Парень в чёрном «Чероки», припаркованном возле школы, даже не подозревает, что идут последние часы его жизни. Знаю я. Вполне достаточно.
Я люблю людей. Люблю убивать их. Вообще-то, людьми этих уродов можно называть только при очень высокой степени гуманизма – насильники и педофилы. Главная часть речи в данном случае вовсе не существительное, а глагол – «убивать». Обыкновенное убийство, я прекрасно сознаю, что никакой я не Робин Гуд, не «ангел смерти» – обычный псих. Ну, может не совсем обычный – псих-идеалист… И тем не менее. Мне их не жаль. Мне жаль мальков, которых эти человеческие ошмётки ломают навсегда. Если оставляют в живых. Чаще всего твари просто душат детвору, обоснованно опасаясь, что их опознают. Так вот – наибольшее, почти физическое, наслаждение мне доставляют глаза девочек (а иногда и мальчиков) в момент, когда я стаскиваю с них это говно, когда поднимаю их – потерявших уже всякую надежду. Чистая, бескорыстная радость. Чудо – вот как это называется. И человек, сотворивший его, ближе в это мгновение родных отца и матери... У меня никогда даже мысли не возникало попросить что-то взамен – у родителей, и уж тем более, у них самих. Ничто не сравнится с тем, что я беру, никого ни о чём не спрашивая. Не запрещаю никому рассказывать обо мне родным или полицейским, хотя происходит это крайне редко. Судя по сводкам нераскрытых убийств.
Идею стать солдатом я отмёл сразу же. Солдат – живое продолжение автомата. Ему прикажут, и он должен убить любого. Ребёнок врага – будущий враг. Потенциальный мститель. А также отец врага. Жена врага. Бабушка врага… Абсурд, но своя логика есть. Не люблю, когда мне приказывают. Не хочу убивать чужих врагов.
Поверьте, я совсем не обрадовался, когда понял, что мне нравится убивать. И я решил – раз уж так, пусть умирают те, кому есть за что. Пусть они хотя бы раз, перед смертью, поймут, что Бог есть, есть высшая справедливость, и каждому воздастся по делам его. Благородно? Чушь. Никто мне не давал такого права. Убийство – грех, даже если перед вами чудовище. Я сам чудовище. Но я знаю, что многие благодарны Богу за мои грехи… Если меня поймают – посадят пожизненно. И хорошо, если в тюрьму, а не в психушку. Я давно уже преступил законы – божеский и человеческий. Обратного пути нет.
Больше всего на свете я ненавижу тех, кто полагает, что всё решает сила, что всё в этом мире дозволено. Смешно, но я и сам такой. И по-хорошему надо бы застрелиться, но я уверен – какой-нибудь молодой, ретивый опер сделает это за меня. У меня и так достаточно грехов, чтобы прибавлять к ним самоубийство. Больше всего на свете я боюсь проснуться однажды утром таким же, как эти – с жаждой детского ужаса в душе…
Я работал воспитателем во многих детских домах. Настоящие рассадники насилия. Обычно приходится задушить пару воспитателей-мужчин, и реже – женщину. После убийства я сразу исчезаю. Растворяюсь на бескрайних просторах, уезжаю в далёкий маленький город. География не имеет значения – везде одно и то же… Я не трогаю тех, кто просто бьёт или унижает малолетних рабов – я не перевоспитываю взрослых. Я истребляю тех, кто интересуется строением детского тела. Тех, кому оно представляется средством для достижения райских садов. Хотите на небеса? Пожалуйста.
Иногда приходится лишать жизни старшеклассников, вкусивших прелесть чужого бессилия, плача, вкус чужого страха… Не люблю, но приходится. Одного, или двоих из класса – самых отпетых. Заводил. Вожаков. Когда вижу, что ни о каком раскаянии не может быть и речи. Чаще всего я их просто вешаю. Заставляя писать предсмертные записки, в которых они подробно излагают – какие муки совести, какие их проступки подвигли их на подобный шаг… Они плачут и просят, они очень хотят жить. Чтобы и дальше бить, насиловать, издеваться. Проверено.
