шаркает вроде ближе-ближе, загремел замок, дверь открыла маленького роста женщина. Сразу он её узнал, как не узнать коли сын – на мать похож как две капли воды. Ему почему-то даже подумалось ненароком совсем ни с того ни с сего: «сын на мать похож – знать счастливым должен быть». (Поверье такое в народе есть.)
– Здравствуйте! – сказал он, стараясь как можно ласковее. А сам смотрит на неё и опять думает: нет, женщина уж слишком хрупкая прямо и не верится, как такая крошка могла вот такого-то богатыря родить. Странно как-то всё! А та – тем временем как вроде бы чего-то вдруг вспомнила, распахнула дверь, улыбается только зашиблено как-то, виновато:
– Здравствуйте, проходите... милости просим...
А у самой почему-то слёзы по щекам потекли. Нет, не такие слёзы, которые слёзы огорчения или когда от беды какой-то там плачут. А слёзы какой-то как будто внутренней благодарности, что ли... Причём благодарности к нему за то, что пришёл... слёзы умиления какого-то... от сознания верности своего поступка что ли... И блеск в её глазах какой-то чистый добрый. Вошёл Геннадий Николаевич, представился. Представилась и она. Стоят и улыбаются друг другу, словно оба помешанные не иначе. Оказалось, что и не надо было даже никаких слов итак всё ясно...

– Вот, Геннадий Николаевич, вот в этой комнате вы теперь жить будете. Завтра, то есть, нет сегодня – прямо сейчас – как раз ЖЭУ только-только открылось. Подождите, я только свой паспорт возьму. И она быстро забежала в другую комнату, видимо у неё было уже всё наготове. Потому что Мария Никитична тут же выскочила назад только с сумочкой. И они вместе пошли на выход... на улицу...
* * *

Автор - zhora50
Дата добавления - 01.05.2012 в 06:32
zhora50Дата: Вторник, 01.05.2012, 07:18 | Сообщение # 49
Осматривающийся
Группа: Островитянин
Сообщений: 32
Награды: 0
Репутация: 0
Статус: Offline

Эпилог.

Прочитав это, если можно так выразиться произведение у некоторого читателя, возможно, невольно возникнет некое двойственное чувство. (Хотя об этом все-таки, наверное, потом.) А вполне допустимо, что кто-то – кто, пожалуй, более щепетильный или требовательный там: может вообще со мной как с автором во многом здесь совершенно не согласится. И будет даже скорей всего просто-напросто готов поспорить со мной в том или ином месте повествования. Найдя в моих рассуждениях, или даже в самой этой истории какую-нибудь неточность или может быть даже просто какую-нибудь оплошность в технике написания. Про технику написания – я пожалуй умолчу – кого устраивает того устраивает. Тут я поделать, собственно говоря, уже ничего не могу. Кроме того – что как, выслушав чьи-то замечания, конечно же, с некоторым сожалением в душе кинув взгляд на себя как бы со стороны: посмотреть да и вздохнуть уныло. Ну и само собой немножечко «всплакнуть» над убитым понапрасну временем: что есть, кому всё-таки совсем не угодил.

Это я опять пытаюсь вроде как пошутить не к месту. А так! – вообще-то я полностью полагаюсь на некоторую всё-таки хотя бы лёгкую снисходительность к себе со стороны столь почитаемого мной читателя. Скромненько сообщая ему, что я вовсе и не требую – да Боже упаси! – каких-нибудь себе громких и всяческих тому подобных похвал, а вполне спокойно удовольствуюсь хотя бы тем, что останусь в некоей милости, будучи просто до конца выслушанным или то есть прочитанным.

Всё это само собой вполне может иметь под собой некую зыбкую почву, но я отнюдь и не претендую на столь высокое звание как звание историка. И мне вообще как-то немного ещё со школьной поры всегда трудновато давались все эти исторические цифры и всякие там тонкости точных дат. То есть, иначе говоря, насколько мною изложены какие-то там события, сохранившиеся с той или иной степенью точности в моей памяти – ровно настолько они и правдивы. (Тут, я даже не побоюсь каких-то там мщений от возможных таинственных лиц или даже каких-то «предъяв» с их стороны.) А поскольку в моей голове нередко бывает такое, что вся информация очень часто как-то смешивается кроме, пожалуй, самого главного или основного. И это касается, конечно же, самих конкретных событий свершившихся, так что их, безусловно, можно выдать за цепочку определённых фактов. Однако, разумеется, что вам (уж простите меня великодушно!) ничего и не оставалось-то делать, как принимать изложенное таковым, каким оно, собственно говоря, тут излилось!

Это в принципе ни столько важно, в конце концов. Потому как если вы мой добрый читатель всё-таки в прочтении своём добрались до данного замысловатого места – честно скажу! Я уже от всей души очень рад: в первую очередь за себя и, конечно же, извиняюсь, но скажу правду, хоть она и не очень-то подымет меня в ваших глазах, а всё-таки – но и в чуть меньшей степени за вас.

Конечно, как у любого нормального человека по поводу особенно некоторых героев романа, которые там чем-то особенно запомнились или просто вызвали некое скромное любопытство. А может быть даже, и полюбились чем-то! Так или иначе – но, несомненно, возникнут (и даже должны, наверное!) какие-то там своеобразные вопросы. А так как напрямую мне мало кто их лично, то есть глядя мне прямо в глаза, сможет – задать. Что собственно ещё в большей степени облегчает мне выполнение моей задачи: ибо тут я смело могу малость и приврать, где-то ссылаясь на плохую память или использования вроде как бы некоего писательского приёма с весьма характерным для любого автора желанием вызвать к повествованию ещё больший интерес, причём, совершенно не опасаясь за свою жизнь и здоровье. Извините, но это я опять всё-таки всего на всего пытаюсь пошутить!

Ладно! хватит воду в ступе толочь; поэтому берусь, на себя взять такую ответственную задачу как поведать вам (почти по секрету как читателю) тут же известную мне информацию без излишних вихляний – как на духу, а, не прячась за замысловатыми фразами и при этом попусту рассусоливая. Поэтому немедленно сообщаю вам в этом эпилоге – пока ещё не остыла от тепла моей руки авторучка, но только смею заметить то – что, прежде всего, конечно самому известно. Всё-таки без обмана!

А известно-то мне хоть не так уж и много, но и не сказал бы что мало. Знаю или надеюсь, что точно знаю. Например, кое-что про Геннадия Николаевича, которого на первый взгляд судьба руководствуясь, конечно же, своими правилами поводив и не так что, как бы за ручку водят ребёнка куда-то. Ну, в садик, например или там, в парк погулять. И отнюдь далеко не с целью какой-нибудь приятной экскурсии, а тем более по столь суровым-то «помойкам» жизни. Причём в самой гуще приватных событий и без какой-либо пощады среди той же обездоленной публики, не имеющей вообще никаких прав на рядовое существование в своём родном отечестве. Людей, зачастую отдавших ему в своё время (государству, конечно же!) – здоровье и молодость. Попав потом почти ненароком у того же государства в своеобразную опалу (тут прежде всего камешек-то конечно в государственный огородец!) при этом став социально беззащитными. А так как граждане мало в общем-то вообще кому-то и чем-то обязаны кроме самих себя и своих родных да и сами от того же государства небось совсем бессчётно в своё время тоже гадостей заполучили. Хочу добавить, тем не менее и всё-таки среди основной массы граждан оказавшись поневоле в среде которых изгоями где получили к сожалению совершенно незаслуженное презрение, а то и того хуже – пустое равнодушие.

Проговорят тут мне, наверное, многие с укором: «Ну, надо же выразился!». А вот позвольте мне всё-таки настоять на своей мысли, ибо презрение напротив равнодушию ведёт всё-таки к какому-то решению данной проблемы неимущих и бездомных людей. Потому как если претит наблюдать некоторым индивидуумам таковых «тварей» – выражаясь их же словами, то соответственно будет какая-нибудь всё-таки с этой страшной проблемой даже война. А это напрямую означает, в конце концов, и конкретное решение этого вопроса (порой зачастую висящего безмятежно на широком всеобщем обозрении); тогда как равнодушие вообще не видит этой проблемы. А ведь они (эти люди – изгои) и теряются-то зачастую в связи со своим воспитанием. Имеющим некую однобокость, которая в своё время широко пропагандировалось во всей тогдашней «заполитизированной» стране. Где нередко, насильно вдалбливались те или иные нехитрые постулаты товарища Макаренко в человеческие умы и, кстати, не всё далеко было конечно – плохо, если даже где-то не сказать обратного. Мало того, люди тех времён после такого воспитания замечу в большинстве своём, оттого что сами были честны, а значит и доверчивы потому и, доверяясь другим – более «продвинутым» попадали во всякие курьёзные ситуации. Где, в конце концов, и гибли, но только усмотрю – чисто физически.

Так или иначе, проведя Геннадия Николаевича через определённые серьёзные испытания, судьба его вероятнее всего имела вполне конкретные цели. Бывший профессор, попавший в столь каверзную ситуацию, где он даже был так жестоко опущен ею (всё той же озорницей судьбой!) на столько – что дальше просто некуда! Но который, видимо так и не должен был всё-таки остаться просто Ген-Ником в силу своих духовных и умственных качеств. Прежде всего, умением своевременно овладевать своим строптивым и необузданным телом. То есть, всё-таки обуздав его широчайшие слабости и потребности. А так же теперь неожиданно всплывших совершенно новых заметьте: целомудренных и относительно добрых – морально выдержанных качеств... Она (судьба – особо выделю для тех, конечно, кто вообще в неё не верит в принципе!) всё-таки вернула его, казалось бы, к долгожданной возможности снова устроить свою жизнь. Когда он пришёл тогда к Марии Ильиничне – надеюсь, помните? – по приглашению или направлению самих же хозяев. Причём на выделенную ими ему жилплощадь. Где ему, конечно же, снова не без трудностей (из-за тех же чиновников которые вечно больше всех всего хотят!) сделали всё-таки новый паспорт, который зарегистрировали по адресу квартиры Марии Ильиничны. А жить, как и предполагалось Геннадий Николаевич, дескать, теперь будет в одной из комнат трёхкомнатной квартиры перешедшей в его личную собственность по дарственной.

Всё; вроде бы живи, казалось бы, и не тужи. Ан вот нет! Не смог он польститься чужой жилплощадью и некоторым неожиданно предложенным ему комфортом. Да и вообще чьей-то может быть где-то излишней, как он тогда посчитал добротой. И он, как только получил в руки свой новый паспорт нежданно-негаданно без каких-либо предупреждений, вдруг просто-напросто исчез. И если бы опять не случай, то мог бы пропасть с нашего поля зрения и в самом деле бесследно. Правда это снова лишь слухи, но говорят, мол, где-то однажды совсем недавно добрые люди вроде как видели то ли похожего сильно на него человека, а то ли и впрямь его самого. Тогда вроде как Геннадий Николаевич гулял в парке весьма элегантно одетый с премиленькой молоденькой дамочкой под ручку. И дружно они катили впереди себя как-то уж совсем необычайно счастливые двухместную детскую коляску с двойней. Не знаю, правда, это или сказки какие, но честно говоря, хотелось бы всё-таки надеяться, что это именно так.

Хотя знаете, чуть позже, но в подтверждение тому, о чём я вам только что тут расписывал, ссылаясь притом на какие-то там слухи – есть ещё один маленький, но весьма неопровержимый фактик. Несомненно, серьёзно дающий основания вводить данные слухи как раз в разряд правдоподобных. Дело в том, что как-то мне самому пришлось тоже по случайным обстоятельствам ещё кое от кого услышать о том же Геннадии Николаевиче. А именно от одного студента политехнического института. Сына моего одного очень хорошего знакомого, который уж очень хвалил профессора, читающего им лекции по механике. Знаете, он так красноречиво расхваливал чтение его лекций, что мне самому, по правде говоря, очень захотелось непременно послушать его.

Мария Ильинична говорят, очень скоро как бы неожиданно и скоропостижно скончалась как-то так тихо – во сне. Вячеслав Сергеевич ещё ранее ушёл в монастырь: замаливать грехи свои, как и обещал при её жизни своей матушке. Никаких претензий от своих бывших подельников и соратников по оружию само собой он не получал. Так как снова и снова вспыхивали ожесточённейшие междоусобицы среди преступных группировок. И у них вероятно просто совершенно не было ни сил, ни времени, да и, наверное, желания, в конце концов, для этого. Наиболее ревностные хранители преступной чести, а таковая с полной уверенностью утверждаю, есть (во всяком случае, тогда точно была) по великой случайности либо погибли, либо были поставлены ситуацией в такое прескверное положение что им, собственно говоря, было просто не до него.

В квартире Вячеслава Сергеевича поселились Нина и его дочь Катенька. Так как на квартиру (кроме, пожалуй, той комнаты) была подписана дарственная весьма предусмотрительной, но ныне уже покойной Марией Ильиничной заранее на свою внучку. Геннадий Николаевич скорей всего вряд ли уже появится тут. Хотя бы для того чтобы вступить в законные права на эту комнату. А там вообще-то: кто его знает?

Садясь за написание своего романа, я поначалу совершенно не знал, если быть окончательно честным что же это всё-таки такое даже вообще будет: повесть ли, исторический роман или просто роман. Всё что угодно, но только вот точно знал, что не детектив. Сначала, во время его предварительного обрабатывания он у меня довольно долгое время был повестью. И только ближе к концу его написания я наконец-то чётко уяснил, что ничего другого и не могло получиться кроме как романа. Пусть он не такой обширный по своему объёму, да и совсем (наверное!) не такой, какими бывают вообще настоящие романы. Какими их может быть привыкли видеть вполне начитанные или даже несколько избалованные этим люди. А вот название, а именно вот как раз это одно слово во множественном числе «Изверги» – и родилось-то самым первым у меня в голове. Кстати говоря, сразу же после прочтения мной романа Фёдора Михайловича Достоевского «Бесы». Именно он-то и подвигнул меня. Именно он и послужил, самым что ни на есть прямым толчком для рождения в моей доселе пустой голове как раз вот этого самого опуса с невероятным «криком» на статус хроники... Хотя сами прекрасно понимаете, что из этого вышло.

Как-то мне случилось однажды разговориться с одним молодым, весьма молодым и умным человеком: о поэзии, прозе... да и вообще о литературе. Однако беседа наша, забежав куда-то вкривь да вкось – вышла, наконец, совсем как-то в другом направлении. Почему-то она потом повелась уже о философии. Ну и само собой, конечно же, непременно и о самих философах. (С чего он вообще взял?! Не знаю.) Так вот молодой человек очень как-то сокрушался по поводу того: почему, дескать, в России никогда не было настоящих философов. Русскую классику он вроде как вообще не любит – типа даже как бы ни признаёт её – за её так сказать многословие. И поэтому никогда толком не читал и на моё предложение всё-таки хотя бы как-нибудь заглянуть туда, заявил: «Что, мол, никогда не читал и не будет читать». Справедливости ради подмечу, я даже не берусь особо тут разглагольствовать-то! Когда и так ясно: можно ли вообще кому-то судить о том чего никогда не пытался не то чтобы понять, а вообще даже сроду не желал хотя бы поначалу познакомиться с этим, чтобы чего-то конкретное об этом утверждать. Как можно судить, о чём лично сам ничего не знаешь, а пользуясь только исключительно слухами или чужим мнением. Лично я – очень сожалею, что в своей глубокой юности, когда ещё учился в школе под стать этому молодому человеку, тоже, точно так же не любил русской классики. А жаль! Может быть гораздо раньше стал бы мудрее...

Что я ему мог бы теперь посоветовать? Пока у меня есть вот такая вот конкретная возможность. Так это, прежде всего то, что разве можно говорить? Во-первых, не прочитав ни разу ни одного романа или хотя бы рассказика Л.Н. Толстого, Ф.М.Достоевского, Н.В. Гоголя и т.д. и т. п. до конца – чтобы делать такие умозаключения. А во-вторых – что, по-моему, самое главное! значит и не узнать той Высшей Философии, в просторах которой ведут речь такие гениальные авторы о Боге. (Да и ещё как!) А какая философия ещё может быть вообще для человека более важной, нежели эта. И в-третьих, нынешняя молодёжь (что по моему пониманию – не менее главное! хотя бы для неё) вообще не приучает себя понапрасну к прочтению объёмных произведений. И это тогда когда только именно они-то и тренируют по-настоящему человеческие мозги, приучая человека к длительному умственному труду.

Но впрочем, я опять вернусь к своим героям, к которым, кстати, мы уже несколько успели привыкнуть. К героям этого романа. Наиболее сложная ситуация на тот момент была всё-таки у Татьяны Ивановны. Ведь что не говорите, а всё равно ей предстояло ещё довольно долгий срок противоборствовать с неким Кириллом Антоновичем в их тайной войне. Конечно, она теперь была в курсе всех этих событий! По крайней мере, знала так сказать врага в лицо. И это ей в некоторой степени облегчало уже её задачу. И мало того, она теперь непросто защищалась от зарвавшегося чиновника, но и что стало совершенно неожиданным даже для самого Кирилла Антоновича, она перешла конкретно в контрнаступление, лишь только-только разрешив в положительную сторону свои семейные «катаклизмы».

А что? Наняв лучших, или скажем так, весьма хороших юристов, которых ей посоветовал Пётр Николаевич. И других необходимых специалистов. Татьяна Ивановна спокойно, без всякой суеты, начала свои «военные действия». Вы даже не можете себе представить как, кроме того, но найдя себе весьма удобный случай, Татьяна Ивановна проявила в дальнейшем свою смекалку и расторопность. А именно, она наняла ещё из некоторых тогда уже возникших как грибы после дождя частных детективных контор нужную ей. И возложила на неё функцию: тайного слежения за тем же Кирилл Антоновичем. Очень легко собрала необходимый ей о нём компрометирующий материал. А затем выставила его на всеобщее обозрение самиздатом в местной газете. Дискредитировав тем самым его в глазах не только общественности, но и выше стоящих лиц. Впервые, за долгое время на политической арене страны добилась, чтобы чиновника «попросили подать в отставку».

Говорят некоторые приближенные к нему или может совсем несведущие лица что он, дескать, потом спился. Но совсем уж потом, уверяли совершенно другие люди, что Кирилл Антонович каким-то образом наоборот почему-то где-то в соседней вроде как области или где-то в каком-то вернее отдалённом районе нашей страны после всего этого всё равно баллотировался. И наконец, всё-таки пробился – чего и хотел – в мэры. Я, этого точно даже при всей своей, так сказать, не боязни каких-то там чрезмерно опасных последствий за свои слова, утверждать не могу. Ибо тут, пользуюсь исключительно только информацией со стороны. Причём, довольно-таки давно не имею столь пагубно-заманчивой привычки, смотреть телевизор.

Да и двоякость своего романа я вижу только в том, что частенько принципиально и периодически даже чуть ли не конструктивно разбегаюсь во многих взглядах некоторых своих и чужих суждений на протяжении всего повествования этого произведения. Но уж тем более только не в том, что якобы совсем не знаю куда мне, наконец, примкнуться. Если можно так выразиться? К верующим в Бога или наоборот. И уж тем более, совсем даже не в том дело – чего там мог высказать профессор в экстремальной такой своей ситуации о Боге. Кстати, речь его – прозвучавшая как информация, несколько заманивающая или даже нарочито соблазнительно предлагающая что ли, а потому не очень-то похоже на то, что якобы эти слова – есть идущие от Бога. Господь Бог всё чаще нас проверяет на твёрдость нашей искренности – отбирая только истинно любящих! Это уже моё умозаключение. Так что мало ли чего там Геннадий Николаевич мог наговорить со страху или в виду каких-либо других совсем неизвестных нам причин. Хотя кто его знает, это может быть вполне воспринято нами, как его – death speech или, в конце концов, личное такое his opinion. А уж принимать его во внимание или нет – вопрос сугубо индивидуальный. Однако для меня однозначно, так или иначе – этот вопрос, давно уже решён, – а вот вы, пожалуй, подумайте...

Может быть, у некоторых прочитавших это произведение вдруг возникнет такое невольное впечатление что, дескать, оно вообще написано человеком ещё вроде как бы юношеского возраста... Что ж отвечу! Буду искренне рад такому в ряде случаев впечатлению. Затем что знать и в самом деле можно быть душой молодым, будучи за пятидесятилетним рубежом своего жизненного пути.
* * *
 
Сообщение
Эпилог.

Прочитав это, если можно так выразиться произведение у некоторого читателя, возможно, невольно возникнет некое двойственное чувство. (Хотя об этом все-таки, наверное, потом.) А вполне допустимо, что кто-то – кто, пожалуй, более щепетильный или требовательный там: может вообще со мной как с автором во многом здесь совершенно не согласится. И будет даже скорей всего просто-напросто готов поспорить со мной в том или ином месте повествования. Найдя в моих рассуждениях, или даже в самой этой истории какую-нибудь неточность или может быть даже просто какую-нибудь оплошность в технике написания. Про технику написания – я пожалуй умолчу – кого устраивает того устраивает. Тут я поделать, собственно говоря, уже ничего не могу. Кроме того – что как, выслушав чьи-то замечания, конечно же, с некоторым сожалением в душе кинув взгляд на себя как бы со стороны: посмотреть да и вздохнуть уныло. Ну и само собой немножечко «всплакнуть» над убитым понапрасну временем: что есть, кому всё-таки совсем не угодил.

Это я опять пытаюсь вроде как пошутить не к месту. А так! – вообще-то я полностью полагаюсь на некоторую всё-таки хотя бы лёгкую снисходительность к себе со стороны столь почитаемого мной читателя. Скромненько сообщая ему, что я вовсе и не требую – да Боже упаси! – каких-нибудь себе громких и всяческих тому подобных похвал, а вполне спокойно удовольствуюсь хотя бы тем, что останусь в некоей милости, будучи просто до конца выслушанным или то есть прочитанным.

Всё это само собой вполне может иметь под собой некую зыбкую почву, но я отнюдь и не претендую на столь высокое звание как звание историка. И мне вообще как-то немного ещё со школьной поры всегда трудновато давались все эти исторические цифры и всякие там тонкости точных дат. То есть, иначе говоря, насколько мною изложены какие-то там события, сохранившиеся с той или иной степенью точности в моей памяти – ровно настолько они и правдивы. (Тут, я даже не побоюсь каких-то там мщений от возможных таинственных лиц или даже каких-то «предъяв» с их стороны.) А поскольку в моей голове нередко бывает такое, что вся информация очень часто как-то смешивается кроме, пожалуй, самого главного или основного. И это касается, конечно же, самих конкретных событий свершившихся, так что их, безусловно, можно выдать за цепочку определённых фактов. Однако, разумеется, что вам (уж простите меня великодушно!) ничего и не оставалось-то делать, как принимать изложенное таковым, каким оно, собственно говоря, тут излилось!

Это в принципе ни столько важно, в конце концов. Потому как если вы мой добрый читатель всё-таки в прочтении своём добрались до данного замысловатого места – честно скажу! Я уже от всей души очень рад: в первую очередь за себя и, конечно же, извиняюсь, но скажу правду, хоть она и не очень-то подымет меня в ваших глазах, а всё-таки – но и в чуть меньшей степени за вас.

Конечно, как у любого нормального человека по поводу особенно некоторых героев романа, которые там чем-то особенно запомнились или просто вызвали некое скромное любопытство. А может быть даже, и полюбились чем-то! Так или иначе – но, несомненно, возникнут (и даже должны, наверное!) какие-то там своеобразные вопросы. А так как напрямую мне мало кто их лично, то есть глядя мне прямо в глаза, сможет – задать. Что собственно ещё в большей степени облегчает мне выполнение моей задачи: ибо тут я смело могу малость и приврать, где-то ссылаясь на плохую память или использования вроде как бы некоего писательского приёма с весьма характерным для любого автора желанием вызвать к повествованию ещё больший интерес, причём, совершенно не опасаясь за свою жизнь и здоровье. Извините, но это я опять всё-таки всего на всего пытаюсь пошутить!

Ладно! хватит воду в ступе толочь; поэтому берусь, на себя взять такую ответственную задачу как поведать вам (почти по секрету как читателю) тут же известную мне информацию без излишних вихляний – как на духу, а, не прячась за замысловатыми фразами и при этом попусту рассусоливая. Поэтому немедленно сообщаю вам в этом эпилоге – пока ещё не остыла от тепла моей руки авторучка, но только смею заметить то – что, прежде всего, конечно самому известно. Всё-таки без обмана!

А известно-то мне хоть не так уж и много, но и не сказал бы что мало. Знаю или надеюсь, что точно знаю. Например, кое-что про Геннадия Николаевича, которого на первый взгляд судьба руководствуясь, конечно же, своими правилами поводив и не так что, как бы за ручку водят ребёнка куда-то. Ну, в садик, например или там, в парк погулять. И отнюдь далеко не с целью какой-нибудь приятной экскурсии, а тем более по столь суровым-то «помойкам» жизни. Причём в самой гуще приватных событий и без какой-либо пощады среди той же обездоленной публики, не имеющей вообще никаких прав на рядовое существование в своём родном отечестве. Людей, зачастую отдавших ему в своё время (государству, конечно же!) – здоровье и молодость. Попав потом почти ненароком у того же государства в своеобразную опалу (тут прежде всего камешек-то конечно в государственный огородец!) при этом став социально беззащитными. А так как граждане мало в общем-то вообще кому-то и чем-то обязаны кроме самих себя и своих родных да и сами от того же государства небось совсем бессчётно в своё время тоже гадостей заполучили. Хочу добавить, тем не менее и всё-таки среди основной массы граждан оказавшись поневоле в среде которых изгоями где получили к сожалению совершенно незаслуженное презрение, а то и того хуже – пустое равнодушие.

Проговорят тут мне, наверное, многие с укором: «Ну, надо же выразился!». А вот позвольте мне всё-таки настоять на своей мысли, ибо презрение напротив равнодушию ведёт всё-таки к какому-то решению данной проблемы неимущих и бездомных людей. Потому как если претит наблюдать некоторым индивидуумам таковых «тварей» – выражаясь их же словами, то соответственно будет какая-нибудь всё-таки с этой страшной проблемой даже война. А это напрямую означает, в конце концов, и конкретное решение этого вопроса (порой зачастую висящего безмятежно на широком всеобщем обозрении); тогда как равнодушие вообще не видит этой проблемы. А ведь они (эти люди – изгои) и теряются-то зачастую в связи со своим воспитанием. Имеющим некую однобокость, которая в своё время широко пропагандировалось во всей тогдашней «заполитизированной» стране. Где нередко, насильно вдалбливались те или иные нехитрые постулаты товарища Макаренко в человеческие умы и, кстати, не всё далеко было конечно – плохо, если даже где-то не сказать обратного. Мало того, люди тех времён после такого воспитания замечу в большинстве своём, оттого что сами были честны, а значит и доверчивы потому и, доверяясь другим – более «продвинутым» попадали во всякие курьёзные ситуации. Где, в конце концов, и гибли, но только усмотрю – чисто физически.

Так или иначе, проведя Геннадия Николаевича через определённые серьёзные испытания, судьба его вероятнее всего имела вполне конкретные цели. Бывший профессор, попавший в столь каверзную ситуацию, где он даже был так жестоко опущен ею (всё той же озорницей судьбой!) на столько – что дальше просто некуда! Но который, видимо так и не должен был всё-таки остаться просто Ген-Ником в силу своих духовных и умственных качеств. Прежде всего, умением своевременно овладевать своим строптивым и необузданным телом. То есть, всё-таки обуздав его широчайшие слабости и потребности. А так же теперь неожиданно всплывших совершенно новых заметьте: целомудренных и относительно добрых – морально выдержанных качеств... Она (судьба – особо выделю для тех, конечно, кто вообще в неё не верит в принципе!) всё-таки вернула его, казалось бы, к долгожданной возможности снова устроить свою жизнь. Когда он пришёл тогда к Марии Ильиничне – надеюсь, помните? – по приглашению или направлению самих же хозяев. Причём на выделенную ими ему жилплощадь. Где ему, конечно же, снова не без трудностей (из-за тех же чиновников которые вечно больше всех всего хотят!) сделали всё-таки новый паспорт, который зарегистрировали по адресу квартиры Марии Ильиничны. А жить, как и предполагалось Геннадий Николаевич, дескать, теперь будет в одной из комнат трёхкомнатной квартиры перешедшей в его личную собственность по дарственной.

Всё; вроде бы живи, казалось бы, и не тужи. Ан вот нет! Не смог он польститься чужой жилплощадью и некоторым неожиданно предложенным ему комфортом. Да и вообще чьей-то может быть где-то излишней, как он тогда посчитал добротой. И он, как только получил в руки свой новый паспорт нежданно-негаданно без каких-либо предупреждений, вдруг просто-напросто исчез. И если бы опять не случай, то мог бы пропасть с нашего поля зрения и в самом деле бесследно. Правда это снова лишь слухи, но говорят, мол, где-то однажды совсем недавно добрые люди вроде как видели то ли похожего сильно на него человека, а то ли и впрямь его самого. Тогда вроде как Геннадий Николаевич гулял в парке весьма элегантно одетый с премиленькой молоденькой дамочкой под ручку. И дружно они катили впереди себя как-то уж совсем необычайно счастливые двухместную детскую коляску с двойней. Не знаю, правда, это или сказки какие, но честно говоря, хотелось бы всё-таки надеяться, что это именно так.

Хотя знаете, чуть позже, но в подтверждение тому, о чём я вам только что тут расписывал, ссылаясь притом на какие-то там слухи – есть ещё один маленький, но весьма неопровержимый фактик. Несомненно, серьёзно дающий основания вводить данные слухи как раз в разряд правдоподобных. Дело в том, что как-то мне самому пришлось тоже по случайным обстоятельствам ещё кое от кого услышать о том же Геннадии Николаевиче. А именно от одного студента политехнического института. Сына моего одного очень хорошего знакомого, который уж очень хвалил профессора, читающего им лекции по механике. Знаете, он так красноречиво расхваливал чтение его лекций, что мне самому, по правде говоря, очень захотелось непременно послушать его.

Мария Ильинична говорят, очень скоро как бы неожиданно и скоропостижно скончалась как-то так тихо – во сне. Вячеслав Сергеевич ещё ранее ушёл в монастырь: замаливать грехи свои, как и обещал при её жизни своей матушке. Никаких претензий от своих бывших подельников и соратников по оружию само собой он не получал. Так как снова и снова вспыхивали ожесточённейшие междоусобицы среди преступных группировок. И у них вероятно просто совершенно не было ни сил, ни времени, да и, наверное, желания, в конце концов, для этого. Наиболее ревностные хранители преступной чести, а таковая с полной уверенностью утверждаю, есть (во всяком случае, тогда точно была) по великой случайности либо погибли, либо были поставлены ситуацией в такое прескверное положение что им, собственно говоря, было просто не до него.

В квартире Вячеслава Сергеевича поселились Нина и его дочь Катенька. Так как на квартиру (кроме, пожалуй, той комнаты) была подписана дарственная весьма предусмотрительной, но ныне уже покойной Марией Ильиничной заранее на свою внучку. Геннадий Николаевич скорей всего вряд ли уже появится тут. Хотя бы для того чтобы вступить в законные права на эту комнату. А там вообще-то: кто его знает?

Садясь за написание своего романа, я поначалу совершенно не знал, если быть окончательно честным что же это всё-таки такое даже вообще будет: повесть ли, исторический роман или просто роман. Всё что угодно, но только вот точно знал, что не детектив. Сначала, во время его предварительного обрабатывания он у меня довольно долгое время был повестью. И только ближе к концу его написания я наконец-то чётко уяснил, что ничего другого и не могло получиться кроме как романа. Пусть он не такой обширный по своему объёму, да и совсем (наверное!) не такой, какими бывают вообще настоящие романы. Какими их может быть привыкли видеть вполне начитанные или даже несколько избалованные этим люди. А вот название, а именно вот как раз это одно слово во множественном числе «Изверги» – и родилось-то самым первым у меня в голове. Кстати говоря, сразу же после прочтения мной романа Фёдора Михайловича Достоевского «Бесы». Именно он-то и подвигнул меня. Именно он и послужил, самым что ни на есть прямым толчком для рождения в моей доселе пустой голове как раз вот этого самого опуса с невероятным «криком» на статус хроники... Хотя сами прекрасно понимаете, что из этого вышло.

Как-то мне случилось однажды разговориться с одним молодым, весьма молодым и умным человеком: о поэзии, прозе... да и вообще о литературе. Однако беседа наша, забежав куда-то вкривь да вкось – вышла, наконец, совсем как-то в другом направлении. Почему-то она потом повелась уже о философии. Ну и само собой, конечно же, непременно и о самих философах. (С чего он вообще взял?! Не знаю.) Так вот молодой человек очень как-то сокрушался по поводу того: почему, дескать, в России никогда не было настоящих философов. Русскую классику он вроде как вообще не любит – типа даже как бы ни признаёт её – за её так сказать многословие. И поэтому никогда толком не читал и на моё предложение всё-таки хотя бы как-нибудь заглянуть туда, заявил: «Что, мол, никогда не читал и не будет читать». Справедливости ради подмечу, я даже не берусь особо тут разглагольствовать-то! Когда и так ясно: можно ли вообще кому-то судить о том чего никогда не пытался не то чтобы понять, а вообще даже сроду не желал хотя бы поначалу познакомиться с этим, чтобы чего-то конкретное об этом утверждать. Как можно судить, о чём лично сам ничего не знаешь, а пользуясь только исключительно слухами или чужим мнением. Лично я – очень сожалею, что в своей глубокой юности, когда ещё учился в школе под стать этому молодому человеку, тоже, точно так же не любил русской классики. А жаль! Может быть гораздо раньше стал бы мудрее...

Что я ему мог бы теперь посоветовать? Пока у меня есть вот такая вот конкретная возможность. Так это, прежде всего то, что разве можно говорить? Во-первых, не прочитав ни разу ни одного романа или хотя бы рассказика Л.Н. Толстого, Ф.М.Достоевского, Н.В. Гоголя и т.д. и т. п. до конца – чтобы делать такие умозаключения. А во-вторых – что, по-моему, самое главное! значит и не узнать той Высшей Философии, в просторах которой ведут речь такие гениальные авторы о Боге. (Да и ещё как!) А какая философия ещё может быть вообще для человека более важной, нежели эта. И в-третьих, нынешняя молодёжь (что по моему пониманию – не менее главное! хотя бы для неё) вообще не приучает себя понапрасну к прочтению объёмных произведений. И это тогда когда только именно они-то и тренируют по-настоящему человеческие мозги, приучая человека к длительному умственному труду.

Но впрочем, я опять вернусь к своим героям, к которым, кстати, мы уже несколько успели привыкнуть. К героям этого романа. Наиболее сложная ситуация на тот момент была всё-таки у Татьяны Ивановны. Ведь что не говорите, а всё равно ей предстояло ещё довольно долгий срок противоборствовать с неким Кириллом Антоновичем в их тайной войне. Конечно, она теперь была в курсе всех этих событий! По крайней мере, знала так сказать врага в лицо. И это ей в некоторой степени облегчало уже её задачу. И мало того, она теперь непросто защищалась от зарвавшегося чиновника, но и что стало совершенно неожиданным даже для самого Кирилла Антоновича, она перешла конкретно в контрнаступление, лишь только-только разрешив в положительную сторону свои семейные «катаклизмы».

А что? Наняв лучших, или скажем так, весьма хороших юристов, которых ей посоветовал Пётр Николаевич. И других необходимых специалистов. Татьяна Ивановна спокойно, без всякой суеты, начала свои «военные действия». Вы даже не можете себе представить как, кроме того, но найдя себе весьма удобный случай, Татьяна Ивановна проявила в дальнейшем свою смекалку и расторопность. А именно, она наняла ещё из некоторых тогда уже возникших как грибы после дождя частных детективных контор нужную ей. И возложила на неё функцию: тайного слежения за тем же Кирилл Антоновичем. Очень легко собрала необходимый ей о нём компрометирующий материал. А затем выставила его на всеобщее обозрение самиздатом в местной газете. Дискредитировав тем самым его в глазах не только общественности, но и выше стоящих лиц. Впервые, за долгое время на политической арене страны добилась, чтобы чиновника «попросили подать в отставку».

Говорят некоторые приближенные к нему или может совсем несведущие лица что он, дескать, потом спился. Но совсем уж потом, уверяли совершенно другие люди, что Кирилл Антонович каким-то образом наоборот почему-то где-то в соседней вроде как области или где-то в каком-то вернее отдалённом районе нашей страны после всего этого всё равно баллотировался. И наконец, всё-таки пробился – чего и хотел – в мэры. Я, этого точно даже при всей своей, так сказать, не боязни каких-то там чрезмерно опасных последствий за свои слова, утверждать не могу. Ибо тут, пользуюсь исключительно только информацией со стороны. Причём, довольно-таки давно не имею столь пагубно-заманчивой привычки, смотреть телевизор.

Да и двоякость своего романа я вижу только в том, что частенько принципиально и периодически даже чуть ли не конструктивно разбегаюсь во многих взглядах некоторых своих и чужих суждений на протяжении всего повествования этого произведения. Но уж тем более только не в том, что якобы совсем не знаю куда мне, наконец, примкнуться. Если можно так выразиться? К верующим в Бога или наоборот. И уж тем более, совсем даже не в том дело – чего там мог высказать профессор в экстремальной такой своей ситуации о Боге. Кстати, речь его – прозвучавшая как информация, несколько заманивающая или даже нарочито соблазнительно предлагающая что ли, а потому не очень-то похоже на то, что якобы эти слова – есть идущие от Бога. Господь Бог всё чаще нас проверяет на твёрдость нашей искренности – отбирая только истинно любящих! Это уже моё умозаключение. Так что мало ли чего там Геннадий Николаевич мог наговорить со страху или в виду каких-либо других совсем неизвестных нам причин. Хотя кто его знает, это может быть вполне воспринято нами, как его – death speech или, в конце концов, личное такое his opinion. А уж принимать его во внимание или нет – вопрос сугубо индивидуальный. Однако для меня однозначно, так или иначе – этот вопрос, давно уже решён, – а вот вы, пожалуй, подумайте...

Может быть, у некоторых прочитавших это произведение вдруг возникнет такое невольное впечатление что, дескать, оно вообще написано человеком ещё вроде как бы юношеского возраста... Что ж отвечу! Буду искренне рад такому в ряде случаев впечатлению. Затем что знать и в самом деле можно быть душой молодым, будучи за пятидесятилетним рубежом своего жизненного пути.
* * *

Автор - zhora50
Дата добавления - 01.05.2012 в 07:18
Сообщение
Эпилог.

Прочитав это, если можно так выразиться произведение у некоторого читателя, возможно, невольно возникнет некое двойственное чувство. (Хотя об этом все-таки, наверное, потом.) А вполне допустимо, что кто-то – кто, пожалуй, более щепетильный или требовательный там: может вообще со мной как с автором во многом здесь совершенно не согласится. И будет даже скорей всего просто-напросто готов поспорить со мной в том или ином месте повествования. Найдя в моих рассуждениях, или даже в самой этой истории какую-нибудь неточность или может быть даже просто какую-нибудь оплошность в технике написания. Про технику написания – я пожалуй умолчу – кого устраивает того устраивает. Тут я поделать, собственно говоря, уже ничего не могу. Кроме того – что как, выслушав чьи-то замечания, конечно же, с некоторым сожалением в душе кинув взгляд на себя как бы со стороны: посмотреть да и вздохнуть уныло. Ну и само собой немножечко «всплакнуть» над убитым понапрасну временем: что есть, кому всё-таки совсем не угодил.

Это я опять пытаюсь вроде как пошутить не к месту. А так! – вообще-то я полностью полагаюсь на некоторую всё-таки хотя бы лёгкую снисходительность к себе со стороны столь почитаемого мной читателя. Скромненько сообщая ему, что я вовсе и не требую – да Боже упаси! – каких-нибудь себе громких и всяческих тому подобных похвал, а вполне спокойно удовольствуюсь хотя бы тем, что останусь в некоей милости, будучи просто до конца выслушанным или то есть прочитанным.

Всё это само собой вполне может иметь под собой некую зыбкую почву, но я отнюдь и не претендую на столь высокое звание как звание историка. И мне вообще как-то немного ещё со школьной поры всегда трудновато давались все эти исторические цифры и всякие там тонкости точных дат. То есть, иначе говоря, насколько мною изложены какие-то там события, сохранившиеся с той или иной степенью точности в моей памяти – ровно настолько они и правдивы. (Тут, я даже не побоюсь каких-то там мщений от возможных таинственных лиц или даже каких-то «предъяв» с их стороны.) А поскольку в моей голове нередко бывает такое, что вся информация очень часто как-то смешивается кроме, пожалуй, самого главного или основного. И это касается, конечно же, самих конкретных событий свершившихся, так что их, безусловно, можно выдать за цепочку определённых фактов. Однако, разумеется, что вам (уж простите меня великодушно!) ничего и не оставалось-то делать, как принимать изложенное таковым, каким оно, собственно говоря, тут излилось!

Это в принципе ни столько важно, в конце концов. Потому как если вы мой добрый читатель всё-таки в прочтении своём добрались до данного замысловатого места – честно скажу! Я уже от всей души очень рад: в первую очередь за себя и, конечно же, извиняюсь, но скажу правду, хоть она и не очень-то подымет меня в ваших глазах, а всё-таки – но и в чуть меньшей степени за вас.

Конечно, как у любого нормального человека по поводу особенно некоторых героев романа, которые там чем-то особенно запомнились или просто вызвали некое скромное любопытство. А может быть даже, и полюбились чем-то! Так или иначе – но, несомненно, возникнут (и даже должны, наверное!) какие-то там своеобразные вопросы. А так как напрямую мне мало кто их лично, то есть глядя мне прямо в глаза, сможет – задать. Что собственно ещё в большей степени облегчает мне выполнение моей задачи: ибо тут я смело могу малость и приврать, где-то ссылаясь на плохую память или использования вроде как бы некоего писательского приёма с весьма характерным для любого автора желанием вызвать к повествованию ещё больший интерес, причём, совершенно не опасаясь за свою жизнь и здоровье. Извините, но это я опять всё-таки всего на всего пытаюсь пошутить!

Ладно! хватит воду в ступе толочь; поэтому берусь, на себя взять такую ответственную задачу как поведать вам (почти по секрету как читателю) тут же известную мне информацию без излишних вихляний – как на духу, а, не прячась за замысловатыми фразами и при этом попусту рассусоливая. Поэтому немедленно сообщаю вам в этом эпилоге – пока ещё не остыла от тепла моей руки авторучка, но только смею заметить то – что, прежде всего, конечно самому известно. Всё-таки без обмана!

А известно-то мне хоть не так уж и много, но и не сказал бы что мало. Знаю или надеюсь, что точно знаю. Например, кое-что про Геннадия Николаевича, которого на первый взгляд судьба руководствуясь, конечно же, своими правилами поводив и не так что, как бы за ручку водят ребёнка куда-то. Ну, в садик, например или там, в парк погулять. И отнюдь далеко не с целью какой-нибудь приятной экскурсии, а тем более по столь суровым-то «помойкам» жизни. Причём в самой гуще приватных событий и без какой-либо пощады среди той же обездоленной публики, не имеющей вообще никаких прав на рядовое существование в своём родном отечестве. Людей, зачастую отдавших ему в своё время (государству, конечно же!) – здоровье и молодость. Попав потом почти ненароком у того же государства в своеобразную опалу (тут прежде всего камешек-то конечно в государственный огородец!) при этом став социально беззащитными. А так как граждане мало в общем-то вообще кому-то и чем-то обязаны кроме самих себя и своих родных да и сами от того же государства небось совсем бессчётно в своё время тоже гадостей заполучили. Хочу добавить, тем не менее и всё-таки среди основной массы граждан оказавшись поневоле в среде которых изгоями где получили к сожалению совершенно незаслуженное презрение, а то и того хуже – пустое равнодушие.

Проговорят тут мне, наверное, многие с укором: «Ну, надо же выразился!». А вот позвольте мне всё-таки настоять на своей мысли, ибо презрение напротив равнодушию ведёт всё-таки к какому-то решению данной проблемы неимущих и бездомных людей. Потому как если претит наблюдать некоторым индивидуумам таковых «тварей» – выражаясь их же словами, то соответственно будет какая-нибудь всё-таки с этой страшной проблемой даже война. А это напрямую означает, в конце концов, и конкретное решение этого вопроса (порой зачастую висящего безмятежно на широком всеобщем обозрении); тогда как равнодушие вообще не видит этой проблемы. А ведь они (эти люди – изгои) и теряются-то зачастую в связи со своим воспитанием. Имеющим некую однобокость, которая в своё время широко пропагандировалось во всей тогдашней «заполитизированной» стране. Где нередко, насильно вдалбливались те или иные нехитрые постулаты товарища Макаренко в человеческие умы и, кстати, не всё далеко было конечно – плохо, если даже где-то не сказать обратного. Мало того, люди тех времён после такого воспитания замечу в большинстве своём, оттого что сами были честны, а значит и доверчивы потому и, доверяясь другим – более «продвинутым» попадали во всякие курьёзные ситуации. Где, в конце концов, и гибли, но только усмотрю – чисто физически.

Так или иначе, проведя Геннадия Николаевича через определённые серьёзные испытания, судьба его вероятнее всего имела вполне конкретные цели. Бывший профессор, попавший в столь каверзную ситуацию, где он даже был так жестоко опущен ею (всё той же озорницей судьбой!) на столько – что дальше просто некуда! Но который, видимо так и не должен был всё-таки остаться просто Ген-Ником в силу своих духовных и умственных качеств. Прежде всего, умением своевременно овладевать своим строптивым и необузданным телом. То есть, всё-таки обуздав его широчайшие слабости и потребности. А так же теперь неожиданно всплывших совершенно новых заметьте: целомудренных и относительно добрых – морально выдержанных качеств... Она (судьба – особо выделю для тех, конечно, кто вообще в неё не верит в принципе!) всё-таки вернула его, казалось бы, к долгожданной возможности снова устроить свою жизнь. Когда он пришёл тогда к Марии Ильиничне – надеюсь, помните? – по приглашению или направлению самих же хозяев. Причём на выделенную ими ему жилплощадь. Где ему, конечно же, снова не без трудностей (из-за тех же чиновников которые вечно больше всех всего хотят!) сделали всё-таки новый паспорт, который зарегистрировали по адресу квартиры Марии Ильиничны. А жить, как и предполагалось Геннадий Николаевич, дескать, теперь будет в одной из комнат трёхкомнатной квартиры перешедшей в его личную собственность по дарственной.

Всё; вроде бы живи, казалось бы, и не тужи. Ан вот нет! Не смог он польститься чужой жилплощадью и некоторым неожиданно предложенным ему комфортом. Да и вообще чьей-то может быть где-то излишней, как он тогда посчитал добротой. И он, как только получил в руки свой новый паспорт нежданно-негаданно без каких-либо предупреждений, вдруг просто-напросто исчез. И если бы опять не случай, то мог бы пропасть с нашего поля зрения и в самом деле бесследно. Правда это снова лишь слухи, но говорят, мол, где-то однажды совсем недавно добрые люди вроде как видели то ли похожего сильно на него человека, а то ли и впрямь его самого. Тогда вроде как Геннадий Николаевич гулял в парке весьма элегантно одетый с премиленькой молоденькой дамочкой под ручку. И дружно они катили впереди себя как-то уж совсем необычайно счастливые двухместную детскую коляску с двойней. Не знаю, правда, это или сказки какие, но честно говоря, хотелось бы всё-таки надеяться, что это именно так.

Хотя знаете, чуть позже, но в подтверждение тому, о чём я вам только что тут расписывал, ссылаясь притом на какие-то там слухи – есть ещё один маленький, но весьма неопровержимый фактик. Несомненно, серьёзно дающий основания вводить данные слухи как раз в разряд правдоподобных. Дело в том, что как-то мне самому пришлось тоже по случайным обстоятельствам ещё кое от кого услышать о том же Геннадии Николаевиче. А именно от одного студента политехнического института. Сына моего одного очень хорошего знакомого, который уж очень хвалил профессора, читающего им лекции по механике. Знаете, он так красноречиво расхваливал чтение его лекций, что мне самому, по правде говоря, очень захотелось непременно послушать его.

Мария Ильинична говорят, очень скоро как бы неожиданно и скоропостижно скончалась как-то так тихо – во сне. Вячеслав Сергеевич ещё ранее ушёл в монастырь: замаливать грехи свои, как и обещал при её жизни своей матушке. Никаких претензий от своих бывших подельников и соратников по оружию само собой он не получал. Так как снова и снова вспыхивали ожесточённейшие междоусобицы среди преступных группировок. И у них вероятно просто совершенно не было ни сил, ни времени, да и, наверное, желания, в конце концов, для этого. Наиболее ревностные хранители преступной чести, а таковая с полной уверенностью утверждаю, есть (во всяком случае, тогда точно была) по великой случайности либо погибли, либо были поставлены ситуацией в такое прескверное положение что им, собственно говоря, было просто не до него.

В квартире Вячеслава Сергеевича поселились Нина и его дочь Катенька. Так как на квартиру (кроме, пожалуй, той комнаты) была подписана дарственная весьма предусмотрительной, но ныне уже покойной Марией Ильиничной заранее на свою внучку. Геннадий Николаевич скорей всего вряд ли уже появится тут. Хотя бы для того чтобы вступить в законные права на эту комнату. А там вообще-то: кто его знает?

Садясь за написание своего романа, я поначалу совершенно не знал, если быть окончательно честным что же это всё-таки такое даже вообще будет: повесть ли, исторический роман или просто роман. Всё что угодно, но только вот точно знал, что не детектив. Сначала, во время его предварительного обрабатывания он у меня довольно долгое время был повестью. И только ближе к концу его написания я наконец-то чётко уяснил, что ничего другого и не могло получиться кроме как романа. Пусть он не такой обширный по своему объёму, да и совсем (наверное!) не такой, какими бывают вообще настоящие романы. Какими их может быть привыкли видеть вполне начитанные или даже несколько избалованные этим люди. А вот название, а именно вот как раз это одно слово во множественном числе «Изверги» – и родилось-то самым первым у меня в голове. Кстати говоря, сразу же после прочтения мной романа Фёдора Михайловича Достоевского «Бесы». Именно он-то и подвигнул меня. Именно он и послужил, самым что ни на есть прямым толчком для рождения в моей доселе пустой голове как раз вот этого самого опуса с невероятным «криком» на статус хроники... Хотя сами прекрасно понимаете, что из этого вышло.

Как-то мне случилось однажды разговориться с одним молодым, весьма молодым и умным человеком: о поэзии, прозе... да и вообще о литературе. Однако беседа наша, забежав куда-то вкривь да вкось – вышла, наконец, совсем как-то в другом направлении. Почему-то она потом повелась уже о философии. Ну и само собой, конечно же, непременно и о самих философах. (С чего он вообще взял?! Не знаю.) Так вот молодой человек очень как-то сокрушался по поводу того: почему, дескать, в России никогда не было настоящих философов. Русскую классику он вроде как вообще не любит – типа даже как бы ни признаёт её – за её так сказать многословие. И поэтому никогда толком не читал и на моё предложение всё-таки хотя бы как-нибудь заглянуть туда, заявил: «Что, мол, никогда не читал и не будет читать». Справедливости ради подмечу, я даже не берусь особо тут разглагольствовать-то! Когда и так ясно: можно ли вообще кому-то судить о том чего никогда не пытался не то чтобы понять, а вообще даже сроду не желал хотя бы поначалу познакомиться с этим, чтобы чего-то конкретное об этом утверждать. Как можно судить, о чём лично сам ничего не знаешь, а пользуясь только исключительно слухами или чужим мнением. Лично я – очень сожалею, что в своей глубокой юности, когда ещё учился в школе под стать этому молодому человеку, тоже, точно так же не любил русской классики. А жаль! Может быть гораздо раньше стал бы мудрее...

Что я ему мог бы теперь посоветовать? Пока у меня есть вот такая вот конкретная возможность. Так это, прежде всего то, что разве можно говорить? Во-первых, не прочитав ни разу ни одного романа или хотя бы рассказика Л.Н. Толстого, Ф.М.Достоевского, Н.В. Гоголя и т.д. и т. п. до конца – чтобы делать такие умозаключения. А во-вторых – что, по-моему, самое главное! значит и не узнать той Высшей Философии, в просторах которой ведут речь такие гениальные авторы о Боге. (Да и ещё как!) А какая философия ещё может быть вообще для человека более важной, нежели эта. И в-третьих, нынешняя молодёжь (что по моему пониманию – не менее главное! хотя бы для неё) вообще не приучает себя понапрасну к прочтению объёмных произведений. И это тогда когда только именно они-то и тренируют по-настоящему человеческие мозги, приучая человека к длительному умственному труду.

Но впрочем, я опять вернусь к своим героям, к которым, кстати, мы уже несколько успели привыкнуть. К героям этого романа. Наиболее сложная ситуация на тот момент была всё-таки у Татьяны Ивановны. Ведь что не говорите, а всё равно ей предстояло ещё довольно долгий срок противоборствовать с неким Кириллом Антоновичем в их тайной войне. Конечно, она теперь была в курсе всех этих событий! По крайней мере, знала так сказать врага в лицо. И это ей в некоторой степени облегчало уже её задачу. И мало того, она теперь непросто защищалась от зарвавшегося чиновника, но и что стало совершенно неожиданным даже для самого Кирилла Антоновича, она перешла конкретно в контрнаступление, лишь только-только разрешив в положительную сторону свои семейные «катаклизмы».

А что? Наняв лучших, или скажем так, весьма хороших юристов, которых ей посоветовал Пётр Николаевич. И других необходимых специалистов. Татьяна Ивановна спокойно, без всякой суеты, начала свои «военные действия». Вы даже не можете себе представить как, кроме того, но найдя себе весьма удобный случай, Татьяна Ивановна проявила в дальнейшем свою смекалку и расторопность. А именно, она наняла ещё из некоторых тогда уже возникших как грибы после дождя частных детективных контор нужную ей. И возложила на неё функцию: тайного слежения за тем же Кирилл Антоновичем. Очень легко собрала необходимый ей о нём компрометирующий материал. А затем выставила его на всеобщее обозрение самиздатом в местной газете. Дискредитировав тем самым его в глазах не только общественности, но и выше стоящих лиц. Впервые, за долгое время на политической арене страны добилась, чтобы чиновника «попросили подать в отставку».

Говорят некоторые приближенные к нему или может совсем несведущие лица что он, дескать, потом спился. Но совсем уж потом, уверяли совершенно другие люди, что Кирилл Антонович каким-то образом наоборот почему-то где-то в соседней вроде как области или где-то в каком-то вернее отдалённом районе нашей страны после всего этого всё равно баллотировался. И наконец, всё-таки пробился – чего и хотел – в мэры. Я, этого точно даже при всей своей, так сказать, не боязни каких-то там чрезмерно опасных последствий за свои слова, утверждать не могу. Ибо тут, пользуюсь исключительно только информацией со стороны. Причём, довольно-таки давно не имею столь пагубно-заманчивой привычки, смотреть телевизор.

Да и двоякость своего романа я вижу только в том, что частенько принципиально и периодически даже чуть ли не конструктивно разбегаюсь во многих взглядах некоторых своих и чужих суждений на протяжении всего повествования этого произведения. Но уж тем более только не в том, что якобы совсем не знаю куда мне, наконец, примкнуться. Если можно так выразиться? К верующим в Бога или наоборот. И уж тем более, совсем даже не в том дело – чего там мог высказать профессор в экстремальной такой своей ситуации о Боге. Кстати, речь его – прозвучавшая как информация, несколько заманивающая или даже нарочито соблазнительно предлагающая что ли, а потому не очень-то похоже на то, что якобы эти слова – есть идущие от Бога. Господь Бог всё чаще нас проверяет на твёрдость нашей искренности – отбирая только истинно любящих! Это уже моё умозаключение. Так что мало ли чего там Геннадий Николаевич мог наговорить со страху или в виду каких-либо других совсем неизвестных нам причин. Хотя кто его знает, это может быть вполне воспринято нами, как его – death speech или, в конце концов, личное такое his opinion. А уж принимать его во внимание или нет – вопрос сугубо индивидуальный. Однако для меня однозначно, так или иначе – этот вопрос, давно уже решён, – а вот вы, пожалуй, подумайте...

Может быть, у некоторых прочитавших это произведение вдруг возникнет такое невольное впечатление что, дескать, оно вообще написано человеком ещё вроде как бы юношеского возраста... Что ж отвечу! Буду искренне рад такому в ряде случаев впечатлению. Затем что знать и в самом деле можно быть душой молодым, будучи за пятидесятилетним рубежом своего жизненного пути.
* * *

Автор - zhora50
Дата добавления - 01.05.2012 в 07:18
zhora50Дата: Вторник, 01.05.2012, 07:34 | Сообщение # 50
Осматривающийся
Группа: Островитянин
Сообщений: 32
Награды: 0
Репутация: 0
Статус: Offline
Благодарность по-человечьи… раздумия

Любил я раньше иногда в нашем скверике в тенёчке возле дома – особенно летней порой – посидеть на лавочке, расслабиться, понаблюдать; ну и, в конце концов, как говорится поразмышлять о чём-нибудь таком жизненном. Знаете, бывает время от времени замечательно так: сидишь, кругом птички летают, копошатся на ветках, чирикают себе, щебечут о чём-то своём; листья в кронах деревьев где-то там глядишь наверху по ветру хором о чём-то, напевая, шелестят; солнышко радостно вездесуще светит. Мухи где-то: то отдалённо, а то и совсем даже рядышком вразнобой жужжат. Глядишь какая-нибудь из них в играх своих суматошных ненароком со всего маху вдруг как влепится в землю, не рассчитав прыти своей – поелозит там, в пыли как бы словно потерявшись – покрутится волчком обалделая – потом опять взметнёт вверх как сумасшедшая, да и ну куда-нибудь лететь пристыженно восвояси. Иной раз тот же шмель деловой смешно так случается на клумбе расхозяйничается али пчёлка шустренькая, какая в цветке смотришь: немного запутавшись, шебаршится, чего-то там выискивает для себя тока известное; в общем, что и говорить-то, хороша! – занятая собой природа. А где-то порой вдруг послышатся отчасти знакомые отдалённые голоса кого-то из соседей озабоченных чем-то через открытые окна вроде поодаль, а слышащиеся-то где-то их речи не иначе как рядом, когда они вопросы там свои семейные совместно какие-то насущные решают. Опять же ветерок тут же ласково и тихонько вдруг потреплет величаво по щеке, волосам или за ухом вскользь щекотнёт, а то ещё где. В общем, обстановка такая: хорошо – благодать!

Вот и теперь сижу я, думаю, о чём попало. Странная штука всё-таки жизнь – нет, конечно, что там и говорить-то – крайне интересная. Многие о смысле жизни думают, постоянно голову над этой темой себе ломают, а ведь кто-то есть, вообще ни о чём не замышляется, живёт себе, как ему вздумается. Кто его знает, может и правильно вовсе! Вряд ли конечно… хотя ведь каждый живёт, я думаю в меру своего внутреннего видения, в меру расположения духовной, что ли своей градации во вселенской иерархии. Одному бывает, не жаль ни времени, ни сил попусту тратить, порхает независимо от возраста как стрекоза себе без умысла и цели весь век, да и совсем, наверное, даже толком не понимая, я думаю, чего, в самом деле, сам-то он хочет, если его конкретно спросить. Благо, что без вреда другим да и обстановка позволяет! А то может совершенно даже, скорее всего, и не задумывается над этим: попусту – не попусту… главное для него – чтобы сейчас весело было, не скучно и без проблем чтобы, а умрёт – да и трава потом не расти.

Кто-то напротив: расчётливую жизнь ведёт, власти над людьми, силу над ними выискивает, денег, то бишь богатства материального стяжает, ищет пути насыщения в свои закрома им. Каждой вещичке мелкой радуется, чуя себя безумно счастливым, а крупными так (домом али там машиной какой) и нимало гордится, – думается ему непременно, что, мол, всё – выше всех теперь стал.

Иному – по моей догадке – и цель и интерес в жизни заключается в вечном поиске в её кипучих пределах её границ и даже – за. Таким, во что бы то ни стало необходимо почему-то постичь, непременно добиться любой ценой какой-то уж очень важной с их точки зрения и почти вроде бы даже в какой-то мере несколько уже известной им – пусть хоть каким-то пока только малым ничтожным боком, но всё-таки уже известной им той – обязательной крупицы истины. За которую они подчас готовы терпеть любые лишения. И они, зная: вроде бы чего-то – чего, наверное, не знают якобы другие – идут своей дорогой к этой заветной своей цели, выполняя вроде бы опять только им или таким же, как они, заведомо известные какие-то определённые пусть иногда и даже тяжкие условия и принципы; при всём при этом порой элементарно грубя в троллейбусе дряхлой старушонке.

Я, вот сейчас изломав мозги, перекладывая и переворачивая в своих извилинах эти размышления, невольно взамен этим догмам припомнил один простой и на первый взгляд, наверное, даже совершенно весьма ординарный для нашей существенности случай произошедший здесь несколько лет тому назад, в этом самом дворике. А дело-то опять-таки, в общем-то, можно сказать незначительное… может быть даже и ничтожное, нас вовсе может быть доселе и не касающееся-то. Хотя я неоднократно убеждался, что часто на первый взгляд кажущееся таковым и даже подчас не с нами-таки произошедшее, но как обычно всегда впоследствии вслед за тем выясняется почему-то именно-то для нас, в конце концов, определяющееся по факту как раз как наиболее значительное и первостепенное.

Посмотришь волей неволей назад: на пустяках нередко и жизнь-то вся наша строится, и не по-иному как те же пустяки её порой строго подытоживают и, глядя конкретно всё-таки на среднего добропорядочного человека начинаешь понимать временами, что пустячные грешки-то и мучают, грызя его кающееся ежеминутно в болях умудрённое опытом сердце. Но да вот сами посудите!

Жил один довольно-таки престранненький дедок и в этом-то как раз доме, между прочим. Только я вот на втором этаже обитал, а он на первом и в другом к слову будет сказано подъезде, то есть в среднем – при наличии трёх. Вообще-то я мало его касался: так при встречи, бывало, здоровался, да и только. Он никогда на моё приветствие почему-то не отвечал, да и я совсем не настаивал. Старик всё-таки: может, глуховат, не слышит или ещё чего. А он ковырялся чего-то там по-своему. Худой, на вид ледащий старичок с сухим будто бы вырезанным из дерева абсолютно недвижимым для эмоций лицом. Его почему-то многие обитающие поблизости считали ненормальным, а некоторые даже почему-то всегда беспардонно и открыто смеялись над ним как над полоумным, но, в общем-то, серьёзно никто не противоречил. Родственники его – кто именно – я и не помню сейчас, где-то в другом конце города вроде бы как живут (будто бы такой слушок, некогда в округе проскальзывал). Да я, честно-то говоря в своё время особо и не напрягался, поинтересоваться чтобы. Да и к чему собственно-то? Впрочем, все знали, да и я видел неоднократно, что дружбу крепкую он водил с местными кошками да собаками. Куча целая – прям свора таковых, у него была: какие хозяйские, какие бесхозные, всякие там были – ему без разницы кто из них приходил – он всех одинаково кормил и обхаживал. Не было у него любимцев! Кормил он их всех в отведённом для этого углу скверика – рядом с подстанцией – так чтобы людям не мешать и видимо давно (я уж опять-таки и не помню, с каких именно пор – лет пять минимум наверняка). Как говорится, аккурат в специально можно смело заявить приспособленном для этого месте – вероятнее всего по договорённости али ещё как? – с тутошней нашей дворничихой тёть Таней. Всю ли, половину ли пенсии своей он тратил на них, то не ведомо мне. Но видел я довольно-таки часто, что он прибирался там, причём неоднократно или даже точнее постоянно. А они крутятся, бывало вокруг него, радуются, трутся об его ноги. Одни ластятся, другие хвостиками виляют, кошки собаки, даже зверюшки эти ревновали его друг к дружке, но по правде говоря: никогда, кстати, не дрались, во всяком случае, при нём. Все местные жители давно привыкли к такой обстановке и не обращали уже на эти странности особого внимания, шуткой для себя называя его «зоологом».

Но однажды – как сейчас помню – ещё ночью, такой концерт неожиданно случился. Словно с ума все животные во всём нашем околотке посходили. Вдруг как «гром среди ясного неба» (при полной темноте-то такой) зазвучал, заревел! – их совместный не отрепетированный разноголосый вой, да так внезапно образовался, что спасу не было. Помню, люди нервически кричали ещё на них, грозно стращали их по всякому, чем-то там даже кроме всего этого бросались в них – никто ж тогда ещё не знал что Юрий Михалыч тот дедушка кстати «зоолог» – скончался той ночью.