Парень в «Чероки» ждёт девочку-пятиклассницу, которой надо пройти большой пустырь, чтобы добраться до ближайшей станции метро. Он уже давно за ней наблюдает. Вчера завёз в один из старых, заброшенных домов на окраине города большой матрас, и устроил в подвале лежбище. Надеется насладиться миленькой школьницей не один раз, прежде чем задушит и зароет её там же, в тёмном углу… Я своих не закапываю. Мне скрывать нечего.
Охота на насильника – долгий и трудный процесс. Хитрый зверёк, пугливый… Трусливый, и потому вдвойне жестокий. Большинство из них жалеют себя, желают, чтобы их лечили. Как же их много, господи… Мне не искоренить эту заразу, даже если я буду корчевать их пачками, по сотне в день. Да я и не ставлю перед собой такую цель. Я реалист. Ко всему прочему. Мне просто нравится убивать их.
Хорошо быть ангелом. Чистота и непорочность, белые одежды, белые крылья… Непорочность – это значит стой в стороне, смотри, и ни во что не вмешивайся. И не зря с древности дьявол – это бывший ангел. Очень правильная мысль. Засучил белые рукава, забрызгался красным с головы до ног… И понял, что нас не исправишь. Поздно понял – крылья успели упасть. Ну и разозлился… Хотите мерзостей?! Будут вам мерзости!
Однажды я забил до смерти двоих извращенцев, зверски изнасиловавших девочку-подростка на отдалённой даче. К сожалению, я опоздал – это я понял сразу, по истошным крикам, доносившимся из дома… И потому я убивал их долго. Очень долго. Девочка, закутанная в окровавленное одеяло, скорчившись, лежала на заднем сидении моей машины. Её звали Кира… А я в этот момент… Ладно, не буду утомлять подробностями. Потом я облил строение бензином, и поджёг. Сел в машину и повёз Киру домой, готовясь к трудному объяснению с родителями – сама бы она не дошла. Но она отказалась возвращаться. Попросила, чтобы я забрал её с собой. Труднее всего оказалось найти врача, который не задавал бы вопросов… Она прожила со мной два года. Я и пальцем её не тронул. Ни разу. Зато я научил её всему, что знал сам. Для родных она «пропала без вести». А потом она ушла. Уверен, что сейчас она, как и я, следит за кем-то из этих упырей…
Я знаю, что вы подумали. Нет, никто не насиловал меня в детстве. Ни папа, ни мама. И потом тоже никто не насиловал. Я был совершенно обычный ребёнок. Просто мне всегда хотелось убить кого-нибудь. И я очень любил читать книжки. Я был большой романтик.
А вот и она. Мужик в чёрном джипе включил зажигание и медленно двинулся следом. Мне надо проследить, сядет ли она в машину. Они умеют уговаривать… Села. Поедут они медленно, штраф за превышение скорости ему сейчас ни к чему. Я буду там гораздо раньше.
Вы хотите знать, почему я не убиваю их заранее? Почему не избавляю детей от ненужной травмы? Я же говорю – не Робин Гуд. Как там говорили раньше: «волк – санитар леса»? Уже теплее. Мои подопечные – генетический мусор, от которого нужно вовремя избавляться. Но. Во-первых, я просто обязан дать человеку последний шанс, мне нужно убедиться, что он – законченная сволочь, и слёзы ребёнка не тронут его ни на секунду. Во-вторых, ребёнок узнает, что справедливость всё-таки ещё осталась в этом порушенном мире. Поймёт, что хорошо, а что плохо. И никогда в жизни не поднимет руку на слабого.
Оставив машину за два квартала, я затаился в подвале. Конечно же, он её усыпил. Вдруг дорожная полиция остановит – дочку из школы везу, устала, уроков много задают, не высыпается, и не говорите, всё эти компьютеры проклятые… Уложил на матрас и приковал за руку к ржавой трубе. Придётся ждать, пока она проснётся – эта гнида ни за что не упустит возможности попугать, насладиться детским страхом, для таких крики и вопли их жертв, как музыка…
За всё в этом мире приходится платить. У меня нет, и, наверняка, никогда не будет семьи. Если только однажды ко мне не вернётся Кира, утолившая жажду крови… Но я не слишком надеюсь на это. Чудес не бывает. Не для меня.