Процессия была не очень многолюдной и, в общем-то, даже мало значительной для подобных общепринятых ритуальных мероприятий. Всё как бы ненароком происходило; вроде бы как в смысле – минутное дело: лишний предлог отвлечься от дел насущных, да и выпить повод слегка на поминках. Родственники, да и так некоторые соседи близ лежащих домов кто не на работе был. Вынесли гроб, поставили на табуретки для церемониального в таких случаях прощания. Стоят все кругом – гроб с покойничком в центре, глядят понурые, кто-то что-то может быть проговорит над умершим речь несвязную какую пока, а вокруг все питомцы его тут как тут тоже давненько уже собрались. Сидят, ходят четвероногие и хвостатые вокруг да около, смотрят, ушами прядут, чешутся, присматриваются, будто бы понимают всё – грустными маячат глазами своими – как бы растерянные в мордочках какие-то, вроде даже в явной потерянности от происходящего тут.

Ну, люди постояли, постояли, да и дальше понесли гроб до катафалка-автобуса, погрузили, чтобы на кладбище свезти, а оно, кстати, тут и не далеко. По железной дороге-то, коль пешком идти с километра два три будет. В объезд так гораздо дальше конечно будет.

Да! вроде бы и всё на этом: только вот слышал опосля-то я некоторые, не сказал бы, что уж дюже любопытные слухи или факты по данным событиям – случай как говориться, совсем не такой, конечно же, чтоб так выражаться, да уж, пожалуй, выговорю вам всё равно к сведению. Может интересно станет? А говорили люди о том: что, дескать, кошки и собаки все эти, свои похороны устроили своему обожателю – деду тому. Как говорится, в полном составе собирались они на могилке того Юрия Михалыча и в течение нескольких ночей напролёт выли, лаяли, скулили, мяукали там, пока сторожа уж откровенно не забеспокоились, да и несколько раз не разгоняли их. А некоторые животинки ко всему прочему долго затем таскали на его могилку съестное и оставляли там. Подкармливали. Не знаю: правду, нет, люди говорили, коль они придумали – знать и я вру.

Верно не зря он жизнь свою прожил, коль даже животные по нему вот так по-человечьи то скорбели… любил он их и они ему ответили той же светлой любовью и неистовой тоскующей памятью. Ни в ней ли как раз, не в той ли самой любви, не в том ли желании сделать доброе для рядом живущих скрывается смысл-то нашей жизни? А то, что он о животных заботился, так люди скорее сами в том виноваты, видать не заслужили, не заняли подобающего места в сердце его. Или запросы у людей побольше, а чем он-то мог их ублажить? Неспроста в своё время Генрих Гейне сказал: …«чем больше узнаю людей, тем больше нравятся собаки»…

Верно, кто-нибудь скажет и на фига-то нам было знать про этого старикашку, дескать, да сколько ещё их сейчас таких – кругом да вокруг – отирается. Да я нисколько и не мнил себе, что-то серьёзное для вас из этого извлекать; это так промежду прочим вспомнилось просто самому себе почему-то вдруг и всё. Сейчас в моду вошло восстанавливать старые храмы Божие или новые даже кто-то к тому же ещё возводит. Неимоверные средства на это уходят. Чуть ли не до того! – что понастроили по храму на прихожанина. Конечно, это хорошо, но во всём я считаю должен быть здравый смысл и уж, конечно же, чувство меры. А то ведь сейчас многие считают как: дескать, наворовал в своё время (чуть ли не по-воровским даже законам) необходимо, мол, откупиться (типа как на общаг отдать), теперь считая опять же по мере своего индивидуального такого мировоззрения и строят непременно где-нибудь обычно в прилюдном месте во всеуслышание храм Божий и думают, зато теперь: вот откупился, мол, от Бога-то (отделался) теперьча я. Всё, отвяньте, мол, от меня! Он грехи мне чуть ли не автоматически все спишет теперь…

В этом ли дело вообще? Считаю, скорее всего, и из священников-то – мало кто из них в почёте у Бога нашего, Иисуса Христа. Они – даже не особо раздумывая-то об этом, можно легко увериться в этом – по сути те же чиновники только под Божьим вроде как теперь промыслом. Неужели же они на полном серьёзе думают, что просто-напросто вот так вот в одно прекрасное время, надев и потом пусть даже долгое время, нося эту рясу, научившись без затруднений махать кадилом, читая вызубренные молитвы, да осеняя людей крестом, они уже заранее себя обеспечили «райской благодатью»?

Господь Бог (который создал нас и который нарочно пострадал ради нас для личного примера) не о тех вовсе в своё время храмах-то беспокоился и говорил. Ведь дураку теперь даже понятно – что церкви, которые вроде бы как на земле нынче великолепием величествуют в золотых куполах своих, мозоля глаза, дескать, кому-то где-то там, на небесах, которые теперь стоят и вроде, как и стоять-то собираются незыблемой твердыней всё равно когда-нибудь рухнут однажды истлев. А вещал ОН нам о небесных «храмах» в высоком воображении нашем – ОН толковал нам о храмах в сердцах наших творящихся. Так же бессмертных и ненарушимых, как и души наши! Да и сами посудите, нужен ли Богу прочный фундаментальный кирпичный дворец на земле, когда туда ходить, в конце концов, никто очень скоро совсем не будет, да и собственно – зачем? Беда-то в том (да и это вполне понятно: на земле всё-таки находимся), что многие по своей же ограниченности и о Боге так же судят. А здраво сами посудите, вообразив Его хотя бы ну чуть-чуть поумнее себя (не говоря о его Абсолюте), зачем Богу (с его духовной-то сущностью) кирпич пустой возваянный прочным, когда дети, да и вообще люди где-то ещё голодают, ни добра, ни элементарных радостей не ведают – а других при этом всё это нимало не трогает? Когда вовсю ненависть брызжет феерическими брызгами, жажда стяжательства бурно кипит, распутство уже не то чтобы процветает, а гниёт давно безудержно в своей смердящей силе, разврат шатается мертвенный повсюду, когда…

24.04.12 г.

 
СообщениеБлагодарность по-человечьи… раздумия

Любил я раньше иногда в нашем скверике в тенёчке возле дома – особенно летней порой – посидеть на лавочке, расслабиться, понаблюдать; ну и, в конце концов, как говорится поразмышлять о чём-нибудь таком жизненном. Знаете, бывает время от времени замечательно так: сидишь, кругом птички летают, копошатся на ветках, чирикают себе, щебечут о чём-то своём; листья в кронах деревьев где-то там глядишь наверху по ветру хором о чём-то, напевая, шелестят; солнышко радостно вездесуще светит. Мухи где-то: то отдалённо, а то и совсем даже рядышком вразнобой жужжат. Глядишь какая-нибудь из них в играх своих суматошных ненароком со всего маху вдруг как влепится в землю, не рассчитав прыти своей – поелозит там, в пыли как бы словно потерявшись – покрутится волчком обалделая – потом опять взметнёт вверх как сумасшедшая, да и ну куда-нибудь лететь пристыженно восвояси. Иной раз тот же шмель деловой смешно так случается на клумбе расхозяйничается али пчёлка шустренькая, какая в цветке смотришь: немного запутавшись, шебаршится, чего-то там выискивает для себя тока известное; в общем, что и говорить-то, хороша! – занятая собой природа. А где-то порой вдруг послышатся отчасти знакомые отдалённые голоса кого-то из соседей озабоченных чем-то через открытые окна вроде поодаль, а слышащиеся-то где-то их речи не иначе как рядом, когда они вопросы там свои семейные совместно какие-то насущные решают. Опять же ветерок тут же ласково и тихонько вдруг потреплет величаво по щеке, волосам или за ухом вскользь щекотнёт, а то ещё где. В общем, обстановка такая: хорошо – благодать!

Вот и теперь сижу я, думаю, о чём попало. Странная штука всё-таки жизнь – нет, конечно, что там и говорить-то – крайне интересная. Многие о смысле жизни думают, постоянно голову над этой темой себе ломают, а ведь кто-то есть, вообще ни о чём не замышляется, живёт себе, как ему вздумается. Кто его знает, может и правильно вовсе! Вряд ли конечно… хотя ведь каждый живёт, я думаю в меру своего внутреннего видения, в меру расположения духовной, что ли своей градации во вселенской иерархии. Одному бывает, не жаль ни времени, ни сил попусту тратить, порхает независимо от возраста как стрекоза себе без умысла и цели весь век, да и совсем, наверное, даже толком не понимая, я думаю, чего, в самом деле, сам-то он хочет, если его конкретно спросить. Благо, что без вреда другим да и обстановка позволяет! А то может совершенно даже, скорее всего, и не задумывается над этим: попусту – не попусту… главное для него – чтобы сейчас весело было, не скучно и без проблем чтобы, а умрёт – да и трава потом не расти.

Кто-то напротив: расчётливую жизнь ведёт, власти над людьми, силу над ними выискивает, денег, то бишь богатства материального стяжает, ищет пути насыщения в свои закрома им. Каждой вещичке мелкой радуется, чуя себя безумно счастливым, а крупными так (домом али там машиной какой) и нимало гордится, – думается ему непременно, что, мол, всё – выше всех теперь стал.

Иному – по моей догадке – и цель и интерес в жизни заключается в вечном поиске в её кипучих пределах её границ и даже – за. Таким, во что бы то ни стало необходимо почему-то постичь, непременно добиться любой ценой какой-то уж очень важной с их точки зрения и почти вроде бы даже в какой-то мере несколько уже известной им – пусть хоть каким-то пока только малым ничтожным боком, но всё-таки уже известной им той – обязательной крупицы истины. За которую они подчас готовы терпеть любые лишения. И они, зная: вроде бы чего-то – чего, наверное, не знают якобы другие – идут своей дорогой к этой заветной своей цели, выполняя вроде бы опять только им или таким же, как они, заведомо известные какие-то определённые пусть иногда и даже тяжкие условия и принципы; при всём при этом порой элементарно грубя в троллейбусе дряхлой старушонке.

Я, вот сейчас изломав мозги, перекладывая и переворачивая в своих извилинах эти размышления, невольно взамен этим догмам припомнил один простой и на первый взгляд, наверное, даже совершенно весьма ординарный для нашей существенности случай произошедший здесь несколько лет тому назад, в этом самом дворике. А дело-то опять-таки, в общем-то, можно сказать незначительное… может быть даже и ничтожное, нас вовсе может быть доселе и не касающееся-то. Хотя я неоднократно убеждался, что часто на первый взгляд кажущееся таковым и даже подчас не с нами-таки произошедшее, но как обычно всегда впоследствии вслед за тем выясняется почему-то именно-то для нас, в конце концов, определяющееся по факту как раз как наиболее значительное и первостепенное.

Посмотришь волей неволей назад: на пустяках нередко и жизнь-то вся наша строится, и не по-иному как те же пустяки её порой строго подытоживают и, глядя конкретно всё-таки на среднего добропорядочного человека начинаешь понимать временами, что пустячные грешки-то и мучают, грызя его кающееся ежеминутно в болях умудрённое опытом сердце. Но да вот сами посудите!

Жил один довольно-таки престранненький дедок и в этом-то как раз доме, между прочим. Только я вот на втором этаже обитал, а он на первом и в другом к слову будет сказано подъезде, то есть в среднем – при наличии трёх. Вообще-то я мало его касался: так при встречи, бывало, здоровался, да и только. Он никогда на моё приветствие почему-то не отвечал, да и я совсем не настаивал. Старик всё-таки: может, глуховат, не слышит или ещё чего. А он ковырялся чего-то там по-своему. Худой, на вид ледащий старичок с сухим будто бы вырезанным из дерева абсолютно недвижимым для эмоций лицом. Его почему-то многие обитающие поблизости считали ненормальным, а некоторые даже почему-то всегда беспардонно и открыто смеялись над ним как над полоумным, но, в общем-то, серьёзно никто не противоречил. Родственники его – кто именно – я и не помню сейчас, где-то в другом конце города вроде бы как живут (будто бы такой слушок, некогда в округе проскальзывал). Да я, честно-то говоря в своё время особо и не напрягался, поинтересоваться чтобы. Да и к чему собственно-то? Впрочем, все знали, да и я видел неоднократно, что дружбу крепкую он водил с местными кошками да собаками. Куча целая – прям свора таковых, у него была: какие хозяйские, какие бесхозные, всякие там были – ему без разницы кто из них приходил – он всех одинаково кормил и обхаживал. Не было у него любимцев! Кормил он их всех в отведённом для этого углу скверика – рядом с подстанцией – так чтобы людям не мешать и видимо давно (я уж опять-таки и не помню, с каких именно пор – лет пять минимум наверняка). Как говорится, аккурат в специально можно смело заявить приспособленном для этого месте – вероятнее всего по договорённости али ещё как? – с тутошней нашей дворничихой тёть Таней. Всю ли, половину ли пенсии своей он тратил на них, то не ведомо мне. Но видел я довольно-таки часто, что он прибирался там, причём неоднократно или даже точнее постоянно. А они крутятся, бывало вокруг него, радуются, трутся об его ноги. Одни ластятся, другие хвостиками виляют, кошки собаки, даже зверюшки эти ревновали его друг к дружке, но по правде говоря: никогда, кстати, не дрались, во всяком случае, при нём. Все местные жители давно привыкли к такой обстановке и не обращали уже на эти странности особого внимания, шуткой для себя называя его «зоологом».

Но однажды – как сейчас помню – ещё ночью, такой концерт неожиданно случился. Словно с ума все животные во всём нашем околотке посходили. Вдруг как «гром среди ясного неба» (при полной темноте-то такой) зазвучал, заревел! – их совместный не отрепетированный разноголосый вой, да так внезапно образовался, что спасу не было. Помню, люди нервически кричали ещё на них, грозно стращали их по всякому, чем-то там даже кроме всего этого бросались в них – никто ж тогда ещё не знал что Юрий Михалыч тот дедушка кстати «зоолог» – скончался той ночью.

Процессия была не очень многолюдной и, в общем-то, даже мало значительной для подобных общепринятых ритуальных мероприятий. Всё как бы ненароком происходило; вроде бы как в смысле – минутное дело: лишний предлог отвлечься от дел насущных, да и выпить повод слегка на поминках. Родственники, да и так некоторые соседи близ лежащих домов кто не на работе был. Вынесли гроб, поставили на табуретки для церемониального в таких случаях прощания. Стоят все кругом – гроб с покойничком в центре, глядят понурые, кто-то что-то может быть проговорит над умершим речь несвязную какую пока, а вокруг все питомцы его тут как тут тоже давненько уже собрались. Сидят, ходят четвероногие и хвостатые вокруг да около, смотрят, ушами прядут, чешутся, присматриваются, будто бы понимают всё – грустными маячат глазами своими – как бы растерянные в мордочках какие-то, вроде даже в явной потерянности от происходящего тут.

Ну, люди постояли, постояли, да и дальше понесли гроб до катафалка-автобуса, погрузили, чтобы на кладбище свезти, а оно, кстати, тут и не далеко. По железной дороге-то, коль пешком идти с километра два три будет. В объезд так гораздо дальше конечно будет.

Да! вроде бы и всё на этом: только вот слышал опосля-то я некоторые, не сказал бы, что уж дюже любопытные слухи или факты по данным событиям – случай как говориться, совсем не такой, конечно же, чтоб так выражаться, да уж, пожалуй, выговорю вам всё равно к сведению. Может интересно станет? А говорили люди о том: что, дескать, кошки и собаки все эти, свои похороны устроили своему обожателю – деду тому. Как говорится, в полном составе собирались они на могилке того Юрия Михалыча и в течение нескольких ночей напролёт выли, лаяли, скулили, мяукали там, пока сторожа уж откровенно не забеспокоились, да и несколько раз не разгоняли их. А некоторые животинки ко всему прочему долго затем таскали на его могилку съестное и оставляли там. Подкармливали. Не знаю: правду, нет, люди говорили, коль они придумали – знать и я вру.

Верно не зря он жизнь свою прожил, коль даже животные по нему вот так по-человечьи то скорбели… любил он их и они ему ответили той же светлой любовью и неистовой тоскующей памятью. Ни в ней ли как раз, не в той ли самой любви, не в том ли желании сделать доброе для рядом живущих скрывается смысл-то нашей жизни? А то, что он о животных заботился, так люди скорее сами в том виноваты, видать не заслужили, не заняли подобающего места в сердце его. Или запросы у людей побольше, а чем он-то мог их ублажить? Неспроста в своё время Генрих Гейне сказал: …«чем больше узнаю людей, тем больше нравятся собаки»…

Верно, кто-нибудь скажет и на фига-то нам было знать про этого старикашку, дескать, да сколько ещё их сейчас таких – кругом да вокруг – отирается. Да я нисколько и не мнил себе, что-то серьёзное для вас из этого извлекать; это так промежду прочим вспомнилось просто самому себе почему-то вдруг и всё. Сейчас в моду вошло восстанавливать старые храмы Божие или новые даже кто-то к тому же ещё возводит. Неимоверные средства на это уходят. Чуть ли не до того! – что понастроили по храму на прихожанина. Конечно, это хорошо, но во всём я считаю должен быть здравый смысл и уж, конечно же, чувство меры. А то ведь сейчас многие считают как: дескать, наворовал в своё время (чуть ли не по-воровским даже законам) необходимо, мол, откупиться (типа как на общаг отдать), теперь считая опять же по мере своего индивидуального такого мировоззрения и строят непременно где-нибудь обычно в прилюдном месте во всеуслышание храм Божий и думают, зато теперь: вот откупился, мол, от Бога-то (отделался) теперьча я. Всё, отвяньте, мол, от меня! Он грехи мне чуть ли не автоматически все спишет теперь…

В этом ли дело вообще? Считаю, скорее всего, и из священников-то – мало кто из них в почёте у Бога нашего, Иисуса Христа. Они – даже не особо раздумывая-то об этом, можно легко увериться в этом – по сути те же чиновники только под Божьим вроде как теперь промыслом. Неужели же они на полном серьёзе думают, что просто-напросто вот так вот в одно прекрасное время, надев и потом пусть даже долгое время, нося эту рясу, научившись без затруднений махать кадилом, читая вызубренные молитвы, да осеняя людей крестом, они уже заранее себя обеспечили «райской благодатью»?

Господь Бог (который создал нас и который нарочно пострадал ради нас для личного примера) не о тех вовсе в своё время храмах-то беспокоился и говорил. Ведь дураку теперь даже понятно – что церкви, которые вроде бы как на земле нынче великолепием величествуют в золотых куполах своих, мозоля глаза, дескать, кому-то где-то там, на небесах, которые теперь стоят и вроде, как и стоять-то собираются незыблемой твердыней всё равно когда-нибудь рухнут однажды истлев. А вещал ОН нам о небесных «храмах» в высоком воображении нашем – ОН толковал нам о храмах в сердцах наших творящихся. Так же бессмертных и ненарушимых, как и души наши! Да и сами посудите, нужен ли Богу прочный фундаментальный кирпичный дворец на земле, когда туда ходить, в конце концов, никто очень скоро совсем не будет, да и собственно – зачем? Беда-то в том (да и это вполне понятно: на земле всё-таки находимся), что многие по своей же ограниченности и о Боге так же судят. А здраво сами посудите, вообразив Его хотя бы ну чуть-чуть поумнее себя (не говоря о его Абсолюте), зачем Богу (с его духовной-то сущностью) кирпич пустой возваянный прочным, когда дети, да и вообще люди где-то ещё голодают, ни добра, ни элементарных радостей не ведают – а других при этом всё это нимало не трогает? Когда вовсю ненависть брызжет феерическими брызгами, жажда стяжательства бурно кипит, распутство уже не то чтобы процветает, а гниёт давно безудержно в своей смердящей силе, разврат шатается мертвенный повсюду, когда…

24.04.12 г.


Автор - zhora50
Дата добавления - 01.05.2012 в 07:34
СообщениеБлагодарность по-человечьи… раздумия

Любил я раньше иногда в нашем скверике в тенёчке возле дома – особенно летней порой – посидеть на лавочке, расслабиться, понаблюдать; ну и, в конце концов, как говорится поразмышлять о чём-нибудь таком жизненном. Знаете, бывает время от времени замечательно так: сидишь, кругом птички летают, копошатся на ветках, чирикают себе, щебечут о чём-то своём; листья в кронах деревьев где-то там глядишь наверху по ветру хором о чём-то, напевая, шелестят; солнышко радостно вездесуще светит. Мухи где-то: то отдалённо, а то и совсем даже рядышком вразнобой жужжат. Глядишь какая-нибудь из них в играх своих суматошных ненароком со всего маху вдруг как влепится в землю, не рассчитав прыти своей – поелозит там, в пыли как бы словно потерявшись – покрутится волчком обалделая – потом опять взметнёт вверх как сумасшедшая, да и ну куда-нибудь лететь пристыженно восвояси. Иной раз тот же шмель деловой смешно так случается на клумбе расхозяйничается али пчёлка шустренькая, какая в цветке смотришь: немного запутавшись, шебаршится, чего-то там выискивает для себя тока известное; в общем, что и говорить-то, хороша! – занятая собой природа. А где-то порой вдруг послышатся отчасти знакомые отдалённые голоса кого-то из соседей озабоченных чем-то через открытые окна вроде поодаль, а слышащиеся-то где-то их речи не иначе как рядом, когда они вопросы там свои семейные совместно какие-то насущные решают. Опять же ветерок тут же ласково и тихонько вдруг потреплет величаво по щеке, волосам или за ухом вскользь щекотнёт, а то ещё где. В общем, обстановка такая: хорошо – благодать!

Вот и теперь сижу я, думаю, о чём попало. Странная штука всё-таки жизнь – нет, конечно, что там и говорить-то – крайне интересная. Многие о смысле жизни думают, постоянно голову над этой темой себе ломают, а ведь кто-то есть, вообще ни о чём не замышляется, живёт себе, как ему вздумается. Кто его знает, может и правильно вовсе! Вряд ли конечно… хотя ведь каждый живёт, я думаю в меру своего внутреннего видения, в меру расположения духовной, что ли своей градации во вселенской иерархии. Одному бывает, не жаль ни времени, ни сил попусту тратить, порхает независимо от возраста как стрекоза себе без умысла и цели весь век, да и совсем, наверное, даже толком не понимая, я думаю, чего, в самом деле, сам-то он хочет, если его конкретно спросить. Благо, что без вреда другим да и обстановка позволяет! А то может совершенно даже, скорее всего, и не задумывается над этим: попусту – не попусту… главное для него – чтобы сейчас весело было, не скучно и без проблем чтобы, а умрёт – да и трава потом не расти.

Кто-то напротив: расчётливую жизнь ведёт, власти над людьми, силу над ними выискивает, денег, то бишь богатства материального стяжает, ищет пути насыщения в свои закрома им. Каждой вещичке мелкой радуется, чуя себя безумно счастливым, а крупными так (домом али там машиной какой) и нимало гордится, – думается ему непременно, что, мол, всё – выше всех теперь стал.

Иному – по моей догадке – и цель и интерес в жизни заключается в вечном поиске в её кипучих пределах её границ и даже – за. Таким, во что бы то ни стало необходимо почему-то постичь, непременно добиться любой ценой какой-то уж очень важной с их точки зрения и почти вроде бы даже в какой-то мере несколько уже известной им – пусть хоть каким-то пока только малым ничтожным боком, но всё-таки уже известной им той – обязательной крупицы истины. За которую они подчас готовы терпеть любые лишения. И они, зная: вроде бы чего-то – чего, наверное, не знают якобы другие – идут своей дорогой к этой заветной своей цели, выполняя вроде бы опять только им или таким же, как они, заведомо известные какие-то определённые пусть иногда и даже тяжкие условия и принципы; при всём при этом порой элементарно грубя в троллейбусе дряхлой старушонке.

Я, вот сейчас изломав мозги, перекладывая и переворачивая в своих извилинах эти размышления, невольно взамен этим догмам припомнил один простой и на первый взгляд, наверное, даже совершенно весьма ординарный для нашей существенности случай произошедший здесь несколько лет тому назад, в этом самом дворике. А дело-то опять-таки, в общем-то, можно сказать незначительное… может быть даже и ничтожное, нас вовсе может быть доселе и не касающееся-то. Хотя я неоднократно убеждался, что часто на первый взгляд кажущееся таковым и даже подчас не с нами-таки произошедшее, но как обычно всегда впоследствии вслед за тем выясняется почему-то именно-то для нас, в конце концов, определяющееся по факту как раз как наиболее значительное и первостепенное.

Посмотришь волей неволей назад: на пустяках нередко и жизнь-то вся наша строится, и не по-иному как те же пустяки её порой строго подытоживают и, глядя конкретно всё-таки на среднего добропорядочного человека начинаешь понимать временами, что пустячные грешки-то и мучают, грызя его кающееся ежеминутно в болях умудрённое опытом сердце. Но да вот сами посудите!

Жил один довольно-таки престранненький дедок и в этом-то как раз доме, между прочим. Только я вот на втором этаже обитал, а он на первом и в другом к слову будет сказано подъезде, то есть в среднем – при наличии трёх. Вообще-то я мало его касался: так при встречи, бывало, здоровался, да и только. Он никогда на моё приветствие почему-то не отвечал, да и я совсем не настаивал. Старик всё-таки: может, глуховат, не слышит или ещё чего. А он ковырялся чего-то там по-своему. Худой, на вид ледащий старичок с сухим будто бы вырезанным из дерева абсолютно недвижимым для эмоций лицом. Его почему-то многие обитающие поблизости считали ненормальным, а некоторые даже почему-то всегда беспардонно и открыто смеялись над ним как над полоумным, но, в общем-то, серьёзно никто не противоречил. Родственники его – кто именно – я и не помню сейчас, где-то в другом конце города вроде бы как живут (будто бы такой слушок, некогда в округе проскальзывал). Да я, честно-то говоря в своё время особо и не напрягался, поинтересоваться чтобы. Да и к чему собственно-то? Впрочем, все знали, да и я видел неоднократно, что дружбу крепкую он водил с местными кошками да собаками. Куча целая – прям свора таковых, у него была: какие хозяйские, какие бесхозные, всякие там были – ему без разницы кто из них приходил – он всех одинаково кормил и обхаживал. Не было у него любимцев! Кормил он их всех в отведённом для этого углу скверика – рядом с подстанцией – так чтобы людям не мешать и видимо давно (я уж опять-таки и не помню, с каких именно пор – лет пять минимум наверняка). Как говорится, аккурат в специально можно смело заявить приспособленном для этого месте – вероятнее всего по договорённости али ещё как? – с тутошней нашей дворничихой тёть Таней. Всю ли, половину ли пенсии своей он тратил на них, то не ведомо мне. Но видел я довольно-таки часто, что он прибирался там, причём неоднократно или даже точнее постоянно. А они крутятся, бывало вокруг него, радуются, трутся об его ноги. Одни ластятся, другие хвостиками виляют, кошки собаки, даже зверюшки эти ревновали его друг к дружке, но по правде говоря: никогда, кстати, не дрались, во всяком случае, при нём. Все местные жители давно привыкли к такой обстановке и не обращали уже на эти странности особого внимания, шуткой для себя называя его «зоологом».

Но однажды – как сейчас помню – ещё ночью, такой концерт неожиданно случился. Словно с ума все животные во всём нашем околотке посходили. Вдруг как «гром среди ясного неба» (при полной темноте-то такой) зазвучал, заревел! – их совместный не отрепетированный разноголосый вой, да так внезапно образовался, что спасу не было. Помню, люди нервически кричали ещё на них, грозно стращали их по всякому, чем-то там даже кроме всего этого бросались в них – никто ж тогда ещё не знал что Юрий Михалыч тот дедушка кстати «зоолог» – скончался той ночью.

Процессия была не очень многолюдной и, в общем-то, даже мало значительной для подобных общепринятых ритуальных мероприятий. Всё как бы ненароком происходило; вроде бы как в смысле – минутное дело: лишний предлог отвлечься от дел насущных, да и выпить повод слегка на поминках. Родственники, да и так некоторые соседи близ лежащих домов кто не на работе был. Вынесли гроб, поставили на табуретки для церемониального в таких случаях прощания. Стоят все кругом – гроб с покойничком в центре, глядят понурые, кто-то что-то может быть проговорит над умершим речь несвязную какую пока, а вокруг все питомцы его тут как тут тоже давненько уже собрались. Сидят, ходят четвероногие и хвостатые вокруг да около, смотрят, ушами прядут, чешутся, присматриваются, будто бы понимают всё – грустными маячат глазами своими – как бы растерянные в мордочках какие-то, вроде даже в явной потерянности от происходящего тут.

Ну, люди постояли, постояли, да и дальше понесли гроб до катафалка-автобуса, погрузили, чтобы на кладбище свезти, а оно, кстати, тут и не далеко. По железной дороге-то, коль пешком идти с километра два три будет. В объезд так гораздо дальше конечно будет.

Да! вроде бы и всё на этом: только вот слышал опосля-то я некоторые, не сказал бы, что уж дюже любопытные слухи или факты по данным событиям – случай как говориться, совсем не такой, конечно же, чтоб так выражаться, да уж, пожалуй, выговорю вам всё равно к сведению. Может интересно станет? А говорили люди о том: что, дескать, кошки и собаки все эти, свои похороны устроили своему обожателю – деду тому. Как говорится, в полном составе собирались они на могилке того Юрия Михалыча и в течение нескольких ночей напролёт выли, лаяли, скулили, мяукали там, пока сторожа уж откровенно не забеспокоились, да и несколько раз не разгоняли их. А некоторые животинки ко всему прочему долго затем таскали на его могилку съестное и оставляли там. Подкармливали. Не знаю: правду, нет, люди говорили, коль они придумали – знать и я вру.

Верно не зря он жизнь свою прожил, коль даже животные по нему вот так по-человечьи то скорбели… любил он их и они ему ответили той же светлой любовью и неистовой тоскующей памятью. Ни в ней ли как раз, не в той ли самой любви, не в том ли желании сделать доброе для рядом живущих скрывается смысл-то нашей жизни? А то, что он о животных заботился, так люди скорее сами в том виноваты, видать не заслужили, не заняли подобающего места в сердце его. Или запросы у людей побольше, а чем он-то мог их ублажить? Неспроста в своё время Генрих Гейне сказал: …«чем больше узнаю людей, тем больше нравятся собаки»…

Верно, кто-нибудь скажет и на фига-то нам было знать про этого старикашку, дескать, да сколько ещё их сейчас таких – кругом да вокруг – отирается. Да я нисколько и не мнил себе, что-то серьёзное для вас из этого извлекать; это так промежду прочим вспомнилось просто самому себе почему-то вдруг и всё. Сейчас в моду вошло восстанавливать старые храмы Божие или новые даже кто-то к тому же ещё возводит. Неимоверные средства на это уходят. Чуть ли не до того! – что понастроили по храму на прихожанина. Конечно, это хорошо, но во всём я считаю должен быть здравый смысл и уж, конечно же, чувство меры. А то ведь сейчас многие считают как: дескать, наворовал в своё время (чуть ли не по-воровским даже законам) необходимо, мол, откупиться (типа как на общаг отдать), теперь считая опять же по мере своего индивидуального такого мировоззрения и строят непременно где-нибудь обычно в прилюдном месте во всеуслышание храм Божий и думают, зато теперь: вот откупился, мол, от Бога-то (отделался) теперьча я. Всё, отвяньте, мол, от меня! Он грехи мне чуть ли не автоматически все спишет теперь…

В этом ли дело вообще? Считаю, скорее всего, и из священников-то – мало кто из них в почёте у Бога нашего, Иисуса Христа. Они – даже не особо раздумывая-то об этом, можно легко увериться в этом – по сути те же чиновники только под Божьим вроде как теперь промыслом. Неужели же они на полном серьёзе думают, что просто-напросто вот так вот в одно прекрасное время, надев и потом пусть даже долгое время, нося эту рясу, научившись без затруднений махать кадилом, читая вызубренные молитвы, да осеняя людей крестом, они уже заранее себя обеспечили «райской благодатью»?

Господь Бог (который создал нас и который нарочно пострадал ради нас для личного примера) не о тех вовсе в своё время храмах-то беспокоился и говорил. Ведь дураку теперь даже понятно – что церкви, которые вроде бы как на земле нынче великолепием величествуют в золотых куполах своих, мозоля глаза, дескать, кому-то где-то там, на небесах, которые теперь стоят и вроде, как и стоять-то собираются незыблемой твердыней всё равно когда-нибудь рухнут однажды истлев. А вещал ОН нам о небесных «храмах» в высоком воображении нашем – ОН толковал нам о храмах в сердцах наших творящихся. Так же бессмертных и ненарушимых, как и души наши! Да и сами посудите, нужен ли Богу прочный фундаментальный кирпичный дворец на земле, когда туда ходить, в конце концов, никто очень скоро совсем не будет, да и собственно – зачем? Беда-то в том (да и это вполне понятно: на земле всё-таки находимся), что многие по своей же ограниченности и о Боге так же судят. А здраво сами посудите, вообразив Его хотя бы ну чуть-чуть поумнее себя (не говоря о его Абсолюте), зачем Богу (с его духовной-то сущностью) кирпич пустой возваянный прочным, когда дети, да и вообще люди где-то ещё голодают, ни добра, ни элементарных радостей не ведают – а других при этом всё это нимало не трогает? Когда вовсю ненависть брызжет феерическими брызгами, жажда стяжательства бурно кипит, распутство уже не то чтобы процветает, а гниёт давно безудержно в своей смердящей силе, разврат шатается мертвенный повсюду, когда…

24.04.12 г.


Автор - zhora50
Дата добавления - 01.05.2012 в 07:34
zhora50Дата: Среда, 09.05.2012, 04:00 | Сообщение # 51
Осматривающийся
Группа: Островитянин
Сообщений: 32
Награды: 0
Репутация: 0
Статус: Offline
Сказ про Кота Котофеича да, про лису Алисоньку

В том селе была избушка
Мужичок в ней жил – пьяньчушка;
У него был кот игривый
Да беда, – какой шкодливый,
Что терпеть нет сил и мочи;
Надоел ему он очень.
Вот мужик тот, с бодуна
Поутру хлебнув вина,
Чтоб избавиться сполна
От такого прыгуна
(Кот дремал как раз под печкой) –
Хвать! – за шкуру шалуна
Да под злобные словечки,
Посадив того в мешок,
В лес дремучий поволок.
Там в овраге под корягу
Заховал в мешке беднягу;
И оставил его там –
Пить вино вернулся сам.

Много ль времени аль мало
Пролетело то не знамо.
В страхе тяжком кот сидел,
Слов мяукнуть аж не смел.
А в овраге тёмном: сыро…
Затаился там уныло
Сам, трясясь от страха жутко
(Да каким ещё быть шуткам!?)
Коль сидел, прижавши уши,
Чтобы страшного не слушать.
Так иначе ль время шло:
Сколь терпи, аль нет – равно,
Кушать, хочется давно.
Ну а голод ясно дело
«Тот не тётка» скажем, смело;
Выбираться самый срок,
Коль в животике запело…
Так не так – пусть неумело
Стал невкусный грызть мешок.
Кое-как лазейку сделал
И оттудова чуть жив,
Вылез в мир сквозь тот разрыв:
Только вылез – в ямку шмыг
Притаился, в сей же миг.
Бедолага был не смел
Так до утра просидел:
Голод с холодом терпел.

Тока солнышко блеснуло
В шумных кронах меж берёз
Его будто ветром сдуло,
Вверх помчался он всерьёз.
Словно выстрелян из пушки,
Уж и сам не знает, как
Оказался на верхушке
У берёзы – как колпак!
Жизнь суровая отрада –
В ней кормиться как-то надо.
Привыкаешь пусть не сразу –
Постепенно: час от часу,
Входишь смыслом в дикий быт;
Беззаботный день забыт.
Он хотел поймать мышонка,
Только – где там! – эта гонка
Прекратилась вмиг, тот прост,
В норке спрятал шустро хвост.
Разорить хотел гнездо,
Это тоже всё не то.
Только он в надежде краткой
Влез на дерево украдкой,
Чтобы там схватить птенца,
Схлопотал в нос от отца.
Больно шмякнувшись о почву,
Не полезет снова точно…
Только-только так решил,
Только было приуныл,
Подошла к нему лиса
Явно, что удивлена,
Говорит ему она:
«Сколь в лесу живу теперя,
Я не видывала зверя
Вот такого-то как ты».
Улыбнувшись ему мило,
Поклонилась и спросила:
«На меня ты не сердись,
Добрый молодец, скажись,
Кто таков – хочу я знать
И по имени как звать?».
Вскинул шерсть тут кот лихой,
Раз уж пережил с лихвой,
Породнился как с бедой!
Спину выгнул, хвост трубой
Говорит ей величаво
Он такое для начала:
«Из сибирских я сторон
Прислан к вам вести закон,
Чтоб всё правильно и быстро
Буду я у вас бурмистром.
Я и честен и умеюч,
Ну а звать – Кот Котофеич».
А лисичка аж зарделась,
Перед ним вся завертелась
И на лапках так и скачет,
Каждый жест чего-то значит:
«Ах, почтенный господин,
К вам вопросик есть один,
(Звать Алисонькой меня)
Я скажу вам, не темня:
Я живу совсем одна –
Одинока, не бедна.
А вопросик мой такой:
Вы женат иль холостой?».
И с поклоном Кот ответил:
«Я свободен словно ветер!».
Говорит тогда лисица:
«Вот и я, мой друг, девица
И чего болтать тут зря,
Вам бы замуж взять меня.
Во соседнем во бору
Показать берусь нору,
Вы отказываться бросьте
И пойдёмте ко мне в гости».

Согласился Кот и свадьбу –
Закатили пир горой:
Пир весёлый, озорной…
Пусть всего лишь на усадьбу
Не на весь пусть мир лесной –
Зато с парой молодой!

Вот надысь каким-то разом
Уж замужнею женой
Чтоб добыть съестных припасов
Вышла лисонька из дому,
На тропу взошла знакому.
Отошла-то недалече,
Волк выходит к ней навстречу,
Стал заигрывать с лисой:
(Шаловливый был такой!)

Волк

«Где, кума, ты пропадала?
Мы все норы обыскали,
А тебя так не сыскали».
И Алиса отвечала:
«Ну-к пусти меня, дурак!
Не хватай как прежде так:
Я теперь не просто дама –
Я теперь замужней стала».
Волк

«Ух, Алиса, извини!
Чья жена ты – объясни?..»

Лиса Алисонька

«Есть такой один лихач:
И пушист он и усач
И во всём-то он умеюч,
Неразборчив по делам,
Звать его Кот Котофеич,
Из Сибири прислан к нам
Несть закон по всем лесам.
Он теперь у нас бурмистр –
Он и честен, он и быстр…
Вот такие вот дела –
Я ж бурмистрова жена.
Али разве не слыхал –
Сам не знашь, где пропадал?».

Волк

«Ох, не видел, не взыщи,
У Сороки был намедни
Удалял с носа прыщи.
Был сегодня до обедни
Занят делом заповедным.
Расскажи, как честь иметь –
На него, чтоб посмотреть?»

Лиса Алисонька

«Котофеич мой сердитый
Враз видать – не с наших мест:
Лучший раз, коль будешь битый,
В худшем случае так съест
Коли кто вдруг не по нём
Али ночью али днём.
Предоставь в поклон барана,
Положи и спрячься сам
Завтра выйдет утром рано
По бурмистровым делам».
Волк умчался за бараном.

Вот идёт лисица дальше,
А навстречу ей медведь.
Он заигрывать как раньше,
А она ему: « Ты впредь
Мишка так меня не лапай,
Потому как косолапый
Я замужняя теперь».

Медведь

«Ну и кто твой муж сякой –
Кто отважный есть такой?»

Лиса Алисонька

«Муж мой важный очень зверь!
Из сибирских он сторон
Прислан к нам вершить закон
Он бурмистр; ну а я
Его верная жена…
Котофеич мой сердитый –
Враз видать – не с наших мест:
Лучший раз, коль будешь битый
В худшем случае так съест
Если кто уж не по нём
Али ночью али днём… »

Медведь

«Ой, Алиса ты прости!
Как тут дело утрясти,
Чтоб супруга посмотреть
Да при этом уцелеть?»

Лиса Алисонька

«Будешь жив, коль повезёт.
Волк барана принесёт,
Ты ж неси быка ему
На глаза же самому
Лучше сам не попадайся,
Как положишь – заховайся».
И медведь в пылу таком
Потащился за быком.

Вот барана волк принёс,
Шкуру только ободрал,
Лишь задумался всерьёз,
Тут медведь приковылял.
На закорках впопыхах
Весь в репье и лопухах
Измотав трудами душу,
Притащил бычачью тушу.

Волк

«Ну, Потапыч, здравствуй брат!

Медведь

«Здравствуй, здравствуй брат Кондрат!
Не видал лисицы с мужем?»

Волк

«Нет, давненько поджидаю
Самому уж очень нужен.
Как позвать, пока не знаю.

Медведь

«Ты пойди и им скажи:
Вот народ, мол, ждёт всерьёз!
Вам подарки преподнёс…
Только шибко не дрожи.

Волк

«Сам иди – ты посмелей
Да и выглядишь бодрей:
Даже орден есть – репей!»

Долго б маялись так споря
Проскакал зайчишка вскоре
Мимо рядом ненароком
В не понят, – с какого боку.
Крикнул Мишка: «Эй, косой,
Ну-ка подь сюды босой!
Ты нужон пострел сейчас
Порученье есть у нас».
Тот в запарках удивился,
Подбежал и поклонился:
Мол, готов и в холуя
Лишь не бейте, мол, меня!

Медведь

«Знаешь лисью, плут, нору?

Заяц

Как не знать, конечно, знаю
Мимо, коль не раз бываю…

Медведь

Так ступай к её двору
И скажи ей в полной мере
Мол, Потапыч там уж в ряд
Да и брат его Кондрат
Как солдатики стоят
Мол, в изысканной манере
С мужем ждут её теперя
На поклон пришли к ним с даром:
Мол, с быком, да и бараном;
На чём давеча сошлись.
Только так вот не трясись
С нас бери пример, крепись».

Ну чего тут воду лить?
Тот пустился во всю прыть.
А медведь меж тем и волк
Думу думой брали в толк,
Где им скрыться побыстрей
Да запрятаться складней.
Тут медведь умом блеснул:
«Я полезу на сосну» –
Молвив так, кряхтя, полез.
Волк тот взвыл бы на весь лес,
Трусил просто, заорать.
Что ж ему-то предпринять?!
Вот и кинулся пластом
Подле древа под кустом
Чуть прикрыв себя листвой
Чтоб невидим, стал собой.
А медведь во все глаза
В страхе взгляды разбросал
Там слышны уж голоса –
То бурмистр и лиса
Подходили тока только.
Вот медведь увидел их
Шепчет он об этом волку:
«Вижу я как раз двоих:
Муж её совсем чудной,
Дюже маленький такой!»
Только кот увидел мясо
Шерсть взъерошилась на нём,
Он на тушу прыгнул разом,
Очи вспыхнули огнём.
Стал он мясо жадно рвать:
И зубами и когтями
Отрывая всё кусками
И при этом зло мурчать.
Будто сердится что: мало!
Так и шепчет: мало, мало…
От того страшнее стало.
Говорит медведь трясясь:
Не видал я отродясь:
Невелик, но как прожорист!
Как безумен он, напорист,
Нам не съесть и четверым;
Ему мало – хоть один.
Так до нас он доберётся».

Захотелось глянуть волку
На бурмистра, на Кота
Да сквозь листья мало толку
Наблюдать исподтишка
И решил для глаз он щёлку
Сделать лапой чуть слегка.
Шевельнулся раз, другой…
Кот подумал под листвой,
Видно мышка шебуршится
Та, что важничала днями.
Да как бросится, когтями
Уцепившись волку в нос,
Тот подумал: «Всё всерьёз –
Всё пропал я! Тоже съест!»
Как вскочил, да как понёс –
И удрал из этих мест.

Нет, не ждал и кот такого
С перепуга тут большого
Он на дерево стрелой,
Где медведь уже больной
Умирал совсем от страха.
«Ну, – медведь подумал, – вот
Всё увидел! Всё убьёт!»
Отдаваясь в милость Бога
Так как времени не много,
А слезать, совсем уж нет,
Он тут оземь громыхнулся,
Даже лес весь содрогнулся
И пустился наутёк.
А Алисонька вдогонку:
«Это только он легонько!»
Вот такой им был урок.

С той поры все звери стали
Уважать Кота хоть знали
Что совсем-то он не злой
Просто шустрый и простой.

Ну а здесь урок другой
Не совсем такой простой
Как могло бы показаться.
Правду молвить: рад стараться.
Говорится о семье
О семье здесь и о ладе,
А где лад – там друг и клад.
И ещё: жена к тому же
В основном и строит мужа.
Тут известно: чётко, чисто…
От жены – и муж министр.

Сказка ложь да в ней намёк –
Добрым молодцам урок.

09.05.12 г.


 
СообщениеСказ про Кота Котофеича да, про лису Алисоньку

В том селе была избушка
Мужичок в ней жил – пьяньчушка;
У него был кот игривый
Да беда, – какой шкодливый,
Что терпеть нет сил и мочи;
Надоел ему он очень.
Вот мужик тот, с бодуна
Поутру хлебнув вина,
Чтоб избавиться сполна
От такого прыгуна
(Кот дремал как раз под печкой) –
Хвать! – за шкуру шалуна
Да под злобные словечки,
Посадив того в мешок,
В лес дремучий поволок.
Там в овраге под корягу
Заховал в мешке беднягу;
И оставил его там –
Пить вино вернулся сам.

Много ль времени аль мало
Пролетело то не знамо.
В страхе тяжком кот сидел,
Слов мяукнуть аж не смел.
А в овраге тёмном: сыро…
Затаился там уныло
Сам, трясясь от страха жутко
(Да каким ещё быть шуткам!?)
Коль сидел, прижавши уши,
Чтобы страшного не слушать.
Так иначе ль время шло:
Сколь терпи, аль нет – равно,
Кушать, хочется давно.
Ну а голод ясно дело
«Тот не тётка» скажем, смело;
Выбираться самый срок,
Коль в животике запело…
Так не так – пусть неумело
Стал невкусный грызть мешок.
Кое-как лазейку сделал
И оттудова чуть жив,
Вылез в мир сквозь тот разрыв:
Только вылез – в ямку шмыг
Притаился, в сей же миг.
Бедолага был не смел
Так до утра просидел:
Голод с холодом терпел.

Тока солнышко блеснуло
В шумных кронах меж берёз
Его будто ветром сдуло,
Вверх помчался он всерьёз.
Словно выстрелян из пушки,
Уж и сам не знает, как
Оказался на верхушке
У берёзы – как колпак!
Жизнь суровая отрада –
В ней кормиться как-то надо.
Привыкаешь пусть не сразу –
Постепенно: час от часу,
Входишь смыслом в дикий быт;
Беззаботный день забыт.
Он хотел поймать мышонка,
Только – где там! – эта гонка
Прекратилась вмиг, тот прост,
В норке спрятал шустро хвост.
Разорить хотел гнездо,
Это тоже всё не то.
Только он в надежде краткой
Влез на дерево украдкой,
Чтобы там схватить птенца,
Схлопотал в нос от отца.
Больно шмякнувшись о почву,
Не полезет снова точно…
Только-только так решил,
Только было приуныл,
Подошла к нему лиса
Явно, что удивлена,
Говорит ему она:
«Сколь в лесу живу теперя,
Я не видывала зверя
Вот такого-то как ты».
Улыбнувшись ему мило,
Поклонилась и спросила:
«На меня ты не сердись,
Добрый молодец, скажись,
Кто таков – хочу я знать
И по имени как звать?».
Вскинул шерсть тут кот лихой,
Раз уж пережил с лихвой,
Породнился как с бедой!
Спину выгнул, хвост трубой
Говорит ей величаво
Он такое для начала:
«Из сибирских я сторон
Прислан к вам вести закон,
Чтоб всё правильно и быстро
Буду я у вас бурмистром.
Я и честен и умеюч,
Ну а звать – Кот Котофеич».
А лисичка аж зарделась,
Перед ним вся завертелась
И на лапках так и скачет,
Каждый жест чего-то значит:
«Ах, почтенный господин,
К вам вопросик есть один,
(Звать Алисонькой меня)
Я скажу вам, не темня:
Я живу совсем одна –
Одинока, не бедна.
А вопросик мой такой:
Вы женат иль холостой?».
И с поклоном Кот ответил:
«Я свободен словно ветер!».
Говорит тогда лисица:
«Вот и я, мой друг, девица
И чего болтать тут зря,
Вам бы замуж взять меня.
Во соседнем во бору
Показать берусь нору,
Вы отказываться бросьте
И пойдёмте ко мне в гости».

Согласился Кот и свадьбу –
Закатили пир горой:
Пир весёлый, озорной…
Пусть всего лишь на усадьбу
Не на весь пусть мир лесной –
Зато с парой молодой!

Вот надысь каким-то разом
Уж замужнею женой
Чтоб добыть съестных припасов
Вышла лисонька из дому,
На тропу взошла знакому.
Отошла-то недалече,
Волк выходит к ней навстречу,
Стал заигрывать с лисой:
(Шаловливый был такой!)

Волк

«Где, кума, ты пропадала?
Мы все норы обыскали,
А тебя так не сыскали».
И Алиса отвечала:
«Ну-к пусти меня, дурак!
Не хватай как прежде так:
Я теперь не просто дама –
Я теперь замужней стала».
Волк

«Ух, Алиса, извини!
Чья жена ты – объясни?..»

Лиса Алисонька

«Есть такой один лихач:
И пушист он и усач
И во всём-то он умеюч,
Неразборчив по делам,
Звать его Кот Котофеич,
Из Сибири прислан к нам
Несть закон по всем лесам.
Он теперь у нас бурмистр –
Он и честен, он и быстр…
Вот такие вот дела –
Я ж бурмистрова жена.
Али разве не слыхал –
Сам не знашь, где пропадал?».

Волк

«Ох, не видел, не взыщи,
У Сороки был намедни
Удалял с носа прыщи.
Был сегодня до обедни
Занят делом заповедным.
Расскажи, как честь иметь –
На него, чтоб посмотреть?»

Лиса Алисонька

«Котофеич мой сердитый
Враз видать – не с наших мест:
Лучший раз, коль будешь битый,
В худшем случае так съест
Коли кто вдруг не по нём
Али ночью али днём.
Предоставь в поклон барана,
Положи и спрячься сам
Завтра выйдет утром рано
По бурмистровым делам».
Волк умчался за бараном.

Вот идёт лисица дальше,
А навстречу ей медведь.
Он заигрывать как раньше,
А она ему: « Ты впредь
Мишка так меня не лапай,
Потому как косолапый
Я замужняя теперь».

Медведь

«Ну и кто твой муж сякой –
Кто отважный есть такой?»

Лиса Алисонька

«Муж мой важный очень зверь!
Из сибирских он сторон
Прислан к нам вершить закон
Он бурмистр; ну а я
Его верная жена…
Котофеич мой сердитый –
Враз видать – не с наших мест:
Лучший раз, коль будешь битый
В худшем случае так съест
Если кто уж не по нём
Али ночью али днём… »

Медведь

«Ой, Алиса ты прости!
Как тут дело утрясти,
Чтоб супруга посмотреть
Да при этом уцелеть?»

Лиса Алисонька

«Будешь жив, коль повезёт.
Волк барана принесёт,
Ты ж неси быка ему
На глаза же самому
Лучше сам не попадайся,
Как положишь – заховайся».
И медведь в пылу таком
Потащился за быком.

Вот барана волк принёс,
Шкуру только ободрал,
Лишь задумался всерьёз,
Тут медведь приковылял.
На закорках впопыхах
Весь в репье и лопухах
Измотав трудами душу,
Притащил бычачью тушу.

Волк

«Ну, Потапыч, здравствуй брат!

Медведь

«Здравствуй, здравствуй брат Кондрат!
Не видал лисицы с мужем?»

Волк

«Нет, давненько поджидаю
Самому уж очень нужен.
Как позвать, пока не знаю.

Медведь

«Ты пойди и им скажи:
Вот народ, мол, ждёт всерьёз!
Вам подарки преподнёс…
Только шибко не дрожи.

Волк

«Сам иди – ты посмелей
Да и выглядишь бодрей:
Даже орден есть – репей!»

Долго б маялись так споря
Проскакал зайчишка вскоре
Мимо рядом ненароком
В не понят, – с какого боку.
Крикнул Мишка: «Эй, косой,
Ну-ка подь сюды босой!
Ты нужон пострел сейчас
Порученье есть у нас».
Тот в запарках удивился,
Подбежал и поклонился:
Мол, готов и в холуя
Лишь не бейте, мол, меня!

Медведь

«Знаешь лисью, плут, нору?

Заяц

Как не знать, конечно, знаю
Мимо, коль не раз бываю…

Медведь

Так ступай к её двору
И скажи ей в полной мере
Мол, Потапыч там уж в ряд
Да и брат его Кондрат
Как солдатики стоят
Мол, в изысканной манере
С мужем ждут её теперя
На поклон пришли к ним с даром:
Мол, с быком, да и бараном;
На чём давеча сошлись.
Только так вот не трясись
С нас бери пример, крепись».

Ну чего тут воду лить?
Тот пустился во всю прыть.
А медведь меж тем и волк
Думу думой брали в толк,
Где им скрыться побыстрей
Да запрятаться складней.
Тут медведь умом блеснул:
«Я полезу на сосну» –
Молвив так, кряхтя, полез.
Волк тот взвыл бы на весь лес,
Трусил просто, заорать.
Что ж ему-то предпринять?!
Вот и кинулся пластом
Подле древа под кустом
Чуть прикрыв себя листвой
Чтоб невидим, стал собой.
А медведь во все глаза
В страхе взгляды разбросал
Там слышны уж голоса –
То бурмистр и лиса
Подходили тока только.
Вот медведь увидел их
Шепчет он об этом волку:
«Вижу я как раз двоих:
Муж её совсем чудной,
Дюже маленький такой!»
Только кот увидел мясо
Шерсть взъерошилась на нём,
Он на тушу прыгнул разом,
Очи вспыхнули огнём.
Стал он мясо жадно рвать:
И зубами и когтями
Отрывая всё кусками
И при этом зло мурчать.
Будто сердится что: мало!
Так и шепчет: мало, мало…
От того страшнее стало.
Говорит медведь трясясь:
Не видал я отродясь:
Невелик, но как прожорист!
Как безумен он, напорист,
Нам не съесть и четверым;
Ему мало – хоть один.
Так до нас он доберётся».

Захотелось глянуть волку
На бурмистра, на Кота
Да сквозь листья мало толку
Наблюдать исподтишка
И решил для глаз он щёлку
Сделать лапой чуть слегка.
Шевельнулся раз, другой…
Кот подумал под листвой,
Видно мышка шебуршится
Та, что важничала днями.
Да как бросится, когтями
Уцепившись волку в нос,
Тот подумал: «Всё всерьёз –
Всё пропал я! Тоже съест!»
Как вскочил, да как понёс –
И удрал из этих мест.

Нет, не ждал и кот такого
С перепуга тут большого
Он на дерево стрелой,
Где медведь уже больной
Умирал совсем от страха.
«Ну, – медведь подумал, – вот
Всё увидел! Всё убьёт!»
Отдаваясь в милость Бога
Так как времени не много,
А слезать, совсем уж нет,
Он тут оземь громыхнулся,
Даже лес весь содрогнулся
И пустился наутёк.
А Алисонька вдогонку:
«Это только он легонько!»
Вот такой им был урок.

С той поры все звери стали
Уважать Кота хоть знали
Что совсем-то он не злой
Просто шустрый и простой.

Ну а здесь урок другой
Не совсем такой простой
Как могло бы показаться.
Правду молвить: рад стараться.
Говорится о семье
О семье здесь и о ладе,
А где лад – там друг и клад.
И ещё: жена к тому же
В основном и строит мужа.
Тут известно: чётко, чисто…
От жены – и муж министр.

Сказка ложь да в ней намёк –
Добрым молодцам урок.

09.05.12 г.



Автор - zhora50
Дата добавления - 09.05.2012 в 04:00
СообщениеСказ про Кота Котофеича да, про лису Алисоньку

В том селе была избушка
Мужичок в ней жил – пьяньчушка;
У него был кот игривый
Да беда, – какой шкодливый,
Что терпеть нет сил и мочи;
Надоел ему он очень.
Вот мужик тот, с бодуна
Поутру хлебнув вина,
Чтоб избавиться сполна
От такого прыгуна
(Кот дремал как раз под печкой) –
Хвать! – за шкуру шалуна
Да под злобные словечки,
Посадив того в мешок,
В лес дремучий поволок.
Там в овраге под корягу
Заховал в мешке беднягу;
И оставил его там –
Пить вино вернулся сам.

Много ль времени аль мало
Пролетело то не знамо.
В страхе тяжком кот сидел,
Слов мяукнуть аж не смел.
А в овраге тёмном: сыро…
Затаился там уныло
Сам, трясясь от страха жутко
(Да каким ещё быть шуткам!?)
Коль сидел, прижавши уши,
Чтобы страшного не слушать.
Так иначе ль время шло:
Сколь терпи, аль нет – равно,
Кушать, хочется давно.
Ну а голод ясно дело
«Тот не тётка» скажем, смело;
Выбираться самый срок,
Коль в животике запело…
Так не так – пусть неумело
Стал невкусный грызть мешок.
Кое-как лазейку сделал
И оттудова чуть жив,
Вылез в мир сквозь тот разрыв:
Только вылез – в ямку шмыг
Притаился, в сей же миг.
Бедолага был не смел
Так до утра просидел:
Голод с холодом терпел.

Тока солнышко блеснуло
В шумных кронах меж берёз
Его будто ветром сдуло,
Вверх помчался он всерьёз.
Словно выстрелян из пушки,
Уж и сам не знает, как
Оказался на верхушке
У берёзы – как колпак!
Жизнь суровая отрада –
В ней кормиться как-то надо.
Привыкаешь пусть не сразу –
Постепенно: час от часу,
Входишь смыслом в дикий быт;
Беззаботный день забыт.
Он хотел поймать мышонка,
Только – где там! – эта гонка
Прекратилась вмиг, тот прост,
В норке спрятал шустро хвост.
Разорить хотел гнездо,
Это тоже всё не то.
Только он в надежде краткой
Влез на дерево украдкой,
Чтобы там схватить птенца,
Схлопотал в нос от отца.
Больно шмякнувшись о почву,
Не полезет снова точно…
Только-только так решил,
Только было приуныл,
Подошла к нему лиса
Явно, что удивлена,
Говорит ему она:
«Сколь в лесу живу теперя,
Я не видывала зверя
Вот такого-то как ты».
Улыбнувшись ему мило,
Поклонилась и спросила:
«На меня ты не сердись,
Добрый молодец, скажись,
Кто таков – хочу я знать
И по имени как звать?».
Вскинул шерсть тут кот лихой,
Раз уж пережил с лихвой,
Породнился как с бедой!
Спину выгнул, хвост трубой
Говорит ей величаво
Он такое для начала:
«Из сибирских я сторон
Прислан к вам вести закон,
Чтоб всё правильно и быстро
Буду я у вас бурмистром.
Я и честен и умеюч,
Ну а звать – Кот Котофеич».
А лисичка аж зарделась,
Перед ним вся завертелась
И на лапках так и скачет,
Каждый жест чего-то значит:
«Ах, почтенный господин,
К вам вопросик есть один,
(Звать Алисонькой меня)
Я скажу вам, не темня:
Я живу совсем одна –
Одинока, не бедна.
А вопросик мой такой:
Вы женат иль холостой?».
И с поклоном Кот ответил:
«Я свободен словно ветер!».
Говорит тогда лисица:
«Вот и я, мой друг, девица
И чего болтать тут зря,
Вам бы замуж взять меня.
Во соседнем во бору
Показать берусь нору,
Вы отказываться бросьте
И пойдёмте ко мне в гости».

Согласился Кот и свадьбу –
Закатили пир горой:
Пир весёлый, озорной…
Пусть всего лишь на усадьбу
Не на весь пусть мир лесной –
Зато с парой молодой!

Вот надысь каким-то разом
Уж замужнею женой
Чтоб добыть съестных припасов
Вышла лисонька из дому,
На тропу взошла знакому.
Отошла-то недалече,
Волк выходит к ней навстречу,
Стал заигрывать с лисой:
(Шаловливый был такой!)

Волк

«Где, кума, ты пропадала?
Мы все норы обыскали,
А тебя так не сыскали».
И Алиса отвечала:
«Ну-к пусти меня, дурак!
Не хватай как прежде так:
Я теперь не просто дама –
Я теперь замужней стала».
Волк

«Ух, Алиса, извини!
Чья жена ты – объясни?..»

Лиса Алисонька

«Есть такой один лихач:
И пушист он и усач
И во всём-то он умеюч,
Неразборчив по делам,
Звать его Кот Котофеич,
Из Сибири прислан к нам
Несть закон по всем лесам.
Он теперь у нас бурмистр –
Он и честен, он и быстр…
Вот такие вот дела –
Я ж бурмистрова жена.
Али разве не слыхал –
Сам не знашь, где пропадал?».

Волк

«Ох, не видел, не взыщи,
У Сороки был намедни
Удалял с носа прыщи.
Был сегодня до обедни
Занят делом заповедным.
Расскажи, как честь иметь –
На него, чтоб посмотреть?»

Лиса Алисонька

«Котофеич мой сердитый
Враз видать – не с наших мест:
Лучший раз, коль будешь битый,
В худшем случае так съест
Коли кто вдруг не по нём
Али ночью али днём.
Предоставь в поклон барана,
Положи и спрячься сам
Завтра выйдет утром рано
По бурмистровым делам».
Волк умчался за бараном.

Вот идёт лисица дальше,
А навстречу ей медведь.
Он заигрывать как раньше,
А она ему: « Ты впредь
Мишка так меня не лапай,
Потому как косолапый
Я замужняя теперь».

Медведь

«Ну и кто твой муж сякой –
Кто отважный есть такой?»

Лиса Алисонька

«Муж мой важный очень зверь!
Из сибирских он сторон
Прислан к нам вершить закон
Он бурмистр; ну а я
Его верная жена…
Котофеич мой сердитый –
Враз видать – не с наших мест:
Лучший раз, коль будешь битый
В худшем случае так съест
Если кто уж не по нём
Али ночью али днём… »

Медведь

«Ой, Алиса ты прости!
Как тут дело утрясти,
Чтоб супруга посмотреть
Да при этом уцелеть?»

Лиса Алисонька

«Будешь жив, коль повезёт.
Волк барана принесёт,
Ты ж неси быка ему
На глаза же самому
Лучше сам не попадайся,
Как положишь – заховайся».
И медведь в пылу таком
Потащился за быком.

Вот барана волк принёс,
Шкуру только ободрал,
Лишь задумался всерьёз,
Тут медведь приковылял.
На закорках впопыхах
Весь в репье и лопухах
Измотав трудами душу,
Притащил бычачью тушу.

Волк

«Ну, Потапыч, здравствуй брат!

Медведь

«Здравствуй, здравствуй брат Кондрат!
Не видал лисицы с мужем?»

Волк

«Нет, давненько поджидаю
Самому уж очень нужен.
Как позвать, пока не знаю.

Медведь

«Ты пойди и им скажи:
Вот народ, мол, ждёт всерьёз!
Вам подарки преподнёс…
Только шибко не дрожи.

Волк

«Сам иди – ты посмелей
Да и выглядишь бодрей:
Даже орден есть – репей!»

Долго б маялись так споря
Проскакал зайчишка вскоре
Мимо рядом ненароком
В не понят, – с какого боку.
Крикнул Мишка: «Эй, косой,
Ну-ка подь сюды босой!
Ты нужон пострел сейчас
Порученье есть у нас».
Тот в запарках удивился,
Подбежал и поклонился:
Мол, готов и в холуя
Лишь не бейте, мол, меня!

Медведь

«Знаешь лисью, плут, нору?

Заяц

Как не знать, конечно, знаю
Мимо, коль не раз бываю…

Медведь

Так ступай к её двору
И скажи ей в полной мере
Мол, Потапыч там уж в ряд
Да и брат его Кондрат
Как солдатики стоят
Мол, в изысканной манере
С мужем ждут её теперя
На поклон пришли к ним с даром:
Мол, с быком, да и бараном;
На чём давеча сошлись.
Только так вот не трясись
С нас бери пример, крепись».