Девочку зовут Оля. Подонка этого… впрочем, неважно, как его зовут. Скоро никто его звать не будет. Никак. Даже жена и родная дочь – когда узнают, кем был притворявшийся человеком, и живший с ними рядом… Что важно – он не остановится. Ему не жаль чужого детёныша. Ни секунды, из оставшихся ему в его не очень чистой жизни. Ну и хорошо. Я тоже не судить сюда пришёл. И совесть моя холодна и прозрачна, как ключевая вода.
Оля очнулась, чему мой клиент очень обрадовался – весь извёлся уже от нетерпения. Круг света, выхваченный из затхлой темноты толстой свечой (романтик хренов, фонарь его не устроил), его беспокойно подрагивающие плечи… Девочка непонимающе обвела сонным взглядом тёмный подвал, вспомнила последние пару часов и заплакала. Осталось совсем чуть-чуть…
Когда он её ударил – наотмашь, по щеке, с наслаждением – и угрожающе велел заткнуться, я вышел из своего укрытия. Бесшумно встал за краем светового пятна, прямо у него за спиной. Девочка, прижавшая свободную руку к горящей щеке, заметила движение, и подняла глаза, со страхом уставившись мне в лицо. В следующую секунду на голову любителя нежной детской плоти обрушился сильный удар резиновой дубинкой. Я отстегнул Олю, и пихнул его на матрас – поближе к браслетикам, висящим на трубе. Поднял безвольную руку и защелкнул наручники. Вот и всё, маленький. Сейчас ты очнёшься, короткая беседа, и потом ты умрёшь. После долгой и продолжительной болезни.
Вы спросите, как я их нахожу? Это просто. Они вьются вокруг школ, детских площадок, любят гулять по ночному городу… Я тоже люблю. Я знаю все сайты, где они пасутся – к хозяевам этих сайтов я тоже заглядываю. Всему своё время.
Девочка стоит позади, не зная, радоваться ей, или испугаться ещё больше. Напряжённая, вытянутая в струнку, готовая бежать, как маленькая, перепуганная насмерть белка.
- Сейчас, Оля, скоро пойдём, я отвезу тебя домой… Только задам пару вопросов дяде.
Дядя не очень торопится приходить в себя – чего он тут не видал? Ничего хорошего ему здесь уже не светит, вместо обещанного рая – головная боль и ожидание смерти. Которое, если верить мудрым китайцам, хуже самой смерти. Приходится пару раз хлестнуть его по щекам. Очнувшись, увидев незнакомое лицо, он спрашивает то же, что и все они:
- Ты кто такой, мать твою?!
Как следствие, одним зубом в его поганом рту становится меньше. Какая разница, всё равно больше не жевать.
- Это тебе за мою мать, крыса подвальная… Скоро занавес, хочу дать тебе шанс умереть человеком. Проси прощения у ребёнка.
Нагло кривится. Ещё один удар приводит его в чувство. Это чувство – печаль. Вселенская. Ибо гложут нехорошие мысли о скором конце.
- Говори. А впрочем – как хочешь…
Достаю пистолет, медленно накручиваю глушитель.
- Если скажешь – убью быстро. Иначе сперва переломаю кости, и отрежу все выступающие части тела.
Говорить такое при ребёнке не надо бы, но Олю мои слова не пугают, наоборот – девочка быстро заходит мне за спину, сделав вывод, что я всё-таки её друг. Хоть и незнакомый. Выглядывает оттуда с опасливым любопытством.
Насильник предпочитает быстрый и безболезненный путь. Ну, совсем-то уж безболезненным он вряд ли будет… Но сейчас ему лучше этого не знать.
- Оля, прости меня… Я виноват перед тобой.
Оборачиваюсь к девочке. Она, сжимает губы и мотает головой. Прячется за меня.