Ну чего тут воду лить?
Тот пустился во всю прыть.
А медведь меж тем и волк
Думу думой брали в толк,
Где им скрыться побыстрей
Да запрятаться складней.
Тут медведь умом блеснул:
«Я полезу на сосну» –
Молвив так, кряхтя, полез.
Волк тот взвыл бы на весь лес,
Трусил просто, заорать.
Что ж ему-то предпринять?!
Вот и кинулся пластом
Подле древа под кустом
Чуть прикрыв себя листвой
Чтоб невидим, стал собой.
А медведь во все глаза
В страхе взгляды разбросал
Там слышны уж голоса –
То бурмистр и лиса
Подходили тока только.
Вот медведь увидел их
Шепчет он об этом волку:
«Вижу я как раз двоих:
Муж её совсем чудной,
Дюже маленький такой!»
Только кот увидел мясо
Шерсть взъерошилась на нём,
Он на тушу прыгнул разом,
Очи вспыхнули огнём.
Стал он мясо жадно рвать:
И зубами и когтями
Отрывая всё кусками
И при этом зло мурчать.
Будто сердится что: мало!
Так и шепчет: мало, мало…
От того страшнее стало.
Говорит медведь трясясь:
Не видал я отродясь:
Невелик, но как прожорист!
Как безумен он, напорист,
Нам не съесть и четверым;
Ему мало – хоть один.
Так до нас он доберётся».

Захотелось глянуть волку
На бурмистра, на Кота
Да сквозь листья мало толку
Наблюдать исподтишка
И решил для глаз он щёлку
Сделать лапой чуть слегка.
Шевельнулся раз, другой…
Кот подумал под листвой,
Видно мышка шебуршится
Та, что важничала днями.
Да как бросится, когтями
Уцепившись волку в нос,
Тот подумал: «Всё всерьёз –
Всё пропал я! Тоже съест!»
Как вскочил, да как понёс –
И удрал из этих мест.

Нет, не ждал и кот такого
С перепуга тут большого
Он на дерево стрелой,
Где медведь уже больной
Умирал совсем от страха.
«Ну, – медведь подумал, – вот
Всё увидел! Всё убьёт!»
Отдаваясь в милость Бога
Так как времени не много,
А слезать, совсем уж нет,
Он тут оземь громыхнулся,
Даже лес весь содрогнулся
И пустился наутёк.
А Алисонька вдогонку:
«Это только он легонько!»
Вот такой им был урок.

С той поры все звери стали
Уважать Кота хоть знали
Что совсем-то он не злой
Просто шустрый и простой.

Ну а здесь урок другой
Не совсем такой простой
Как могло бы показаться.
Правду молвить: рад стараться.
Говорится о семье
О семье здесь и о ладе,
А где лад – там друг и клад.
И ещё: жена к тому же
В основном и строит мужа.
Тут известно: чётко, чисто…
От жены – и муж министр.

Сказка ложь да в ней намёк –
Добрым молодцам урок.

09.05.12 г.



Автор - zhora50
Дата добавления - 09.05.2012 в 04:00
zhora50Дата: Воскресенье, 13.05.2012, 11:58 | Сообщение # 52
Осматривающийся
Группа: Островитянин
Сообщений: 32
Награды: 0
Репутация: 0
Статус: Offline
Письмо к любимой

Ты не поверишь! Как мне хотелось бы увидеть тебя. Ты самая лёгкая, самая пушистая – ты самая нежная и лучшая. Ты глоток воды для умирающего меня в пустыне. Мне неважно, какая ты – хорошая, плохая, любая. Я – без тебя никто. Я пустышка. Я всегда буду без тебя отсутствовать. Я руками шарю где-то там, в пустоте и никак не могу почему-то тебя нашарить. Хотя и знаю что – ты – где-то рядом где-то – ну совсем близко. Вот. Вроде бы нашёл. Нет! Я опять заплачу. Прям и сил нет. Сердце болит, но оно и должно болеть пока живой. Нет! Я постараюсь. Постараюсь, во чтобы-то ни стало что-то с собой сделать – где-то, отыскать сил. Но ведь я даже чувствую внутри себя где-то твой запах. Такой он знакомый, такой живой… трепетный. Определить, ухватить, хотя бы умом своим постичь только вот порой почему-то даже не могу, не получается. Наверное, даже невозможно узнать: где ты вообще находишься. Я плачу. Иногда. Хоть и сам знаю что я – мужчина. Я вроде как не должен этого делать, не должен плакать. Но как-то так получается – что я плачу. Пусть зачастую не вслух и совсем всегда без слёз.
Ну и что? Нас много таких – мужчин. Да мы (хоть и разные), если бы ты знала – что мы всё-таки такие же, как и все. Меня сейчас убивает другое. Меня сейчас убивает одно: только вот где – ты? Я уверен, я знаю – без тебя и меня нет. А ты? Где ты?! Вот что самое главное! Сама вот подумай. Я ведь всё-таки для тебя стараюсь: вот так вот существую. Даже наверняка существую. Даже из чего-то, но все-таки, наверное, состою: это я имею в виду своё тело – свой химический состав. Белки, минералы какие-то, углеводы там всякие. Чепуха это всё, если тебя не возникнет.
Ты думаешь: я размазня? Ха-ха! Вот и не угадала. Да ты ещё меня и не видела, а значит, и вовсе не знаешь меня. Да если: тебя, а тем более – то, кто после нас останется кто-то вдруг попробует хотя бы пальцем тронуть, хотя бы, если только замахнётся на это… да я! Да чего попусту трепаться: я на смерть пойду. Я умру ради вас.
Я в одном сейчас абсолютно уверен: тебя нет, а значит, нет и меня… без тебя я всего лишь лёгкое колыхание воздуха. Ну, пожалуйста, появись!

13.05.12 г.
 
СообщениеПисьмо к любимой

Ты не поверишь! Как мне хотелось бы увидеть тебя. Ты самая лёгкая, самая пушистая – ты самая нежная и лучшая. Ты глоток воды для умирающего меня в пустыне. Мне неважно, какая ты – хорошая, плохая, любая. Я – без тебя никто. Я пустышка. Я всегда буду без тебя отсутствовать. Я руками шарю где-то там, в пустоте и никак не могу почему-то тебя нашарить. Хотя и знаю что – ты – где-то рядом где-то – ну совсем близко. Вот. Вроде бы нашёл. Нет! Я опять заплачу. Прям и сил нет. Сердце болит, но оно и должно болеть пока живой. Нет! Я постараюсь. Постараюсь, во чтобы-то ни стало что-то с собой сделать – где-то, отыскать сил. Но ведь я даже чувствую внутри себя где-то твой запах. Такой он знакомый, такой живой… трепетный. Определить, ухватить, хотя бы умом своим постичь только вот порой почему-то даже не могу, не получается. Наверное, даже невозможно узнать: где ты вообще находишься. Я плачу. Иногда. Хоть и сам знаю что я – мужчина. Я вроде как не должен этого делать, не должен плакать. Но как-то так получается – что я плачу. Пусть зачастую не вслух и совсем всегда без слёз.
Ну и что? Нас много таких – мужчин. Да мы (хоть и разные), если бы ты знала – что мы всё-таки такие же, как и все. Меня сейчас убивает другое. Меня сейчас убивает одно: только вот где – ты? Я уверен, я знаю – без тебя и меня нет. А ты? Где ты?! Вот что самое главное! Сама вот подумай. Я ведь всё-таки для тебя стараюсь: вот так вот существую. Даже наверняка существую. Даже из чего-то, но все-таки, наверное, состою: это я имею в виду своё тело – свой химический состав. Белки, минералы какие-то, углеводы там всякие. Чепуха это всё, если тебя не возникнет.
Ты думаешь: я размазня? Ха-ха! Вот и не угадала. Да ты ещё меня и не видела, а значит, и вовсе не знаешь меня. Да если: тебя, а тем более – то, кто после нас останется кто-то вдруг попробует хотя бы пальцем тронуть, хотя бы, если только замахнётся на это… да я! Да чего попусту трепаться: я на смерть пойду. Я умру ради вас.
Я в одном сейчас абсолютно уверен: тебя нет, а значит, нет и меня… без тебя я всего лишь лёгкое колыхание воздуха. Ну, пожалуйста, появись!

13.05.12 г.

Автор - zhora50
Дата добавления - 13.05.2012 в 11:58
СообщениеПисьмо к любимой

Ты не поверишь! Как мне хотелось бы увидеть тебя. Ты самая лёгкая, самая пушистая – ты самая нежная и лучшая. Ты глоток воды для умирающего меня в пустыне. Мне неважно, какая ты – хорошая, плохая, любая. Я – без тебя никто. Я пустышка. Я всегда буду без тебя отсутствовать. Я руками шарю где-то там, в пустоте и никак не могу почему-то тебя нашарить. Хотя и знаю что – ты – где-то рядом где-то – ну совсем близко. Вот. Вроде бы нашёл. Нет! Я опять заплачу. Прям и сил нет. Сердце болит, но оно и должно болеть пока живой. Нет! Я постараюсь. Постараюсь, во чтобы-то ни стало что-то с собой сделать – где-то, отыскать сил. Но ведь я даже чувствую внутри себя где-то твой запах. Такой он знакомый, такой живой… трепетный. Определить, ухватить, хотя бы умом своим постичь только вот порой почему-то даже не могу, не получается. Наверное, даже невозможно узнать: где ты вообще находишься. Я плачу. Иногда. Хоть и сам знаю что я – мужчина. Я вроде как не должен этого делать, не должен плакать. Но как-то так получается – что я плачу. Пусть зачастую не вслух и совсем всегда без слёз.
Ну и что? Нас много таких – мужчин. Да мы (хоть и разные), если бы ты знала – что мы всё-таки такие же, как и все. Меня сейчас убивает другое. Меня сейчас убивает одно: только вот где – ты? Я уверен, я знаю – без тебя и меня нет. А ты? Где ты?! Вот что самое главное! Сама вот подумай. Я ведь всё-таки для тебя стараюсь: вот так вот существую. Даже наверняка существую. Даже из чего-то, но все-таки, наверное, состою: это я имею в виду своё тело – свой химический состав. Белки, минералы какие-то, углеводы там всякие. Чепуха это всё, если тебя не возникнет.
Ты думаешь: я размазня? Ха-ха! Вот и не угадала. Да ты ещё меня и не видела, а значит, и вовсе не знаешь меня. Да если: тебя, а тем более – то, кто после нас останется кто-то вдруг попробует хотя бы пальцем тронуть, хотя бы, если только замахнётся на это… да я! Да чего попусту трепаться: я на смерть пойду. Я умру ради вас.
Я в одном сейчас абсолютно уверен: тебя нет, а значит, нет и меня… без тебя я всего лишь лёгкое колыхание воздуха. Ну, пожалуйста, появись!

13.05.12 г.

Автор - zhora50
Дата добавления - 13.05.2012 в 11:58
zhora50Дата: Вторник, 15.05.2012, 02:21 | Сообщение # 53
Осматривающийся
Группа: Островитянин
Сообщений: 32
Награды: 0
Репутация: 0
Статус: Offline
Я – кто такой я?

Я пишу это, не потому что я – еврей. Нет, я не еврей всё-таки, я – тунгус, наверное. Да и не тунгус вовсе. Я и сам не знаю, кто я. Русский – не русский какой-то там. Я любой, какой ты хочешь. Так наши крови перемешались, так – что просто уму непостижимо. Просто люблю да и умею: говорить, писать – дышать – на этом от рождения данном мне изумительном языке. Раньше он санскритом назывался, а теперь вот так. Я же не виноват. Ну, уж так уж пришлось, как говорится. Как хочешь – так получилось, да и только. Поэтому Ты уж прости меня – недоумка такого.
Да хоть убей меня – даже перед смертью – я всё равно буду думать на этом (именно на этом) языке. Люблю его, дышу им, других как-то не подвернулось, да и – всё! иначе как-то не получается. Как хотите! Значит, убивайте! Такой я – Герка-Дурачок: вот такой я – какой уж есть, простите!


Сообщение отредактировал zhora50 - Среда, 16.05.2012, 15:23
 
СообщениеЯ – кто такой я?

Я пишу это, не потому что я – еврей. Нет, я не еврей всё-таки, я – тунгус, наверное. Да и не тунгус вовсе. Я и сам не знаю, кто я. Русский – не русский какой-то там. Я любой, какой ты хочешь. Так наши крови перемешались, так – что просто уму непостижимо. Просто люблю да и умею: говорить, писать – дышать – на этом от рождения данном мне изумительном языке. Раньше он санскритом назывался, а теперь вот так. Я же не виноват. Ну, уж так уж пришлось, как говорится. Как хочешь – так получилось, да и только. Поэтому Ты уж прости меня – недоумка такого.
Да хоть убей меня – даже перед смертью – я всё равно буду думать на этом (именно на этом) языке. Люблю его, дышу им, других как-то не подвернулось, да и – всё! иначе как-то не получается. Как хотите! Значит, убивайте! Такой я – Герка-Дурачок: вот такой я – какой уж есть, простите!

Автор - zhora50
Дата добавления - 15.05.2012 в 02:21
СообщениеЯ – кто такой я?

Я пишу это, не потому что я – еврей. Нет, я не еврей всё-таки, я – тунгус, наверное. Да и не тунгус вовсе. Я и сам не знаю, кто я. Русский – не русский какой-то там. Я любой, какой ты хочешь. Так наши крови перемешались, так – что просто уму непостижимо. Просто люблю да и умею: говорить, писать – дышать – на этом от рождения данном мне изумительном языке. Раньше он санскритом назывался, а теперь вот так. Я же не виноват. Ну, уж так уж пришлось, как говорится. Как хочешь – так получилось, да и только. Поэтому Ты уж прости меня – недоумка такого.
Да хоть убей меня – даже перед смертью – я всё равно буду думать на этом (именно на этом) языке. Люблю его, дышу им, других как-то не подвернулось, да и – всё! иначе как-то не получается. Как хотите! Значит, убивайте! Такой я – Герка-Дурачок: вот такой я – какой уж есть, простите!

Автор - zhora50
Дата добавления - 15.05.2012 в 02:21
zhora50Дата: Пятница, 25.05.2012, 22:37 | Сообщение # 54
Осматривающийся
Группа: Островитянин
Сообщений: 32
Награды: 0
Репутация: 0
Статус: Offline
Письмо к любимому

(Молодая девушка пишет письмо своему воображаемому любимому)

Здравствуй, милый… Сколько лет уже прошло? двадцать, двадцать один ли – ой! нет – это неважно… Женщинам нельзя вообще напоминать о их возрасте. Считается неуважительным, а я ведь такая уже старая. Девчонки-подружки вон уже давно замуж повыскакивали; одна только я… дура-дурою в одиночестве кукую.

Но ты не подумай, пожалуйста, что я какая-нибудь дурнушка или ещё неумейка какая, что я бездельничаю целыми днями и сижу, сложа руки и только что и делаю, как жду тебя. Только просто сейчас хочется тебе немного пожаловаться на судьбину мою. Хочется всем сердцем прижаться к тебе. Слушать твоё дыхание. Целовать твои крепкие мужественные руки. И быть слабой под ними. Вот если бы ты сейчас был рядом, разве ты позволил бы ей этой злой карге судьбе – меня обижать? Разве мне было бы сейчас так тоскливо, так одиноко и гадко?

Вон Василиска – подружка моя – так та действительно Богом обиженная. И сварливая – стерва просто! И ноги у неё толстые, столбы какие-то по бокам просто не талия, а как будто спасательный круг на ней и вообще можно сказать жир-трест обыкновенный, но ведь и то вон с Колькой живут, пусть без росписи даже и дерётся он как она говорит, но и то вечно радостная ходит. Нос задирает. А почему не скрывает, что Колька дерётся? так, а куда ей деваться-то, если синяки вечно под глазами: то под левым, то под правым, а то и под обоими. И всё равно счастливая ходит – дура!

Я бы с этим дебилом даже ни разу встречаться не стала, даже при встречи-то на улице так сразу бы на другую сторону улицы перебегала, а она радуется глупая. Прям злюсь на неё, да и только, но ничего с собой поделать не могу, люблю её подружку свою – она хорошая. Несчастная только. Она просто этого не знает или знает, но притворяется. Боится она, что она одна останется. Навсегда!

А это так страшно. Я тоже боюсь. Некоторые вон вовсе не боятся, думают, что они навсегда молодыми и красивыми останутся. А ведь это совсем не так – я-то знаю. У меня вон тоже уже морщинки под глазами образовываются, а что дальше будет – подумать страшно. Вон в соседнем подъезде, какая красивая тётка живёт. Бизнесменка какая-то. У неё и машина шикарная и ходит вечно вся прям необычная в золоте да брильянтах. Вечно мужики у неё разные. То с одним приедет, то с другим – вечно ходила – улыбалась. Она – так совсем старуха уже. Наверное, столько вообще не живут. Говорят, ей за тридцать уж не знаю, сколько точно под сорок где-то. Я на днях случайно, совсем случайно как-то разговор её подслушала, не специально, просто сидела и Василиску ждала в одном сквере на лавочке вечером. Она там тоже была только мы сидели друг к другу спинами и кустами сирени прикрытые. Больше никого не было. Я бы её тоже не увидела, просто по голосу узнала. Когда она жаловалась мамке своей по мобиле, рыдала белугой, что все мужики сволочи, подонки и мерзавцы… Что она чрез них теперь и забеременеть не может. Мамку свою всё упрекала почто через неё вовремя замуж не вышла. Всё, мол, кавалеры ей её не нравились. А теперь вот вообще никто замуж не берёт. Плачет. Представляешь, а я с детства мечтала стать такой как она. Вот дурочка!

Никто замуж не берёт. Ой-ой-ой. Да я сама бы удивилась, если бы она нашла себе кого-то всерьёз. Сейчас вон, сколько ходит девчат молодых (моложе нас с Василиской) и все такие красивые, что прям зло берёт. Иногда до такой степени доходит, что думаю: убила бы всех! (Прости меня Господи…) Но это иногда всплески такие психические бывают. Ты не подумай что я такая бешеная. Просто я устала тебя ждать. А тебя всё: нет и нет. А я так скучаю. Мне так хочется погреться хоть минуточку – хоть капельку! – в твоих объятиях, что сил уже совсем-совсем нет. Я б тебе таких детей нарожала – закачаешься. Ты знаешь, сколько я прорыдала ночей. Сколько выплакала слёз. Море – лужа по сравнению с этим.

Встречаются всё какие-то дряни. То наглые, такие, что даже боишься их, то какие-то такие, что им нужно только секса и если девчонка не даст – они с ней совсем не разговаривают и даже потом смеются, надсмехаются над ней. А ведь мы от этого только портимся, души наши становятся чёрствыми и даже иногда жестокими. Неужели они этого не понимают?! Самцы, а не мальчишки.

Ты запомни, я никому себя не отдам кроме тебя. Я буду всегда тебя ждать и если мне не суждено тебя дождаться – пусть я умру, но с мечтой о тебе…
23.05.12 г.


Сообщение отредактировал zhora50 - Пятница, 25.05.2012, 22:45
 
Сообщение Письмо к любимому

(Молодая девушка пишет письмо своему воображаемому любимому)

Здравствуй, милый… Сколько лет уже прошло? двадцать, двадцать один ли – ой! нет – это неважно… Женщинам нельзя вообще напоминать о их возрасте. Считается неуважительным, а я ведь такая уже старая. Девчонки-подружки вон уже давно замуж повыскакивали; одна только я… дура-дурою в одиночестве кукую.

Но ты не подумай, пожалуйста, что я какая-нибудь дурнушка или ещё неумейка какая, что я бездельничаю целыми днями и сижу, сложа руки и только что и делаю, как жду тебя. Только просто сейчас хочется тебе немного пожаловаться на судьбину мою. Хочется всем сердцем прижаться к тебе. Слушать твоё дыхание. Целовать твои крепкие мужественные руки. И быть слабой под ними. Вот если бы ты сейчас был рядом, разве ты позволил бы ей этой злой карге судьбе – меня обижать? Разве мне было бы сейчас так тоскливо, так одиноко и гадко?

Вон Василиска – подружка моя – так та действительно Богом обиженная. И сварливая – стерва просто! И ноги у неё толстые, столбы какие-то по бокам просто не талия, а как будто спасательный круг на ней и вообще можно сказать жир-трест обыкновенный, но ведь и то вон с Колькой живут, пусть без росписи даже и дерётся он как она говорит, но и то вечно радостная ходит. Нос задирает. А почему не скрывает, что Колька дерётся? так, а куда ей деваться-то, если синяки вечно под глазами: то под левым, то под правым, а то и под обоими. И всё равно счастливая ходит – дура!

Я бы с этим дебилом даже ни разу встречаться не стала, даже при встречи-то на улице так сразу бы на другую сторону улицы перебегала, а она радуется глупая. Прям злюсь на неё, да и только, но ничего с собой поделать не могу, люблю её подружку свою – она хорошая. Несчастная только. Она просто этого не знает или знает, но притворяется. Боится она, что она одна останется. Навсегда!

А это так страшно. Я тоже боюсь. Некоторые вон вовсе не боятся, думают, что они навсегда молодыми и красивыми останутся. А ведь это совсем не так – я-то знаю. У меня вон тоже уже морщинки под глазами образовываются, а что дальше будет – подумать страшно. Вон в соседнем подъезде, какая красивая тётка живёт. Бизнесменка какая-то. У неё и машина шикарная и ходит вечно вся прям необычная в золоте да брильянтах. Вечно мужики у неё разные. То с одним приедет, то с другим – вечно ходила – улыбалась. Она – так совсем старуха уже. Наверное, столько вообще не живут. Говорят, ей за тридцать уж не знаю, сколько точно под сорок где-то. Я на днях случайно, совсем случайно как-то разговор её подслушала, не специально, просто сидела и Василиску ждала в одном сквере на лавочке вечером. Она там тоже была только мы сидели друг к другу спинами и кустами сирени прикрытые. Больше никого не было. Я бы её тоже не увидела, просто по голосу узнала. Когда она жаловалась мамке своей по мобиле, рыдала белугой, что все мужики сволочи, подонки и мерзавцы… Что она чрез них теперь и забеременеть не может. Мамку свою всё упрекала почто через неё вовремя замуж не вышла. Всё, мол, кавалеры ей её не нравились. А теперь вот вообще никто замуж не берёт. Плачет. Представляешь, а я с детства мечтала стать такой как она. Вот дурочка!

Никто замуж не берёт. Ой-ой-ой. Да я сама бы удивилась, если бы она нашла себе кого-то всерьёз. Сейчас вон, сколько ходит девчат молодых (моложе нас с Василиской) и все такие красивые, что прям зло берёт. Иногда до такой степени доходит, что думаю: убила бы всех! (Прости меня Господи…) Но это иногда всплески такие психические бывают. Ты не подумай что я такая бешеная. Просто я устала тебя ждать. А тебя всё: нет и нет. А я так скучаю. Мне так хочется погреться хоть минуточку – хоть капельку! – в твоих объятиях, что сил уже совсем-совсем нет. Я б тебе таких детей нарожала – закачаешься. Ты знаешь, сколько я прорыдала ночей. Сколько выплакала слёз. Море – лужа по сравнению с этим.

Встречаются всё какие-то дряни. То наглые, такие, что даже боишься их, то какие-то такие, что им нужно только секса и если девчонка не даст – они с ней совсем не разговаривают и даже потом смеются, надсмехаются над ней. А ведь мы от этого только портимся, души наши становятся чёрствыми и даже иногда жестокими. Неужели они этого не понимают?! Самцы, а не мальчишки.

Ты запомни, я никому себя не отдам кроме тебя. Я буду всегда тебя ждать и если мне не суждено тебя дождаться – пусть я умру, но с мечтой о тебе…
23.05.12 г.

Автор - zhora50
Дата добавления - 25.05.2012 в 22:37
Сообщение Письмо к любимому

(Молодая девушка пишет письмо своему воображаемому любимому)

Здравствуй, милый… Сколько лет уже прошло? двадцать, двадцать один ли – ой! нет – это неважно… Женщинам нельзя вообще напоминать о их возрасте. Считается неуважительным, а я ведь такая уже старая. Девчонки-подружки вон уже давно замуж повыскакивали; одна только я… дура-дурою в одиночестве кукую.

Но ты не подумай, пожалуйста, что я какая-нибудь дурнушка или ещё неумейка какая, что я бездельничаю целыми днями и сижу, сложа руки и только что и делаю, как жду тебя. Только просто сейчас хочется тебе немного пожаловаться на судьбину мою. Хочется всем сердцем прижаться к тебе. Слушать твоё дыхание. Целовать твои крепкие мужественные руки. И быть слабой под ними. Вот если бы ты сейчас был рядом, разве ты позволил бы ей этой злой карге судьбе – меня обижать? Разве мне было бы сейчас так тоскливо, так одиноко и гадко?

Вон Василиска – подружка моя – так та действительно Богом обиженная. И сварливая – стерва просто! И ноги у неё толстые, столбы какие-то по бокам просто не талия, а как будто спасательный круг на ней и вообще можно сказать жир-трест обыкновенный, но ведь и то вон с Колькой живут, пусть без росписи даже и дерётся он как она говорит, но и то вечно радостная ходит. Нос задирает. А почему не скрывает, что Колька дерётся? так, а куда ей деваться-то, если синяки вечно под глазами: то под левым, то под правым, а то и под обоими. И всё равно счастливая ходит – дура!

Я бы с этим дебилом даже ни разу встречаться не стала, даже при встречи-то на улице так сразу бы на другую сторону улицы перебегала, а она радуется глупая. Прям злюсь на неё, да и только, но ничего с собой поделать не могу, люблю её подружку свою – она хорошая. Несчастная только. Она просто этого не знает или знает, но притворяется. Боится она, что она одна останется. Навсегда!

А это так страшно. Я тоже боюсь. Некоторые вон вовсе не боятся, думают, что они навсегда молодыми и красивыми останутся. А ведь это совсем не так – я-то знаю. У меня вон тоже уже морщинки под глазами образовываются, а что дальше будет – подумать страшно. Вон в соседнем подъезде, какая красивая тётка живёт. Бизнесменка какая-то. У неё и машина шикарная и ходит вечно вся прям необычная в золоте да брильянтах. Вечно мужики у неё разные. То с одним приедет, то с другим – вечно ходила – улыбалась. Она – так совсем старуха уже. Наверное, столько вообще не живут. Говорят, ей за тридцать уж не знаю, сколько точно под сорок где-то. Я на днях случайно, совсем случайно как-то разговор её подслушала, не специально, просто сидела и Василиску ждала в одном сквере на лавочке вечером. Она там тоже была только мы сидели друг к другу спинами и кустами сирени прикрытые. Больше никого не было. Я бы её тоже не увидела, просто по голосу узнала. Когда она жаловалась мамке своей по мобиле, рыдала белугой, что все мужики сволочи, подонки и мерзавцы… Что она чрез них теперь и забеременеть не может. Мамку свою всё упрекала почто через неё вовремя замуж не вышла. Всё, мол, кавалеры ей её не нравились. А теперь вот вообще никто замуж не берёт. Плачет. Представляешь, а я с детства мечтала стать такой как она. Вот дурочка!

Никто замуж не берёт. Ой-ой-ой. Да я сама бы удивилась, если бы она нашла себе кого-то всерьёз. Сейчас вон, сколько ходит девчат молодых (моложе нас с Василиской) и все такие красивые, что прям зло берёт. Иногда до такой степени доходит, что думаю: убила бы всех! (Прости меня Господи…) Но это иногда всплески такие психические бывают. Ты не подумай что я такая бешеная. Просто я устала тебя ждать. А тебя всё: нет и нет. А я так скучаю. Мне так хочется погреться хоть минуточку – хоть капельку! – в твоих объятиях, что сил уже совсем-совсем нет. Я б тебе таких детей нарожала – закачаешься. Ты знаешь, сколько я прорыдала ночей. Сколько выплакала слёз. Море – лужа по сравнению с этим.

Встречаются всё какие-то дряни. То наглые, такие, что даже боишься их, то какие-то такие, что им нужно только секса и если девчонка не даст – они с ней совсем не разговаривают и даже потом смеются, надсмехаются над ней. А ведь мы от этого только портимся, души наши становятся чёрствыми и даже иногда жестокими. Неужели они этого не понимают?! Самцы, а не мальчишки.

Ты запомни, я никому себя не отдам кроме тебя. Я буду всегда тебя ждать и если мне не суждено тебя дождаться – пусть я умру, но с мечтой о тебе…
23.05.12 г.

Автор - zhora50
Дата добавления - 25.05.2012 в 22:37
zhora50Дата: Суббота, 02.06.2012, 16:58 | Сообщение # 55
Осматривающийся
Группа: Островитянин
Сообщений: 32
Награды: 0
Репутация: 0
Статус: Offline
…или о самом главном…

Помня или чего-то там вроде как, понимая про Бога: я полагал, – о как я хорошо всё-таки это, наверное, обмозговал. А получается на самом деле, я вовсе и не думал даже об этом по серьёзному, мне просто само собой это как-то вот так вот просто пришло в голову «вчера» можно сказать по наитию какому-то, как всегда впрочем. Как раз – всё, всё, что написано мной, написано было именно таким странным образом.

Ну, вот ты сам посуди, как-то так или может быть как-то даже иначе (в общем как тебе удобнее будет). О чём можно рассказать – когда совершенно не о чем вроде бы и рассказывать-то и даже сам ещё видишь всё это, в общих, в каких-то малозначительных можно сказать эфемерных скорее даже чертах – буквально туманом окутанных для визуального видения плоскостях. О чём каким-то образом не совсем может быть, отдалённо ещё вроде бы замышлял или даже вовсе не замышлял, а только что-то блеснуло где-то там кометой в мозгу. Где-то что-то вроде бы приметил или краем уха чуток зацепил, как будто ветром каким-то где-то навеяло, а то и вообще может быть привиделось давеча или давно просто когда-то во сне. И даже в памяти нельзя определить происхождение этого.

Или даже может, к примеру, друг где-то чего-то брякнул когда-то или совсем недавно промежду прочим, в безмятежной какой беседе, а ты вдруг улавливаешь ненароком, причём уже потом и чувствуешь, что бац! можешь эту мысль развить, преобразовав её во что-то интересное и совершенно цельное.

Но вернусь, пожалуй, к ранее начатому. Я теперь всё продумал, уразумел про Бога (ну это конечно как я сам только считаю). Ведь любой хочет знать, в конце концов, кто Он такой или что же это такое вообще. А Бог это, наверное, как я думаю, скорее всего, и есть: я, ты, они, все мы в общем объёме всего космоса, то есть энергия всех существ с их индивидуальной аурой взятых вкупе и сплетённые все вместе совокупно с другими планетами и их обитателями даже объектами совсем других измерений, а не только нас землян.

Где все: обычные или совсем скажем так – необычные разумные сущности вероятно возможные, но только в любви и есть – Бог. Бог – это вообще всеобщая взаимная – Любовь. Как одна суть, которая не может, скажем, так для облегчения понимания одну свою ногу или руку любить больше чем другую. Мы едины. Бог – это единая суть, единая наша сущность такая – это и есть наша субстанция любви, которая живёт в наших сердцах. И есть ещё ненависть, кроме того. Вот эти две мощные категории как раз-то и есть эти самые противоположности, и они видимо самые важные. Это специально так устроено (не знаю кем, скорее всего – нами же), чтобы научиться ценить любовь, добро, чтобы распознать их, а оценить их по-настоящему можно только через зло.
Только: Любовь (не секс конечно!) пишется с большой буквы, а ненависть почему-то (я и сам не знаю даже: где и почему) наверное, с маленькой – вот теперь и сам думай, кем и с кем тебе быть или то есть куда тебе окунаться в какую стихию. Думаю, что всё устроено так чтобы, в конце концов, каждый сам стал только уже в отдельности как говориться индивидуально – Богом. И ярким примером, кстати, в этом нам служит ни кто иной, как наш «собственный» Господь Бог Иисус Христос. Он нам как бы передаёт эстафету, которую мы – каждый из нас – должен понести её дальше. Передать другим в других закоулках вселенной. Ведь что тут говорить любой отец хотел бы чтобы сын или дочь повторили его – стали таким же, как он сам.

И вот на этом мои философские рассуждения заканчиваются. Версий этих, измышлений и точек зрения огромное множество. Кстати, это вообще всё бывает даже доходит до абсурда. Вся эта теософическая суета иногда в такие потаённые уголки человеческой фантазии загуливает, что вообще порой диву даёшься. И только атеизм в своём мнимом постоянстве «разрушает» иллюзию света. Он, кажется монументален. Вроде как, всё: он отвергает всё зыбкое и вроде как недоказуемое что нельзя пощупать или увидеть и становится вдруг вроде как ну уж совсем всё как-то ясно и от этого невероятно пусто и понятно, что совсем никчемушно наше бытие. Нет Высокой Любви, нет ненависти, нет Бога… нет ничего. А есть животные потребности тела, обусловленные любовью к деньгам и сексу. Смешно и грустно одновременно.

Но я всё равно всех Люблю, и неважно как они ко мне относятся, любят или нет, я буду всё равно изо всех сил, во всяком случае, стараться их обязательно Любить. Даже не то, что стараться – у меня по-другому собственно просто как-то и не получается. Если им нужно – пусть они меня даже презирают. Пусть смеются надо мной. Пусть они считают в кулуарах своих мозгов меня своим врагом, хотя чтобы быть врагом надо уметь им быть, а я, во всяком случае – точно не умею. Я слишком быстро и легко всё прощаю и вообще почему-то мгновенно забываю плохое отношение к себе или поступок, какой нелицеприятный. Если они так хотят или только так могут, по велению своего не знаю, какого органа. Ну что им ближе, в конце концов, что ли (ну это их проблемы и мне их просто жаль!). Главное, я их всё равно люблю и это самое главное (во всяком случае) для меня.
Всё в жизни закономерно, так же как в интернете при перекачивании чего-нибудь. Оно там бегает, а результат один. А остальное – ты уж сам решай. Есть одно я, и есть их секстиллионы. И всё. Сам решай как тебе лучше будет: когда – тебя любят или по-другому, сам сопоставляй, в каком мире тебе жить потом или сейчас.

А Любовь – это тогда когда ради любимого человека готов на всякие пустяки или трудности – всё, когда готов перетащить, передёргаться во всяких болях отмучится, а самое главное, когда готов просто умереть – и всё. Даже когда дыхание спирает. Вы не придирайтесь – это всего лишь моё такое может быть единичное несколько субъективное просто убеждение и оно вот именно такое. А судить не беритесь. Даже наш сам Сын Господний Иисус Христос никого не судит и Он сам нам завещал в своих заветах: «да не суди – судим, не будешь». А вот как раз только сатана: сначала искусит, потом развратит, взбесит всякими мнимыми «прелестями», а потом просто посмеётся да и позабавится уже над нами от всей своей красы свирепости. Он же лукавый. И он тоже в каждом из нас есть. Это – мой сон такой…
13.03.2012г.


Сообщение отредактировал zhora50 - Суббота, 09.06.2012, 00:37
 
Сообщение…или о самом главном…

Помня или чего-то там вроде как, понимая про Бога: я полагал, – о как я хорошо всё-таки это, наверное, обмозговал. А получается на самом деле, я вовсе и не думал даже об этом по серьёзному, мне просто само собой это как-то вот так вот просто пришло в голову «вчера» можно сказать по наитию какому-то, как всегда впрочем. Как раз – всё, всё, что написано мной, написано было именно таким странным образом.

Ну, вот ты сам посуди, как-то так или может быть как-то даже иначе (в общем как тебе удобнее будет). О чём можно рассказать – когда совершенно не о чем вроде бы и рассказывать-то и даже сам ещё видишь всё это, в общих, в каких-то малозначительных можно сказать эфемерных скорее даже чертах – буквально туманом окутанных для визуального видения плоскостях. О чём каким-то образом не совсем может быть, отдалённо ещё вроде бы замышлял или даже вовсе не замышлял, а только что-то блеснуло где-то там кометой в мозгу. Где-то что-то вроде бы приметил или краем уха чуток зацепил, как будто ветром каким-то где-то навеяло, а то и вообще может быть привиделось давеча или давно просто когда-то во сне. И даже в памяти нельзя определить происхождение этого.

Или даже может, к примеру, друг где-то чего-то брякнул когда-то или совсем недавно промежду прочим, в безмятежной какой беседе, а ты вдруг улавливаешь ненароком, причём уже потом и чувствуешь, что бац! можешь эту мысль развить, преобразовав её во что-то интересное и совершенно цельное.

Но вернусь, пожалуй, к ранее начатому. Я теперь всё продумал, уразумел про Бога (ну это конечно как я сам только считаю). Ведь любой хочет знать, в конце концов, кто Он такой или что же это такое вообще. А Бог это, наверное, как я думаю, скорее всего, и есть: я, ты, они, все мы в общем объёме всего космоса, то есть энергия всех существ с их индивидуальной аурой взятых вкупе и сплетённые все вместе совокупно с другими планетами и их обитателями даже объектами совсем других измерений, а не только нас землян.

Где все: обычные или совсем скажем так – необычные разумные сущности вероятно возможные, но только в любви и есть – Бог. Бог – это вообще всеобщая взаимная – Любовь. Как одна суть, которая не может, скажем, так для облегчения понимания одну свою ногу или руку любить больше чем другую. Мы едины. Бог – это единая суть, единая наша сущность такая – это и есть наша субстанция любви, которая живёт в наших сердцах. И есть ещё ненависть, кроме того. Вот эти две мощные категории как раз-то и есть эти самые противоположности, и они видимо самые важные. Это специально так устроено (не знаю кем, скорее всего – нами же), чтобы научиться ценить любовь, добро, чтобы распознать их, а оценить их по-настоящему можно только через зло.
Только: Любовь (не секс конечно!) пишется с большой буквы, а ненависть почему-то (я и сам не знаю даже: где и почему) наверное, с маленькой – вот теперь и сам думай, кем и с кем тебе быть или то есть куда тебе окунаться в какую стихию. Думаю, что всё устроено так чтобы, в конце концов, каждый сам стал только уже в отдельности как говориться индивидуально – Богом. И ярким примером, кстати, в этом нам служит ни кто иной, как наш «собственный» Господь Бог Иисус Христос. Он нам как бы передаёт эстафету, которую мы – каждый из нас – должен понести её дальше. Передать другим в других закоулках вселенной. Ведь что тут говорить любой отец хотел бы чтобы сын или дочь повторили его – стали таким же, как он сам.

И вот на этом мои философские рассуждения заканчиваются. Версий этих, измышлений и точек зрения огромное множество. Кстати, это вообще всё бывает даже доходит до абсурда. Вся эта теософическая суета иногда в такие потаённые уголки человеческой фантазии загуливает, что вообще порой диву даёшься. И только атеизм в своём мнимом постоянстве «разрушает» иллюзию света. Он, кажется монументален. Вроде как, всё: он отвергает всё зыбкое и вроде как недоказуемое что нельзя пощупать или увидеть и становится вдруг вроде как ну уж совсем всё как-то ясно и от этого невероятно пусто и понятно, что совсем никчемушно наше бытие. Нет Высокой Любви, нет ненависти, нет Бога… нет ничего. А есть животные потребности тела, обусловленные любовью к деньгам и сексу. Смешно и грустно одновременно.

Но я всё равно всех Люблю, и неважно как они ко мне относятся, любят или нет, я буду всё равно изо всех сил, во всяком случае, стараться их обязательно Любить. Даже не то, что стараться – у меня по-другому собственно просто как-то и не получается. Если им нужно – пусть они меня даже презирают. Пусть смеются надо мной. Пусть они считают в кулуарах своих мозгов меня своим врагом, хотя чтобы быть врагом надо уметь им быть, а я, во всяком случае – точно не умею. Я слишком быстро и легко всё прощаю и вообще почему-то мгновенно забываю плохое отношение к себе или поступок, какой нелицеприятный. Если они так хотят или только так могут, по велению своего не знаю, какого органа. Ну что им ближе, в конце концов, что ли (ну это их проблемы и мне их просто жаль!). Главное, я их всё равно люблю и это самое главное (во всяком случае) для меня.
Всё в жизни закономерно, так же как в интернете при перекачивании чего-нибудь. Оно там бегает, а результат один. А остальное – ты уж сам решай. Есть одно я, и есть их секстиллионы. И всё. Сам решай как тебе лучше будет: когда – тебя любят или по-другому, сам сопоставляй, в каком мире тебе жить потом или сейчас.

А Любовь – это тогда когда ради любимого человека готов на всякие пустяки или трудности – всё, когда готов перетащить, передёргаться во всяких болях отмучится, а самое главное, когда готов просто умереть – и всё. Даже когда дыхание спирает. Вы не придирайтесь – это всего лишь моё такое может быть единичное несколько субъективное просто убеждение и оно вот именно такое. А судить не беритесь. Даже наш сам Сын Господний Иисус Христос никого не судит и Он сам нам завещал в своих заветах: «да не суди – судим, не будешь». А вот как раз только сатана: сначала искусит, потом развратит, взбесит всякими мнимыми «прелестями», а потом просто посмеётся да и позабавится уже над нами от всей своей красы свирепости. Он же лукавый. И он тоже в каждом из нас есть. Это – мой сон такой…
13.03.2012г.

Автор - zhora50
Дата добавления - 02.06.2012 в 16:58
Сообщение…или о самом главном…

Помня или чего-то там вроде как, понимая про Бога: я полагал, – о как я хорошо всё-таки это, наверное, обмозговал. А получается на самом деле, я вовсе и не думал даже об этом по серьёзному, мне просто само собой это как-то вот так вот просто пришло в голову «вчера» можно сказать по наитию какому-то, как всегда впрочем. Как раз – всё, всё, что написано мной, написано было именно таким странным образом.

Ну, вот ты сам посуди, как-то так или может быть как-то даже иначе (в общем как тебе удобнее будет). О чём можно рассказать – когда совершенно не о чем вроде бы и рассказывать-то и даже сам ещё видишь всё это, в общих, в каких-то малозначительных можно сказать эфемерных скорее даже чертах – буквально туманом окутанных для визуального видения плоскостях. О чём каким-то образом не совсем может быть, отдалённо ещё вроде бы замышлял или даже вовсе не замышлял, а только что-то блеснуло где-то там кометой в мозгу. Где-то что-то вроде бы приметил или краем уха чуток зацепил, как будто ветром каким-то где-то навеяло, а то и вообще может быть привиделось давеча или давно просто когда-то во сне. И даже в памяти нельзя определить происхождение этого.

Или даже может, к примеру, друг где-то чего-то брякнул когда-то или совсем недавно промежду прочим, в безмятежной какой беседе, а ты вдруг улавливаешь ненароком, причём уже потом и чувствуешь, что бац! можешь эту мысль развить, преобразовав её во что-то интересное и совершенно цельное.

Но вернусь, пожалуй, к ранее начатому. Я теперь всё продумал, уразумел про Бога (ну это конечно как я сам только считаю). Ведь любой хочет знать, в конце концов, кто Он такой или что же это такое вообще. А Бог это, наверное, как я думаю, скорее всего, и есть: я, ты, они, все мы в общем объёме всего космоса, то есть энергия всех существ с их индивидуальной аурой взятых вкупе и сплетённые все вместе совокупно с другими планетами и их обитателями даже объектами совсем других измерений, а не только нас землян.

Где все: обычные или совсем скажем так – необычные разумные сущности вероятно возможные, но только в любви и есть – Бог. Бог – это вообще всеобщая взаимная – Любовь. Как одна суть, которая не может, скажем, так для облегчения понимания одну свою ногу или руку любить больше чем другую. Мы едины. Бог – это единая суть, единая наша сущность такая – это и есть наша субстанция любви, которая живёт в наших сердцах. И есть ещё ненависть, кроме того. Вот эти две мощные категории как раз-то и есть эти самые противоположности, и они видимо самые важные. Это специально так устроено (не знаю кем, скорее всего – нами же), чтобы научиться ценить любовь, добро, чтобы распознать их, а оценить их по-настоящему можно только через зло.
Только: Любовь (не секс конечно!) пишется с большой буквы, а ненависть почему-то (я и сам не знаю даже: где и почему) наверное, с маленькой – вот теперь и сам думай, кем и с кем тебе быть или то есть куда тебе окунаться в какую стихию. Думаю, что всё устроено так чтобы, в конце концов, каждый сам стал только уже в отдельности как говориться индивидуально – Богом. И ярким примером, кстати, в этом нам служит ни кто иной, как наш «собственный» Господь Бог Иисус Христос. Он нам как бы передаёт эстафету, которую мы – каждый из нас – должен понести её дальше. Передать другим в других закоулках вселенной. Ведь что тут говорить любой отец хотел бы чтобы сын или дочь повторили его – стали таким же, как он сам.

И вот на этом мои философские рассуждения заканчиваются. Версий этих, измышлений и точек зрения огромное множество. Кстати, это вообще всё бывает даже доходит до абсурда. Вся эта теософическая суета иногда в такие потаённые уголки человеческой фантазии загуливает, что вообще порой диву даёшься. И только атеизм в своём мнимом постоянстве «разрушает» иллюзию света. Он, кажется монументален. Вроде как, всё: он отвергает всё зыбкое и вроде как недоказуемое что нельзя пощупать или увидеть и становится вдруг вроде как ну уж совсем всё как-то ясно и от этого невероятно пусто и понятно, что совсем никчемушно наше бытие. Нет Высокой Любви, нет ненависти, нет Бога… нет ничего. А есть животные потребности тела, обусловленные любовью к деньгам и сексу. Смешно и грустно одновременно.

Но я всё равно всех Люблю, и неважно как они ко мне относятся, любят или нет, я буду всё равно изо всех сил, во всяком случае, стараться их обязательно Любить. Даже не то, что стараться – у меня по-другому собственно просто как-то и не получается. Если им нужно – пусть они меня даже презирают. Пусть смеются надо мной. Пусть они считают в кулуарах своих мозгов меня своим врагом, хотя чтобы быть врагом надо уметь им быть, а я, во всяком случае – точно не умею. Я слишком быстро и легко всё прощаю и вообще почему-то мгновенно забываю плохое отношение к себе или поступок, какой нелицеприятный. Если они так хотят или только так могут, по велению своего не знаю, какого органа. Ну что им ближе, в конце концов, что ли (ну это их проблемы и мне их просто жаль!). Главное, я их всё равно люблю и это самое главное (во всяком случае) для меня.
Всё в жизни закономерно, так же как в интернете при перекачивании чего-нибудь. Оно там бегает, а результат один. А остальное – ты уж сам решай. Есть одно я, и есть их секстиллионы. И всё. Сам решай как тебе лучше будет: когда – тебя любят или по-другому, сам сопоставляй, в каком мире тебе жить потом или сейчас.

А Любовь – это тогда когда ради любимого человека готов на всякие пустяки или трудности – всё, когда готов перетащить, передёргаться во всяких болях отмучится, а самое главное, когда готов просто умереть – и всё. Даже когда дыхание спирает. Вы не придирайтесь – это всего лишь моё такое может быть единичное несколько субъективное просто убеждение и оно вот именно такое. А судить не беритесь. Даже наш сам Сын Господний Иисус Христос никого не судит и Он сам нам завещал в своих заветах: «да не суди – судим, не будешь». А вот как раз только сатана: сначала искусит, потом развратит, взбесит всякими мнимыми «прелестями», а потом просто посмеётся да и позабавится уже над нами от всей своей красы свирепости. Он же лукавый. И он тоже в каждом из нас есть. Это – мой сон такой…
13.03.2012г.

Автор - zhora50
Дата добавления - 02.06.2012 в 16:58
zhora50Дата: Суббота, 09.06.2012, 22:34 | Сообщение # 56
Осматривающийся
Группа: Островитянин
Сообщений: 32
Награды: 0
Репутация: 0
Статус: Offline
[size=18]Шиворот-навыворот

– А…а! люди добрые, где вы? Как же без вас теперьча-то люди жить будут?! – дурьниной орал посреди проспекта невысокого роста двадцатипятилетний типчик беспорядочно кидаясь: то к одному прохожему, то к другому при этом, всячески пытаясь подобострастно заглянуть каждому в глаза. Люди молча старались побыстрей от него отделаться – отмахнуться как от чего-то назойливого с несколько даже брезгливой опаской торопливо проходя мимо, а кто-то и совсем делал такую наружность будто бы его даже и вовсе не замечает. Только всё напрасно это было. Потому что тогда тот проворно хватал тех корявыми своими длинными пальцами за рукава, отчего те просто нервно тут же одёргивались, как бы пренебрежительно и взволнованно отряхиваясь от него, и бежали теперь уже ещё быстрей прочь – дальше – пряча смущённые лица свои в озабоченность.

Всё произошло необычайно странно и совсем даже к тому же неожиданно. Я зашёл давеча в завсегдатае своё кафе на проспекте Ленина, просто слегка перекусить захотелось, где собственно говоря, всё дальнейшее-то и произошло как-то так небрежно невзначай. Вот только что мы вроде бы ещё с ним только-только разговаривали (вернее говорил он, я-то в основном слушал); мы вообще только что с ним даже познакомились, буквально где-то полчаса или час назад. Он-то и был вообще инициатором такого нашего не нарочного столкновения, то есть этого случайного как бы общения по судьбе. При всей своей необычности в облике, одеянии своём, даже каких-то аляповатых манерах своих – он совершенно не был похож на какого-нибудь бомжа. Хотя никого другого так сильно и не напоминал. Поначалу он подошёл ко мне и ни с того ни с сего попросту как-то даже странным образом хотя и с не умеючи скрываемым отчаянием попросил, чтобы я угостил его, дескать, дал ему чего-нибудь покушать, а если возможно то – как он сам выразился: «он вполне бы не отказался сейчас и выпить даже водочки». Наглость и бесцеремонность его, меня совершенно озадачили и как бы даже обезоружили. Хотя и что подкупило меня: ни в лице его, ни в словах даже и намёка не было на что-то такое безответственное или неосмысленное. Я не знаю, но он, почему-то подошёл именно сразу ко мне, хотя людей вокруг было не мало, как будто был заранее уверен, что я ему вот уж точно не откажу. В конце концов, он оказался прав.

Он сразу же назвался Колей, как будто это для меня было немыслимо важно…(судя по дальнейшему его поведению – видимо, как звать меня, во всяком случае, например, ему было до крайности безразлично). И вот этот-то самый Коля (несмотря на его такие наглые выходки) визуально же был вполне безобидный, вполне к вашему сведению внешне непритязательный и, причём не только, казалось бы, по наружному своему облику, как я мысленно тогда почему-то определил, но, наверное, и в самом деле он от роду всячески старался быть таковым. Кроме того, где-то в глубине моего сознания зафиксировалась, его интуитивно знакомая мне до мозга костей странность или какая-то некая архаичность: в его манерах, словах, высказываемых им выражениях, в конце концов, особенно в одежде… что-то необычайно навязчиво бросалось мне прямо в глаза – царапая своими когтями мои уже такие далёкие закоулки памяти. Может это, только, кстати, и послужило в какой-то как раз степени явной и неожиданной моей такой подсознательной предрасположенности к этому субъекту или к такому может быть несколько неоправданному благоговению к нему. Что-то такое, ностальгическое во мне неожиданно как бы шевельнувшись, взбрыкнуло – где-то в глубине моей природы, а ожив однажды, уже не хотело снова умирать.

Бесцеремонно и молча пережёвывая предоставленный ему мной чебурек, а прежде, кстати, опрокинувший с демонстративной лёгкостью поспешно налитую мной в одноразовый стаканчик водку человек жадно, наконец, покончив со всем этим и нисколько не смущаясь, всё-таки потом опять заговорил. Постепенно в своём рассказе вроде бы как поначалу намекая, а впоследствии даже уже утверждая: будто бы он как минимум - пришелец из прошлого.

Сразу скажу: во всё, что он мне тогда прямо незамедлительно напрямую без каких-либо намёков поведал я и сейчас ровным счётом вполне, наверное, справедливо не верю, считая, что тогда что сейчас его либо сумасшедшим, либо забавным выдумщиком, да и вряд ли, наверное, вообще когда-нибудь поверю даже в будущем. Хотя рассказать вам это, считаю непременно для себя обязанным. Слушал я его поначалу, в общем-то, невнимательно с некоторым особенно в первое время каким-то категорическим почти даже не прикрытым, что ли сомнением и скорее даже нежеланием вникать в самую суть. Однако ему надо отдать должное, откровенно видя весь этот мой скептицизм, мою, если можно так выразиться почти открытую индифферентность Николай с величайшим терпением закончил своё повествование. И теперь вот очевидно моё откровенное такое недоверие и убило в нём последнюю надежду, красноречиво послужив как раз тому, что он теперь бегает там, как дурак, на улице в своём неадекватном таком протесте моему и всеобщему мнениям. Но я, честно говоря, как ни старался бы – всё равно ну никак при всём своём даже неимоверном таком каком-либо желании не смог бы ему хоть какую-нибудь малюсенькую капельку поверить.

Вот он там сейчас и беснуется в своём бессилии, выражая истерикой свою откровенную обречённость: а что я-то могу поделать?! у меня-то, всё, по крайней мере, в порядке. Я нахожусь здесь: на своём как говорится, месте и в своё заметьте время… и то, что он там орёт, привлекая к себе всеобщее внимание изумлённой публики, меня совершенно не касается. Он скорее больше пугает людей, нежели располагает их к чуткости. Вот, к месту изъясняясь, в подтверждение к моим словам очевидно немало перепугавшаяся немолодая продавщица-лоточница уже встревоженно и торопливо пытается дозвониться куда-то по мобиле (видимо, несомненно, куда следует) при этом растаращив в недоумении глаза и глядя конкретно на него.

Я ещё раз повторюсь, я конечно, не очень-то или вернее совсем не верю в его байку, но всё-таки что-то отдалённо привлекло вне моего желания в ней (в этой его сказке) в моём внутреннем понимании, что-то весьма как бы жёсткой и властной рукой своей тронуло меня в памяти моей, даже в некоторой степени, с каким-то трепетом и свежестью отразившись где-то на моих впечатлениях. Может неожиданная правдивость передачи на словах некоторых моментов эпизодов того времени, которые мне даже чем-то ценны теперь в моей душе? Я ведь, честно говоря – видимо к старости, что ль своей (не знаю!) – ещё крепче вдруг почему-то помню те: теперь далёкие, но такие по невероятию своему, тем не менее, близкие моему сердцу семидесятые годы прошлого века, когда я ещё учился тогда в средней школе на Октябрьской. Ведь тогда – я был ещё отроком. А может быть я всё-таки хоть маленькую толику внимания, но, тем не менее, уделял ему и по каким-то другим причинам?

Ведь он, шельмец, передавал рассказом обо всём этом что касается того времени так запросто, так обыденно и в тоже время абсолютно свежо и достоверно; хотя к тому же и говоря об этом, некоем, как о том вроде бы ещё даже вовсе непотерянном и совсем даже не утраченном им периоде. Правда – и самое главное: но его возраст совсем не соответствовал по любым подсчётам, что он мог даже захватить-то вообще тот момент времени. И это не только визуально. По крайней мере, зная некоторые факты, он должен быть на самом деле как минимум старше меня лет эдак на десять (а мне-то полтинник), а уж ни так чтобы вот так вот совсем молодо выглядеть. Тем не мене он говорил, как будто всё происходило с ним вот это, по меньшей мере, взаправду только позавчера; ну, в крайнем случае, неделю, месяц назад.

Между тем, думая об этом как бы промежду прочим я всё-таки увлечённо наблюдал за происходящим на улице, а там уже, откуда ни возьмись, образовались сотрудники полиции. А, кстати! да вот и «воронок» их стоит на обочине; токмо должно быть подъехали. Теперь они, подойдя к нему, с полной серьёзностью и значимостью решали неожиданно возникший в общественном месте инцидент с новым этим моим загадочным случайным знакомым. Тот, кстати, сразу как-то при их появлении вдруг поразительно притих, испугавшись вроде, сник, весь как-то съёжился, и виновато исподлобья только теперь поглядывая на невозмутимых полисменов, стеснительно мявшись ногами, стоял, заламывая невзначай себе руки. Он как бы опасаясь их вероятной грубости к нему – по ребячьи, даже скорее как-то по детски шмыгая беспрестанно носом, будто бы вот-вот сейчас разрыдается и тут же размазывая неуклюже – текущие гужом сопли трясущимися руками по унылому лицу своему – тоскливо молчал.

Ну, вот – как говорится: дошумелся! Его, вероятно, пригласили в «воронок» и он послушно туда проследовал… верно, повезли в отделение. Теперь как говорится, и забыть бы о нём, но некоторые тяжёлые мысли, думы предчувствия меня так и мучают теперь, подсознательно тревожат, а вдруг: всё, что он рассказал мне – часто путаясь во времени – есть голая правда! Что-то такое интуиция нашёптывала мне. Может быть я конечно наивный, но честно говоря, у меня даже мурашки по спине пробежали от таких воображений. Что ж – я, пожалуй, попытаюсь его эту «сказку» или всё-таки может быть скорее бред безумца вам пересказать. Насколько, конечно, у меня получится и как в точности получится – близко к оригиналу не знаю! – но надеюсь, что я смогу передать неохотно поначалу воспринимаемое мной, но так или иначе всё-таки услышанное мною его повествование и – это так сказать на ваш суд. Ну а вы уж сами тогда решайте, может такое вообще случиться или… или как?
2
Он так и начал прямо сразу без всяких предисловий излагать. «Ну и дрянь же теперь у вас: что эти чебуреки, что водка. То ли дело у нас на Первомайской в «чебурешне» чебуреки были. (От автора: что, кстати говоря, истинная, правда! я прекрасно помню то время и много раз тридцать лет назад и гораздо позже сам тогда посещал это кафе.) Вот была вкуснятина, а теперь там у вас фигня какая-то: пиццерия синтетическая. Да и я вообще-то водку не особо люблю – я «червивку» больше уважаю – эту самую помнишь, что по рубль семнадцать в «чебурашках-то» продают, а ноль семь – так по рубль шестьдесят две. Натуральное яблочное вино. Сладкий компот прямо, да и только, а стаканчик хлопнешь и пьяненький уже ходишь в настроении добреньком. Как у нас в народе там говорят: «Коньячок – два яблочка да червячок». Помнишь, небось? Сейчас не нашёл я такое. Сейчас у вас вообще всего завались. Глаза разбегаются! А цены?! и этого всё равно нету; толку мало. Зажрались вы… только всё невкусное какое-то почему-то – ненастоящее… может поэтому?

Чего говорить зазря: я-то и пить, курить и ходить в школу одновременно начал. Меня ещё даже в комсомол потому принимать не хотели. У меня же хоть успеваемость и хорошая была, а сам-то я хулиганистый был – вот потому и учителя не особо жаловали. Хотя поначалу пионервожатым прочили у младшего класса, да я сразу скумекал и отмазался. Думаю, да на фига оно мне это нужно – головную боль себе такую навязывать, накручивать.

Я ещё в школе учился, а уже себе тогда брюки клёш пошил у соседа нашего портного за червонец, да и патлы отпустил по последней шик моде – под битлов. Ой, чего было – ты не поверишь. Учителя расстрелять меня были готовы. А директриса так та вообще грозилась с «волчьим» билетом ну то есть это так сказать со справкой, что прослушал, дескать, десять классов в школе в мир выпустить… а я плевал на них с самой высокой башни. Они всё гомонили: как в коммунизм с таким поведением войдёшь? По тебе, мол, тюрьма плачет! Государство на твоё обучение деньги тратит, а ты неблагодарный так по-хамски ведёшь себя. А мне по фигу… я им так ответил: что оно это государство-то ваше – десять копеек своих на меня в день тратит – и всего-то! Ох, чего было… сколько кипиша!

Папанька так тот тоже рассчитывал чтобы я по его стопам пошёл со школы и сразу на завод полным ходом – ага! – сейчас прямо разбежался: с разбегу – в телегу. Наивный такой! Я в армию хотел – потому и пошёл, хотя мог и в институт податься. Экзамены-то в лёгкую сдал. Никто ж и не ожидал даже; да я и сам, честно говоря, не ожидал чегой-то: так попёрло – знания так и нахлобучили меня – не знаю почему. А мы с корешками по углам закоулкам знай только, червивочку кушаем да кушаем, глушим её родимую да глушим. Папиросочки покуриваем. По танцулькам таскаемся. Девочек обжимаем. Кадрились вовсю. Весёлое времечко было. Хоть и, несмотря ни на что, на самом деле девственны были как ангелы небесные поголовно. Больше позёрства, да рисовки всякой было. Да ты и сам наверняка помнишь.

А с армии, когда я пришёл, так тут как раз джинсы в моду тока вошли. У меня тогда ещё помню «wrangler» были. Вот я в них рассекал! Я ж как демобилизовался с армии сразу на завод к папаньке в цех устроился; ну и мне с первой зарплаты родичи разрешили себе на толкучке (ну это там, на тряпичной, в Мясново которая, знаешь, помнишь – сейчас, правда, нету уже её) приобрести у фарцы фирменные, что аж по сто пятьдесят рублёв которые ещё. Зарплата целая – за месяц. Они с рук ещё торгуют, да знаешь наверняка. Хотя ты ещё маленький был. У нас пацаны ещё кирпичом специально натирают их, что б потёртые уже сразу были, чтоб по-понтовей было. Это сейчас у вас даже бабки в джинсах ходят, а у нас джинсы это всё-таки роскошь несусветная – это шик-модерн всё-таки. Если в джинсах идёшь, девчонки так и липнут к тебе как на мёд пчёлы.

Что смотришь так? Будто бы думаешь, откуда, мол, такой крендель выискался. Или вообще типа того размышляешь: как сюда вообще попал такой фрукт? Или типа даже ухитрился, мол, с луны свалиться что ль? Ха-ха. Это долгая история. Но да я тебе коротко обрисую тотчас. Тут и мудрить нечего. Только ведь не поверишь ты мне. Но да Бог с ним. Я не знал просто вовсе тогда что это билет в одну сторону, но если бы даже и знал что назад дороги нет, всё равно я бы пошёл на это. И совсем не из-за любопытства какого-нибудь как можно было бы подумать теперь. Тут любопытство совсем не при чём. Просто уж дюже на этот коммунизм мне хотелось посмотреть хоть одним глазком, а вышло, так что лучше бы и не глядеть на него вовсе. Капитализм победил опять, а орали-то все: коммунизм, коммунизм! А я знал, что его не может быть. Знал! Потому и удостовериться хотел. Тут как говорится: дело принципа.

Мы все тогда думали, что в страшное время живём, жестокое. Надеялись на будущее. А что ведь, правда, столько вокруг строгости было. Во всех лицах. В лицах учителей, родителей… для родителей в лицах начальства, для начальства вышестоящего начальства и так далее по инстанции и кругом всё одно и то же – куда ни сунься, куда не пойди. То не делай, туда не ходи, лишнего не скажи, так не одевайся, такую причёску не носи и так далее и так далее. Вся система такая была. Для всех – от мала до велика: от октябрёнка, до коммуниста. А коммунистов было – тьма-тьмущая; я уж и не знаю, сколько миллионов в общей цифре. Говорят миллионов двадцать на весь Союз. Мы все были заложниками одной грубой системы: отголосков военного коммунизма. Всё боялись, чтоб как бы войны не случилось. Так нас пичкали. А война была – была только холодная. И что теперь. Думали, что ж теперь зато будущее наверняка будет светлым и добрым. А что я увидел? Ха-ха. Только в сравнении видишь по-настоящему да воистину и ценить начинаешь то, что было – правильно и искренно. Глядя на сегодня оказывается, мы тогдашние в сравнении с нынешними вообще идеально добры и чисты. Не было в нас гнусной жадности и такого животного страха за собственную шкуру. Мы были необычайно скромны и дружелюбны. Сейчас нет такого.

А теперь страна переполнена эгоистами, самолюбующимися выродками (особенно по телеку) и этот эгоизм почему-то поощряется всеми у вас. С детства. Я не знаю, откуда всё это взялось и вообще, откуда приобрелось столько всеобщей низости в нынешних молодых людях, откуда впиталось до мозга костей нынешними поколениями эта отвратительная самоозабоченность. Как вы – те, кто когда-то тоже жил в той системе допустили, что нынешние отпрыски так стали обездушены, каким образом они опустошились настолько морально, что скоро наверно им будет не то чтобы страшно видеть чужую смерть, но и даже они жаждать её будут, если вопрос будет касаться их благополучия.