- Увы, девочка тебя не прощает. И я её понимаю… Оля, иди наверх, я сейчас поднимусь, только скажу дяденьке пару слов на прощанье…
- Убейте его! – хрипло просит она.- Он меня опять найдёт.
- Не волнуйся. Иди. И не подглядывай. А то потом кошмары будут сниться…
Девочка уходит, мы остаёмся одни.
- Доставай.
Да, малыш, будет больно. В его расширившихся глазах ужас. Качает головой…
- Ты всё равно меня убьёшь…
- Я убью тебя быстро. Если будешь слушаться. Если нет – прострелю руки и ноги, обмажу жиром и оставлю здесь. Тут полно крыс. Ты же знаешь – никто тебя тут не услышит. Как не услышали бы её… Они будут есть тебя заживо. Подумай об этом. По сравнению с этим пять минут боли ничего не значат.
Поколебавшись, плаксиво подвывая, расстёгивает молнию, и достаёт свою морковку.
- Не дергайся… Иначе придётся повторить.
Закрыл глаза и съёжился. Тихий хлопок, парень взвизгнул и завыл, повалившись на матрас. Ещё один выстрел – дёрнулся и замолк. По отстреленному члену менты поймут, с кем имеют дело…
Она стоит у входа в подвал. Ждёт меня.
- Вы его убили?
- Да. Пойдём.
В машине девочка долго молчит, не глядя в мою сторону. Адреса я не спрашиваю, но она и так видит, куда мы едем.
- Я никому не скажу про вас… - говорит глухо, по-прежнему глядя в окно, на пролетающие мимо ночные огни.
- Как хочешь.
- А как вас зовут?
Как бы назваться? Ольга…
- Олег.
- А я Оля… А откуда вы моё имя знали? Вы папин знакомый? Или полицейский?
- Я ангел.
- Ангелов не бывает.
- Такие – бывают.
- Какие – такие?
- Убивающие.
Пусть будет сказка. Ужасная, кошмарная, кровавая. Как эта жизнь. Не я её придумал. Мы ничего не придумываем – просто выбираем. Простишь ли Ты нас за этот выбор, Господи? Хоть когда-нибудь…
Феликс, спасибо за продолжение. Как хотелось бы, чтобы были такие волки-санитары. И спасали детей. И мне не жалко выродков. Титул - Лирическая маска года Титул - Юморист Бойкое перо
Душа не терпит пустоты – Любовь, беспечные измены, Как воздух свежий, перемены, И бесполезные мечты… Душа не терпит пустоты.
Любовь и пламя бы сожгла, С пути препятствия сметая. В ней сильный дух покорно тает, А слабый выгорит дотла… Любовь и пламя бы сожгла.
Душа с любовью – две сестры, Обеих лёгкий ветер странствий, Вне верности и постоянства, Свободно носит до поры… Душа с любовью – две сестры.
А жизнь – дорога на двоих, Сквозь летний зной и зимний холод. Неважно, стар ты, или молод – В глазах увязнешь колдовских. Ведь жизнь – дорога на двоих…
Дорога тем и хороша, Что руки заняты руками, И две сестры парят над нами, Смеясь, ревнуя, чуть дыша – Любовь и пылкая душа…
Сообщение отредактировал Anything - Четверг, 19.01.2012, 14:58
Дорога тем и хороша, Что руки заняты руками, И две сестры парят над нами, Смеясь, ревнуя, чуть дыша – Любовь и пылкая душа…
Феликс, твои стихи для меня лично как тёплое рукопожатье, или тихое доброе слово, которое так необходимо. Спасибо. Титул - Лирическая маска года Титул - Юморист Бойкое перо
Самира, Одина1301, Аламена, bib, Спасибо, друзья). Приятно, что можно поделиться с вами тем, что на Острове умеют ценить, как нигде - частью души). Одина1301, Тань, спасибо за стихи).
хороший стих последний очень - а последний куплет, как радуга для тех кто по жизни придерживается принципа "у природы нет плохой погоды" =) крутится вертится шар голубой