Я как попал сюда, сначала думал совсем по-другому. Это только теперь я стал такой просвещённый и умудрённый опытом, а прежде пообжёгся-то немало. Я ж первым делом пошёл домой к себе потому как очнулся ночью, очутившись в овраге каком-то дремучем вообще где-то загородом почему-то в Горелках. Пешкодралом двинулся – благо не так уж далеко идти было.

Ну и что – пришёл. А тут ни родных, ни близких – все померли, оказывается давно. Я-то по недоразумению сначала в квартиру позвонил, кстати, удивило меня ещё, что звонок другой, когда думаю, успели поменять-то. Мужик открыл какой-то. Я ломиться туда начал. Так с ним ещё такой дурацкий конфуз вышел! Чуть не подрались. Рассказывать не хочу – и смешно и горько. Я-то думал к себе домой пришёл. А тут.

Куда деваться? У меня ж ни денег, ни документов, ни жратвы, ни угла теперь как выяснилось. Другие люди давно в квартире нашей уже проживают. Один оденёшенек – как перст – в этом новом совершенно другом мире. А он злой такой этот ваш мир; даже подъезды почему-то все заперты и решётки на окнах. Переночевать негде. Это я потом узнал почему. Оказывается, у вас тут война гражданская была. В Чечне где-то – уйма народу погибло, как я слышал. От террористов прятаться стали, остерегаться чужаков всяких и бомб.

Кое-кто из соседок (слава Богу) живы, остались, разъяснила мне тётя Маруся подружка матери кое-что про родню мою, да и про слухи давние обо мне. Дескать, ты ж Николаша без вести пропал. Ох, как матушка-то горевала тогда. Во всесоюзный розыск подавали тогда. А тебя: нет и нет. Долго твои скорбели по тебе, пока не умерли – до самой смерти Антонина по тебе плакала, а ты вот он – какой – появился: жив, здоров… где носило тебя, сынок?

А меня и не носило нисколько вовсе; я сорок лет как одну страницу перелистнул – одним мигом. Втихаря машину времени изобретал, удивить хотел всех, копошился всё в сарае, да и сумел-таки. Она и сейчас должна была бы быть там – да новые жильцы незнамо выкинули её. Ведь оказывается всё так просто, что сейчас скажи, как и что – никто не поверит. Я и сам не верил, что по верному шагу иду, потому и попал впросак, а то бы конечно лучшее всё продумал – сюда отправляясь-то. Кто ж знал-то, что обычная проба – последней и бесповоротной окажется, совсем необратимой?

Вот теперь я здесь неприкаянным и шлындаю. В наше время с кем не случись такое, да и, в общем-то, любое что-нибудь другое подобное этому вдруг произойди так сразу; человек ну никак без внимания не остался бы. Его по любому куда-нибудь определили бы. Все под контролем были. Лишний субъект сразу выделился бы. У нас же за бродяжничество и тунеядство статья есть. Так что казённым жильём враз обеспечили б. А тут? Куда деваться – сам не знаю. Хорошо тётя Маруся пригрела, приютила меня на первое время; цельный месяц у неё перекантовался всё-таки, пока она старенькая вдруг не померла неожиданно. Да где там неожиданно – она на ладан считай, дышала! Я предчувствовал беду такую. Её племяши пока жива была, носа не показывали к ней, чтоб водицы хотя бы подать, а померла как. Они тут потом её родственнички-то как налетели: как вороны… не то чтоб её похоронить, а добычу поскорее поделить. Квартирку эту двухкомнатную завалящую побыстрей продать. Они и на похоронах-то чуть ли не дрались в открытую. Грызлись всё, аж бесновались как окаянные. Один только я и плакал наверно над могилкой её, получается. Искренно и неудержимо. А плакал я кроме того скорей даже над самим собой, над своей судьбиной такой одинокой. Она ж последним живым человеком была на планете всей для меня, знающая меня, переживающая за меня как родная. Понимал я, что с ней последнюю ниточку потерял я с прошлым своим, а значит и вообще с жизнью.

А потом? Что потом… я и к властям пробовал обратиться и просто к людям. Никому я не нужен тут. Не верит мне никто, да и ты я гляжу тоже вона, как на идиота смотришь. Потому и бродяжничаю уже с неделю, наверное. Даже не мылся уже как минимум неделю. Ночевать ночую, где придётся, а зима придёт, что делать буду?

Изменилось тут неимоверно всё до неузнаваемости, а самое главное люди изменились в худшую сторону. Люди чёрствые стали, жестокосердные, капризные, но больше равнодушные к другим скорее даже. Я вроде как молодой, а по-правдашнему я ж где-то лет на десять тебя старше. Ты-то я смотрю, ничего, будто бы привык; потому как всё-таки постепенно, а я-то сразу из той стихии да в эту. Как говорится: из полымя да в омут. Жутко мне видеть разницу, а тем более, когда не просто пришлось лицезреть её – а шкурой своей, когда прочувствуешь всю эту метаморфозу в гражданах. Мне теперь одна дорога – в Петелено, в дурдом. Можно сказать одно спасение; там всё равно лучше будет, чем здесь. Ай да шут с ним!..»

05.06.12 г.


Сообщение отредактировал zhora50 - Суббота, 16.06.2012, 22:25
 
Сообщение[size=18]Шиворот-навыворот

– А…а! люди добрые, где вы? Как же без вас теперьча-то люди жить будут?! – дурьниной орал посреди проспекта невысокого роста двадцатипятилетний типчик беспорядочно кидаясь: то к одному прохожему, то к другому при этом, всячески пытаясь подобострастно заглянуть каждому в глаза. Люди молча старались побыстрей от него отделаться – отмахнуться как от чего-то назойливого с несколько даже брезгливой опаской торопливо проходя мимо, а кто-то и совсем делал такую наружность будто бы его даже и вовсе не замечает. Только всё напрасно это было. Потому что тогда тот проворно хватал тех корявыми своими длинными пальцами за рукава, отчего те просто нервно тут же одёргивались, как бы пренебрежительно и взволнованно отряхиваясь от него, и бежали теперь уже ещё быстрей прочь – дальше – пряча смущённые лица свои в озабоченность.

Всё произошло необычайно странно и совсем даже к тому же неожиданно. Я зашёл давеча в завсегдатае своё кафе на проспекте Ленина, просто слегка перекусить захотелось, где собственно говоря, всё дальнейшее-то и произошло как-то так небрежно невзначай. Вот только что мы вроде бы ещё с ним только-только разговаривали (вернее говорил он, я-то в основном слушал); мы вообще только что с ним даже познакомились, буквально где-то полчаса или час назад. Он-то и был вообще инициатором такого нашего не нарочного столкновения, то есть этого случайного как бы общения по судьбе. При всей своей необычности в облике, одеянии своём, даже каких-то аляповатых манерах своих – он совершенно не был похож на какого-нибудь бомжа. Хотя никого другого так сильно и не напоминал. Поначалу он подошёл ко мне и ни с того ни с сего попросту как-то даже странным образом хотя и с не умеючи скрываемым отчаянием попросил, чтобы я угостил его, дескать, дал ему чего-нибудь покушать, а если возможно то – как он сам выразился: «он вполне бы не отказался сейчас и выпить даже водочки». Наглость и бесцеремонность его, меня совершенно озадачили и как бы даже обезоружили. Хотя и что подкупило меня: ни в лице его, ни в словах даже и намёка не было на что-то такое безответственное или неосмысленное. Я не знаю, но он, почему-то подошёл именно сразу ко мне, хотя людей вокруг было не мало, как будто был заранее уверен, что я ему вот уж точно не откажу. В конце концов, он оказался прав.

Он сразу же назвался Колей, как будто это для меня было немыслимо важно…(судя по дальнейшему его поведению – видимо, как звать меня, во всяком случае, например, ему было до крайности безразлично). И вот этот-то самый Коля (несмотря на его такие наглые выходки) визуально же был вполне безобидный, вполне к вашему сведению внешне непритязательный и, причём не только, казалось бы, по наружному своему облику, как я мысленно тогда почему-то определил, но, наверное, и в самом деле он от роду всячески старался быть таковым. Кроме того, где-то в глубине моего сознания зафиксировалась, его интуитивно знакомая мне до мозга костей странность или какая-то некая архаичность: в его манерах, словах, высказываемых им выражениях, в конце концов, особенно в одежде… что-то необычайно навязчиво бросалось мне прямо в глаза – царапая своими когтями мои уже такие далёкие закоулки памяти. Может это, только, кстати, и послужило в какой-то как раз степени явной и неожиданной моей такой подсознательной предрасположенности к этому субъекту или к такому может быть несколько неоправданному благоговению к нему. Что-то такое, ностальгическое во мне неожиданно как бы шевельнувшись, взбрыкнуло – где-то в глубине моей природы, а ожив однажды, уже не хотело снова умирать.

Бесцеремонно и молча пережёвывая предоставленный ему мной чебурек, а прежде, кстати, опрокинувший с демонстративной лёгкостью поспешно налитую мной в одноразовый стаканчик водку человек жадно, наконец, покончив со всем этим и нисколько не смущаясь, всё-таки потом опять заговорил. Постепенно в своём рассказе вроде бы как поначалу намекая, а впоследствии даже уже утверждая: будто бы он как минимум - пришелец из прошлого.

Сразу скажу: во всё, что он мне тогда прямо незамедлительно напрямую без каких-либо намёков поведал я и сейчас ровным счётом вполне, наверное, справедливо не верю, считая, что тогда что сейчас его либо сумасшедшим, либо забавным выдумщиком, да и вряд ли, наверное, вообще когда-нибудь поверю даже в будущем. Хотя рассказать вам это, считаю непременно для себя обязанным. Слушал я его поначалу, в общем-то, невнимательно с некоторым особенно в первое время каким-то категорическим почти даже не прикрытым, что ли сомнением и скорее даже нежеланием вникать в самую суть. Однако ему надо отдать должное, откровенно видя весь этот мой скептицизм, мою, если можно так выразиться почти открытую индифферентность Николай с величайшим терпением закончил своё повествование. И теперь вот очевидно моё откровенное такое недоверие и убило в нём последнюю надежду, красноречиво послужив как раз тому, что он теперь бегает там, как дурак, на улице в своём неадекватном таком протесте моему и всеобщему мнениям. Но я, честно говоря, как ни старался бы – всё равно ну никак при всём своём даже неимоверном таком каком-либо желании не смог бы ему хоть какую-нибудь малюсенькую капельку поверить.

Вот он там сейчас и беснуется в своём бессилии, выражая истерикой свою откровенную обречённость: а что я-то могу поделать?! у меня-то, всё, по крайней мере, в порядке. Я нахожусь здесь: на своём как говорится, месте и в своё заметьте время… и то, что он там орёт, привлекая к себе всеобщее внимание изумлённой публики, меня совершенно не касается. Он скорее больше пугает людей, нежели располагает их к чуткости. Вот, к месту изъясняясь, в подтверждение к моим словам очевидно немало перепугавшаяся немолодая продавщица-лоточница уже встревоженно и торопливо пытается дозвониться куда-то по мобиле (видимо, несомненно, куда следует) при этом растаращив в недоумении глаза и глядя конкретно на него.

Я ещё раз повторюсь, я конечно, не очень-то или вернее совсем не верю в его байку, но всё-таки что-то отдалённо привлекло вне моего желания в ней (в этой его сказке) в моём внутреннем понимании, что-то весьма как бы жёсткой и властной рукой своей тронуло меня в памяти моей, даже в некоторой степени, с каким-то трепетом и свежестью отразившись где-то на моих впечатлениях. Может неожиданная правдивость передачи на словах некоторых моментов эпизодов того времени, которые мне даже чем-то ценны теперь в моей душе? Я ведь, честно говоря – видимо к старости, что ль своей (не знаю!) – ещё крепче вдруг почему-то помню те: теперь далёкие, но такие по невероятию своему, тем не менее, близкие моему сердцу семидесятые годы прошлого века, когда я ещё учился тогда в средней школе на Октябрьской. Ведь тогда – я был ещё отроком. А может быть я всё-таки хоть маленькую толику внимания, но, тем не менее, уделял ему и по каким-то другим причинам?

Ведь он, шельмец, передавал рассказом обо всём этом что касается того времени так запросто, так обыденно и в тоже время абсолютно свежо и достоверно; хотя к тому же и говоря об этом, некоем, как о том вроде бы ещё даже вовсе непотерянном и совсем даже не утраченном им периоде. Правда – и самое главное: но его возраст совсем не соответствовал по любым подсчётам, что он мог даже захватить-то вообще тот момент времени. И это не только визуально. По крайней мере, зная некоторые факты, он должен быть на самом деле как минимум старше меня лет эдак на десять (а мне-то полтинник), а уж ни так чтобы вот так вот совсем молодо выглядеть. Тем не мене он говорил, как будто всё происходило с ним вот это, по меньшей мере, взаправду только позавчера; ну, в крайнем случае, неделю, месяц назад.

Между тем, думая об этом как бы промежду прочим я всё-таки увлечённо наблюдал за происходящим на улице, а там уже, откуда ни возьмись, образовались сотрудники полиции. А, кстати! да вот и «воронок» их стоит на обочине; токмо должно быть подъехали. Теперь они, подойдя к нему, с полной серьёзностью и значимостью решали неожиданно возникший в общественном месте инцидент с новым этим моим загадочным случайным знакомым. Тот, кстати, сразу как-то при их появлении вдруг поразительно притих, испугавшись вроде, сник, весь как-то съёжился, и виновато исподлобья только теперь поглядывая на невозмутимых полисменов, стеснительно мявшись ногами, стоял, заламывая невзначай себе руки. Он как бы опасаясь их вероятной грубости к нему – по ребячьи, даже скорее как-то по детски шмыгая беспрестанно носом, будто бы вот-вот сейчас разрыдается и тут же размазывая неуклюже – текущие гужом сопли трясущимися руками по унылому лицу своему – тоскливо молчал.

Ну, вот – как говорится: дошумелся! Его, вероятно, пригласили в «воронок» и он послушно туда проследовал… верно, повезли в отделение. Теперь как говорится, и забыть бы о нём, но некоторые тяжёлые мысли, думы предчувствия меня так и мучают теперь, подсознательно тревожат, а вдруг: всё, что он рассказал мне – часто путаясь во времени – есть голая правда! Что-то такое интуиция нашёптывала мне. Может быть я конечно наивный, но честно говоря, у меня даже мурашки по спине пробежали от таких воображений. Что ж – я, пожалуй, попытаюсь его эту «сказку» или всё-таки может быть скорее бред безумца вам пересказать. Насколько, конечно, у меня получится и как в точности получится – близко к оригиналу не знаю! – но надеюсь, что я смогу передать неохотно поначалу воспринимаемое мной, но так или иначе всё-таки услышанное мною его повествование и – это так сказать на ваш суд. Ну а вы уж сами тогда решайте, может такое вообще случиться или… или как?
2
Он так и начал прямо сразу без всяких предисловий излагать. «Ну и дрянь же теперь у вас: что эти чебуреки, что водка. То ли дело у нас на Первомайской в «чебурешне» чебуреки были. (От автора: что, кстати говоря, истинная, правда! я прекрасно помню то время и много раз тридцать лет назад и гораздо позже сам тогда посещал это кафе.) Вот была вкуснятина, а теперь там у вас фигня какая-то: пиццерия синтетическая. Да и я вообще-то водку не особо люблю – я «червивку» больше уважаю – эту самую помнишь, что по рубль семнадцать в «чебурашках-то» продают, а ноль семь – так по рубль шестьдесят две. Натуральное яблочное вино. Сладкий компот прямо, да и только, а стаканчик хлопнешь и пьяненький уже ходишь в настроении добреньком. Как у нас в народе там говорят: «Коньячок – два яблочка да червячок». Помнишь, небось? Сейчас не нашёл я такое. Сейчас у вас вообще всего завались. Глаза разбегаются! А цены?! и этого всё равно нету; толку мало. Зажрались вы… только всё невкусное какое-то почему-то – ненастоящее… может поэтому?

Чего говорить зазря: я-то и пить, курить и ходить в школу одновременно начал. Меня ещё даже в комсомол потому принимать не хотели. У меня же хоть успеваемость и хорошая была, а сам-то я хулиганистый был – вот потому и учителя не особо жаловали. Хотя поначалу пионервожатым прочили у младшего класса, да я сразу скумекал и отмазался. Думаю, да на фига оно мне это нужно – головную боль себе такую навязывать, накручивать.

Я ещё в школе учился, а уже себе тогда брюки клёш пошил у соседа нашего портного за червонец, да и патлы отпустил по последней шик моде – под битлов. Ой, чего было – ты не поверишь. Учителя расстрелять меня были готовы. А директриса так та вообще грозилась с «волчьим» билетом ну то есть это так сказать со справкой, что прослушал, дескать, десять классов в школе в мир выпустить… а я плевал на них с самой высокой башни. Они всё гомонили: как в коммунизм с таким поведением войдёшь? По тебе, мол, тюрьма плачет! Государство на твоё обучение деньги тратит, а ты неблагодарный так по-хамски ведёшь себя. А мне по фигу… я им так ответил: что оно это государство-то ваше – десять копеек своих на меня в день тратит – и всего-то! Ох, чего было… сколько кипиша!

Папанька так тот тоже рассчитывал чтобы я по его стопам пошёл со школы и сразу на завод полным ходом – ага! – сейчас прямо разбежался: с разбегу – в телегу. Наивный такой! Я в армию хотел – потому и пошёл, хотя мог и в институт податься. Экзамены-то в лёгкую сдал. Никто ж и не ожидал даже; да я и сам, честно говоря, не ожидал чегой-то: так попёрло – знания так и нахлобучили меня – не знаю почему. А мы с корешками по углам закоулкам знай только, червивочку кушаем да кушаем, глушим её родимую да глушим. Папиросочки покуриваем. По танцулькам таскаемся. Девочек обжимаем. Кадрились вовсю. Весёлое времечко было. Хоть и, несмотря ни на что, на самом деле девственны были как ангелы небесные поголовно. Больше позёрства, да рисовки всякой было. Да ты и сам наверняка помнишь.

А с армии, когда я пришёл, так тут как раз джинсы в моду тока вошли. У меня тогда ещё помню «wrangler» были. Вот я в них рассекал! Я ж как демобилизовался с армии сразу на завод к папаньке в цех устроился; ну и мне с первой зарплаты родичи разрешили себе на толкучке (ну это там, на тряпичной, в Мясново которая, знаешь, помнишь – сейчас, правда, нету уже её) приобрести у фарцы фирменные, что аж по сто пятьдесят рублёв которые ещё. Зарплата целая – за месяц. Они с рук ещё торгуют, да знаешь наверняка. Хотя ты ещё маленький был. У нас пацаны ещё кирпичом специально натирают их, что б потёртые уже сразу были, чтоб по-понтовей было. Это сейчас у вас даже бабки в джинсах ходят, а у нас джинсы это всё-таки роскошь несусветная – это шик-модерн всё-таки. Если в джинсах идёшь, девчонки так и липнут к тебе как на мёд пчёлы.

Что смотришь так? Будто бы думаешь, откуда, мол, такой крендель выискался. Или вообще типа того размышляешь: как сюда вообще попал такой фрукт? Или типа даже ухитрился, мол, с луны свалиться что ль? Ха-ха. Это долгая история. Но да я тебе коротко обрисую тотчас. Тут и мудрить нечего. Только ведь не поверишь ты мне. Но да Бог с ним. Я не знал просто вовсе тогда что это билет в одну сторону, но если бы даже и знал что назад дороги нет, всё равно я бы пошёл на это. И совсем не из-за любопытства какого-нибудь как можно было бы подумать теперь. Тут любопытство совсем не при чём. Просто уж дюже на этот коммунизм мне хотелось посмотреть хоть одним глазком, а вышло, так что лучше бы и не глядеть на него вовсе. Капитализм победил опять, а орали-то все: коммунизм, коммунизм! А я знал, что его не может быть. Знал! Потому и удостовериться хотел. Тут как говорится: дело принципа.

Мы все тогда думали, что в страшное время живём, жестокое. Надеялись на будущее. А что ведь, правда, столько вокруг строгости было. Во всех лицах. В лицах учителей, родителей… для родителей в лицах начальства, для начальства вышестоящего начальства и так далее по инстанции и кругом всё одно и то же – куда ни сунься, куда не пойди. То не делай, туда не ходи, лишнего не скажи, так не одевайся, такую причёску не носи и так далее и так далее. Вся система такая была. Для всех – от мала до велика: от октябрёнка, до коммуниста. А коммунистов было – тьма-тьмущая; я уж и не знаю, сколько миллионов в общей цифре. Говорят миллионов двадцать на весь Союз. Мы все были заложниками одной грубой системы: отголосков военного коммунизма. Всё боялись, чтоб как бы войны не случилось. Так нас пичкали. А война была – была только холодная. И что теперь. Думали, что ж теперь зато будущее наверняка будет светлым и добрым. А что я увидел? Ха-ха. Только в сравнении видишь по-настоящему да воистину и ценить начинаешь то, что было – правильно и искренно. Глядя на сегодня оказывается, мы тогдашние в сравнении с нынешними вообще идеально добры и чисты. Не было в нас гнусной жадности и такого животного страха за собственную шкуру. Мы были необычайно скромны и дружелюбны. Сейчас нет такого.

А теперь страна переполнена эгоистами, самолюбующимися выродками (особенно по телеку) и этот эгоизм почему-то поощряется всеми у вас. С детства. Я не знаю, откуда всё это взялось и вообще, откуда приобрелось столько всеобщей низости в нынешних молодых людях, откуда впиталось до мозга костей нынешними поколениями эта отвратительная самоозабоченность. Как вы – те, кто когда-то тоже жил в той системе допустили, что нынешние отпрыски так стали обездушены, каким образом они опустошились настолько морально, что скоро наверно им будет не то чтобы страшно видеть чужую смерть, но и даже они жаждать её будут, если вопрос будет касаться их благополучия.

Я как попал сюда, сначала думал совсем по-другому. Это только теперь я стал такой просвещённый и умудрённый опытом, а прежде пообжёгся-то немало. Я ж первым делом пошёл домой к себе потому как очнулся ночью, очутившись в овраге каком-то дремучем вообще где-то загородом почему-то в Горелках. Пешкодралом двинулся – благо не так уж далеко идти было.

Ну и что – пришёл. А тут ни родных, ни близких – все померли, оказывается давно. Я-то по недоразумению сначала в квартиру позвонил, кстати, удивило меня ещё, что звонок другой, когда думаю, успели поменять-то. Мужик открыл какой-то. Я ломиться туда начал. Так с ним ещё такой дурацкий конфуз вышел! Чуть не подрались. Рассказывать не хочу – и смешно и горько. Я-то думал к себе домой пришёл. А тут.

Куда деваться? У меня ж ни денег, ни документов, ни жратвы, ни угла теперь как выяснилось. Другие люди давно в квартире нашей уже проживают. Один оденёшенек – как перст – в этом новом совершенно другом мире. А он злой такой этот ваш мир; даже подъезды почему-то все заперты и решётки на окнах. Переночевать негде. Это я потом узнал почему. Оказывается, у вас тут война гражданская была. В Чечне где-то – уйма народу погибло, как я слышал. От террористов прятаться стали, остерегаться чужаков всяких и бомб.

Кое-кто из соседок (слава Богу) живы, остались, разъяснила мне тётя Маруся подружка матери кое-что про родню мою, да и про слухи давние обо мне. Дескать, ты ж Николаша без вести пропал. Ох, как матушка-то горевала тогда. Во всесоюзный розыск подавали тогда. А тебя: нет и нет. Долго твои скорбели по тебе, пока не умерли – до самой смерти Антонина по тебе плакала, а ты вот он – какой – появился: жив, здоров… где носило тебя, сынок?

А меня и не носило нисколько вовсе; я сорок лет как одну страницу перелистнул – одним мигом. Втихаря машину времени изобретал, удивить хотел всех, копошился всё в сарае, да и сумел-таки. Она и сейчас должна была бы быть там – да новые жильцы незнамо выкинули её. Ведь оказывается всё так просто, что сейчас скажи, как и что – никто не поверит. Я и сам не верил, что по верному шагу иду, потому и попал впросак, а то бы конечно лучшее всё продумал – сюда отправляясь-то. Кто ж знал-то, что обычная проба – последней и бесповоротной окажется, совсем необратимой?

Вот теперь я здесь неприкаянным и шлындаю. В наше время с кем не случись такое, да и, в общем-то, любое что-нибудь другое подобное этому вдруг произойди так сразу; человек ну никак без внимания не остался бы. Его по любому куда-нибудь определили бы. Все под контролем были. Лишний субъект сразу выделился бы. У нас же за бродяжничество и тунеядство статья есть. Так что казённым жильём враз обеспечили б. А тут? Куда деваться – сам не знаю. Хорошо тётя Маруся пригрела, приютила меня на первое время; цельный месяц у неё перекантовался всё-таки, пока она старенькая вдруг не померла неожиданно. Да где там неожиданно – она на ладан считай, дышала! Я предчувствовал беду такую. Её племяши пока жива была, носа не показывали к ней, чтоб водицы хотя бы подать, а померла как. Они тут потом её родственнички-то как налетели: как вороны… не то чтоб её похоронить, а добычу поскорее поделить. Квартирку эту двухкомнатную завалящую побыстрей продать. Они и на похоронах-то чуть ли не дрались в открытую. Грызлись всё, аж бесновались как окаянные. Один только я и плакал наверно над могилкой её, получается. Искренно и неудержимо. А плакал я кроме того скорей даже над самим собой, над своей судьбиной такой одинокой. Она ж последним живым человеком была на планете всей для меня, знающая меня, переживающая за меня как родная. Понимал я, что с ней последнюю ниточку потерял я с прошлым своим, а значит и вообще с жизнью.

А потом? Что потом… я и к властям пробовал обратиться и просто к людям. Никому я не нужен тут. Не верит мне никто, да и ты я гляжу тоже вона, как на идиота смотришь. Потому и бродяжничаю уже с неделю, наверное. Даже не мылся уже как минимум неделю. Ночевать ночую, где придётся, а зима придёт, что делать буду?

Изменилось тут неимоверно всё до неузнаваемости, а самое главное люди изменились в худшую сторону. Люди чёрствые стали, жестокосердные, капризные, но больше равнодушные к другим скорее даже. Я вроде как молодой, а по-правдашнему я ж где-то лет на десять тебя старше. Ты-то я смотрю, ничего, будто бы привык; потому как всё-таки постепенно, а я-то сразу из той стихии да в эту. Как говорится: из полымя да в омут. Жутко мне видеть разницу, а тем более, когда не просто пришлось лицезреть её – а шкурой своей, когда прочувствуешь всю эту метаморфозу в гражданах. Мне теперь одна дорога – в Петелено, в дурдом. Можно сказать одно спасение; там всё равно лучше будет, чем здесь. Ай да шут с ним!..»

05.06.12 г.

Автор - zhora50
Дата добавления - 09.06.2012 в 22:34
Сообщение[size=18]Шиворот-навыворот

– А…а! люди добрые, где вы? Как же без вас теперьча-то люди жить будут?! – дурьниной орал посреди проспекта невысокого роста двадцатипятилетний типчик беспорядочно кидаясь: то к одному прохожему, то к другому при этом, всячески пытаясь подобострастно заглянуть каждому в глаза. Люди молча старались побыстрей от него отделаться – отмахнуться как от чего-то назойливого с несколько даже брезгливой опаской торопливо проходя мимо, а кто-то и совсем делал такую наружность будто бы его даже и вовсе не замечает. Только всё напрасно это было. Потому что тогда тот проворно хватал тех корявыми своими длинными пальцами за рукава, отчего те просто нервно тут же одёргивались, как бы пренебрежительно и взволнованно отряхиваясь от него, и бежали теперь уже ещё быстрей прочь – дальше – пряча смущённые лица свои в озабоченность.

Всё произошло необычайно странно и совсем даже к тому же неожиданно. Я зашёл давеча в завсегдатае своё кафе на проспекте Ленина, просто слегка перекусить захотелось, где собственно говоря, всё дальнейшее-то и произошло как-то так небрежно невзначай. Вот только что мы вроде бы ещё с ним только-только разговаривали (вернее говорил он, я-то в основном слушал); мы вообще только что с ним даже познакомились, буквально где-то полчаса или час назад. Он-то и был вообще инициатором такого нашего не нарочного столкновения, то есть этого случайного как бы общения по судьбе. При всей своей необычности в облике, одеянии своём, даже каких-то аляповатых манерах своих – он совершенно не был похож на какого-нибудь бомжа. Хотя никого другого так сильно и не напоминал. Поначалу он подошёл ко мне и ни с того ни с сего попросту как-то даже странным образом хотя и с не умеючи скрываемым отчаянием попросил, чтобы я угостил его, дескать, дал ему чего-нибудь покушать, а если возможно то – как он сам выразился: «он вполне бы не отказался сейчас и выпить даже водочки». Наглость и бесцеремонность его, меня совершенно озадачили и как бы даже обезоружили. Хотя и что подкупило меня: ни в лице его, ни в словах даже и намёка не было на что-то такое безответственное или неосмысленное. Я не знаю, но он, почему-то подошёл именно сразу ко мне, хотя людей вокруг было не мало, как будто был заранее уверен, что я ему вот уж точно не откажу. В конце концов, он оказался прав.

Он сразу же назвался Колей, как будто это для меня было немыслимо важно…(судя по дальнейшему его поведению – видимо, как звать меня, во всяком случае, например, ему было до крайности безразлично). И вот этот-то самый Коля (несмотря на его такие наглые выходки) визуально же был вполне безобидный, вполне к вашему сведению внешне непритязательный и, причём не только, казалось бы, по наружному своему облику, как я мысленно тогда почему-то определил, но, наверное, и в самом деле он от роду всячески старался быть таковым. Кроме того, где-то в глубине моего сознания зафиксировалась, его интуитивно знакомая мне до мозга костей странность или какая-то некая архаичность: в его манерах, словах, высказываемых им выражениях, в конце концов, особенно в одежде… что-то необычайно навязчиво бросалось мне прямо в глаза – царапая своими когтями мои уже такие далёкие закоулки памяти. Может это, только, кстати, и послужило в какой-то как раз степени явной и неожиданной моей такой подсознательной предрасположенности к этому субъекту или к такому может быть несколько неоправданному благоговению к нему. Что-то такое, ностальгическое во мне неожиданно как бы шевельнувшись, взбрыкнуло – где-то в глубине моей природы, а ожив однажды, уже не хотело снова умирать.

Бесцеремонно и молча пережёвывая предоставленный ему мной чебурек, а прежде, кстати, опрокинувший с демонстративной лёгкостью поспешно налитую мной в одноразовый стаканчик водку человек жадно, наконец, покончив со всем этим и нисколько не смущаясь, всё-таки потом опять заговорил. Постепенно в своём рассказе вроде бы как поначалу намекая, а впоследствии даже уже утверждая: будто бы он как минимум - пришелец из прошлого.

Сразу скажу: во всё, что он мне тогда прямо незамедлительно напрямую без каких-либо намёков поведал я и сейчас ровным счётом вполне, наверное, справедливо не верю, считая, что тогда что сейчас его либо сумасшедшим, либо забавным выдумщиком, да и вряд ли, наверное, вообще когда-нибудь поверю даже в будущем. Хотя рассказать вам это, считаю непременно для себя обязанным. Слушал я его поначалу, в общем-то, невнимательно с некоторым особенно в первое время каким-то категорическим почти даже не прикрытым, что ли сомнением и скорее даже нежеланием вникать в самую суть. Однако ему надо отдать должное, откровенно видя весь этот мой скептицизм, мою, если можно так выразиться почти открытую индифферентность Николай с величайшим терпением закончил своё повествование. И теперь вот очевидно моё откровенное такое недоверие и убило в нём последнюю надежду, красноречиво послужив как раз тому, что он теперь бегает там, как дурак, на улице в своём неадекватном таком протесте моему и всеобщему мнениям. Но я, честно говоря, как ни старался бы – всё равно ну никак при всём своём даже неимоверном таком каком-либо желании не смог бы ему хоть какую-нибудь малюсенькую капельку поверить.

Вот он там сейчас и беснуется в своём бессилии, выражая истерикой свою откровенную обречённость: а что я-то могу поделать?! у меня-то, всё, по крайней мере, в порядке. Я нахожусь здесь: на своём как говорится, месте и в своё заметьте время… и то, что он там орёт, привлекая к себе всеобщее внимание изумлённой публики, меня совершенно не касается. Он скорее больше пугает людей, нежели располагает их к чуткости. Вот, к месту изъясняясь, в подтверждение к моим словам очевидно немало перепугавшаяся немолодая продавщица-лоточница уже встревоженно и торопливо пытается дозвониться куда-то по мобиле (видимо, несомненно, куда следует) при этом растаращив в недоумении глаза и глядя конкретно на него.

Я ещё раз повторюсь, я конечно, не очень-то или вернее совсем не верю в его байку, но всё-таки что-то отдалённо привлекло вне моего желания в ней (в этой его сказке) в моём внутреннем понимании, что-то весьма как бы жёсткой и властной рукой своей тронуло меня в памяти моей, даже в некоторой степени, с каким-то трепетом и свежестью отразившись где-то на моих впечатлениях. Может неожиданная правдивость передачи на словах некоторых моментов эпизодов того времени, которые мне даже чем-то ценны теперь в моей душе? Я ведь, честно говоря – видимо к старости, что ль своей (не знаю!) – ещё крепче вдруг почему-то помню те: теперь далёкие, но такие по невероятию своему, тем не менее, близкие моему сердцу семидесятые годы прошлого века, когда я ещё учился тогда в средней школе на Октябрьской. Ведь тогда – я был ещё отроком. А может быть я всё-таки хоть маленькую толику внимания, но, тем не менее, уделял ему и по каким-то другим причинам?

Ведь он, шельмец, передавал рассказом обо всём этом что касается того времени так запросто, так обыденно и в тоже время абсолютно свежо и достоверно; хотя к тому же и говоря об этом, некоем, как о том вроде бы ещё даже вовсе непотерянном и совсем даже не утраченном им периоде. Правда – и самое главное: но его возраст совсем не соответствовал по любым подсчётам, что он мог даже захватить-то вообще тот момент времени. И это не только визуально. По крайней мере, зная некоторые факты, он должен быть на самом деле как минимум старше меня лет эдак на десять (а мне-то полтинник), а уж ни так чтобы вот так вот совсем молодо выглядеть. Тем не мене он говорил, как будто всё происходило с ним вот это, по меньшей мере, взаправду только позавчера; ну, в крайнем случае, неделю, месяц назад.

Между тем, думая об этом как бы промежду прочим я всё-таки увлечённо наблюдал за происходящим на улице, а там уже, откуда ни возьмись, образовались сотрудники полиции. А, кстати! да вот и «воронок» их стоит на обочине; токмо должно быть подъехали. Теперь они, подойдя к нему, с полной серьёзностью и значимостью решали неожиданно возникший в общественном месте инцидент с новым этим моим загадочным случайным знакомым. Тот, кстати, сразу как-то при их появлении вдруг поразительно притих, испугавшись вроде, сник, весь как-то съёжился, и виновато исподлобья только теперь поглядывая на невозмутимых полисменов, стеснительно мявшись ногами, стоял, заламывая невзначай себе руки. Он как бы опасаясь их вероятной грубости к нему – по ребячьи, даже скорее как-то по детски шмыгая беспрестанно носом, будто бы вот-вот сейчас разрыдается и тут же размазывая неуклюже – текущие гужом сопли трясущимися руками по унылому лицу своему – тоскливо молчал.

Ну, вот – как говорится: дошумелся! Его, вероятно, пригласили в «воронок» и он послушно туда проследовал… верно, повезли в отделение. Теперь как говорится, и забыть бы о нём, но некоторые тяжёлые мысли, думы предчувствия меня так и мучают теперь, подсознательно тревожат, а вдруг: всё, что он рассказал мне – часто путаясь во времени – есть голая правда! Что-то такое интуиция нашёптывала мне. Может быть я конечно наивный, но честно говоря, у меня даже мурашки по спине пробежали от таких воображений. Что ж – я, пожалуй, попытаюсь его эту «сказку» или всё-таки может быть скорее бред безумца вам пересказать. Насколько, конечно, у меня получится и как в точности получится – близко к оригиналу не знаю! – но надеюсь, что я смогу передать неохотно поначалу воспринимаемое мной, но так или иначе всё-таки услышанное мною его повествование и – это так сказать на ваш суд. Ну а вы уж сами тогда решайте, может такое вообще случиться или… или как?
2
Он так и начал прямо сразу без всяких предисловий излагать. «Ну и дрянь же теперь у вас: что эти чебуреки, что водка. То ли дело у нас на Первомайской в «чебурешне» чебуреки были. (От автора: что, кстати говоря, истинная, правда! я прекрасно помню то время и много раз тридцать лет назад и гораздо позже сам тогда посещал это кафе.) Вот была вкуснятина, а теперь там у вас фигня какая-то: пиццерия синтетическая. Да и я вообще-то водку не особо люблю – я «червивку» больше уважаю – эту самую помнишь, что по рубль семнадцать в «чебурашках-то» продают, а ноль семь – так по рубль шестьдесят две. Натуральное яблочное вино. Сладкий компот прямо, да и только, а стаканчик хлопнешь и пьяненький уже ходишь в настроении добреньком. Как у нас в народе там говорят: «Коньячок – два яблочка да червячок». Помнишь, небось? Сейчас не нашёл я такое. Сейчас у вас вообще всего завались. Глаза разбегаются! А цены?! и этого всё равно нету; толку мало. Зажрались вы… только всё невкусное какое-то почему-то – ненастоящее… может поэтому?

Чего говорить зазря: я-то и пить, курить и ходить в школу одновременно начал. Меня ещё даже в комсомол потому принимать не хотели. У меня же хоть успеваемость и хорошая была, а сам-то я хулиганистый был – вот потому и учителя не особо жаловали. Хотя поначалу пионервожатым прочили у младшего класса, да я сразу скумекал и отмазался. Думаю, да на фига оно мне это нужно – головную боль себе такую навязывать, накручивать.

Я ещё в школе учился, а уже себе тогда брюки клёш пошил у соседа нашего портного за червонец, да и патлы отпустил по последней шик моде – под битлов. Ой, чего было – ты не поверишь. Учителя расстрелять меня были готовы. А директриса так та вообще грозилась с «волчьим» билетом ну то есть это так сказать со справкой, что прослушал, дескать, десять классов в школе в мир выпустить… а я плевал на них с самой высокой башни. Они всё гомонили: как в коммунизм с таким поведением войдёшь? По тебе, мол, тюрьма плачет! Государство на твоё обучение деньги тратит, а ты неблагодарный так по-хамски ведёшь себя. А мне по фигу… я им так ответил: что оно это государство-то ваше – десять копеек своих на меня в день тратит – и всего-то! Ох, чего было… сколько кипиша!

Папанька так тот тоже рассчитывал чтобы я по его стопам пошёл со школы и сразу на завод полным ходом – ага! – сейчас прямо разбежался: с разбегу – в телегу. Наивный такой! Я в армию хотел – потому и пошёл, хотя мог и в институт податься. Экзамены-то в лёгкую сдал. Никто ж и не ожидал даже; да я и сам, честно говоря, не ожидал чегой-то: так попёрло – знания так и нахлобучили меня – не знаю почему. А мы с корешками по углам закоулкам знай только, червивочку кушаем да кушаем, глушим её родимую да глушим. Папиросочки покуриваем. По танцулькам таскаемся. Девочек обжимаем. Кадрились вовсю. Весёлое времечко было. Хоть и, несмотря ни на что, на самом деле девственны были как ангелы небесные поголовно. Больше позёрства, да рисовки всякой было. Да ты и сам наверняка помнишь.

А с армии, когда я пришёл, так тут как раз джинсы в моду тока вошли. У меня тогда ещё помню «wrangler» были. Вот я в них рассекал! Я ж как демобилизовался с армии сразу на завод к папаньке в цех устроился; ну и мне с первой зарплаты родичи разрешили себе на толкучке (ну это там, на тряпичной, в Мясново которая, знаешь, помнишь – сейчас, правда, нету уже её) приобрести у фарцы фирменные, что аж по сто пятьдесят рублёв которые ещё. Зарплата целая – за месяц. Они с рук ещё торгуют, да знаешь наверняка. Хотя ты ещё маленький был. У нас пацаны ещё кирпичом специально натирают их, что б потёртые уже сразу были, чтоб по-понтовей было. Это сейчас у вас даже бабки в джинсах ходят, а у нас джинсы это всё-таки роскошь несусветная – это шик-модерн всё-таки. Если в джинсах идёшь, девчонки так и липнут к тебе как на мёд пчёлы.

Что смотришь так? Будто бы думаешь, откуда, мол, такой крендель выискался. Или вообще типа того размышляешь: как сюда вообще попал такой фрукт? Или типа даже ухитрился, мол, с луны свалиться что ль? Ха-ха. Это долгая история. Но да я тебе коротко обрисую тотчас. Тут и мудрить нечего. Только ведь не поверишь ты мне. Но да Бог с ним. Я не знал просто вовсе тогда что это билет в одну сторону, но если бы даже и знал что назад дороги нет, всё равно я бы пошёл на это. И совсем не из-за любопытства какого-нибудь как можно было бы подумать теперь. Тут любопытство совсем не при чём. Просто уж дюже на этот коммунизм мне хотелось посмотреть хоть одним глазком, а вышло, так что лучше бы и не глядеть на него вовсе. Капитализм победил опять, а орали-то все: коммунизм, коммунизм! А я знал, что его не может быть. Знал! Потому и удостовериться хотел. Тут как говорится: дело принципа.

Мы все тогда думали, что в страшное время живём, жестокое. Надеялись на будущее. А что ведь, правда, столько вокруг строгости было. Во всех лицах. В лицах учителей, родителей… для родителей в лицах начальства, для начальства вышестоящего начальства и так далее по инстанции и кругом всё одно и то же – куда ни сунься, куда не пойди. То не делай, туда не ходи, лишнего не скажи, так не одевайся, такую причёску не носи и так далее и так далее. Вся система такая была. Для всех – от мала до велика: от октябрёнка, до коммуниста. А коммунистов было – тьма-тьмущая; я уж и не знаю, сколько миллионов в общей цифре. Говорят миллионов двадцать на весь Союз. Мы все были заложниками одной грубой системы: отголосков военного коммунизма. Всё боялись, чтоб как бы войны не случилось. Так нас пичкали. А война была – была только холодная. И что теперь. Думали, что ж теперь зато будущее наверняка будет светлым и добрым. А что я увидел? Ха-ха. Только в сравнении видишь по-настоящему да воистину и ценить начинаешь то, что было – правильно и искренно. Глядя на сегодня оказывается, мы тогдашние в сравнении с нынешними вообще идеально добры и чисты. Не было в нас гнусной жадности и такого животного страха за собственную шкуру. Мы были необычайно скромны и дружелюбны. Сейчас нет такого.

А теперь страна переполнена эгоистами, самолюбующимися выродками (особенно по телеку) и этот эгоизм почему-то поощряется всеми у вас. С детства. Я не знаю, откуда всё это взялось и вообще, откуда приобрелось столько всеобщей низости в нынешних молодых людях, откуда впиталось до мозга костей нынешними поколениями эта отвратительная самоозабоченность. Как вы – те, кто когда-то тоже жил в той системе допустили, что нынешние отпрыски так стали обездушены, каким образом они опустошились настолько морально, что скоро наверно им будет не то чтобы страшно видеть чужую смерть, но и даже они жаждать её будут, если вопрос будет касаться их благополучия.

Я как попал сюда, сначала думал совсем по-другому. Это только теперь я стал такой просвещённый и умудрённый опытом, а прежде пообжёгся-то немало. Я ж первым делом пошёл домой к себе потому как очнулся ночью, очутившись в овраге каком-то дремучем вообще где-то загородом почему-то в Горелках. Пешкодралом двинулся – благо не так уж далеко идти было.

Ну и что – пришёл. А тут ни родных, ни близких – все померли, оказывается давно. Я-то по недоразумению сначала в квартиру позвонил, кстати, удивило меня ещё, что звонок другой, когда думаю, успели поменять-то. Мужик открыл какой-то. Я ломиться туда начал. Так с ним ещё такой дурацкий конфуз вышел! Чуть не подрались. Рассказывать не хочу – и смешно и горько. Я-то думал к себе домой пришёл. А тут.

Куда деваться? У меня ж ни денег, ни документов, ни жратвы, ни угла теперь как выяснилось. Другие люди давно в квартире нашей уже проживают. Один оденёшенек – как перст – в этом новом совершенно другом мире. А он злой такой этот ваш мир; даже подъезды почему-то все заперты и решётки на окнах. Переночевать негде. Это я потом узнал почему. Оказывается, у вас тут война гражданская была. В Чечне где-то – уйма народу погибло, как я слышал. От террористов прятаться стали, остерегаться чужаков всяких и бомб.

Кое-кто из соседок (слава Богу) живы, остались, разъяснила мне тётя Маруся подружка матери кое-что про родню мою, да и про слухи давние обо мне. Дескать, ты ж Николаша без вести пропал. Ох, как матушка-то горевала тогда. Во всесоюзный розыск подавали тогда. А тебя: нет и нет. Долго твои скорбели по тебе, пока не умерли – до самой смерти Антонина по тебе плакала, а ты вот он – какой – появился: жив, здоров… где носило тебя, сынок?

А меня и не носило нисколько вовсе; я сорок лет как одну страницу перелистнул – одним мигом. Втихаря машину времени изобретал, удивить хотел всех, копошился всё в сарае, да и сумел-таки. Она и сейчас должна была бы быть там – да новые жильцы незнамо выкинули её. Ведь оказывается всё так просто, что сейчас скажи, как и что – никто не поверит. Я и сам не верил, что по верному шагу иду, потому и попал впросак, а то бы конечно лучшее всё продумал – сюда отправляясь-то. Кто ж знал-то, что обычная проба – последней и бесповоротной окажется, совсем необратимой?

Вот теперь я здесь неприкаянным и шлындаю. В наше время с кем не случись такое, да и, в общем-то, любое что-нибудь другое подобное этому вдруг произойди так сразу; человек ну никак без внимания не остался бы. Его по любому куда-нибудь определили бы. Все под контролем были. Лишний субъект сразу выделился бы. У нас же за бродяжничество и тунеядство статья есть. Так что казённым жильём враз обеспечили б. А тут? Куда деваться – сам не знаю. Хорошо тётя Маруся пригрела, приютила меня на первое время; цельный месяц у неё перекантовался всё-таки, пока она старенькая вдруг не померла неожиданно. Да где там неожиданно – она на ладан считай, дышала! Я предчувствовал беду такую. Её племяши пока жива была, носа не показывали к ней, чтоб водицы хотя бы подать, а померла как. Они тут потом её родственнички-то как налетели: как вороны… не то чтоб её похоронить, а добычу поскорее поделить. Квартирку эту двухкомнатную завалящую побыстрей продать. Они и на похоронах-то чуть ли не дрались в открытую. Грызлись всё, аж бесновались как окаянные. Один только я и плакал наверно над могилкой её, получается. Искренно и неудержимо. А плакал я кроме того скорей даже над самим собой, над своей судьбиной такой одинокой. Она ж последним живым человеком была на планете всей для меня, знающая меня, переживающая за меня как родная. Понимал я, что с ней последнюю ниточку потерял я с прошлым своим, а значит и вообще с жизнью.

А потом? Что потом… я и к властям пробовал обратиться и просто к людям. Никому я не нужен тут. Не верит мне никто, да и ты я гляжу тоже вона, как на идиота смотришь. Потому и бродяжничаю уже с неделю, наверное. Даже не мылся уже как минимум неделю. Ночевать ночую, где придётся, а зима придёт, что делать буду?

Изменилось тут неимоверно всё до неузнаваемости, а самое главное люди изменились в худшую сторону. Люди чёрствые стали, жестокосердные, капризные, но больше равнодушные к другим скорее даже. Я вроде как молодой, а по-правдашнему я ж где-то лет на десять тебя старше. Ты-то я смотрю, ничего, будто бы привык; потому как всё-таки постепенно, а я-то сразу из той стихии да в эту. Как говорится: из полымя да в омут. Жутко мне видеть разницу, а тем более, когда не просто пришлось лицезреть её – а шкурой своей, когда прочувствуешь всю эту метаморфозу в гражданах. Мне теперь одна дорога – в Петелено, в дурдом. Можно сказать одно спасение; там всё равно лучше будет, чем здесь. Ай да шут с ним!..»

05.06.12 г.

Автор - zhora50
Дата добавления - 09.06.2012 в 22:34
НэшаДата: Вторник, 12.06.2012, 14:27 | Сообщение # 57
Старейшина
Группа: Вождь
Сообщений: 5068
Награды: 46
Репутация: 187
Статус: Offline
Георгий, редактировать я не берусь ( потому как стихов не пишу), а вот высказать мнение как читатель, я могу.

О сказке.

Из прочитанного, больше всего бросается в глаза, подстраивание слов под рифму, вот например:

Quote (zhora50)
Заховал в мешке беднягу

Quote (zhora50)
Бедолага был не смел Так до утра просидел:


Заховав - это украинское слово, вы его использовали просто чтобы спасти рифму. А во втором случае, пришлось пожертвовать ударением "до утра" . Это не есть хорошо, потому как выдаёт торопливость автора и нежелание потрудиться над качественной рифмой. Мол возьму сырой вариант, и так прокатит. Не прокатит, это сразу видно и мешает усваиванию текста.

Quote (zhora50)
С той поры все звери стали Уважать Кота хоть знали

А здесь выделила строку, в которой не хватает знаков препинания и из-за этого нарушается смысл предложения. У вас таких ошибок много и не только в сказке, но и в прозе. Их настолько много, что это говорит о системной проблеме - тут надо освежить в памяти правила пунктуации, перечитать ещё раз.

Также много слов откровенно лишних, дробящих текст, например:

Quote (zhora50)
Ты-то я смотрю, ничего, будто бы привык; потому как всё-таки постепенно, а я-то сразу из той стихии да в эту


Перегружено всеми этими ты то, будто бы, потому как и так далее. Это ваш основной недостаток - использование соединительных слов в чрезмерном количестве и неправильная пунктуация. Именно эти недостатки превращают порой ваш текст, почти в абракадабру, потому как не дают докопаться к смыслу написанного.

Надеюсь, я не обидела своей рецензией... мне очень хочется, чтобы вы прислушались к этим пожеланием и сделали ваши тексты лучше. Потому что то, о чём вы пишите - это хорошо, а вот то, как пишете, требует доработки.

Желаю вам удачи)
 
СообщениеГеоргий, редактировать я не берусь ( потому как стихов не пишу), а вот высказать мнение как читатель, я могу.

О сказке.

Из прочитанного, больше всего бросается в глаза, подстраивание слов под рифму, вот например:

Quote (zhora50)
Заховал в мешке беднягу

Quote (zhora50)
Бедолага был не смел Так до утра просидел:


Заховав - это украинское слово, вы его использовали просто чтобы спасти рифму. А во втором случае, пришлось пожертвовать ударением "до утра" . Это не есть хорошо, потому как выдаёт торопливость автора и нежелание потрудиться над качественной рифмой. Мол возьму сырой вариант, и так прокатит. Не прокатит, это сразу видно и мешает усваиванию текста.

Quote (zhora50)
С той поры все звери стали Уважать Кота хоть знали

А здесь выделила строку, в которой не хватает знаков препинания и из-за этого нарушается смысл предложения. У вас таких ошибок много и не только в сказке, но и в прозе. Их настолько много, что это говорит о системной проблеме - тут надо освежить в памяти правила пунктуации, перечитать ещё раз.

Также много слов откровенно лишних, дробящих текст, например:

Quote (zhora50)
Ты-то я смотрю, ничего, будто бы привык; потому как всё-таки постепенно, а я-то сразу из той стихии да в эту


Перегружено всеми этими ты то, будто бы, потому как и так далее. Это ваш основной недостаток - использование соединительных слов в чрезмерном количестве и неправильная пунктуация. Именно эти недостатки превращают порой ваш текст, почти в абракадабру, потому как не дают докопаться к смыслу написанного.

Надеюсь, я не обидела своей рецензией... мне очень хочется, чтобы вы прислушались к этим пожеланием и сделали ваши тексты лучше. Потому что то, о чём вы пишите - это хорошо, а вот то, как пишете, требует доработки.

Желаю вам удачи)

Автор - Нэша
Дата добавления - 12.06.2012 в 14:27
СообщениеГеоргий, редактировать я не берусь ( потому как стихов не пишу), а вот высказать мнение как читатель, я могу.

О сказке.

Из прочитанного, больше всего бросается в глаза, подстраивание слов под рифму, вот например:

Quote (zhora50)
Заховал в мешке беднягу

Quote (zhora50)
Бедолага был не смел Так до утра просидел:


Заховав - это украинское слово, вы его использовали просто чтобы спасти рифму. А во втором случае, пришлось пожертвовать ударением "до утра" . Это не есть хорошо, потому как выдаёт торопливость автора и нежелание потрудиться над качественной рифмой. Мол возьму сырой вариант, и так прокатит. Не прокатит, это сразу видно и мешает усваиванию текста.

Quote (zhora50)
С той поры все звери стали Уважать Кота хоть знали

А здесь выделила строку, в которой не хватает знаков препинания и из-за этого нарушается смысл предложения. У вас таких ошибок много и не только в сказке, но и в прозе. Их настолько много, что это говорит о системной проблеме - тут надо освежить в памяти правила пунктуации, перечитать ещё раз.

Также много слов откровенно лишних, дробящих текст, например:

Quote (zhora50)
Ты-то я смотрю, ничего, будто бы привык; потому как всё-таки постепенно, а я-то сразу из той стихии да в эту


Перегружено всеми этими ты то, будто бы, потому как и так далее. Это ваш основной недостаток - использование соединительных слов в чрезмерном количестве и неправильная пунктуация. Именно эти недостатки превращают порой ваш текст, почти в абракадабру, потому как не дают докопаться к смыслу написанного.

Надеюсь, я не обидела своей рецензией... мне очень хочется, чтобы вы прислушались к этим пожеланием и сделали ваши тексты лучше. Потому что то, о чём вы пишите - это хорошо, а вот то, как пишете, требует доработки.

Желаю вам удачи)

Автор - Нэша
Дата добавления - 12.06.2012 в 14:27
zhora50Дата: Пятница, 15.06.2012, 00:35 | Сообщение # 58
Осматривающийся
Группа: Островитянин
Сообщений: 32
Награды: 0
Репутация: 0
Статус: Offline
Привет. Начну сразу по делу. Слово «ховать» - т.е. прятать, а следовательно и все образующиеся слова от этого слова, что вам может быть даже покажется странным - чисто русское слово (смотрите толковый словарь рус. яз. под редакцией Ефремовой) к тому же языки просто родственны – даже собственно это есть по сути своей один и тот же язык к вашему сведению, просто несколько разные диалекты. Как, кстати, и белорусский.
Если не знали об этом то – ничего страшного (узнали), а если умышленно считаете иначе, простите за резкость, но я просто вообще не берусь тогда спорить.
По-новому (в сказке) теперь так, просто у меня почему-то отключена функция правки: «А бедняжка был несмел (от слова: несмелый) Так до утра просидел», там и др. ещё есть. Всё остальное то же самое – почему-то в отличие от др. порталов отключена опция «правка». А потом – и это самое главное: я издаюсь на других порталах (где-то на 20). И имею к своему вниманию всякие рецензии и мнения по своему творчеству. О других замечаниях говорить не буду и оправдываться не буду (поживём - увидим) – а в общем-то я думаю не к чему, да и считаю излишним. Только не подумайте, что я тут чем-то хвастаюсь!Не велика птица из моей персоны. Критику и советы я читал всеразличные (больше положительных), привык - и уважаю чужое мнение. Огромное спасибо за замечания и советы! Учту на будущее
С улыбкой и уважением


Сообщение отредактировал zhora50 - Пятница, 15.06.2012, 22:48
 
СообщениеПривет. Начну сразу по делу. Слово «ховать» - т.е. прятать, а следовательно и все образующиеся слова от этого слова, что вам может быть даже покажется странным - чисто русское слово (смотрите толковый словарь рус. яз. под редакцией Ефремовой) к тому же языки просто родственны – даже собственно это есть по сути своей один и тот же язык к вашему сведению, просто несколько разные диалекты. Как, кстати, и белорусский.
Если не знали об этом то – ничего страшного (узнали), а если умышленно считаете иначе, простите за резкость, но я просто вообще не берусь тогда спорить.
По-новому (в сказке) теперь так, просто у меня почему-то отключена функция правки: «А бедняжка был несмел (от слова: несмелый) Так до утра просидел», там и др. ещё есть. Всё остальное то же самое – почему-то в отличие от др. порталов отключена опция «правка». А потом – и это самое главное: я издаюсь на других порталах (где-то на 20). И имею к своему вниманию всякие рецензии и мнения по своему творчеству. О других замечаниях говорить не буду и оправдываться не буду (поживём - увидим) – а в общем-то я думаю не к чему, да и считаю излишним. Только не подумайте, что я тут чем-то хвастаюсь!Не велика птица из моей персоны. Критику и советы я читал всеразличные (больше положительных), привык - и уважаю чужое мнение. Огромное спасибо за замечания и советы! Учту на будущее
С улыбкой и уважением

Автор - zhora50
Дата добавления - 15.06.2012 в 00:35
СообщениеПривет. Начну сразу по делу. Слово «ховать» - т.е. прятать, а следовательно и все образующиеся слова от этого слова, что вам может быть даже покажется странным - чисто русское слово (смотрите толковый словарь рус. яз. под редакцией Ефремовой) к тому же языки просто родственны – даже собственно это есть по сути своей один и тот же язык к вашему сведению, просто несколько разные диалекты. Как, кстати, и белорусский.
Если не знали об этом то – ничего страшного (узнали), а если умышленно считаете иначе, простите за резкость, но я просто вообще не берусь тогда спорить.
По-новому (в сказке) теперь так, просто у меня почему-то отключена функция правки: «А бедняжка был несмел (от слова: несмелый) Так до утра просидел», там и др. ещё есть. Всё остальное то же самое – почему-то в отличие от др. порталов отключена опция «правка». А потом – и это самое главное: я издаюсь на других порталах (где-то на 20). И имею к своему вниманию всякие рецензии и мнения по своему творчеству. О других замечаниях говорить не буду и оправдываться не буду (поживём - увидим) – а в общем-то я думаю не к чему, да и считаю излишним. Только не подумайте, что я тут чем-то хвастаюсь!Не велика птица из моей персоны. Критику и советы я читал всеразличные (больше положительных), привык - и уважаю чужое мнение. Огромное спасибо за замечания и советы! Учту на будущее
С улыбкой и уважением

Автор - zhora50
Дата добавления - 15.06.2012 в 00:35
zhora50Дата: Пятница, 15.06.2012, 00:37 | Сообщение # 59
Осматривающийся
Группа: Островитянин
Сообщений: 32
Награды: 0
Репутация: 0
Статус: Offline
Я б, конечно, мог бы всё полностью разъяснить потому, как это может быть, даже и надо было бы, но причину моих весьма ограниченных возможностей вы знаете (зрение).Кроме того, огромное количество изменений и поправок внесено и в предыдущие работы, где я ещё фигурирую под псевдонимом «Герка-Дурачок» в частности: в повести «Листопад»(только здесь их где-то два десятка) и т.д. и т.п. Но я не могу в них внести обновления по той же причине... а было бы лучше. Может быть, попробую обратиться за помощью к администрации? Правда, где она и где её искать пока не знаю...
Надеюсь, вы не будете в обиде за высказанную мной откровенность, и может быть несколько избыточную прямоту…
Удачи в творчестве и жизни


Сообщение отредактировал zhora50 - Пятница, 15.06.2012, 22:54
 
СообщениеЯ б, конечно, мог бы всё полностью разъяснить потому, как это может быть, даже и надо было бы, но причину моих весьма ограниченных возможностей вы знаете (зрение).Кроме того, огромное количество изменений и поправок внесено и в предыдущие работы, где я ещё фигурирую под псевдонимом «Герка-Дурачок» в частности: в повести «Листопад»(только здесь их где-то два десятка) и т.д. и т.п. Но я не могу в них внести обновления по той же причине... а было бы лучше. Может быть, попробую обратиться за помощью к администрации? Правда, где она и где её искать пока не знаю...
Надеюсь, вы не будете в обиде за высказанную мной откровенность, и может быть несколько избыточную прямоту…
Удачи в творчестве и жизни

Автор - zhora50
Дата добавления - 15.06.2012 в 00:37
СообщениеЯ б, конечно, мог бы всё полностью разъяснить потому, как это может быть, даже и надо было бы, но причину моих весьма ограниченных возможностей вы знаете (зрение).Кроме того, огромное количество изменений и поправок внесено и в предыдущие работы, где я ещё фигурирую под псевдонимом «Герка-Дурачок» в частности: в повести «Листопад»(только здесь их где-то два десятка) и т.д. и т.п. Но я не могу в них внести обновления по той же причине... а было бы лучше. Может быть, попробую обратиться за помощью к администрации? Правда, где она и где её искать пока не знаю...
Надеюсь, вы не будете в обиде за высказанную мной откровенность, и может быть несколько избыточную прямоту…
Удачи в творчестве и жизни

Автор - zhora50
Дата добавления - 15.06.2012 в 00:37
НэшаДата: Понедельник, 18.06.2012, 14:21 | Сообщение # 60
Старейшина
Группа: Вождь
Сообщений: 5068
Награды: 46
Репутация: 187
Статус: Offline
да, слово заховал действительно есть у Даля ( проверила). Я украинка, у нас есть такое слово, и я искренне верила, что слово это украинское. А насчёт стыда, вы знаете, мне не стыдно, что я не знаю слова заховал. Оно не благозвучно звучит в стихотворении, для меня по крайней мере и я об этом написала ( помните, вы просили моего мнения)
У большинства пользователей нашего ресурса, есть отзывы на творчество, почему их нет у вас, я не знаю, может это тоже форма выражения своего мнения, кто знает.

Теперь насчёт опции "редактировать". Вы в группе Островитянин - а это значит, что эта функция вам доступна, как и всем другим, я не делала ограничений лично для вас. У вас такие же права как и у всех, вы просто разберитесь с функциями внимательней.
Правка вам доступна, это совершенно точно.
 
Сообщениеда, слово заховал действительно есть у Даля ( проверила). Я украинка, у нас есть такое слово, и я искренне верила, что слово это украинское. А насчёт стыда, вы знаете, мне не стыдно, что я не знаю слова заховал. Оно не благозвучно звучит в стихотворении, для меня по крайней мере и я об этом написала ( помните, вы просили моего мнения)
У большинства пользователей нашего ресурса, есть отзывы на творчество, почему их нет у вас, я не знаю, может это тоже форма выражения своего мнения, кто знает.

Теперь насчёт опции "редактировать". Вы в группе Островитянин - а это значит, что эта функция вам доступна, как и всем другим, я не делала ограничений лично для вас. У вас такие же права как и у всех, вы просто разберитесь с функциями внимательней.
Правка вам доступна, это совершенно точно.

Автор - Нэша
Дата добавления - 18.06.2012 в 14:21
Сообщениеда, слово заховал действительно есть у Даля ( проверила). Я украинка, у нас есть такое слово, и я искренне верила, что слово это украинское. А насчёт стыда, вы знаете, мне не стыдно, что я не знаю слова заховал. Оно не благозвучно звучит в стихотворении, для меня по крайней мере и я об этом написала ( помните, вы просили моего мнения)
У большинства пользователей нашего ресурса, есть отзывы на творчество, почему их нет у вас, я не знаю, может это тоже форма выражения своего мнения, кто знает.

Теперь насчёт опции "редактировать". Вы в группе Островитянин - а это значит, что эта функция вам доступна, как и всем другим, я не делала ограничений лично для вас. У вас такие же права как и у всех, вы просто разберитесь с функциями внимательней.
Правка вам доступна, это совершенно точно.

Автор - Нэша
Дата добавления - 18.06.2012 в 14:21
Форум » Хижины Острова » Чистовики - творческие страницы авторов » Страница Георгия Овчинникова (на острове gerka-durachok, zhora50)
  • Страница 4 из 5
  • «
  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5
  • »
Поиск:
Загрузка...

Посетители дня
Посетители:
Последние сообщения · Островитяне · Правила форума · Поиск · RSS
Приветствую Вас Гость | RSS Главная | Страница Георгия Овчинникова - Страница 4 - Форум | Регистрация | Вход
Конструктор сайтов - uCoz
Для добавления необходима авторизация
Остров © 2024 Конструктор сайтов - uCoz